В августе, по желанию Гитлера, впервые появился в его Ставке Геббельс. За два дня своего пребывания он несколько раз встречался с фюрером наедине. Только постепенно просочилось, что они обсуждали еврейскую проблему. Геббельс и Гейдрих настаивали на ее немедленном решении. Геббельс уже проводил выселение из Берлина все еще проживавших в нем 70 тысяч евреев и хотел обеспечить себе согласие Гитлера на свои меры. Фюрер же к этому пока готов не был и согласился (насколько мы слышали) только на то, чтобы евреи носили особый опознавательный знак. В «Имперском законодательном вестнике» было опубликовано распоряжение полиции от 1 сентября 1941 г.: всем евреям предписывалось носить на одежде видную издали желтую шестиконечную звезду. Принципиальному же решению эта проблема подлежала только по окончании похода на Россию, причем, как указывалось в распоряжении, «великодушным образом».

Невероятный цинизм этого определения я понял только после войны, когда летом 1945 г., а затем на Нюрнбергском процессе главных военных преступников стал известен весь масштаб уничтожения евреев. О том, что одновременно с данным распоряжением был открыт путь и начата подготовка к «окончательному решению», в котором Геринг играл значительную роль как носитель своих гражданских функций, а также о том что позади линии фронта специальные оперативные группы и экзекуционные команды СС и полиции в огромном количестве расстреливали евреев (а с декабря 1941 г. в еще большем масштабе – во всех захваченных европейских странах) – обо всем этом я и не догадывался, а о «Ванзейской конференции»{240}, состоявшейся 20 января 1942 г., вообще ничего не знал.

Разумеется, после войны, уже в плену, беседуя с другими офицерами, я стал припоминать многие относящиеся к военным годам признаки, которые, собственно, уже тогда должны были бы заставить меня задуматься, скажем, насчет становившихся все более резкими антисемитских выходок Гитлера или брошенных мимоходом реплик высоких чинов СС. Как и многие другие, я верил тогда в то, что выдвигалось в качестве причины для остававшейся неизвестной мне лично депортации евреев на Восток; не знал я и того, что там их использовали как рабочую силу в важных военных целях. Учитывая усиливающееся использование иностранного и германского трудового потенциала, мне казалось это вполне допустимым. Ныне я знаю, что пребывал в ужасном заблуждении. Не могу осмыслить, каким образом удавалось скрывать это массовое убийство под непроницаемым покровом тайны. Поскольку моя семья, как и семья жены, не имели никаких друзей или знакомых среди евреев и жили во время войны в некоторой изоляции, непосредственно до нашего слуха ничего об этом не доходило даже через других родственников, друзей или сослуживцев.

Здесь оказал свое воздействие и «приказ фюрера № 1» от 1940 г. При такой системе, как национал-социалистическая диктатура с ее отлично функционирующей тайной полицией, не останавливавшейся перед репрессиями и против военных, на определенные темы было наложено табу, причем в нашем кругу тоже.

Однако я, даже и без документальных доказательств, твердо убежден в том, что уничтожение евреев осуществлялось по категорическому указанию Гитлера, ибо немыслимо предположить, что Геринг и Гиммлер предприняли бы нечто такое без его ведома. Конечно, Гиммлер не информировал фюрера о каждой детали, но в этом деле действовал с его одобрения и в полном согласии с ним.