1. Загниваем... – Рай на проводе. – Ниточка к Худосокову. – Бельмондо становится художником

В Москве мы не нашли никаких следов Худосокова и впали в полнейшее уныние. Враг растворился в воздухе, а без него наша жизнь понемногу превратилась в однообразную череду дней.

Через неполную неделю нашего бездельного пребывания у Евгения Евгеньевича на тайной квартире (была у него и такая – для встреч с любовницами по средам) наша деградация приблизилась к предельной. Баламут напивался все чаще и часами лежал на диване, не сводя остановившихся глаз с телефона, Бельмондо круглыми сутками смотрел телевизор, а Ольга то принималась готовить что-то особенное, то просто сидела в кресле, рассматривая расписания авиационных рейсов, следующих по маршруту Москва – Лондон. А я болтался между ними...

Как-то в дождливый холодный вечер мне все это приелось, я поднял телефонную трубку и набрал номер Наташи, супруги Баламута. Мне ответил мужской голос.

– Могу я поговорить с Наташей? – осведомился я, злорадно поглядывая на Баламута.

– А кто ее спрашивает?

– Друг ее мужа.

– Скажите, пожалуйста Вы хотите сказать, что вы мой друг? А мне почему-то кажется, что вы – просто банальный и неумный телефонный хулиган!

– Нет, нет, что вы! Я – Чернов, друг Николая Баламутова, прежнего мужа Натальи...

– Чернов при невыясненных обстоятельствах трагически погиб вместе с Николаем Сергеевичем в горах Центрального Таджикистана. Я сам читал некролог и видел фотографии похорон.

– Да, я знаю. Погиб трагически... – продрожал я голосом в трубку. – Присутствовал, так сказать... Дело в том, что я звоню из рая. Понимаете, в аду, где Николай Сергеевич постоянно теперь прописан, телефон отключили за постоянную неуплату, и он попросил меня передать Наталье Владимировне просьбу.

– Вы хулиган!!! Безбожник! Я вешаю трубку...

– Нет, нет, подождите! Если вы мне не верите, пригласите Наташу к телефону, и она узнает мой голос.

– Я слушаю, – раздался через минуту в трубке растерянный голос, увы, бывшей жены Баламута.

– Привет, Наталья! Рад тебя слышать. У меня очень мало времени – вот-вот должен прийти ангел-хранитель телефонной связи, и мне нагорит. Коля просил тебя помолиться за него и свечек не жалеть. Понимаешь, если ты будешь делать это ежедневно, то ему на пару тысяч лет срок скостят. Черт, ангел пришел... Прощай, Наталья!

Едва удерживаясь от смеха, я положил трубку и поднял глаза на Баламута. Он смотрел на меня со звериной ненавистью.

– Ты что, Коля? – испуганно спросил я и, тут же сбитый ударом кулака в челюсть, упал на журнальный столик, а с него, вернее, с ним – на ковер. Баламут навалился на меня сверху и минуты полторы вяло мутузил меня рыхлыми кулаками. Потом крепко обнял и, сотрясаясь от рыданий, заплакал у меня на груди.

– Сучка, сучка! – ревел Баламут. – Я ее пьяную, с синяками во всю рожу, вшивую вытащил из-под забора, вылечил от водки, безнадежную вылечил, деньгами с ног до головы засыпал, ноги мыл и воду пил, даже Библию изучал...

– Библию? – удивился я. – Ты – Библию?!

– Да. Представь, я – Библию. А она, стерва, кошка немытая, через неделю после моей смерти замуж выскочила. Сучка, сучка! И кто ее взял такую?

– Да ладно тебе, – успокаивал я его. – Позвони лучше моей Милке, посмеемся.

И мы, выпив по рюмочке за упокой наших душ, начали звонить своим бывшим родственникам в законе.

Трахтенгерцу, нынешнему супругу Милочки и законному владельцу обувного магазина на Тверской, было передано, что мне за примерную культмассовую работу в аду предоставлен недельный отпуск, и я раздумываю, как и где его использовать. Муж Ольги узнал, что в раю говорят по-русски и голосуют за лейбористов, а Людмила Бельмондо – что ее бывший супруг сейчас плодотворно работает на седьмом небе над проблемами изменения пола ангелов в соответствующую сторону и что он непомерно скучает по ней и надеется на скорую встречу.

Все это, конечно, развеселило нас, но ненадолго. Начинать новую жизнь на ровном месте в наши годы – дело не очень приятное и многообещающее... Да и двадцатилетней Ольге было о чем подумать. Кончив звонить и смеяться, мы расселись вокруг журнального столика и отдались нелегким мыслям.

Я смотрел в пол, вернее, на газету, упавшую со столика при моей драке с Баламутом.

"Похищено трое биохимиков" – таким заголовком начиналась одна из статей на первой полосе "Московского комсомольца". Я поднял газету и начал читать:

"Трое биохимиков – американец, японец и англичанин – похищены по завершении международной конференции в Киеве. Местные правоохранительные органы утверждают, что злоумышленники были чеченцами по национальности. Если вспомнить, что Москву и Петербург около месяца назад покинуло в неизвестном направлении 11 (!) молодых генетиков и биохимиков, то можно прийти к мысли, что некой международной (?) террористической организацией осуществляются исследовательские работы по созданию биологического либо генетического оружия. Компетентные круги Ирана, Ирака и некоторых других стран категорически отрицают свою причастность к похищению ученых..."

– Прорезался Худосоков, – пробормотал Баламут, деловито разливая коньяк по рюмкам... – Опять что-то затеял.

– Похоже, ты доволен? – спросил я. – Опять вечный бой? Опять покой нам только снится? А может быть – ну его на фиг? Займемся своими проблемами? Женимся на молодухах, детишков наплодим? А, Ольга? Как ты на это смотришь?

Понял... Трезво смотришь.

– На это у нас нет денег, – вздохнул Бельмондо. – Все у наших баб осталось.

– Да нет, есть немного, – улыбнулся я. – Евгений Евгеньевич запасливым был, прикопил кое-что на черный день... Хватит нам на пока. А потом найдем какой-нибудь заброшенный золотой рудник или шахту, набитую долларами...

– А может быть, затонувший галеон с пиастрами? – мечтательно протянул Баламут. – Где-нибудь в теплой Вест-Индии. Белый песок, пьяные пальмы, бирюзовое море и...

– И толстые податливые мулатки с худенькими квартеронками, – просиял Бельмондо. – Хоть сейчас поехал бы.

И в это время мы услышали осторожный, но настойчивый стук во входную дверь.

– Худосоков, – побледнел Бельмондо. – Я чувствую – это Худосоков.

Но это был не Худосоков. Эта была довольно смазливая соседка в бигуди, давно интересовавшаяся обилием мужчин в обычно пустовавшей квартире.

Мы перепоручили ее Бельмондо, а сами стали решать, что нам делать дальше. Но ничего путного придумать не могли, а единственным предложением было предложение Баламута дать в газеты объявление типа "Ленчик! Жду тебя по пятницам с 18.00 по 20.00 в сквере у Большого театра. Твой Борис Бельмондо".

И вот, когда я уже подумывал, как и где пристроить своих друзей, ставших бомжами, с тем чтобы начать, наконец, банальную семейную жизнь с Ольгой – с омлетами утром по выходным, походами на неотличимые один от другого дни рождения, мелкими ссорами и тривиальным сексом, – Ольга уцепилась за тонюсенькую ниточку.

– Вы помните тот момент, когда Аль-Фатех предложил Жене выбрать место для нашей казни? – спросила она задумчиво.

– Да, помню, – улыбнулся Баламут. – Черный еще обрадовался: "В Болшеве, на левом берегу Клязьмы".

– Так вот, я смотрела тогда на Худосокова. И когда Черный ответил, Ленчик резко, очень резко повернул к нему голову, и в глазах у него я увидела удивление, смешанное с тревогой.

Ольга, сидевшая рядом со мной, немного помолчала и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Черный, у нас с тобой ребеночек будет.

Я резко повернул голову и уставился в ее смеющиеся глаза.

– Вот так примерно он и посмотрел на Черного! – залилась смехом девушка. – Ну, точь-в-точь!

И, обняв меня, проворковала:

– Успокойся, милый, я пошутила.

– Ну и шутки у вас, сударыня! Ты же знаешь, что я готов батальон от тебя родить.

– А я... не готова!

– Я хорошо помню эту реакцию Худосокова, – проговорил Коля, отводя от нашей с Ольгой почти семейной идиллии полные зависти глаза. – Я еще подумал, что с этим местом у него что-то связано.

– А я ничего не подумал, – вздохнул я, все еще досадуя на Ольгу. – В тех местах полно активистов РНЕ. Вот он и встрепенулся. Но давайте, съездим в те края, посмотрим.

– По жене соскучился? – усмехнулась Ольга. – По той, которая Вера?

– А что по ней скучать? Я сейчас и не представляю, как с ней жил. Чужой человек. Всего добилась, но осталась с носом. Видел ее как-то глазу не за что зацепиться. Одно от нее у меня осталось...

– Прядь волос! – догадалась Ольга. – Глухими ненастными ночами ты над ними рыдаешь.

– Нет, понимание того, что очень часто в душе добреньких и приветливых – лед.

– А у многих грубиянов душа нежная, – закивала Ольга. – Пошло это. Я сама хорошо помню, что по головке меня гладили одни грифы-падальщики, а помогали только хамы и грубияны вроде вас. Но я в отличие от тебя быстро поняла, что не надо путать воспитанность с душевной отзывчивостью. Опять ты, Черный, нас с панталыку сбил.

Так кого мы в Болшево пошлем? Может быть, все вместе прокатимся?

– Не надо туда всем вместе ехать, – поморщился Баламут, вспомнив, видимо, свою весьма воспитанную Наташу. – Надо одного послать.

Черного там все знают, опять-таки дочка у него там живет – думать о ней будет. Ты, Ольга, слишком красива – тебя каждый приметит и запомнит. У меня плохое настроение – я обязательно напьюсь в электричке. Остается Бельмондо.

Пусть едет с удочкой.

Я показал Борису на карте Московской области участок, который ему необходимо будет обследовать. И он уехал – не с удочкой, а с этюдником, которым его снабдила Ольга.

 

2. Худосоков меняет ориентацию. – Наука в "Волчьем гнезде". – Три простые фразы

Поболтавшись в политических кругах, Худосоков понял, что на волне национал-патриотизма к власти над очень большой и очень разнородной Россией так просто не придешь. Конечно, он мог бы стать известной народу личностью, мог бы продолжать упиваться властью над горсткой своих единомышленников, но быть разменной монетой в играх политических гигантов он не хотел.

Во-вторых, он понял, что зомберы, хоть и стоили в бою пятерых альфовцев каждый, многого ему дать не могут. Рано или поздно, при широком их применении, ими заинтересуются компетентные органы или пресса и ему, Худосокову, придется возвращаться в безликую толпу. Конечно, в этом возвращении были и свои прелести – Худосоков часто с умилением вспоминал распоротые им животы, отрубленные конечности и головы, выколотые глаза, вспоминал, каким ловким и удачливым убийцей он когда-то был... Но возможность посылать людей на смерть тысячами, возможность убивать чужими руками (а самому при этом полировать свои ногти в уютном кресле) казалась ему теперь несоизмеримо привлекательнее возможности убивать собственноручно.

И Худосоков вскоре после расправы Али-Бабы с Черным и его компанией решил коренным образом поменять свои тактику и стратегию. Нет, он не решил переметнуться в стан какой-нибудь популярной партии, хотя, раскрой он свои карты, его приняли бы с распростертыми объятиями и растерянные демократы, и несгибаемые коммунисты, и тем более – разношерстые националпатриоты.

"Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе" – эти слова стали его девизом. Если электорат не готов к восприятию его национально-патриотических идей, то электорат надо изменить. Худосоков давно заметил, что его однопартийцы, особенно те из них, которых ярость охватывала при одном лишь виде еврея или азербайджанца, удивительным образом похожи друг на друга, нет, не внешне, а скорее физиологически и психически.

Задумавшись об этом факте, он инкогнито встретился с одним из видных российских генетиков, и тот, посмеявшись, сказал, что зерно научной истины в этом наблюдении, конечно же, есть.

– Наверное, все это связано с некоторыми инстинктами, генетически закрепленными еще в далеком обезьяньем прошлом человека, – сказал генетик, закусывая черной икрой пятую по счету рюмку водки (разговор происходил в ресторане "Националь"). – Можно навскидку предположить, что убежденными коммунистами становятся те люди, у которых инстинкт стадности преобладает над другими инстинктами. А фашистами – те, у которых преобладает инстинкт охраны территории. Но, ха-ха, месят ногами и тех, и этих, и других в основном люди с психикой, нарушенной комплексами неполноценности.

Когда пьяненький генетик закончил выговаривать последнюю фразу, Худосоков поднял на него свои волчьи глаза и убил его ими. Вернее, приговорил к смерти мыслью: "Ты-то у меня и начнешь все это... в "Волчьем гнезде".

Месяца за три до описанной встречи в ресторане Худосоков купил в Болшеве большой старинный дом. Дом стоял на высоком берегу Клязьмы (рядом с дачами Газпрома и как раз напротив того места, на котором Аль-Фатех убил Черного и его друзей) и прельстил Худосокова возможностью сооружения под ним обширного подвального помещения с подземным ходом на противоположный берег Клязьмы.

К моменту встречи ремонт и переделка дома, названного хозяином "Волчьим гнездом", а также тайные подземные работы были в основном завершены. На первом этаже подземелья, площадью около 250 квадратных метров, Худосоков устроил свой командный пункт, КПЗ и общежитие (казарму) для зомберов (все строительные рабочие-украинцы зомбировались по, мере выполнения ими своей части работ). Второй (нижний) этаж, сооруженный впрок, пустовал, и именно там Худосоков решил устроить лабораторию по изучению возможности химической коррекции идеологической позиции человека. Там же для научного персонала были устроены жилые помещения со всеми удобствами.

Персонал лаборатории был набран в течение недели – люди Худосокова просто-напросто наняли в Москве и Питере десяток способных молодых генетиков и биохимиков якобы для контрактной работы в Иране и Ираке. Они были тайно привезены в "Волчье гнездо", обработаны там зомбирантом второго поколения (от которого Худосоков в свое время отказался) и присоединены к генетику-выпивохе, к тому времени уже вполне освоившемуся в подземных лабораториях.

Результаты зомбирования были более чем удовлетворительными – ученые стали гениями, полными идей и не знающими усталости. Шестеро ученых сразу после трансформирования загорелись поставленной задачей и немедленно сели составлять список необходимого оборудования и материалов; двое ломались два дня, но в конце концов согласились принять участие в работе при условии, что по завершении исследований они смогут опубликовать полученные результаты под своими именами. Девятый ученый после укола перестал реагировать на окружение и в задумчивости ходил по лаборатории из угла в угол. А десятый сделался художником и принялся изрисовывать подручными средствами все свободные поверхности подземелья (преимущественно он творил портреты). Худосоков хотел было этих двоих ликвидировать, но коллеги вступились за них и просили оставить для разнообразия.

Через неделю подпольная лаборатория была полностью оборудована (правда, для этого финансовым работникам Худосокова пришлось экспроприировать пару-тройку провинциальных банков средней величины) и очень скоро, снабженная необходимым генетическим материалом, начала функционировать 24 часа в сутки. Необходимые образцы ДНК были взяты всякими правдами и не правдами у пятнадцати принципиальных коммунистов, пятнадцати оставшихся на свободе демократов эпохи Горбачева, пятнадцати жириновцев, пятнадцати умников, считавших политику грязным делом, и, естественно, пятнадцати членов НСДАП.

Для биохимических и иных исследований в отдельных камерах с телевизорами, тренажерами, четырехразовым сбалансированным питанием (и резиновыми куклами по средам и воскресеньям) содержали по два самых отъявленных приверженца каждого из перечисленных выше политических течений.

Первое время работы продвигались туго – не хватало кое-какой суперсовременной западной техники. Когда на одной из планерок об этом доложили Лаврентию (так назвали ученые Худосокова), тот подумал немного и затем спросил:

– А может быть, вам еще и специалисты западные нужны? Сейчас в Киеве работает международная конференция биохимиков... Вот список ее зарубежных участников.

Ученые переглянулись и назвали троих – японца, англичанина и американца. Через день эти ученые были выкрадены террористами, изъяснявшимися по-чеченски, а еще через день – обработаны зомбирантом-гениализатором и присоединены к научному коллективу "Волчьего гнезда". Они же рассказали Худосокову, каким образом и где можно достать необходимую западную технику.

Через месяц, однако, исследования зашли в тупик. И когда ученые поняли, что поставленная цель в обозримом будущем совершенно недостижима, девятый ученый перестал ходить из угла в угол и сказал три простые фразы. И через неделю после этого гласа биохимические процессы, влияющие на политическую ориентацию, были установлены и досконально изучены, а еще через неделю был получен препарат, подавляющий все ориентации, кроме, естественно, национал-социалистической.

Препарат этот (Худосоков назвал его зловеще – "Бухенвальд-2") был весьма сложен по химическому составу, но прост в изготовлении, не имел цвета, вкуса и запаха и предназначался исключительно для внутреннего применения.

После наладки его промышленного производства Худосоков, прекрасно зная, что для овладения Россией необходимо прежде всего овладеть Первопрестольной, начал немедленно внедрять своих зомберов во все хлебокомбинаты и пекарни Москвы и Московской области... В час "X" они должны были подмешать "Бухенвальд-2" во все хлебобулочные и кондитерские изделия...

 

3. "Волчье гнездо", иголки и утюги. – Групповой секс, целлофановый пакет и яйца

Ни к вечеру, ни на следующий день Борис не приехал, и все потому, что на втором часу пребывания в Болшеве свобода его передвижения была насильственно ограничена четырьмя квадратными метрами подземного бетонного сооружения.

Короче, Бельмондо угодил в подземелья "Волчьего гнезда"... Дело в том, что он сразу попал в точку, установив свой этюдник прямо напротив подмосковной резиденции Худосокова. Как водится, вокруг него скоро собрались любители живописи. Борис, как и все мы, закончивший свое художественное образование на первой коробке цветных карандашей "Искусство", не ожидал такого наплыва зрителей и вместо дома под корабельными соснами решил нарисовать "Черный квадрат с трубой и покосившейся лестницей".

Среди зевак, естественно, преобладали люди Худосокова, сразу понявшие, что перед ними либо неопытный фээсбэшник, либо идиот. И когда Бельмондо уже заканчивал закрашивать свое творение голландской сажей, к нему подошел милиционер, взял под козырек и, криво улыбаясь, сказал, что господина Малевича срочно вызывают на пленарное заседание Российского союза художников. И Борису пришлось пройти в переулок, откуда он и попал прямиком в КПЗ "Волчьего гнезда".

Первым его посетителем стал Худосоков. Он долго разглядывал Бельмондо, безучастно лежащего на нарах.

– Чего уставился? – спросил его наконец Борис.

– Да вот думаю, что с тобой делать. А где остальные?

– Погибли.

– Где и как?

– Сначала здесь, за рекой, а потом в Таджикистане сгорели. Читал, наверное, в газетах.

– Читал... А больше нигде не погибали?

– Почему, погибали... Последний раз – в Ягнобских горах.

– А ты, значит выжил.

– Ага. Ты чем сейчас занимаешься? Я так понимаю, что биохимическими опытами?

– Да. Хочу всех людей сделать одинаковыми.

– Одинаковыми?

– Да. В политическом смысле.

– Эк куда хватил! А как, извините?

– Препарат. В хлеб будем добавлять.

– Что-то тут не так. Все станут национал-социалистами? И кавказцы и евреи?

– Они давно такие.

– М-да... А ты уверен, что общество, наевшись твоего хлеба, именно за тебя будет голосовать?

Среди ваших есть, извини, деятели и посимпатичнее, и поумнее тебя.

– Их всех ликвидируют. Останусь только я.

– Все равно рискованно...

– Это – моя трагедия. А ты должен мне рассказать, где твои товарищи. На квартире у Ольги нет никого, мы проверяли. Ты лучше сразу расскажи. Так тебе легче будет.

– Пытать хочешь? – мгновенно покрывшись холодным потом, содрогнулся Бельмондо.

– Если не скажешь – да!

– Ну, начинай тогда, – вздохнул Борис, пытаясь сдержать дрожь в руках. – Понимаешь, не могу я тебе ничего без пыток сказать. Как потом я друзьям в глаза стану смотреть?

– В любом случае не станешь. Надоели вы мне, как понос. Всех, и тебя первого, в порошок сотру...

– А ты прими сейчас таблетки свои фиолетовые. Может, что-нибудь поумнее придумаешь?

Ничего не ответив, Худосоков вышел. Не зная, что зомберские качества практически полностью выветрились из Черного и его друзей, он решил пытать Бельмондо для их привлечения.

* * *

Бориса начали пытать гуманно – его всего лишь били четыре дня подряд и не давали спать.

Но Бельмондо ничего не сказал. На пятый день ему дали выспаться и, покормив после пробуждения, начали вгонять иголки под ногти и жечь утюгами. Борис хотел было сдаться, но, видимо, несгибаемый зомбер не вполне в нем еще умер и его внутренний голос шептал: "Терпи... терпи".

Но боли этот паразит, затаившийся где-то в печенках, не уменьшал ни на йоту, и скоро все пятьдесят пять килограммов Бориса превратились в сплошную неизбывную боль, пульсирующую от Парижа до Находки. Раз десять сознание покидало его, но первое, что он слышал, приходя в себя от ледяных обливаний или запаха нашатырного спирта, было: "Терпи... терпи... ты еще можешь"...

На седьмой день пыток в камеру зашел Худосоков. Внимательно обозрев измученного Бориса немигающим взглядом, он сказал что-то обрызганному кровью палачу и вышел.

Через полчаса вымытый и приодетый Бельмондо лежал в весьма уютно обставленной комнате с занавешенными фальшивыми окнами. Передвижной столик у широкой двуспальной кровати под балдахином алого шелка был уставлен всевозможной мясной пищей, свежими росистыми фруктами, кичливыми бутылками с марочным вином и разнообразными прохладительными напитками.

Борис, не в силах поднять голову, смотрел на все это минут пятнадцать. Есть ему совсем не хотелось, да он и не знал, как воспримет пищу его основательно избитый организм. Он уже хотел закрыть глаза и попробовать вырубиться, как вдруг ему в голову пришла мысль: "Есть кровать, есть альков, значит, будут и бабы"...

И, пересилив себя, он начал усиленно питаться. Первой он съел поджаренную до хрустящей корочки курицу под апельсиновым соусом, затем телятину и котлеты по-киевски. Желудок принял все это с энтузиазмом, тем более что вино оказалось отменным – не кислым и не сладким, а то, что надо. Наевшись и захмелев, Бельмондо заснул.

Предтрапезное логическое умозаключение Бориса оказалось верным – через час его разбудил сдавленный женский смех. Открыв глаза, он увидел, что лежит между двумя приятными развеселыми женщинами, вернее – между женщиной и девушкой. Они были неуловимо похожи, из чего Бельмондо сделал вывод, что ему предстоит развлекаться с дочкой и ее мамашей или, по крайней мере, с родными сестричками.

Такая радужная перспектива мгновенно привела Бориса в боевое состояние. Он повернулся к девушке и попытался ее поцеловать в пухлые детские губки, но та деланно захныкала и, отчаянно брыкаясь, перебралась в объятия к мамочке. Мамочка, прижав обиженное сокровище к своему пышному телу, принялась нежно ласкать девушку. Постепенно ласки переросли в нечто большее.

Некоторое время Борис смотрел на них с большим удовольствием. Обе женщины – гладенькие, полногрудые, с маленькими изящными ручками и ножками – были столь хороши, что казались ему неземными созданиями. У "дочки", которую звали Вероникой, ему особенно нравились нежные, белоснежные кисти с длинными пальчиками в обворожительных диадемах алых ноготков, правильное личико, обрамленное кудряшками, и пронзительные черные глазки. У "мамаши" (Дианы Львовны) его прельщали тициановские бедра и груди, чуть-чуть тронутые растяжками, округлые леонардовские плечи и особенная, все растворяющая вокруг женственность...

...Время, однако, шло, а гостьи, все более и более увлекаясь друг другом, не собирались обращать внимание на своего благодарного зрителя.

И терпение Бельмондо лопнуло. Это случилось после того, как женщины, совершенно забывшись, начали пылко заниматься французской любовью. Подобрав с пола ажурные бюстгальтеры, Борис начал остервенело хлестать ими лежащую сверху мамашу. Та сразу вскинула головку и некоторое время обиженно-удивленно смотрела на Бельмондо, как на невоспитанного мужлана, неизвестно как оказавшегося в их утонченном обществе... Затем неожиданно ласково улыбнулась и поманила его бесподобно нежным пальчиком. Вскоре на кровати затеялась веселая куча мала, в конце концов превратившаяся в слаженно колеблющийся слоеный пирог, роль начинки в котором, невзирая на пыточные ожоги, с превеликим наслаждением выполнял Бельмондо.

Любовные игры троицы продолжались несколько часов. В середине пятого "тайма" Бельмондо начал позевывать. Заметив, что партнер "скисает", женщины распили с ним финальную бутылку шампанского и, чмокнув в обе щеки, удалились.

Очнулся Бельмондо голый и в необычном положении – крепкими кожаными ремнями он был прикреплен к стене. Широко разведенные в стороны и также схваченные ремнями ноги едва касались крепкого журнального столика. Немного подергавшись для приличия, он уставился на "дочку" с "мамашей", весело резвившихся на кровати.

Заметив, что Борис очнулся, они откинулись на подушки и стали корчить ему забавные рожицы. Бельмондо хотел им сказать что-то о своем отвращении к любым проявлениям садомазохизма в сексе, но ничего выдумать не смог и решил вести себя так, будто ничего особенного не случилось. Женщинам это не понравилось, и они начали юродствовать:

– Иди, иди к нам, миленький! – кричала одна, устремляя к нему сложенные в трубочку чувственные губки. – Мы тебя вы-ы-лижем!

– Нет, пусть он меня вылижет! – кричала другая. – У него язычок легонький, как перышко!

В разгар их издевательств вошел Худосоков.

Подойдя к Борису, он внимательно осмотрел привязные ремни и, удовлетворенно кивнув, сел напротив него в небольшое кожаное кресло.

Усевшись, повернулся к кровати и коротко приказал:

– Начинайте!

Диана Львовна нехотя слезла с кровати, подняла с пола и накинула на себя голубой прозрачный пеньюар, подошла к журнальному столику и вытащила из-под него небольшой полиэтиленовый пакет с довольно улыбающимся "Ой, мама, шикадам!". Затем обернулась к Худосокову и растерянно, со слезой в голосе спросила:

– А может, не надо?

– Надо, Федя, надо! – усмехнулся Худосоков и повелительно махнул рукой.

Диана Львовна тяжело вздохнула и начала суетливо привязывать ручки пакета к половым органам Бельмондо. Поняв, что дело может закончиться потерей лучших частей его тела, Борис онемел от страха и чуть не потерял сознание.

А Худосоков подошел к передвижному столику, взял из вазы большое красное яблоко, смачно надкусил и, вернувшись к Бельмондо, бросил его в пакет. Борис взвыл от боли и негодования, попытался что-то сказать, но голосовые связки не подчинились ему...

А Худосоков, не обращая никакого внимания на корчи и хрипы пытаемого, взял с журнального столика тяжелую хрустальную пепельницу, оценивая ее вес, покачал на ладони и, удовлетворившись тяжестью, также опустил ее в пакет. Борис заревел белугой и задергался, как бешеный. От этих движений пакет начал описывать сложную коническую поверхность. Худосоков осторожно остановил его ладонью и оглянулся в поисках следующего предмета... Увидев женщин, скуливших на кровати в объятиях одна у другой, он улыбнулся, подошел к ним и снял с ноги Вероники красную туфельку на высоком каблучке...

Взвесив ее на руке, сказал: "Легкая очень, но сойдет".

И, вернувшись к Борису, сунул в пакет туфельку так, что тоненький, очень эротичный ее каблучок остался торчать наружу... А Бельмондо уже не мог дергаться. Он смотрел на туфельку, и слезы бессилия и унижения катились по его щекам...

– Ну, может быть, хватит? – ласково спросил его Худосоков, сполна насладившись зрелищем. – Где Черный с Ольгой? Говори, не то сейчас гирю принесу!

– Сре... Сретенка, сем... семнадцать... – проплакал Бельмондо.

– Квартира?

– Сем... семнадцать...

– Молодец! – похвалил Худосоков и, приказав женщинам освободить Бориса, вышел из комнаты.

 

4. Худосоков пришел?! – Майор Горошников, еврейская пара, четыре проститутки и восемнадцать лет

Но нас уже не было на Сретенке, 17. После того, как исчез Бельмондо, мы решили, что оставаться там глупо – если Бориса похитил Худосоков, то явка наша может раскрыться. И мы переехали к Софи, давней Ольгиной подруге, уехавшей с очередным кавалером в Сочи.

Квартирка была небольшая, но уютная. Расположившись в гостиной после безалкогольного ужина, мы стали решать, что делать дальше (о господи, сколько раз за последние полгода мы садились и решали, как нам выбраться из очередной задницы!).

– Первым делом приходится с горечью констатировать, что мы полностью лишились возможности определять местонахождение терпящих бедствие товарищей! – начал говорить Баламут (трезвый, он всегда говорил напыщенно и длинно). – И это странно. Ведь я зомбировал вас совсем недавно и надеялся, что после выздоровления у вас сохранится это, необходимое нам сейчас, качество...

– Может, эти качества появились у нас не после зомбиранта Ирины Ивановны, а после того, как мы побывали ангелами? – предположил я. – Тем более что эти качества, на мой взгляд, скорее ангельские, чем зомберские?

– Наверное, ты прав, – согласилась Ольга. – Теперь мы не сможем сражаться на равных с зомберами Худосокова. Придется идти в милицию.

Кто пойдет?

– Мы с Колей, – вздохнул я. – Ох, как мне не хочется идти на Петровку. У меня, еще с первого привода, на все синее с красным стойкая аллергия.

В это время раздался настойчивый звонок в дверь. Мы тревожно переглянулись, сердца наши бешено застучали. Через несколько томительных секунд звонок повторился с утроенной длиной.

– Это, наверное, Софи вернулась... – с надеждой проговорила, наконец, Ольга и направилась к двери.

Это действительно была Софи, хозяйка квартиры. Красивая, капризная, заплаканная.

– Он нахамил мне в самолете... – сразу же начала она жаловаться Ольге. – И вот я здесь, а он прячется в своей "Редиске".

– Почему прячется? – удивилась Ольга.

– А я ему тыкву сверху донизу расцарапала, – мстительно улыбнулась девушка. – Всеми десятью ногтями...

Весь остаток вечера Баламут не отходил от Софи. Он чистил ей бананы и апельсины, таскал кофе с лимоном и подкладывал подушки. Спать они легли вместе.

На следующее утро мы с Баламутом пошли на Петровку. Увидев дежурного, которому нам предстояло рассказать суть дела, я попытался дать задний ход.

– Ты чего дергаешься? – удивленно спросил меня Коля.

– Он из этих...

– Из каких этих? Крыша у тебя слетела! – раздраженно махнул рукой Коля, подошел к дежурному и начал рассказывать ему о зомберах, национал-социалистах под командованием Худосокова, мусульманских экстремистах во главе с Усамой Бен Ладеном и о Бельмондо, который неожиданно пропал в Болшеве с этюдником и шапочкой. Дежурный, слушая, кивал, а я раздумывал, к лицу ли мне будет смирительная рубашка.

Выслушав Баламута, дежурный выписал нам пропуск к майору Горошникову. Войдя в его кабинет на третьем этаже, мы увидели у окна стоявшего к нам спиной плотного милицейского офицера. Не обращая внимания на наши покашливания, он с полминуты внимательно рассматривал уличное движение, затем всем корпусом обернулся, и мы увидели каменное лицо человека, по приказу Худосокова сопровождавшего нас на живописный берег Клязьмы. Да, это был тот самый неразговорчивый старший лейтенант из московского ГУВД...

– Ну что, орелики, приехали? – спросил он, сверля наши лица тяжелым взглядом.

– Приехали, начальник, – вздохнул Баламут. – А вы уже майор... Поздравляю...

– Где Ольга Юдолина?

– В Англию уехала, – тоже вздохнул я.

– Через Турцию, – добавил Коля и, немного помолчав, смиренно попросил:

– Будь человеком, майор, закрой нас вдвоем. Не разлучай. Мы все на себя возьмем.

Покинули мы Петровку в наручниках и в "воронке". Наше дело (убийства, ограбление, изнасилования) передали по месту совершения преступлений в УВД города Королева (бывший Калининград Московской области). Благодаря подкупленным адвокатам и постоянным нашим избиениям следствие продвигалось необычайно быстро. Многочисленные свидетели опознали нас как убийц богатой еврейской пары, собиравшейся переехать к родственникам в Канаду.

Оказывается, мы с Баламутом в начале мая текущего года узнали, что эта престарелая семейка, распродав все свое имущество, дожидается с полными карманами денег выполнения каких-то обычных овировских формальностей. Узнав, вошли в сговор и короткой июньской ночью зверски убили (расчленили на части колуном) и ограбили беспомощных семидесятилетних супругов. И на следующий же день в прибрежных болотах Клязьмы изнасиловали особо извращенным способом четырех (!) молодых девушек, студенток бухгалтерского колледжа (прожженные проститутки, две из них подробно рассказали суду обо всех моих обычно скрытых одеждой приметах, а две другие – об интимных приметах и сексуальных особенностях Баламута).

Свидетелями по этой части дела выступили две подслеповатые согбенные старушки, якобы прогуливавшие в тот вечер на берегу Клязьмы своих собачек, а также четыре краснорожих мордоворота из худосоковских охранников (по довольным лицам и отдельным репликам последних мы с Колей поняли, что "изнасилование" бедных девушек действительно имело место быть – с обоюдным удовольствием).

Измученные постоянными побоями и издевательствами тюремных надзирателей и просто "посетителей" (с сокамерниками у нас никаких проблем не было), мы во всем признались, и нас представили к восемнадцати годам заключения каждого в колонии строгого режима. Наше "приморское" дело, начатое Митрохиным, не расследовалось и в суд не направлялось – не в интересах Худосокова было привлекать к нему внимание хоть и подконтрольных, но следственных органов.

 

5. Все кончено? – Помощь издалека. – Ангелы хотят внедряться. – Софи экспериментирует

На следующее утро после исчезновения Черного и Баламута Ольга поняла, что с ними случилось нечто серьезное.

– Либо их отловил Худосоков, – сказала она Софи, – либо... либо их повязали.

Софи уже все знала о злоключениях подруги и ее друзей и приняла их исчезновение близко к сердцу. Тем более что Баламут, видимо, уже успел поселиться в ее сердце. И через несколько дней девушка пошла на Петровку и, назвавшись невестой Николая, очутилась в кабинете Горошникова.

Рассказав, что Чернов и Баламутов арестованы по подозрению в совершении особо тяжких преступлений и в настоящее время находятся под следствием, майор попытался вытянуть из нее сведения о местопребывании Ольги Юдолиной, но Софи рассеянно ответила:

– Не знаю... Наверное, где-нибудь в Англии.

На счастье Ольги, Горошников поверил хорошо получившемуся равнодушному ответу и не послал на квартиру Софи наряд омоновцев. И, сказав, что Баламуту грозит не менее двадцати лет тюремного заключения, посоветовал ей начинать новую жизнь с каким-нибудь законопослушным членом общества.

А Ольга в это время искала Юрку Плотникова. Узнав в адресном бюро его адрес, она поехала к нему в Митино. Но дома его не оказалось, и Ольга решила пройтись по окрестным магазинам. В первом же она увидела Юру – он внимательно изучал цены в молочном отделе. Купив несколько пачек майонеза, нагнулся за лежащей на полу копеечкой и, подняв ее, встретился глазами с Ольгой.

– Ты что, обнищал? – засмеялась девушка.

Миллионер Плотников слегка покраснел и ответил:

– А что ей валяться? – и, показав лежащую в сумке двухлитровую пластиковую бутыль "Очаковского", предложил идти к нему домой попить пивка.

По дороге Ольга рассказала о деле, с которым приехала в Митино. Плотников насупился, глаза его стали бесцветными и застыли. Не дойдя до своего подъезда десяти метров, он остановился и, внимательно осмотрев свои ботинки, спросил:

– Ты предлагаешь освободить Черного силой?

Автоматы, пулеметы и "ура!"?

– Да.

– Извини, но я в эти игры не играю. Денег, если очень нужно, дам, но...

Ничего не ответив, Ольга обошла Плотникова и направилась к автобусной остановке.

* * *

Вернувшись в квартиру Софи, Ольга наткнулась в прихожей на ангела Киркорова в кухонном переднике. В руках у него был сотейник, полный вареных макарон.

– Проходите, проходите! – радостно улыбаясь, сказал он. – И мойте руки, сейчас обедать будем.

Изумленно покачав головой, Ольга вошла в гостиную и тут же остолбенела: на кожаном диванчике между раскрасневшейся Софи и чопорным ангелом Макарычем сидел... приморский капитан Митрохин, явно неловко чувствующий себя в компании очаровательной и весьма непосредственной девушки в коротком обтягивающем платье с глубоким, очень глубоким вырезом, – Знакомься, Оленька. Это Андрей Фокич Митрохин, – сказала Софи, заложив ногу на ногу. В результате этой перегруппировки бархатное бедро хозяйки как бы нечаянно коснулось руки капитана, и тот испуганно отдернул ее.

– А это Макарыч, – продолжила Софи, наслаждаясь произведенным эффектом. – Он лапушка. А капитан – бука. Он женщин только одетыми или в темноте любит.

Ольга уселась напротив них в кресле и сказала гостям:

– Ну, рассказывайте, какими судьбами в Москве очутились.

– Мы с Киркоровым почувствовали, что Гриша в опасности, – начал рассказывать ангел Макарыч. – Но денег на самолет в Египет не было. Слишком поздно почувствовали. Ну, мы и решили хотя бы вам помочь. И пошли к капитану и все ему про вас, Шуру и Ирину Ивановну рассказали. И про зомберов тоже. Андрей Фокич насчет зомберов и ангелов не поверил и опыты стал над нами проводить – отвезет Киркорова куда-нибудь в тайгу подальше и просит меня с закрытыми глазами его найти. Ну, когда мы с Киркоровым по два раза друг друга отыскали, он нам поверил. За это начальство его в отпуск подлечиться отправило. А он обиделся на них и решил довести дело до конца. Ну, мы и решили в Москву ехать, вас искать. Капитан мотоцикл свой продал, а мы в Кирюхинске пивом немножко торговали.

– Пивом!? – удивилась Ольга.

– Да, безалкогольным. Там сейчас Спиртного пьют очень мало... Другие времена.

– Интересно. Ну а что дальше?

– Ну, мы набрали на билеты и сюда приехали.

Андрей Фокич через друзей своих по милицейскому училищу узнал, что Баламутов и Чернов под следствием находятся за убийства и изнасилования. И что сажает их один очень неприятный майор. И что дело продвигается необычайно быстро – материалы уже в суд передают. Так что надо нам прямо сейчас определиться, как им помочь.

– Им сейчас ничем не поможешь, – рассеянно пробормотал Митрохин.

– Ой! – захлопала в ладоши Софи. – Андрей Фокич, оказывается, разговаривать умеют!

– Почему не поможешь? – раздраженно махнув на подругу рукой, спросила Ольга Митрохина.

– Кончат сразу, если кто со стороны вмешается, – нахмурился капитан и, немного помолчав, несколько смущенно продолжал:

– Я поговорил тут кое с кем. Дадут знать, как их на зону повезут.

По дороге и отшибем.

Было видно, что капитану нелегко далось такое решение, никак не совместимое с принципами честного стража порядка. Софи, сразу же заметив это, хотела было поддеть его. Капитан почувствовал настроение девушки и приготовился краснеть, но тут из кухни раздался спасительный призыв Киркорова:

– Макароны стынут! Идите обедать...

Они прошли на кухню и занялись весьма неплохо приготовленными макаронами.

– А Боренька ваш, где он? – спросил Киркоров, с удовольствием глядя, как исчезают с тарелок плоды его труда.

– Худосоков его похитил, – ответила Ольга, отставив в сторону вилку. – Он где-то в Болшеве.

Надо его оттуда как-то вытащить, если он еще жив.

– За этим мы и приехали, – буркнул Митрохин, наматывая спагетти на вилку. Мизинец у него был отставлен в сторону. – Киркоров и Макарыч говорят, что жив он, хотя и с трудом.

– А может быть, хватит нам лезть на рожон? – спросила Софи, сравнивая в мыслях внешние данные капитана с таковыми Баламута. – А если просто пойти в ФСБ или на Петровку?

– Я ходил давеча на Петровку... – почернел Митрохин. – Оставил заявление и копию дела по зомберам Аль-Фатеха одному старлею. Он очень серьезно отнесся и просил сегодня утром позвонить. Я позвонил, хорошо с улицы, а мне говорят:

"Подержите, пожалуйста, трубочку, мы сейчас его вызовем".

Ну, я все понял, положил трубку сверху на автомат и на другую сторону улицы перешел.

Через три минуты приехали на трех машинах менты в гражданском и загребли какого-то беднягу, который трубку хотел на место повесить.

– Я где-то читала, – начала говорить Софи, разливая по чашкам чай, – что силовые органы в силу определенных причин наиболее подготовлены к восприятию идей национал-социализма.

Люди, в них работающие, вынуждены по роду своей деятельности иметь дело с отбросами общества и привнесенной преступностью.

– Там Бориса мучают и убивают, а ты болтаешь почем зря! – возмутилась Ольга.

– Правду она говорит, – вздохнул Митрохин. – Пообщаешься с гнильем всяким... Иногда хочется автомат в руки взять и пострелять всех. А эти кавказцы... Они же нас всех презирают. Что терпим их, что выгоды под ногами не видим, баб своих отдаем. Блоха к собаке своей и то лучше относится. Но вы не подумайте чего, не фашист я.

Что поделаешь, не хочет русский народ торговать, наверх, как евреи, друг дружку не толкают, без многого обходиться могут...

– И ты туда же! – упрекнула его Ольга. – Вы лучше скажите, что делать будем?

– А мы уже все придумали, – кротко проговорил ангел Макарыч. – Мы к Худосокову внедряться будем.

– Внедряться!?

– Да.

– Так он же просто-напросто вас зомбирует!

Он же знает вас с Киркоровым.

– Не знает, – соврал Макарыч. – Он с Гришей покойным встречался, а с нами нет. Так что, может, и обойдется. – Внедряться... Внедряться... – повторила Ольга и вдруг, встрепенувшись, спросила:

– А водку вы пьете?

– Нет, – удивленно ответил Макарыч. – А что?

– Дело в том, что однажды Худосоков нас провел. Баламут его зомбировать собрался, а Худосоков водки на дорожку попросил – знал, хитрец, что на пьяного зомбирант не действует, как с гуся вода весь эффект. Коля говорил, что он два стакана перед уколом выел и потому от зомберства уберегся.

– Не-е-т, – покачал головой Киркоров. – От двух стаканов мы отравимся. Или целоваться с Худосоковым начнем.

– Я могу, – покраснел Митрохин.

– И много можете? – с интересом спросила Ольга.

– Два стакана совсем незаметно для окружающих будет.

– А давайте эксперимент проведем! – вспорхнула Софи со своего стула. – У меня где-то бутылка "Имбирной" была.

И через несколько минут перед Митрохиным стояли два полных стакана холодной водки.

– После еды слабже пойдет, – сказал капитан, взяв в руку первый стакан.

И выпил мелкими глотками. Отершись тыльной стороной ладони, тут же потянулся за вторым.

– Скала-а! – с уважением протянула Софи, когда с водкой было покончено. – А на одной ноге теперь постоять можешь?

– Могу, – просто ответил бравый милиционер. – И сорок восемь из пятидесяти выбью.

– А девушку обнять? – Запросто! – развязно ответил Митрохин и положил руку на плечи Софи.

– А...

– И а... могу! В полный рост.

– Интересно. С милиционером... Этого у меня не было, – проговорила Софи, пристально разглядывая Митрохина.

И поднялась поискать для себя коньяку в шкафчиках.

За коньяком заговорщики все обговорили и единогласно приняли план действий по освобождению Бельмондо и попутному разорению "Волчьего гнезда".

Софи в ту ночь спала одна – протрезвев, Митрохин начал отводить от девушки глаза. Женщин, кроме жены, у него никогда не было.

 

6. Капитан ширяется и идет буром. – Врачи с пробирками, оргазм и художник. – Русский характер

Капитан все-таки внедрился в "Волчье гнездо".

Перед этим в Болшево съездили Киркоров с Макарычем. Они "прочувствовали", где находится резиденция Худосокова, и навели на нее Митрохина. Дело сразу кончилось бы плохо, если бы попробовавшая всего на свете София предложила ему водку не пить, а вколоть в вену.

И капитан, ширнувшись водкой в ближайшей подворотне, позвонил в калитку темного от времени дощатого забора, окружавшего ничем не примечательный двухэтажный деревянный дом над Клязьмой. В просторном его дворе подпирали небо высоченные вековые сосны и несколько берез. Никому бы и в голову не пришло, что под их корнями располагаются просторные подземелья.

Лишь только дверь открылась, Митрохин потребовал, чтобы охранники предъявили ему документы. Те удивленно переглянулись и вежливо пригласили капитана пройти во двор. В дом он попал уже связанным по рукам и ногам и основательно избитым.

К удовлетворению Митрохина (он боялся отрезветь раньше времени), все помещения в подземелье "Волчьего гнезда" к тому времени были заняты, и поместить нарушителя спокойствия до выяснения причин и обстоятельств его появления было некуда. К тому же и сам Худосоков был занят, а скорее озабочен – никак не удавалось очистить только что полученный "Бухенвальд-2" от нежелательных примесей. И он решил ограничиться простым допросом с пристрастием. На допросе Митрохин, немного поломавшись для убедительности, рассказал всю правду, умолчав только об ангелах и о Софи с Ольгой.

– Так говоришь, не поверили тебе твои кавалеровские начальники? – спросил он, ухмыляясь, когда Митрохин закончил "колоться".

– Не поверили.

– И ты решил один с нами бороться?

– Да.

– Молодец. Но ты проиграл. А проигравших здесь зомбируют. Понял, капитан? Никогда ты не будешь майором.

Митрохин стал что-то отвечать насчет особенностей присвоения милиционерам очередного звания, но как раз в это время алкогольное опьянение достигло своего максимума, и у него начал заплетаться язык.

– Да ты пьян, голубчик! – догадался Худосоков. – А ну-ка, дыхни, командир!

Митрохин дыхнул так, что волосы его визави вздыбились.

– Да нет, – удивился Худосоков, ладонью приводя прическу в надлежащее состояние. И, внимательно глянув в испуганные глаза капитана (тому пришлось постараться), воскликнул:

– Да ты, наверное, просто струсил! А под себя не наложил?

Митрохин опустил глаза и больше ничего не сказал. Худосоков задумался – инстинкт тертого волка подсказывал ему, что дело все-таки нечисто, что его хотят провести. Подумав с минуту, он решил не зомбировать Митрохина, а использовать его в качестве подопытного кролика, тем более что потребность в них в последние дни была значительно выше, чем в строевых зомберах.

И чрезвычайно довольный своим инстинктом, посмеялся над простаком капитаном – под видом зомбирующего укола сделал ему в шею инъекцию подкрашенной в красный цвет дистиллированной воды.

Через пять минут после укола Митрохин был основательно накормлен и помещен в зомберскую казарму на первом этаже подземной части "Волчьего гнезда".

Большая часть из двадцати коек в казарме была пуста – два дня назад ученым срочно понадобились люди для клинических испытаний "Бухенвальда-2", и Худосоков выделил им дюжину зомберов. И все они погибли – в препарате оказались цианиды. Зная, что зомберы не разговаривают, Митрохин растянулся без слов на одной из свободных кроватей, закрыл глаза и стал решать, что делать дальше.

Но как только он подумал: "С Худосоковым и его дуболомами все ясно – спалить хату и все дела", с коек поднялись зомберы и, сжав кулаки и оскалив зубы, направились к нему. Почувствовав их приближение, Митрохин открыл глаза и, увидев злобно склонившихся над ним нелюдей, вспомнил инструкцию Ольги № 1: "Никогда не думай о зомберах плохо. Зомберы – лапушки, милые приятные парни".

– Ну ладно, ладно, успокойтесь! – стал говорить им Митрохин, стараясь улыбаться как можно дружелюбнее. – Давайте, коллеги, лучше козла загоним? Или, может, в трынку?

И когда лица дуболомов вытянулись от удивления, вспомнил инструкцию № 2: "Никогда не разговаривай. Зомберы молчат". И ляпнул первое, что пришло в голову:

– Я – из новой серии, усовершенствованный.

Мы говорим. И убиваем на расстоянии. Марш на место!

И, к удивлению Митрохина, зомберы, даже не переглянувшись, вернулись к своим кроватям и отключились.

"А ничего ребята, понятливые, – Одобрил их поведение капитан. – Не буду я их сжигать, а после победы возьму в свое отделение".

Его не тревожили несколько дней. Кормили одними булками со сладким чаем. Несколько раз он хотел увязаться вслед за уходящими на задания зомберами, но охранники пресекали эти попытки прикладами автоматов. О том, чтобы выбраться из комнаты по методу графа Монте-Кристо, Митрохин и не думал – стены зомберского дортуара были отлиты из монолитного бетона, а единственная дверь из толстого листового железа представляла собой несомненный шедевр фортификационного искусства.

Утром третьего дня в коридоре послышались шаги, и Митрохин сразу начал растирать пальцами глазные яблоки (инструкция № 3 гласила: "У настоящего зомбера глаза всегда красные").

Не успел он отдернуть руки от глаз, как дверь открылась и в ее проеме появился охранник с пистолетом-пулеметом на изготовку ("мини-узи", 32 патрона – сразу определил капитан). Внимательно оглядевшись, охранник отошел в сторону и пропустил в комнату Худосокова. Последним вошел второй сопровождающий. К Митрохину подошли все трое (Худосоков стоял посередине и чуть сзади).

"Осторожный, гад, – подумал Митрохин, наблюдая за ними боковым зрением. – Так просто ему горло не перегрызешь".

Худосоков, изучая новенького, топтался с минуту. Затем, криво улыбнувшись, проговорил:

– А ты, капитан, зомбер хоть куда получился, сразу видно. Но надо тебя еще проверить, нет ли каких у тебя червоточин. Вот тебе вопросник, в нем триста вопросов. К обеду ответь на все, но не спеши.

Когда они ушли, Митрохин начал проглядывать вопросник. Вопросы и задачи в нем были очень простые, к примеру, из четырех имен (Ваня, Коля, Миша, Гена) предлагалось вычеркнуть одно и так далее. Поверив, что его экзаменуют как новоиспеченного зомбера, капитан, совершенно не напрягаясь, ответил на все вопросы, затем отдал их совершавшему обход охраннику и стал дожидаться обеда. Но не дождался – через десять минут в казарму влетел Худосоков.

– Пять с плюсом тебе за ответы! – сказал он, чрезвычайно чем-то довольный. – Ты не представляешь, как я рад. Через пять лет тебе за эти ответы в будущем российском тысячелетнем рейхе памятник поставят! А сейчас вставай, давай – тебя ждут менее великие, но очень нужные для меня дела.

Как только Митрохин встал, один из охранников отвел его руки назад, пристегнул их наручниками и, направляя в сторону выхода, ткнул в спину дулом автомата.

С минуту шли они по тесному и низкому коридору, освещенному тусклыми сороковаттками.

Затем по узкой винтовой лестнице спустились на этаж ниже и очутились в просторном помещении.

У входа сидел дежурный в сапогах, галифе и коричневой рубашке. На левой руке у него была черно-красная повязка с черной свастикой, стилизованной под букву X. Увидев Худосокова (он вошел первым), дежурный вскочил и приветствовал его поднятой рукой.

Не обратив на него ни малейшего внимания, Худосоков проследовал в одну из смежных комнат. Минут пятнадцать его не было. Этого времени Митрохину хватило, чтобы полностью запутаться в предположениях, где он все-таки находится. Сначала из одной двери в другую проследовали двое в белоснежных халатах, шапочках и с пробирками в руках. "Иностранцы, – сразу определил Митрохин. – Один англичанин, другой, узкопленочный, японец, наверное".

Затем из другой двери вышел придурковатый человечек с разноцветными фломастерами в руках. Оглядев с отрешенной улыбкой Митрохина, он сел на пол лицом к стене и начал рисовать на пластиковой панели чей-то портрет в натуральную величину. Нарисовав, вытер нос рукавом и удалился, откуда пришел.

Как только он исчез, из двери рядом с рисунком раздались стоны наперебой оргазмирующих женщин. Дежурный прислушивался к ним с минуту, затем вздохнул и начал поправлять что-то в кармане.

"Бардак", – подумал Митрохин и начал рассматривать творение безумного художника. Выполнено оно было под явным влиянием кубизма эпохи Пикассо, но капитан сразу понял, что это портрет французского киноартиста Бельмондо, и, кажется, Бельмондо, распятого на кресте.

Ольга, перед тем как проводить его в Болшево, говорила, будто Бочкаренко здорово похож на этого артиста, и Митрохин понял, что в этом подземелье у него есть как минимум двое единомышленников.

Обрадованный этим открытием, капитан уселся на пол у стены и начал ждать. Он давно решил, что как только ему освободят руки, он набросится на Худосокова, затащит его в комнату оргазмирующих женщин и там либо удавит, либо использует как заложника.

...Худосоков появился неожиданно. Перед тем как пройти в другую комнату, он подошел к Митрохину вплотную и с минуту пристально разглядывал его. Минут через пять после его ухода вахтенному позвонили по внутреннему телефону Положив трубку, вахтенный кивнул охранникам и те потащили Митрохина в комнату, из которой некоторое время назад выходили люди в белоснежных халатах.

В комнате, оказавшейся хорошо оборудованной хирургической операционной, капитана до носков раздели, накрепко привязали к столу и начали потрошить без всякой анестезии.

Поняв, что ему пришел конец, Митрохин решил показать русский характер и дергаться и орать от боли не стал. Мысленно простившись с женой Зиночкой и любимой дочкой Настей и посетовав, что не оставил им никаких средств к существованию, капитан сжал зубы и начал наблюдать за действиями хирургов. По тому, как они орудовали скальпелями, он сразу понял, что потрошат его люди, имеющие к полостной хирургии весьма опосредованное отношение.

– Почку берите левую, – сказал человек, стоявший в ногах Митрохина. – И осторожнее с желчным пузырем – в нем могут быть камни.

Отрезав левую почку и желчный пузырь и поместив их в голубые целлофановые пакеты, потрошитель (это был генетик, с которым Худосоков когда-то консультировался в "Национале") спросил ассистента:

– Так будем печень с селезенкой брать?

– Нет, Виталий Всеволодович. Они нам только завтра понадобятся, а холодильник еще не починили. Давайте, зашивайте, пусть пока они у него внутри полежат.

И Виталий Всеволодович, не особенно утруждаясь, начал зашивать операционный разрез.

– Ты получше зашивай, получше! – попросил его капитан. – У меня делов куча, придется еще побегать.

– Да завтра тебе все равно конец. Тебя же два дня кормили вторым "Бухенвальдом", от первой версии которого уже двенадцать человек на тот свет отправилось.

– Дык это завтра. А в вашей конторе все может быть. И может, завтра ты будешь лежать на моем месте, а я... а я, – запнулся Митрохин, вспоминая, как по-умному называют член, – а я буду пенис тебе отрезать. Так что давай ты мне сегодня услугу, а я тебе – завтра.

Виталий Всеволодович несколько секунд внимательно смотрел на Митрохина, затем сглотнул слюну и продолжил свое занятие, но уже значительно аккуратнее.

Слова Митрохина несомненно задели его, так же, как, впрочем, и двух его ассистентов. Хоть все они были и увлечены предложенными им Худосоковым исследованиями (результаты которых уже тянули на несколько Нобелевских премий), но уверенности в будущем у них не было. И вероятность того, что завтра их привяжут к операционному столу и что-нибудь отрежут без анестезии, была достаточно высока. Поддавшись унынию, они совершили роковую ошибку...

 

7. Трех очкариков маловато. – Пижоны, похоже, кончились. – Пять ящиков на три дня

Роковая ошибка ученых состояла в том, что они отвязали Митрохина, не пригласив предварительно охранников.

А Митрохин, как вы уже знаете, не раз хаживал с ножом на медведя. И троих очкариков-замухрышек для него, хоть и только что прооперированного, было маловато. Как только руки капитана были освобождены, он схватил стоящих по бокам "ботаников" за шеи и крепко, со звучным стуком, столкнул лбами. Не успели они упасть на пол, как Митрохин схватил скальпель со столика для инструментов и бросил его в ассистента, обмершего в ногах операционного стола с широко раскрытыми от ужаса глазами. Скальпель вошел ему в горло почти по самую ручку. Из пробитой артерии фонтаном хлынула кровь, бедняга попытался зажать рану рукой, но не устоял на ногах и мешком упал навзничь.

Капитан такому успеху подивился (скальпель он кидал первый раз в жизни), но не дал радости завладеть собой. Быстро освободив ноги от пут, он бросил сожалеющий взгляд на медицинскую кювету, в которой сквозь целлофан краснели его одинокая почка и желчный пузырь, оттащил тела ученых в дальний угол операционной и затаился у входной двери. Не прошло и двух минут, как она раскрылась и в операционную вошли двое охранников. Один из них сразу уткнулся глазами в пятна крови на покрытом светлым линолеумом полу, другой заметил, что операционный стол, где должно было лежать то, за чем они пришли, пуст.

Это было последнее, что они видели в своей жизни. Выскочив из-за двери, Митрохин направил на них струю жидкого азота из большого пузатого термоса, обнаруженного им у стены. Замерзнув в мгновение ока, лица охранников отвалились от лицевых костей, упали на пол и рассыпались в осколки. Но Митрохин всего этого не видел – вращая над головой термосом, как Илья Муромец булавой, он бежал к дежурному.

На счастье капитана, и дежурный оказался лопухом: целые две секунды лихорадочно думал, что делать сначала – нажимать на сигнальную кнопку, спрятанную под столом, или вытащить пистолет и стрелять в нападающего. Митрохину этих секунд хватило, чтобы подбежать к вахтенному и размозжить ему голову тяжеленной емкостью из-под жидкого азота.

"Шесть пижонов за пять минут! – подумал он, забирая у истекающего кровью стража кобуру с пистолетом. – Кошмар! Если они уже кончились, трудновато мне будет".

Вооружившись, Митрохин, выбил дверь и ворвался в комнату, из которой совсем недавно раздавались стоны женщин. И увидел, что человек, очень похожий на киноартиста Бельмондо, лежит на кровати, привязанный за руки и за ноги к ее спинкам. А на полу, прислонившись спинами к стене, сидят две заплаканные голые женщины и осипшими голосами исполняют симфонию "Апофеоз оргазма".

– Ленчик нам приказал, Ленчик приказал, – увидев исполосованного шрамами Митрохина, заголосила старшая.

– За... заму... замучить Бориньку-у-у! – присоединилась к ней младшая...

Не удостоив их и словом, Митрохин освободил ничего не понимающего Бельмондо от пут.

– Ты кто? – наконец спросил Борис, растирая затекшие руки.

– Митрохин я. Знаешь?

– Арестовывать меня пришел?

– Кончай, вы..бываться! Там, в операционной, ну, в комнате, в которую дверь открыта, два охранника лежат. Беги туда, возьми у них пушки...

И проверь все смежные комнаты – где-то должен быть Худосоков. Увидишь его – кончай сразу.

Борис понимающе кивнул головой, и они вдвоем бросились вон из комнаты.

* * *

Через пять минут Митрохин сидел на вахте, переодетый в форму дежурного. Первым на второй этаж подземелья спустился ремонтный рабочий с инструментами. Он сказал, что его послали отремонтировать неисправный холодильник и, расписавшись в регистрационной книге, направился в операционную.

– Как закончишь с холодильником, кинь на верхнюю полку потроха, что в тазике у стола лежат! – крикнул ему вслед капитан.

Ремонтный рабочий вошел в операционную и, вытаращившись на пять трупов, сложенных в углу, не заметил и наступил на уже оттаявший нос одного из охранников. Увидев, что прилипло к подошве ботинка, рабочий весь сморщился и тихонько заскулил. Голос у него стал совсем тонким и дребезжащим, когда он усмотрел под ногами еще и множество раскисших фрагментов щетинистых щек и три глазных яблока в неровных лужицах сукровицы (четвертое тремя минутами назад было в спешке раздавлено босым Бельмондо).

"Холодец из голов варили!" – мелькнула в голове у рабочего ужасающая мысль, и он, тоненько подвывая, на цыпочках направился к холодильнику.

Через десять минут холодильник был починен и, довольно урча, вплотную занялся сохранением внутренностей Митрохина.

А Бельмондо в это время обследовал помещения подземелья. Гидом вызвался быть сумасшедший художник. Он показал Борису все комнаты, в том числе и свою каморку. Все стены последней были изрисованы разноцветными пластиковыми карандашами. Особенно бросался в глаза рисунок в натуральную величину на потолке – демонический Худосоков падал ногами вниз откуда-то с небес... В его лице, устремленном книзу, было все – ненависть, страх, злорадство, уверенность в неминуемой своей победе. Чуть в стороне от рисунка виднелась надпись: "Смерть попирает смерть".

Худосокова они нигде не нашли, и Борис хотел было выместить злобу на врачах, но передумал и просто согнал их в каморку с железной дверью и там запер. Злость его была вполне оправданной – за время пребывания в подземельях "Волчьего гнезда" Борис узнал, что интеллигентные, с теплыми, умными глазами белохалатники проводят над людьми калечащие изуверские опыты. "А погибших и умерших, говорят, бросают в подземный бассейн, соединяющийся с Клязьмой, – как-то сказала ему Вероника. – И там их обгладывают рыбы".

Изолировав ученых, Бельмондо стал решать, что делать с политическими подопытными. Все они, включая национал-социалистов, были до крайней степени измождены некачественной однообразной пищей и постоянными анализами (наиболее часто им делали пункции внутренних органов).

В конце концов Бельмондо снес по одному медико-политических узников в комнату отдыха, где они могли бы отлежаться на мягких диванах и отъесться у многочисленных холодильников.

Но после первых же бутербродов начались стычки между непримиримыми идеологиями.

Считавшие политику грязным делом стали задевать нечистоплотных демократов, жириновцы схватились с коммунистами. Национал-социалисты заняли выжидательную позицию и скоро были призваны на помощь демократами и жириновцами, которые поначалу проигрывали свои схватки. Генеральное сражение кончилось тем, что коммунисты и считающие политику грязным делом были оттеснены от плодородных холодильников на значительные расстояния. Бельмондо хотел урезонить враждующих и начал придумывать проникновенное обращение. Когда он почти закончил, из динамиков раздался ледяной голос Худосокова:

"Леди и джентльмены, дамы и господа! – начал говорить Ленчик с пафосом. – С превеликим удовольствием сообщаю вам, что сегодня наши исследования были, наконец, успешно завершены. Последний наш подопытный, бывший капитан милиции Митрохин, принявший три дня назад стократную порцию "Бухенвальда-2", очищенного новым методом, не умер, как его предшественники, а, напротив, полон сил и брызжет энергией. И что самое главное, его тестирование показало, что наш препарат действует так, как мною задумано!

В связи с этим объявляю всем обитателям второго этажа подземелий "Волчьего гнезда" благодарность. В награду за ваши выдающиеся успехи я дарую вам пять ящиков отечественного шампанского и три дня дополнительной жизни.

Желаю вам хорошо провести время! Вентиляторы, подающие вам воздух, будут остановлены только послезавтра утром. И не тратьте драгоценного времени на попытки выбраться – вход к вам уже полчаса как залит бетоном. Хочу также предупредить: если кто-нибудь из вас начнет долбить стены, подача воздуха будет отключена немедленно. Спасибо за внимание!

 

8. Подземная ловушка. – Худосоков хохочет. – Манхэттенский проект за два дня?

Лишь только динамики замолкли, Митрохин подошел к двери, ведущей на первый этаж подземелья. Открыв ее, начал подниматься по тускло освещенной винтовой лестнице и скоро уперся поднятой рукой в щит, собранный из довольно плотно пригнанных друг к другу досок-пятидесяток. Уперся и сразу скис – из щелей между досками высачивались капельки цементной пульпы...

Внимательно осмотрев перекрытие, Митрохин понял, что возможность быстро отрезать второй этаж подземелья от первого была изначально заложена в конструкцию лестничной площадки.

Отряхнув руки, он спустился вниз и подошел к Бельмондо, сидящему в кресле дежурного, и со смущенной улыбкой сказал:

– Все, сливай воду, красавчик...

Затем вздохнул, покраснел чуточку и, застенчиво пряча глаза, попросил подрагивающим голосом:

– Бабу-то дашь одну? С жизнью проститься?

– А что, нет выхода? – забеспокоился Борис.

– Нет. Бетоном перекрыли... Сантиметров сорок толщина... Как насчет бабы-то?

– А другого выхода нет? Или отверстий каких вентиляционных? Люков?

– Нет. Слышал же, он сам говорил. Дашь женщину?

– А может, подолбить где-нибудь?

– Ну-ну! Я буду бетон долбить, а ты...

– Понимаешь, капитан, я так с ними сроднился! Они мне, ну, прямо как жены.

– Ну ладно, – вздохнул Митрохин. – Давай, что ли, шампанского попьем? Где оно?

– Погоди, напиться мы всегда успеем... Давай сначала соберем всех. Может, кто-нибудь что-нибудь и подскажет. Да, кстати, как ты себя в качестве новоиспеченного фашиста чувствуешь?

– Да ничего вроде... А что?

– Ты смотри у меня! И держись, если при виде еврея или коммуниста найдет на тебя что-нибудь некультурно-варварское! Ты же мент с большой буквы!

– Да меня на них не очень-то и тянет. Может, не действует еще "Бухенвальд". Или обстановка не та.

* * *

Через десять минут все население замурованного подземелья собралось в центральной комнате. Митрохин с Бельмондо хотели было выступить с обращением, но были моментально оттеснены в сторону изголодавшимися по слову коммунистами. Тех, в свою очередь, оттеснили национал-социалисты, полная и безоговорочная победа которых как-то незаметно была узурпирована жириновцами, которые сразу потребовали удалить Митрохина и Бельмондо из зала заседаний. Недоуменно покачав головой, капитан выстрелил в потолок и в наступившей тишине объявил о полном запрете на три дня всех политических партий и течений.

Когда партии рассеялись и течения приостановились, Митрохин задал единственный вопрос:

– Знает ли кто-нибудь о существовании хоть какого-нибудь выхода отсюда на волю?

– Я кое-что знаю! – подняла руку Диана Львовна. – Один из старших охранников говорил, что на тот берег Клязьмы из "Волчьего логова" ведет подземный ход Маловероятно, чтобы этот ход не соединялся с нашим этажом.

– Конечно, соединяется! – раздался из динамика ехидный голос Худосокова – Подойдите к торцовой стене в комнате художника, и вы увидите дверь, прямиком ведущую в этот ход. Но скажу сразу, что дверь эта сделана из стальной плиты толщиной в дюйм, а кнопка, ее открывающая, давно мною заблокирована. Пятнадцать минут назад я также собственноручно блокировал запасную лестницу на первый этаж. Так что, уважаемые заключенные, забудьте о бренной свободе и гуляйте на здоровье!

– А есть еще какой-то подземный бассейн, соединяющийся с Клязьмой, – зашептала Диана Львовна на ухо Митрохину после того, как в комнате воцарилась тишина.

Взглянув ей в глаза, капитан понял, что эту ночь они проведут вместе. И ему сразу стало жалко свою крикливую, но заботливую жену Зиночку. А Бельмондо, взглянув на них, понял, что ему придется до конца своей жизни (целых два с половиной дня!) заниматься тривиальным сексом с одной только бесхитростной Вероникой.

Митрохин похвалил Диану и задумался над ее словами, а также над целесообразностью сохранения в создавшихся условиях супружеской верности. В это время к нему подошел один из белохалатников и, заговорщицки улыбаясь, сказал:

– Меня зовут Джордж Циринский. Вы понимаете?

– Понимаю... Ну и что?

– Нет, молодой человек, вы ничего не понимаете. Меня зовут Циринский, и в молодости я работал в клинике знаменитого профессора Розенкранца.

– Ну и что?

– Это значит, что я был, кхе-кхе, весьма хорошим хирургом. Теперь вы понимаете?

– Нет, – недоуменно пожал плечами капитан. – Ничего не понимаю, хоть убей.

– Ну конечно! – покровительственно улыбнулся Циринский. – Конечно, вы переутомились и нуждаетесь в постоянном наблюдении хорошего врача. И я предлагаю вам свои скромные услуги. В качестве доказательства лояльности я пришью вам на место то, что отрезали некоторые хамы. Я уже подготовил чистую операционную и инструменты... И если, паче чаяния, вы мне не доверяете, можете пригласить вашего друга, так похожего на великого Жан Поля Бельмондо...

Митрохин подозвал Бельмондо и рассказал ему о предложении Циринского.

– А что? Пусть пришивает! – пожав плечами, ответил Борис. – А если что не прирастет или отвалится, я ему такое "дело врачей" устрою, мало не покажется.

* * *

Через час капитан был успешно прооперирован. Когда он пришел в себя после наркоза, над ним склонился улыбающийся Циринский и, поздравив с более чем успешной операцией, сказал, что Митрохин поступит мудро, если поручит ему с коллегами по лаборатории найти за два дня способ выбраться на свободу.

– Нам вполне по силам создать за несколько дней маленькую бомбу, – скромно улыбаясь, сказал Джордж. – И разнести на мелкие кусочки клязьминскую сторону дома...

Немного подумав, капитан назначил Циринского своим доверенным лицом и полномочным представителем. И с чувством исполненного долга сел с Бельмондо и женщинами пить шампанское, которого к этому времени оставалось не так уж много.

Но ни Митрохин, ни Бельмондо особенно не расстраивались – Джордж Циринский успокоил их, сказав, что запасов медицинского спирта в подземелье хватит на неделю практически непрерывного употребления. И тут же ушел к своим коллегам ставить перед ними новую задачу.

 

9. Ольга киснет, Горошников измывается, а мы с Баламутом чуть не плачем. – Финиш в яме

Киркоров и Макарыч сказали Ольге, что Митрохин вроде бы внедрился и надо подождать чуток. Но Ольга не могла ждать. Черный был в тюрьме, и Баламут был в тюрьме, и надо было что-то делать. Она уже начала доставать оружие и боеприпасы, но никакой конкретный план действий ей в голову не приходил. Она ходила из угла в угол, пробовала курить или напиться, но ничего не помогало.

"Я одна, совсем одна, – думала Ольга, глядя в оплывающее дождем окно. – Когда они были рядом или могли быть рядом, я была сильной и умной. Когда Черный обнимал меня или просто смотрел, я была красивой и всемогущей. А сейчас меня нет. Я – никто и ничто".

Софи пыталась хоть как-нибудь ее отвлечь, но Ольга лишь отмахивалась. И плакала или просто сидела в темной комнате... Появись в доме Макарыч с Киркоровым, они смогли бы успокоить девушку, но их не было – ожидая Митрохина, они сутками пропадали у ставки Худосокова в Болшеве. И однажды Ольга пришла с улицы с десятью дозами героина в сумочке. Она не хотела и не умела страдать...

Ее спас звонок по телефону. Звонил однокашник Митрохина. Он сказал, что через пару дней начнутся судебные заседания, и он знает, как и в какие часы будут возить Чернова с Баламутовым из СИЗО в народный суд и обратно.

Он также сообщил, что помимо обычной охраны машину с ними будут сопровождать хорошо вооруженные люди из числа болшевских "знакомых" майора Горошникова. И еще он сказал, что друзей ее не убили сразу благодаря Худосокову, который решил, что многолетнее тюремное заключение в колонии строгого режима будет для них, мягкотелых интеллигентов, пострашнее смерти.

Записав данные о пути и времени следования тюремной машины, Ольга поблагодарила звонившего и положила трубку. Через пятнадцать минут она уже мчалась в Болшево на "Ситроене" Софи.

Внимательно обследовав предполагаемый маршрут движения "воронка", девушка принялась за дело. Во-первых, она достала в соответствующей организации схему подземных коммуникаций данного района города. После внимательного изучения этой схемы выбрала и купила небольшой торговый павильон прямо у дороги. Затем наняла за большие деньги бригаду украинцев-шабашников и приступила к выполнению своего плана.

* * *

В это утро настроение у нас с Баламутом было вообще никуда. Мы не только не разговаривали, но и старались не смотреть друг на друга. Вчера после вечернего заседания к нашей клетке подошел очень довольный Горошников и, вручив нам по свежему номеру журнала "Крестьянка", сказал, что присмотрел нам колонию поприличнее.

– Мужья, ребята, там у вас будут классные!

Они уже ждут не дождутся ваших аппетитных попочек. Чтобы вы перед ними не ударили лицом, нет, жопой в грязь, в следующий раз принесу вам журнал для пассивных гомосексуалистов. Там вы найдете немало о-о-чень полезных советов.

Представляете, я там прочитал недавно, что существуют специальные препараты, расслабляющие анальную мышцу! Чтобы кайф, значит, был для петуха полным.

– Засуяь его себе в жопу, – сказал я, чуть не плача, и отвернулся.

– Вали отсюда! – добавил Баламут и тоже отвернулся.

И вот, тем самым утром, сидя в мерно урчащем "воронке", мы вспоминали Горошникова.

– Сегодня опять измываться будет, – вздохнул Баламут. – Довольный он как центнер. Все идет как по маслу. Слушай, а может, удавим друг друга наручниками? Раз и готово! Представляешь, двадцать лет в тюрьме. Мы же совсем другими людьми выйдем. Раздавленными, старыми, услужливыми пидарасами.

– Ты думаешь, нас Ольга не выручит? Денег у нее хватит. Нет, она все сделает. Организует что-нибудь.

– Нас сразу пристрелят. При попытке к бегству. Видел ведь, что за нами всегда "Форд" с мордоворотами ездит.

– Ну и пусть! Не дождутся они...

Я не успел сказать, чего не дождутся люди Худосокова. Наша машина неожиданно провалилась куда-то вниз, и из всех щелей кузова на нас полились струйки горячей воды.

Люди в "Форде" ничего не поняли – "воронок", который двигался впереди метрах в пятнадцати, просто исчез с дороги. Подъехав поближе к месту его исчезновения, они вышли из машины и увидели полную воды яму с отвесными стенками, площадью примерно четыре на четыре метра. В подернутой паром мутной пузырящейся воде плавали обломки досок, несколько тонких бревен и распаренная фанерная табличка с небрежной красной надписью: "Осторожно, кипяток!" Спустя несколько секунд вода в яме заколебалась.

– Выбраться пытаются, – доставая пачку "Мальборо", равнодушно констатировал один из наблюдавших.

– Да нет! – засмеялся другой. – Это они варятся!

Выкурив по сигарете, люди Худосокова побросали окурки в воду и уехали.

А в воде машину ждали. Как только "воронок" опустился на дно, к нему бросились люди в аквалангах. Вытащив из него милиционеров (шофера и двух конвойных), они по подводному проходу перенесли их в торговый павильон. Через три минуты аквалангисты вернулись к "воронку" с ключами, найденными у старшего конвоя, и, вытащив нас, "доедавших" последние кубические дециметры воздушной подушки, отбуксировали пред ясные Ольгины очи.

Через пятнадцать минут мы с Баламутом, уже обсохшие и переодетые, стояли в павильоне рядом со своей спасительницей и сквозь широкую витрину, перечеркнутую жирным белым крестом, обозревали толпу зевак, собравшихся у исходившей паром ямы.

– А как это асфальт именно под нашим "воронком" провалился? – спросил я у Ольги. Ее голова лежала на моем плече, как ласковая кошечка на своем любимом месте...

– В этом-то и весь фокус! Мы рыли яму и одновременно бетонировали нижнюю часть полотна дороги.

– Погоди, погоди! То есть вы сначала огородили этот участок дороги, потом проход от павильона проделали и под огороженным участком стали яму рыть?

– Именно так. Когда яма была готова, мы ее забетонированную кровлю укрепили несколькими стойками. Естественно, перед тем, как пустить воду. За минуту до вашего прибытия мы ограждение сняли, а после того, как над ямой прошла идущая перед вами машина, свалили стойки.

– А табличка "Осторожно, кипяток!", я понимаю, для слабонервных? – усмехнулся Баламут.

– Нет, не угадал, – ответила Ольга. – Мы, Коля, веников не вяжем. Как только машина ваша на дно ямы опустилась и вода в ней успокоилась, я крантик-то с кипяточком открутила...

– И если бы твои помощники замешкались, мы бы сварились заживо. Брр!

– Да нет, кипяточек поверху шел и понемногу.

Это потом, когда вас уже вытащили, я вентиль до упора открыла.

– А если бы ключей не нашли? – не отставал я, живо представив себя вареным.

– Да ладно тебе теоретизировать, – сказал Баламут и, обращаясь к Ольге, предложил:

– Сматываться, однако, пора. Сейчас Горошников приедет, он обещал сегодня быть в суде... С журнальчиками для голубых.

– Вот его-то мы и ждем! – мстительно улыбаясь, ответила Ольга. – Смею надеяться, господа офицеры, что самое интересное зрелище еще впереди...

* * *

Горошников действительно приехал. Выйдя из машины, он сразу подошел к самому краю ямы и начал внимательно изучать ее содержимое. Закончил изучение он уже в крутом кипятке – толпа зевак, к этому времени наполовину состоявшая из нанятых Ольгой рабочих, неосторожно спихнула майора в воду.

 

10. Наука может все! – Особая тройка начинает действовать. – Конец фракции коммунистов

Джордж Циринский, главный менеджер подпольной лаборатории Худосокова, знал свое дело.

Через час после его назначения полномочным представителем и доверенным лицом Митрохина все ученые были разделены на три примерно равные по составу группы.

Первая из них сразу занялась конструированием прибора для обнаружения каверн или замаскированных проходов в бетонных стенках подземелья. Для этих целей ими были разобраны электронный микроскоп и несколько анализаторов. К утру следующего дня прибор был собран, и ученые начали скрупулезно, сантиметр за сантиметром прощупывать стены и пол своей просторной западни. Не прошло и часа, как они обнаружили в западной (обращенной к реке) части подвала значительное утончение стены и полость за нею.

Перед второй группой ученых была поставлена задача изготовления средства для пролома бетонной стены. Через час после создания группы синтезировали несколько сотен граммов нитроглицерина. Пропитав им сахарный песок, получили мощное взрывчатое вещество (динамит), способное разрушить любую стену.

Справившись с этой задачей, принялись конструировать сверлильную машину – всем было известно, что, взорви они динамит накладным зарядом, стена, конечно бы, рухнула, но выбираться в образовавшийся лаз было бы скорее всего некому – всех оглушила бы взрывная волна. На следующий день после начала работ машину собрали из электромотора и кое-каких железок, оставшихся от электронного микроскопа и анализаторов. – Для изготовления буровой коронки ученые группы конфисковали все ювелирные украшения, содержащие твердые цветные камни. Всего набрали около тридцати каратов бриллиантов, рубинов, александритов и так далее. Больше всех от конфискации пострадал богатый Джордж Циринский (у него реквизировли кольцо с темно-коричневым бриллиантом в десять карат) и Диана Львовна с Вероникой (рубиновые кольца, кулоны и сережки). Все камни мелко искрошили и внедрили в прочный пластиковый наконечник. После хитромудрого прикрепления этого наконечника к торцу оси электромотора сверлильный агрегат был полностью готов.

Третья группа ученых занималась вопросами безопасности. Во-первых, ее члены привели в негодность все установленные в подземелье микрофоны (в том числе "жучки") и телекамеры. Затем они принялись за решение проблем вентиляции.

За полтора дня до обещанного Худосоковым отключения вентиляторов Джорджу Циринскому был предоставлен обстоятельный доклад, из которого следовало:

1. Один из возможных ходов администрации после того, как она обнаружит попытку взлома стены, – закачка в помещение отравляющих веществ. Рекомендуется сразу после начала буровых работ перекрыть все вентиляционные отверстия.

2. После прекращения принудительной вентиляции пленникам хватит кислорода примерно на три – три с половиной часа. Рекомендуется сразу после начала бурения сократить, насколько это возможно, численность потребителей воздуха.

Получив доклад, Циринский пошел к Митрохину с Бельмондо, пьянствующим с коммунистами.

Выслушав его, Митрохин глубоко задумался, а шустрый Бельмондо немедля предложил во исполнение рекомендаций, изложенных во втором пункте, учредить подземный трибунал-тройку с тем, чтобы он приговорил всех виновных в преступлениях против человечества к смерти через повешение на электрическом стуле при помощи гильотины. Митрохину эта идея понравилась, и Циринский тут же предложил ему занять место почетного председателя трибунала. Но капитан, простой, как Россия, от должности наотрез отказался.

– Ну, тогда я сам как-нибудь с этим разберусь... – озабоченно пробормотал главный менеджер и степенно удалился.

Циринский вернулся, когда по бетонным стенам уже распространялось оптимистичное дребезжание беспрерывно работающей сверлильной машины. Митрохин пробежал глазами по приговору и обнаружил, что Особая тройка в составе Джорджа Циринского (председатель), Айзека К. Файнберга (заседатель) и Бориса Михайловича Сидорова (секретарь) приговорила к смертной казни через повешение всех (список очередности прилагался). И что наблюдение за неукоснительным исполнением приговора возложено на председателя Особой тройки.

– Ма-ла-дец... – только и смог сказать изумленный Митрохин.

Просмотрел приговор еще раз, внимательнее, и, качая головой, передал его Бельмондо.

– Ва-а-н Гоген! Вышинский! – только и сказал Бельмондо, ознакомившись с ним (первыми в списке на удушение в газовой комнате шли фашисты, коммунисты и беспартийные, затем следовали демократы, жириновцы, женщины, Бельмондо и Митрохин. Замыкала список Особая тройка). Вернув бумаги Циринскому, Борис посетовал, стараясь не смотреть в глаза оппоненту:

– Вы тут несколько месяцев работали над проблемой морального уничтожения человечества, а стоите в самом конце списка...

– У нас все аргументировано, – мягко улыбаясь, ответил Циринский и протянул Бельмондо стопку листов, исписанных аккуратным убористым почерком.

– На хер твои аргументы! – возразил ему Митрохин. – Не будем никого вешать! Победим – так все, сдохнем – так скопом. Дырки вентиляционные заткнули?

– Нет пока, – ответил Циринский. – Несколько минут назад третья группа установила в них анализаторы воздуха. Как только что-нибудь опасное пойдет – заткнем. У каждого отверстия уже стоят наготове люди из начала списка.

– Да уж... – сказал Бельмондо и, увидев Диану Львовну и Веронику, появившихся из ванной комнаты после очередного омовения, потянулся к бутылке шампанского.

* * *

Газ, изрядно попахивающий обычным дымом, пошел через тридцать минут после того, как вылетела пробка из последней бутылки шампанского.

Циринский в это время заряжал шпуры, Митрохин обладал второй в своей жизни женщиной, а Бельмондо – последней.

Как только сработали анализаторы, вентиляционные отверстия были заткнуты подушками.

Сделали это по разнарядке главного менеджера коммунисты и беспартийные. Помощь им оказать не удалось – они в полном составе погибли в муках. Погибли бы и остальные – газ оказался крайне ядовитым (зоман или зарин – определил потом Бельмондо, "химик" по роду войск). Но Циринский успел-таки взорвать шпуры при помощи самодельных детонаторов, и все оставшееся в живых население подземелья немедленно устремилось в образовавшийся лаз...

 

11. Аквариум а-ля Худосоков. – С таким тазом, извините... – Циринский выбирается ровно наполовину

Последними покинули подземную лабораторию Бельмондо и Митрохин. Заткнув лаз матрацами, предусмотрительно приготовленными Циринским, они осмотрелись с помощью карманных фонариков (целый их ящик лежал на матрацах) и обнаружили себя в наклонной ступенчатой галерее высотой чуть более среднего человеческого роста и шириной приблизительно в метр. Справа от пролома галерея была перекрыта массивной железной дверью без замков и замочных скважин.

Убедившись, что дверь закрыта и скорее всего никогда не открывалась, они пошли вниз по широким и невысоким ступенькам вслед за остальными товарищами по несчастью. Метров через десять галерея начала расширяться и скоро влилась в широкое помещение с высоким сводчатым потолком. Входя в него, шедшие впереди беглецы изумленно смотрели сначала вперед-вниз, а потом устремляли глаза вверх. То же самое проделали и Бельмондо с Митрохиным.

Пройдя сквозь застывшую толпу, они увидели, что помещение (далее мы будем называть его склепом) заканчивается довольно широким бассейном, в котором плавают лицом вверх... несколько раздувшихся мертвецов в обычной гражданской одежде. Вокруг них сновали стайки рыб (в основном – щурят и окуней), то и дело устраивавших толчею у обнаженных конечностей трупов. Раскисшие кисти и ступни были уже объедены до костей, и наиболее голодным хищникам приходилось лезть за поживой под одежду покойников. От их быстрых терзающих движений иногда казалось, что мертвецы пляшут "цыганочку"...

Ошарашенные страшным зрелищем, еще не веря своим глазам, беглецы принялись втягивать ноздрями воздух, но тяжелый трупный запах рассеивал без остатка всякие сомнения.

– Сверху их кидают, – первым пришел в себя Бельмондо и указал пальцем на круглое отверстие, чернеющее в верхней части свода. – Смотри, аккурат человек пролезет...

И как бы в подтверждение его слов из отверстия выпало нечто большое и продолговатое и плюхнулось в воду, обдав стоящих у бассейна крупными брызгами. Все в ужасе отпрянули, и тут же в бассейн упало еще что-то весьма напоминающее человеческое тело.

Выждав пару минут, Бельмондо с Митрохиным подошли к бордюру, обрамлявшему бассейн, и увидели, что в нем плавает двумя мертвецами больше. И тот, который плавал на расстоянии вытянутой руки лицом вверх, был Макарыч.

– Елки-палки! – чуть не плача, замотал головой Бельмондо. – Ангела безгрешного, гад, не пожалел! Он же совсем ребенок... У-убью собаку, яйца вместе с ногами оторву!

Он еще не успел кончить фразу, как откуда-то сверху раздался приглушенный хохот Худосокова. Его "ха-ха" были едва различимы, но пропитывающее их злорадство победившего подлеца и торжествующего мучителя зримо всколыхнуло тяжелый воздух подземелья. Все беглецы моментально вздернули головы к своду и стали вслушиваться. Но ничего больше не услышали...

Некоторое время они стояли, таращась обезумевшими глазами друг на друга и на художника, невозмутимо рисующего что-то на стене, затем принялись нервно ходить взад и вперед по подземелью... Не прошло и двух минут, как кто-то кому-то наступил на ногу и охвативший всех стресс тут же вылился в массовые беспорядки. Жириновцы и чистоплюи схватились с врачами сначала словесно, а потом и физически; понаблюдав за ними, два демократа также начали бить друг друга. Испуганные донельзя Диана Львовна и Вероника сначала с ужасом смотрели на распоясавшихся мужчин, затем кинулись друг другу в объятия и заплакали навзрыд...

Бельмондо и Митрохину тоже захотелось психологической разрядки, и они, засучив рукава, вступили в драку. Через несколько минут четверо зачинщиков (двое врачей и двое политических) были измолочены и отправлены в ссылку в дальний конец галереи. Остальным было приказано сидеть и не пикать.

Немного успокоившись после наведения конституционного порядка, Бельмондо вытащил из воды тело Макарыча и приказал Циринскому обследовать его на предмет установления причин смерти. Затем полюбовался с минуту картиной, только что законченной сумасшедшим художником (на ней был изображен очень похожий Бельмондо собственной персоной, идущий с березовым веником в баню), и, чертыхаясь, полез в бассейн. Глубина его, слава богу, не превышала полутора метров. Отталкивая от себя мертвецов, Борис пошел к дальнему краю бассейна ко второму сброшенному трупу. Это, само собой, был Киркоров...

Толкнув беднягу по направлению к Митрохину, Бельмондо постарался взять себя в руки (еще немного, и он заплакал бы по ангелам) и стал искать отверстие, сквозь которое рыбы проникали в свою подземную столовую. И нашел его ногой на ощупь – оно открывалось в стенке у самого дна бассейна и имело диаметр около пятидесяти сантиметров.

Сообщив эти данные Митрохину, Борис занырнул в отверстие и увидел, что вода в дальнем его конце подсвечена чарующими лучами дневного солнца. Подстегнутый близостью столь долгожданной свободы, поплыл к манящему свету и всего через полтора метра увидел, что на устье проход в Клязьму значительно сужается и, вдобавок, перегорожен двумя толстенными металлическими прутьями...

Вместо того, чтобы вернуться назад, Борис протиснулся к прутьям и попытался их вырвать.

И застрял намертво.

* * *

После того, как Бельмондо исчез под водой, Митрохин начал считать. Досчитав до трехсот, решил, что Борису удалось выбрался на волю, и принялся готовить народ к эвакуации. Циринский к этому времени определил, что и Киркоров, и Макарыч погибли от удушения шнурком и в медицинской помощи не нуждаются. Их снесли в галерею и скоро забыли.

После освидетельствования смерти ангелов главный менеджер занялся антропометрией – то есть стал измерять окружности бедер и плеч всех беглецов. Измерения закончились составлением списка, который сразу был передан Митрохину.

– Любишь ты бумагу марать, – пробормотал капитан, рассматривая список.

– Это не бумага, это пропуск на волю, – мягко улыбнулся Циринский. – Или приговор к медленной и мучительной смерти...

– Не понял?

– Понимаете, первыми в списке идут люди с наименьшим, так сказать, диаметром, а в конце – с наибольшим. Я счел необходимым провести измерения, чтобы кто-нибудь из толстеньких не заткнул собой выход на волю раньше времени...

– В-а-а-н Гоге-е-н! – восхитился Митрохин на манер Бельмондо, но, взглянув вновь на список, вдруг помрачнел:

– А что, Диана Львовна не проходит?

– Нет, – ответил Циринский. – С таким тазом, извините... А первым перекроет выход скорее всего один из представителей демократической партии. Помимо него и Дианы Львовны не смогут покинуть аквариум еще два человека.

– А первым в списке идете вы. Не самый худой из нас.

– Видите ли, мне надо будет произвести кое-какие обмеры канала. Понимаете, очень важно знать, кто именно застрянет первым. Этот человек ведь может и подождать пару дней, похудеть до требуемой кондиции и затем повторить попытку. А Диана Львовна... Ей похудение не поможет.

С та-а-ким тазом, извините...

– И она умрет здесь, – со слезами на глазах прошептал Митрохин, оглядывая сырые слизистые своды подземелья.

– Вы, молодой человек, ее совсем не знаете.

Они же с Вероникой, извините...

– Всех хозяев твоих ублажали? Знаю все.

– Ну, если вы так переживаете, молодой человек... Я могу вам кое-что предложить...

– Что? – встрепенулся капитан.

– Вывих тазобедренного сустава, извините.

– Не понял...

– Я могу путем искусственных вывихов существенно уменьшить ее тазобедренные габариты...

И вы протащите ее через трубу на буксире.

– Да? – обрадовался капитан. – Спасибо. Но что на это скажет Диана Львовна? Надо бы посоветоваться с нею.

– Конечно, конечно, молодой человек! Вы идите советуйтесь, а я полезу лаз измерять, – сказал Циринский и, перекрестившись по-православному, полез в бассейн.

Через минуту бедный Циринский вынырнул из воды и с круглыми от страха глазами стал что-то кричать. Не без труда сложив его разрозненные слова в предложение и удалив из него междометия и многочисленные "Fuck you!", капитан понял, что первопроходец наткнулся в трубе на голые ступни Бельмондо.

– Твою бога душу мать... – пробормотал он, мысленно провожая на небеса полюбившуюся ему душу Бориса.

Бросив смущенно-оценивающий взгляд на свой исполосованный свежими шрамами живот, он полез в воду. Подойдя вплотную к все еще взбудораженному Циринскому, он несколько секунд удивленно рассматривал его в свете фонарей столпившихся у бассейна товарищей по несчастью. Смотреть было на что – с левой стороны у личного врача Митрохина торчало два уха. Поняв в чем дело, капитан осторожно снял с подрагивающей головы Циринского выбеленный водой лоскут кожи со старательно обглоданной ушной раковиной (весь бассейн был полон полуразложившихся фрагментов рыбьего корма, то бишь худосоковских покойников) и, вручив его врачу, нырнул в подводный канал.

Подобравшись к Бельмондо, Митрохин схватился за его ступни и начал тащить на себя. Но после первой же попытки, к вящему удивлению все повидавшего на свете капитана, труп начал довольно резво лягаться.

"Щекотки, наверно, и мертвецы боятся", – подумал Митрохин, вспомнив школьные опыты с лягушачьими лапками и электричеством. И подался назад, в бассейн, отдышаться.

Хотя труп Бельмондо по-прежнему продолжал лягаться, настроившийся на результат Митрохин вытащил его с третьей попытки. Вынырнули они из воды одновременно.

– Дурак в тряпочке! – сказал Бельмондо, отдышавшись, и помахал ножовкой по металлу перед лицом капитана. – Я там прутья пилю, а он за ноги меня тащит... Идиот!

– Так тебя целых полчаса не было! – с трудом выдавил Митрохин, все еще ошарашенный неожиданным воскрешением Бориса. – Я думал, ты утонул!

– Дык я и утонул. Почти. Когда уже с мамкой прощался, снаружи кто-то в маске появился. И тут же выплюнул загубник и мне передал. Потом продавил меня ногами внутрь, ножовку сунул и исчез...

– А кто это был? Кто-нибудь из наших?

– Не знаю. Вода взбаламучена, ничего почти не видно... Но мне показалось, что это был Черный.

– А почему он ножовку тебе сунул? Почему сам не пилил?

– Да, плохо быть глупым. Мент ты и есть мент!

И мозги у тебя ментовские. Речка-то неглубокая.

Берег хоть и зарос травой и камышом, но из дома Худосокова засечь аквалангиста запросто можно.

Как подводную лодку в степях Украины.

– Сам ты дурень! – совсем не рассердился Митрохин. – А много напилил-то?

– Там уже один прут почти отпилен был.

Минут сорок еще надо. А может, час.

– Да за час я вагон перепилю!

– Одним полотном? Запасного-то нет, вот я и не спешу. Ладно, покедова! Из разговора плова не сваришь – нужны рис и мясо... – И перед тем, как исчезнуть под водой, он пообещал:

– Перепилю – вернусь!

* * *

Бельмондо перепилил прутья за сорок пять минут. Первым, естественно, для геометрических измерений, пошел главный менеджер. Когда он был в самой середине лаза, сверху упала тяжелая чугунная заслонка и перерубила его надвое. Верхняя половина Джорджа Циринского по инерции все же выбралась наружу и умерла в буйно-зеленых подводных тропиках, таинственно освещенных ярким полуденным солнцем.

 

12. Зоман просачивается... Бассейн выходит из себя. – Тринадцать человек на сундук мертвеца

– Писец котенку, – сказал Бельмондо Митрохину, вытащив из лаза нижнюю половину Циринского. – Там заслонка килограммов на сто упала.

Не зря Худосоков смеялся.

– Взорвем, может? – предложил капитан. – Там, в лаборатории динамита до фига осталось.

– Хрен его достанешь! Газ там... И, судя по тому, как померли коммунисты с беспартийными, там его до хрена и больше.

– Все равно кому-то надо идти.

– Кому? Жребий бросать предлагаешь? – покачал головой Бельмондо. – Я лично заставлять никого не буду...

– Да я сам пойду...

Но проверять лабораторию на наличие в ней отравляющих газов не пришлось – все было уже проверено. Пройдя к концу галереи, Митрохин с Бельмондо увидели на ступеньках тела четырех зачинщиков недавней драки. Все они были мертвы.

– Зоман скорее всего просачивается, – определил Борис, посветив им в лица. – Дергаем отсюда.

Они побежали назад в склеп. Усевшись рядом с Дианой Львовной и Вероникой, Митрохин пересчитал оставшихся в живых – безмолвных, жалких, потерявших всякую волю к жизни – и сказал равнодушно, ни к кому не обращаясь:

– Тринадцать человек на сундук мертвеца.

Чертова дюжина. И все труднее дышится. Писец нам, точно...

– Не унывай, мент! – натянуто улыбнулся Бельмондо, гладя по головке почти неживую Веронику. – Хочешь, анекдот расскажу? Слушай, мне нравится. В общем, идет Писец как-то по лесу и видит – на опушке палатка чья-то стоит.

Подошел к ней, все колышки повыдергал, а палатка стоит себе, не валится! Ну, он разозлился, дрын схватил и давай лупить! А она стоит и не морщится даже! Удивился Писец, заглянул в палатку и видит – там Пофигу сидит!

– Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый Пофигу? – помолчав, выдавил Митрохин.

– Ага... И вы, коли со мной сидите.

– Я уж точно.

– Слушай, капитан, может, через эту дырку попробуем вылезти? Пять метров до нее. Встанем друг на друга и вылезем?

– Не надо ни на кого становиться, – горько улыбнулся Митрохин. – Гора сама придет к Магомету...

– Гора, Магомет... И откуда ты только слова такие знаешь? Видно, крыша с тебя и в самом деле вспорхнула. Хрен с нами и с Магометом, подумай о бабах...

– Понимаешь, Борик, с нами, похоже, одна пошлая вещь намечается. Аж противно, до чего пошлая...

– Ты что темнишь? Какая вещь?

– Ты фильмы приключенческие смотришь?

– Смотрю иногда. Ну и что? – Так вот, в каждом третьем из них герои сидят в застегнутом на все пуговицы подземелье и тут неожиданно...

– Вода поднимается! – сорвавшимся голосом закончила за Митрохина Вероника.

Все повернули фонари к бассейну и увидели, что он наполнился до краев. Через несколько страшных секунд первая струйка воды преодолела бордюр, затем их стало несколько, они расширились и слились в единую Ниагару...

– Заслонка, – сказал Борис, наблюдая, как трупы крейсерами подтягиваются к бордюру. – Он ее закрыл, чтобы утопить нас в этой братской могиле.

Господи, что тут началось! Отдельные растерянные возгласы неудачливых беглецов один за другим сменились истошными разноголосыми криками и воплями отчаяния. Эта какофония неминуемой смерти продолжалась бесконечно долгие минуты. И это было еще не все – когда кричавшие охрипли, обессилели и упали на пол, сверху донесся раскатистый хохот Худосокова.

Когда хохот, казавшийся нескончаемым, наконец смолк, один из обезумевших узников, не выдержав могильной тишины, стремглав бросился в галерею, за ним ринулись остальные. Бельмондо с Митрохиным поняли, зачем они собираются вернуться в лабораторию, и бросились за ними. Но смогли (или захотели?) удержать только женщин.

Надавав им пощечин, Митрохин повел их назад, а Бельмондо прикрыл рот и нос мокрой рубашкой и начал затыкать лаз за самоубийцами. Когда он вернулся в склеп, воды в нем уже было по колено.

Походив немного взад-вперед, Борис, монотонно приговаривая: "Тринадцать человек на сундук мертвеца... Тринадцать человек на сундук мертвеца", перетащил все трупы, в том числе и тела Киркорова и Макарыча в галерею. Мертвечина и запах от нее уже давно не вызывали у него отвращения – человек быстро ко всему привыкает...

Покончив с уборкой, он направился к стоящим у стены женщинам и Митрохину, но в это время в скрывшийся под водой бассейн упало визжащее человеческое тело. Грязно выругавшись, Бельмондо отер рукавом обрызганное лицо и стремглав бросился к месту падения. Пошарил там рукой, нащупал голову упавшего и, вытащив ее за волосы, увидел, что она принадлежит Худосокову...

 

13. "Молотовский коктейль". – Худосоков не боится крокодилов. – Две гранаты в бассейн

Макарыч с Киркоровым решили идти ва-банк и погибли, ничего существенного на первый взгляд не добившись.

Понаблюдав за логовом Худосокова несколько дней, они поняли, что справиться с десятком весьма кровожадных на вид зомберов они не смогут. Но еще они уяснили, что сколько-нибудь нормальной публики в этом доме, по крайней мере, в надземной его части нет. И тогда им как простым русским людям с досадным феодально-крепостным прошлым пришла в голову пламенная мысль, когда-то посещавшая и голову Митрохина: "Сжечь на фиг!" И ничтоже сумняшеся ангелы взялись за спички.

Надо сказать, что мысль спалить ставку Худосокова не была лишена логики. Хорошо зная Митрохина и Бельмондо как отчаянно смелых и находчивых людей, Киркоров с Макарычем понадеялись, что пленники "Волчьего гнезда" сбегут либо во время пожара, либо во время их перевозки в другое место заключения.

Посовещавшись, ангелы решили исполнить свой замысел с помощью "молотовского коктейля". В ближайшем магазине бытовой химии они купили несколько бутылок растворителя, на болоте у дач Газпрома приделали к ним немудреные фитили, и ровно в двенадцать ночи "Волчье гнездо" запылало с двух сторон.

Но для коренных жителей "Волчьего гнезда" пожар был ситуацией, не раз проигрывавшейся на тренировках. Как только вспыхнуло пламя, Худосоков простым нажатием кнопки пустил отравляющий газ в вентиляционную систему подземной лаборатории, минутой позже несколько охранников выскочили за ворота, схватили ангелов, с разинутым ртом рассматривавших плоды своих рук, и отвели их в особняк на соседнем участке (Худосоков вынудил всех соседей продать ему дома).

Другое подразделение охранников, приготовив раствор из заранее припасенной бетонной смеси, рискуя жизнью (все они погибли в огне), залили заподлицо с полом все проходы, ведущие в подземные помещения "Волчьего гнезда"...

Очень быстро приехавшие пожарные довольно скоро потушили огонь, доедавший последние головешки, и уехали, даже не заподозрив существования под пепелищем двух подземных этажей, набитых суперсовременным оборудованием и двумя десятками людей. Наутро дом и первый подземный его этаж начали восстанавливать срочно нанятые строители-шабашники.

А Худосоков занялся ангелами. Настроение у него было хуже некуда – намеченное назавтра полномасштабное применение "Бухенвальда-2" пришлось отложить на неделю – большая часть препарата, хранившегося на первом подземном этаже, была попорчена высокими температурами (кстати, зомберы, замурованные в своей подземной казарме, обуглились до неузнаваемости). И, поняв, что ангелы ему не скажут, где находится Ольга и сбежавшие к этому времени Черный и Баламут, Худосоков собственноручно задушил их шелковым шнурком и выбросил в подземный бассейн.

* * *

Следующей ночью в "Волчье гнездо" ворвался Черный с товарищами. После пожара у Худосокова осталось всего полдюжины охранников и ни одного зомбера, и ему пришлось очень туго.

После короткой, ожесточенной схватки все охранники были выведены из строя.

Увидев, что остался один, Худосоков скрылся в подземелье. За ним бросились Черный и Ольга (Баламут остался на стреме). Через двадцать минут они нашли Худосокова в казарме – он, прикинувшись мертвым, лежал среди трупов зомберов, испеченных при пожаре. Ольга хотела убить его сразу, но Чернов остановил ее:

– Надо узнать, где Митрохин с Бельмондо, – сказал он. – Если найдем их живыми...

– Отпустим? – изумилась Ольга.

– Посмотрим, – хмуро ответил Чернов и начал пинками подымать пленника на ноги.

– Я покажу, где они, – заискивающе залепетал Худосоков, отряхивая с себя пыль. – Пойдемте со мной.

И повел их по коридору на свой командный пункт. Открыв ведущую в него дверь, он вошел и предложил Ольге и Чернову к нему присоединиться. Ольга хотела было последовать его приглашению, но Чернов схватил ее за плечи:

– Войдем, а он нажмет на какую-нибудь кнопочку или рычажок, и провалимся мы с тобой в бассейн, набитый зелеными крокодилами.

Худосоков на это неожиданно весело рассмеялся и, сделав несколько шагов к двери, сказал:

– Ну, ладно, не хотите к крокодилам – не надо. Я сам к ним пойду, – и, коснувшись чего-то в дверном окладе, провалился в мгновенно открывшийся люк и исчез в начинающемся в двух метрах под ним бездонном наклонном желобе.

Несколько секунд Чернов с Ольгой не верили своим глазам. Затем девушка застонала от досады и, вынув из кармана куртки ручную гранату, бросила ее в люк. После взрыва вытащила из кармана Чернова другую и также отправила ее вниз.