Лагутин все эти дни думал о Наде. Вернувшись в Комкур, он направился к Дьякову.

— Заходи, заходи, Евгений Корнеевич… Давненько у меня не бывал… — приветствовал гостя Дьяков.

— Я пришел по сугубо личному делу, — сказал Лагутин, сверкая зубами и усаживаясь на предложенный ему стул.

— Если в моей власти, я готов помочь.

— Тут, Максим Николаевич, все в вашей власти, вы хозяин над живым и мертвым…

— Хозяин — народ, Евгений Корнеевич. Так что же вы хотели?

— Я решил жениться. Вы ведь знаете, в семье находишь радость и утешение.

— Раз дело так серьезно, я готов выполнить вашу просьбу. Скажите, что мне нужно делать?

— Сосватать девушку.

Дьяков не мог сдержать улыбки:

— Кого же вы хотите избрать в спутницы жизни?

— Надежду Владимировну!

— Ту, которая ходит тропой охотников? — изумился Дьяков.

— Да, да!

— Что ж, я могу к ней сходить. Но…

— Ах, пожалуйста, Максим Николаевич, я буду очень благодарен вам и в долгу не останусь.

Дьяков молча оделся и вышел.

Надя в этот день чувствовала себя скверно. Беспокоила ее и предстоящая весна и экспедиция, которая намечалась в малоизученный район хребта Сунтар-Хаята. Вошел Дьяков, поздоровался. Надя предложила стул. Максим Николаевич обстоятельно рассказал о последних событиях в колхозе и неожиданно спросил:

— Надежда Владимировна, вы как относитесь к Лагутину?

Она пожала плечами.

— По-моему, неплохой работник.

— Какой он работник, я знаю. Как человек он вам нравится?

— Я что-то плохо понимаю вас, Максим Николаевич.

— Да что тут понимать. Я пришел вас сватать за Евгения Корнеевича, — выпалил разом Дьяков и свободно вздохнул.

«Как это похоже на Евгения Корнеевича», — подумала Надя и звонко засмеялась.

— Вы посол любви? Вот никогда не подумала бы. Как это попахивает стариной: у вас товар, у нас купец — так, кажется, говорится в романах о сватовстве богатых купчих?

— Таким делом не шутят, Надежда Владимировна, — сердито сказал Дьяков, чувствуя свое неловкое положение. Он предполагал, что Лагутин и Надежда Владимировна давно договорились и что ему предстоит выполнить только почетную формальность.

— Я не шучу, Максим Николаевич, — серьезно сказала Надя. — Лагутин не мой герой.

— Так и передать? — почему-то обрадовался Дьяков. — Может, передумаете? Парень он представительный.

— Передайте, — с комической важностью сказала Надя, — что невеста считает себя недостойной столь блестящей партии, и верните всеми уважаемому Евгению Корнеевичу вот эту шкатулку…

После ухода Дьякова Надя долго не могла успокоиться. Сватовство Лагутина будило воспоминания юности, светлой, как утренняя заря. Она думала о подругах, с которыми училась в средней школе и институте. Все они давно уже замужем, обзавелись ребятишками. Пожалуй, одна она не устроила свою семейную жизнь. Нельзя сказать, что у нее не было поклонников. Некоторые из них даже нравились ей, но, когда дело доходило до серьезного, она останавливалась, не решаясь сделать этот шаг. Не решалась потому, что не могла выкинуть из сердца человека, вставшего на ее пути в годы юности. Этим человеком был Алексей Соснин.

Впервые она с ним встретилась, когда училась еще в восьмом классе.

В один из воскресных дней они всей школой выехали за город на лыжные соревнования. Надя участвовала в беге на полтора километра. На обратном пути, чтобы выиграть время, она решила спуститься с крутой горы. Возле спуска она чуть притормозила лыжи. Может, повернуть? Нет! Надя чуть присела и оттолкнулась. Мелькали верхушки кустов, занесенные снегом. В ушах свистел ветер. Надя шла зигзагами. Впереди был небольшой обрыв. Надя только приготовилась к прыжку, как что-то толкнуло ее и подбросило вверх.

Дальше Надя ничего не помнила. Когда она пришла в себя, то увидела Алешу Соснина, чемпиона школы по лыжам. Все девчонки спортивного кружка были влюблены в него. А у Нади даже хранилась фотография Алексея.

«Встать можешь, девочка? Ну-ка, попробуй!»

Надя при первой же попытке подняться застонала и присела. Алексей снял ботинок с ее правой ноги и быстро ощупал. От боли Надя откинулась на спину. Алексей продолжал массировать ногу, то и дело спрашивая: «Не больно?» Надя закусила губу и молчала. И вдруг, будто ее кольнули чем-то острым, перед глазами завертелись красные круги.

«Ну вот, теперь все, — весело сказал Алексей и, взглянув на гору, откуда она скатилась, добавил: — Ты отчаянная, и если бы на твоем пути не лежал камень, припорошенный снегом, может, все кончилось бы хорошо».

Он легко поднял ее и понес…

Через тринадцать лет они должны встретиться. Помнит ли он ту девочку с косичками, ставшую теперь Надеждой Владимировной Каштан и прозванную милыми и смелыми жителями Полюса холода «той, которая ходит тропой охотников»?

На стан оленеводов Кун пришел поздно ночью. Дежурный пастух накормил его свежим мясом и уложил спать. Здесь же на стане был и Николай Олонко. Николай обрадовался и с юношеской непосредственностью спросил Куна о причинах неожиданного появления у оленеводов. Кун нахмурил брови и косо посмотрел на Олонко. Разве охотнику подобает задавать такие вопросы?

Николай понял свою бестактность и покраснел. Натянув на ноги торбаса, голый по пояс, он выскочил из юрты.

Вернулся минут через пятнадцать. На голом мускулистом теле блестели капельки воды, а черные волосы, обсыпанные снегом, казались серыми. Взяв полотенце, Николай насухо вытерся. Кун, молча наблюдавший за ним, одобрительно сказал:

— Однако, хорошо, а?

Николай опустился на шкуру рядом со старым охотником. Печь пылала жаром. Кун грел руки. Оба молчали. На чайнике затанцевала крышка. Дежурный пастух снял ее и заварил крепкий чай. Кун вынул изо рта трубку и молча протянул ее Олонко, высказав тем самым уважение молодому охотнику. Николай не курил, но, чтобы не обидеть Куна, взял и после первой же затяжки закашлялся, на глазах выступили слезы. Кун добродушно засмеялся. Николай с трудом сделал еще одну затяжку и решительно возвратил трубку хозяину. Но Кун не принял ее. Как можно! Олонко должен докурить! Все охотники так поступают. «Надо было сразу отказаться», — подумал Николай.

— Я не курю, товарищ Кун, — сказал он, почти насильно вкладывая трубку в руки охотника.

— Олонко не уважай Куна, а? Трубка с ним не кури, а? — печально заметил Кун.

— Я очень уважаю тебя, товарищ Кун, — горячо заговорил Олонко, — но я ведь спортсмен, нельзя мне курить. Такое слово дал. Понимаешь? Комсомолец должен держать свое слово. А ты заставляешь нарушать его.

Во время завтрака Николай обменялся со старым охотником кружкой чаю. «Настоящий охотник Олонко. Ничего, что он трубку не курил, зато чаем обменялся», — заулыбался Кун, с удовольствием прихлебывая из кружки.

Позавтракав, оленеводы покинули юрту.

Кун собирался в дорогу, но почему-то медлил и тяжело вздыхал.

— Олонко Куну друг, а? — спросил старый охотник.

Николай утвердительно кивнул головой.

— В горы ходи с Куном? А? — продолжал старик и посмотрел на Олонко. В глазах Куна была такая просьба, что Николай поторопился сказать:

— Конечно, пойду в горы, товарищ Кун, если надо…

Старый охотник глубоко вздохнул. Николай надел ватник, подпоясался ремнем и вслед за Куном вышел из юрты.

Солнце только что взошло. Долина начиналась сразу же за юртой. На ней лежал белый, воздушно-пенистый туман. Утреннее солнце окрасило его в розоватый цвет. По ту сторону долины из тумана поднимались горы. Центральный пик венчался высоким шпилем, который в красноватых лучах зимнего солнца казался огненным столбом.

Горы служили ориентиром для охотников и оленеводов. Когда пастухи говорили: «Наши оленьи стада пасутся левее гор», — комкуровцы знали, где это место, и в случае надобности безошибочно находили его.

Олонко встал на лыжи и затянул ремни.

— Миколайка! — послышался рядом шепот старого охотника.

Олонко повернул голову. Кун сидел на корточках, закрыв лицо мохнатой рукавицей. В его поведении многое было непонятно Николаю. Ну зачем ему понадобилось идти в горы?

— Друг Кун, — сказал Олонко, — пойдем же в горы.

— Кун боится. Красный глаз смотри. Он говори: не ходи.

Кун чуть отодвинул рукавицу от лица и кивнул головой в сторону гор. Олонко взглянул в указанном направлении. И чудесное зрелище представилось ему. Возле центрального пика среди белых снежных колонн висел огромный красный круг. Это сверкал «глаз горного духа», — так говорили старики. Говорили также, что человек, увидевший его, погибает мучительной смертью, если не пойдет к шаману, который расколдовывает чары горного духа. Теперь уже мало кто верил во все это. Только старики при упоминании о горном духе с опаской оглядывались вокруг и поспешно скрывались в домах.

Как только красный круг исчез, старый охотник отвел руки от лица.

— Пойдем, однако, — как-то безучастно выговорил он.

Часа через два путники вошли в ущелье. Следы двух нарт здесь сливались, и их было трудно различить.

В полдень путники сделали небольшой привал. Место выбрали удачно. Почти рядом нашлись дрова. Николай нарвал сухой травы. Кун вытащил спички, завернутые в пергаментную бумагу, и, выбрав одну, чиркнул ею о сплющенную коробку. Огонь жадно лизнул сухую траву. Кун пересчитал спички, не торопясь завернул их в пергамент и спрятал.

Костер разгорался. Снег стаивал вокруг него темным кольцом. Кун сидел в любимой позе, охватив колени руками, и смотрел на вечно живой и пленяющий огонь. Но сегодня и огонь не радовал старого охотника. Имел ли он право приглашать в горы молодого Олонко? Что скажет человек из района? А красноглазый? Разве Кун забудет, как много лет назад злой горный дух гнался за ним до выхода из белых гор и потом долго еще сверлил его красным глазом? Шаман, которому Кун рассказал об этом случае, допытывался, зачем он ходил в горы, с кем встречался, и под конец сказал, что от чар горного духа можно освободиться, пожертвовав ему пять соболей. И Куну пришлось отнести лучшие шкурки шаману. А через год в стойбище в качестве заведующего факторией вернулся князец Мичин Старков. «Кун, — сказал он, — Советская власть меня простила. Будем с тобой друзьями». Старков хорошо угостил тогда. В следующую встречу князец сказал: «Товарищ Кун, вот получена бумажка, в ней говорится, чтобы ты показал мне место, где спрятан ящик. Его надо доставить в Якутск». Кун подержал в руках бумажку, но ничего не сказал. Он слыхал рассказы, что Старков пытал людей, чтобы узнать судьбу ящика, поэтому не верил ни одному слову князца. Когда и бумажка не возымела действия, Старков предложил Куну деньги. Охотник оскорбился и ушел. С этого дня и начались у Куна все невзгоды. Пушнины он сдавал больше всех, а платили ему меньше, чем другим. «Ты у меня на коленях будешь ползать, я — Советская власть!» — кричал князец. На колени Кун не стал, но ему пришлось покинуть родное стойбище и уехать подальше от Старкова. Охотник, конечно, не знал, что Старкова через три месяца сняли с работы и посадили в тюрьму.

Кун поселился на берегу Охотского моря и прожил там четверть века. Вернулся он в родные края по настоянию старшего сына, назначенного после окончания Института народов Севера учителем Оймяконской средней школы. Кун не захотел жить в Оймяконе и поехал в Комкур. Здесь ему дали дом, приняли в колхоз, и он стал промышлять зверя. Недавно старого охотника навестил секретарь райкома и первый, протянув руку, сказал: «Здравствуй, товарищ Кун!»

Эти мысли были приятны старому охотнику. Но тут он опять вспомнил о задании и красноглазом духе. Как быть? Как быть? Кун заерзал на месте, умоляюще посмотрел на Олонко. Тот сидел, уставившись на огонь, и, очевидно, мысли у него были совсем не те, что у Куна. На груди Олонко под расстегнутой ватной курткой Кун увидел красно-золотистый комсомольский значок. Это был самый обыкновенный значок, какие носят миллионы советских юношей и девушек, но старый охотник не мог оторвать от него взгляда.

— Комсомол не боится, а? — прошептал Кун. В горле у него пересохло от волнения, на лбу выступили мелкие капельки пота. — Комсомол не боится, а? — уже прохрипел Кун, не отрывая взгляда от значка.

— Кого не боится? Ты о чем, друг Кун?

Старый охотник сначала показал рукой на горы, потом на значок. Николай понял состояние спутника и сказал твердо:

— Комсомол не боится красноглазого. Его в горах нет. Это выдумка шаманов. Понимаешь?

Старый охотник покачал головой и, протягивая дрожащую руку к комсомольскому значку, спросил:

— Талисман, а?

Олонко долго и терпеливо рассказывал о значке, о том, какая большая честь быть членом Ленинского комсомола. Кун не все понимал, но слушал молча. Когда Олонко кончил, сказал:

— Однако Кун не хочет бояться красного глаза, Кун хочет такой комсомол, — и старый охотник показал на значок. — У-у-у, — причмокнул губами и зажмурил глаза. — У-у-у, Кун будет сильным, Кун тьфу красный глаз!

Кун плюнул несколько раз и поднял глаза на Олонко. «Как быть? — думал Николай, нахмурив брови. — Имею ли я право передать комсомольский значок?»

— У-у-у! Комсомол помогай Куну, — продолжал старый охотник.

Олонко внимательно посмотрел на охотника и отвинтил значок. Кун принял его осторожно и, держа на открытой ладони, долго молча рассматривал. Потом снял шапку, зажал ее между коленями и приколол комсомольский значок на козырек. Проделав это, поднялся на ноги и, обращаясь в сторону гор, громко крикнул:

— Кун не боится тебя! Кун — комсомол!

Старый охотник один пошел в горы. Николай вернулся к оленеводам.

Кун шел по ущелью, с трудом различая следы. Часа через два пошел снег. Он валил так густо, что все скрывал от глаз. Охотник кое-как различал следы. Скоро они совсем исчезли из виду под мягким пушистым ковром снега. Следопыт беспомощно оглянулся вокруг. Все белым-бело. Что же теперь делать? Куда идти? Вперед? Нет смысла. Назад — что подумает человек из района? Кун вспомнил, что недалеко должна быть Голубая долина. Старый охотник решил побывать в ней.

Под вечер Кун добрался по каньону до тоннеля, который выводил в Голубую долину. Четверть века он не бывал здесь, но ничего вокруг не изменилось. Над входом так же, как и раньше, торчал каменный выступ, а на нем каким-то чудом держался куст стланика. Кун снял лыжи, вскинул их на плечо и шагнул в зияющее жерло тоннеля.

Первые метры пути освещал тусклый свет, проникающий из каньона. Но постепенно он исчез. Кун пошел медленнее. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вышел из тоннеля, — это огонек на фоне темнеющего вдали зимовья. Оттуда несся запах дыма.

Чем ближе охотник подходил к жилью, тем тревожнее становилось на сердце.

Четверть века назад он привел в Голубую долину двух командиров Красной гвардии, спасающихся от банды белых. Здесь же он спрятал железный ящик.

А что, если человек, который живет в Голубой долине, нашел ящик? Кун забеспокоился и ускорил шаг. Кун припомнил, как после ухода бородатого командира он закопал ящик возле могилы. А могила священна, никто не смеет ее трогать. Эта мысль успокоила старого охотника.

Заимка была рядом. Кто же в ней живет — друг или недруг? Но кто бы ни был, а по таежным обычаям обязан принять человека, много дней прошагавшего в горах. Кун подошел к воротам, снял лыжи и ударил кулаком по доскам. Во дворе залаяли собаки.

Голубая долина представляла собой огромное корыто на середине хребта с высокими отвесными стенами. В августе, когда поспевала голубика, долина покрывалась голубым ковром. Отсюда название ее — Голубая.

Десять лет назад Ошлыков жил там, где сейчас стоит заготпункт. Соседство, по-видимому, не устраивало Старовера. В середине лета, распродав свое имущество, он ушел в горы. Где и как он обосновался — мало кого интересовало. С местными властями Ошлыков жил дружно, налоги платил аккуратно, пушнины добывал много. В первые годы пытались было уговорить его вступить в колхоз, но потом махнули рукой: старовер, дескать, пускай живет по своим обычаям.

За десять лет Ошлыков обзавелся крепким хозяйством. Строиться ему помогли алданские старообрядцы. Они каждое лето навещали долину и трудились до зимы. У Ошлыкова появился домашний скот, олени и злые собаки, которых на ночь спускали с цепей.

Семья Старовера состояла из трех человек: самого хозяина, его жены и дочери Ирины. Женился Ошлыков второй раз на дочери богатого алданского старовера. Ульяна была робка и боялась мужа. С Ириной она жила мирно, и все свободное время они проводили вместе. Ульяна рассказывала об Алдане, Ирина вспоминала о своих поездках в Комкур, с увлечением пересказывала содержание кинокартин. Но она смотрела их мало, поэтому одно и то же повторяла по нескольку раз.

Ежегодно в конце марта Ошлыков уезжал на Алдан и гостил там месяца полтора, оставляя хозяйство кому-нибудь из приезжих знакомых старообрядцев. Ирина всегда радовалась отъезду отца: она чувствовала себя свободнее, работала меньше и не ощущала его тяжелого взгляда.

Ошлыков не разрешал Ирине уезжать из дому. А ей так нравилось бывать среди людей, хоть на минуту забыть о тяжелой домашней работе, отвлечься от скучной, однообразной жизни. Когда была жива мать, Ирина чувствовала себя не так одиноко и работала меньше, чем сейчас. Мать ее любила и советовала идти жить в мир. С отцом они часто ругались, но маленькая Ирина не понимала причин ссор. Повзрослев, узнала: мать выдали замуж за отца против воли, она тосковала и постепенно чахла, запертая в четырех стенах старообрядческого дома, затерявшегося в глухомани, вдали от проезжих дорог.

Нынче Ирина с особым нетерпением ждала весны и уже в середине февраля начала считать оставшиеся до отъезда родителей дни. Она была оживленнее, чем обычно. Блеск в ее глазах не мог потушить и суровый взгляд отца. Девушка мечтала о том, как она поедет в Комкур, погостит у Нади, привезет интересные книги, а может, и увидит Николая. Думая о нем, она вспоминала последнюю встречу в тайге, и сердце ее радостно билось.

Однажды под вечер на заимку приехали гости — старообрядцы с Алдана. Самого хозяина дома не было: с утра он уехал в оленье стадо. Приняла гостей Ульяна, пригласила к столу. Но те отказались, заявив, что подождут хозяина. Держали они себя важно, с достоинством. «Не иначе, как на смотрины приехали», — решила Ульяна.

Ошлыков вернулся, когда уже стемнело. Гостям он обрадовался. На столе появились бутылки, закуска. И скоро пир пошел горой. Ирина по приказанию отца надела лучшее платье и ухаживала за гостями. С нее не сводил глаз бородатый старообрядец. Ирина чувствовала этот липкий взгляд и ходила, как скованная.

В самый разгар пира отчаянно залаяли собаки и раздался стук в ворота. Голоса в доме приумолкли. Стук повторился. Ошлыков, чуть захмелевший, поднялся из-за стола и, надев шапку, тяжелой походкой вышел во двор.

Появление Куна на заимке не на шутку встревожило Ошлыкова. Встреча удивила и старого охотника, хотя внешне он не выдал своих чувств. Войдя в дом, он, не торопясь, снял с плеча вещевой мешок, повесил на гвоздик ружье и только после этого поздоровался с хозяином.

— Ай, Кузя, ай, Кузя, хорошо живешь! Богато живешь! — проговорил Кун, пожимая руку Ошлыкову и заглядывая ему в глаза. Но тот был сумрачен и, пробормотав что-то невнятное, ушел во вторую половину дома, потом вернулся.

— Пойдем, старина Кун, будешь гостем, — сказал он, распахивая дверь и пропуская вперед охотника.

Гуляли допоздна. Сначала гости косились на пришельца, но потом словно забыли о нем и еще энергичнее налегли на напитки, в которых не было недостатка. Кун сидел за отдельным столиком. Напротив него расположился Ошлыков. Он усиленно подливал старику.

— Скажи-ка, друг Кун, как ты попал в Голубую долину?

— Ходил, ходил и пришел…

— Кто тебе тоннель показал, друг Кун?

Подвыпив, Кун любил немножко прихвастнуть. Вот и сейчас, показывая на свою грудь, говорил:

— Моя все знай, Кузя, все! Голубая долина моя командира прятал, командира хоронил. Там, — показал охотник рукой на окно, — командир спи. Кун смотреть хочет, как он спи.

— Кроме тебя, еще кто-нибудь знает о Голубой долине? — допытывался Ошлыков.

— Один Кун знай, зачем другие знай?

Ошлыков облегченно вздохнул и налил собеседнику спирту.

— Пей, Кун!

— Кузя хороший, Кузя не говори про медведя. Кун спасибо говори Кузе.

— Давай выпьем за дружбу, — предложил Ошлыков. Он чокнулся и выпил. Запив квасом, сказал: — Сколько лет прошло, как я спас тебя от медведя, а тайну не выдал! Ни один охотник не знает, как ты лежал под медведем. Вот какой я человек, Кун.

— Ай, Кузя, ай, Кузя! Хороший человек.

— А Кун будет хорошим?

— Будет Кун хорошим.

— Дай мне слово, что ты никому не скажешь о Голубой долине.

— Кун дает слово Кузе. Тайна остается тут, — зверобой приложил руку к своему сердцу.

— Помни же, Кун! Я тебе верю, — сверля глазами Куна, сказал Ошлыков.

Старый охотник уехал с заимки через три дня. Ошлыков проводил его до тоннеля. Он был уверен, что Кун никому не скажет о Голубой долине. Слово и дружба охотников ценились высоко. Уехали и гости с Алдана. Когда дом опустел, Ошлыков сказал дочери:

— Онисиму ты приглянулась. Хватит отцов хлеб есть.

На будущий год сыграем свадьбу.