На Пушкинской площади Марья Ивановна попросила таксиста остановиться. Пакет с трикотажным костюмом и мобильным телефоном был на месте. Переодевшись в "своей" кабине, она поехала домой.
Смирнова в наличии не было. Позвонила ему. Он, обрадовавшись, сообщил, что направляется в ресторан Эгисиани, так как решил, что с ней что-то случилось. Марья Ивановна, сказав, что у нее все в порядке, попросила немедленно поворачивать и ехать домой. Положив трубку, пошла в ванную, умылась, слегка подкрасилась (мама говорила ей, что мужчина должен знать, что его женщина красится не только лишь для своего удовольствия и удовольствия посторонних лиц), переоделась в домашнее, уселась удобнее в свое кресло и только тогда развернула записку.
В ней было написано:
"Вовчик знает об убийстве Крысы все".
Когда она пришла к выводу, что Крыса – это Кристина, в замочной скважине задвигался ключ Смирнова.
Лишь только дверь открылась, и в ее проеме появился Евгений Александрович – в чужих брюках, скособоченный, вымученно улыбающийся, – у Марии Ивановны упало сердце.
– Что с тобой? – спросила она, подавшись к нему.
– Видишь ли, оказывается, у Регины Родионовны домовой никто иной, как Робин Гуд...
– Какой Робин Гуд? У тебя рубашка в крови!
– Робин Гуд, потому что в заднице у меня торчит арбалетная стрела...
Марья Ивановна выгнулась, чтобы посмотреть на упомянутое место.
– Ну, торчала. Мне до сих пор кажется, что она там. Посмотри, если не веришь.
Смирнов вынул из кармана свернутый в трубочку рентгеновский снимок и вручил супруге.
Уставившись в дыру в тазовой кости, дыру размером чуть меньше российской копейки, Марья Ивановна побелела. Увидев, что женщина готова заплакать, Смирнов обнял ее и заулыбался:
– Да не беспокойся ты, врач сказал, что стоять будет.
Потом она его кормила. Евгений Александрович ел стоя и рассказывал о своих визитах к Святославу Валентиновичу и Регине Родионовне.
– Так кто же в тебя стрелял? – спросила Марья Ивановна, когда Смирнов закончил свое повествование.
– Если честно – не знаю.
– Сумасшедший какой-нибудь?
– Вряд ли. Единственно, что можно сказать, так это то, что стрелял человек, не желавший, чтобы я лез не в свои дела.
– Ты хочешь сказать, что теперь ты никого из известных нам лиц не подозреваешь?
– Да. Этот выстрел не лезет ни в какие ворота.
Смирнов не кривил душой. По дороге домой он пришел к выводу, что выстрел из арбалета пробил насквозь не только его тазовую кость, но и версию.
– В том числе и в мои ворота, – покивала Марья Ивановна. – Полчаса назад я была уверена, что Кристину убил Эгисиани, а теперь не знаю, что и думать.
Закончив с ужином, они перешли в гостиную. Смирнов улегся на ковер животом вниз, Марья Ивановна села рядом в позу лотоса и начала рассказывать о своем посещении ресторана Эгисиани.
– Значит, у тебя тоже ничего... – расстроился Евгений Александрович, когда женщина дошла до момента прощания с настырным грузином.
– Да нет. Смотри, что у меня есть.
Поднявшись, Марья Ивановна взяла с сидения кресла записку и передала ее Смирнову. Тот прочитал ее, затем осмотрел внимательно с обеих сторон и сказал:
– Если Крыса – это Кристина, то получается черт те что. Простую женщину Крысой не называют. Крысой называют женщину скрытную и на все способную.
– Да, ты прав, черт те что получается. Я тоже думаю, что ее недаром Крысой прозвали. Похоже, она не только дизайном занималась и артистов для варьете подбирала. И в таком случае нам с тобой светит разборка классной криминальной помойки.
– Расскажи об Эгисиани подробнее. Ты же женщина, ты должна была его прочувствовать.
Марья Ивановна о чем-то думала.
– Ты что? – Смирнов почувствовал, что она нашла какую-то ниточку.
– Зря я не осталась... Он ведь предлагал продолжить разговор в малом зале...
– А потом в кабинете?
Марья Ивановна посмотрела удивленно.
– Естественно. Но дело не в том...
– А в чем?
– Он говорил, что стены малого зала увешаны шкурами. И старинным подлинным оружием – пищалями, луками со стрелами и тому подобное. Может там и арбалет есть? Кстати, как он выглядит?
– Это такая штука вроде комбинации обреза с коротким, но очень мощным луком, – Наморщившись, Смирнов провел ладонью по ране. – Ну, очень мощным.
– Значит, мне придется сходить к нему еще раз?
– Что, симпатичный парень?
– Да, – покивала Марья Ивановна. – Знаешь, он из тех, которые говорят: "Я это сделаю" и делают. Или "Ты моя" и всю жизнь...
– Заботятся о тебе, как о личной вещи?
– Ну, примерно...
– Я ревную и очень хочу его увидеть...
– Не надо. Вы сцепитесь, а у него пистолет под мышкой.
– Ну и что? – набычился Смирнов.
– Да ты не думай, я только о тебе и говорила. Рассказывала о твоей картине с бумерангом...
– Я боюсь тебя потерять...
– А я тебя...
– Ты такая лапушка... Знаешь, я сегодня прочитал японскую танку:
Подует ветер – и встает волна,
Затихнет ветер – и волна спадает.
Они, наверно, добрые друзья
Коль так легко друг друга понимают...
Это ведь про нас... Мне так хорошо с тобой – ты такая любимая и... и такая любящая...
– Нет, я подлая, – опустив глаза, горестно вздохнула Марья Ивановна. И застенчиво заулыбавшись, рассказала, как переодевалась в уличном туалете. И как вместе с одеждой выбросила в урну для мусора свой мобильный телефон.
Некоторое время они целовались. Оторвавшись от женщины, Смирнов спросил:
– Сегодня "ни-ни"?
– Нет, милый... Я сегодня столько о тебе наговорила, что мне не терпится проверить, не фантазировала ли я? Да и боль твою хочется хоть как-то успокоить...
– Так пойдем на кроватку?
– Нет, давай сначала договоримся, что будем делать завтра. С тобой все ясно – ты должен с недельку посидеть дома...
– А ты поедешь к нему?
– Да. Только надо придумать под каким поводом...
– Не надо ничего придумывать. Спорим, он сам тебе позвонит? Будет извиняться, что не смог проводить.
– Он не знает номера моего телефона...
– Как не знает? Ты что, визитку ему не оставила?
– Оставила.
– Ну так! Как позвонит, скажи, что будешь во второй половине дня на Пушкинской площади по делам и зайдешь к нему пообедать.
– Не буду я ничего придумывать, – смущенно улыбнулась Марья Ивановна. – Я свою любимую заколку на стуле оставила.
Смирнов, засмеявшись, поднялся на ноги, взял женщину за руку и повел ее в спальную.