На 14 июня Гитлер вызвал в Имперскую канцелярию командующих группами армий и армий, участвующих в Восточном походе. Потребовалась большая организационная работа, чтобы одновременное присутствие столь многих военачальников высокого ранга не бросалось в глаза. В полдень на доклад были вызваны генералы групп армий «Север» и «Центр», а к обеденному времени – генералы группы армий «Юг». Был установлен особый порядок въезда в Имперскую канцелярию. Некоторые машины заворачивали в ее сад с Вильгельмштрассе, а автомобиль Браухича – с Герман-Герингштрассе. Использовались и другие маршруты подъезда. Все прошло хорошо.

После нескольких приветственных слов Гитлер велел каждому командующему армии доложить свои намерения на первые дни боев и продолжение операции в своей полосе. В заключение о своих намерениях доложили командующие воздушных флотов. В этот долгий день фюрер получил соответствующее представление о силе соединении, числе танков и о многих подробностях. Перебивал он редко и слушал внимательно и тихо. Из докладов вытекало, что Красная Армия имеет количественное превосходство, но качество ее тем не менее – невысокое.

Отсюда делались оптимистические выводы относительно интенсивности предстоящих боев. И если все же большинство генералов было настроено против этого похода, причиной тому служило то, что тем самым начиналась война на два фронта, которую Германия, по всеобщему убеждению, долго выдержать и выиграть не могла.

Затем фюрер дал в своей квартире обед, воспользовавшись им для того, чтобы угостить фельдмаршалов и генералов длинной речью примерно на целый час. Гитлер говорил: эта война – война против большевизма. Он рассчитывает, что русский будет биться стойко и окажет упорное сопротивление. «Мы должны считаться с возможностью его крупных авиационных налетов, а потому следует организовать умную противовоздушную оборону. Наша люфтваффе наверняка достигнет быстро успехов и этим облегчит наступление соединений сухопутных войск. Самые тяжелые бои останутся позади уже примерно через шесть недель. Но каждый солдат должен знать, за что он сражается. Не за страну, которую мы хотим захватить, а против большевизма, который должен быть уничтожен». Фюрер с едким сарказмом высказался по адресу англичан, которые договоренность с Россией предпочли договоренности с Германией. Это – политика XIX, но никак не XX века. При этих словах Гитлер указал на свой Союз со Сталиным, который являлся чисто политическим шагом, предпринятым ради Данцига и «коридора», чтобы вернуть рейху эти области без войны. Он продолжал: «Если мы войну эту проиграем, вся Европа станет большевистской. Если англичане этого не поймут и не осознают, они потеряют свою руководящую роль, а тем самым и свою мировую империю. Сейчас даже и представить себе нельзя, насколько сильно они в результате этой войны окажутся в руках американцев. Но совершенно ясно, что американцы видят в этой войне свой огромный гешефт».

В послеобеденное время Гитлер провел еще несколько собеседований с командующими соединений группы армий «Юг». Перед этой группой армий находилось особенно большое и подлежащее непрерывному расширению в ходе продвижения пространство. Фюрер говорил, что главные силы русских войск следует ожидать на центральном участке фронта. Если они будут разбиты, группа армий «Юг» получит оттуда подкрепления. Браухич и Гальдер не сказали в этот день ни слова.

21 июня Гитлер продиктовал Обращение к немецкому народу. В нем он изложил всю свою политику с начала войны. Он заявлял: «Новый подъем нашего народа из нужды, нищеты и позорного унижения происходил под знаком чисто внутреннего возрождения. Это никак не затрагивало Англию особенным образом, а тем более не угрожало ей. Тем не менее в данный момент вновь началась преисполненная ненависти политика окружения Германии. И внутри страны, и вне ее возник заговор евреев и демократов, большевиков и реакционеров с одной-единственной целью: не допустить образования нового германского народного государства, вновь ввергнуть рейх в состояние бессилия и нищеты».

Москва, утверждал Гитлер, несмотря на все дружественные разговоры, систематично готовится к началу войны. Сосредоточение наших войск на Восточном фронте завершено. «Задача этого фронта – уже не защита отдельных стран, а обеспечение самого существования Европы, что означает, спасение всех… Да поможет нам Господь в этой борьбе!».

В начале 1941 г. меня неоднократно спрашивали, знает ли русский или предчувствует ли он наше намерение напасть на него. На это я мог отвечать только одно: не знаю, но предполагаю, что его самолеты дальней разведки сосредоточение наших дивизий на своей восточной границе обнаружили. Не ведают русские только, когда и где начнут действовать эти соединения.

Уже много лет спустя после войны я узнал от одного сторонника Герделера{225} , что он вместе с последним беседовал в ноябре 1940 г. с Молотовым в отеле «Кайзерхоф». Это, по его словам, был открытый и непринужденный разговор, в ходе которого оба они проинформировали русского министра иностранных дел о плане Гитлера напасть на Россию в 1941 г. Молотов не захотел этому верить и не придал такому высказыванию серьезного значения. Но так или иначе после поездки Молотова в Берлин в России в большом масштабе начались приготовления к войне. При вторжении в 1941 г. немецкие войска наталкивались на новые оборонительные сооружения, обнаруживали недавно устроенные аэродромы и т.п. Русские наше вторжение ожидали, но отнюдь не уже в 1941 г. Они ориентировались на то, что Гитлер нападет позже.

В последние дни перед походом на Россию фюрер становился все более нервозным и беспокойным. Очень много говорил, ходил взад-вперед и казался чего-то срочно ожидающим. Только в ночь с 21 на 22 июня, уже после полуночи, я услышал первую его реплику насчет начинающейся кампании. Он сказал: «Это будет самая тяжелая битва для нашего солдата в этой войне».

В течение последних дней перед нападением на Россию я пытался нарисовать себе общую картину состояния войны и представить, чего же можно добиться в ней в ближайшие месяцы. Война с Англией продолжалась. Фюрер планировал атаковать ее летом 1942 г. Прямое нападение на Англию я лично считал возможным не ранее осени 1942 г., если к тому времени удастся разбить русских. Я сомневался в правильности оптимистической оценки Гитлером ситуации с Россией. Прогнозировать ход операций против нее было делом трудным. Гораздо более угрожающим казалось мне развитие отношений с США. Я опасался, что ждать вступления Америки в войну остается уже не слишком долго. В результате мы получаем настоящую войну на два фронта. Если же до этого вступления американцев в войну нам обеспечить несомненную победу над русскими не удастся, мы, даже в самом благоприятном случае, сможем рассчитывать лишь на длительную и тяжкую войну на истощение, в исходе которой сомневаться не приходится. Итак, общее положение к началу этой борьбы с русскими я в нашу пользу никоим образом расценивать не мог. Но невероятно мощный германский фронт против России казался мне доказательством того, что наши противники прежде всего мобилизуют такую же мощь, чтобы выступить против нас. Это может продлиться долгие годы, а за это время, верил я, мы сумеем разбить того или иного противника и тем самым высвободить силы для разгрома другого. Однако представление Гитлера о войне на Востоке было совсем иным, чем у сухопутных войск. Их командование ожидало традиционной войны, а он – борьбы против упорного и беспощадного врага. Характерным в этом отношении являлся его «приказ о комиссарах»{226}, требовавший от войск расстреливать на месте каждого попавшего в их руки комиссара. Этот приказ вызвал в военных кругах большое беспокойство, и я знал, что доведен он был не до всех войск. То было первой ставшей мне известной широкой оппозицией приказу фюрера. Но одновременно я осознал, что таким образом могут ведь систематически саботироваться и другие его приказы. Поводом к тому являлось наблюдаемое мною по различным случаям оппозиционное отношение Гальдера к указаниям фюрера и даваемой им оценке положения. Однако начальник генштаба предпочитал свою противоположную точку зрения открыто никогда не высказывать. У меня складывалось впечатление, что Гальдеру приходилось переваривать в себе и «проглатывать» бесконечно многое.

Вот так мы и начали весьма крупный поход без единства в руководстве и с находящимися на самых ответственных постах высшими командирами, далеко не все из которых тянули за один канат. Поэтому я видел огромную опасность для сулящей успех операции.