Чмокнув в щечку Смирнова и дождавшись, пока он скроется в переходе к метро, Марья Ивановна заскочила в ближайшую кабинку общего пользования. Вышла она из нее уже не в обезображивающем сером трикотажном костюме и непритязательных позапрошлогодних босоножках (все это она надела, чтобы не возбуждать подозрительности супруга), но в обтягивающем коротком платье прямиком из Парижа и легких туфельках на высоком каблучке.
Опустив пакет с маскировочной одеждой в ближайшую урну, Марья Ивановна, сопровождаемая восхищенными взглядами дюжины прохожих, бросилась на проезжую часть ловить машину, хотя ресторан Эгисиани находилось в трехстах метрах от нее.
Ресторан оказался непритязательным – ничего обычного, ничего грузинского, так, средней руки заведение общественного питания, украшенное охотничьими натюрмортами, бутафорскими двустволками да покрашенными блестящим лаком муляжами голов оленей и сайгаков.
Окинув помещение пренебрежительным взором, Марья Ивановна, сказала вышедшему к ней метрдотелю, что хотела бы поговорить с глазу на глаз с владельцем ресторана господином Эгисиани.
Метрдотель осмотрел посетительницу схватчивым взглядом, сделал дежурно-радушное лицо и степенно удалился.
Марья Ивановна присела в глубине зала за прямоугольный шестиместный столик, огражденный от соседних безвкусными перегородками из тростника. Посидев немного, достала из сумочки "Вог", закурила, думая, как удивился бы Смирнов, увидев ее с сигаретой, да еще в легком красном платьице, да еще на высоких каблучках, да еще закинувшей ногу на ногу, да так что ажурная резинка чулка без труда могла следить за действиями хозяйки. "Сказал бы, что я весьма похожа на обожающую себя проститутку", – довольно улыбнулась женщина, гася недокуренную сигарету в пепельнице.
Эгисиани пришел через входную дверь. Кепки на нем не было, нос он имел отнюдь не грузинский и вообще выглядел, как уважающий себя мужчина средних лет.
Марья Ивановна к моменту его явления уже вошла в образ деловой дамы, решившей перевести дух среди простонародья. Резинки чулок, естественно, томились под платьем, колено касалось колена, лицо выражало решимость в ближайший час ничему на свете не придавать существенного значения.
– Меня зовут Владимир, – сказал Эгисиани, подойдя к столу. – Разрешите присесть?
Марья Ивановна указала глазами на место напротив себя. Эгисиани сел и увидел визитку, ожидавшую его внимания на самом краешке стола.
– "Детективное агентство "Дважды два"", – прочитал, приблизив к глазам сверкающий золотом прямоугольник плотной бумаги. – Башметова Марья Ивановна... Интересно...
– В самом деле?
– Видите ли, у меня много друзей среди частных сыщиков – они любят посидеть в моем заведении – но об агентстве с весьма удачным названием "Дважды два" я не слышал. У вас есть лицензия?
Марья Ивановна посмотрела на него, как профессор юриспруденции посмотрел бы на студента-троечника, безукоризненно ответившего на безнадежный вопрос, и сказала, одобрительно качнув головой:
– Я по случаю Кристины Владимировны, Святослав Валентинович обратился к нам с просьбой найти факты, которые позволили бы пересмотреть дело Регины Родионовны в сторону отмены, либо существенного смягчения приговора.
Услышав имена, Эгисиани обездвижил. Глаза его обратились внутрь и потемнели.
– Святослав Валентинович убедил нас, – продолжила Марья Ивановна, придав голосу сочувственные нотки, – что вы не имеете прямого отношения к ее смерти.
– Прямого отношения? – Эгисиани оскорблено вскинул голову. Он был из тех, кто не выносит ни малейшего давления на собственную персону.
– Кристину могли отравить из-за связи с вами, – пожала плечами женщина, не удивившись реакции хозяина ресторана. – Не могли бы вы рассказать мне о ней и ее окружении?
Хозяин ресторана сосредоточенно подумал, поглядывая в глаза собеседницы, затем усмехнулся одним уголком рта и, обернувшись к метрдотелю, указал ему коротким жестом на пустой стол. Спустя полминуты подошел официант. Марья Ивановна заказала ему кофе и рюмочку коньяку.
Заказ был выполнен в мановение ока. Помимо кофе и бутылки армянского коньяка, официант принес пирожные, мясное ассорти, бутерброды с черной икрой и стакан сока. Последний он поставил перед хозяином.
– Вы не пьете? – удивилась Марья Ивановна.
Собеседник ей нравился все больше и больше.
"Настоящий мужик. Умеет добиться своего – это видно по всему".
– Свое я давно выпил, – усмехнулся Эгисиани. – А вы, извините меня за прямой вопрос, замужем?
"Грузин, он и в Африке – грузин", – подумала Марья Ивановна и ответила взвешенным голосом:
– Да. И практически счастлива.
– Почему практически?
– С моим мужем опасно быть счастливой – он сразу же бросит.
– Почему так? – удивился хозяин ресторана. "Как можно бросить такую женщину?" – говорили его глаза.
– Счастье – это покой и довольство. А покой и довольство, – считает мой муж, – это прекрасная среда для деградации всестороннее развитой личности.
Сказав, Марья Ивановна отпила полрюмочки. Эгисиани пригубил сок и сказал, покручивая стакан:
– Понимаю, ваш муж – чистюля-интеллигент... Вам, наверное, бывает с ним скучно?
– Напротив. Скука – это когда все приелось. А он постоянно что-нибудь придумывает.
– Что придумывает?
– Ну, блины с луком или мясным фаршем, дискуссию из ничего, поход в Нескучный сад в шесть утра или модернистскую картину.
– Модернистскую картину? – удивился Эгисиани.
– Да. Например, на прошлой неделе он приклеил к доске старый дырявый носок, затем прибил к нему расстегнутый замок от старых джинсов и вставил в него обычный штопор с деревянной ручкой. И назвал все это "Бумеранги возвращаются".
– Идеотизм. На вашем месте я показал бы его врачам соответствующего профиля.
– Да нет, – улыбнулась Марья Ивановна. – Носок действительно напоминают летящий бумеранг, вооруженный штопором.
– Штопором, торчащим из расстегнутого замка от ширинки?
– Да. И в этом вся соль...
– Какая соль? Ничего не понимаю.
– А что, вы не знаете русскую поговорку: на всякую задницу с резьбой, найдется хрен с винтом?
Табуированное слово Марья Ивановна произнесла без запинки. Глаза ее искрились.
– Я вижу, вы его любите... – расстроился Эгисиани. Или сделал вид, что расстроился, показалось Марье Ивановне.
– У меня не было таких мужчин, как он. С ним живешь вдвое.
– Это тяжело для хрупкой женщины...
– Пока держусь. Так вы расскажете мне о Кристине Владимировне? Насколько я знаю, вы провели после ее смерти частное оперативное расследование?
Эгисиани помрачнел. Было видно, что ему не хочется возвращаться в прошлое. Минуту он сидел, то изучая ухоженные ногти, то поправляя столовые приборы, то искоса рассматривая соседние столы и настенные украшения.
Марья Ивановна коснулась его руки алым ноготком мизинца.
– Ну, расскажите, мне нужно это знать!
– Хорошая она была женщина, что и говорить, – горько усмехнулся Эгисиани. – Хорошая и несчастная. Знаете, бывают такие женщины, все у них на месте – и в голове, и снаружи.
– Да, бывают, – согласилась Марья Ивановна, всегда считавшая, что она – лучшая из таких женщин.
– Год назад она сидела на этом самом месте... – не услышал недвусмысленной реплики Эгисиани, без остатка растворившийся в прошлом. – Пришла в пять и сидела час, ничего не заказывая. На все смотрела бессмысленно. Народу шло в тот день много и мой цербер Федя, вон он, – указал Эгисиани на метрдотеля, – пришел ко мне и спросил, что с ней делать. Я подошел, сел напротив, смотрю – интересная, чем-то особенным интересная женщина, но глаза потерянные. Напоил ее коньяком; она пила рюмка за рюмкой, после третьей или четвертой мы разговорилась. После ничего не значащих слов ее прорвало, и несколько истерично она сказала, что она нормальный человек, абсолютно нормальный, но все вокруг сумасшедшие и неуловимо подлые – муж, свекровь, коллеги, люди в метро. Надо сказать, я в это время только-только встал на ноги и вздохнул свободной грудью, в смысле бизнеса, естественно. Столько всего пришлось сделать, протолкнуть, уничтожить, вытерпеть – до сих пор кошмары сняться. Но я все сделал и добился своего... И смотреть на нее мне тогда было очень неприятно – все есть, все на месте, а делать ничего не хочет... Это что, я один должен бегать, как белка в колесе, я один должен мазаться в...
– В дерьме, – убила наметившуюся паузу Марья Ивановна.
– Да... – Эгисиани выражением глаз показал, что ему не нравиться общаться со сквернословящими женщинами.
Марья Ивановна, чувствуя, что сквернословит, побуждаемая подсознанием, сквернословит, чтобы показать этому красивому мужчине, что она вовсе не запредельная богиня, задушевно улыбнулась и проворковала голоском непорочной гимназистки:
– А мне Святослав Валентинович говорил, что Кристина была целеустремленной особой. И что у нее было много любовников.
– Чепуха! Она ничего не умела...
Сказав, Эгисиани простодушно улыбнулся и попросил:
– Не озвучите, чего она не умела?
Марья Ивановна поняла, что ей пеняют за грубое слово, но отступать не захотела.
– Она не умела делать миньета, стеснялась куннилунгуса и брезговала анальным сексом.
– А вы штучка! – восхитился Эгисиани.
– Я – разная. Видите ли, как только я сюда вошла и уселась, я подумала, что муж, увидев меня, пришел бы к выводу, что я похожа на проститутку... А так как я, как и все женщины, частичкой души... мм... распутница, то эта самая частичка от этой мысли проснулась и попросилась наружу. Видите, какая я откоровенная?
– Я видел, как вы сидели, заложив ногу на ногу... Там, вон в той картине с дичью и бутылками, дырочка в утином глазу. Через нее я посматриваю за залом. Может, что-нибудь еще закажете? Мне с вами интересно. Вы так открыты, так естественны.
– Потом закажем. После того как вы все мне откровенно расскажете.
– Мы могли бы перейти в малый зал... – в глазах Эгисиани заиграли бесята. – Вы знаете, скажу вам откровенно, мне не приходилось встречать таких женщин, как вы. И я готов на все, чтобы задержать вас здесь хоть на час, хоть на полчаса.
– Нет, господин Эгисиани, никаких кабинетов, куннилугусов и миньетов я сегодня в личной своей программе не предусматриваю.
– Совсем, совсем?
– Совсем, совсем. Понимаете, то, что вы видите перед собой – это не я, Точнее, это не я в чистом виде. То, что вы видите, то, с чем вы разговариваете – это я и мой муж, мой Женя. А окажись он с нами в одной постели, вам бы не поздоровилось...
Марья Ивановна поняла, что она пьяна. Чуточку, но пьяна. Коньяк всегда доставал ее неожиданно.
– Мне бы не поздоровилось? – засмеялся Эгисиани и, распахнув пиджак, показал пистолет, притаившийся подмышкой.
– Убив или оскорбив его, вы обидите и оскорбите меня... – увидев вороненую сталь, отрезвела женщина.
– Ну, в таком случае это исключено, – пошел на попятный хозяин ресторана.
– Тогда вам остается только рассказывать. А потом мы с вами посидим, поговорим и посмотрим, на что способны ваши повара.
– А можно я вас буду называть Машей?
– Тогда мне придется звать вас Вовой...
– Договорились. Я сейчас отойду на минуточку, а вы ешьте пирожные – они славятся по всей Москве.
Когда Эгисиани вернулся, на блюде оставалось всего одно пирожное. Довольно улыбнувшись этому факту, он спросил:
– Так на чем, Маша, мы остановились?
– Мы остановились на том, что, познакомившись с Кристиной, вы решили ее перевоспитать.
– Я разве говорил об этом?
– Да...
Марья Ивановна погрустнела – вспомнила, как в прошлом году она, прежняя, она вкупе с ей подобными, перевоспитывали Смирнова. Как заставили его убить Пашу, как заставляли убить Бориса Михайловича. И как он не перевоспитался, и как ей от этого стало хорошо. А Кристина перевоспиталась. И умерла.
– Я вижу, вы не слушаете... – Эгисиани понял, что его собеседница думает о муже.
– Нет, нет, я слушаю, рассказывайте!
– К десяти часам Кристина наклюкалась. Я отнес ее в свой кабинет, уложил на диван, напоил кофе... Потом...
– Потом раздел...
– Да, раздел. Мне захотелось увидеть ее голой. Нагую женщину сразу видно, изнутри видно. И я увидел, что она не хочет спать со мной, что ей стыдно, противно, плохо, гадко, увидел, что она хотела бы показать себя человеком, но у нее нет на это ни сил, ни привычки, ни самоуважения. Как любой мужчина я понадеялся, что мои ласки изменят ситуацию в лучшую сторону, но жестоко ошибся. Потянувшись к ее губам губами, я увидел в ее замутившихся глазах желание, чтобы я как можно быстрее сделал свое дело и оставил ее в покое. И я не тронул ее, хотя лежал рядом и, – что скрывать? – нуждался в женщине.
Она проснулась в пять утра... Увидев ее безвольную, опустошенную, одутловатую от выпитого вина, я поклялся, что через год я сделаю из нее человека, который сам будет определять свою судьбу.
– А к чему вам все это было надо?
– Я боролся за свои интересы несколько лет, ни на минуту не расслабляясь, потом соперников и врагов вдруг не стало. И я заскучал. У меня к этому времени уже было два совершенно разных по стилю ресторана, а, трех, пяти, десяти ресторанов, Москвы или Газпрома мне было не надо. И я решил бороться с ней. Привел своего друга, показал ему Кристину, и поклялся, что через два месяца сделаю из нее человека, при виде которого люди будут вставать...
– А зачем вам это было надо? – повторила вопрос Марья Ивановна.
– Что надо? – вынырнул из прошлого Эгисиани.
– Приводить друга и клясться перед ним?
– А... Это восточное... Понимаете, когда клянешься себе, это... ну как бы вам сказать...
– Тайный грех – это не грех, а тайный зарок – не зарок?
– Совершенно верно...
– И сколько стоила ваша клятва?
Марья Ивановна смотрела на собеседника, как Шерлок Холмс смотрел бы в Шанхае на саксонца в американских ботинках, испачканных, хм, балчугской грязью.
Эгисиани посмотрел на Марью Ивановну с показным уважением и ответил:
– Тысячу...
– Долларов?
– Естественно.
– Судя по всему, вы игрок и заядлый спорщик?
– В общем-то, да. А что остается делать? Надо же как-то деньги тратить... Я ведь не пью, не уважаю проституток, а также обжорство, туризм и политику.
– Ну и что было дальше? – поощрительно улыбнулась Марья Ивановна. – Ну, после того, как вы поклялись?
– Весь день Кристина провалялась в моем кабинете, не выказывая ровно никаких желаний. С утра я был занят, в обед, как черти из коробочки, появились важные люди, и отвезти ее домой я смог только к вечеру...
– Представляю себе картину "Возвращение блудной жены святому семейству"... – усмехнулась Марья Ивановна, с прищуром рассматривая чувственные губы визави.
– Привез и без обиняков рассказал все мужу, – продолжил Эгисиани не отреагировав на реплику. Как она пришла в ресторан, как сидела, глядя в одну точку, и так далее.
Святослав Валентинович был равнодушен. Мать его тоже. Сама Кристина, безучастно улыбаясь, сидела на диване. Когда к ней подошла дочь, она механически погладила ее по головке.
Сцена, короче, получилась отвратительной, я чувствовал, что сам играю в ней отвратительную роль. В общем, я плюнул, мысленно, конечно, и ушел с одним лишь желанием немедленно вручить другу проигранную тысячу долларов. Но на следующий день все вспомнил, и... возмутился. Возмутился тому, какие они никчемные и как никчемно живут...
– Как по чье-то злой воле, – уточнила Марья Ивановна, кивая.
– Совершенно верно. И все потому безразличные, и всем друг на друга наплевать. Ни любви, не ненависти. Ничего, одна серость, одна протоплазма, одно равнодушие, одно проживание. Ну, я и взял букет белых роз, хорошего коньяку с шампанским, шоколаду и поехал к ним. Посидели, попили, говоря ни о чем, потом в меня вселился бес, и я всенародно предложил Кристине ехать в театр. Она, пожав плечами, согласилась. Когда мы уходили, Святослав Валентинович полусонно смотрел телевизор, Вероника Анатольевна убиралась на кухне, дочь в своей комнате играла в куклы. Так целый месяц я приходил и уводил ее в рестораны, кабаре, казино. Постепенно привык к ней, она тоже... И, желая, чем-то ее оживить...
– И выиграть тысячу баксов...
– О них к тому времени я забыл, к тому же, что мой друг был должен мне много больше...
Эгисиани замолк, вспоминая, о чем он говорил до того, как собеседница его прервала.
– Вы говорили, что, желая ее чем-то оживить, вы...
– Я привлек ее к делу, – вернулся в колею хозяин ресторана. – Уже зная о специальности Кристины, я попросил ее оформить новый ресторан моего лучшего друга.
– И она согласилась?
– Да. Без энтузиазма, со словами: "Я все давно забыла, но, если ты этого хочешь", но согласилась. И оформила, и очень здорово и необычно оформила. Я почти каждый день заходил смотреть, как обычный подвал превращается в нечто особенное... И как она сама превращается в особенного человека. Потом Кристина по моей просьбе взялась за другой ресторан, за второй, за третий... И знаешь, – Марья Ивановна вздернула бровь, показывая, что обращение на "ты" ее удивляет – знаешь, она в самом деле оказалась весьма талантливым дизайнером. Можно сказать, от бога дизайнером. Ни одна ее работа не была похожа на другую...
– А ваш ресторан? Не похоже, что в нем поработал талантливый оформитель?
– Его оформлял мой младший брат. Его убили, – потемнел лицом Эгисиани.
– Простите...
– Кроме него у меня никого не было...
– Продолжайте, пожалуйста, я вас внимательно слушаю, – попросила Марья Ивановна, когда следы тягостных воспоминаний перестали искажать лицо собеседника.
– Кристина занималась не только оформлением помещений, – продолжил тот свой рассказ. – Она еще находила певиц и певцов, клоунов и поэтов и тому подобный кордебалет. И всегда в самую масть, всегда шансон был продолжением интерьера, кухни, хозяина, наконец... Не прошло и полутора месяцев, как она стала совсем другим человеком... Уверенным, энергичным, ищущим...
– Вы полюбили ее?..
– Нет... Не полюбил...
– Почему?
– Наверное, я ждал вас.
Марья Ивановна пропустила признание мимо ушей. Грузин – есть грузин. Что с него возьмешь?
– Короче, пари было выиграно... – проговорила она, посмотрев на свою пустую рюмку.
– Да. За день до ее смерти я получил тысячу долларов... – сказал Эгисиани, наливая ей коньяку.
"Получил и прикончил, за то, что вынужден был унижаться", – подумала Марья Ивановна и сказала:
– Замечательно. А кто же все-таки ее отравил?
– Не знаю. Я душу вынул из Святослава Валентиновича, и эта голая душа призналась мне, что не имеет к смерти Кристины прямого отношения. А мои друзья с подлинными чекистскими документами в это же время опросили соседей, некоторых с пристрастием. Все они сказали, что не ничего не знают и никого не подозревают.
Марья Ивановна посмотрела на часы. Был десятый час. Покопавшись в сумочке, обнаружила, что мобильного телефона в ней нет.
"Бог мой, я же выбросила его в урну вместе с одеждой! Смирнов меня растерзает! Попросить у этого красавчика? Нет, не солидно..."
– Мыслями вы уже дома? – спросил ее Эгисиани язвительно. – Муж, наверное, ходит сейчас по углам, сжимая кулаки и бормоча проклятья?
– Это точно. Пожалуй, я поеду, а не то придется новую мебель покупать.
– А как же беззаботный треп и моя кухня? Кстати, мой малый зал вам, без сомнения, понравится. У меня там на полах и стенах шкуры медведей, тигров, лев даже есть. И еще великолепная коллекция подлинного оружия – старинные пищали, копья, луки со стрелами и тому подобное.
– Как-нибудь в другой раз, Вова, как-нибудь в другой раз. Давайте выпьем на прощанье, да я поеду.
* * *
Эгисиани хотел проводить Марью Ивановну до вызванного им такси, но, когда они уже выходили из зала, к нему подошел смуглый человек с большим животом, азербайджанец по национальности и, отозвав в сторону, зашептал что-то на ухо. Не дослушав, хозяин ресторана, обернулся к Марье Ивановне с виноватой улыбкой: – Бога ради обождите меня минутку, – и спешно ушел.
Некоторое время, приличия ради, Марья Ивановна постояла у двери. Затем, посмотрев на пузатого азербайджанца и отметив, что у него необычайно умные и наблюдательные глаза, развела руками и пошла к такси, стоявшему у подъезда. Не успела она расположиться на сидении, как из раскрытого окна ей на колени упал комок белой писчей бумаги.