1. Бог в помощь. – Наоми не хочет исчезать. – Сын Худосокова??? – Шашлык от Бориса.
– Да, дела, фиг что поймешь... – скептически рассматривая небеса, первым отреагировал Бельмондо на рассказ Баламута и Софии. Твердь небесная была невозможно голубой, и намеков на разверзание хлябей в обозримом будущем не было никаких.
– Так, что, значит, вы из рая с пустыми руками? – недоверчиво спросила Баламута Вероника.
– Почему с пустыми? – удивился Баламут. – Если бы не мы с Евой, история могла пойти совсем по другому руслу... Я же рассказывал вам, что Бог мог все уничтожить... И будущее, и прошлое. И еще поймите одну важную вещь – мы видели Бога, а все несчастья людей от сомнения в его существовании. Если не будем сомневаться в Боге, то будем спасены... Бог прислушивается к людям.
Бельмондо, не желая продолжать бесполезные душеспасительные разговоры, обратился ко мне:
– Ну, а ты тоже оттуда с благими пожеланиями?
– Нет, я оттуда с новейшим философским осмыслением действительности...
– Маразм крепчал, шиза косила наши ряды... – расстроившись, помотал головой Бельмондо.
– Да ты пойми, дурак, что эта твоя жизнь одна из тысяч и тысяч твоих жизней... Понимаешь, надо только перетерпеть смерть и тут же начнется другая жизнь...
– Слушай, Черный... – перебил меня Борис, морщась. – Я всегда подозревал, что с мозгами у тебя перманентное затруднение, но через день, а может быть и через час Худосоков притащит сюда твою дочь Полину и твою дочь Елену. И ты будешь рассказывать им о том, что они должны спокойно умереть, потому что за смертью их ждут тысячи жизней? Ты сам мне как-то излагал формулу: "Живи сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной", я, же с твоего позволения, ее перефразирую: "Борись сегодня и здесь и жизнь станет бесконечной". Так что завязывай продувать отварные макароны и рассказывай, чем сам себе помог.
Я не покраснел, но был близок к этому. Вздохнул виновато и рассказал о своем путешествии пяти тысячелетней давности.
– Ну и что лежит в твоем тайнике? – когда я кончил, спросил Бельмондо недоверчиво. – От дохлого осла уши?
– Сейчас посмотрим... – ответил я. – Самому интересно, что от его содержимого осталось.
Мы поднялись и я повел друзей к тайнику. За пять тысяч лет он отнюдь не пострадал. Напротив, прикрывавший его камень намертво врос в свое обрамление – все пазы по его периметру заросли землей. Провозившись минут пятнадцать, мы все-таки вынули его.
– Да... – разочарованно протянул Бельмондо, скептически рассматривая содержимое тайника. – Стоило из-за этого топать семь тысяч верст по древнему миру...
Я и сам думал о том же. Из всей моей посылки нетронутыми временем оказались лишь смазанные бараньим жиром самодельные альпинистские крюки и молоток, а также небольшая четырехпалая кошка. Волосяная же и льняные веревки рассыпались в прах при первом же прикосновении. И, что обидно – прогнили лук и деревянные части стрел... Но я не особо расстроился, так как там еще был вчетверо сложенный клочок многократно стиранной белой льняной ткани... Я встрепенулся, рука сама кинулась к нему. Взял, расправил и, увидев желтоватые пятна и разводы, механически поднес к носу...
Это была подкладка Наоми... Она тайно от меня сунула ее в мой тайник. "Весточка о себе для меня и... Ольги, – улыбнулся я, унесясь мыслями в третье тысячелетие до нашей эры. – Наоми, милая моя Наоми... Истинная женщина... Сейчас ты носишь суперподкладки с крылышками и ничего не помнишь... Ни меня, ни Нил с Евфратом, ни эту тряпицу... Сколько раз ты, загадочно глядя на меня, вынимала ее из-под льняной юбки...
– Вы только посмотрите на этого самца! – моментально расшифровала Ольга мою ностальгическую улыбку. – Рот до ушей – черномазую свою, наверное, вспоминает... Мы его в командировку за делом посылали, а он железок каких-то набрал...
– Да ладно тебе! – махнул я рукой. – Крюки пригодятся, кошка тоже... Я хотел пороху положить, но что от него осталось бы? А что касается Наоми, я думаю, и ты времени даром не теряла...
– Ты позеленеешь, когда узнаешь, от кого я забеременела...
– Забеременела!!? – поперхнулся я.
– Да, вот, забеременела!
– От папы римского, ага? Клемента II? – спросил я наобум, пропитываясь ревностью от пальцев ног до макушки.
– Холодно! Очень холодно! – загадочно улыбнулась Ольга.
– В пруду икру метала? Перед холодным, зеленым поквакивающим кавалером?
– Фу! Как ты можешь! – брезгливо сморщилась Ольга. – Хотя, знаешь, теплее, значительно теплее.
– Значит, что-то склизкое и противное... Не мой профиль, сдаюсь, говори...
– А ты помнишь, кто тебе эту отметину сделал? – вдруг посерьезнев, остановила Ольга пальчик на памятном шраме.
– Аль-Фатех, ты знаешь... И у тебя такой же... И у Баламута с Бельмондо...
– А этот? – пальчик переместился чуть левее.
– Ты чего!!? Окстись! – приподнялся я с травы, испугавшись догадке, полоснувшей по сердцу. – Ты что, с Житником спала? С Житником???
– Да будет тебе известно, мой искренне милый, я с прошлого года ни с кем, кроме тебя не спала... Хотя, скажу честно, твоей заслуги в этом факте немного. А вот твоя кумархская маркшейдериха Лида Сиднева трахалась с ним... И более того, родила от него хорошенького ребеночка Кирилла... И может быть, этот ребеночек еще явится нас спасать... Мы с Лидой ему все уши о тебе прожужжали...
И, донельзя довольная, она рассказала, как уламывали на Кумархе Савватеича.
– Ты была в Лиде... – пробормотал я, когда она закончила. – Теперь я понимаю...
– Что понимаешь? – скабрезно улыбнулся Бельмондо. Он многое знал обо мне и моих любовных историях.
– После того, как Аржаков мне в качестве анекдота об этом случае на Кумархе рассказал, я перестал с Лидой разговаривать... Не мог на нее смотреть... Все я мог ей простить, уважал за ум и жизнь поруганную. Все, но не Житника, который...
– Ксюхи твоей домогался... – хмыкнул Бельмондо, поглаживая недавно полученные от меня синяки.
– Да причем тут Ксюха! Он писался на все, к чему я мог прикоснуться... И до Ольги добрался... Есть в нем что-то от Худосокова...
– От Худосокова... – повторила Ольга задумчиво.
Наши глаза метнулись к ее глазам. "Неужели этот подонок везде? И там, и тут, и сегодня, и вчера?
– Вы знаете, я чувствовала это... Но Лида так нажралась, что я в ауте была. И этот эпизод с Житником пропустила, – последняя фраза была обращена ко мне. – Конечно, это был он...
– И, значит, спасать нас от Худосокова... придет сын Худосокова? Кошмар! – содрогнулась Вероника, лучше всех знавшая нашего мучителя. – Значит, все возобновится в квадрате, в кубе?
– Я балдею... – ничего не понимая, замотал я головой. – Что это получается? Ты, Ольга, моя святыня, мой свет, трахалась с Житником и родила Худосокову сына? Ну, да, конечно... Святыни создаются для того, чтобы их оскверняли псы...
– Ну ладно, хватит нюни распускать, – прервала меня Ольга. – Но в завершение лирического отступления я хотела бы сказать, что душа Юрки Львовича никак не могла переселиться в Худосокова... Житник умер от укуса гюрзы в 1997-ом, а Худосоков, насколько я знаю, родился где-то в 1959-ом. Накладочка получается... Хотя я могла бы поклясться всеми своими жизнями, что Житник вчера – это Худосоков сегодня. Один к одному... Но хватит об этом. Сейчас надо думать о спасении... Рассказывай, Борис, где был и что смог предпринять?
– Козлом я был... – смущенно сказал Бельмондо. – Но не жалею об этом... И вы, надеюсь, не будете жалеть... – Шашлыком, по крайней мере, я вас уже накормил...
– Ты? Шашлыком? – удивилась Ольга.
– Да, я! Этого архара, которого вы сожрали, мой прапраправнук сюда столкнул...
Борис рассказал нам про свою незряшную козлиную жизнь, про козу Нинку, про траву, которая сочнее и сытнее и про свои мероприятия по приучению козлиного молодняка к решительным действиям на краю краальского обрыва.
– Так, значит, это твои родственники столкнули сюда худосоковского головореза... – протянула Ольга.
– Да, Савцилло. И самого Худосокова тоже, – улыбнулся Бельмондо. – Но видимо, плохо я их учил... Хотя все свои лекции по спихиванию предметов в крааль всегда начинал с назидания, что все надо делать со страстью... Да-с, с холодным умом, но горячим сердцем.
– В целом неплохо... – подвела Ольга итог наших путешествий по времени. – Ну а ты, Вероника, чем можешь похвастаться?
– Похвастаться мне нечем, засмеете только... – смущенно улыбнулась девушка. – Потом как-нибудь расскажу...
Поняв, что больше из нее ничего не вытащишь, мы принялись думать, что делать с крючьями и кошкой. Я предложил сделать веревку из наших личных вещей и рюкзаков и закрепить ее наверху с помощью кошки.
– На двадцать с лишним метров забросить несколько килограммов? – покачала головой София. – Шутишь?
– Попробуем. А еще можно попытаться забраться наверх с помощью крючьев...
– Наверху услышат звон железа... И Худосоков... – проговорила Ольга и неожиданно разрыдалась.
Я обнял ее, успокоил. Угроза, нависшая над дочерью, терзала сердце матери, она пыталась держаться, отгоняла дурные мысли, но они вновь и вновь возвращались к ней...
– Надо поговорить с Худосоковым... – предложил Николай, смятенный слезами Ольги. – Он же человек все же... Божий человек. Надо просто найти слова... Послать записку...
– Николай прав... – зашептала София мне в ухо. – Леня прожил тяжелую жизнь, у него не было друзей, может быть, родителей. Никто не донес до него слова Божьего...
– Вот, блин, прямо ксендзы из "Золотого теленка", – выцедил я, стараясь не выходить из себя. – Ну что вы ко мне пристали? Идите, охмуряйте Худосокова. Бог вам в помощь!
* * *
Через полчаса все занимались делом: Ольга готовила обед, Баламут с Софией, обсуждая текст воззвания к Худосокову, озабоченно шептались у устья штольни, Вероника изучала наши вещи на предмет извлечения их них всего длинного и крепкого, а мы с Бельмондо ходили по краалю с задранными вверх головами. В конце концов, Борис, баловавшийся в юности скалолазанием, решил при подъеме обойтись без веревок, в том числе и страховочных, и взбираться наверх по крюкам. Когда маршрут был намечен, Баламуту пришлось прекратить обсуждение воззвания к Худосокову и взобраться мне, самому тяжелому, на плечи. На плечи Баламута взобрался Бельмондо; быстро освоившись с нетвердой "почвой", он принялся вколачивать первый крюк.
Делал он это минут пять. А я тем временем вспоминал студенческие годы, вспоминал, чтобы не думать о том, что Худосоков не может не слышать звон металла, устремляющийся к самым небесам, и, может быть, в эту самую минуту, кривя злорадной усмешкой и без того кривой рот, "свой автомат готовит к бою".
...Я вспомнил, как на Новый год, хорошо выпив, мы громоздили друг из друга пирамиду до высокого потолка "сталинской" квартиры Бельмондо и выполняли этот аттракцион несколько лет подряд, пока лыка не вязавший Баламут не упал на праздничный стол и не побил всю посуду. После этого пить нам пришлось из чего попало, а закуску отдирать от скатерти...
Вколотив первый крюк, Борис начал рядом загонять второй. Он не пошел сразу: мягкое железо легко гнулось. За это время мне вспомнилось, как на третьем, кажется, курсе, на Новый год, мы налепили шестьсот пельменей и вынесли их на холод, на веранду, и уложили аккуратными рядками на старой кровати. Но закуски было много, и пельмени оставили на завтра. А когда оно наступило, нашли на них спавшего бочком Баламута. Дрожащими от негодования руками мы осторожно сняли его с пельменей, но наказывать не стали: перепивший накануне Коля спал так крепко, что буквой "зю" смял всего лишь штук восемьдесят, то есть чуть больше своей доли. Эти восемь десятков он и съел, довольно приговаривая: "Пельмень – он и после меня пельмень"...
А Баламут думал о другом. Во время обсуждения текста послания к Худосокова ему в голову пришла мысль, что можно откупиться от него сокровищами Македонского. Но как это сделать так, чтобы Ленчик не обманул, он не знал...
* * *
Когда, наконец, со вторым крюком, а затем и с третьим было покончено, Бельмондо каким-то чудом перебрался на них и я смог сбросить с себя Баламута. И он, растирая онемевшие плечи, крикнул во всю махавшему молотком Борису:
– Помнишь, как ты на стол упал, на винегреты и селедку в винном соусе?
– Помню... – бросил Бельмондо, не оборачиваясь. И, помолчав, сказал:
– Крючьев тридцать понадобится... А у нас их двадцать пять и четверть из них придет в негодность...
Ползти по скале Борису пришлось зигзагом – трещины располагались там, где им хотелось, а не там, где нам было нужно. И крючья кончились, когда до верху оставалось что-то около семи метров. Бельмондо спустился до нижних крючьев и спрыгнул к нам.
– Посмотрите, что у меня на спине, – сказал он, встав на ноги. И задрал рубашку на голову. Мы ничего, кроме пота и веснушек не увидели и сообщили об этом Борису.
– Странно... – удивился он. – А я был уверен, что там у меня мишень нарисована... И Худосоков в нее целится.
– Надо попытаться кошку с верхних крючьев забросить, – предложил Бельмондо, улыбнувшись шутке. – Привязаться страховочной веревкой, откинуться и с раскруткой забросить...
– Метров двенадцать веревки можно сделать, – сообщила Вероника результаты своих измерений. – Пойдемте, покажу.
Мы подошли к устью штольни, и Вероника показала нам свой улов. Перечислим его:
1. Две рюкзачные завязки общей длинной около 2,5 метров;
2. Шнуровка одного из рюкзаков – 1,5 метра;
3. Шнурки из синтетики от ботинок – 8 штук длинной по 75 сантиметров, всего 6 метров;
4. Четыре тесемочные завязки капюшонов штормовок общей длинной около 3 метров.
– Двенадцать метров, говоришь... – сказал я, взяв в руки одну из рюкзачных завязок. – Нет, меньше... Смотрите, это репшнур. Если его распустить и связать нити, то получится четыре метра веревки. А эту завязку тоже можно распустить... Еще два метра. Шнурки придется вдвое скрутить, получится три метра... То же самое с завязками... И всего получается десять с половиной метров... Маловато.
И мы, распределив фронты работ, принялись за изготовление веревки. Когда она была готова, ни у кого у мужчин не осталось ни запасных трусов, ни плавок – резинки их были пущены на общее дело, а синтетические плавки к тому же были разорваны на жгуты. Мы растянули веревку на земле, и Бельмондо принялся измерять ее шагами, декламируя хорошо известную среди бичей песенку:
– "Встал я утром в шесть часов – нет резинки от трусов"...
– "Вот она, вот она – на ... намотана", – механически продолжил Баламут и тут же зарделся краской стыда.
– Прости, Господи, душу мою грешную, сорвалось, – обернулся он к брезгливо отвернувшейся Софии, но та не захотела смотреть на бесстыдного супруга.
Посмеявшись над ними, мы с Бельмондо провели испытание веревки на прочность, а попросту начали ее перетягивать. И она разорвалась ровно посередине. Связав обрывки, хотели продолжить испытания, но Ольга отняла веревку и начала готовиться к подъему. Мы пробовали возражать, но она отрезала:
– Я самая легкая! – И, сузив глаза, предложила мне с Баламутом становиться под крючья. Пока Баламут лез на меня, Ольга разделась до купальника и лоскутами, оставшимися от моих плавок, прикрепила веревку к поясу.
Лезла она довольно уверенно, лишь однажды одно из колец веревки случайно зацепилось за крюк, и Ольга едва не сорвалась. Но все обошлось, и через пять минут она уже осваивалась на верхнем крюке.
Кошка не хотела закрепляться. Однажды она вроде бы застряла, но стоило Ольге потянуть посильнее, как сверху посыпались камни. Один из них вскользь саданул ее по плечу, и к нам под ноги закапала алая кровь...
– Спускайся, немедленно спускайся! – заорал я, обеспокоившись.
Но Ольга лишь раздраженно махнула рукой и, не обращая ровным счетом никакого внимания на кровоточащую рану, продолжила свои попытки... И кошка закрепилась.
– Повиси на ней! – закричал я снизу охрипшим голосом. – Потяни, проверь как следует!
Но Ольга опять раздраженно махнула рукой и полезла по веревке. На ней было достаточно узлов и тренированной спортсменке не составило никакого труда взобраться на скалы... Еще секунда и она скрылась с наших глаз. Мы закричали от радости, наше воображение рисовало нам радостную девушку, стоящую на краю обрыва и призывно машущую нам рукой. Но увидели Ольгу, слетающую вниз по веревке и затем, – о, ужас! – что кошка освободилась и стремительно падает вниз...
Но Ольга смогла все же ухватиться за третий сверху крюк и повисла на нем...
– Это козел! – выдавил Борис, вытирая рукавом вспотевшее лицо. – Козел столкнул ее!
* * *
Спустившись, Ольга упала на траву, отдышалась и рассказала:
– Там, за бровкой скалы был небольшой карниз, снизу не видный, я поднялась на него, глянула вперед и увидела, что веревка захлестнута вокруг куста дикой вишни... А потом увидела и кошку – она была в руке... в левой руке Худосокова... Упершись ногой в куст, он гадко ухмылялся и манил меня мизинчиком...
2. Вероника была Девой... – Баламут захотел вовремя. – Бельмондо записывается в камикадзе.
Кроме ссадины на плече у Ольги было несколько глубоких кровоточащих ранок на правой ладони и одна – на левой. Замазав их мумие, София собрала обед. Он состоял из трех банок кильки в томатном соусе, пачки галет и размоченного в воде хлеба. Убожество трапезы вкупе с крушением последней надежды на освобождение, вселили в меня тягостные мысли о завтрашнем дне и, чтобы отвлечься от них, я придумал спросить Веронику:
– Может быть, расскажешь, в каких краях путешествовала?
– Вы будете смеяться...
– Смеха-то нам как раз таки и не хватает...
– Я была... Я была Жанной Девой...
– Жанной д'Арк??? Орлеанской Девой? – чуть не поперхнулся Бельмондо.
– Да... О ней вы все знаете...
– Понимаю... – закивал я головой. – Куда Жанне до нас, она Францию спасала...
– Да, я спасла Францию... Вы, наверное, не знаете, что тогда в течение десятилетий бытовало мнение, что Францию погубили женщины, а спасет дева... И что французы сто лет терпели поражения от англичан, и от страны остались чуть ли не одни Пиренеи... И все – и французы, и их враги верили, что Бог – на стороне англичан. А тогда верили в него, не то, что сейчас, и эта уверенность играла очень важную роль. А я пришла и заставила поверить французов и англичан в обратное. «Бог на стороне французов», – вдолбила я всем... И мы выиграли, объединили Францию...
– Верили, не верили... – пробурчал я, решив в целях нервной разрядки устроить диспут на историческую тему. – Просто тогда были люди, которые хотели объединить Францию и люди, которым она, единая, была не нужна. Все как сейчас с Россией, которая целиком сейчас нужна только малопьющему народу для самоуважения. А всем сильным и богатым мира сего и, конечно, соседям нашим, она, целиковая, никак не нужна. Им лучше, чтобы были Московское, Татарское, Красноярское и др. др. др. княжества. И талдычат на всех углах – империи обречены на распад! Я в "Литературке" недавно читал, что, оказывается, что русские, которые акают, не очень любят русских, которые окают и потому их надо развести по разным государствам.
– Нас может спасти только Бог и непорочность... – вздохнула Вероника. – Русская дева, может быть... Тогда, во Франции никто не верил, что я непорочна. Все говорили – авантюристка! И говорили, пока король не приказал подвергнуть меня унизительному осмотру... И во время суда тоже вплотную интересовались.
– Бог, непорочность – это категории в нашей стране малозначащие, – усмехнулся Бельмондо. – Кстати, насчет Бога... Как только Баламут в него заверил, его, я имею в виду Баламута, как-то меньше для нас оставаться стало... То в небо смотрит, то молится, то в благости сидит...
Борис попал в самую точку – мы все об этом думали. И посмотрели на Баламута, как на прокисшее пиво. И тут сверху раздалось: "Эй-эй-эй!" Мы мгновенно вскинули глаза и услышали с верхушек скал раскатистый крик Худосокова:
– Болтуны вы все!
Бельмондо первым пришел в себя и закричал в небеса:
– А что прикажешь делать? Слышишь, Ленчик, тут Баламут хочет с тобой за жизнь поговорить... Он говорит, что в каждом человеке есть доброта и Бог... И в тебе, мол, есть...
– Насчет доброты – это не ко мне! – крикнул Худосоков в ответ. – Я у Господа Бога – обезьяна, я другим департаментом заведую.
– Я так и знал... А он хотел тебе протез в знак искреннего уважения вернуть...
– Пусть себе оставит! Когда у меня фантазия иссякнет, я ему ногу отпилю, ха-ха-ха!
Тишина была полной минуту. Лишь звуки лениво спадающей воды раздавались от водопада.
– Меня несколько дней не будет... – раздалось сверху, когда мы уже решили, что Худосоков ушел. – Мне надо по делам в Москву съездить...
* * *
Уже вечерело, и мы занялись приготовлением ужина – а попросту собрали все, что осталось съедобного в наших рюкзаках. Набралось несколько кусочков подсохшего хлеба, одна банка кильки и килограмм ячневой крупы с жучками.
– Завтра будем лапу сосать, – вздохнул Бельмондо.
– Зачем, дорогой, лапу? – улыбнулся я – А жучки, червячки с паучками? Здесь земля сырая, удобренная козлами... Я думаю, с квадратного метра нашей сотки мы граммов по сто живого веса наберем...
И, вытащив за травяные волосы кусочек дерна, достал из образовавшейся ямки длиннющего упитанного дождевого червяка и протянул его Бельмондо. Борис сморщился и пересел от меня подальше.
– Ну и зря! – сказал я, бережно укладывая под ком земли будущую пищу. – Это, конечно, хуже жареных головастиков, но вполне питательно и вкусно.
– А ты и головастиков ел? – насторожилась Ольга.
– Да... Однажды наш отрядный шофер на привале нажарил их хохмы ради и уговорил попробовать. Неловко было отказаться, и я съел одного и тут же потянулся за следующим – вкусными оказались, как семечки. Потом от желающих отбоя не было...
В этот момент сверху раздался дикий крик. Мы вскинули головы и увидели летящего вниз человека. Борис кинулся к расчетной точке падения и успел резко, обеими руками оттолкнуть его в сторону. Этот цирковой маневр получился у него не вполне удачно, и человек весьма гулко шлепнулся о землю.
Мы подбежали и окружили пришельца – невысокого крепкого, чернявого, с носом уточкой. Убедившись, что он мертв, я пошарил у него в одежде и нашел "Беретту" с тремя запасными обоймами, широкий охотничий нож и водительское удостоверение на имя Оторвилапко Ивана Ивановича.
– Вот, блин, замотали хохлы-родственнички! – выругался Бельмондо, отправившись искать саперную лопатку. – Скоро нам придется по одним могилам ходить.
Было уже темно, и могилу мы выкопали неглубокую. Похоронив Оторвилапко, перекурили над холмиком и отправились спать.
* * *
Ранним утром сонный Баламут пошел в туалет и увидел, что могила Оторвилапко освободилась. Постояв у нее, он решил нас разбудить, но не успел – прятавшийся в уборной "мертвец" набросился на него с увесистым булыжником. От булыжника Баламут увернулся, но это было его последней удачей – Оторвилапко подмял его и начал бить. От первого удара Николай, наконец, пробудился и сделал то, что должен был сделать сразу – закричал истошным голосом. Мы вмиг проснулись, выскочили из штольни и, глядя на сцену, развернувшуюся у туалета, с минуту соображали, что происходит. Самым сообразительным оказался Бельмондо и через пару минут Оторвилапко был квалифицированно избит и связан. Затянув последний узел, Борис доверительно спросил пленника:
– Козел тебя столкнул, да?
Подельник Худосокова не ответил, глаза его сузились и стали жесткими...
– Молчать будет... – вздохнул Баламут. А Бельмондо, махнув на последнего рукой, продолжил проникновенно убеждать трофей одного из своих рогатых потомков:
– Ты, Оторвипопка, давай, говори без копоти... Ты имей в виду, если что, мы мучить тебя не будем, мы просто оторвем, что кому понравится, подержим над огнем и съедим. Извини, нам питаться кроме тебя нечем, понимаешь, продовольственный кризис у нас... Лично я уже одиннадцать часов ничего не ел и это на меня действует.
Оторвилапко презрительно улыбнулся одними губами и прикрыл глаза.
– Не уважает... – констатировал Бельмондо, вздохнув. – Конечно, интеллигенцией от нас за версту прет, этот еще придурок (он кивнул на Баламута) каждую минуту крестится...
– Знаете, что... – начал Баламут, не обратив внимания на обидные слова Бориса. – Мне кажется, что этого залетного субчика надо прикончить: очухается – опять драться полезет.
Мы удивленно посмотрели на Николая.
– Ты чего это вдруг? – первым нарушил тишину Бельмондо. – Я думал ты его охмурять начнешь, проповеди про "не убий" и "подставь другую щеку" читать...
– Да мы с Софией еще со вчерашнего обеда заметили, что Адам и Ева из наших душ среди вас, еретиков и безбожников, выветриваться стали... Может быть, это от недоедания...
– Вот так вот всегда, – покачала головой Ольга, ехидно улыбаясь. – Только появится в человеке хорошее, так сразу и выветривается... Но насчет этого отморозка ты прав, прикончить его надо...
– Прикончить и съесть! – убежденно сказал Бельмондо. – Я смотрел, есть у него мягкие места... И не жирный, постный... На неделю всем нам вполне хватит. А потом и косточки сахарные в дело пойдут...
– А может, его поменять? На эквивалент его калорийности? – предложил я, понимая, что в сложившейся ситуации съедение нами Оторвилапко вещь весьма реальная.
– На пакет сушек что ли? – прыснула София.
– Не, хохла надо менять на сало! – рассмеялся полуукраинец Бельмондо. – Только на сало!
– Стоп, ребята! – посмеявшись, посерьезнела Ольга. – Есть идея. Тащите его в штольню.
Мы с Бельмондо и Баламутом пожали плечами и, взявшись за руки и ноги Оторвилапко, понесли Оторвилапко в штольню.
– Ты, Борис, на этого фрукта комплекцией похож... Понимаешь? – сказала Ольга, когда мы, бросив ношу у стены, посмотрели на дувушку.
– Понимаю... – кисло выдавил Бельмондо. – Камикадзе из меня хочешь сделать?
– Да. Я сама бы пошла, но, видишь, фигура у меня неподходящая... Они сразу раскусят, что к чему.
– Камикадзе, так камикадзе... – помедлив, вздохнул Борис. – Давайте раздевайте его...
Оторвилапко, видимо, слышал все. Как только я склонился над ним, он схватил меня за горло и начал душить. Я не успел испугаться – Ольга ударила его ногой в висок и он, вскрикнув, отвалился.
* * *
Переодевание Бельмондо не заняло много времени. Когда с маскарадом было покончено, мы попросили Бориса лечь ближе к устью штольни и принялись сравнивать его с пленником.
– Нос совсем другой, – высказался первым Баламут. – У этого хрена он уточкой, а у Бориса, хоть и хохол наполовину – русский. Надо его расквасить.
– Попробуй только – сам наверх полезешь, – моментально распахнув глаза, возмутился Бельмондо. – Тоже мне Станиславский...
В это время в штольню вбежала София и сказала, что сверху кто-то зовет Оторвилапко. Мы выскочили наружу и услышали призывный крик:
– Иван! Иван!
– Здесь он! Козел его столкнул, – закричал я в ответ. – Спускай веревку! Нам дохлятина зднсь не нужна!
И побежал в штольню. Вручив Борису "Беретту", попросил его лечь на плед спиной вверх и потащил к посадочной площадке. Баламут споро обвязал товарища веревкой, спустившейся с небес, и закричал в голубизну: "Тащи!!"
Спустя три минуты Бельмондо скрылся за обрезом скалы. Вероника зарыдала, к ней бросились Ольга с Софией, взяли под руки и увели в штольню.
* * *
Перестрелка наверху началась не сразу. Услышав выстрелы "Беретты", мы заулыбались. Однако спустя пятнадцать минут наша радость без остатка растворилась в томительно долгом ожидании.
– А не полезть ли мне наверх и не посмотреть, что там делает Борис, – предложил, в конце концов, Николай.
– А это идея... – согласился я. В это время Ольга тронула мое плечо сзади. Я обернулся к ней; она указала мне кивком на устье штольни.
Взглянув в указанном направлении, я увидел Оторвилапко с саперной лопаткой в руках. Он выглядел как Сильвестр Сталлоне в роли Рэмбо.
– Мне отвлечься надо... – попросила Ольга. – Оставь его мне...
И пошла к "Рэмбо!.
Тот не двинул и бровью – он был профессиональным наемником, одинаково серьезно относившимся и к обезумевшей кошке, и к боксеру в тяжелом весе. "Ее черный пояс против него, что носовой платочек против насморка, – думал я, вглядываясь в холодные глаза недобитка. – А может быть, она просто решила умереть? Не в силах вынести навязчивых мыслей о дочери?
Подстегнутый догадкой; я метнулся к Ольге, схватил за плечо. И получил крепкий удар пяткой под колено и одновременно – затылком в нос. Я упал, а она, и, не обернувшись, пошла к чужаку. Приблизилась, сделала обманное движение и ударила в глаз (она всегда била в глаз). Но "Рэмбо" неуловимым движением левой отвел удар, и тут же саперная лопатка устремилась к Ольгиной голове... "Все!!!" – взорвался я мыслью. И тут наверху хлопнул выстрел, "Рэмбо" осел и медленно повалился на девушку... Она брезгливо оттолкнула его, поднялась на ноги и побрела в штольню.
А мы, в поисках таинственного стрелка, закрутили головами, оглядывая верхушки скал. Никого не увидев, присели вокруг Оторвилапко.
– Вот она дырочка! – Баламут сунул указательный палец в маленькое, точащееся сукровицей отверстие чуть выше лба убитого. – А выходное отверстие точно в заднице.
– Борис, что ли, стрелял? – задумчиво спросил я.
– А кто же еще? – не совсем уверенно протянул Баламут... – Не свои же его замочили?
– А почему он тогда прячется? – посмотрела на него София.
– Может, он не от нас прячется... – посмотрела на скалы Вероника. – Там же их много...
– Знаете, чего я боюсь, – нахмурился я, покусывая губы. – Он там ошивается, а вдруг Лидкин Кирилл заявится? Молодой, около двадцати, наверняка в детдоме воспитывался. Где еще? Только в детдоме. Короче, могут они друг друга урезонить. Если уже не урезонили. Полезу-ка я наверх...
– Нет, ты очень уж тяжелый, мы тебя не удержим. Лучше уж Николай Сергеевич полезет... – сказал Баламут и, сходив за веревкой с кошкой, принялся укладывать ее кольцами.
– А ведь кроме тебя, Коля, еще двое выбраться могут... – вдруг осенило меня.
– Ну-ну... – усмехнулся Баламут. – Ты внизу, на тебе Ольга, либо София... Веронике нельзя напрягаться, у Ольги ладони пораненные, значит, может выбраться только София. А я ее не отпущу, пока не узнаю наверняка, что там делается...
* * *
Через полчаса я стоял под первым крюком, на моих плечах стояла София. А Баламут раз за разом пытался на нее взобраться. С третьего раза это получилось. Хотя Худосоков был в командировке, кошка зацепилась с первого раза.
После того, как Николай исчез за обрезом скалы, мы послонялись с полчаса, затем жара сломила нас, и мы задремали.
3. Бар для военнопленных? – Биомашина, то есть зомбер? – Шварцнеггер веников не вяжет...
Выбравшись на скалу, Баламут посидел минут пять в кустах шиповника. Не услышав никаких подозрительных звуков и ничего подозрительного не заметив, пошел искать палатку охранников. И нашел ее – шестиместную, новенькую, как из магазина. В ней среди россыпи пустых бутылок лежал лыка не вязавший Борис. Баламут в поисках не опорожненной бутылки зарыскал глазами по палатке, в это время в его спину ткнулось что-то весьма напоминающее ствол огнестрельного оружия. "На автомат не похоже..." – автоматически подумал Николай и хотел, было, обернуться, но стволу это совсем не понравилось, и он недвусмысленно вжался в его ребра...
– Ну ладно, ладно... – примирительно проговорил Баламут. – Сдаюсь. Где тут у вас бар для военнопленных?
– А х... тебе не мясо? – раздался сзади ровный спокойный голос. – Руки давай назад!
Баламут вспомнил, как Ольга недавно расправилась со своим Черновым, и, решив (чем он хуже?) повторить ее действия, каблуком ботинка ударил в голенную кость, а затылком – в нос стоявшего сзади грубияна и матершинника. Но грубиян и матершинник оказался каменным. Более всего убедили Колю в этом руки матершинника, немедленно отбросившие его в дальний угол палатки, прямо на Бельмондо.
– Бу... буфет у на... у нас после одиннадцати... – проговорил Борис, пытаясь выбраться из-под товарища. – С приземленьицем вас, Николай Сергеевич!
– Пьянь болотная! – буркнул Баламут и, встав на ноги, уставился на отправившую его в полет катапульту.
– Ты его не обижай! – посоветовал Бельмондо. – Он гвозди морским узлом вяжет. И, знаешь, финт еще показывал – с двух метров рублевой монетой пятислойную фанеру пробил... Попросишь, он и тебе покажет.
Пока Борис говорил, Баламут изучал своего победителя. Тот был худощав, среднего роста, модно стрижен и с ног до головы одет в "Адидас".
– Интеллект где-то на уровне Мойдодыра, да? – поинтересовался Коля, закончив рекогносцировку.
– Нет, – совершенно не изменившись в лице, ответил хозяин положения. – На уровне среднего копенгагена. Спиной ко мне, ноги раздвинуть, руки назад!
– Сделай, как он сказал, – посоветовал Борис. – Он наручники на тебя оденет, и потом издеваться станет.
Баламут с испугом посмотрел на товарища, и тот его успокоил:
– Да, не бойся, он по-хорошему издевается. Стакан нальет, на землю поставит и будет смотреть, как ты его пить будешь... А выпьешь, он тебя икрой с ложечки закусит, или шоколадом, в зависимости оттого, что выпьешь. Дефективный он какой-то, но на слова не обижается.
Взгляд Баламута стал недоверчивым, он повернулся спиной к дефективному, тот надел ему наручники и вышел из палатки.
– За бутылкой пошел, – тепло сказал Бельмондо. – И, клянусь, он сразу понял, что ты водку предпочитаешь. Знаешь, он мужик неплохой... Худосоков ему приказ оставил, чтобы ни один волос с наших голов не упал. "Сам хочу из всех них кишки выпустить", сказал. Он и Ольгу спас от Оторвипопки. И знаешь, он еще мух за крылышко ловит. На лету, большим и указательным пальцем... Ван Гоген, короче, от физкультурников.
– Об Ольге и Оторвилапко он тебе рассказал?
– Конечно. Он говорит иногда. Когда его похвалишь за что-нибудь... Особенно за прическу. У него расчесок штук пять, и он постоянно расчесывается... То одной, то другой....
– А на какое имя отзывается?
– Шварцнеггер, как ни странно... Или Шварц.
– Кличка, что ли?
– Нет, папы фамилия... Сказал, что знаменитый Шварценеггер – его незаконный отец... Сделал его из барменши в ресторане "Планета Голливуд". Я пошутил как-то по этому поводу, а ему начихать. Ему вообще на все начихать... Биомашина с очень неровным интеллектом...
– Биомашина, говоришь... – проговорил Баламут, задумчиво глядя.
Он хотел что-то сказать, но в это время вошел Шварцнеггер с бутылкой водки и граненым стаканом в руках. Отвинтив крышку, он наполнил стакан до краев, поставил его на землю и сделал Баламуту приглашающий жест. Коля не впал в этические соображения, он просто опустился на колени, вытянув губы трубочкой, почти беззвучно втянул в себя столько водки, сколько получилось, затем осторожно взял стакан зубами, перелил, не торопясь, его содержимое в свое тело и, обернувшись к "мучителю" потребовал закуски.
– У тебя лучше получилось, – чуть завистливо протянул Бельмондо. – Я пролил, а у тебя ни капли не пропало... Профессор!
Шварцнеггер тем временем охотничьим ножом, крутыми надрезами, открывал баночку красной икры. Открыв, поднял лежавшую на земле алюминиевую ложку, тщательно отер ее о бедро, набрал икры с горкой и поднес ко рту Баламута. Баламут цапнул сразу все и, жуя, спросил:
– Худосоков тебя таблетками кормил, да? Зомбировал, короче? Ты ведь раньше хилый был? А после таблеток очень умным и сильным стал, да? И Оторвижопа тоже таблеточный был? А?
Глаза Шварцнеггера застыли на мгновение, пронзив ими Баламута, он набрал ложкой полбанки икры и почти наполовину вогнал ее в Николая в тот самый момент, когда тот приоткрыл рот, чтобы произнести последнюю в своей тираде букву "а".
– Хам! – отреагировал Николай между двумя глотательными движениями. – И прическа у тебя хамская, зомбер поганый.
– Так ты думаешь, Худосоков продолжает свои опыты с зомберами? – спросил Бельмондо, посматривая на бутылку водки, стоявшую под ногами Шварцнеггера.
– А ты, что, не видишь? – проговорил Баламут, указательным пальцем массируя поврежденное небо. – Те же зомберы, разве только глаза не красные... И разговаривать про погоду умеют...
– Да нет, не те... – покачал головой Бельмондо. – Даже мы такими не были... По физической подготовке они нам сто очков вперед дадут... Ну-ка, дорогой с такой красивой прической, покажи дяде Коле свой фокус с монеткой!
Шварцнеггер улыбнулся одними губами, осторожно поправил волосы пятерней и полез в карман за монеткой. Потом взял лист фанеры, неизвестно зачем бытовавший в палатке, и движением головы пригласил своих пленников выйти.
Баламут вышел. Яркое солнце ударило ему в глаза, и он подумал: "А не убежать ли мне?"
– Не надо! – прочитав его мысли, посоветовал сзади Бельмондо. – Я бегал, безполезняк – с пятидесяти метров камешком мне пятку разбил. Посмотри лучше, что он делать будет.
Шварцнеггер тем временем прислонил фанеру к камню, отошел от нее метра на полтора, обернулся, показал нам пятидесятикопеечную монету и, вернувшись глазами к цели, плавным кошачьим движением занес правую руку за голову и бросил...
Баламут бросающей руки не увидел. Поняв, однако, что фокус завершен, он подошел к фанерке и увидел что монетка прочно сидит в ней перпендикулярно и в самой середине. Потрогав указательным пальцем ее ребро, хотел в порыве сказать что-то восторженное, но тот вдруг вынул "Беретту" из-за пояса и пошел по направлению к краалю. Баламут с Бельмондо последовали за ним.
Подойдя к обрыву, они увидели, что Ольга поднимается по крючьям. Шварцнеггер не спеша взял "Беретту" в обе руки и нажал гашетку. Первыми двумя выстрелами он перебил висевшую на кошке веревку, затем начал расстреливать верхние крючья. В этот момент у Бельмондо возникла идея столкнуть его вниз, но Шварцнеггер, не поворачивая головы, всадил ему пулю под ноги. Осколки впились Борису в ноги, он выматерился и сел их удалять. А Ольга, стряхнув с плеч и головы каменную крошку, спустилась к нижнему крюку и спрыгнула в руки Черному.
Шварцнеггер же, спрятав пистолет за пояс, поманил пленников пальчиком, а когда они подошли, повел их к спусковой площадке. Там он выбросил вниз веревочную лестницу, снял с них наручники и кивком приказал исчезнуть с глаз.
4. Собираем червяков. – Мы засучиваем рукава. – Ольга лезет первой. – Что с ней случилось!!?
Мы лежали на траве и молчали. Погода стояла райская. Невероятно голубое небо, белые скалы, зеленая трава, журчание водопадика... "Что еще надо человеку?" – думал я, растворясь в небесной голубизне.
– Пожрать бы... – ответил мне Бельмондо. – Где вы Остапа Ивановича закопали?
– Эх, сейчас бы курочку докрасна жаренную, – мечтательно проговорил Баламут... – Или поросенка молочного... Или водочки холодненькой с икорочкой...
– Кстати, рассказал бы, как Шварцнеггер тебя пленил, – попросил Бельмондо вспомнив, видимо, как худосоковский гвардеец "закусывал" Баламута.
– А никак. Я еще на весу был, когда он мне свою "Беретту" в задницу воткнул...
– Ствол у нее длинный... – сочувственно пробормотал Баламут. – Повезло тебе...
– А стрельба? – спросила Вероника, поглаживая свой живот. – Кто стрелял?
– Шварцнеггер. Он наручники на меня одел и в скалы начал палить... Я посмотрел на него вопросительно, и он пояснил: "Будет твоим корешам над чем подумать..." Мойдодыр, короче, но копенгаген...
Мы замолчали. Меня потянуло в сон. Во всех приключенческих книжках и фильмах голодные стараются больше спать, чтобы оставаться голодными, как можно дольше. Налив себе во сне в хрустальную рюмочку холодненькой водочки, я поливал маленькие такие пельмени, огромное глубокое блюдо маленьких пельменей уксусом, когда рядом заворочался Баламут.
– Слушай, София... – услышал я сквозь дрему его старательно равнодушный голос. – Там в рюкзаках приправ каких не было? Перчику? Вегеты? Хмели-сунели, наконец?
– Нет, кажется... – ответила София, позевывая. – А, впрочем, не уверена... Были какие-то пакетики... А зачем тебе приправы?
– Я вот подумал... Если червяков этих насушить, растереть, – Баламут сглотнул слюну, – и приправить чем-нибудь, то может замечательный рубон получится... Типа печеночного паштета или, в худшем случае, кровяной колбасы...
– А какая закуска! – мечтательно проговорил я. – Вы знаете, я страстный коллекционер и кутюрье закусок...
– Червяков в чесночном соусе, небось сочинял? – спросила София.
– Нет, не червяков... Помидор в бочке... – сглотнув слюну, улыбнулся я.
– Помидор в бочке? – удивилась Ольга.
– Да. Однажды в Приморье выползли мы из тайги и на базе партии баньку затопили. Сходил я кой-куда, достал талонов и вина купил. И вот, идем мы в баню – в руках пузыри, бельишко всякое, и студент один, Бугром мы его звали, интересуется: "А чем закусывать будем?" Я ему помидор показываю, большой, с кулак, красивый такой. А он заявляет: "На всех не хватит..." Я ему: "Ты погоди, закусон у нас особый будет. Ты вообще знаешь, что такое закуска? Теоретически? В главнейшем своем значении – это некая субстанция, которая служит делу отвлечения пьющего от горечи выпитого. И эта субстанция не обязательно должна быть материальной. Понял?" Так вот присели мы в баньке: кто на скамейке, кто на перевернутых шайках, а в углу, под лампочкой – деревянная бочка с прозрачной холодной водой. Бросил я помидор в бочку, и он так живописно там расположился – переливается в подсвеченной сверху воде всеми оттенками красного цвета, томно шевелится от удовольствия. Налил я Бугру кружку "Кавказа" а он, глядя на помидор, закуску потребовал. Я ему: "Пей, говорю!" Он выпил и опять к овощу жадными руками тянется. А я тут как щелкну помидору прямо в глаз, и он степенно так, медленно, завораживая, пошел ко дну. Ударившись о него, медленно, медленно, начал подыматься, пока не вынырнул к удивленным глазам явно закусившего Бугра... Нет, братцы, это невозможно передать – красота неописуемая, таинство, действо, это надо видеть! Так этот закусон всем понравился, что отбою от желающих не было. А потом мой черед наступил – я выпил, крякнул, погрузил руку в бочку, вытащил красавца и вгрызся в его сочный, лоснящийся бок...
– Любишь ты трепаться... – мечтательно протянул Баламут, видимо, представляя в мыслях громадный лоснящийся помидор и "бомбу" "Кавказа". Поглотав слюну, он обратился к Софии:
– Так где, говоришь, рюкзаки с приправами?
– В штольне у забоя... Под головой они у меня лежали, – ответила Ольга. – Но, по-моему, там нет ничего...
– Пойду, посмотрю...
– Посмотри, посмотри... – зевнул я. – Вернешься, сходи к сортиру – там тмин растет... У водопадика – лук и мята... Да еще миску алюминиевую захвати, червяков собирать...
– Она у водопада со-о-хнет... – зевнула Ольга.
Мы с Баламутом встали. Я пошел собирать червей, а он – в штольню за приправами.
Миска была уже полна извивающихся тварей, когда из штольни раздались призывные крики Баламута.
Прибежав в штольню, мы увидели, что он, возбужденный, глаза блестят, стоит в двух метрах от устья и ковыряется ножом Оторвилапко в кровле.
– Ты чего базлаешь? – подбежав первым, спросил его Бельмондо.
– Смотри, здесь трещина, и из нее сквозит! – ответил Баламут озабоченно. – И здесь не полосчатый известняк, как везде, а что-то напоминающее цемент...
Я приблизил свою ладонь к трещине и почувствовал холодок – из нее действительно шел воздух. А Баламут, продолжая расчищать борта щели от грязи, сказал хмуро:
– Это не пыль от проходки, эту грязь специально здесь размазывали для маскировки... И цемент свежий, не больше месяца ему...
* * *
Баламут был уверен, что нашел вход в пещеру, в которой он, будучи Александром Македонским, спрятал свои несметные сокровища. Сначала он обрадовался, но потом, поняв, что в пещере побывали люди, расстроился. "Если это были геологи, то они наверняка нашли золото", – думал он, больно кусая губы. Но скоро повеселел. "Лаз в пещеру заделан и замаскирован! – осенило его. – Значит, они не вывезли его! Полностью или частично, но не вывезли!
За последние дни Баламут сжился со своей тайной. Он грела ему сердце. Все чаще в голову ему приходила мысль: "А может, не рассказывать им ничего? Выберемся, сам найду и сам буду решать, что с ним делать... Это же мое золото! Мое!!! Это я покорил державу Ахеменидов! Это я заставил Дария, других царей и царьков бросить свои сокровища к моим ногам!" Но потом ему становилось стыдно, и он оставлял решение на потом...
* * *
Через несколько минут нам стало ясно, что когда-то в этом месте кровли штольни существовал узкий, диаметром в тридцать пять – сорок сантиметров, лаз. И он действительно был заделан цементным раствором.
– Знаете, что мне кажется... – проговорил я, вспоминая свои белуджистанские приключения под землей. – Сдается мне, что эта штольня пройдена по древняку... И если рудное тело было достаточно богатым и протяженным, то вполне возможно, что этот древняк может вывести нас на поверхность...
– Рудное тело... – засомневался Бельмондо. – Вряд ли... Нет тут никаких намеков на киноварь...
– В Канчочском рудном узле не только ртути полно, но и золота. Видишь вот эту серую сыпь? – я ткнул пальцем в очищенный камень. – Это арсенопирит. В этих краях в нем золота бывает до двухсот граммов на тонну, а иногда и до килограмма...
– Ты хочешь сказать, что это отверстие заделали чтобы... – начал понимать меня Бельмондо.
– Чтобы кто-то до чего-то ненароком не добрался, – улыбнулся я. – До золота, до выхода и до... до Худосокова. И заделал его никто иной, как сам Ленчик.
– Хватит тогда топтаться... – проворчал Баламут, отнимая у меня молоток с зубилом. – Делать все равно нечего, так что давайте посмотрим, что там наверху делается. "Золота до двухсот граммов на тонну"... – тоже мне придумал...
* * *
...Мы вкалывали до утра, как каторжники. В шесть утра София проткнула цементную пломбу зубилом. В восемь проход был расширен.
– Фонарик я у кого-то видел... – сказал Баламут, давая понять, что первым полезет он.
Вероника захлопала по карманам штормовки и, найдя маленький игрушечный фонарик, протянула его Баламуту. Включив его и сунув руки в лаз, Николай скомандовал: "Поехали!" и мы с Бельмондо вставили его в отверстие. Но он не пролез.
После него полезла Ольга.
– Здесь целая камера! – воскликнула она, лишь только ее ноги исчезли в черноте лаза.
* * *
...Минут пять мы слышали, как она ходит у нас над головами. Затем звуки стихли, и наступила мертвая тишина. Я, весь охваченный недобрыми предчувствиями, попросил друзей вставить меня в отверстие, но худенький Бельмондо, скептически оглядев меня, сказал:
– Баламут не пролез, и ты не пролезешь. Давайте, заряжайте меня.
Мы подняли его, и скоро из лаза раздался измененный тесным пространством голос: "Японский городовой..." Еще через минуту в отверстии появились ноги Ольги. Мы с Баламутом взялись за них и бережно опустили девушку на пол. Постояв секунду, – глаза открыты, не мигают, дыхание ровное, румянец как всегда, – она опустилась на землю, оперлась плечами о стену и застыла.
– Что с тобой!!? – испуганно спросил я.
Ольга не ответила. Я опустился перед ней на колени, взялся за плечи, встряхнул, но она продолжала сидеть, ни на что не реагируя.
– Оль, милая, ну, перестань, не надо... Оль, ну скажи мне хоть что-нибудь... – запричитал я, продолжая то трясти, то гладить девушку. Но она молчала.
– Может быть у нее шок? – присев рядом, всхлипнула София. – От страха?
– Нет не шок... – сказал Борис дрожащим голосом.
– Нет, шок, смотрите! – закричал я и ущипнул Ольгу за плечо. Зрачки девушки расширились. – Видите, она реагирует на боль!
И снова стал трясти девушку за плечи. Все сильнее и сильнее, но она молчала.
– Не надо, Черный, перестань... – дрожащим голосом сказал Бельмондо, положив мне сзади руку на плечо. – Ты ей ничем не поможешь... Она где-то потерялась...
Баламут с Бельмондо вынесли Ольгу из штольни, положили на траву. Постояв над ней, повернулись ко мне и, взяв под руки, повели к достархану...
– Черный... – заговорил Бельмондо, пряча глаза. – Ты должен... Ты должен... В общем, Ольги, скорее всего, больше не будет... Это – волосы Медеи... Когда я был козлом, видел, как один чабан понюхал эти волосы и душа ушла из него навеки. После этого случая кишлачные жители эту стенку, – он указал на нее подбородком, – и соорудили.
– Так мы же глотали эти волосы! – воскликнул я. – И ничего – просто уходили в прошлые жизни. И возвращались. И она вернется! Да, она вернется! Она сейчас путешествует по Европе княжной Таракановой! Попутешествует и вернется! Она вернется!
– Мы глотали не волосы, а шарики, в которые кроме волос еще что-то было намешано. То, что возвращает душу на место... А тот чабан... По меньшей мере, три года он прожил без души... Когда я состарился, он еще жил в растительном состоянии... Я слышал о нем от племянников-козлов, ходивших к кишлаку дразнить охотников. Они издали видели его безучастно сидящим у своей мазанки...
– А откуда, там, в камере волосы? – спросил я глухо, насмерть убитый доводами Бориса.
– Там жила... Этот древняк наткнулся на довольно обширную карстовую полость, в одной из стенок которой вскрывается жила... жила Волос Медеи...
– Жила? Волос Медеи?
– Да. Очень похожи на хризотил-асбест. Такие же серебристые тончайшие нити, но неплотно прилегающие друг к другу – дунешь, и они летят... Я жилу эту увидел и сразу все понял – Ольга, скорее всего, надышалась этим "асбестом"...
– А ты, почему ты души не лишился?
– Я же тебе говорю, я сразу все понял, и ворот водолазки на нос натянул...
– Надо было тебе первому лезть...
– Надо было... Но Ольга же всегда вперед лезет...
Он еще о чем-то говорил, но я не слушал. Я подошел к Ольге, сел рядом и стал смотреть на нее боковым зрением – так можно было не видеть ничего не выражающих ее глаз. Она лежала и улыбалась. Милый носик, нежные щеки, завитки волос... Все такое живое... Стерев навернувшиеся слезы, я осторожно посадил Ольгу на колени и начал убаюкивать. Через три минуты она спала... Заснул и я.