После разгрома, учиненного в бухте Белых Каланов, черная акула не появлялась в водах острова Семи Ветров. Может быть, ее отпугнул «антиакулин», который Таня и Мика Степанович не раз бросали в воду — там, где была поставлена починенная и залатанная проволочная сетка. Во всяком случае, островитяне поверили в его чудодейственную силу.

С отъездом моряков, искавших затонувший траулер, жизнь на острове потекла строго и размеренно. Каждый был занят своим делом. По вечерам играли в шахматы, слушали музыку, вспоминали Большую землю. Почему-то здесь и остров Туманов называли «Большой землей».

В субботу после обеда Парыгин лег и крепко уснул. Разбудил его негромкий стук в дверь.

— Кто там? — сонно откликнулся Парыгин.

— Я.

Он узнал голос Тани.

— Войдите. Дверь открыта.

Таня остановилась у порога. Она была в узком ярко-желтом платье. В руках держала плащ.

— Так и жизнь можно проспать, — сказала она, окинув комнату быстрым взглядом.

— Жизнь только начинается. Перед длинной дорогой не мешает хорошенько отдохнуть.

— Философия лентяев и лежебок.

Он рассмеялся, во все глаза глядя на девушку.

— Светитесь, как солнце, — сказал он. — За время нашего знакомства всего второй раз вижу вас в платье.

Она подошла к зеркалу и поправила прическу.

— Собирайтесь, — сказала она. — На ужин сегодня поездка на остров Туманов и танцы до утра.

— Исчезновение черной акулы благотворно повлияло на вас, — засмеялся он и вышел в спальню.

— Для рыбы она была слишком умна. Вы не находите?

— Да, — ответил Парыгин, одеваясь. — Думающая… Жаль, не удалось разгадать ее тайну. Ради этого я охотно встретился бы с ней еще раз.

— Лучше не надо. Я так рада, что кончилось это несчастье. Теперь уж не будут переносить заповедник на новое место.

— Разве был такой проект?

— Да, последнее слово за Лобачевым. На днях он должен приехать на острой.

Таня медленно расхаживала по комнате.

— Вот и я, — сказал Парыгин, появляясь из спальни и останавливаясь перед зеркалом. Таня стала рядом — ему как раз по плечо. Парыгин кивнул головой на зеркало: — Подходящая пара. Вы не находите?

— Так себе, — беспечно сказала она и потянула его к выходу.

Вечернее солнце висело над океаном. Ветра не было. Чайки горланили вовсю. У дощатого причала на малых оборотах приглушенно тарахтел катер.

— Побежим, — сказала Таня, все еще держа Парыгина за руку.

На катере уже давно ждали их.

Волны веером бежали за кормой. Мотор работал на полную мощность. Почти весь коллектив острова Семи Ветров, по определению председателя месткома, участвовал в «данном культмассовом мероприятии». Парыгин видел оживленные лица островитян и чувствовал, что они благодарны инициатору поездки за это «мероприятие».

Катер поравнялся с безымянным островом.

— Вы бывали там? — спросил Парыгин, наклоняясь к Тане.

— Нет.

— Вы нелюбопытны.

— Там один голый камень. И, откровенно говоря, некогда.

Катер петлял между валунами-островками. Все было прекрасно — океан, небо, розовый закат. Парыгина охватило то радостное настроение, какое испытываешь ранней весной, когда расцветает природа. Ему казалось, что он только сегодня по-настоящему понял жизнь — всегда мчаться вперед и ощущать рядом локоть любимой девушки.

— У вас часто бывают такие походы? — спросил Парыгин.

— Зимой чаще. Папа считает это хорошей профилактикой.

— Профилактикой? От чего?

— От однообразия.

— По-моему, хорошо придумано. Концерт и ужин в ресторане. А ресторан как? Вам не страшно?

— С вами — нет, — засмеялась Таня. — Не беспокойтесь, у нас больше танцуют.

Катер вошел в порт острова Туманов, когда над океаном сгустились сумерки. У пирсов теснились рыболовные суда, катера, лодки, рефрижераторы. Порт жил шумно, весело. Этот шум оглушал Парыгина — на острове Семи Ветров он привык к тишине. Тарахтели лебедки. Махали стрелами портальные краны. Ярко вспыхивали голубые огни сварки. Громыхало железо.

— Теперь я понимаю, почему остров Туманов назвали Большой землей, — засмеялся Парыгин. — Здесь шумно, как в больших городах. Даже автомашины бегают.

— Каланы не любят шума, — сказала Таня. — Пошли быстрее, опоздаем.

У ярко освещенного подъезда Дворца культуры толпился народ: предстоял концерт московских артистов. Люди все подходили — смеющиеся, радостные, праздничные.

Зал был переполнен. Места Тани и Парыгина оказались в разных рядах. Она понимающе улыбнулась ему; я не виновата. Прозвенел третий звонок. Свет медленно погас. Запоздавший зритель занял место рядом с Таней.

На сцену вышел конферансье. У Парыгина вдруг пропал интерес к концерту. «Получим добрую порцию откровенной халтуры», — подумал он. Но концерт оказался хорошим. Пианист виртуозно сыграл первую рапсодию Листа, этюд Шопена и на «бис» «Осенний вальс» Чайковского. Потом выступала молоденькая певица. Но хорошее настроение, которое было у Парыгнна на катере, все равно не возвращалось. Он не знал — почему. Вдруг кто-то положил ему на плечи руки. Таня.

— Пересядьте на мое место, — прошептала она.

Сзади зашикали.

Парыгин пересел. Сосед мельком взглянул на него и отвернулся. Но и этого было достаточно, чтобы все всплыло в памяти. Воздушный лайнер. Иностранный журнал. Разговор. Выстрел из винтовки… Встреча была неожиданной. Парыгин, как и тогда в самолете, ощутил какое-то странное беспокойство и любопытство одновременно. Холостов — он запомнил эту фамилию представлялся ему то веселым оригиналом, то изъеденным ржавчиной скепсиса лоботрясом. Все-таки почему Таня пересела от него?

В антракт Таня и Парыгин пошли в буфет. Очередь была большая. Своего соседа Парыгин потерял в толпе. Его, кажется, кто-то окликнул. Но Парыгин скоро опять увидел его. Улыбаясь и беспрерывно кивая головой знакомым, Холостов подошел к ним с яркой блондинкой.

— Вот и встретились, — весело сказал он.

Таня подняла удивленные глаза на Парыгина.

— В самолете познакомились, — все так же весело сказал Холостов и представил свою спутницу.

Блондинка кольнула Парыгина подведенными глазами. Он не отвел взгляда, а чуть усмехнулся. Она отвернулась.

— Стоять в очереди — буржуазный предрассудок. Сейчас, друзья, все устроим, — Холостов сказал какой-то каламбур буфетчице. В очереди засмеялись и пропустили его вперед. — Вот так надо в жизни, мальчуган, — и он похлопал Парыгина по плечу. — Пошли!

— Идите. — Таня вопросительно посмотрела на Парыгина. Сбежим?

— Сбежим.

Они вышли на улицу. Было прохладно. Таня подняла плечи.

— Холодно?

— Пустяки.

Он взял ее под руку. Мир был огромен, и Парыгину казалось, что он только сегодня познал его красоту. Вспомнился вечер у Панны Лобачевой, когда он впервые встретился с Таней. Как он тогда потянулся к ней. Словно рыба на свет. Было в ней что-то от океанских просторов — их спокойствия или силы, он этого не знал. Она казалась ему воплощением всего прекрасного, что окружало их сейчас.

— Таня, — тихо позвал он.

— Что, Максим?

— Я хотел услышать ваш голос.

Она засмеялась.

— А чему вы смеетесь?

— Мы одновременно думали об одном и том же.

— Удивительная ночь, — прошептал он. — Лимон разрезанный на лунный свет походит. Таких ночей светлей и тише нет. Сегодня звезды сини, словно сливы. Такие звезды выдумала ты.

— Что это?

— Стихи. А чьи — не знаю. Не знаю даже, в том ли порядке, как у поэта, читал строчки.

— Неважно, Максим, чьи. Сегодня звезды сини, словно сливы… — медленно повторила она. — Хорошо…

Ресторан встретил их музыкой. Играли электрогитары. Четыре пары танцевали блюз.

— Наши бифштексы плакали, — засмеялся Парыгин. К ним подошел администратор в белоснежной куртке и черном галстуке. Он выслушал Таню и повел их между рядами столов.

Три свободных стола оказались у самой эстрады. На каждом белели бумажки с короткой надписью: «Для клиентов с острова Семи Ветров». Музыканты, улыбаясь, кивали Тане головами.

— Вас тут все знают! — воскликнул Парыгин.

Таня засмеялась.

— Что вы будете есть? Бифштекс? — Парыгин держал в руках меню.

— В «Крабе» едят крабов. Здесь чудесные крабовые котлеты.

— Мне все равно. Кто еще будет за нашим столом?

— Мы десять мест забронировали. Нам оставили три стола. Выходит, два места свободны.

Парыгин заказал шампанское.

— Остальное за вами, — сказал он, протягивая меню Тане.

Парыгин смотрел по сторонам. До сих пор ему редко приходилось бывать в ресторанах. Здесь было по-домашнему уютно, люди вели себя непринужденно — чувствовалось, что они пришли сюда с ясной и определенной целью — просто поужинать и послушать музыку.

Оркестр заиграл польку. В центре зала появились пары.

— Потанцуем? — спросил Парыгин.

Таня поправила волосы и встала.

Они вернулись к столу. В ресторане было светло я празднично. Парыгину казалось, что он находится в каюткомпании большого военного корабля. Полукруглый зал со стеклянными стенами от пола до потолка, белоснежные скатерти, сверкающие столовые приборы, огромная модель шхуны с белыми парусами за эстрадой, несколько морских пейзажей на стенах… Ничего лишнего, тяжелого…

— А вот и они, — сказал кто-то рядом с Парыгиным. — Сбежали?

Таня засмеялась. Островитяне занимали места за столами.

«Краб» сдержанно гудел.

— Таня, уберем лишние стулья?

— Конечно.

— Подождите убирать. Это наши места.

Парыгин повернулся и увидел Холостова и его спутницу яркую блондинку. «Этого еще недоставало», — с неудовольствием подумал Парыгин.

Холостов сделал заказ.

— За что же пьют сегодня островитяне? — спросил он.

— У нас сегодня веселые поминки по черной акуле, — объявила Таня. — Праздник своего рода…

— А вы ее видели?

— Максим видел, — сказала Таня.

— Что ж, выпьем за упокой души черной акулы. — Холостов поднял стопку. — Так это в вас я стрелял с шлюпки? Мы приняли вас за морское чудище и думали, что вы собираетесь потопить шлюпку вслед за траулером. Хорошо, что промахнулся.

Принесли крабы в остром соусе.

— Коробку трубочного табака, — попросил Холостов и повернулся к Парыгину. — Итак, о чем мы с вами говорили?.. Впрочем, извините, мне надо позвонить шефу. Работа прежде всего…

Он вернулся минут через пятнадцать.

— Вы долго намерены пробыть в заповеднике? — спросил Холостов, вернувшись и наливая коньяк. — Вам?

— Спасибо. Не хочу. Сколько я здесь пробуду? Кажется, надобность во мне уже миновала.

— Значит, ваше пребывание на острове каким-то образом связано с черной акулой?

— Да. — Парыгину не хотелось говорить с Холостовым. Его гораздо более привлекала беседа с Таней.

— Вы не очень-то вежливы, — рассмеялся Холостов. — Но если исчезла акула, то отплываете и вы?

— Я выполняю задание, — пожал плечами Максим. Не объяснять же этому человеку, что пребывание на острове с появлением Тани стало для него просто необходимым! Он даже не решался думать о предстоящей разлуке с ней. А во-вторых… Во-вторых, ему надо раскрыть тайну верной акулы.

— Советую вам скорее покинуть остров, — неожиданно сказал Холостов. Глаза его возбужденно блестели.

«Уже пьян, — беззлобно подумал Максим. — Странный совет. Вероятно, он имеет свои виды на Таню». Эта мысль заставила его внимательнее присмотреться к Холостову. Тот снова потянулся к бутылке. «Да, конечно, пьяная болтовня…»

Парыгин, забыв о своем собеседнике, повернулся к Тане и улыбнулся ей.

Был первый час ночи, когда катер причалил к деревянному пирсу острова Семи Ветров. Все быстро разошлись по домам.

Сгущался туман. Таня и Парыгин подошли к дому, в котором жил Парыгин, и сели на скамейку под окном.

Шумел прибой…

На другой день ветер усилился. Океан, еще вчера бирюзовый, сегодня словно покрылся серо-стальной броней. Парыгин только что кончил печатать фотографии, заснятые под водой. В последние дни он сделал довольно много снимков, поэтому с утра ему не удалось вместе со всеми пойти на подсчет поголовья каланов. На этом настоял Чигорин: «С этим делом мы отлично справимся сами».

«Кажется, шторм приближается», — подумал Парыгин, мельком взглянув в окно и опять принимаясь разглядывать фотографии. Среди них были не только отличные, но и превосходные снимки. Калан на дне океана добывает пищу. Влюбленная пара: уткнувшись мордами друг в друга, «целовались» два кошлака. Калан охотится на спрута… Чигорин был в восторге от этого снимка. Вот серия снимков, сделанных в бухте Белых Каланов. Прирученные животные… Парыгин любил проводить здесь свободное время.

Он сложил фотографии и вышел из дома. Ветер беспрерывно менял направление. Остров не зря назван островом Семи Ветров. Парыгин шел, чуть пригибаясь, вперед. Вчера он так и не расспросил Таню о Холостове. Поведение и намеки этого странного человека вызывали любопытство. «Впрочем, зачем он мне нужен?» — подумал Парыгин и ускорил шаг.

За сторожевым домиком находился ледник, в котором «хранились запасы свежей рыбы для каланов. Он зашел в ледник и, не глядя, набросал полное ведро рыбы.

В бухте никого не было. Каланы занимались своими каланьими делами — плавали, мылись, барахтались. Разбойник, прозванный так за веселый характер, лежал на плоском камне и поглаживал тело передними лапами. Он был мастер на всякого рода проказы и особенно любил притворяться мертвым. Калан опрокидывался на спину, голова его свешивалась с камня. Он мог лежать таким образом двадцать — тридцать минут — до той поры, пока кто-нибудь не бросал в воду рыбу. Тогда Разбойник оказывался тут как тут, и лакомый кусок не мог миновать его. Разбойник любил, когда рыбу кидали в воду, ловить ее на лету, потом затевал с рыбой игру в «кошки-мышки»! Выпустит ее, подбросит лапой вверх и опять хватает ртом. А его друг Философ обладал исключительно спокойным характером. Он все делал основательно, не торопясь; любил «комфорт»: для лежания он выбирал места помягче, рыбу брал только из рук; брал вежливо, как бы извиняясь за беспокойство, потом спускался в воду, ложился на спину, съедал свою порцию и опять выходил на берег за добавкой.

— Эй вы, друзья, ко мне! — крикнул Парыгин. — Разбойник и Философ, я к вам обращаюсь.

Разбойник моментально прыгнул в воду. Философ спустился с «лежанки» осторожно — он ведь не сумасброд я знает себе цену. Разбойник вышел на берег и на брюхе подполз к ногам Парыгина. Философ остановился на почтительном расстоянии. Весь вид его говорил о том, что ему, солидному калану, не подобает вести себя так, как сорвиголове Разбойнику.

Парыгин гладил Разбойника по лоснящейся спине.

— Ах, рыбки захотел? Сейчас, сейчас получишь рыбку, дружище, — Парыгин вытянул двух окуней и бросил в воду. — На…

Разбойник поплыл за ними. Философ проводил его равводушным взглядом и повернул голову к Парыгину.

— Просто олимпийское спокойствие, — засмеялся Парыгин. Не понимаешь? Я говорю, ты вежлив и невозмутим, как английский лорд. Получай свою порцию.

Философ осторожно взял из рук Парыгина рыбу и отправился в «столовую».

Разбойник, чтобы привлечь к себе внимание и получить еще порцию, выделывал самые разнообразные трюки.

— Хватай, хватай, — в воздухе серебром сверкнула новая порция окуньков. Философ опять вылез из воды и выжидательно смотрел на Парыгина. — Так ты голодным останешься. Вот тебе сразу три штуки…

Рыба кончилась. Парыгин опрокинул ведро. Барабанвую дробь по дну ведра капаны восприняли как сигнал «расходись». Разбойник моментально забрался на камень и свернулся по-собачьи. Философ лег на спину и принялся приводить себя в порядок.

— До свиданья, хлопцы, — сказал Парыгин и направился в поселок.

Остров казался туманным и нелюдимым, особенно сейчас, когда над ним с космической скоростью мчались темно-серые тучи и ветер звенел, как треснувший колокол. Волны еще не раскачались, и бег их был ленив. Океан словно только-только пробуждался от богатырского сна. Но пробуждение его было грозным. Он как бы предупреждал: укройтесь в гаванях и портах, — разгуляюсь и тогда ве ручаюсь за себя.

Парыгин любил, когда природа устраивала такой трамтарарам. На Амуре в непогоду он, часто выезжал на лодке на середину реки и, отчаянно борясь с волнами, кричал и пел от неуемной радости. Вот и сейчас его охватило такoe же чувство. Он сунул ведро под мышку и принялся колотить по нему кулаком, словно опьянев от полноты чувств. Со стороны его могли принять за подвыпившего гуляку: куртка нараспашку, фуражка на затылке, глаза горят.

За спиной гудел океан. А в глубине океана тихо. Жизнь там сейчас замерла, как замирает улица в грозу. Рыбы из прибрежных районов ушли в открытые просторы. Сивучи и белухи попрятались в заливах и бухтах. Каланы отлеживались на камнях, и океан опрокидывал на них тяжелые волны. Только крабы да моллюски оставались спокойными — что им какой-то шторм? Они мирно копошились на своих подводных «огородах». Спрут на скале торопливо водил щупальцами: куда подевалась всякая морская мелочь?

Что делают сейчас киты — Парыгин не знал, он ни разу с ними не встречался. А надо бы встретиться и вручить главе китового государства верительные грамоты посла отважного племени подводных пловцов.

— Надо бы, надо бы, — пропел Парыгин.

Вдруг рядом выросла фигура Тани.

— Максим, вы пьяны?

— Пьян, Таня! Вдрызг пьян от счастья, — засмеялся Парыгин и обнял ее.

— Сумасшедший! Увидят…

— Пусть глядит весь мир — подводный, надводный, космический.

Ее глаза сияли.

Пока Таня и Парыгин добирались до поселка, океан разгулялся вовсю.

Островитяне кучей стояли на берегу: в океане, борясь со шквальным ветром, захлестываемая волнами, под полными парусами без рифов шла яхта.

— Его отчаянна человега, — сказал Мика Савельев. Трубку он не выпускал изо рта.

— Хотя бы рифы взял, — с досадой и волнением пробормотал старшина катера, он же предместкома, организатор культпохода на остров Туманов. Вдруг старшина оглянулся и взмахнул кулаком. — Смотрите, смотрите…

Яхту шквалом повалило так, что паруса захлопали по воде.

— Его пошел акулу корми, — невозмутимо прокомментировал Мика Савельев. — Хорошая лодка пропадай.

Островитяне замерли. Но паруса вдруг взметнулись но ветру, и яхта выпрямилась. Все вздохнули с облегчением.

— Молодец! Вовремя паруса развернул, а то бы оверкиль! обрадовался Парыгин. — Кто это?

— Холостов, — ответила Таня.

Паруса подобрали. Видно было, как пловец стал подбирать рифы. Яхта, снова набрав ход, ловко выполнила поворот и пошла другим галсом, приближаясь к острову.

Чигорин встревоженно наблюдал за маневрами яхты, бормоча сквозь зубы ругательства. Паруса порывами ветpa пригибало к самым волнам. Казалось, яхта вот-вот перевернется.

— За каким лешим он пустился в это путешествие?

— Его всегда шторма ходи, — заявил Савельев. — Такой человега.

— Пока пугаться нечего. У яхтсмена верный глаз и твердая рука, — сказал Парыгин. — Только как он пристанет к берегу?

Холостов, мокрый с головы до ног, стоял на корме и смеялся.

«Отчаянный», — решил Парыгин.

Яхта опять сменила галс. Волна подхватила ее и вынесла на берег. Холостов спрыгнул на землю и помог сойти единственному своему пассажиру, укутанному с ног до головы в плащ-палатку.

— Принимайте новую птичку, — сказал Холостов и сбросил с пассажира капюшон.

— Панна! — воскликнула Таня, устремляясь навстречу подруге.

Островитяне поздравляли Холостова. Он сиял. Актер нашел восторженных зрителей! Кажется, он действительно считал себя сверхчеловеком, полубогом. Посмеиваясь и небрежно рассказывая о своем плавании, он все время косился: какое впечатление производит его рассказ на присутствующих? Наконец он удостоил взглядом Парыгина:

— Вот когда по-настоящему понимаешь вкус жизни! Ты еще не уехал, мальчуган?

— Как видите. Почему вы обращаетесь ко мне на «ты»?

— «Вы» отдаляет людей. А мы так славно спорили в самолете. — Холостов взял флягу, висевшую на боку, отпил несколько глотков.

— Я и не ищу близости с вами, — пожал плечами Парыгин.

— Жаль. Не правда ли, Таня?

— На «ты» говорят с близкими.

— Открыла Америку! — Холостов повернулся к Парыгину. — А ты что скажешь о моем плавании?

— Отдаю должное. Блеснули. И рисковали неразумно.

— За эти слова я согласен и на «вы». Всегда разумно то, что я делаю. А делаю я то, что мне полезно в данную минуту.

— Примитивный прагматизм.

— Сразу же и ярлычок нашли, философ? Беда нашего века, Холостов обернулся к Тане. — А как поживает ваш Философ? Он не стал еще добычей черной акулы?

— Нет, — сухо ответила Таня.

Все направились в столовую.

Подруги переоделись.

— Я готова, — сказала Таня.

— И я, — отозвалась Панна.

Они опять сошлись у зеркала. Теперь их было четверо. Четверо придирчиво осматривали друг друга. Четверо поправили волосы, засмеялись и разошлись. Двое в зеркале растаяли, двое остались в комнате.

— Таня, я страшная трусиха, — сказала Панна.

— Раз признаешься, значит — не трусиха. Но как ты решилась отправиться в плавание в такую погоду? И почему на яхте Холостова? Вообще, какой ветер занес тебя в наши края?

— Вот слушай. Прилетели мы с папой на остров Туманов. У него сразу же нашлись какие-то дела. Говорю ему: хочу к Тане. Подожди, говорит, уедешь на попутном катере. Пошла в порт — мне показывают на штормовой сигнал. Вернулась в кабинет директора рыбокомбината. Папа убеждает: ничего не поделаешь, шторм, судам запрещено выходить в море. А этот веселый человек: «Я вас доставлю на остров Семи Ветров». Ты его знаешь?

Таня кивнула:

— Дальше.

— Дальше? Я обрадовалась. Говорю: поехали. Тут как все набросятся: куда, мол, в такую погоду? Директор комбината: «Александр Федорович — отличный моряк». А он спрашивает: «Согласны?» Я: «Согласна». Папа сдался. Я не знала, что пойдем на яхте. Но отступать уже было поздно. Не люблю отступать. Да и парусный спорт не новинка для меня. Я села на шкоты. Пошли правым галсом. Вдруг шквал… Как ты назвала его, Холостов? Я спрашиваю его: «Травить шкоты?» Молчит и так странно смотрит на меня. Я испугалась и бросила шкот. Ветром парус рвануло и мокрым шкотом хлестнуло Холостова по груди. Он свалился с банки. Я закричала. Он поднялся. Хохочет. Опять взялся за руль. Перевалили линию ветра… И вот я здесь.

— Яхта могла перевернуться, — сказала Таня.

— Могла, — согласилась Панна. — Странный он все-таки…

— Хватит о нем. Скажи, Панна, что ты будешь у нас делать?

— Работать.

Таня рассмеялась:

— Работать?

— Думаешь, не смогу? Начиная с седьмого класса, я каждое лето с папой работала в экспедициях. Потом…

Панна махнула рукой.

— Потом ты влюбилась в первокурсника Щербакова, а он любил другую. Почему он бросил университет?

— Из-за Ани.

— Ты еще любишь его?

— Да. — Панна посмотрела в глаза подруге.

Они сидели у окна. Дождь барабанил по стеклу.

— Хорошо у тебя, Таня. Когда ты рядом со мной — на душе спокойно.

— Рутковская потянула Щербакова в «светское общество», ты потянулась за ним… И пошла «голубая» жизнь.

— Так на глазах гибнут лучшие люди…

— Не остри. Тебе не так уж весело, как ты хочешь показать.

— Совсем не весело. Знаешь, Аню арестовали.

— К этому она шла.

— Ладно, — Панна встрепенулась. — Переживется. Я до начала занятий поработаю в новой экспедиции на Курильских островах. Папа говорит, что будут переселять каланов. Едем выбирать новое место. Ты поедешь?

Таня удивленно подняла глаза:

— Я не в первый раз слышу об этом. Но зачем же переселять, когда опасность миновала?

— Не знаю, — ответила Панна. — Говорят, Аня отправляла за границу меха контрабандой.

— Где же она шкуры добывала?

Панна дожала плечами.

— Странно, — произнесла Таня.

Они молча направились в столовую.

Через два дня экспедиция уехала на Курильскую гряду. Таня осталась за директора заповедника. Григорий Лазаревич так и уехал, не дав ясного ответа дочери — готовить хозяйство к переселению или нет. «Почему бы нам не организовать второй заповедник», — уклончиво сказал он. В этом, конечно, был резон, но Таня чувствовала, что отец не все договаривает, и обиделась.

Экспедиционный траулер «Вулкан» покинул рейд острова Семи Ветров под вечер. Провожать вышли все островитяне.

После ужина Таня и Парыгин пошли гулять по острову. Спокойно и свободно билось огромное сердце океана. Тане всегда казалось, что в глухом шуме волн есть какой-то тайный смысл, понятный только ей одной. Она думала о своем, а океан подпевал ей в унисон свои старые-старые песни. Он был ее другом и советчиком, она часами могла разговаривать с ним, и это никогда не надоедало ей.

— Океан поет, — нарушил молчание Парыгин.

— Поет, — прошептала она.

— И каждый по-своему понимает его песни…

«Мы были вдвоем — я и океан, океан и я, всегда вдвоем, думала Таня, плотнее прижимаясь к своему спутнику. — Теперь нас трое. Трое….» И океан вторил ей: «Трое… Трое… Трое»… Луна ныряла в облаках. Таня посмотрела на океан. «Да… Волны были другие». «Нет, — отвечали они, — ты стала другая, ты другая». Таня глубоко вздохнула и тихо засмеялась.

— Максим…

Он обнял ее.

…Ночь. Таня лежала с открытыми глазами, и сердцем, и телом ощущая тепло человека, который стал для нее вдруг родным и близким. Он все еще обнимал ее, и ей хотелось, чтобы это длилось бесконечно.

Ветер кидает в окно пригоршни дождя. Шумит океан. Соленые брызги летят на берег… Сонное бормотание каланов… Все это там, в ночи, а здесь, рядом, — его теплое дыхание, его сильные руки.

«Я счастлива», — улыбнулась Таня, засыпая.