А тем временем в Берлине внешняя политика поднимала новую большую волну. В январе Риббентроп возобновил переговоры с Польшей и у него состоялся обстоятельный разговор с польским послом Липским по оставшимся висеть в воздухе вопросам. Поляк все еще находился в шоке от последних событий в Праге и Мемеле и лишь против своей воли выехал в Варшаву с предложениями Риббентропа. Из Лондона дошли известия о том, что поляки стараются получить от англичан заверения насчет более тесного контакта между обеими странами. Подробнее никто ничего об этом не знал, было известно только то, что в палате общин Чемберлен загадочно обмолвился о каких-то переговорах. По поведению Гитлера и Риббентропа можно было заметить: что-то шло не так, как им хотелось. Мы были удивлены тем, что, несмотря на это, Гитлер уехал на несколько дней в Мюнхен и Берхтесгаден: он захотел присутствовать на похоронах имперского фюрера медицины Вагнера.

Но до того состоялся разговор Гитлера с Браухичем. Инициатива исходила от последнего. Фюрер согласился с желанием командования сухопутных войск передислоцировать их части из Чехословакии в свои прежние гарнизоны. Гитлер переговорил с Браухичем и о политической обстановке. С Польшей надо выждать. Он не хочет решать вопрос о Данциге и коридоре с применением силы. Это только бросило бы поляков в объятия англичан.

30 марта Гитлер вернулся в Берлин и сразу же возобновил беседы с Риббентропом. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность. Но обострения ситуации не ожидалось, ибо Геринг не был отозван из Сан-Ремо, где он безмятежно проводил свой отпуск. Это служило хорошим градусником политической погоды.