У звездолета «Уссури» стоит юноша. Это представитель инопланетной цивилизации. Зовут его Артемом. Он был несмышленышем, когда его доставили на базу экспедиции и окрестили русским именем. Его отличает от землянина только голубой цвет кожи. Дитя шаровой цивилизации, он полон надежд и мечтаний. А во что можно верить на мертвой планете, покрытой голубыми пустынями? Знает ли он, что ожидает его в будущем? Не состарится ли он, не начав еще жить?
«Не надо думать, не надо думать…» — вздохнул Тарханов и посмотрел в открытый иллюминатор. Артем сидел на фюзеляже планетолета и держал в руках оранжевый шар, похожий цветом на дыню. На столике перед Тархановым лежала толстая тетрадь. Таких тетрадей, исписанных мелким четким почерком, за долгие годы жизни на Лории накопилось много. Когда-то он записывал свои мысли и впечатления в машину памяти. Тогда у него не было времени, чтобы прибегать к старинному способу фиксирования мыслей. Теперь времени с избытком: спешить некуда. Надежды на помощь Земли почти оставили его. Да и знает ли Земля, что он жив?
Тарханов опять посмотрел в иллюминатор. Артема уже не было: он куда-то ушел. Ослепительная голубизна простиралась перед Тархановым. Как хотелось хотя бы отдаленного намека на жизнь!.. Голубая пустыня, высокое небо — и тишина. Только один Артем еще привязывает его к жизни.
Неожиданно припомнились минуты, когда Ян Юханен покинул звездолет. Надо было вернуть его.
Тарханов и Антони Итон немедленно вылетели на поиски кибернетика. Мертвенно и тихо было вокруг бледнозеленого дворца. Чудилось, будто весь мир окован голубым безмолвием. Тишина была настолько проницаемо-ясной, что чуть вслушаешься в нее — и уловишь то, что говорится на другом конце планеты.
Тарханов и Итон стояли у входа во дворец и ждали возвращения робота. Какое-то чувство беспомощности охватило их. Торжественно и глубоко спокойно молчало легкое, почти воздушное строение, как бы сотканное из бесчисленного множества шаров, и столь же торжественно молчало фиолетовое небо.
Вдруг мертвая тишина раскололась. Один за другим выплывали из бледно-зеленого дворца тягучие звуки и одиноко проносились в немом пространстве. Дворец вдруг поднялся и поплыл, а тягучие звуки все падали и падали на голубую пустыню.
Все это было не только странным, но и страшным. На месте исчезнувшего здания стоял робот и держал в манипуляторах оранжевый костюм Яна Юханена. Что стало с кибернетиком — так и не удалось выяснить. Робот сообщил, что инженер был во дворце, в последнюю минуту снял с себя защитный костюм и улегся спать, приказав не будить его. Быть может, Юханен погиб от радиации — тогда еще нельзя было ходить по Лории без защитных костюмов. Но это предположение пришлось отбросить кибернетик исчез вместе с дворцом.
Много лет спустя Тарханов обнаружил развалины дворца на берегу океана, недалеко от острова, на котором возвышалась, как назвали ее звездолетчики. Главная обсерватория Лории. Тарханов долго бродил среди мертвых шаров. Да, они были мертвые, потеряли упругость, потускнели. «Шары остались без ядра, поэтому и погибли, — высказал свое предположение Антони Итон. — Пчелиная семья тоже распадается, когда погибает матка».
Что ж, это предположение было не хуже, да и не лучше многих других предположений, высказанных звездолетчиками на этой загадочной планете…
Не вернулся на базу экспедиции и робот Юханена. Он остался на том же месте, на котором увидели его звездолетчики после исчезновения дворца. Тарханов и Итон покидали место трагедии в сумеречный час, когда тихо подкрадывалась ночь. Робот, стоявший в двух шагах от звездолетчиков, был виден еще отчетливее и яснее, чем днем, но уже тотчас за ним начиналась тьма. Робот раскачивался из стороны в сторону и топал ногами. И топот этот глухо отдавался в мертвой тишине. На это зрелище трудно было смотреть. Антони Итон круто повернулся и зашагал к планетолету.
Через день за роботом полетел Иван Васильевич, но уже не застал его на месте. Может быть, робот отправился на поиски Юханена? У каждого в душе ожила надежда — не все еще потеряно, Юханен вернется, скажет: «Я посмеялся, вот баллоны с антивеществом». Тарханов не верил в чудеса, но заставлял себя верить в это: нельзя убивать ь человеке последнюю надежду, иначе нельзя жить.
Тарханов поднялся с кресла, продолжая листать густо исписанную тетрадь. Последние пять лет он не покидал района звездолета и все эти пять лет писал в дневнике о своих друзьях, о шаровой цивилизации, о загадках, которых не удалось разгадать; писал, чтобы будущие поколения землян знали, что человек и вдали от Земли остается человеком; писал, чтобы расширить горизонты познания мира. То, чем он делился и «будет еще делиться, взято не из книг, — это то, чему он научился за свою жизнь, чему его научили космос, звездные миры, но прежде всего Лория.
Космос и звездные путешествия научили его и другим вещам, притом очень важным. Тарханов понял, что нельзя быть хорошим звездолетчиком, если ты лишен нравственной гравитации Земли. Верность Земле — это не менее важно, чем подвиг. И еще: ни один человек, где бы он ни находился, не может ожидать от других больше того, чем дает сам.
Тарханов присел за стол, чтобы записать и эту мысль, и перо привычно побежало по бумаге.
— Командор!
Тарханов вздрогнул и отложил ручку:
— Артем, сколько раз я тебя просил…
Юноша влез в иллюминатор звездолета и приник головой к груди Тарханова. «Как он смел и ловок, — думал командор, обнимая Артема и чувствуя тепло юношеского тела. — Да полно, какой же он лорианин? Артем землянин. Он наш!»
— Командор, я улетаю на три дня.
— Опять? Я боюсь за тебя…
— Мне скоро семнадцать. Не переживай за меня, командор. Я ученик землян. Я хочу больше узнать о Лории, чтобы подарить ее землянам, такую громадную и голубую. Но я так мало знаю о ней. Почему здесь нет никого? Такие огромные просторы — и никого. И мне становится страшно. Почему нас только двое? В минуты дикого страха я слышу твой голос, всегда спокойный и уравновешенный, будто ты все знаешь в жизни. Буду ли я когда-нибудь таким, как ты? Ты научил меня тайнам физики и математики. Я могу проложить курс звездолета на Землю. Но я не знаю, почему мы одиноки. Я хочу увидеть Землю, хочу увидеть своих сверстников…
— У тебя все впереди, Артем.
— Знаю, что все впереди. Я вернусь на Землю…
«Ты не был на Земле. И придется ли побывать на ней?..» подумал Тарханов, с трудом расстегивая ворот рубашки.
— Принеси воды.
Слова Артема расстроили его. Он уже давно не чувствовал себя так отвратительно, как сейчас. «Милый мой мальчик, что же я тебе отвечу? Что ты не землянин? Что тебе не суждено побывать на Земле? Я не могу этого тебе сказать. Я не скажу этого тебе». Тарханов чувствовал, как заходится сердце, он задыхался.
— Командор, выпейте воды.
Тарханов прильнул к стакану.
На Земле Тарханов не знал отцовского чувства. Очень давно, так давно, что не верится, Наташа сказала ему, что у них будет сын. Тарханов, не видел сына. Его сыном стал Артем. Может быть, надо сказать Артему правду? Но что изменится от этого? Надо ли разрушать мечты этого юноши? Люди, люди, явитесь ли вы на Лорию?
Тарханов открыл глаза. Смутные мысли все еще кружились в голове. Артема в салоне не было.
— Я скоро вернусь, командор, — услышал он голос Артема. Как всегда, юноша приветливо поднял руку и улыбнулся. — На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы…
Молодость, молодость! Только что ты кипела страстями, а сейчас успокоилась, улыбаешься, как будто и не было тяжелого разговора. Как будто и не мечтал ты о Земле. А старость все помнит, ничего не забывает.
В первые годы еще теплилась надежда на возвращение Юханена. Потом надежда погасла.
Тарханов опасался, что люди захандрят, начнут опускаться. Этого не случилось. Каждый звездолетчик, отправляясь в далекий путь, заранее готовил себя к самым трудным условиям жизни. На Лории эти условия были до банальности однообразны… Сначала беспокоила радиация. Звездолетчикам приходилось ходить в защитных костюмах. Потом она исчезла. Одуряющее однообразие свело бы с ума, если бы не работа. Она выручала. Разумное существо потому и считается разумным, что оно всегда рабогает и, работая, отдыхает.
В походы ходили в основном трое. Иван Васильевич (тогда он еще был жив) с утра до вечера пропадал в долине. Он создавал на Лории новую фауну и флору. Океанолог тоже не был обижен. В морях Лории сохранилась жизнь, и Кузьма Петрович возвращался на базу с банками и мешками, битком набитыми всякой морской живностью. Сначала всем нравилась одержимость океанолога. Тарханов выделил ему в звездолете еще два отсу-а под музей — три уже были набиты разными экспонатами. Но а этого скоро оказалось мало… Район звездолета со временем превратился в своеобразный морской музей. А однажды из очередного подводного путешествия Кузьма Петрович вернулся в крайне возбужденном состоянии. Тарханова это встревожило. Он помнил трагический случай с кибернетиком.
— Все в порядке, командор, — сказал океанолог. — Я хотел бы сделать весьма важное сообщение нашей колонии.
— Мы будем рады выслушать тебя, Кузьма Петрович.
После ужина участники экспедиции собрались в центральном салоне звездолета. Приподнятое настроение океанолога невольно передалось и другим. А он и впрямь сиял, как именинник.
— Я очень счастлив, дорогие коллеги, — начал Кузьма Петрович. — Наконец-то осуществилась моя мечта, а это не часто случается даже в наш век. Найти разумную жизнь под водой было сокровеннейшим желанием всей моей жизни. Много лет я плавал в водах Тихого и Индийского океанов, терпел неудачи и начинал сначала. Наконец-то на мою долю выпал успех, и я выражаю свою благодарность Яну Юханену. Да, да! Ему и только ему. Если бы он не лишил нас топлива, мы вернулись бы на Землю, так и не узнав одну из величайших тайн Вселенной. А тайна эта заключается в том, что в морях Лории я нашел разумную жизнь. Или почти разумную.
Речь его звучала чересчур выспренни. Но настораживала не манера речи, — настораживали благодарные слова в адрес Юханена.
— Нашел кого благодарить! — Тарханов с подозрением посмотрел на океанолога: не заболел ли он разновидностью болезни Яна Юханена?
Некоторое время в салоне царило недоуменное молчание. Только один Антони Итон, как всегда, оставался бесстрастным.
Океанолог, очевидно, понял свою бестактность:
— Вы правы, о Юханене так говорить не следовало, Но это не дает вам права сомневаться в моем открытии. Вам нужны факты. Вот они. — Он подошел и включил экран. — Смотрите, коллеги.
Перед учеными замелькали удивительные картины подводного мира. Поражал золотистый цвет воды. На Земле вода такого цвета бывает в полдень в тихих протоках и озерах на глубине двух-трех метров. Здесь же чем глубже, тем червоннее становился цвет моря. Мимо камеры проплывали изящные дискообразные рыбы. Медленно качались причудливые растения.
— Бухта Золотая. На дне ее находится поселение челноков, — прокомментировал Кузьма Петрович. — Обратите внимание на морские водоросли. Это сад, чудесный сад с сочными вкусными морскими грушами. — Он извлек из кармана несколько плодов и демонстративно положив их на стол. — Попробуйте, — сказал он, вонзая зубы к морскую грушу.
Антони Итон нерешительно покрутил плод в руках в отложил в сторону.
Телекамера то приближала, то удаляла лорианский подводный мир.
— Глубина сорок три метра, — продолжал Кузьма Петрович. Сад посажен челноками…
Вдруг на экране появилось изображение звездолета.
— Что за маскарад, Кузьма Петрович? — строго спросил Тарханов.
— Модель нашего звездолета, командор.
— Весьма любопытно, — невозмутимо заметил Антони Итон и обернулся к океанологу. — Вы можете повести нас туда?
— Хоть сейчас, — живо ответил Кузьма Петрович. Он, кажется, был доволен эффектом. — Челноки любопытны и талантливы по-своему…
— Долина тополей! — воскликнул Иван Васильевич. — Не может быть! Я не верю чудесам, Кузьма Петрович. На дне океана живые растения!
Океанолог покачал головой. Он откровенно гордился тем, что оказался в центре внимания ученых.
— Дорогой Иван Васильевич, деревья не живые. Они изготовлены из обычной глины. Челноки — удивительные мастера, природные скульпторы. Но я пока не понимаю свойств их удивительного умения как бы копировать все необычное.
— А почему дно бухты такое желтое, словно оно посыпано чем-то?
— Да, оно посыпано чистым золотом. — Кузьма Петрович извлек из кармана горсть золота и рассыпал его на столе. — Вот, смотрите, чем устилают челноки свои улицы.
Антони Итон взял в руки несколько крупинок золота, попробовал их на зуб и молча положил обратно на стол, пожимая плечами и бормоча: «Да, это золото…»
Океанолог загадочно улыбался:
— Сейчас вы увидите еще более удивительное.
На экране замелькали кадры конусообразных строений, сооруженных, по-видимому, из золотого песка.
— Они обладают чувством юмора, — без улыбки заметил Антони Итон и обратился к океанологуг — В здешних морях так много золота?
— Тонна лорианской морской воды содержит один-два грамма золота, в то время как на Земле на тонну воды приходится в среднем пять миллиграммов или редко — двадцать. Кларк золота не выше одной сотой миллиграмма на тонну. Зная объем гидросферы Земли (а он составляет один и тридцать семь сотых миллиарда кубических километров), нетрудно определить запасы золота. Получается колоссальная цифра — четырнадцать миллионов тонн. На Лории же запасы золота исчисляются фантастическими цифрами. Здесь золото — самый дешевый строительный материал.
Тарханов рассеянно смотрел на экран, пытаясь мысленно опровергнуть океанографа. Если столько золота содержат лорианские моря, то, очевидно, не меньше этого металла и в недрах Лории. Но в своих многочисленных экспедициях он еще не встречал золотых месторождений. Не было золота и в развалинах Главной обсерватории. Впрочем, золото мало интересовало командора. Есть металлы в сотни и тысячи раз дороже его…
— А вы встречали у челноков что-нибудь похожее на это? Антони Итон протянул океанологу старинную монету.
— Таких нет. А вот такие встречал. — Кузьма Петрович нарисовал на листе бумаги что-то похожее на флотскую пуговицу. — Ими играют маленькие челночата.
— Я должен иметь такую монету. Едем немедленно, — сказал Итон. Он произнес это так решительно, словно речь шла о самом безотлагательном деле.
Все невольно рассмеялись, и этот общий смех как бы превратил необыкновенные находки и открытия океанолога из чудесных чуть ли не в будничные. А Тарханов шутя укоризненно покачал головой:
— Ах, Антони!.. Я понимаю ваше нетерпение коллекционера. Но надо подождать, пока сами челноки не презентуют вам свои монеты.
С экрана послышались странные звуки: ч-ч-ч, ч-ч, ч-ч-ч-ч. Челноки! Вот какие они, оказывается. Покрыты золотистой шерстью. Глаза круглые, грустные. Никаких конечностей, кажется, у них нет. Они долго чечекали, снуя вверх и вниз, потом, словно по команде, выпустили плавники и поплыли к пирамидам из золотого песка. Челнок покрупнее размером, в пурпуровом одеянии, повис над пирамидой. Челноки подплывали к нему и по одному высыпали из-под плавников золото. Эти же плавники при необходимости превращались в подобие рук, ими челноки строили свои удивительные сооружения.
А кадры менялись за кадрами. Вот челноки на охоте за диковинными ярко-красными щеткообразными существами; на сборе урожая; на любовном игрище; на совете.
Океанолог выключил экран.
— Теперь убедились? — торжествующе спросил он своих коллег.
Воспоминания наплывали волнами. Тарханов задумался над тетрадью, отложив ручку в сторону.
Челноки вошли в жизнь колонистов. Они обычно не выходили на сушу. Это были великие подражатели, с удивительной быстротой сооружавшие все, что видели на Лории. А видели они с помощью оригинальных приспособлений — своеобразных антенн-перископов, выносимых на поверхность моря.
Кузьма Петрович был влюблен в челноков и последние годы жизни почти не выходил из моря. Похоронили его в долине тополей на закате лорианского дня. На следующее утро земляне увидели чудо — золотую статую океанолога в тополиной роще. Это челноки установили памятник на могиле Кузьмы Петровича…
Тарханов поднялся и подошел к иллюминатору. Золотая статуя сверкала в лучах Мицара. Выл полдень. Голубой свет падал на обращенное к морю лицо Кузьмы Петровича. Он был словно живой и, казалось, вот-вот сойдет с пьедестала, войдет в салон и скажет: «Я счастливый человек…»
После смерти океанолога челнокам долгие годы жизни посвятил Антони Итон.
— Понимаете, — объяснял он, — меня поразила способность челноков копировать чужую жизнь. Это невольно натолкнуло на мысль — а нет ли у челноков копий лорианской цивилизации? Не копируют ли они тот общественный строй, который некогда господствовал на Лории? Я посетил многие поселения челноков. Все они построены в тихих бухтах. Столица Челнокии, как мне удалось установить, вдходится примерно в десяти километрах от острова Главной обсерватории. Под водой имеется второй такой же город, как на острове. Главный правитель проживает во дворце, напоминающем по форме Главную обсерваторию. Подводные существа называют его Чика. Встретиться с ним мне не удалось. Дворец, в котором он проживает, охраняется…
В другой раз Итон дополнил свой рассказ новыми деталями.
— Меня всегда главным образом интересовали модели, — говорил он. — В столице Челнокии очень много сложной и непонятной аппаратуры. В одном дворце есть огромный зал, заполненный шарами. Нет, не такими, с какими мы встречались до сих пор, — они побольше размерами. Есть там башня с рефлектором. — Итон нарисовал на листе бумаги замысловатый чертеж подводной башни.
Тарханов смотрел на Итона. Годы мало изменили его. Изысканный, тщательно выбритый, он словно собирался на свидание с любимой женщиной.
Почувствовав, что его разглядывают, Итон поднял голову:
— Вы мне не верите? Знаете, командор, возникла настоятельная необходимость в самый короткий срок разгадать главную тайну Лории.
— Я догадываюсь, Итон, где вы хотите побывать, — мягко перебил его Тарханов. — Но мы не хотим, чтобы вы погибли раньше времени.
И тут Тарханов почувствовал, что говорит не то. Рано или поздно на остров надо проникнуть. Может быть, именно там они найдут средство для возвращения на Землю? Нельзя упускать ни малейшей возможности для этого!
Эта мысль обрадовала его. Он подошел к Итону, положил руку на его узкое твердое плечо, признался:
— Впрочем, я не прав. Нам надо искать пути к Земле!..
В тот день он впервые после долгого перерыва подошел к роялю. Опять надежды переполняли его сердце. Из самых глубин его поднималась волна радости. Он играл, аккорды влекли его в родные края. Белые чайки. Домик на Волге. Трель соловья. И вдруг космическая тьма. И тишина, и долгое падение в неведомое. В это неведомое издалека доносится неясная мелодия. Она все ближе, ближе, она заполняет весь мир, она означает, что ты мчишься к Солнцу, к Земле, к людям. Ты слышишь: они зовут к себе, люди. Ты мчишься к ним, потому что ты их любишь. Ты плачешь и смеешься. Здравствуй, Земля! Здравствуй, жизнь…
Тарханов еще долго сидел за роялем и с удивлением разглядывал свои пальцы. Они, оказывается, еще живут. И как можно предаваться отчаянию, когда существует музыка?.. Впрочем, музыка может выразить и отчаяние. Важнее другое…
Он жестом подозвал к себе Итона, сказал:
— Мы пойдем на остров. Но вдвоем, Итон. Только вдвоем.
— Вы не имеете права рисковать своей жизнью, командор. Звездный устав…
Тарханов махнул рукой. Он знает Звездный устав. Он собирается на остров Главной обсерватории не для того, чтобы умереть, а чтобы вернуться на Землю. Главная обсерватория единственная их надежда, куда подему-то в течение многих лет упорно не хотят пускать землян. Какой-то заколдованный остров, закрытый плотной и невидимой стеной. На Лории давно уже можно ходить без антирадиационного костюма, а там, на острове Главной обсерватории, устойчиво держится пояс антижизни. Оттуда не возвращаются даже роботы.
— А вы знаете, командор, сегодня у нас юбилейная дата. Итон, изменяя своей обычной невозмутимости, чуть заметно улыбнулся.
Тарханов вопросительно посмотрел на него.
— В этот день мы посадили наш «Уссури» на Лорию, — объяснил Итон.
— Разве? Я думал, наш звездолет всегда стоял на этом голубом плато, — не очень удачно пошутил он. — Вы не ошиблись, сэр Итон?
— Я слишком англичанин, чтобы ошибиться, командор, серьезно ответил Итон. — По этому случаю мы устроим праздник.
Парадный салон был ярко освещен. Чуть приглушенно играла муаыка. За стеклами иллюминатора хлестал яростный лорианский ливень.
Тарханов сел на командорское место. Антони Итон разлил душистый напиток.
— В тот день, — сказал он, — когда наш звездолет опустился на эту планету, мне было тридцать два года, сейчас… Впрочем, это ре так важно. Командор, мы долгие годы прожили вдали от родины, и мы остались землянами. Так будем же до конца дней наших стойкими и мужественными. Мы вделали все, что могли. Земляне, которые прилетят на Лорию, найдут исчерпывающую информацию об этой планете, и это случится, если мы посетим остров Главной обсерватории. Поднимем бокалы за успех! — Он поднял стакан, но тут же опустил его, настороженно прислушиваясь к чему-то. — Вы слышите?
— Что такое?
— По-моему, какой-то дикий вой…
Тарханов подозрительно посмотрел на Итона: неужели галлюцинирует?
— Пустое, — успокоил он. — Здесь никого не может быть. Я был бы рад услышать какой угодно звук, но…
Тарханов не успел договорить фразу, — до его слуха тоже явственно донесся жалобный вой. Тарханов вздрогнул, но в следующую секунду, оправившись от неожиданности, позвал робота и отправил его на разведку.
Ждали в глубоком молчании.
Вернувшись, робот доложил, что никого поблизости не обнаружил.
Нервы обоих были напряжены до предела. Кто их зовет и зачем?
Вой, протяжный и долгий, повторился трижды.
У звездолетчиков перехватило дыхание. Они замерли, глядя друг на друга.
— Я пойду, — первым поднялся Итон.
— Мы пойдем вместе, — распорядился Тарханов. — Не забудьте захватить лазерный пистолет.
Впереди шел робот, то и дело исчезая за плотной заве-. сой ливня. Они медленно двигались сквозь этот водопад. Водой были насыщены и ночь и воздух. С каждым шагом вой доносился все яснее и громче.
Вот оно!
Они разом остановились. Перед ними было крупное животное с двумя ластами, длинным хвостом и лошадиной мордой. Увидев людей, зверь растянулся и положил голову на вытянутые ласты.
— Да это же морское животное! — воскликнул Итон. — Транспорт челноков.
— Странно, почему этот «транспорт» стоит на одном месте? Ба, да здесь их, кажется, несколько!
— Осторожно, командор! Перед вами все-таки не собака, а морское животное в два раза крупнее самых крупных собак Земли.
— Пустое. Он звал нас не для того, чтобы напасть.
При приближении людей животное плотнее прижалось к залитому водой песку, как бы выражая свою покорность. Итон смело подошел к нему и погладил по мокрой спине. Тут обнаружилось, что зверь привязан к огромному прозрачному шару. Внутри шара спал ребенок лет двух. Это так поразило обоих, что они не могли вымолвить и слова. Первым пришел, в себя Итон. Он простер руку над шаром и сказал с несвойственной ему торжественностью:
— Приветствую тебя, лорианин.
Тарханов осторожно отвязал шар и приказал роботу отнести находку к звездолету.
Зверь, как только отвязали его от шара, скрылся в темноте.
Так произошла первая встреча землян с представителем инопланетной цивилизации. Его назвали Артемом.
День и ночь. Ритм света и тени.
Пляска пылинок, водоворот, клубящийся вихрь проносятся над ребенком. Какие-то гулы и шумы, какие-то ежесекундно искажающиеся очертания, боль, ужас, смех и сны, без конца сны… Среди этого хаоса — свет ласковых глаз, сладостная струя, которая вливается в тело младенца из набухшей молоком материнской груди.
Потом возникают островки воспоминаний. Это крошечные звездочки, а вокруг и за ними бездонная чернота, провалы, в которых исчезают недели, месяцы жизни. Ночь. Шум прибоя. Он баюкает ребенка, как баюкал многие поколения, что жили до него. Океан пробуждал смутные желания, надежды, тоску по тем, кого Артем никогда не видел и не знал. Шум прибоя уносил его в смутные дали. Ему казалось, что над ним проносятся неведомые миры, звезды, огромные скопления звезд.
Вдруг все это куда-то проваливается, и в иллюминатор улыбается Мицар. Утро. И маленький мир, который видится Артему в постели, все, что он ценой таких усилий научился распознавать и называть по имени, внезапно озаряется. Вот стол, за которым он ест; вот кресло, под которым он прячется, играя. Стена такая же голубая, как долина, а на ней часы, огромные и непонятные. Чего только нет в его комнате! И каждое утро он отправляется в путешествие в подвластную ему Вселенную. Ничто ему тут не безразлично, все одинаково важно — и кусочек металла, и зеркало, и лучи Мицара. Комната — целая страна.
Первые дни пребывания в звездолете шумят в его воспоминаниях, как листва в тополиной роще, по которой пробегают огромные тени облаков…
А потом тени рассеиваются, и Артем начинает находить свою тропу в лабиринте дней.
Ему долго не разрешали выходить из звездолета. Однажды он все-таки удрал. Его привели назад, а потом привыкли к его отлучкам: пусть бегает, лишь бы не уходил далеко. Звездолет стоит на возвышенности. Из него видно все окрест. В долине тополей мальчик останавливается и пронзительно кричит. Прибегают кролики. До чего же он подружился с ними!
Под вечер, когда командор кончал свои дела, он брал Артема на берег моря. Они усаживались на теплый камень и долго молчали. Потом командор рассказывал о Земле и землянах. И когда он, утомленный, погружался в задумчивость или начинал дремать, Артем устраивался поблизости и ложился на спину. По оранжевому небу плыли облака, похожие то на звездолет, то на трубку дяди Антони или на скафандр с торчащими антеннами… Артем мучительно думал, на кого похоже вот то облако. Он приподнимался, озирался вокруг, а вокруг простиралась пустыня. Потом к нему подкрадывался сон, и Артему снились золотые лучи солнца, светлая дымка над долиной, далекие, окутанные синевой контуры гор. Под белой березой у ленивой сонной реки — ватага голых ребятишек. Артем кричит: «Возьмите меня, возьмите…» — и просыпается. Рядом сидит командор. Нет ни голубого неба, ни белотелой березки, ни ребят. Есть пустыня и есть море. И чего-то жалко ему. И щемит сердце.
— Что с тобой, Артем? — спрашивает командор.
Мальчик пытливо вглядывается в доброе лицо командора:
— Ты бывал на Земле?
Командор утвердительно кивает головой.
— Я сейчас видел Землю, она такая же, как в той картине из фильмотеки.
Командор низко опускает голову, и слезы появляются у него в глазах.
— Командор, почему ты плачешь? Земля так прекрасна.
— Разве тебе плохо на Лории?
— С тобой и дядей Антони — нет. Но мы полетим на Землю?
— Да. Когда-нибудь.
— Но почему не сейчас? Сядем на планетолет и полетим. Артем даже жмурился от предстоящего удовольствия, смеялся, кричал: — Земля! Земля!
А командор почему-то не разделял буйной радости Артема. Он все так же сидел с опущенной головой.
— Командор, у тебя опять слезы. Почему?
— От радости, оттого, что ты растешь, что тебе принадлежит Вселенная…
Вечер. Артем в звездолете, у себя дома, в надежном убежище от всего, что внушает страх, — от темноты, от ночи, от всех неизвестных и потому страшных вещей. В салоне ярко горят огни. Ужин. От тепла и усталости Артема совсем разморило. Командор берет его на руки и несет в постель; усаживается в кресло и рассказывает удивительную сказку о полете землян на далекую планету Лорию.
Артем спрашивает сонным голосом:
— Я с вами летел?
Командор низко наклоняется над ним и тихо шепчет:
— Ты лорианин, Артем.
— Да нет же, я землянин. Я вместе с вами прилетел сюда.
— Спи, Артем. Я расскажу тебе новую сказку.
В блаженном сумраке проплывают героические образы сказок. Почему бы Артему не быть сказочным героем. Он уже сейчас герой… Завтра он увидит новый день…
Спустя много лет Артем прочитает в дневнике командора:
«Действительность еще не наложила руку на Артема, она ежеминутно ускользает от него. Счастливая пора. В нем все приспособлено для счастья. Он верит в свою судьбу, в свое счастье каждой крупицей существа, он страстно тянется к нему всеми детскими силами. Время и судьба позаботятся, чтобы протрезвить его».
Артем спешил домой, на базу. Он выжимал из планетолета все,» что можно было выжать. Машина дрожала и, кавалось, вот-вот рассыплется. Рядом сидел робот, его постоянный спутник в путешествиях по Лории. Артем разговаривал с ним, хлопал по холодному пластмассовому плечу. Робот, надежный помощник в походах, молчал и только мигал кварцевыми глазами. Три месяца назад командор написал в бортовой журнал звездолета: «Сегодня Артему Тарханову вручен диплом инженера галактических сообщений». После диплома Артем отправился в трехмесячное путешествие по планете.
Артем начал ходить в «школу» с пяти лет. Это было первого сентября по земному календарю. В то утро робот приготовил ему новую форму. Артем нарвал цветов. Потом в сопровождении робота, с цветами в руках он отправился в командорскую рубку, которая теперь называлась «школой». Ему казалось, что это продолжается игра, в которую он играл с роботом, но сейчас почему-то в эту игру решили включиться командор и дядя Антони. Они встретили его, стоя у письменного стола, торжественные, в строгих праздничных костюмах. Командор поздравил его с началом учебного года и пожелал успеха. У Артема глаза разбежались — в командорской рубке было столько интересного. Теперь-то он непременно разглядит все. На стене висел портрет женщины. Она чуть улыбалась, а в глазах затаилась печаль. Кто она? Артем не знал. Даже сейчас, когда ему почти семнадцать, многое все еще остается для него загадкой.
Учили его попеременно то командор, то дядя Антони. Первый урок прошел так: командор посадил его в кресло, сказал, чтобы он положил руки на стол и смотрел на блестящий овальный круг неизвестного Артему аппарата. Он смотрел, иногда пытался оторвать взор от зеркала, но это ему не удавалось. А потом начиналось самое интересное: Артем отправлялся в путешествие. Перед ним возникали буквы. Они плясали, сливались вместе, образуя слова «командор», «робот», «звездолет»… Артем слышал голоса букв и повторял их. Потом танцующие буквы исчезали. Артем отрывал глаза от экрана. Командор сидел в кресле и читал какую-то книгу.
— Расскажи про твое путешествие в страну букв, — просил он.
Затем командор просил его написать все буквы, которые встретились ему в удивительной стране азбуки. Писать было труднее, но Артем справлялся и с этим.
Так перед ним открывался большой мир знаний. И он с радостью окунулся в него, доставая из безграничного океана непознанного один камешек за другим. Пожалуй, самое удивительное путешествие он совершил, когда ему было десять лет. В тот день на уроке присутствовали оба учителя — и командор, и дядя Антони. Как всегда, Артему предложили положить руки на стол и смотреть в овальное зеркало. И началось путешествие в теорию относительности. Какие головокружительные уравнения! Но Артема восхитили не уравнения сами по себе, а атлетическая мускулатура мысли ученого. И командор сделал все возможное, чтобы развить у Артема эту мускулатуру.
Потом начались тренировки на одиночество. Командор и дядя Антони, задав уроки, улетали на три-четыре месяца в путешествие. Артем оставался один в обществе молчаливого робота. Он ходил на занятия в командорскую рубку, которая теперь уже называлась институтом. После уроков шел в тополиную рощу. Она давно вышла из долины и зашагала по плато. Деревья шумели теперь у самого звездолета.
Артем с жадностью слушал лес: ему казалось, что шорохи листвы зовут его куда-то вдаль, что он уже странствует где-то далеко… Закрыв глаза, он видел переливы земных красок — синие, зеленые, желтые, красные… Иногда видения становились более отчетливыми: широкая равнина луга, шумные города, синие ленты просторных рек, высокие горы. Он знал Землю и мог представить ее себе ясно и объемно, как в цветных стереофильмах.
В звездолет Артем возвращался задумчивым. Командор учил его, что в развитии личности поворотная точка достигается тогда, когда главный интерес в жизни понемногу отрывается от мгновенного и личного и все больше концентрируется в стремлении мысленно охватить природу вещей. В семнадцать лет, пожалуй, трудно это сделать. Желания, надежды, чувства — как от них отрешиться? Конечно, когда надо, Артем умел мысленно рисовать картину огромного, вечно загадочного мироздания. Но является ли этот мыслительный процесс охвата Вселенной высшей целью в жизни, как это утверждает командор?
До поры до времени Артем не придавал особенного значения словам командора. Он не раздумывал над ними, а принимал их как должное. И впервые задумался, когда кончились очередные шесть месяцев одиночества и из поездки вернулись 'на базу его учителя. Увидев планетолет, Артем радостно ринулся навстречу, не чуя ног под собой от радости. Камни плясали вокруг него. Увидев суровое лицо командора, Артем остановился. Робот вынес из планетолета дядю Антони и медленно двинулся к звездолету. Низко опустив голову, с трудом передвигал ноги командор. Артем взял его под руку — командор этого даже не заметил.
У звездолета командор остановился и тут только заметил Артема.
— Это ты, — сказал он. Глаза его не улыбнулись, как всегда, — они остались печальными и далекими.
Так впервые в жизни Артем столкнулся со смертью. Тогда ему шел пятнадцатый год.
— Мой дорогой мальчик, — говорил командор, — что будет с тобой, когда ты останешься совсем один?..
— Почему один? — Артем вдруг запнулся: как трудно задать этот вопрос. И все-таки решился: — Разве мы не вернемся на Землю?
Командор не отвел глаза.
— Я отвечу на твой вопрос, когда тебе исполнится семнадцать лет.
— Сейчас.
— Сейчас не могу и не хочу.
— А почему?
— Тебе надо закончить институт.
Потом он прослушал курс лекций по философии. Многое из того, что он знал, видел, испытал за свою короткую жизнь, пришло в порядок, в котором нашла свое место каждая строчка прочитанной книги и каждая формула. Бесконечность Вселенной. Тайны рождения звезд. Загадочный антимир. Раньше каждое из этих понятий представлялось Артему как бы островком в безбрежном океане. Философия связала их в единое целое.
Курс его был завершен беседой об экспедиции землян на Лорию, о шаровой цивилизации Лории, погибшей при неизвестных обстоятельствах. Командор говорил о том, как много могла бы принести разгадка тайны происхождения шаров. Он твердо верил: на Лории не было термоядерной войны. Об этом свидетельствовали сохранившиеся города. Но почему погибло все живое на суше? Почему жизнь сохранилась только в морях?
Звездолетчики не раз пытались проникнуть на остров Главной обсерватории, и всегда их постигала неудача. Последняя попытка стоила жизни астрофизику Антони Итону.
— Кто-то упрямо не хочет, чтобы земляне проникли на остров, — говорил командор. — Хотя… — не закончив последнюю фразу, командор оборвал беседу.
Планетолет мягко опустился возле знакомой тополиной рощи. Робот, нагруженный находками Артема, первым устремился к звездолету. За ним поспешно бросился Артем: ему хотелось скорее увидеть командора.
— Здравствуй, лорианин!
Командор стоял на верхней площадке парадной лестницы, устланной ярко-красной дорожкой. Из глубины звездолета доносилась торжественная музыка. Артем оглянулся вокруг, но никого не увидел.
— Лорианин, — повторил командор. Он был в белоснежной парадной форме с золотым значком звездолетчика на груди.
— Ты говоришь мне, командор? — спросил Артем, удивленный необычной встречей.
— Да, тебе, лорианин. Пойдем со мною.
Артем повиновался и стал подниматься по лестнице, полный недоумения и тревоги. Они очутились в парадном салоне. Здесь был накрыт большой стол со всевозможными дарами Земли. Артем вопросительно посмотрел на командора, который стоял по другую сторону стола, строгий, взволнованный, красивый. Волна какой-то неведомой радости захлестнула Артема. Он не узнавал парадного салона, превращенного в уголок Земли. Вдали виднелись контуры города. На переднем плане протекала речка. Белоствольные березы в желтом осеннем наряде, словно вытканном из солнечных лучей.
— Земля, — сказал командор.
— Я знаю, — ответил Артем.
— Ты, кажется, удивлен, Артем? Я тебе обещал рассказать одну тайну, когда тебе исполнится семнадцать лет. Это время наступило. Садись.
Вот когда Артем понял, что сегодня произойдет нечто очень важное для него.
Артем, ты задумывался над тем, как попал на Лорию?
— Да, конечно.
— И к каким выводам ты пришел?
— Я расспрашивал дядю Итона…
— Что он сказал тебе?
— Он сказал: «Все узнаешь в свой срок».
— И этот ответ удовлетворил тебя?
— Да, командор.
— А сегодня ты понял, почему я назвал тебя лориани.
— Конечно. Мы живем на Лории.
— Слушай, Артем.
Тарханов поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, медленно стал расхаживать — по салону. Он был на редкость крепким для своих лет. В густой черной гриве его не было ни одного седого волоса. Глаза светились молодостью и умом.
— Пятнадцать лет назад тебя доставило к звездолету какое-то морское животное, вот в этом шаре. Мы принесли этот шар в звездолет. Ты спал. К тебе была подведена система шлангов. Нет, мы не тронули их, боясь причинить тебе боль или еще худшее. У твоих ног увидели вот этот шарик с изображением руки, которая манила нас к себе. Мы переглянулись и поняли, что рука предлагает взять шар. К нему были прикреплены два наушника. Нам ничего не оставалось, как надеть их. Я услышал русскую речь. Удивился ли я? Еще бы! И не тому, что услышал русскую речь. Конечно, это было приятное удивление. Но меня удивил сам шар. Земная техника звукозаписи известна. А здесь просто шар, какие я видел во множестве на Лории, беседовал со мной о маленьком лорианине. Сейчас мы послушаем таинственный голос незнакомца.
Тарханов положил на стол небольшой прозрачный шар с двумя наушниками; один протянул Артему, другой взял себе.
Все происходящее Артемом воспринималось как сон. Он машинально надел наушники и услышал мелодичный шепот. Казалось, в мембрану вмонтирован микроскопический музыкой, который нежно напевает ему сны далеких детских лет. Было приятно и немного грустно слушать этот шепот, словно это был голос матери, убаюкивающей ребенка. Наконец шепот умолк, а Артем все еще ждал чего-то.
Командор, сняв наушники, с тревогой наблюдал за Артемом. Не слишком ли тяжелую ношу взвалил он на не окрепшие еще плечи юноши? Но он не мог поступить иначе.
— Что ты услышал? — спросил он, когда Артем осторожно положил наушники на стол.
— Голос женщины. Мягкий и нежный голос. Говорила она на непонятном языке. Она о чем-то просила и плакала, словно с кем-то прощалась, — смущенно сказал Артем. — Но ты говорил, что шар разговаривает по-русски?
— Со мной — да. С Антони Итоном он разговарил на английском языке. А с тобой, очевидно, на лорианском.
— А разве ты не слышал ее? — воскликнул Артем.
Командор покачал головой:
— Со мной разговаривает мужчина на русском языке. — Он надел наушники и стал повторять слова лорианина: — Собрат по разуму, я обращаюсь к тебе с великой надеждои — воспитай маленького Ара. Я должен разделить судьбу своих сородичей и скоро превращусь в Пылинку Вселенной. Мы, оставшиеся в живых после катастрофы и гибели нашей цивилизации, скрылись на острове Главной обсерватории. Здесь и родился Ар. Отсюда мы наблюдали за вашей жизнью на Лории, вслушивались в вашу речь и изучали ваш язык. Поэтому не удивляйся, что я разговариваю с тобой на твоем родном языке. На твоем родном языке я обращаюсь к тебе — увези Ара на Землю. Пусть он будет сыном Земли. Воспользуйся башней. Сообщи оттуда о себе на Землю. Прощай, землянин».
Тарханов отложил наушники.
— Мы выполнили завещание лорианина — может быть, твоего отца. Мы воспитали тебя, как и всякого юношу Объединенного Человечества. Назвали Артемом. Это хорошее русское имя. А фамилию я тебе дал свою — Тарханов. Об этом имеется запись в бортовом журнале звездолета: «Я, командор Ритмин Тарханов, усыновляю жителя Лории Артема Тарханова». Если хочешь, называй меня отцом.
Это был день великих потрясений и великих открытий. Артем потом долго бродил по тополиной роще, пытаясь разобраться в себе самом. А в звездолете, в своей каюте, он принялся разбирать свои экспедиционные экспонаты лорианской культуры. Вот удивительный прибор яйцеобразной формы. Когда долго смотришь на него, то возникает светящаяся точка. Точка, увеличиваясь, превращается в шарик. Затем на нем возникают очертания материков. Это пока как бы рисунок, состоящий из немногих штрихов. Постепенно они приобретают отчетливый характер, и перед тобой — города, долины и реки…
Артем взял аппарат в руки. «Мы полетим туда», — подумал он и засмеялся.
Командор занимался у себя в каюте.
— Это ты, Артем? Проходи. Что принес?
— Аппарат, который проецирует Землю.
— Опять шар? — прошептал Тарханов. — Смотреть надо в одну точку?
Артем кивнул.
Тарханов поправил аппарат и сосредоточился. Наконец он грустно улыбнулся:
— Я путешествовал в свою молодость. Я видел Землю не сегодняшнюю, а ту, которую оставил когда-то. Аппарат отражает твои мысли и воспоминания, и больше ничего — только твои мысли и воспоминания.
— Но как же я? Я же не был на Земле? — спросил Артем. Неужели то, что видел я, — следы прочитанных мною книг, увиденных мною фильмов?
— Да, это так.
Артем был разочарован. Тарханов слегка коснулся его руки:
— Не печалься. Впереди у нас более трудные испытания. Если отец не выдержит их, то наверняка выдержит сын.
Артем вскочил. Глаза его пылали:
— Тебе по плечу любая трудность. А у меня нет опыта…
— Сила твоя в твоей молодости. Я затем и рассказал твою историю, чтобы помочь тебе стать сильным, мужественным, готовым встретить любые трудности. Мы должны дождаться прилета землян. Если я не доживу до этого, доживешь ты. А самое трудное для тебя начнется в тот день, когда я покину этот мир. Одиночество убывает волю к жизни. Я очень прошу тебя: привыкай к этой мысли, чтобы одиночество не могло побороть тебя.
— Нет, отец! Мы вместе вернемся на Землю. Я поднимусь на башню Главной обсерватории и позову на помощь землян. Я уже туда поднимался…
— Ты был на башне? — вскрикнул Тарханов.
— Да. Месяцев шесть назад.
Тарханов сокрушенно покачал головой:
— Ах, Артем, Артем! Сколько же в тебе еще легкомыслия. Ты хочешь разделить судьбу Итона? Но как ты преодолел невидимую стену и радиационный пояс? При нашем последнем посещении радиация была не так велика, — как бы размышляя, медленно говорил Тарханов. — Но это слишком рискованно. Антони Итон погиб на первой же ступеньке лестницы. Я успел только заметить, как голубая лента описала петлю вокруг головы Итона и исчезла, а он тут же рухнул на пол…
— Отец! Я не видел голубой ленты.
— Но что ты делал на башне? Опиши ее.
— Не успел я встать на первую ступеньку лестницы, — я не знал, что лестница ведет на башню, — как раздался звон, и очутился наверху. Все это произошло так быстро, что я даже не успел испугаться. Внезапно я словно очутился на небе: я видел под собою моря, пустыни, воздушные волны, бегущие где-то очень далеко внизу… Над головой белый купол, а у ног в громадной овальной чаше лежал белый шар…
— Продолжай, Артем…
— Нижняя часть белого шара была вся в круглых отверстиях. Я насчитал сорок семь отверстий, и под каждым — особый знак. Вот один из них. — Артем быстро нарисовал таинственный знак. — Знаки были разные. Потом я увидел что-то похожее на щит со множеством клемм. Но это были не клеммы, а палочки, сорок семь палочек. В торец каждой из них были вмонтированы такие же знаки, как и под круглыми отверстиями на шаре. У меня не было страха — было только любопытство: что произойдет, если я попытаюсь привести шар в действие? Мне казалось, что произойдет что-то необыкновенное…
— И ты?..
— Я выдернул из щита палочку вот с таким знаком, — Артем нарисовал фигуру человека, — и вставил ее в отверстие, под которым был такой же знак… Вставил, как это делает телефонистка в старинной телекартине, которую я видел на уроке истории техники.
— Это могло плохо кончиться, — покачал головой Тарханов, тут же ловя себя на мысли, что все для Артема уже позади. Что же было дальше?
— Шар на моих глазах стал ярко-голубым, потом в нем что-то щелкнуло, и в пространстве протянулся голубой пучок.
— Свет?
Артем покачал головой.
— Что же тогда?
— Не знаю.
— Продолжай.
— Меня охватило чувство восторга, что ли… Мне было радостно наблюдать за изменениями шара, за этим голубым лучом. Я не удержался и запел песню. Ты помнишь мою любимую: «На пыльных тропинках далеких планет…». Голубой луч начал пульсировать. Впечатление было такое, будто внутри мягкой резиновой трубки двигаются камни. Едва я остановился, как луч перестал пульсировать. Опять повторил. Он пульсировал снова.
— Чем же кончился твой эксперимент? — напряженно спросил Тарханов.
— Я положил палочки на место. Шар принял прежний цвет.
— И ты покинул башню?
— Нет, не сразу. Я обошел боковые помещения. В круглой комнате со сводчатыми потолками обнаружил новые шары. Я бы не обратил на них особого внимания, если бы на них не было такого же знака. — Артем показал на свой рисунок, изображающий человека. — Это было непонятно. Я взял один из шаров и случайно коснулся изображения человеческой фигуры. И я увидел Землю!
— Землю? — почти с испугом произнес Тарханов.
— Да. Точнее, огни и города Земли — Лондон. Я узнал его у нас в фильмотеке есть стереофильм об этом городе. Каким-то образом я очутился на Темзе, стоял перед Вестминстером, глядел на башню Тауэра…
— Ничего не понимаю, — прошептал Тарханов.
— И я тоже, — признался Артем. — Потом я брал один шар за другим, касался изображения человека и оказывался то среди Кордильер, то в сибирских лесах, то среди льдов Арктики… Я повидал Москву и Нью-Йорк, Варшаву и Токио, Париж и Мельбурн…
И они заговорили о совместном полете на остров Главной обсерватории. Тарханов был убежден в том, что голубой луч, виденный Артемом, — средство связи с Землей.
Высоко над морем взметнулась белоснежная башня.
Планетолет опустился у ее подножия. Тарханов и Артем вышли из кабины.
Море в этот день было спокойным. Артем остановился у створчатой двери, потом решительно толкнул ее, пробежал по огромному фойе и очутился на первой ступеньке лестницы, ведущей в башню. Какая-то неведомая сила подняла его на верхнюю площадку.
Здесь ничего не изменилось со дня первого посещения. Шар. Щит с клеммами. Вот она, палочка с изображением человека. Артем взял ее и направился к шару. Сегодня он почему-то очень волновался, хотя в прошлый раз он все проделал легко, словно играючи. Шар заголубел. Голубой пучок выбросился в сторону и замер. Сердце Артема на мгновение сжалось. Потом пришло спокойствие, удивительное спокойствие. Он выпрямился и громко сказал:
— Земля! Слушай, Земля! Я — лорианин…