Бег в золотом тумане

Белов Руслан Альбертович

Часть 1. ИРАНСКИЙ ПЛЕННИК

 

 

1. Хочу жить.

Я лежал на спине. Пахло плесенью, мышами, и ещё чем — то, невероятно знакомым. Голова раскалывалась от боли. Кое — как раскрыв глаза, я попытался рассмотреть местечко, куда меня занесло, но ничего не увидел. Темнота, тошнота и неприятные ощущения в животе давали пищу для размышлений:

"Сколько верёвочке не виться, а конец близко!" — вспомнил я любимую присказку соседа по площадке дяди Васи и понял: "Настал и мой черёд уйти в небытие…

Ну, уж дудки! Буду землю грызть, но выберусь отсюда!"

Желание "жить и работать" овладело мною так сильно, что я тут же вскочил и начал искать выход из своего логова. Запнувшись — упал, ударился головой о камни и отключился. Но подсознание продолжало работать. Сначала оно бросило меня в прошлое, надеясь там найти причину моего жизненного фиаско, затем передо мной замелькали кадры настоящего, которые внезапно оборвались, щадя моё надломленное самолюбие, и я вспомнил, что уже испытывал нечто подобное…

* * *

Поздней осенью мы шли через Гиссарский хребет. Радиограмма, принятая накануне, предвещала снег, ветер и резкое понижение температуры. Проскочить перевал хотелось как можно быстрее. В долине нас ждали друзья, жёны, дети и развлечения.

Обильно падающий снег прилипал к подошвам.Уже через час ноги "налились свинцом".Руки окоченели. Рюкзак камнем давил на плечи и спину… Хлопья снега кружились вокруг меня в диком хороводе. Казалось, что я нахожусь в эпицентре смерча.Несколько часов борьбы со стихией измотали меня.

Я совершенно обессилел и желал только одного — лечь и заснуть,но продолжал идти. Шаг, ещё один, ещё…

Внезапно буря прекратилась. Я огляделся. Где все?!Куда меня занесло?!Тишина подавляла.Один, совершенно один!Мой крик был пронзительным и жутким!

Полчаса спустя, я увидел группу медленно бредущих товарищей. Потом мы часто вспоминали этот переход. Не все. Только те, кто остался в живых…

* * *

Очнувшись, я шевельнул руками, ногами — боли не было. Тошнота прошла. Я поднялся и начал изучать своё пристанище. Прощупал дно, стены, потолок. Работа шла медленно, но через полчаса я уже знал, что представляют собой мои "апартаменты". Это была яма объёмом не более трёх кубических метров… Обитель прикрывала автомобильная дверца, придавленная чем — то тяжёлым. Попытки приподнять её, оказались тщетными! Я сел на дно и заставил себя успокоится. Так!

Я нахожусь в древней выработке! Эти штольни соединяются друг с другом узкими проходами и тянутся длинными цепочками вдоль рудных жил. Значит, рядом должна быть точно такая же яма! С упорством, достойным крота, я начал искать выход. Не прошло и десяти минут, как мои пальцы нащупали место с необыкновенно мягким грунтом. Я начал разгребать его. Работал, как заведённый. Желание жить подвигло меня на необыкновенную производительность. Часа через два я уже мог протиснуться в отверстие, ведущее к свободе!

Медленно продвигаясь по тоннелю, я понимал — это единственный шанс, дарованный мне богом.

Мозг от нехватки кислорода работал с перебоями. То и дело он выхватывал фрагменты событий, в которых я приносил невероятные страдания своим родным и близким…

Только сейчас я отчётливо понял, что был не лучшим сыном, мужем, отцом и другом! Внезапно пробудившиеся угрызения совести не позволили мне потерять остатки самообладания. Надо выбраться отсюда и у всех попросить прощение! И у живых и у мёртвых!

* * *

Большинство моих, безвременно погибших друзей и коллег отправлялись к праотцам быстро и без рассуждений. Я вспомнил гибель друга Витьки — Помидора. Его накрыло глыбой весом около тонны. Когда её подняли — мы сняли шапки перед кровавым месивом. Это было всё, что осталось от весельчака и балагура — Виктора Петровича Кряжева.

А Борька Крылов? Полез на отвесную скалу, чтобы проследить рудную зону. Летел вниз три секунды! Врачи с санитарной вертушки сказали, что он умер в полёте от разрыва сердца…

А о гибели взрывника Саваттеича, я написал сценарий — миниатюру. Да простят меня почитатели современного кинематографа, я не дал сказать главным героям ни слова!

Если бы у меня было достаточно денег, я непременно пригласил наших звёзд, чтобы снять фильм в память о своём друге Семёне Саваттеивече Кузнецове.

Жена — Вера Алентова.

Друг жены — Александр Панкратов — Чёрный.

Семён — Иван Бортник.

Старушки, подростки, дети — танцоры из шоу балета "Тодес".

Режиссёр — Михаил Козаков.

Оператор — Юрий Векслер.

Фабула: Женщина и двое мужчин образуют вульгарный любовный треугольник. Развязка полна экспрессии и драматизма:

Картинка первая.

*ЦУ Оператору: Попеременно брать крупным планом резвящуюся парочку и глаза мужа.

Скромная до слёз квартирка. Гостиная, она же спальня. Диван эпохи первых пятилеток. На нём двое. Поза номер 5 по Камасутре. За играми парочки наблюдает мужчина. Это — неожиданно вернувшийся из экспедиции муж, то есть Саваттеич. То, что он видит — потрясает его до глубины души. Его губы беззвучно шепчут: " Эх! Маруся, Маруся " Парочка увлечена сменой позы номер пять на позу номер семь и не замечает Саваттеича.

Картинка вторая.

*ЦУ Оператору: Показать идиллическую картину взаимоотношений между соседями во дворе многоквартирного двухэтажногодома. Заострить внимание на клумбе с цветами. Общим планом: старушкина лавочке, дети в песочнице, подростки, играющие в дурака. Наезд камеры на Саваттеича…

Рогоносец выскакивает во двор и мечется, сшибая всех на своём пути. В глазах детей испуг, старушки помоложе, щерясь, зазывают бедолагу в гости. Пьяненькие подростки пытаются залезть на тополь, чтобы всё увидеть своими глазами. Звучит музыка из оперы Жоржа Бизе "Кармен". Тема: Тореро и Кармен. Вокруг Саваттеича образуется круг. Дети, подростки, старушк — все кружатся в вихре танца. Но Саваттеич ни на кого не обращает внимания. Он кусает себя за указательный палец, приходит в себя, находит досточку, подпирает ею дверь своей квартиры, садится на скамеечку, закуривает, достаёт боевик, осматривает, тщательно снаряжает, затем спокойно поджигает и бросает в окно спальни. В это время, Серафима Митрофановна вкушает сладкие плоды греха в позе номер 11 по Камасутре.

Картинка третья.

*ЦУ Оператору: Очень крупным планом: глаз Саваттеича и дырки на носках соперника.

Однако промахивается! Бросает второй раз — опять осечка! В третий раз мечтает бросить, а боевик — то над головой и взрывается! Частьи тела висят на тополе и лежат на клумбе…

К форточке спальни прицепился глаз. Эдакое, недремлющее око… Тихо звучит музыка: Финал. Из той же оперы.

Парочка продолжает упражняться в позе номер 14 по Камасутре.

Конец.

*ЦУ — ценные указания.

Симочка искренне горевала по мужу, но время не река — вспять не повернёшь! Грустные воспоминания придали мне сил: Тоннель расширился, и я вывалился в точно такую же яму, только ничем не закрытую! Надо мной сияли звёзды, свежий воздух пьянил. Как же я здесь очутился? От кого бежал? От себя или от Веры?

 

2. —

Восток — дело тонкое.

В институте Геологии, на кафедре аэрокосмических исследований появилась сотрудница — обаятельная, эрудированная, с элементами западного воспитания. Белоснежка — ни дать, ни взять! Чтобы произвести на неё впечатление, мы с Сашкой Свитневым не жалели сил. Во — первых: мы забросили свои диссертации. Во — вторых: мы предупреждали каждое её желание. В — третьих: два гнома ростом сто восемьдесят сантиметров с хвостиком влюбились!

Однако наши потуги совсем не трогали Верочку. Тогда мы решили удивить её: Открыв бутылку "Ройяля", мы мгновенно испили её содержимое до дна. Глаза у дамы буквально слетели с орбит, когда мы, занюхав выпитое замусоленным сухариком, начали искать по карманам деньги на вторую порцию огненной воды. Обнаружив сорок семь копеек, мы искренне расстроились, обнялись и запели: "Ой, мороз, мороз не морозь меня!"

Описываемые события происходили летом, мы с Шуриком были трезвы, как космонавты, потому — что на самом деле пили противную хлорированную воду из-под крана, но это не мешало нашему куражу.

Часто мы поили Верочку "эликсиром вечной молодости, приготовленным из колосков овса, выращенного на моём подоконнике, с использованием естественной органики". На самом деле — это был трижды женатый чай.

И, наконец, я подстригся! Мои обнажённые уши являли собою зрелище, имевшее успех у слабого пола. Однако, на этот раз " Акелла" промахнулся. Но мы со Свитневым не "сломались". Выдумки продолжали сыпаться из нас, словно мука из сита. Но в один прекрасный момент я понял: Тактику надо в корне менять!

Маска Арлекино была сброшена, вместо неё "появился несчастный Пьеро"…

Я выждал подходящий момент и поведал девушке о "трагедии, разыгравшейся, много лет назад, в нашей семье":

"Вернувшись из очередной экспедиции, мой папа занялся любовью с мамой. Через девять месяцев родились близнецы. Я и моя сестрёнка. Видимо нам с сестрой было тесно во чреве мамы, потому что мои уши оказались сросшимися с пятками сестры. Оказалось, что за год до нашего появления, папа искал и нашёл урановое месторождение. И, конечно же, получил "дозу"…

Но маме ничего не сказал, так как подписал соответствующую бумагу…

Верочка слушала меня, затаив дыхание! Из её прекрасных глаз текли слёзы! А я продолжал срывающимся от волнения голосом…

К какому бы медицинскому светилу не обращались, убитые горем родители, — от всех получали отказ! Мама слегла, отец запил! Тогда сосед по площадке дядя Вася — фронтовик, прошедший войну от звонка до звонка, потерявший правую руку при форсировании Эльбы, наточил трофейную бритву, изготовленную, по его словам на заводе Круппа в цехе ширпотреба, продезинфицировал её и своё нутро, перекрестился и, двумя уверенными взмахами левой руки отсёк мои уши от пяток сестры"!

На следующий день Сашка сказал мне, что почти поверил про уши и дядю Васю. А Белоснежка стала ласковой, словно мать Тереза. Я часто ловил её нежный взгляд, направленный на мои "лопухи" и тихонько млел. Мы начали встречаться. Наша идиллия закончилась бряцаньем цепей Гименея. Вскоре Вера подарила мне хорошенькую девочку Полину Руслановну. Мы были счастливы и беззаботны.

Шёл 1991 год. Наступило смутное время. Наш семейный бюджет стонал от перегрузок. Приходная часть стабильно стремилась к нулю, а расходную зашкаливало, и переломить ситуацию не представлялось возможным. В семье начались ссоры. Жена и тёща настаивали на прекращении моей научной деятельности, так как не видели в ней никакой перспективы. Они нашли для меня работу на рынке. Я позволил себе не согласиться с их предложением, собрал чемоданчик, попрощался с дочкой и ушёл.

* * *

Буквально через полгода мне крупно повезло. Я заключил десятимесячный контракт с частной геологической фирмой, исследующей геологический потенциал Ирана. Несколько дней спустя, я прилетел в Тегеран. Встретили меня так, словно я был родной племянник Саддама Хусейна. Мне, осколку развитого социализма, определили оплату в размере полторы тысячи баксов в неделю. Я был потрясён щедростью фирмы и готов был свернуть горы в буквальном смысле!

Прежде всего, меня познакомили с достопримечательностями столицы. Я восхищался красотой храмов и мечетей. Побывал у могилы аятоллы Хомейни. Его тело покоится на солдатском кладбище. Могила отличается от других роскошью и величием. Кладбище новое. На нём захоронены, погибшие за дело революции, молодые иранцы. История повторяется…

* * *

На следующий день, после знакомства с коллегами, я принялся изучать фотоснимки территории Ирана, сделанные с космического спутника Лансдат. Этот американский фоторобот сканирует территории стран. Заинтересованные фирмы и государства покупают информацию за приличные деньги. А такие товарищи, как я — разгадываем приобретённые ребусы. Местные геологи — эрудированные ребята. Я быстро освоился, и мы часами сидели за компьютером, ломая голову над загадками, преподносимыми матушкой природой. Я немного говорил по-английски и на фарси. Как — никак родился и вырос в Таджикистане. Иранцы хорошо говорили на двух — трёх языках. Их образованности я завидовал и старался быть с ними на "уровне".

* * *

Через неделю приехал ещё один специалист из Москвы — Сергей Егорович Удавкин.

Он уже работал здесь. Профессионал старой закваски. С тихим голосом и глазками — буравчиками. Я сразу окрестил его "Человеком в футляре". Но сильно ошибся! Это был футляр без человека! Мы с первого дня не понравились друг другу. Он не понимал, как это мне за столь короткое время удалось завоевать симпатию и уважение иранских коллег. Мою эмоциональность он воспринимал как нечто неприличное. Мой ритм жизни раздражал его настолько, что он неоднократно делал мне замечания. Но я помалкивал. Понимал, что наши ссоры лишь навредят общему делу. Однажды Сергей Егорыч в порыве неприязненности процитировал мне отрывочек из басни дедушки Крылова:

"Какие у тебя, Руслан, ужимки и прыжки! Я удавился бы с тоски, когда бы на тебя был чуточку похожим"! Меня рассмешил его выпад. Я добросовестно пытался подобрать приличные слова, которые могли бы раз и навсегда убедить этого старикана в том, что я не собираюсь равняться с ним. "Ехать по его узкоколейке" мне не хотелось даже во сне! У него своя судьба, у меня — своя.

За те несколько секунд, что я унимал ярость, вспыхнувшую в моём продолговатом мозге, он шипел, не скрывая ненависти, что похоронит меня здесь в Иране.

Каким — то шестым чувством я понял, что Егорыч не шутит!

Как скоро он собирался исполнить задуманное — я не знал и не хотел знать! Я просто работал. Задача была непростой: Найти промышленное месторождение золота. Хотя бы 1 — 2 грамма на тонну руды. "Найдёшь металл — купим тебе хорошую машину" — не раз повторял мой шеф Али Захир.

* * *

Иранское нагорье открыто всем ветрам. Лишь случайно можно наткнуться на оазис или полуразвалившуюся кибитку скотовода. Рядом проходит граница с Пакистаном и Афганистаном. Оттуда контрабандисты везут наркотики, ширпотреб и недорогую, бытовую электронику. Обратный груз — бензин. Ночью граница открыта для всех, кто хочет подзаработать. Бензин везут в двухсотлитровых бочках, прицепленных к автомобилям. Тойоты и джипы мелькают словно мыши.

Местные власти предостерегали нас: "Не связывайтесь с челноками! Убьют, спрячут, никто не найдёт!" Но "бизнесмены" не тратили своё драгоценное время на русских геологов. У них были заботы другого плана: Их интересовала тара любого калибра, поэтому они частенько перекидывались парой фраз с нашим водителем Ахмедом, который, подкинув нас к очередному шурфу, сидел перед маленьким костерком и курил. Мой напарник Фархад говорил, что Ахмед курит опиум. И вправду, посидев у костра, тот становился либо очень разговорчивым, либо очень хмурым. А когда вёз нас обратно, то здорово встряхивал или даже опрокидывал старенького "Лендровера". Случалось, во время движения что-нибудь терялось, например, колесо или кардан. Мы привыкли к фейерверкам, вызываемым замыканием клемм и грохоту, срывающегося с насиженного места, аккумулятора. Несмотря на свое пристрастие к "дури", Ахмед был неплохим парнем.

Моя жизнь в Иране текла довольно размеренно: Работа в офисе, экспедиции за пробами, редкие дружеские беседы с коллегами, изучение английского языка, отдых. Это продолжалось до тех пор, пока местные власти не организовали крестовый поход против наркотиков и тех, кто способствовал их распространению среди населения. Они согнали к границе солдат, сделав жизнь контрабандистов невыносимой. Их семьи теряли единственный в этих краях источник дохода. В стране ввели полувоенное положение.

Кампания по борьбе с наркобизнесом преподнесла нам некоторые неудобства. Фирме пришлось каждый раз оформлять разрешение на экспедицию в интересующее нас место.

Однажды я заметил около Ахмеда маленького, небрежно одетого человека. Он что-то оживленно говорил, а Ахмед отрицательно качал головой. Подозвали меня. Иранец без предисловий предложил мне содействовать в транспортировке наркотиков от границы до Захедана. Знал наверняка, что нашу машину никогда не обыскивают на шлагбаумах.

Мужчина быстро говорил, а Ахмед переводил: "За это тебе будут давать опиум, много опиума, деньги, а также предоставят свое радушие… Но если ты откажешься, тебе отрежут уши"…

Отрезание, каких — либо жизненно важных органов, часто используется у здешних, мафиозно — племенных боссов в качестве радикального средства убеждения. Мне об этом рассказывал шеф. Учитывая то, что к наркотикам я полностью равнодушен, и к тому же здесь, в Иране за торговлю ими положена смертная казнь, я предпочёл потерять свои уши. Тем более, мне не привыкать! (Сейчас я расскажу правду и ничего кроме правды о них!) В десятом классе я громко хлопнул дверью кабинета физики, и через мгновение на меня полетели осколки наддверного окошка. Все — мимо, кроме двух, упавших точно на мои "пельмешки". Пришивал молоденький хирург, но получилось почти "от Кутюр"!

Правый граммофончик тесно прижат к черепу, а левый — изящно оттопырен. С тех пор, чтобы не пугать девушек, я ходил элегантно — лохматый. Так что предстоящая операция меня почти не взволновала. Тем более время её исполнения определено не было.

О своем решении я жестами сообщил Ахмеду.

— Иншалла, — протянул он разочарованно и что — то сказал мужичку.

Видимо, для исполнения угрозы, контрабандистам необходимо было с кем-то посоветоваться, и меня пока оставили в покое.

Вечером я рассказал Сергею Егорычу о предложенном сотрудничестве. Неожиданно, тот повёл себя странно. Пока мы разговаривали, меня не покидало ощущение, что он провоцирует меня заняться криминалом…

— Глазки — то горят, Руслан! Но ты боишься!

Но я не боялся! Напротив, ощущение надвигающейся опасности будоражило меня. Тем более, Егорыч обещал, что это будет последнее в моей жизни Геологическое Поле.

— А что Вы так переживаете? — спросил я, искренне удивившись.

Я ем хурму, а рот вяжет у вас? Удавкин не унимался, изображая строгого товарища:

— Если ты ввяжешься в это дерьмо, не просчитав все варианты, то всех нас за собой потянешь! Без исключения!

Сделав физиономию, а ля Луи де Фюнес, я пообещал быть честным и достойным сыном своей Родины.

Сергей Егорыч наточил свои глазки — гвоздики и пронзил меня до самых лопаток:

— Молодец! Но надо быть хитрее… А ты уж очень прост… А, может быть, прикидываешься?

Я валился с ног от усталости, и не стал вдумываться в его слова. А надо было!

Прошло несколько дней после встречи с наркоагентом, и я стал забывать неприятную встречу.

Как-то вечером, Фархад, Ахмед и я возвращались на базу. Настроение у всех было приподнятое. Я обнаружил участок, который тянул на хорошее медно — порфировое месторождение. До трассы оставалось несколько километров пути. Неожиданно наша машина остановилась. Ахмед вышел и через минуту доложил, что передние колёса сидят в глубокой канаве. В принципе, мы должны были въехать в нее на полном ходу с последующим окончательным развалом "Лендровера" на составные части, но к этому времени у нас уже была сломана рессора, и мы еле тащились. Все как в кино, только вместо бревна или поваленного дерева — траншея. Когда мы вышли из машины осмотреться, нас окружили какие — то люди. Фархада чем-то ударили, и он упал в придорожный куст. Меня свалили на землю, связали и понесли куда-то мимо Ахмеда. Он, заметив мой укоризненный взгляд, развел руками.

После трехчасовой езды по ночной пустыне, мы прибыли к "месту назначения". Меня бросили в загон около большой войлочной палатки. Когда мои глаза привыкли к темноте, я обнаружил рядом с собой симпатичного белого верблюжонка. Он был красивый и грустный… Его большие, влажные глаза светились недетской мудростью, Я знал, что этому одногорбому "чуду" надо понравиться. Они не любят, когда к ним притрагиваются, или делают резкие телодвижения. Рассердившись, этот малыш может запросто убить или покалечить резким ударом изящной ножки. Пообщавшись несколько минут с юным кораблём пустыни, я уснул.

Ранним утром следующего дня двое мужчин подтащили меня к небольшому костру, у которого уже сидело несколько человек. Не торопясь, развязали, налили чаю, дали кусок лепешки и куриную тушку с оторванными конечностями.

После трапезы один из них взял в руки нож и стал мне что-то говорить. В его речи часто повторялось слово "гуш", что на фарси означает ухо. Я понял, чего сейчас могу лишиться и, надеясь, что они ограничатся одним ухом, принялся вспоминать, какое из них оттопырено. Вспомнив, что левое, я повернул голову нужной стороной к незамысловато вещавшему и красноречиво жестикулирующему бандиту. Мысли мои метались, руки нервно теребили связку камешков, в которых я не так давно искал золото… (Всякий геолог, отколов образец, изучает его с помощью лупы, затем связывает длинной крепкой капроновой нитью в гроздь, которая всегда болтается у пояса.)

Внезапно я вспомнил фильм, где с помощью зеркал бы сожжён корабль. Я вынул из кармана лупу, поймал солнечный луч и начал нагревать голень правой ноги. Кожа под лупой покраснела, затем почернела и начала дымиться. Не торопясь, стиснув зубы, я расширил пятно до размеров мелкой монеты, а затем с пафосом начал выжигать следующее…

Вглядываясь в лица моих похитителей, я увидел ужас и отвращение, смешанные с удивлением, Один из них — толстощекий и довольно высокий подошел ко мне, охватил своей лапой запястье моей левой руки и повернул так, как будто хотел измерить мой пульс. Другой своей граблей он схватил лупу и стал собирать пучок света в основании моей кисти. Но у больших мужиков обычно слабые нервишки! И очень скоро шипение, и запах горящей плоти остудили его садистское любопытство. Дырка получилась совсем маленькой и на глазах затянулась. Фокус удался. Про уши никто и не вспомнил!

Разбойники связали меня, грубо забросили в кузов синей облупленной "Тойоты" и повезли в горы. Машина долго петляла среди невысоких, выжженных солнцем холмов. Любуясь ими, возможно в последний раз, я вспоминал Верины пирожки…

Наконец, бандиты остановилась. Меня вытолкали из кузова и поставили на ноги. Я пытался сказать нечто остроумное или, по крайней мере, жизнеутверждающее, но, получив сзади сильный удар в голову, отключился…

 

3. Главное — не открывать глаза. Удавкин пожаловал в гости. Предсмертная проповедь.

Утро принесло мне новее заботы. "Что же делать? — думал я, прислонившись лбом к холодному камню. Как выбраться из штольни? И почему меня так тошнило ночью?

И вдруг раздался знакомый высокий голос.

— Как поживаешь. Руслан?

— Сергей… Егорович? — Я не верил своим ушам…

— Да, это я, — явно улыбаясь, ответил мой бывший напарник.

С Фархадом. Напугал ты нас. Приоткрыли яму — в стенке дыра, тебя нет!

Нехорошо! Сначала думали, что ты ушел, не попрощавшись. Но когда стон услышали, сразу успокоились, потому что знаем: Джентльмены сермяжным способом не уходят! А ты, я знаю, причисляешь себя к этой породе!

Ведь так? Кстати, нам вчера анализы пришли из Еревана.

В одной твоей пробе золота полтора грамма на тонну.

И меди почти два процента.

Я молчал. Да и о чём было говорить с людьми, предавшими меня?!

Егорыч, зная о моей любви к "ораторскому искусству", забеспокоился:

— Дорогой, а ты не глубоко зарылся? Слышишь меня?

Я стиснул зубы и постарался ответить спокойно:

— Слышу. Так Вы заодно с наркомафией?

— Заодно, не заодно. Какая тебе разница?

— Никакой, — подумал я и замолчал…

— Ты говори, говори, — попросил Удавкин, что-то отбивая молотком.

— Проси что пожелаешь!

— Не дождётесь! — Я решил ограничиться односложными ответами.

— Вот ты всегда так. Знаешь что Руслан? Хочу тебе посоветовать…

Помочь, так сказать, обрести покой…

"Ты можешь заснуть, и сном твоим станет простая жизнь!"

Представь себя отшельником — легче будет. И про жизнь свою непутевую подумай… Вслух! Возможно, и поймешь, почему в эту

яму попал. А я буду дразнить тебя Чумазым Заратустрой!

Сергей Егорович чувствовал, что достает меня. Это придавало ему силы для продолжения истязаний. Подошел Фархад. Удавкин что-то сказал ему на английском языке и радостно засмеялся…  А я, чтобы не сойти с ума, начал шептать…

…Не бойся боли души и тела… Боль — свидетельница твоего бытия… Очисти свою душу — зависть и злоба сминают день и отравляют ночь, гнев и гордыня — пыль и сор, они закрывают солнце…"

— Медленнее, Руслан! И громче, — услышал я отдаленный голос Удавкина.

— Я старый и глухой человек не все слова различаю. Ты с выражением говори.

— Вы меня сбили! — сказал я спокойно. — А что, Фархад с вами?

— Со мной! Он на тебя очень обижен…

Всё верно! Фархад замечательно работал на компьютере, но не было у этого высокого, улыбчивого иранца азербайджанского происхождения страсти и азарта настоящего геолога.

Любые изыскания — это детектив, остросюжетный и динамичный. То, что ты ищешь, спряталось глубоко в недрах земли! Или высоко в горах под ползучими ледниками. При этом оно не забыло разбросать повсюду вещественные доказательства. Их надо найти, собрать воедино, тщательно проанализировать и принять решение. И, только потом — ножами бульдозеров, стилетами буровых скважин, скальпелями шахт и штолен довести "Дело всей жизни" до логического конца…

Да, не горел Фархад на работе… "Я — петрограф, а не осёл" — говорил он, когда нужно было напрячься и пройти пару километров с грузом. Часто приходилось идти одному. Когда усталый и злой, с тридцатью килограммами проб в вещмешке и еще двадцатью в штормовке, я приползал в лагерь, — Фархада, как обычно, ещё не было. Правда, когда он появлялся — всегда просил прощение! Да и в других, менее обременительных маршрутах его больше интересовала безопасность от лихих людей, чем прослеживание рудной зоны от начала до самого конца.

— Эй-эй! Ты чего? — не выдержав паузы, заволновался Удавкин.

— Ты чего молчишь? Не умер?

"".Не спеши, послезавтра — смерть. Улыбнись правдолюбцу и помири его с лжецом; братьям — близнецам не жить друг без друга. Обида глупа как обидчик.

Улыбнись скупому — он боится умереть бедным и меняет этот день на фальшивые монеты. Улыбнись подлому, — он меняет свет дня на темень своей души. Улыбнись им и себе в них и отведи глаза на мир. Послезавтра смерть, а эавтра- её преддверие. Живи сегодня и здесь… И жизнь станет бесконечной!

* * *

…Когда же я умирал в последний раз? Очень давно! От перитонита… Приступ начался дома. За пару часов я похудел на четыре килограмма.

Мама вызвала скорую помощь. Все остальное — словно в страшном сне. Когда я очнулся, вокруг меня кружились желтые, но веселые и жизнерадостные люди. Я же, белый, как полотно и прозрачный, словно китайский шёлк лежал без движения и не мог понять, где я и кто я. Мама мне после рассказала, что на второй день моего присутствия в гостях у приёмных детей Гиппократа, появился какой — то старичок.

Оказалось, что он — бывший врач-инфекционист. Ему, видите ли, дома не сиделось… Походил везде, слюной побрызгал. На меня наткнулся…

Всмотрелся в моё лицо и говорит лечащему врачу: "Везите-ка этого атланта в операционную… Ну, ежели в дороге помрет, сворачивайте в морг… У этого "красавца" обширный перитонит с интоксикацией!

Волшебники в белых халатах засуетились, и уже через неделю я гонял на велосипеде с друзьями.

* * *

Так, что там у нас с проповедью? Надо бы что-то о жизни и смерти вспомнить!

…Чтобы жить, надо умирать, чтобы иметь, надо терять. Надо пройти весь путь, зная, что он ведет в никуда, и, следовательно, бесконечен…

— Ну, слава Богу! — донесся до меня голос Сергея Егорыча

— Тебя, Руслан, почти полчаса не было. Фархад мне уже на небо пальцем показывал. А фразочку "чтобы иметь, надо терять" — это ты загнул. А "чтобы жить, надо умирать" — это правильно! Молодец, что рассматриваешь словоблудие Ницше, как руководство к действию!

— Чем Вы недовольны, коллега? Для Вас все складывается наилучшим образом.

— Да нет! Не все. Мучаешься ты как-то не так. Может быть, я мешаю? Чуть раньше, ты более естественно стонал. А сейчас — из рук вон плохо…

— Привыкаю… Кстати, спасибо, что вы не курите. Меня мутит и выворачивает при одной только мысли о сигарете!

Удавкин, словно ожидал моего признания. Ласковым голосом, не терпящим возражений, он проворковал:

— Фархад. голубчик, принеси, пожалуйста, сигареты. И, смотри, зажигалку не забудь. Минут через пять мучитель стал прикуривать сигареты и бросать на дно ямы. Несколько из них упали мне в ладони, другие провалились в щели междумоим торсом и камнем. Я закричал от удачи, а Егорыч это понял по своему, и тут же заметил, что рад содействовать моему хорошему самочувствию. Зажжённые сигареты приятно щекотало тело, уставшее от однообразной боли, Сладковатый дым входил в легкие давно забытым кайфом. Я представил себя, лежащим после плотного обеда, в тени Лендровера:

Я медленно и глубоко затягиваюсь, сосуды головного мозга наполняются до боли родным веществом и превращаются в тонюсенькие иголочки… Они проникают в каждую клеточку, боль утихает, мысли становятся ясными, а ситуация не такой безнадёжной…

* * *

— Ну что, не стало лучше? — спросил Удавкин, громко откашливаясь и возвращая меня к действительности…

— Слушай… Егорыч! Чем я тебя так достал? Ты измываешься, как будто я тебе яйцо оторвал. Хотя черта с два тебе их оторвешь! Отбить только можно Ты же из камня!

"…Ты бежишь от жизни, но прибежать никуда и не к чему не можешь. И устало прячешь голову в сыпучий песок повседневности. Хоть дышишь ты там неглубоко, но секунда за секундой песчинка за песчинкой замещают твои легкие, твое живое мясо, твой еще сопротивляющийся мозг, твои еще крепкие кости. И вот ты уже каменный идол и лишь иногда твои, не вполне остекленевшие глаза сочатся, не умеющие умереть в тоске о несбывшемся…"

Господи! Кому я читаю? Я замолчал и тут же ощутил невыносимое чувство голода. Сколько времени я подавлял свои естественные желания?

…Моя фантазия усадила меня за дастархан. На нём красовались:

Люля-кебаб, листы лаваша, плов с барбарисом и виноградными усиками самбуса, бешбармак. Я представил, как беру ромбик вкуснейшего вареного теста, заворачиваю в него маленький кусочек желтенькой картошечки, чуть — чуть баранины и красненький ломтик морковки. А маленькие кусочки прозрачного жира плавают в самбусе и так похожи на жемчужины!

Неожиданно вспомнилось, как мы в начале девяностых обедали в нашем институте. Кандидат географических наук Плотников — удачливый, молодой ученый, приносил с собой пол — литровую банку с потерявшими всякую самобытность, остатками домашнего супа. Осторожно откручивал крышку, опускал кипятильник, разогревал и потом медленно, пряча глаза, ел. Чтобы доставать со дна глубокой банки харч, ложку приходилось держать за самый кончик ручки. А она то и дело выскальзывала, и даже падала на пол.

А наш умный и расчетливый третейский судья, кандидат наук и компьютерный бог, да и просто мой закадычный друг Свитнев?! Из месяца в месяц приносил с собой две маленькие бугристые картофелины, яичко и горбушку серого хлеба. Все это он бережно располагал на ведомости планового ремонта атомных электростанций. Разложив, озирался, а затем деловито и аккуратно чистил, солил и, сделав паузу для растяжки процесса — ел.

Я же регулярно дробил окаменевшие горько-соленые кубики говяжьего бульона, затем высыпал их в граненый стакан, заливал крутым кипятком, посыпал зеленым луком, росшим на подоконнике и немного остудив, пил.

Наша стокилограммовая глыба — доктор наук Викторов, держал марку и поэтому посылал лаборантку в буфет за крохотной булочкой или пряником. Потом ел, прикрывая "ладошкой" X — объект и торжествующе на нас поглядывая. Мы делали на него ставки в размере рубля, пытаясь угадать, что же на этот раз принесла Аллочка. Это был мой единственный дополнительный приработок в рабочее время. И, как правило, очень редкий.

* * *

…Баран, какой я баран! Все ведь было, кроме денег. А они, как известно — дело наживное! Хотел остаться самим собой. Пронести и сохранить свою неповторимость по жизни, словно Красное знамя! Вот теперь сижу в глубокой яме и сохраняю…

— Ты слабый, Руслан, — донёсся до меня жизнерадостный голос Удавкина. И противоречивый. Ты не можешь жить просто, как все нормальные люди! Если никого не "укусил", — тебе плохо! Но ты наверно оценил, что я по доброте своей помог тебе избавиться от серости зарубежного бытия! И заметь! Совершенно бескорыстно! Ты не хотел, но я настоял! Скажи спасибо дяде Сержу!

Наконец — то я понял, почему меня мутило, и жутко болела голова! Эти сволочи дали мне дозу! Но я сделал вид, что не понял намёка и спокойно констатировал:

— Я отлично себя чувствую! Готов к переговорам и дальнейшим сюрпризам! А Вы, дядя, хорохоритесь, но всё напрасно! Кстати, вечером не забудьте принять горсть таблеток и поставить тёпленькую клизму! Мне почему — то кажется, что Вы регулярно рвёте свой зад, заботясь о таких болванах, как я! Даю совет совершенно бескорыстно! А когда вернётесь в Москву с радикулитом, щитовидкой, гипертонией, геморроем и извините за правду — простатитом и, как следствие — импотенцией, непременно посетите врачей соответствующего профиля! Они с удовольствием вытряхнут, заработанную Вами, "зелень" на дорогостоящие операции и последующее лечение! Хотя, лучше бы Вы потратились на гробовщика и посетили нотариуса, чтобы после вашего убытия к чёртям на сковородку, родственники остались довольны. Разве я не прав, дорогой дядя Серж?

Ну, что молчите? Жало проглотили?

— А ты сдохнешь! Завтра же сдохнешь! Уж я расстараюсь! Тихо, но уверенно пообещал человек, которому я только что, с претензией на точность, поставил диагноз.

* * *

"…  Не принимай себя всерьез, ведь серьезность — это ощущение или желание значимости. А что может значить природа и ты — ее частичка? Кто может оценить Вселенную в целом или в частности? Знания человечества сиюминутны и субъективны, и с каждым мгновением они неудержимо расходятся с действительностью, даже если оправлены в бетон законов…"

Трах-тара-рах-тах! Я вздрогнул, услышав гром, издаваемый металлом. Наверху что — то изобретали. Потом всё затихло.

— А может быть, всё это мне привиделось?! И Удавкин и Фархад и сигареты. Я улыбнулся собственной фантазии.

— Эх, выпить бы сейчас!

"А когда я пьян мертвецки, Веселюсь по молодецки!" вспомнил я любимую строфу из Вагантов, а потом Юрку Плотникова, с которым мы, в Новогодний вечер, непотребно пьяные, просили милостыню в переходе на "Чеховской":

"Подайте кандидатам наук на пропитание!"

Охрипли, замёрзли, но кое — что собрали! Купили пакет сушек, газету "Правда" и пару банок пива.

* * *

Но тут опять загрохотало. Это мои коллеги придавливали автомобильную дверь каменными глыбами.

— Зачем Они закрывают? — удивился я. — Неужели Егорыч думает, что у меня хватит сил вылезти? А что же на этот счёт сказал дедушка Фридрих?

…И скоро из окружающего воздуха воплотится то, что соединяет землю и небо — появится Смерть. Ты поймешь, что жизнь прошла, и наступило утро небытия. И уже не твое солнце движется к закату…

 

4. Свобода!

Я настроился умереть тихо. Однако слова, всплывавшие в моей памяти, мало походили на молитву. Это было заклинание — эффектное, мрачно-торжественное, с блестками надежды на прекрасную потустороннюю жизнь.

Пока я тщательно проговаривал их, на меня упал небольшой камешек. Затем я ощутил толчок, идущий из-под земли.

— Не дадут умереть спокойно.

Шум усилился. Я напрягся, закрыл голову руками и не напрасно!

Первый камень упал мне прямо на руки. На него упали другие.

Стало нестерпимо больно. Штольня потихоньку обваливалась.

— Если меня засыплет заживо, то последние минуты жизни я проведу достойно! И, слава Богу, что больше не увижу этого мерзкого Егорыча с улыбкой Джоконды!

Пока я решал, как себя вести, обвал прекратился. Я вытащил ноги из кучи земли и камня, поднял руки вверх и упёрся ими в дверку, прикрывающую меня от "непогоды"…

— Похоже, я вылезу из этой дыры, — подумал я, наслаждаясь способностью соображать.

— Ну и что? Самое лучшее, что ждет меня впереди — это голодная смерть в безводной пустыне. Или "друзья" снова поймают и посадят меня на иглу. Для надежности. Нет! Лучше сразу умереть! А с другой стороны, лежать и ждать смерти пошло и скучно…

Выбраться было не просто, но свет звёзд, проникавший в дырочку от отвырванной ручки, давал мне силы и я, словно ниндзя стал карабкаться по боковым стенкам штольни. Подобравшись к горловине штольни, я начал скрести землю, срывая кожу с пальцев, и плача от ненависти к коллегам по цеху.

Кое-как протиснувшись в проход, образовавшийся между дверцей и кромкой ямы, я, извиваясь, словно уж, отполз от своей потенциальной могилки. Затем лег на спину и закрыл глаза. Внезапно каждую клеточку моего израненного тела сковал холод. Зубы начали постукивать, руки и ноги свела судорога.

— Это остатки дозы и причуды температурного режима каменистой местности, — безразлично подумал я.

— Там, в каменном мешке, было тепло. Но там не было Свободы, этой странной субстанции, заставляющей человека делать всё, чтобы получить её!

Внезапно раздавшийся шорох, вывел меня из философского состояния, и я увидел на фоне светлеющего неба две ушастые фигурки. Они были неподвижные, и чего — то ожидающие…

— Наверняка это лисы или шакалы. Когда я совсем ослабею, они растерзают меня.

Я представил, как эти твари рвут мою печень, и вспомнил древнегреческий миф о Прометее:

— Его спасли, а я погибну. Мною, утолят голод! Господи, помоги своему заблудшему барашку!

И вот, наконец, одно из этих мерзких животных, совершенно спокойно подошло ко мне и стало обнюхивать.

— Досчитаю до десяти и попытаюсь поймать, — подумал я и усмехнулся своей самоуверенности. Но на счете "десять", совершенно неожиданно, я схватил хищника за переднюю ногу. Он дико завизжал, бешено задергался и, конечно, вырвался бы, но я нашел в себе силы перевалиться и придавить его своим телом.

Дичь, сомнительных вкусовых качеств и наверняка зараженная какой-нибудь микроскопической гадостью, которая спровоцирует массу болезней, не шевелилась.

— Что же мне с ней делать дальше? — Это был главный вопрос, волновавший меня.

— Все пернатое и пушистое ощипывают…

Тварь от моих рассуждений нервно взвизгнула и попыталась освободиться.

— Охотник хренов! Сначала надо было её прикончить!

Нащупав шею животного, я сжал её пальцами и держал до тех пор, пока тело животного не обмякло. Затем я ощупал тушку в поисках лакомого кусочка. Конечно, это был окорок… Выдернув клок шерсти зубами, я долго сплевывал прилипшие к языку волосинки, затем разорвал зубами кожу и стал выедать теплое мясо.

* * *

Солнце уже поднялось.

— Итак, я сыт… Что дальше? — думал я, отдыхая после первобытной трапезы.

— Если пойду на север, то километров через 50–60 наткнусь на автомобильную трассу. Я ее хорошо помню по космическим снимкам. Там меня подберут и подбросят в Захедан, если не случится чего-нибудь ещё. Интересно, сколько я себя помню, судьба время от времени подталкивает меня к краю жизни и, продемонстрировав бесконечность форм смерти, уводит в сторону. Бережет меня кто — то, или просто хочется верить, что бережет?

Отойдя от ямы метров на сто, я вернулся. В голову пришла мысль, что Удавкин, или его сообщники могут в любой момент вернуться, не найти меня и организовать погоню.

Я тщательно собрал остатки своего завтрака, закинул их в своё бывшее пристанище, присыпал землёй, прикрыл дверцей и с чувством, что всё делаю правильно, потопал прочь от страшного места. Я шёл и рассуждал:

— Примерно через пару часов внутренности протухнут. Удавкин, втянув в себя воздух, поймет, что я вконец испортился и довольный этим обстоятельством закатит пирушку…

* * *

Прошкандыбав пять или шесть километров, и, устав шарахаться от подозрительных машин, я решил отдохнуть, найти пищу, а ночью, ориентируясь на Полярную звезду, продолжить путь. Выспавшись, я нашёл черепашку и окоченевшую змею. Пища показалась мне сносной. Вторые сутки моего путешествия подходили к концу. Жажда становилась невыносимой. Я плёлся чуть живой, то и дело вспоминая кадр из мультика "Маугли" и добавляя свои галлюцинации: "Звери собрались на водопой и среди них человеческий детёныш". И этот детёныш — я!

Наконец Создатель сжалился: Я увидел лужу! Колер у воды был светло-коричневый, но я познал вкус этого божественного источника.

Ночью мне несколько раз пришлось прятаться от "Тойот" — неутомимых тружениц, сеющих кайф, а в случае передозировки — смерть. Глупо было бы встретиться со своими старыми знакомыми. Одна из "Тойот", как мне показалось, искала меня. Фары этой машины внезапно вспыхнули в сотне метров от меня.

Я упал на четвереньки и побежал аллюром "три креста". Машина немедленно сделала манёвр. Ослепленный её ярким светом, я, совершено бездыханный, упал за небольшой камень. "Тойота" прошла совсем близко, и я заметил за баранкой Масуда, видимо, до сих пор мечтающего отрезать мне какой — либо орган. Рядом сидел Удавкин в своей обычной сине-красной ковбойке и крутил головой… В кузове стояли, оглядываясь, пять или шесть человек в белых одеждах. Увидев эти одеяния, я понял, что меня не заметили, только благодаря моему экзотическому окрасу: Мои, когда — то светлые, а теперь серо — коричневые одежды спасли мне жизнь.

К исходу третьих суток моими внутренностями вплотную занялись микроорганизмы. Несколько раз меня вывернуло наизнанку, но я упорно шёл к большаку.

Уже был виден свет фар, пролетающих по шоссе, машин Я сказал себе: "Ты дойдешь!" И отключился.

 

5. В раю. Хозяева и гурии. Опять пленник? Ксения, Ольга, Вера, Лейла…

Я открыл глаза. Шелковое, пахнущее лавандой постельное белье, мягкие подушки, невесомое одеяло. На мне — великолепный, расшитый серебряными нитями халат…

"Опять глюки!" — подумал я и больно прикусил язык. Но, увиденное великолепие не исчезло, а наоборот, украсилось множеством восхитительных деталей:

Я возлежал на кровати, необыкновенной красоты, в сияющей чистотой, просторной комнате со стенами, украшенными лепниной и золотым накатом. Пол, покрытый пушистыми персидскими коврами, ждал прикосновения моих кровоточащих ступней. Кругом стояли прекрасные вазы с цветами. На стенах висели гобелены ручной работы. На одном из них было изображено нечто знакомое и, немного поразмыслив, я понял, что передо мной "Тайная вечеря". Мастер, ткавший этот шедевр, не поскупился на цвета. Нити были подобраны так искусно, что мне на мгновение показалось, будто Иисус и его ученики живы…

— Итак, Христос с соратниками ужинают в богатом мусульманском доме… Загадка номер один!

Интересно, что они там едят? Если протертый супчик с пресными лепешками — то я бы отказался и подождал здешнего ужина… Не может быть, чтобы в этом доме не было просторной кухни с изобретательной стряпухой. Изобретательной и жаждущей восхищения!

Откинувшись на подушки, я попытался припомнить, что же со мной случилось после благополучного приземления на обочину автомагистрали Тегеран — Захедан. Но вспомнить ничего не удавалось. То, что приходило на ум, могло быть либо бредом изможденного человека, либо мечтаниями праведника, находящегося в Раю:

Мне виделись белоснежные облака. Я парил в них, окруженный заботливыми полуобнаженными девами со светящимися глазами. Прекрасные создания были охвачены лишь одним желанием — быть мне приятными. Одна из Юнон была особенно нежна. Она не сводила с меня своих чудных глаз, ее тонкие пальчики трепетно касались моего тела…

О, чудо! Я вспомнил все! Девушки, похожие на сирен омывали меня в беломраморной комнате. Одна из них поила меня каким-то божественным напитком. Мне казалось, чтоэто Пери. Глядя мне прямо в глаза, она смахивала пальчиком капельки, катившиеся мне на подбородок. При этом подушечка ее мизинца медленно поднималась к уголку моего рта, и я чувствовал своими потрескавшимися губами тепло ее тела…

Внезапно мои веки отяжелели, и я заснул.

Во сне я убегал от Гуля. Это чудище было похоже на Егорыча. Даже во сне я понимал, что надо спасаться. Возвратившись из мира грез в реальность, я вновь обратил свой взор на Христа и его соратников. Когда я стал разглядывать "ласкового и предупредительного" Иуду, в комнату вошли две женщины средних лет.

На них были черные одежды. Пряди волос были тщательно упрятаны под платки. Их желтоватые глаза внимательно смотрели на меня. Они перекинулись несколькими короткими фразами, а затем обратились ко мне. Язык был не персидский, по крайней мере, не полностью персидский. Вслушавшись, я понял, что это "заболи" — диалект, на котором говорят жители Забола — большого приграничного города на северо-востоке провинции. Это местечко славится рыбой и дешевыми контрабандными товарами.

— Ман фарси намедони. — Сказал я, улыбаясь. Они одобрительно загалдели, а я продолжил по-английски:

— Do you speak English? What date is it today?

Женщины ничего не поняли, но после употребления мною таджикских слов: сол и руз, означавших, соответственно: год и день, закивали головами и что-то долго говорили. Конечно же, я ничего не понял. Потом одна из них вышла и вскоре вернулась с листом бумаги, на котором нетвердой рукой было выведена дата. Выходило, что подземное путешествие и последующий бросок, вернее "ползок", до шоссе продолжались полных шесть дней. В принципе так я и думал:

— Наверно меня уже не ищут! Ну что же! Так даже лучше…

— Ты лежать, хорошо. Ты все хорошо. Мы принес еда, — загалдели женщины, вспоминая английские слова, видимо, только что заученные.

Я поблагодарил их и собрался попросить принести мне что-нибудь из лекарств, могущих помочь моему организму, но сообразил, что знаний английского и фарси вряд ли хватит для точной передачи смысла просьбы, и я могу получить что-нибудь такое, что отправит меня на тот свет. Однако я все же попытался объяснить им, что настоятельно нуждаюсь в большом количестве спирта. Они задумались на пару секунд, затем закивали и удалились.

Через пятнадцать минут появился столик с разнообразной едой. Среди яств возвышалась большая бутылка шотландского виски. Но пить и есть я не смог, потому что столик вкатило и стало разглядывать меня то самое небесное создание с пальчиками, нежнее лепестков роз, которое в одно мгновение перенесло меня в "райские кущи"…

На ней были прозрачные небесно-голубые шаровары, совсем не скрывавшие белизны и нежности бедер. Казалось, что ее обнаженные ступни не касались ковра. Ее животик притягивал мой взгляд! Я уже знал, что этот божественный образ навеки запечатлен в моём сердце. Лицо было скрыто, но я чувствовал, что не видел в своей жизни женщины — прелестнее и совершеннее, желаннее и восхитительнее…

Я представил, как снимаю с неё чадру, и дыхание мое замерло в абсолютном восторге…

"О! Ее грудь! Среди тысячи бюстов и умопомрачительных сосков, принадлежащих всевозможным рекламным богиням, я не видел ничего подобного! Выше человеческих сил описать ее божественное совершенство! Мои изумленные глаза сверкали, словно молнии. Мой мозг замечал одну её прелесть за другой. Я хотел постичь их сущность и предназначение. Понять, почему мне дозволено быть зрителем, почему мне даровано, величайшее счастье видеть, и запомнить все это?

Видеть и запомнить! И больше ничего!"

В конце концов, я потянулся к бутылке. Застенчиво и глупо улыбнувшись, налил себе полный фужер, залпом выпил и начал рассматривать предложенные мне яства… Небесное создание исчезло…

* * *

Здешняя еда требует к себе повышенного внимания. Жаркий климат приучил местных жителей к кислой пище. Если все скисает, значит надо любить кислое. Верх кулинарного творчества — особым способом приготовленные бобы. Они сначала отвариваются, затем, выдерживаются несколько суток где-нибудь на солнце под плотно закрытой крышкой для естественного и полного скисания, а потом съедаются. Я до сих пор помню восторг иранцев, приступающих к приему этой пищи. Бобы, оказавшиеся на столике, я убрал подальше. Потом вынул из протертого супа маленькие сушено-вареные лимончики и отправил к бобам. Все остальное было весьма аппетитным на вид и приятным на вкус.

Утолив голод, я выпил ещё виски и, откинувшись на подушки, вспомнил девушку. На ум сразу же пришли мысли о возможности полноценного общения между мной и ею. Языковой барьер не пугал. Мы одни и мне надо попытаться создать чувственный мир, в котором ее глаза загорятся страстью и она поймет, что все не случайно, все неизбежно, вечно и навсегда…

Мои грёзы становились все откровеннее и волшебнее… Съеденное и выпитое тоже оказало своё действие. И, я не заметил, как вновь очутился в царстве Морфея…

* * *

Проснувшись, я опять увидел женщину в черных одеждах и решил хорошенько её рассмотреть: Выше среднего роста, лицо серое, одутловатое, с богатой растительностью над верхней губой. На носу "изящная" родинка…

Скорее всего, она старшая в доме. Женщина тоже рассматривала меня. На её непроницаемом лице вдруг возникло нечто, похожее на жалость… Она щелкнула пальцами. Вошли девушки, и среди них была та, к которой устремлялись мои сладостные мечты… Каждая выполняла своё дело. Они не обменивались взглядами, не шептались и даже случайно не касались одежды друг друга… Когда я смотрел на одну, то другие как бы исчезали, растворялись в воздухе. Это было необыкновенно и сказочно! Но меня не только завораживало, но и почему — то настораживало всё, происходящее в этой комнате…

Незаметно исчезли все, кроме одной. Именно той, которая являлась объектом моей необузданной фантазии. Она присела на моё ложе, и я мог созерцать таинственно — незнакомый рельеф ее спины…

Вот уводящая в блаженство долина с волнующими островками позвонков. Вот ребрышко, из которого я хотел бы быть созданным и в которое я хотел бы превратиться в конце земного пути…

Неожиданно Незнакомка потянулась пальчиком к безобразной рваной ране на моем плече. На одно мгновение её грудь прикоснулась ко мне. Восторг опалил моё разгорячённое лицо. Сердце застучало так громко, что я не услышал звука неожиданно отворившейся двери…

В проеме черной вороной возникла хозяйка. На серебряном подносе она несла пузырьки и коробочки с мазями и притираниями. Подойдя ко мне, она улыбнулась и, показав на девушку, произнесла: "Лейла". Потом, показав на свою массивную грудь, представилась Фатимой. Вдвоем они растерли мои раны и царапины. Я, оставаясь в трансе, вызванном неожиданным переломом событий, безмолвствовал. Перед уходом хозяйка велела мне выпить какое-то лекарство. Горечь его была вполне компенсирована тем, что чашка со снадобьем управлялась бесконечно изящной ручкой Принцессы… Но, не успев поймать ни одного взгляда Лейлы, я заснул.

Проснувшись ближе к вечеру и обнаружив, что в комнате никого нет, я решил обследовать свой суперлюкс. После небольшой экскурсии выяснилось, что я заперт. Входная дверь, сделанная из крепкого дерева, никак не реагировала на мои попытки хотя бы пошевелить ее. На окнах за стеклами были решетки из толстых железных прутьев. Просторный внутренний дворик с чахлой финиковой пальмой, склонившейся над пересохшим бетонным бассейном, был охвачен оградой.

Снаружи к ней примыкали безнадежно высокие глухие стены соседних домов. Обернувшись на легкий шум, я увидел в комнате трех девушек. Они принесли ужин: жареную рыбу, вареный рис с зернами граната, фрукты. Улыбаясь, они внимательно разглядывали меня. Сердце мое давно принадлежало Лейле, несомненно, самой красивой из них, поэтому я скромно поблагодарил их и попросил выйти, так как собирался с аппетитом покушать. Когда они удалились, я без промедления приступил к рыбе и большой бутылке белого "Мартини".

Довольно быстро обнажил хребет первой и дно последней. После расправы с вином и едой я улегся на самый пушистый ковер, прикрыл глаза и стал вспоминать Женщин, окружавших меня на протяжении всей моей, не совсем праведной жизни.

* * *

Образ Прекрасной Дамы, далекий и недостижимый, впервые вошел в мое детское сознание с романами Майи Рида. Окуджава, своими песнями, завершил невозможный в реальной жизни образ:

"И в день седьмой, в какое-то мгновенье,

Она явилась из ночных огней…"

Вокруг меня всегда было достаточно женщин с нормальным стремлением выйти замуж, рожать детей, выщипывать брови, бросать деньги на ветер и кокетничать с молодыми мужчинами.

Почему они все так торопились жить? Моя первая жена Ксения подарила мне Сына. Но жизнь с ней была похожа на опасный маршрут по хребтам Памира.

Я очень старался. Но ничего не выходило… Не притерлись. Расходились целых восемь лет. Никак не мог оторваться от неё! До сих пор осталась обида, что первой решилась всё сломать Она.

Этот брак подорвал мою веру в счастливую семейную жизнь. Но я не отступал. Убедил ее переехать в Карелию. Смена климатической зоны ненадолго продлила агонию наших отношений. Через год, после бурной сцены ревности, Ксения побросала вещи в контейнер и уехала в Душанбе.

Я был убит, но надо было что-то делать, и я поступил в аспирантуру в Москве. Жил у мамы на диване. Полгода прилежно занимался научной работой. Никто не мешал мне, не устраивал истерик с битьём сервизов из китайского фарфора… Однако не прошло и полгода, как моя дражайшая половина поняла, что она не в силах выносить в одиночку "пресность бытия".

Вскоре Ксения приехала. Мы заново начали "вить гнездо". На Арбате, в комнатке за 60 рублей.

Летом, отправив сына в пионерский лагерь, мы поехали на "полевые" работы в Таджикистан. Там она влюбилась в нашего шофера Женьку Губина — разудалого белобрысого парня с голубыми глазами и золотым зубом. Они без всякого стеснения занимались любовью, пока я в одиночку маршрутил на Кумархе и Татобикуле.

Однажды Женька сказал мне: " Ксюхе сегодня в маршрут нельзя — у нее менопауза…" Я не верил своим ушам и придумывал всякие спасительные, фантастические объяснения. На заправке Женька попросил меня достать из его бумажника талоны на бензин. Внутри потрёпанного кошелька я обнаружил фотографию своей дорогой жены… С моими пламенными стихами, сочинёнными в момент, когда счастье семейной жизни переполняло меня. На этой фотографии Ксения сидит, откинувшись на спинку стула. Пушистые тёмные кудри до плеч, веселые, радостные глаза, озорная улыбка… Её фото — в бумажнике этого парня!

На этот раз я не смог придумать ничего, хотя и считал себя умным…

И опять — она в Душанбе, а я — в Москве. Через некоторое время начинался новый полевой сезон. Подбор рабочих кадров начинался сразу после Нового года. Везде расклеивались объявления:

"Требуются поварихи и лаборантки для работы в живописнейших местах Приморья и Памира".

Мой приятель — матёрый полевой волк посоветовал: "Бери такую повариху, чтобы любая еда полезла в горло". Я не стал мелочиться и взял сразу двух девушек.

И вот я в Таджикистане. Со мной первая из нанятых студенток — Татьяна. По дороге из Ташкента мы завернули на озеро Искандер-куль. На берегу этого красивейшего горного водоёма, рядом с машиной, в которой ворочался одинокий шофер Витя, я находил утешение в её жарких объятиях. Наш альков был в высшей степени незатейлив. Его роль исполнял старенький спальный мешок и палатка.

В день приезда в Душанбе я сразу бросился к Ксюхе, чтобы восстановить развалины нашей Ячейки. Она, холодно улыбаясь, сказала: "Я хочу немедленного развода!" Оказывается, Женя Губин переехал к ней. Пришлось остаться в спальном мешке.

Я был раздавлен. Но жизнь шла своим чередом и пришла пора провожать Таню и встречать Клару, молоденькую длинноногую и красивую сменную повариху. Она сразу же влюбилась в меня — будущее "светило"' геологической науки. Перед отъездом в горы мы несколько дней провели на душанбинской перевалочной базе. Вечерами, наслаждаясь долгожданной прохладой на раскладушке под виноградником, я часто становился объектом её нежности и ласки…

Закончив "полевые" работы, мы вернулись в Душанбе. Оказалось, что шофёр Витя земляк и приятель Женьки. И, конечно же, Ксения узнала о моём романе с Кларой. На базу она пришла расфуфыренной и готовой дать достойный отпор сопернице… Картинка была что надо! Мы сидели во дворе втроем:

Ксения, закинув ногу на ногу, с сигаретой в руке, долго и внимательно рассматривала Клару.

— Нет, ничего у тебя с ним не получится! — Сказала она, наконец, жестким, категоричным голосом.

— Почему? — робко спросила девушка.

— Ты ноги бреешь, а он этого никогда не сможет оценить! Провинциал он, понимаешь?

В конце концов, мы втроем переехали на мою бывшую квартиру.

Вечерами мы с Ксенией занимались любовью, а Клара в соседней комнате смотрела телевизор. Так прошло несколько дней. А потом Клара исчезла. Я решил про себя, что так будет лучше для всех.

Вернувшись в Москву, я нашёл её, и мы встретились еще пару раз. Во время последней встречи я был намеренно груб, и мы расстались. Через неделю в Москву приехала Ксения, чтобы окончательно рассориться…

Я уехал в приморье. Там познакомился с Ольгой. Замечательная девушка: голубые глаза, маленькая родинка на нижней губе — видна лишь, когда смеется, светлые крашеные волосы. Плечи с веснушками, горячее податливое тело, высокая, точеная грудь… Я был ее тенью, угождал каждому движению глаз, губ, тела…

Она поняла, что для меня нет ничего дороже её.

Я же знал, что придумал, вернее, приделал эту историю к уже известному концу. И потому наслаждался жизнью, как алкоголик наслаждается последней каплей спиртного.

Вечер этот пройдёт, завтра он будет другим,

В пепле костер умрёт, в соснах растает дым…

Пламя шепчет: "Прощай, вечер этот пройдёт.

В кружках дымится чай, завтра в них будет лёд…"

"Ночь эта тоже пройдёт" — костёр, догорая, твердит.

Чувства, как искры в разлёт, — ранящий сердце, вердикт.

Ты опустила глаза, слезинка в золу упадёт.

Ласково светит луна. Грусть твоя быстро пройдёт…

Прошло несколько лет. Я случайно встретил её на выставке в Доме Художников. Такая же красивая. Но в глазах печаль. Сказала, что помнит меня и нашу любовь…

Почему так много об Ольге? Наверное, потому, что всё было правдой, и мы это знали… Никто никого не обманывал. Всё честно. Всё до тех пор, пока любишь…

Вечер этот прошёл, он превратился в пыль.

Ветер любовь нашел и над тайгою взмыл.

Месяц тонким серпом, светит приятным снам.

Годы пройдут, но знай! Память вернётся к нам!

В сумраке я забыл запах твоих волос.

Чувство распалась в пыль, ветер его унёс.

Скоро, вдали от всех, он приласкает тебя

и умчит в ковыли, звёздами ночь серебря…

После Ольги были тоска и Таня по субботам. Но через год Таня укатила жить во Францию и осталась одна тоска.

Когда надежда на счастье совсем исчезла, появилась Вера. И все изменилось! После работы я мчался и домой, охваченный лишь одной мыслью: "Как же я счастлив, как хороша моя возлюбленная, моя жена, моя звезда!"

"Путешествие" в прошлое стремительно трансформировалось в сон… "Я вижу Лейлу. Она сидит у моего изголовья, и настроение у неё неважное. Грустный взгляд чёрных глаз, лицо бледное, тревожное. Я гляжу на неё и пытаюсь запомнить на всю жизнь. Моя фея слегка подкрашена… Своей бесконечной свежестью её уста выражают скрытый призыв. Она что — то говорит, но я не понимаю ни одного слова.

Я лежу в ожидании надвигающейся опасности. И лишь возможность слышать и видеть Лейлу оставляет меня в комнате. Через мгновение Лейла кружится вокруг меня. Она касается меня своим платьем, пальчиками, распущенными волосами. Я встаю с постели, мы берёмся за руки и летим к звёздам! Я понимаю, что всё происходит во сне и закончится, как только мои глаза откроются. Но всё равно счастлив и беззаботен. Вдруг я вижу, что держу в своей руке не ладошку своей милой, а змею — и в ужасе просыпаюсь"…

 

6. Плата за рай.

… Я тихо лежал и вспоминал неприятный сон. Голова болела. Перебрал вечером? Но бутылка вермута под хороший ужин — небольшая порция. Скорее наоборот. Так в чем же дело? До мельчайших подробностей я помнил, что после ужина появилась Лейла. Она нежно гладила мои раны, целовала глаза, руки…

А что было дальше? Дальше была пустота. Как будто из меня всё вынули. Тело будоражилось неизвестно откуда взявшимся вожделением, приправленным чем — то неприятным и даже ужасным. Моё подсознание явно что — то скрывало от меня! Но что?

Я осмотрел свое ложе. Простыня была основательно измята. А в самой середине — доказательство того, что моё бренное тело "всё ещё живёт и побеждает"… Мне казалось — нет, я был уверен, что не обладал Лейлой. Что же произошло минувшей ночью? Мои мысли роились, словно пчёлы в растревоженном улье.

* * *

Лейла, Лейла — я восхищен тобою! Юная богиня любви и красоты… Я мечтаю коснуться тебя, насладиться твоим естеством! Прости меня, но чувства мои пока далеки от любви — этого безумного состояния полного единения Души и Тела!

Ты для меня — прекрасная Песня на чужом языке… И предмет безумного и непреодолимого влечения. Знай, моё сердце всегда открыто для любви. Женщины находили в нём бури, затишья, страсть и нежность. Их нельзя было назвать совершенными красавицами, но все они были женственны, добры и умны…

Моя страсть быстро проходила, уступая место отчуждению…

Я успокаивался, но мои глаза! О, эти ненасытные глаза! Они начинали искать новую жертву…

* * *

Я возлежал, охваченный этими приятно — сумбурными мыслями, а в сознании крутилось одно: "Когда, наконец, эта дверь откроется и впорхнёт моя Птичка?" И она вошла, но поздним вечером, уже после ужина. Я сразу отметил, что она не просто грустна, а подавлена.

Чтобы как-то отвлечь ее от неприятных мыслей, я решил обучать ее русским словам и выражениям. Лейла неплохо знала английский язык, и мы стали использовать его для своих занятий. Мне всегда было легче учить, чем учиться и мы быстро освоили основные глаголы. Играя, словно дети, мы называли все предметы сначала на русском языке, потом на фарси. Когда я всё перечислил, пришлось обратить свой взор на губы, глаза, зубки, сердце. Я медленно очерчивал кончиком указательного пальца ее нежный животик. А потом повторял: "живот, живот, животик"…

Когда палец опускался в очаровательное углубление посередине, я шептал — "пупок, пупок, пупочек"…

* * *

Я уже предвкушал прелесть освоения более интимной лексики, как меня неожиданно охватил сон… Проснувшись на следующий день ни свет, ни заря, я сразу же попытался восстановить в памяти события предыдущего вечера. Я вспомнил, что опять неожиданно уснул, и мне снилась Лейла: я прикасался к ней, но мои руки не могли вспомнить нежности ее кожи. Ее милый образ за гранью бодрствования темнел и превращался в нечто неопределенное. Возможно, несоответствие возникало из-за того, что в моем подсознании гнездились тревожные мысли о будущем. Может быть, именно поэтому воспоминание о Ночи Любви с хрупкой девушкой было каким-то необъяснимо странным. И почему так неожиданно, на самом интересном месте я засыпаю? Слабость? А может быть, мне что-то подмешивают в питье? Надо проверить!

* * *

В полдень Фатима принесла мне небольшой телевизор, и я целый день переключал каналы, в надежде найти что-нибудь стоящее. Чаще всего показывали выступления исламских ортодоксов, митинги, шествия с плакатами, осуждающими американский империализм вкупе с израильским сионизмом и нравоучительные художественные фильмы. Если бы не бороды, не завернутые в черное женщины и не регулярные заунывные молитвы, можно было вообразить себя в Союзе на рубеже перехода к строительству социализма.

В конце концов, я остановился на телефильме, где показывали, как надо правильно отряхивать финиковые пальмы. Разлегшись на подушках, я стал готовиться к подвигу. Мне надо было собрать волю в кулак, чтобы вечером отказаться, о боже, от спиртного!

В тот момент, когда собранные финики начали ссыпать в ящики, мне пришла в голову мысль, что мне не стоит отказываться от вина. Надо просто его припрятать. Пригодится, да и отказ может вызвать подозрения у хозяйки. А для этого необходимо срочно найти какую-нибудь посудину, куда можно было бы слить любимый напиток Бахуса.

Захваченный идеей спасения спиртного, я немедленно вскочил с кровати и приступил к поискам. Такая посудина, высокая с узким горлышком фарфоровая вазочка, нашлась в небольшом, резном буфете. Оставалось найти пробку. Не найдя ничего подходящего, я решил сделать её из хлебного мякиша.

Незаметно наступил вечер. Поужинал я скромно. Вино припрятал и, довольный своими действиями, стал ждать Лейлу. Она появилась, и мы продолжили наши занятия по русскому языку. Однако всё это время я не мог смириться с мыслью, что на самом интересном месте мне придется бессовестно "заснуть". Но наклонности экспериментатора взяли верх над наклонностями сластолюбца и, как только моя рука коснулась узкой полоски ткани, разделяющей внутренние поверхности бедер девушки, я отвалился на подушку и засопел.

Через некоторое время Лейла легким движением одернула прекрасное прозрачное платье, нежно провела ладонью по моей голове и застыла в позе ожидания и смирения.

Неожиданно скрипнула дверь. Мощно "всхрапнув", я перевернулся на бок, лицом к двери и приоткрыл один глаз.

Сквозь ресницы я увидел, стоящую в проеме двери, Фатиму. Она грозно смотрела на Лейлу. Под тяжестью ее взгляда моя голубка прошла к двери с опущенной головой и исчезла. Хозяйка же выключила свет, сначала верхний, затем нижний, и затихла. Я стал дожидаться скрипа двери, подтверждающего ее уход, но вместо него услышал шорох: Фатима раздевалась!!!

Ее грузное тело проступало в сумраке расплывчатым белым пятном. Через секунду оно надвинулось на меня и легло рядом. Крепкий запах духов не мог скрыть запаха плоти полной женщины. Я попытался отодвинуться к стене, но Фатима, неожиданно ловко, обхватила меня руками и жадно притянула к своей обнаженной груди. Я, как загнанный зверь, стал лягаться и, брызжа слюной, повторять: "Нет! Нет! Нет!"

Но она продолжала молча гладить и целовать меня… Я кое-как вырвался, встал, перешагнул через ее извивающееся в экстазе тело и бросился к выключателю. Вспыхнул свет. На том самом месте кровати, где обычно сидела Лейла, лежала Фатима!

Её сумасшедший, застывший, желтый взгляд выражал ненависть и страх! Её белокожий, бугристый торс с обвислыми грудями был безобразен! Мгновение мы с ужасом смотрели друг на друга! Затем она вскочила, бросилась ко мне, извергая незнакомые, бранные слова. Наконец плюнула в ноги и, хлопнув дверью, убежала.

Нервная дрожь охватила меня. Я бегал по комнате, бил, ломал все, что встречалось на пути. Но очень скоро в моих руках оказалась высокая, с узким горлышком, фарфоровая вазочка… Я выпил почти половину её содержимого. К счастью, виски был крепкий и содержал так необходимое мне сейчас снотворно-наркотическое вещество. Захмелев, я сбросил оскверненную простыню с кровати и улегся. Под кроватью в пределах досягаемости стояла ваза с виски. Время от времени я отхлебывал из неё, пока не забылся крепким сном.

* * *

А когда очнулся, понял, что совершил нечто непростительное. Я лежал в чулане! Дневной свет еле пробивался через крошечное оконце. Все изощрения цивилизации находились здесь же. На полу стояла миска, из каких обычно кормят собак. В ней было немного воды. Прошло двое суток. Лишь в начале третьих, под дверью появилась немытая жестянка из-под брынзы. В ней лежал кусочек лепёшки. На четвертый день на минуту появилась Фатима. Она подошла ко мне вплотную и выкрикнула на фарси громко и решительно:

— Есть Фатима — есть Лейла! И добавила по-английски, показав сначала на себя, а потом в сторону двери:

— Будешь заниматься со мной любовью, выйдешь отсюда!

Догадавшись, что до меня дошёл смысл, сказанного ею, она развернулась и вышла.

Что же мне делать? Судя по всему, сам, не ведая того, я дважды занимался с Фатимой сексом, и мне всего лишь предлагается продолжить общение по отработанной схеме. В обмен я получу совершенно необходимую для меня возможность видеть Лейлу…

А если я откажусь? Получу яд в пищу? Или меня выдадут полиции, как грабителя или контрабандиста? Удавкин, наверное, постарался, и меня ищут.

Итак: Лейла — вечером, Фатима — ночью: "Спокойной ночи, дорогая Лейла, с добрым утром, милая Фатима…" Или: "Дорогой, мама уехала в Забол за виски и уступила мне свою очередь!"

Но вероятнее всего: "Лейла заболела, и целую неделю ты будешь мой!" Куда не кинь, везде клин! Выхода нет!

Кстати, о выходе! Я, попав в "гарем", ни разу не подумал о попытке выхода из комнаты через дверь.

Что со мной? Мозг расплавился? Прочь наваждение!

Фатиму по тыкве и в ковер. А сам на волю! Устроил себе райскую жизнь: дыни с вишнями, девочки на сладкое. Попки, стройные бедра, божественные губки… "Одиссей" хренов!

А вообще-то, иранская тюрьма, наверное, похуже будет, И. говорят, в ней долго не сидят… Так, может быть, поселиться здесь навечно? Фатима станет старшей женой, Лейла — любимой, а там, смотришь, и третью заведу! Здешние законы это разрешают. Детей я люблю, да и они ко мне всегда тянулись. Открою лавку, заведу верблюда, назову его Васькой и буду молоком из блюдечка поить и ездить по улицам Захедана на вечернюю молитву в окружении двенадцати детишек…

Как сказал бы Сашок Свитнев: "Сон в летнюю ночь"!! И никуда, видимо, от этого не денешься. Только в тюрьму или к стенке.

Как бы сдаться достойно? Спустить на тормозах. Поломаться немного, потом согласится…

Лишь бы не передумали эту гадость в вино подливать!

И тут из меня полез непричёсанный сюр.

"Если Фатиму одеть по моему вкусу… Бельишко кружевное — черное или красное… Чулки на поясе… Черные, в мелкую сеточку… И красные туфли сорок первого размера с изящными каблуками в двенадцать сантиметров…

Очень эротично получиться! Живот, правда, немного бугрится. Ничего! Посадим на жёсткую диету! Литр воды и одна лепёшка в сутки! Осталось придумать, какой на неё надеть бюстгальтер.

Конечно Чёрный! Из кожи! С красными кружевами по периметру! В области сосков сделать отверстия и накрасить их помадой алого цвета! Недурно! Следующий этап преображения — боевая раскраска! Главное, не путать вечерний макияж с дневным! И ночной с вечерним!

Яркие губы, серебристые тени, длинные ресницы, брови — вразлёт, скулы тронуты шоколадными румянами…

Не забыть выжечь родинку, как у Мэрэлин Монро и обесцветить волосы! Усы завить, как у Пуаро, выпить бутылку крепкого вина и:

"Если вся моя родня будет ей не рада,

Не пеняйте на меня — я уйду из стада!"

Как правильно сказал один умник: "Некрасивых женщин нет! Есть мужчины со скудной фантазией!"

Господи! Самец, какой самец! Рядом Лейла — юная, земная, неповторимая"…

* * *

Успокаивает одно. У всех есть "Серебряный Ключ"! Даже у юных школьниц, не говоря уже о бледных монашках. О мужчинах и женщинах, прошедших "университеты" Брака и говорить не стоит… "Золотой Ключ" держал в руке каждый…

Помню, водителю Женьке понадобился срочный ремонт машины. База находилась в Ташкенте. Моя жёнушка Ксения изъявила желание его сопровождать: "Нельзя одного шофера через два перевала отпускать!"

Ну и до свидания! Пару дней я повздыхал, а на третий — с закадычным дружком Борей Бочкаренко пошел к Сонечке, подруге Ксении. А куда деваться, если законная супруга больше беспокоится о шофёре…

Софи — стройная, ладненькая, всё французское, всё на месте, ну прямо "сахарная тростиночка, кто тебя первый сорвет!"

Бомонд проходил на самом высоком уровне! Мы были "Джентльмены", а хозяйка — "Леди".

Как мы попали в Борькину квартиру, — я не помню, так как у Сони много и долго пили. У Бори добавили нечто, напоминающее домашнее вино. На чём настоянное, — уже было неважно!

Потом мы помогли Сонечке взгромоздиться на столик… Танец живота в костюме праматери Евы был бесподобен! Красноречиво играющие бёдра и трепещущая попка, оставили в моём сердце след на всю оставшуюся жизнь!

Потом мы дружно, втроём упали в постель. Но орудие сладострастия моё и друга Бори "почило в бозе"…

Отчаяние охватило нас и подняло до невиданных высот, в употреблении ненормативной лексики… А наша дама, периодически проверяя соответствующие места, хохотала до поросячьего визга. Банановый ликер с шампанским сделали своё черное дело…

Когда пришло время расходиться, выяснилось, что у Софи пропала нижняя часть интимного туалета. Искали везде. Только что собак не звали…

На следующий день, жена Бори обнаружила эту деталь в щели между матрасом и спинкой кровати. Я точно помню, что искал там.

Что можно сказать?

Обычная шутка свободной женщины — "расписаться" в семейном гнезде своего бой — френда!

* * *

"Разврат, так разврат… — подумал я и решил сдаться обстоятельствам,

Поплаваю пока в этой мутной водичке! Со временем можно будет оценить обстановку в доме и решить, что делать дальше. Хотя, честно говоря, у меня совсем не было желания оставаться в этом омуте. Интересно, мужики у них есть или нет? Что за пламенная страсть к чужаку? А Лейла-то на иранку совсем не похожа!

Столько вопросов и не одного ответа!

Интересно, думают меня кормить в этом "пансионе" или нет?

Я начал биться в дверь кричать:

— Эй! Ты, жирная индюшка! Иди ко мне! Не бойся!

На этом эпитете дверь отворилась, и я увидел Фатиму. Несколько секунд она удовлетворённо созерцала меня, затем поджала губы и предложила следовать за ней.

По застланному коврами коридору мы прошли в богатую беломраморную ванную комнату. Все было знакомо… Да, похоже, именно отсюда, я начал свое вхождение в плотские радости и муки. Вокруг были зеркала, по углам стояли вазы с прекрасными цветами. Фатима царственным жестом указала мне на необыкновенно широкую ванну, больше похожую на бассейн, и вышла.

Я разделся и плюхнулся в воду. Пока она была чистой, я глотнул немного. Вкус оказался бесподобным! Вероятно, вода была из местного источника.

Неожиданно, словно облачки, ко мне "вплыли" три девушки в прозрачных голубых шароварах и рубашках. Лейлы среди них не было. Да простит меня, радость моих глаз, но я скоро забыл о ней! Девицы окружили меня и начали совершать омовение.

Довольно быстро я освоился и стал легкомысленно заигрывать с ними: брызгать водой на одежды, шлёпать по попкам, касаться прелестных маленьких грудок, и затащил сначала одну, а затем и остальных в воду.

И конечно, мой организм адекватно прореагировал на происходящее…

Девочек "это" привело в неописуемый восторг, и они начали что-то шептать, указывая пальчиками на то, что я пытался прикрыть от их пытливых взоров. По их виду нетрудно было понять, что они уговаривают друг друга познакомиться со мной поближе. "Эти румяные яблочки недалеко от яблони попадали" — томно подумал я и улыбнулся. Наконец, одна из них, брызнув мне в лицо водой, устремила прелестную ручку в воду и неожиданно для меня, ловко схватила "предмет моей гордости" за основание и медленно заскользила пальчиками к узлу сплетения моих нервных окончаний.

"Хорошее не может продолжаться долго", — подумал я, и тотчас дверь ванной комнаты распахнулась…

Перед нашей развеселившейся компанией маячила зловещая фигура Фатимы — единственной владычицы моего фаллического "столпа"!

И тут меня понесло:

— Подлая, ненасытная тварь! Ты что, думаешь, я продамся за кусок лепёшки?

Ведьма молчала. А до меня дошло, что она ничего не поняла, и решил изменить тактику своего поведения.

Шлепнув, ближайшую девушку по уже застывшей попке, я вылез из ванны и в чем был, не торопясь, пошёл в свою комнату… Она сверкала чистотой. Я бросился на тщательно застланную постель и отдался мыслям:

"Не готов я бежать! Куда? Как?! Да! В штольне было всё ясно!"

Жаль, рассказать будет некому. А ведь в этом вся соль! Влипнешь куда-нибудь, выскочишь, не знамо как, и балдеешь потом, рассказывая о приключениях, чуть не сведших тебя в могилу. Может быть, и сейчас выберусь. Главное — не отчаиваться!

Я хмыкнул. "Нашлись бы придурки лечь на мое место! Ха-ха!"

Мои размышления были прерваны нежным прикосновением чьей-то ручки. Я раскрыл глаза и увидел рассерженное лицо Лейлы. Её очи сверкали словно угли…

"Да не ревнуешь ли ты? — пришло мне в голову. Ну и ну! На "Поле брани" вступают Юность и Красота Газели против Хитрости и Похотливости старой Крысы! Что же мне делать? Надо просто отдаться в руки Его Величество Случая — решил я. А пока я буду взирать на их бой с высоты своего ложа! Вперед, моя дорогая девочка!"

Лейла, уловив мои мысли, несколько раз больно толкнула меня кулачком в бок, заплакала и убежала.

Я многое повидал на своем веку и потому многое воспринимаю холодно, если не равнодушно. Я могу хладнокровно взирать на растерзанную человеческую плоть, часто равнодушен к чужой боли, чужому горю, но тихие женские слезы берут меня за душу цепко и глубоко.

Вечером, после ужина, Лейла не пришла. Я лежал, переваривая обильный ужин, запитый бутылкой апельсинового ликера. Мысли о причине замены "тюремной администрацией" виски на дамский напиток — будили во мне противление злу. Я медленно выпил остаток ликёра и заснул. Ночью ко мне пришла грузная женщина, и я зло и быстро изнасиловал ее…

 

7. Подготовка к побегу.

Проснувшись, я сразу же сел за дверью в засаду. Как только она приоткрылась, и я увидел ненавистную черную фигуру, вся злость, накопившаяся к этой женщине, бросила меня вперед. Я схватил, бешено сопротивлявшуюся Фатиму за жирные плечи, втащил в комнату и толкнул на пол. Она хотела подняться, но я пнул ее в мягкий зад и потом с огромным удовольствием, но не сильно — в пах. Трофей тут же успокоился и, жалобно всхлипывая, распростерся у моих ног.

Как только мой взгляд, блуждающий от перевозбуждения, остановился на желтых глазах Фатимы, у меня зачесались руки! Собрав волю в кулак, я с ненавистью хлопнул её по жирным щекам. Её взгляд взаимно выражал ненасытное желание сию минуту выпить мою кровь, а тело расчленить на мелкие кусочки! Подумав, чем бы достать Хозяйку, я с наслаждением заткнул ей рот своим носком! А когда она начала, словно змея, извиваться, я с чувством глубокого удовлетворения закатал толстуху в пушистый персидский ковер!

Кокон с Фатимой оказался большим, поэтому я изрядно попотел, пряча его под кровать. Случайно взглянув в зеркало, я подмигнул своему двойнику, и вышел из комнаты в поисках Лейлы.

В коридоре я сразу же столкнулся с ней. Она в безотчетном порыве подалась ко мне, обняла нежно и страстно поцеловала в губы.

Не медля ни секунды, мы вернулись в комнату.

Увидев под кроватью сверток, с торчащими из него ногами матери, она подошла и, взявшись за массивную резную спинку ложа, качнула несколько раз.

Свёрток взвизгнул, хрюкнул и затих. Лейла озорно улыбнулась, взяла меня за руки и мы, любуясь, друг другом, опустились на кровать. Под ней раздались какие-то нечленораздельные звуки, но мы не тратили на них своё драгоценное внимание.

Мы прилегли на подушки. Я боялся ее целовать — одно прикосновение ее губ — и я надолго забуду обо всем на свете. Расслабиться даже на минуту я не имел права. Надо бежать скорее из этого дома! Вполне возможно, что сёстры Фатимы уже вызвали полицию.

— Кто еще живет в доме? Кроме тех, кого я знаю? — смущенно отстранившись от Лейлы, спросил я по-русски.

— Ти, я, систерс, мой мама, её систерс, — перечислила Лейла, загибая свои маленькие розовые пальчики.

— Мой мама болеть. Она любить европейский мужчина. И брать их в дом. Все мой сестра иметь белый папа. Мой папа быть франсмэн. Он искать ойл. Мама брать папа в Тегеран.

— Ну и ну… Женщина — Дракула!

— А кто здесь бывает, кто еще?

— Брат Шахрияр. Он любить меня. Он ходить ночь твой офис и брать твой паспорт.

— Шахрияр? Наш рабочий? — удивленно спросил я.

Этот высокий, крупный парень, младший сын богатого и плодовитого полу-белуджа, полу-иранца был хорошо мне знаком. Он иногда подменял шофера в маршрутах. Любил приезжать утром на работу на белом отцовском "Мерседесе".

Покоренный красотой Индии, Шахрияр мечтал там жить и учиться. Но отец пока не давал ему денег. Считал эту затею несерьёзной.

— Шахрияр, Шахрияр! Ты знать его хорошо. Надо бежать отсюда. В Россия. Здесь тебя… — подбирая слово, запнулась Лейла и не найдя его, склонила головку к плечу и жестом изобразила веревку.

— Бежать? — воскликнул я и показал бег, быстро двигая указательным и средним пальцами. — Как? На всех ваших дорогах стоят солдаты. Меня схватят на перовом же посту. Она весело и чуть презрительно засмеялась. В действительности, местные мафиози давно отработали способы нелегального перемещения по стране. Мне рассказывали о проселочных дорогах, по которым можно попасть куда угодно, хоть в Тегеран.

Ночью, не зажигая фар, по ним с бешеной скоростью мчатся контрабандисты и поставщики дешевой афганской рабочей силы. В Иране на крупных заводах не хватает рабочих рук.

Нелегалы и контрабандисты безбоязненно перемещаются даже днем — на рейсовых автобусах. Шофер останавливает автобус в километре от контрольно-пропускного пункта, высаживает нелегалов и едет дальше.

Проверка на пунктах длится не меньше часа. За это время высаженные джентльмены успевают, не спеша, обойти КПП и вовремя прибыть на посадку к заранее условленному месту.

Однажды, близ Ираншахра, славного пальмово-духанного городка, я наблюдал любопытное зрелище. Наша машина сломалась — лопнул картер, и мой отряд в течение двух часов любовался красотами расстилающегося вокруг Джаз — Муриана, одной из самых жарких пустынь мира. Мимо нас на большой скорости проносились машины. Одна из них — "Тойота" с кузовом, полным людей — остановилась на минуту, не больше, в сорока метрах от нас, над водосбросной трубой. Люди в пуштунских головных уборах быстро оставили машину, спустились с насыпи и… скрылись в этой самой трубе. Сидели они в ней, не вылезая, около получаса. Потом приехала та же самая машина и увезла их.

— На заправку ездила. Там всегда солдаты — объяснил мне Фархад.

К слову сказать, в том же Ираншахре, мне приходилось близко видеть и неудачливых "гастарбайтеров " — под дулом автоматов афганцев вели в комендатуру. Весёлых рабочих — среди них не было.

Посмеявшись вволю, Лейла придвинулась ко мне, обняла и поцеловала в губы.

— Я буду прятать тебя сюда, — игриво показала она себе за пазуху и нежно улыбнулась.

— Там я готов сидеть всю жизнь, — ответил я и чмокнул ее в шею.

— Но трус никогда там не будет!!!

— Вот как? Это меняет дело… За это можно все отдать, как сказала одна наша замечательная певица. Ну а ты что? Мать ведь тебе не простит, а?

— Я пойти и ты пойти!

— Ты хочешь бежать со мной!? Да я — бич! Авантюрист поневоле! Ты пропадешь со мной! Я ничего не имею!

— Ты иметь я!

— Ну, ну! Я привыкну "дышать" тобой, а ты исчезнешь! Ты такая красавица! Да и лет тебе — всего восемнадцать. А самое главное — не пройдет и месяца, как ты, вместе со мной попадёшь в какую-нибудь историю и пожалеешь, что на свет родилась…

— Иншалла!

— Ну, ты даешь! А виза, загранпаспорт? Да тебя схватят на границе. А меня шлепнут или в тюрьму запакуют.

— Мы идти Мешхед. Я все делать сама. Ты смотреть я.

Я смотреть ты. Я любить ты.

Ты ничего не знать. Тебя давно искать полис.

И сбивчиво, переходя с одного языка на другой. Лейла передала мне рассказ Шахрияра.

Оказывается, задолго до того, как контрабандисты подкатили ко мне с просьбой переправлять через приграничные районы опиум, Удавкин не имел мужества отказаться от подобного предложения, и сделал несколько рейсов. Он быстро привык к легким деньгам. Когда же меня похитили, Фархад сказал своим боссам, что я связался с наркодельцами, что-то не поделил, и меня шлепнули.

Боссы предположили, что я работаю на контрабандистов, переполошились, надавили на Сергея Егоровича, и тот раскололся. Вместе они придумали идти в администрацию провинции с тем, чтобы сдать меня, как они думали, мертвого. Так они рассчитывали укрыть связи Удавкина с наркомафией, и попытаться спасти многомиллионный контракт, с правительством провинции!

В конце своего сбивчивого повествования Лейла всхлипнула и уткнулась мне в грудь лицом. И что-то окутало нас. Нахлынувший прилив необычайной нежности отражался в наших глазах. Мы ласкали её, как некое восхитительное существо, которое своей энергией потеснило все наши страхи и заботы. Каждая миллиметр моей кожи стремился вновь и вновь соприкоснуться с Лейлой, чтобы восторженно воспламениться в бесконечном узнавании…

Прошла вечность, прежде чем мы оторвались друг от друга. Полчаса мы приходили в себя, распластавшись на полу…

"Чувство двоих не терпит привыкания, — думал я, прислушиваясь к учащённому дыханию Лейлы.

Оно не должно распыляться в Пространстве и Времени. Сжавшись под воздействием Взаимного тяготения в крошечную Звезду, оно светит двум бьющимся Сердцам, и не даёт угаснуть Пламени, дающему начало Новой Жизни!

Звонкий смех прервал мои грустные мысли. Это моя птичка вспомнила о матери! Вдвоем мы вытащили рулон с бедняжкой из-под кровати и перенесли в другую комнату.

Я развернул ковер и "бедная, несчастная" женщина предстала перед нашими глазами… Лейла со слезами бросилась к ней, обняла и начала гладить своими маленькими ладошками ее голову, плечи, утерла выступившие материнские слезы. Потом, поцеловав ее в лоб, поднялась и, взяв меня за руку, повела из комнаты.

По дороге в садик она, не спеша, изложила наши дальнейшие планы. На их семейном "Лендровере" мы должны ухать в Мешхед. До приграничного с Туркменией города надо ехать около двадцати часов. С нами поедет Шахрияр. Он будет сопровождать меня в обходах. В тот момент, когда мы обсуждали возможные нештатные ситуации, появилась одна из сводных сестричек новоиспечённого "Колобка". Она принесла одежду — широкие штаны и длинную рубаху с разрезами по бокам. Облачившись во всё белое, и покрасовавшись перед зеркалом, я твёрдо решил прогуляться в этом наряде по Москве. Однако через пару секунд добавил вслух: "Если буду жив…"

Вечером, перед тем как лечь спать, Лейла решила попрощаться с матерью. Я увязался за ней и, как оказалось, не напрасно. Лишь только мы вошли в комнату, на меня бросилась Фатима. В её руках сверкал длинный кривой нож. Если бы Лейла не оттолкнула мать в сторону, исход оказался плачевным. Вырвав нож, я крепко выругался, сорвал портьеру и связал злодейку.

— Вот дрянь! Если бы я не пошел за тобой, она убила бы тебя!

— Она больной! Многа лекарства нада! — лепетала моя возлюбленная.

— Понятно! Капли от бешенства гениталий ей надо! Три раза в день.

Тут Фатима, лежавшая у нас под ногами, жалобно застонала и открыла глаза. Они остановились на мне и вспыхнули ненавистью.

— Я убью тебя, все равно убью! — Брызжа слюной, зашипела она на привычной для моего уха смеси трёх языков.

— Ты не уйдешь от меня, не спрячешься! Я найду тебя, везде найду!

Укрыв Фатиму одеялом, мы ушли в мою комнату. Ночь пролетела, как одно мгновение…

 

8. Побег. Ведьма на колесах. Прощай, Белуджистан!

Ранним утром следующего дня нас разбудил, доносившийся из гостиной, голос Шахрияра. Лейла быстро поднялась и побежала умываться. Я тоже вышел к её брату. Он похлопал меня по плечу своей громадной ладонью и повел завтракать. К восьми часам мы были готовы к отъезду.

За руль села Лейла, мы же с Шахрияром разместились на заднем сиденье. Первый КПП был в десяти минутах езды. Он стоял на дороге Захедан — Забол, и мы объехали его задворками. Со вторым КПП было сложнее, так как он располагался на выезде из Захедана.

Невысокие хребты гор были разделены широкой долиной. Нам с Шахрияром пришлось идти туда. На протяжении всего пути мы хорошо видели КПП с огневыми точками, шлагбаумом и вереницей машин по обе его стороны. Белуджистанская башня с крупнокалиберным пулеметом белела далеко в отрогах противоположного хребта. Может быть, сейчас оттуда молодой иранский солдат, наблюдая наш маневр в бинокль, спрашивает своего командира о необходимости сообщения этого факта на КПП. Но телефона, скорее всего, у них нет, рации тоже — и это обнадёживало.

"Конечно, построили эту башню не зря!" — подумал я и вспомнил, что около месяца назад проезжал мимо аналогичного чуда местной фортификации: Большой четырехугольный мешочный редут с башенками по углам. В пустыне, вдалеке от больших дорог и населенных пунктов. Мираж, да и только…

Крепости и башни мгновенно растаяли в знойном воздухе, и я увидел, что наша машина преодолела блок-пост. Но, не доехав до намеченного ранее места встречи около полутора километров, неожиданно остановилась. Немного погодя из нее вышла Лейла, Она открыла капот и начала копаться в моторе.

— Вот этого нам не хватало! — вырвалось у меня.

Не успев добавить к сказанному волшебные слова: "…Твою мать!" — я услышал у себя за спиной взволнованный голос Шахрияра:

— Руслан! — Но я уже и сам видел, как с КПП к нашей машине рванули два джипа, полные людей в военной форме.

Подъехав, солдаты высыпали из машины и окружили Лейлу. Через минуту трое солдат уже что-то делали, погрузив руки во чрево "Лендровера". Лейла в стороне о чем-то болтала с офицером. На первый раз все обошлось, и через полчаса мы мчались к свободе со скоростью 120 километров в час.

Дороги в Иране всегда вызывали у меня зависть. 120 — 150 километров выжимаются хорошей машиной без напряжения. В придорожных лавочках всегда в наличии полагающиеся дорожные и придорожные аксессуары и косметика. А если трассу решено обновить или отремонтировать, то старую не закрывают. Просто рядом прокладывают новую. Правда, практически нет придорожных шашлычных и мест, где можно "побыть" одному…

Хотя в старину эти заведения явно были. Довольно часто нам встречались живописные развалины караван-сараев. Глиняные, с размытыми дождём крышами, они напоминали о том, что не всегда транспорт двигался с нынешней скоростью. По обе стороны дороги расстилалась пустыня. Лишь вдали виднелись густо рассеченные темными и красноватыми гранитами, причудливые складки гор.

Я, забыв обо всем, не мог оторвать глаз от этого чуда природы. Шахрияр вывел меня из геологического экстаза, предложив совершить очередную прогулку вокруг КПП. Мы удачно проделали этот привычный уже "ход конем" и ушли в сторону от больших дорог.

После прогулки за баранку сел Шахрияр. Было видно, что ему хорошо известны эти места: он уверенно вел машину по петляющей грунтовке и раздумий сворачивал на развилках. Дорога во многих местах была засыпана песком. Рядом, на северо-западе простирался Дашти-Лут — пустыня, славящаяся своими бурями.

Мы сидели с Лейлой, обнявшись, и она рассказывала мне об отце.

Он был геологом — нефтяником и работал по контракту с известной иранской фирмой. Мать познакомилась с ним в Тегеране, на приеме у одного из родственников. Когда их роман был в самом разгаре, грянула Исламская революция. Фатима, старшая дочь богатого торговца, не приняла перемен. Слишком многого они ее лишили: ежегодных поездок на фешенебельные западные курорты Майами, Ниццы, Рио-де-Жанейро, ночных увеселений в барах и ресторанах Тегерана, приемов в шахском дворце, где она демонстрировала немыслимо дорогие наряды и драгоценности.

В период антиамериканской кампании любовника Фатимы на всякий случай обвинили в шпионаже в пользу США и разыскивали по всему Тегерану.

Они уехали в Захедан. Уже на подъезде к нему, глубокой ночью, их машина на полной скорости врезалась в оставленный на дороге асфальтовый каток. Француз отделался царапинами, а Фатима, сидевшая за рулем, получила многочисленные ушибы нижней части тела и сильнейшее сотрясение головного мозга. Она выздоровела, но со временем стало ясно, что у неё практически полностью утрачено чувство привязанности к дочерям, а сексуальность вкупе с агрессивностью стали преобладать над всеми остальными желаниями.

Когда всё более — менее успокоилось, отец Лейлы решил вернуться на Родину, но не тут-то было. Фатима понимала, что, с отъездом любовника, она потеряет последнюю связь с милой ее сердцу прошлой жизнью.

Уехать с ним она не могла, потому что отец Фатимы к тому времени разорился и не мог обеспечить ей сносного проживания на Западе. И бедному французу пришлось жить в Иране ещё около полутора лет. За это время он ослаб физически и морально. Однако нашёл в себе силы организовать побег. Ночью, он тайно покинул дом, а потом его переправили в Пакистан.

К этому времени Фатима уже ждала ребенка от австралийского геолога, выполнявшего съемочные работы в Белуджистане. Потом были другие любовники, и от всех она рожала. Не считая несчастного француза, я был шестым невольником женщины с неуёмной потребностью острых сексуальных ощущений.

* * *

После рассказа Лейлы мы надолго замолчали. Я стал смотреть на дорогу и увидел знакомые места. Это было месторождение меди Чехелькуре — то самое, выпотрошенное в глубокой древности, в копях которого я совсем недавно отбирал пробы на золотоносность. Незадолго перед тем, как очутиться в яме, прикрытой сверху автомобильной дверью. Как знать, не побывай я в этих краях, пришла бы мне тогда в голову мысль искать выход из моей темницы? Наверняка не пришла бы! И тогда, может быть, все было проще: без побега, без Лейлы и без этого путешествия…

Подержали бы деньков пять в штольне, а потом выпустили, добившись согласия на плодотворное сотрудничество… И мчался бы я сейчас куда-нибудь не с милой моей Лейлой, сладко вздремнувшей на моем плече, а с Сергеем Егорычем и наркотиками в китайском термосе. Брр…

Проехав знакомые горы, мы взяли курс на запад, и очень скоро нас обступил Дашти-Лут… Пересыпанные песком участки дороги встречались все чаще. И нам пришлось снизить скорость сначала до восьмидесяти, а потом и до сорока километров. Удовольствие от такой езды очень небольшое, и нам захотелось размять ноги и перекусить чем-нибудь горячим.

Вероятность привлечь чье-нибудь внимание в пустыне, была мала. Но мы решили все же перестраховаться и стать где-нибудь в укромном месте. Бережёного — бог бережёт. Таким местом мог быть невысокий горный массив, протянувшийся параллельно дороге. Однако тратить время на трехкилометровый крюк туда и обратно мы не захотели и решили дождаться, когда, дорога прижмётся к горам. Через тридцать километров пути мы увидели углубление в скале. Недолго думая, Шахрияр направил машину в это укромное местечко.

Солнце уже прилепилось к горизонту, окрасив его зловеще — багровым цветом. Поставив машину метрах в ста от дороги в широкой ложбине с ровным и каменистым дном, мы расстелили байковое одеяло, и вытащили из сумок все, что у нас было съедобного. Оставив спутников сооружать бутерброды, я пошел искать сухие сучья для костра.

"Чай не пьешь, — откуда силу возьмешь?" — говорят на Востоке. Несколько минут Шахрияр удивленно смотрел, как я ломаю ветки кустарника, потом широко улыбнулся, залез в машину и достал из-под сиденья маленький газовый баллон. Повозившись несколько минут, он надел на него сверху какую-то насадку, зажег огонь и поставил на него чайник. "Совок даже в Иране остается совком", — прочитал я у него в глазах. Допивая вторую чашку чая, я лениво раздумывал, закуривать сигарету или нет. Но как только я решил, что спешить не надо, сидевшая рядом Лейла вдруг вскочила на ноги и стала напряженно вслушиваться и вглядываться в сторону дороги. За ней вскочили мы и увидели вдалеке клубы пыли и красную машину, мчащуюся на бешеной скорости…

— Это наш авто, — сказала она, растерянно качая головой.

— Мама ехать, меня брать!

Не успела она закончить фразу, как на том месте дороги, где следы наших шин сворачивали на обочину, раздался скрежет тормозов. Через мгновение машина, за рулем которой я увидел пригнувшуюся Фатиму, съехала с дороги, и, набирая скорость, помчалась к Лендроверу! Не успели мы отбежать в сторону, как раздался скрежет металла! На полном ходу "Форд" Фатимы врезался, вынесенным вперед самовыгаскивателем, в нашу машину.

Затем она отъехала задом метров на пятнадцать-двадцать, остановилась на мгновение, выбирая подходящий момент для смертельного удара, и на третьей скорости вонзила лебедку в бок, многострадального "беглеца". Завороженные и оцепеневшие, мы проводили взглядом, быстро удаляющийся к горизонту, "Летучий Голландец"…

Я был уверен, что после второго удара Фатима вылезет из своего штурмовика, как минимум, с малайским ножом в зубах, но ошибся.

Наше потрясение продолжалось недолго. Его снял запах горящего бензина. Мы, как один, повернули головы к "Лендроверу" и, увидев робкие еще языки пламени, бросились прочь! Вслед нам ударила горячая взрывная волна, сбила с ног и бросила в песок! Первым после потрясения высказался Шахрияр. Расстроено качая головой взад — вперед, он сказал по-русски: "Приехали! Сливай вада".

* * *

Я знал, что в Иране многие автомобильные термины; "бензин", "мотор", "тормоз" и другие заимствованы из русского языка со времен знаменитой Конференции Стран — Союзниц, проходившей в 1943 году. Тогда в Тегеране, несколько месяцев квартировала спецдивизия, обеспечивающая безопасность Советской делегации…

Сейчас же, эти хорошо известные на российских дорогах слова означали абсолютно буквальные вещи! Мы остались в пустыне без колес, воды и еды! А до ближайшего населенного пункта или КПП около 100 километров! Надежда, что мы встретим какую-нибудь машину в пустыне, вдалеке от основных дорог, была мизерной. По крайней мере, последние четыре часа езды мы не видели ни единой. Значит, нам остается только одно — пройти эти километры или погибнуть.

Пока Лейла что-то оживленно обсуждала с Шахрияром, я провел учёт продуктов и воды, сохранившихся после прерванного ужина. Получилось, что у нас на настоящий момент имеется: три листа лаваша, полбанки, пахнущего бензином тунца в масле, полпачки галет, две бутылки "Парси-Колы" и литр питьевой воды в сплавившемся пластиковом бидоне. Этого вполне хватит на четыре дня. Но вынесет ли Лейла, моя хрупкая тростиночка, стокилометровый переход по пустыне?

Мое воображение рисовало ее безжизненное тело, распростертое на песке, ее изможденное серое лицо, ее потухшие, мечтающие о смерти глаза. Нет, нет! Только не это. Я этого не вынесу! Что угодно, но только не смерть! Я согласен на все — на сдачу властям, черту, дьяволу, готов не пить, не есть, нести ее на руках, готов остановить любую машину, если таковая, по воле Аллаха покажется, на этой, забытой даже чёртом дороге!

Брошусь к машине Фатимы! Если, конечно, она вновь появится и возьмёт нас в плен.

Поговорив несколько минут, Лейла с Шахрияром подошли и, стараясь не смотреть мне в глаза, сказали, что, по их мнению, надо идти к ближайшему поселку, а там уже действовать по обстоятельствам.

Я улыбнулся, хлопнул по плечу Шахрияра, потом нежно обнял Лейлу. Эта лирическая пауза, закончившаяся долгим поцелуем, придала мне уверенности в благополучном исходе нашего, как говориться, совершенно безнадежного предприятия. Затем мы все вместе подошли к дымящейся еще машине, покидали в рюкзак сохранившиеся продукты и затопали по пыльной дороге.

Скоро стемнело, и опасность сбиться с пути стала очевидной. Мы отошли метров на пятьдесят в сторону от дороги, расстелили уцелевшие одеяла и легли спать.

Я проснулся раньше всех и стал прикидывать, сколько километров мы прошли вчера. Час ходьбы — это километров пять. Значит, нам осталось идти, по крайней мере, ещё девяносто пять…

С этими невесёлыми мыслями я поднялся и внезапно услышал шум машины, несущейся на огромной скорости. Я обернулся и увидел красный "Форд" Фатимы…

Растолкав спящих товарищей, я бросился по направлению быстро приближающейся машины. "Дочь свою задавит, змея!" — мелькнуло у меня в голове. Она бы так и сделала: Но не Лейла была нужна Фатиме. Меня, раздавленного и истекающего кровью, мечтала видеть она на песке! Не отводя глаз от стремительно надвигающегося красного пятна, я приготовился к прыжку. "Пенальти наоборот! — сверкнула мысль. Главное — броситься в нужную сторону и "пропустить этот мяч"!"

Сначала я хотел уйти влево, но вовремя понял, что в этом случае под колесами "Форда" окажется Лейла с Шахрияром, Я сделал все наоборот! И крыло машины лишь скользнуло по моей ступне…

Поднявшись, я увидел, что мои друзья уже стоят на ногах в пяти метрах друг от друга и сжимают в руках увесистые камни. Фатима же быстро развернула "броневик" и опять бросилась в атаку…

Второй прыжок был менее удачным. На этот раз я прыгнул влево, но не с толчковой ноги. Резкий удар по стопам развернул меня по часовой стрелке и бросил под колёса… Но за моей спиной явно маячила тень "Госпожи Удачи". Я отделался лёгким ударом о диск. И сразу же вскочил на ноги…

К этому времени " моя пассия" совершала новый разворот. Перед последним ударом я увидел ее глаза — немигающие глаза кобры. Вернее это были датчики, посылающие в её холодный мозг данные о моем состоянии и положении в пространстве.

И я понял: пока у нее есть горючее и питьевая вода, она будет охотиться за мной. А жертвами, кроме меня будут Лейла и её друг.

Сквозь шум мотора, я услышал крик Шахрияра. Он кричал, обращаясь ко мне и махая рукой в сторону пустыни: Я ничего не расслышал. А Фатима неумолимо приближалась ко мне. Я мчался к небольшой ложбинке временного ручья. К моему великому огорчению — он оказалась с пологими берегами. Они не могли защитить от машины взбесившейся женщины. Фатима пронзала мою спину стрелами ненависти отвергнутой женщины. Только моя смерть могла утолить её гнев!

Распластавшись, после очередного прыжка на небольшом бархане, я понял, что имел в виду Шахрияр. Надо бежать в сторону песков! Там леди Макбет станет безопаснее полевки! И я стремглав помчался к песчаной равнине. Мне удалось опередить машину на секунду. Когда моё тело достигло безопасной зоны, "Форд'" резко затормозил и остановился!

Я показал преследовательнице классическую, красноречивую фигуру из двух рук. В глазах промахнувшейся охотницы я увидел ненависть, смешанную с упорством и решимостью достать меня даже под землёй!

Она врубила задний ход, затем развернулась и помчалась к Лейле! С помощью Бога или Чёрта я понял её намерения! Помутившийся разум Матери восстал против дочери! Она решилась размазать по солончаку, втереть колесами в грязь хрупкое, любимое мною существо!

Я бросился за машиной.

— Лейла! Лейла! Беги! Беги! — хрипел я, но Лейла стояла гордая и спокойная. Странно было видеть, что Шахрияр прохаживался рядом и не подавал никаких признаков беспокойства.

Подъехав к Лейле, Фатима резко затормозила, и только в этот момент я увидел, что девушка стоит за невысоким окопчиком из камней.

"Умница"… — подумал я и с легким сердцем пошел к ним.

Несколько минут мы стояли у границы песков и обсуждали ситуацию. Фатима отъехала к дороге и демонстративно завтракала. Она сидела, открыв дверцу и выставив левую ногу наружу. В руках у нее был большой гамбургер, в котором даже издалека можно было заметить пламенеющие кружочки помидоров и нежно-зеленые листочки сочного салата. Рядом краснел необъятный термос.

"В машине есть маленький рефрижератор. В нем она возит еду и многое другое", сглотнув слюну, высказался Шахрияр на английском.

Наконец мы решили, что ситуация остается достаточно отвратительной!

Голод, дневная жара и ночной холод вкупе с "дамокловым" мечом — Фатимой на колесах, будут снижать скорость нашего движения раза в два или три. Но делать нечего и мы медленно побрели вдоль кромки барханов. Февральское солнце было высоко, но всё равно было холодно. Ветер дул прямо в лицо. Наши спины, обращенные к югу, согревались солнечными лучами, спереди же все леденело.

Пройдя около десяти километров, мы остановились. Лейла обессилила и не могла идти самостоятельно. Глазки были полны слёз. Мы дали ей воды и уложили в защищенном от ветра месте. Я размышлял вслух:

— Нам надо пройти еще километров 85. Это пять — шесть дней. Мы не сможем преодолеть этот путь. Лейла не вынесет. Конечно, сегодня мы пойдем до упора, но побережем силы… Ночью ляжем спать, вернее сделаем вид, что легли спать, а сами пойдем на "охоту". Наша "амазонка" наверняка станет на ночевку поблизости, и тогда мы экспроприируем ее машину… Кое — что из моих слов Шахрияр понял. Он улыбнулся и одобрительно произнёс:

— О кэй!

— Всё, что нам надо сделать, так это изобразить крайнюю усталость и истощение. Это будет не трудно, — улыбнулся я, окинув взглядом "ощетинившегося" Шахрияра.

К ночи мы прошли еще километров десять. Лейла одолела лишь половину. Во второй половине дня мы по очереди несли ее на руках. Весь день справа от нас маячило красное пятно. Время от времени оно превращалось в машину Фатимы, или огромный гамбургер с сочными помидорами, или необъятный термос с красными хризантемами на боку и живительной влагой внутри… К вечеру я видел эти пятна везде — под ногами, на западе, востоке, и в небесах…

После захода солнца, до предела изможденные, мы упали на песок и через час, когда я пришел в себя, мысль о том, что сейчас надо идти искать где-то этот фантом, показалась мне идиотской. Но мы пошли. Шахрияр — на юго-восток, я — на северо-восток. Искали до полуночи. Потом мы искали друг друга и Лейлу. Когда нас опять стало трое, мы обнялись и дали слово больше не теряться…

Я наговорил им, что слышал вдалеке какой-то резкий звук, очень похожий на хлопок автомобильной двери. Они поверили и мы стали обсуждать, что надо будет делать, если завтрашней ночью мы найдем машину, а ее двери окажутся закрытыми изнутри.

На следующий день мы отсыпались часов до одиннадцати, а потом все повторилось. Половину пути Лейла шла, а потом мы ее несли. И опять около нас маячило красное пятно. Голод и жажда создавали внутри "космос", в котором отсутствовала даже "звёздная пыль"…

На третий ночной привал мы упали в шесть вечера. Я свалился так, чтобы можно было видеть дорогу со стоящей на ней машиной Фатимы, и позволил себе отключиться, удостоверившись, что она развернулась и уехала в южную сторону. По крайней мере, мне так показалось.

В девять часов наш бродячий хоспис в полном составе пришел в себя, и мы сели ужинать. Медленно, давясь, съели галеты и высохший лаваш, выпили бутылку "Парси-Колы" и стакан воды из оплавленной канистры. После ужина у нас осталось полтора стакана жидкости.

Если мы и этой ночью не найдем машину — нам конец!

На этот раз мы с Шахрияром решили искать машину вместе, тем более, что я видел в какую сторону уехала Фатима. Шахрияр шел по обочине дороги, а я в двадцати метрах восточнее. Видимость была около трёх метров, и нам часто приходилось останавливаться и вглядываться в какое — нибудь подозрительное пятно. Скоро нам стало холодно, потому что мы всю верхнюю одежду сняли, чтобы укутать Лейлу.

Примерно к середине ночи мы прошли километров пять-шесть, и поняли, что идти дальше нет смысла. На большее расстояние от места нашей ночевки Фатима не должна была уехать. Горючее в пустыне надо экономить

Далеко на восток от дороги она тоже не могла уйти — там, в предгорьях ездить невозможно. Может быть, она ушла на запад, в пески? Это было хитро и вполне в ее стиле.

Мы перешли на другую сторону дороги и побрели назад. И через два или три километра, потеряв уже всякую надежду, увидели в ложбине между двумя невысокими барханчиками темный силуэт Форда!

Как было условленно, мы, крадучись, подошли и положили по большому камню под его колеса. Заканчивая диверсию, мы не заботились о тишине, и конечно Фатима проснулась. Мгновенно оценив обстановку, она завела двигатель. но тщетно!

Попытка вырваться из наших рук не удалась! Шахрияр, выбил стекло водительской двери, открыл ее, поймал за волосы пленницу, вытащил наружу и бросил на землю.

Я не стал ее бить, хотя и мечтал об этом все последние дни.

Вместо этого, переступив через объятую страхом женщину, залез в машину.

Там, к своему глубокому удовлетворению, я обнаружил полные двадцатилитровые канистры с бензином, объемистую сумку, набитую всяческой снедью, портативный холодильник с котлетами, помидорами, виноградом и воду — около десяти литров.

Утолив жажду, мы на всякий случай связали Фатиме руки и помчались к Лейле. Мы нашли ее, замерзшую и бесчувственную. Отогрев девушку в машине, мы устроили пир, — съели содержимое нескольких банок, весь виноград, попили чаю и тронулись в путь.

Стоит ли говорить, что после этих, благополучно завершившихся приключений, мы забыли об осторожности и мчались вперед, не разбирая дороги и не обходя охраняемых перекрестков? И, конечно, поплатились…

Это случилось, когда наша машина, покинув пустыню, свернула на восток и оказалась в довольно узкой долине, сжимаемой скалистыми кручами.

Уже в третьем часу ночи, за очередным поворотом мы неожиданно наткнулись на баррикаду, построенную из бензиновых бочек, металлических штанг и откатавших свои километры — автомобильных шин. Я знал, что такие баррикады строятся на ночь там, где контрабандисты, ввиду отсутствия объездных путей, особенно не церемонятся со стражами границы и рвутся напролом.

Перекинувшись парой слов, Лейла с Шахрияром вышли к баррикаде, и тотчас к ним из темноты выступил солдат. Говорили они минут пять, потом солдат подошел к машине и стал рассматривать нас с Фатимой через открытое окно задней двери. С каждым мгновением мой перочинный ножик микрон за микроном, входил в брюшные жировые складки моей потенциальной тещи…

Затем солдат ушел в темноту и вернулся с младшим офицером. Шахрияр сунул ему в руки какие-то бумаги. Пошуршав ими в свете фар, офицер покачал головой и приказал съехать с дороги в сторону небольшого строения. Лейла подошла к машине и с растерянным видом сказала, что нас, из-за отсутствия у меня надлежащих документов на проезд, задерживают до рассвета. Утром они будут звонить на командный пункт и, конечно же, все немедленно раскроется — ведь я уже наверняка нахожусь в розыске…

Не успела она договорить, как на наблюдательном пункте часто замигал фонарик. С каждой новой вспышкой озабоченность офицера сменялась все большей тревогой. Он закричал что-то в темноту, потом замахал рукой Шахрияру. Тот, за несколько секунд добежал до машины, завел ее и начал спешно разворачиваться. Лейла впрыгнула уже на ходу в раскрытую мною дверь, и мы помчались прочь.

— Мы должен быть Мешхед утро, — отдышавшись, сказала мне Лейла на смеси трех языков. Теперь они знать, где мы и куда ехать.

— А что случилось?

— Они вся неделя ждать с боковой дороги много машина с наркотик и "Калашник" из Афган. Они видеть четыре машина с контрабандист. Нам говорил ждать сторона, пока все кончается. Но мы ехать быстро Мешхед.

— Замечательная идея! — обрадовался я. — Поехали! "Ба пеш, ба суй! Вперёд! К победе коммунизма! — как говорили в Советском Таджикистане!

К счастью, Шахрияр хорошо знал обходную дорогу и через двадцать четыре часа после пленения Фатимы, мы были в Мешхеде. Там нас разместили в просторном доме одного из многочисленных братьев Шахрияра. Разбитую неудачей и, казалось, сломленную Фатиму сразу же заперли в задней комнате. Меня переодели в европейскую одежду — джинсы, ковбойка, кроссовки и тоже спрятали от чужих глаз подальше. Но не одного, а с Лейлой. Наша комната была похожа на захеданскую. С мягкой королевской кроватью, передвижным столиком, с коврами, зеркалами и вазами! Не хватало только Иисуса с учениками…

Почему-то захотелось "пообщаться" с ними. Наверстать упущенное.

В Захедане мне было не до них. Земное начало взяло верх над Вечными ценностями. Напрягшись, я вспомнил глаза Спасителя. Они были грустны.

Он знал, что с ним будет. А я нет! В одно мгновение мне показалось, что я вечеряю со своими "братьями". И о Чудо!

Я вдруг понял, что всё будет хорошо! А главное — Лейла останется со мной!

* * *

В один прекрасный день, в дом неожиданно нагрянула полиция, и устроила обыск. Но мы были предупреждены и отсиделись над кухней в комнатке кухарки. Два часа мы лежали втроем под неширокой кроватью. Я лежал у стенки, Лейла — посередине, а Шахрияр — с краю. В общем, все обошлось.

Через день мы трогательно распрощались с ним. Шахрияр усадил тётю и покатил домой в Захедан. Три дня мы Лейлой не показывали носа на улицу. На четвёртый день за сто долларов, средь белого дня, нас переправили в Туркмению. Мы пробрались к ближайшей железнодорожной станции, сели в поезд и через три часа были на узловой станции.

На вокзале я подошел к пьяненькому русскому мужичку и честно все рассказал. Он посоветовал ехать в Узбекистан. Но Судьба преподнесла нам ещё один сюрприз…

Мы сели не на тот поезд!