Глава 12
ЗОЛОТАЯ ДЮЖИНА
Накануне главного старта
В начале 70-х, по окончании последнего предолимпийского сезона, в главной команде страны сложился мощный коллектив игроков, способный решать самые сложные задачи. В ней были яркие таланты и крепкие работяги, опытные мастера и амбициозная, ничего не боящаяся молодежь. Мы были сильны на всех игровых позициях, костяк команды был прекрасно сыгран, пас друг другу мы могли давать с закрытыми глазами. Мы обладали бойцовским характером, многое повидав в баскетболе. У нас был новый талантливый тренер с хорошим видением игры, сумевший за короткий срок создать рабочую, творческую обстановку в коллективе. И мы стали всерьез задумываться о том, что нам по силам одержать наконец-то самую главную победу в мировом баскетболе. Начинался сезон, кульминацией которого должен был стать олимпийский Мюнхен.
Решить эту задачу могла только суперкоманда, в которой каждый должен был быть яркой личностью, полностью подчиненной интересам общего дела.
В 1972-м наша сборная была очень разношерстной командой с точки зрения индивидуальности игроков, их жизненных установок. В то же время в команде было ядро, внутри которого люди идеально понимали друг друга. Важнейшей составляющей команды в игровом виде спорта является ее сыгранность. Именно на ней во многом базировался успех советских сборных в хоккее, когда игроки тихоновского ЦСКА годами играли вместе. По образному выражению Владислава Третьяка, не было ничего удивительного в том, что игроки были способны давать друг другу пас с закрытыми глазами — после ежегодных 9 месяцев на сборах у них только что дети друг от друга не рождались.
Нашими преимуществами по сравнению с американцами, у которых играли в основном баскетболисты 20-23 лет, были более зрелый возраст (из наших совсем молодым был только Сашка Белов) и соответственно более высокая психологическая устойчивость.
Многие игроки нашей сборной на протяжении нескольких сезонов играли вместе и хорошо знали друг друга. Долгое время первая пятерка ЦСКА была одновременно первой пятеркой сборной. С приходом Кондрашина коллектив национальной команды несколько разбавился «свежей кровью» в лице закрепившихся в составе М. Коркия и А. Белова, никому не известного новичка Вани Едешко. Однако распада команды на несыгранные фрагменты не произошло. Основное ядро, вобрав в себя новичков, сохранило качество монолита. В этом тоже было наше преимущество.
В нашем коллективе сложились хорошие, рабочие отношения. В нем никто не тянул одеяло на себя, но при этом каждый хорошо представлял себе собственные возможности и возможности партнера. При необходимости практически каждый мог в определенный момент игры исполнить собственную партию, а в нужный момент — дать сыграть партнеру. Это как у Ремарка в его страшной и пронзительной книге «На западном фронте без перемен»: если известно, что кто-то швыряет гранаты дальше всех, то другие и не оспаривают его преимущества, потому что это вопрос жизни и смерти всего взвода. Когда тебя придавят в концовке, уже нет времени выяснять, кто лучше — в такие моменты дорога каждая секунда. И эти секунды — время лидеров.
Вольнов
Самым опытным и титулованным игроком мюнхенского состава был Геннадий Вольнов — легенда советского баскетбола. Он, кстати, один из очень немногих баскетболистов, с которыми меня связывали не только профессиональные, но и товарищеские отношения. К моменту моего появления в большом советском баскетболе он был четырехкратным чемпионом Европы, двукратным серебряным призером Олимпийских игр. Казалось, в игре он умеет все. Во многом он открыл новую страницу в отечественном баскетболе. Он стал первым двухметровым игроком, который предпочел не играть в тупую под кольцом, толкаясь задницей, а действовать разносторонне — примерно так, как сейчас играют легкие форварды. В его арсенале были и хорошее ведение, и приличный бросок со средней дистанции; практически одним из первых в СССР он стал забивать в игре сверху.
Моему самолюбию льстило общение с Вольновым, то, что он выделял меня и в сборной, и в ЦСКА, что предложение о переходе в армейский клуб поступило мне именно от него. Даже первая квартира в ЦСКА досталась мне после Вольнова, когда он улучшал свои жилищные условия. При этом я, во-первых, никогда не лебезил перед заслуженным ветераном, а, во-вторых, стремился перенять от него все лучшее, что он умел, — это и было главным в наших взаимоотношениях.
Вольнов вносил в свою игру значительный элемент творчества. При этом он мог себе позволить и «отдушины». Например, забив в феерическом матче тридцатник Бразилии, затем мог сыграть на ноль с США. Что меня в нем не устраивало, так это некоторый апломб по отношению к окружающим — тренерам, партнерам. «Я такой, какой есть, меняться не собираюсь. Нужен — берите в состав, не нужен — я не навязываюсь», — такова была его жизненная позиция.
Этого я не понимал: как это, «не собираюсь меняться»? Ты можешь не меняться в главном, в своих жизненных принципах, если ты их правильно для себя определил. Но в игре, в тренировочном процессе, в тактике ты обязан постоянно развиваться, стремиться к максимальной конкурентоспособности. Особенно это актуально, когда твои кондиции после 30 объективно ухудшаются. «Геша, пойдем, покачаемся» — нет, «я такой, какой есть» Эта негибкость на каком-то этапе подвела Геннадия, ускорив окончание его блестящей карьеры.
Отношение к ветеранам в СССР было часто откровенно бесчеловечным. Показательна такая история. В 1969-м накануне чемпионата Европы проводился международный турнир, во время подготовки к которому Вольнов подвернул ногу. Видимо, уже замысливший скорое расставание Александр Яковлевич стал сомневаться: брать или не брать его в состав? На вопрос о моем мнении (уже тогда «главный» нередко считал возможным о нем осведомляться) он получил твердый контрвопрос: «А кому еще играть-то?»
Вскоре как-то вечером Вольнов вернулся в номер со злым лицом и стал швырять вещи в сумку, играя желваками: «Все, б..., ухожу.» Оказалось, чтобы решить вопрос о месте в составе, тренеры устроили ветерану, с которым они пуд соли съели и прошли вместе Бог знает какие передряги, жесточайший полуторачасовой тест на бетонном покрытии. Это с травмированной-то ногой. Больших трудов мне стоило тогда уговорить Геннадия не принимать скоропалительного и эмоционального решения. На том международном турнире он был лучшим в составе сборной.
Отодвинули от сборной Вольнова перед чемпионатом мира 1970 года. Накануне последней игры международного турнира в Таллинне, незадолго до чемпионата, история годичной давности повторилась — Геннадий пришел в номер расстроенный: «Все, меня отцепляют». Основным претендентом на его место в составе тогда считался молодой Михаил Коркия, ездивший со сборной на тренировочные сборы и турниры. Через некоторое время я увидел. их обоих, как они сидят и пьют в ресторане на первом этаже гостиницы. Бросать старшего товарища в таком состоянии я не захотел, и, хотя и не был особым любителей возлияний, тем более в течение сезона, всю ту ночь прокеросинил в номере вместе с Геннадием и присоединившимся к нам Яаком Липсо.
Развязка наступила на следующее же утро. При погрузке в автобус Гомельский, уже как-то осведомленный о нашем загуле (никто нас в состоянии опьянения не видел, наши утренние остаточные явления в глаза в ту пору еще не бросались), устроил безобразный разбор полетов, орал и на Вольнова, и особенно на меня («он решил, что он незаменимый, знает, что я его не отчислю.»).
Кончилось все тем, что Гена, чтобы как-то скрасить свой уход, на ближайшей тренировке «подвернул ногу» и, по официальной версии, из-за травмы покинул расположение сборной, а его место в составе занял. Липсо. Неправым себя в той ситуации я не считаю, хотя формально и нарушил спортивный режим. Просто я не хотел бросать товарища в тяжелой жизненной ситуации и, как умел, по-мужски поддержал его.
Вслед за утратой места в сборной последовало и скорое отчисление из основного состава ЦСКА. Сезон 1971/72 года Вольнов, не увольняясь из армии, отыграл за московское «Динамо», а перед мюнхенской Олимпиадой, после двухлетней отлучки от сборной, был включен в состав Кондрашиным. Думаю, какую-то роль здесь сыграло противостояние Петровича с Гомельским, и это решение новый тренер принял в пику прежнему.
Так или иначе, Геннадий поехал на свою четвертую Олимпиаду и поверх двух серебряных и одного бронзового комплектов положил в свой банк золото. На площадку в Мюнхене он выходил нечасто, принес команде определенную пользу, хотя и оценить его вклад как определяющий вряд ли можно. Говорить штампованными фразами «своим опытом воодушевлял и цементировал команду» тоже не стану, но считаю, что олимпийская победа была заслуженным и достойным завершением карьеры этого великого баскетболиста.
В ЦСКА он заканчивал на административных и кафедральных должностях. До последних дней своей жизни он посещал игры родной команды в армейском дворце спорта, долго выступал за различные ветеранские команды. В 2008-м Геннадия не стало.
Паулаускас
Второй человек, которого с определенными оговорками можно назвать моим другом, — Модестас Паулаускас, Модя. Если у других великих игроков значительная часть успеха обеспечивалась их ярким талантом, то основное определение этого человека — крестьянин, пахарь. Он создал себя собственными руками, рано выстрелил и с 1965-го по 1970-й буквально волок на себе сборную СССР, будучи ее основным лидером и вожаком. Это стоило ему беспрестанного, «на зубах» труда. Опять-таки в отличие от некоторых других лидеров, которые порой давали себе передышку, Модя нещадно палил себя в каждой игре, на каждой тренировке.
Для окружающих взаимоотношения у нас были достаточно своеобразные. Мы очень мало разговаривали. Порой мы вообще никак внешне не выражали, что хотя бы замечаем присутствие другого. Никогда не лезли друг к другу в душу и во внутренний мир. При этом каждый безупречно понимал товарища с полуслова и полувзгляда. Главным в этих отношениях была игра, в которой мы всегда были готовы поддержать друг друга. Я привык рассчитывать в сложнейших матчах на этого литовца, быть уверенным, что в какой-то момент он готов взять инициативу в свои железные руки, наберет важные очки, даст перевести дух. Очень во многих важнейших играх мы попеременно вели игру, прекрасно взаимодействуя на площадке.
Мы никогда не выясняли отношений. Моя замкнутость и прибалтийский менталитет Модестаса в данном случае прекрасно сочетались. Конфликты между нами можно пересчитать по пальцам. Первый приключился, когда на моей первой тренировке в сборной Паулаускас умышленно бросил мяч мне в лицо. Позднее я узнал, что это его привычная манера обращения с новичками. Другой случай также показателен.
На чемпионате мира 1970-го в Любляне дела у нашей сборной шли неважно. После поражения от США в решающем матче мы окончательно утратили шансы на победу в турнире. В этой игре Модестас неудачно пробивал штрафные — в частности, на последних минутах не забил четыре или три из четырех, точно не помню. В какой-то степени можно было сказать, что мы проиграли из-за него.
По возвращении в номер Паулаускас был мрачнее тучи. Тут появился Стяпас Бутаутас, известный литовский баскетбольный специалист (это он несколько лет отработал на Кубе, фактически вытащив команду Острова свободы на уровень олимпийского пьедестала). На жуткой смеси литовских слов и русского мата он стал ругать Паулаускаса, укоряя его за смазанные штрафные.
Выслушав эту тираду, Модя сорвался — бросив свирепый взгляд на меня, он крикнул: «Да, да, зато вот некоторые не мажут!» У меня к тому моменту в играх на чемпионате мира результат исполнения штрафных был 32 из 32. Не знаю, почему это разозлило Модестаса, скорее всего, просто был расстроен человек.
Тем не менее меня это задело. Но дал понять я это Моде весьма своеобразным способом. На первых минутах следующего матча с Югославией, от результата которого зависело, сумеем ли мы взять хотя бы бронзу, я встал на линию пробивать штрафные. И, глядя Паулаускасу прямо в глаза, умышленно бросил мимо кольца. Второй бросок, разумеется, забил, на результат матча мой демарш не повлиял, но Модя все понял без слов и скандалов. Больше мы эту тему никогда не обсуждали.
Были у Модестаса черты, которые мне были неприятны. Например, мне всегда претила его манера обращения с «молодыми» — злая, грубая, некрасивая. Кроме того, он не самым лучшим образом реагировал на свою всенародную славу на Родине. В Литве его буквально носили на руках, а демонстрация всеобщему любимцу обожания через стакан у литовцев также весьма в почете. Отказывать почитателям в совместных застольях у Моди получилось плохо. Из-за этого он достаточно рано закончил играть.
В мюнхенском финале Модестас нам не помог. Не то, чтобы совсем не помог, но сыграл явно не в меру своих возможностей. Причин этому могло быть несколько. Перед Олимпиадой он только-только восстановился после тяжелой травмы — рвал ахилл. 193 см Паулаускаса против двухметровых и мощных третьих номеров американцев были, конечно, недостаточными. Но главную роль, думаю, сыграло тактическое построение Кондрашина, избранное им для финала, — легкий состав, в котором Моде не нашлось места.
Уверен, что непопадание в старт в олимпийском финале, к которому литовец шел на протяжении многих лет упорного труда, было для него, при его амбициозном характере, настоящей трагедией. Когда обсуждались возможные перспективы переигровки финала, был, я знаю, единственный человек, который этого хотел, — Модя. Своим вкладом в олимпийское золото он не мог быть удовлетворен. Он никому не говорил об этом, но мне не обязательно было это слышать. Я его знал как облупленного.
Победа в Мюнхене стала, по сути, «лебединой песней» Паулаускаса. Он еще играл за «Жальгирис» где-то до 76-го, но в сборную уже не привлекался. Всенародные проводы благодарная Литва устраивала Модестасу раза три, всякий раз, естественно, с обильными застольями. Впоследствии ему довелось пройти через алкоголизм, распад первой семьи. Слава Богу, мой друг сумел выкарабкаться, нашел себя во втором браке и в работе.
Коваленко
Сергей Коваленко (215 см) начинал играть в тбилисском ГПИ, в 1969-м перешел в киевский «Строитель». Впоследствии, в 1976-м оказался в ЦСКА благодаря приверженности Гомельского к «большим», без которых Яковлевич, поработав в рижском СКА с Круминьшем, обходиться принципиально не мог.
У него был неплохой «крюк» и неплохой средний бросок, но в целом ему были свойственны традиционные проблемы «больших» — умение играть только на «подхвате», определенная медлительность. Атлетизмом, достаточным для эффективного силового противостояния с американцами в борьбе под щитом, он тоже не обладал.
Увы, впоследствии Сергей оказался в ряду безвременно ушедших больших спортсменов. В послеперестроечные времена он занимался каким-то бизнесом, а в 2004-м его не стало.
Поливода
Еще одним представителем киевского «Строителя» и запасным центровым был в Мюнхене Толя Поливода. Его история тоже по-своему уникальна. Став чемпионом Европы среди юношей, он уже в 20 лет был включен во взрослую сборную СССР и сразу отправился в ее составе на чемпионат мира. И сразу стал чемпионом, причем, являясь основным центровым сборной, проводя на площадке по 40 минут за игру. Более того, по итогам турнира он был признан лучшим центровым чемпионата!
Как и Сашка Белов, при росте 201 см он играл на позиции пятого номера. Обладая телосложением «конькобежного» склада — с огромными мощными бедрами, не умея толком ни вести мяч, ни бросать, он при этом бежал, как слон, великолепно продавливал под щитом и обладал хорошим прыжком с двух ног (который я всегда ценил выше, чем прыжок с разбега). На площадке он просто расшвыривал соперников, действовал с такой мощью, что они отлетали в разные стороны. В игре «Строителя» с ЦСКА он однажды заколотил нам мяч сверху буквально вместе с Вовкой Андреевым, который пытался ему помешать. Нет нужды говорить, что в каждой игре Толя выкладывался не на 100, а на 200 процентов, теряя колоссальное количество нервной энергии и калорий.
В 1967-м после чемпионата мира он так же по 40 минут за матч отыграл за сборную Украины на Спартакиаде народов СССР, а затем в таком же режиме на осеннем чемпионате Европы. И только к финальному матчу этого турнира случилось «невероятное» — Толя сказал: «Ребята, я играть больше не могу»
Мало кто знает подлинную цену, какой Поливоде давался его успех. Дело в том, что с детства Толя был болен эпилепсией, и неимоверные нагрузки, перенесенные им в 19-20-летнем возрасте, скорее всего, дополнительно спровоцировали болезнь. После 1968-го он стал падать прямо на тренировках, мы научились помогать ему преодолевать приступы.
Из-за заболевания Толя боялся летать на самолетах, там, где позволяла логистика, перемещался только поездом. Во время перелетов, которых не удавалось избежать (например, за океан), парень все время в воздухе проводил стоя! В Мексику он добирался на перекладных, летел почти сутки. В Мюнхен отправился заблаговременно на поезде.
Постепенно болезнь стала идти на спад, и Поливода дотерпел до 1972 года. Конечно, включенный в состав олимпийской сборной, он был уже не тот, что 5 лет назад. На площадку он выходил в основном во второстепенных матчах, но все равно помог команде, как сумел. Сейчас, насколько мне известно, Анатолий достаточно спокойно, хотя и не без бытовых неурядиц, живет в родной Украине.
Болошев
Одним из тех, кто в Мюнхене активно помогал лидерам и эффективно отрабатывал свое игровое время, был Александр Болошев. Типичный четвертый номер при росте 205 см, не слишком физически одаренный и прыгучий, но с хорошей школой, хорошим броском, хорошей головой.
Родившись в Подмосковье, Болошев начал всерьез играть в баскетбол в волгоградском «Динамо», откуда затем вместе с группой игроков перебазировался в «Динамо» московское. Заводилой в той группе был некий Толя Блик, у которого за счет ездившего «в загранку» отца был доступ к американским спортивным журналам. Так он стал идеологом «американской» модели игры московского «Динамо» — «бей-беги», пять секунд на атаку, «белые бьют, черные на подборе» и т. п. Самой главной задачей у этой команды было обыграть ЦСКА, и если это случалось, то становилось предметом многолетней гордости.
Тем не менее Балаш был одним из самых разумных и толковых игроков среди «больших». В Мюнхене он сыграл очень полезно, по ходу группового турнира часто выходил в старте. И в финале с американцами его выход на площадку и набранные трудовые 4 очка были очень своевременными, поддержали команду и позволили ей перевести дух.
Будучи одним из не очень многих хорошо самоорганизованных и думающих спортсменов, Александр прошел вполне достойную карьеру игрока, а по ее завершении работал на тренерских и административных должностях в «Динамо» и «Химках». Когда эта книга готовилась в печать, на информационных лентах появилось печальное сообщение — 16 июля 2010 года Болошев скончался в Волгограде от инсульта.
Дворный
Иван Дворный родился и начал играть в баскетбол в Омске. Прошел по моим стопам через «Уралмаш», где и был присмотрен для ленинградского «Спартака» Кондрашиным. Селекцией Петрович занимался великолепно, особенно активно «прочесывая» Сибирь и вообще провинцию. Позднее последнее поколение больших советских игроков — Михайлов, Кисурин, Фетисов — также прошло через знаменитый кондрашинский спортинтернат.
При росте 210 см и чисто «гандбольной» фигуре, достаточно зажатый, без броска, Дворный был классическим пятым номером. Его научили толкаться спиной под щитом и выполнять нехитрый «полукрюк», что позволяло ему выходить в «Спартаке» на замену Сашке Белову, который при всей своей феноменальной прыгучести, при росте 201 см был все-таки идеальным четвертым номером, а не центровым.
Примерно такую же роль Иван исполнил и в Мюнхене. В старте он вышел, если я не ошибаюсь, в двух играх — в первой игре группового турнира против Сенегала и в последней — с Югославией. В остальных случаях выходил на замену, давая отдыхать А. Белову. В финальной игре на площадке не появлялся.
Как я уже говорил, судьба его сложилась трагически, но виноват был в этом только он сам. Блестящий шанс, который дала ему судьба в виде встречи на жизненном пути с гениальным тренером и позиции 12-го игрока в команде олимпийских триумфаторов, он не использовал.
Жармухамедов
Начиная с победного чемпионата Европы 1967 года в Тампере и на долгие годы моим боевым товарищем по ЦСКА и сборной стал Алжан Жармухамедов, Жар. Родом из глухого — без преувеличений! — узбекского аула, парень заявил о себе на Спартакиаде народов СССР летом 1967-го. Попав в ЦСКА и сборную, поначалу поражал товарищей девственной неосведомленностью в вопросах личной гигиены. «Стоящие в углу» шерстяные носки — это его случай. Никто не хотел с ним жить в одном номере.
Впрочем, эти временные недостатки с лихвой компенсировались его великолепием на площадке. Высокий (206 см), сухой, жилистый, «туркестанский змей», как его называли, был невероятно вынослив. До 1973-го не помню случаев, чтобы он вообще когда-нибудь уставал. Его силой был плавный бег — без рывков и ускорений, но зато так он мог бежать сутками. Еще у него был прекрасный бросок с 4-5 метров, что для «большого» — нечасто встречающееся и неоценимое качество.
На площадке Жармухамедов занимал позицию четвертого или пятого номера. Когда он играл пятого, команда двигалась динамичнее, быстрее (в особенности мы это оценили, когда в 1973-1974-м основным центром в армейском клубе был Сергей Коваленко). В сборную Алжан прочно вошел сразу после первого появления в ней на европейском первенстве 1967-го. Быстро стал заслуженным мастером спорта и так же быстро лишился этого звания после залета на таможне в 1969-м. Повторно получив ЗМС за Мюнхен, Жар снова залетел — и уже по-серьезному, с отчислением из сборной, в 1973-м. Лишь в третий раз присвоенное почетное звание осталось с ним навсегда.
Мало кто в курсе, что и у Жара был существенный физический изъян — достаточно сильная близорукость. Он временами носил очки, но с какими диоптриями, я не знал и не догадывался, насколько плохо он видит. Лишь в 1968-м как-то раз во время игры это стало мне понятно. Мы сидели рядом на скамейке запасных, и после очередного игрового эпизода у более далекого от нас кольца Алжан спросил меня, сильно щурясь: «Кто забил?» Сначала я решил, что он пропустил эпизод, но нет — он все наблюдал внимательно. «Так ты что, не видишь?» — спросил я. — «Нет» Только после этого до меня, наконец, дошло: как же он играет?
Контактные линзы появились в обиходе лишь позднее, и Жар успел в них поиграть. Могу только догадываться, насколько иначе раскрылся для него мир на баскетбольной площадке. Впрочем, с этим связаны и комичные моменты. Линзы были страшной ценностью, но при этом еще несовершенны, часто вылетали во время тренировок и, что еще интереснее, во время игр. В этих случаях следовал ставший привычным для чемпионата СССР ритуал — игра прерывалась, звучала команда: «Никому не двигаться», чтобы не затоптать утраченную линзу, после чего игроки обеих команд во главе с судьями, ползая на пузе, искали ее по всей площадке.
На Олимпиаде в Мюнхене Жармухамедов сыграл очень достойно, уверенно и полезно. Практически во всех играх он выходил в старте и здорово помогал Сашке Белову в борьбе за щит, а также эффективно атаковал кольцо соперников с излюбленной средней дистанции.
После 1973-го в игре Жара начался спад. Думаю, история с пистолетом надломила его. Несмотря на это, после отбытия дисквалификации он полезно играл на высоком уровне еще до 1979-го, став в этом году под занавес своей карьеры чемпионом Европы, а до этого добавив в свою копилку серебро европейского и мирового первенств и бронзу монреальской Олимпиады. В четвертый раз в состав олимпийской сборной он не попал и закончил играть.
В 1993-1994-м Алжан помогал мне в сборной России, выполняя в основном административные функции. Сейчас он живет в Москве, тренирует студенческую команду. По-прежнему находится в прекрасной физической форме, не добавив к былому игровому весу ни килограмма.
Саканделидзе
Безусловно, одним из лидеров в сборной на протяжении ряда сезонов был Зураб Саканделидзе, Сако. Еще его называли «князь», причем не в насмешку, а с некоторым оттенком уважения и признания его своеобразного аристократизма. Зураб действительно обладал характером и манерами грузинского аристократа старой закваски — независимый (в этом мы с ним были похожи), с немалой долей апломба, самодостаточный. Было впечатление, что он, не сомневаясь, разделяет распространенное у грузин мнение об избранности их нации.
В команде Сако практически ни с кем не общался, а если общался, то «сквозь зубы». Поначалу эта заносчивость меня раздражала. Впрочем, как и всегда, профессионализм и главная цель — победа команды — брали верх над эмоциями, и на площадке у нас абсолютно не было проблем во взаимоотношениях. А позднее, в 1973-м, мы и вовсе чуть ли не стали с ним друзьями.
На попойке по окончании чемпионата Европы мы с ним впервые за много лет разговорились и, так получилось, без лишних слов, по-мужски, выяснили, что относимся друг к другу с глубоким уважением. Сако сказал, что всегда ценил мой твердый характер, немногословие, надежность, игровые достоинства. Примерно тем же ответил ему и я.
Так, незадолго до завершения спортивной карьеры Саканделидзе я узнал, что имел в лице этого заносчивого грузина чуть ли не самого надежного товарища из всех, с кем меня сводила спортивная судьба.
Саканделидзе играл на позиции 1-2-го номера, а в сборной был основным разыгрывающим. Его главным отличием и преимуществом была невероятная взрывная скорость. Техника ведения мяча, бросок также были у него на высоте. К 1972-му у него за плечами было уже семь сезонов выступлений за сборную СССР, что делало его одним из опытнейших игроков.
В финале в Мюнхене он практически не уходил с площадки и сыграл очень полезно, а опыт позволил ему за доли секунды исключительно правильно просчитать самую критическую, роковую ситуацию в концовке, когда Коллинз перехватил мяч после фактической потери Александра Белова и понесся к нашему кольцу. Забей он с игры, у нас уже практически не было бы шансов отыграться. Фол Саканделидзе эти шансы для нас сохранил, и мы их использовали. Не случайно наряду с «золотым броском» А. Белова и «золотым пасом» И. Едешко иногда вспоминают и про «золотой фол» Саканделидзе.
У себя в тбилисском «Динамо» Сако был лидером еще в большей степени, в Грузии его просто обожали. Разумеется, по окончании карьеры игрока он был в соответствии с традицией национальных республик, в особенности Грузии, великолепно трудоустроен. «Воды Логидзе», кажется, или что-то в этом роде должны были обеспечить Зурабу беспечное существование до конца дней. Увы, человек предполагает, а Бог располагает. На Сако стали обрушиваться несчастье за несчастьем. Тяжелая болезнь, гибель сына, другие неурядицы рано свели в могилу этого самобытного мастера и достойного человека. Светлая ему память.
Коркия
На позиции легкого форварда в Мюнхене вместе с Паулаускасом играл еще один грузин — Михаил Коркия, Мишако. Об этом человеке лестных слов у меня поменьше, чем о его земляке Саканделидзе, хотя в олимпийском финале (Коркия в соответствии с тренерским видением Кондрашина неожиданно вышел в старте) сыграли просто здорово они оба.
Мишако был племянником легендарного Отара Михайловича Коркия, лучшего центрового в СССР в 1950-е. С Отаром Михайловичем я столкнулся в 1965-м, когда он тренировал молодежную сборную, а также возил экспериментальный состав сборной СССР в том же году в Китай. Помимо высочайшего профессионализма, он запомнился мне еще и совершенно невероятной способностью храпеть. Когда мы как- то раз жили в гостинице в «Лужниках», номера которой располагались прямо по окружности чаши стадиона, его храп был слышен с противоположной стороны чаши.
При таком родстве, да еще в Грузии, Мишако просто обязан был состояться как баскетболист, что он и сделал. В сборную Союза он начал привлекаться с конца 60-х, а закрепился в ней уже при Кондрашине. Возможно, этот процесс произошел быстрее по причине нуждаемости Петровича в новых кадрах.
Демонстрируя нередко яркую и самобытную игру, Коркия целиком и полностью оставался человеком эпизода, очень вспыльчивым, импульсивным и малопредсказуемым. Его знаменитая драка в олимпийском финале с Дуайтом Джонсом — в полной мере в контексте сказанного, следствие его характера. Впрочем, состоявшийся в результате драки «размен фигур» (обоих удалили до конца игры) оказался в целом в нашу пользу. Во всяком случае, Петрович в ответ на сокрушение Мишако по поводу недоигранного финала произнес афористичную фразу: «Дурень, ты сыграл полезнее всех в защите и сделал лучшее, что мог, — выбил у них сильнейшего игрока».
В целом грузинская пара, неожиданно для многих вышедшая в старте на финальный матч мюнхенской Олимпиады, стала тренерской находкой Кондрашина. Не исключено, что именно взрывная, скоростная манера игры этого дуэта позволила советской команде пробить тромб эшелонированной американской защиты уже в начале игры и создать для себя комфортное преимущество.
Возвращаясь к Мише — его взрывной импульсивный характер, помогавший ему в игре, к сожалению, здорово навредил ему в жизни. Будучи непредсказуемым на площадке, Коркия был и самым безбашенным на таможне. Меры во ввозимых-вывозимых материальных ценностях он «не знал и не хотел». К сожалению, на определенном этапе спорт стал для этого талантливого игрока исключительно бизнесом.
Завершив карьеру, Михаил не устоял перед соблазнами, ожидавшими в родной республике ее гордость — олимпийского триумфатора, и, что еще хуже, не смог обуздать свой лихой характер. В отличие от Зураба Саканделидзе, закончившего свой путь хотя и не гладко, но, по крайней мере, достойно, Коркия связался с криминалитетом, отсидел срок, а потом и вовсе сгинул. Мне искренне жаль, что так рано и бездарно оборвалась столь ярко начавшаяся жизнь одного из моих боевых товарищей по мюнхенской победе.
Едешко
Одним из творцов нашего мюнхенского триумфа на последних секундах финального матча стал Иван Едешко. История появления этого игрока в сборной была загадочной. В отличие от всех нас, так или иначе «мелькавших» друг перед другом в различных юношеских, молодежных, профсоюзных и прочих сборных, Едешко был неизвестен никому.
Все, что мы знали о нем — что он родом из Белоруссии и играл за минский РТИ — команду радиотехнического института, балансировавшую, как «Уралмаш», на стыке высшей и первой лиг. Его появление в национальной команде в 1970-м, после провального для нас чемпионата мира и прихода к руководству сборной Кондрашина, было расценено всеми как сюрприз от нового тренера. Возможно, Петрович присмотрел Ваню для своего «Спартака» и начал с привлечения его в сборную. Так или иначе, Едешко в полной мере стал кондрашинским джокером.
Достаточно быстро выяснилось, что тренерская интуиция, явно присущая Кондрашину, Петровича не подвела. Никому не известный Едешко оказался весьма современным, как бы сейчас сказали, «продвинутым» игроком. Начать с того, что 195 см для первого номера в то время было большой редкостью. Кроме роста, у него была значительная физическая сила, приобретенная, как говорили, в гандболе. Развивал он ее постоянно, любил силовые упражнения, занятия с гимнастическим мячом.
Несмотря на последствия тяжелейшего перелома руки, перенесенного в юности, Иван обладал очень сильным броском. Бросок у него в целом был поставлен неплохо, хотя и «со стояка», не в движении. У него также были хорошая скорость, хорошее видение площадки и — хороший пас. Ваня обладал редчайшим для баскетболистов качеством — он не просто умел, он любил пасовать. И, наоборот, не только любил, но и умел.
Раньше отечественная спортивная история знала в качестве главного распасовщика лишь Арменака Алачачяна. Располагая хорошими знакомствами в среде спортивных журналистов, он регулярно получал PR в виде комментариев: «Последовал гениальный пас Алачачяна, который, к сожалению, не прочитали партнеры по команде» На самом деле, гениальность большинства этих пасов по диагонали в аут была понятна только их автору. Но, что касается Едешко, пасовать он действительно умел. И любил. Он моделировал игровые ситуации под свой пас.
Осмотревшись в сборной, сопоставив условия в разных командах (об этих условиях, возможностях по переходу в ту или иную команду Иван расспрашивал и меня), новичок оказался не таким уж простаком, каким казался, и. в конце 70-го выбрал для продолжения карьеры ЦСКА. Впрочем, клеймо «кондрашинец» Гомельский сохранил за Ваней навеки. Только добродушие и бесконфликтность Едешко, его неспособность к каким-либо интригам и участию в оппозиционных группировках помогли ему остаться в армейском клубе и не стать главному тренеру настоящим врагом.
Кондрашина, который привел его в большой баскетбол из неизвестности, сделал из него мастера игры (позднее для Гомельского таким игроком станет Еремин), Иван все же отблагодарил, и по-царски. Этой благодарностью стал великий пас Сашке Белову, решивший судьбу эпического противостояния с США в финале мюнхенской Олимпиады. Мне кажется, есть некая высшая справедливость (во всяком случае, я в нее верю) в том, что судьбу фактически проигранного уже финала решили в нашу пользу два «кондрашинца» — Едешко и Белов. Этим пасом Ваня в одно мгновение создал себя для истории баскетбола.
Кондрашин и Едешко — два простых мужика, два честных работяги. Возможно, действительно, Бог в том финале показал всем, что гордым Он противится, а смиренным дает благодать. Иван и своим именем, и жизненной философией напоминал самого знаменитого героя русского фольклора. Более простодушного, беззлобного человека, чем он, я никогда не встречал. Простак в поведении, в восприятии жизни, он всегда был предметом всеобщих шуток и подтрунивания, которые переносил совершенно легко и без обид.
Порой эти шутки были довольно злыми, как, например, у Модестаса Паулаускаса. Как-то, играя в карты и проигрывая, раздраженный литовец стал «острить» насчет того, что усы у Едешко (он первым в сборной обзавелся ими еще в 1972-м) образовались в результате постоянного вытекания соплей в детстве. Самое удивительное, что Ваня, послушав это все с полчаса, в конце концов согласился с Модей: да, мол, так оно, скорее всего, и было.
Честно признаюсь, что со мной такие номера не прошли бы. Хотя я и не выглядел гренадером, но острить в отношении меня почему-то не решались. Да и прозвища в команде я не приобрел (хотя по-настоящему злых и обидных прозвищ у игроков практически не было — в основном производные от имен и фамилий).
Едешко очень простодушно и естественно реагировал на все, с чем знакомился впервые, в том числе в сборной и ЦСКА. Помню, во время
Всемирной универсиады в Турине в 1971-м в столовой предлагали маленькие бутылочки итальянского вина. Мы с Паулаускасом, как опытные сборники, хотя и не пили вино во время турнира, но активно копили эти «шкалики». После того, как мы дернули в финале американцев, мы с Модей широким жестом выставили ребятам в раздевалке накопленную батарею. Так вот то, что два знаменитых игрока сборной «накрыли поляну» для команды, вызвало у Вани неподдельное изумление.
Иван отыграл в ЦСКА до 1980 года. Несколько лет он отработал тренером черемховского «Шахтера» в Иркутской области. Сейчас живет в Москве, неплохо выглядит, остается, как прежде, добряком и — желанным гостем во всякой аудитории, собирающейся повспоминать о «золотом» матче в Мюнхене.
Хотел бы ошибаться, но, думаю, те три секунды славы в олимпийском финале 1972-го сыграли с Иваном злую шутку. Не то, чтобы он остановился в развитии, но притормозил — совершенно точно. Он словно остался на всю жизнь в плену у своего знаменитого паса, ставшего доминантой в его жизни, вновь и вновь возвращаясь к переоценке и к воспоминаниям (в основном, конечно, приятным) того эпизода. Вероятно, он по-своему счастлив в этой иллюзии, хотя мне это и не до конца понятно — победа победой, но жить интереснее не прошлым, а настоящим и будущим.
Команда мечты
Впрочем, эту победу еще предстояло сотворить. Подготовка к мюнхенской Олимпиаде началась у сборной СССР практически сразу по окончании чемпионата Европы в Эссене. В соответствии с действовавшими тогда правилами в олимпийском сезоне не проводился розыгрыш Кубка европейских чемпионов. Поэтому весь ноябрь был свободен для тренировочных сборов и игр.
Впрочем, весь внутренний сезон, как и всегда, был подчинен интересам сборной. Особенно теперь, когда во главе угла стоял важнейший старт четырехлетия — Олимпиада. Главная команда страны была обеспечена самыми лучшими условиями для подготовки, которые только были в ту пору возможны. Безусловно, решающим фактором, отличавшим ситуацию тех лет от нынешней, была возможность руководства сборной располагать нужными им игроками столько, сколько заблагорассудится тренерскому штабу. Как и раньше, мы готовились к главному турниру сезона примерно три с половиной месяца.
Национальный чемпионат 1971/72 года снова оказался противостоянием ЦСКА и ленинградского «Спартака», теперь тем более напряженным и интересным, что в стане ленинградцев были главный тренер сборной и один из ее ведущих игроков. Закончилось оно без сенсаций — победой ЦСКА, однако конкуренция и интрига в течение сезона, уверен, шли на пользу всем «сборникам».
Однако были на этот раз и особенности. Главная из них состояла в том, что Кондрашину удалось создать в команде прекрасную атмосферу доверия и свободы.
На тренировочный сбор в Сухуми в мае 1972-го он разрешил игрокам поехать с семьями. Это было невероятным для того времени событием. Обстановка на сборе в результате оказалась одновременно и комфортной, и рабочей. Игроки, будучи матерыми профессионалами и прекрасно понимая значение подготовки к Играм, оценили доверие тренера и пахали на тренировках за троих. А возможность проводить свободное время вместе с близкими, в прекрасных условиях кавказских субтропиков, давала дополнительную физическую и эмоциональную разгрузку.
На том сборе мы сдружились с фехтовальщиками из олимпийской команды и регулярно выходили на общие прогулки на «пленэр» в горы. Жарили шашлыки, не пренебрегали и домашним вином, при этом никто не нажирался, все вовремя ложились спать и наутро были безупречно готовы к очередному тренировочному дню.
Во время предолимпийского сбора в Москве, в Серебряном Бору, произошло и вовсе неслыханное — Кондрашин разрешил сборникам-москвичам ночевать дома! И вновь — никто не опаздывал на тренировки, никто не пил, не «залетал», все были в прекрасном рабочем тонусе.
Прочувствовать состояние команды перед ответственным стартом — очень тонкий и важный момент. Соблюсти оптимальный баланс между «не догонять» команду и «загнать» ее — это исключительное умение и во многом интуиция тренера. Накануне Мюнхена этот баланс оказался выбранным абсолютно «в цвет».
Немаловажным мне кажется и то, что в 1972-м у сборников был пик «свежего» восприятия Кондрашина. Как я уже говорил, несмотря на специфику характера, настороженно воспринятую игроками, — «мрачный, нелюдимый, замкнутый человек, делающий свое дело, ни с кем не советуясь», — фактор нового руководителя сыграл свою позитивную роль. Парадоксальным образом под руководством этого мрачного человека команда стала раскрепощеннее, свободнее. Наверное, важную роль сыграло само по себе освобождение от многолетнего гнета мощной личности Гомельского.
Однако прилив энтузиазма, ощущение новизны, наступившие с приходом Петровича в сборную, не могли продолжаться бесконечно. Как я уже говорил, любой тренер так или иначе ненавидим игроками. Виной этому их «генетический» конфликт, заложенный в самом подходе к тренировке и игре. Тем более это ощущается на фоне длительной совместной работы, когда ты узнаешь человека как облупленного, знаком со всеми его недостатками, постоянно ждешь от него очередных «заскоков».
Но в 72-м новая кондрашинская волна, на которой сборная лихо прокатилась в Турине и в Эссене, не просто сохранялась — она достигла своего апогея. Несмотря на сохранявшееся определенное отчуждение Петровича от лидеров прежнего состава сборной, в первую очередь от нас с Модей, несмотря на некоторые очевидные странности характера Кондрашина, его отношения с игроками в целом были очень хорошими. Игроки верили в себя и верили в главного тренера. Это было самым важным.
Настрой команды был очень боевой. Все игроки хорошо знали друг друга, знали, кто на что способен, и понимали, что общий потенциал команды — в сочетании ее сыгранности, индивидуального мастерства, психологической устойчивости и совместимости, опыта баскетболистов — очень высокий. Возможно, этому способствовали удачные для нас игры против американских университетов, с которых для нас начался международный сезон 1971/72 года. В них мы по-настоящему поняли, что команда набрала ход, почувствовала подлинный вкус к игре и способна решать самые серьезные задачи. К этому времени уже три сезона подряд сборная практически в одном составе выезжала на турне в Америку. И это, безусловно, пошло нам на пользу.
Первые для меня игры в США в конце 60-х запомнились полной подчас беспомощностью нашей команды. Удручало то, что многие наши «звезды», блиставшие в национальном чемпионате и в международных играх, выйдя против сильнейших американских студентов, были не в состоянии перевести мяч через среднюю линию!
Однако, как говорят, за одного битого двух небитых дают. К сезону 1972 года мы поднабрались опыта, закалились, почувствовали свою силу. В матчах в Цинциннати и Индианаполисе в ноябре 1971-го советская команда продемонстрировала уверенную, мощную, в хорошем смысле наглую игру. У сборной пропало ощущение страха перед американцами. Со мной персонально эта метаморфоза, как я уже говорил, произошла еще в 1969-м — после победных игр против «Реала», за который выступали американские профессионалы.
В итоге при подготовке к Мюнхену удачно сложились несколько факторов, в частности неплохой подбор игроков, их сыгранность и опыт, амбиции, хорошее моральное состояние команды.
Очень важным было в целом сбалансированное состояние команды по игровым позициям. Взрывная скорость Саканделидзе и умная распасовка Едешко образовали удачный потенциал на позиции первого номера. Позиция атакующего защитника была закрыта номинально одним человеком, зато съевшим собаку в этом амплуа, — С. Беловым с его броском в прыжке. Третьими номерами были быстрый и агрессивный Коркия и — главное! — многолетний лидер команды, ее локомотив, железный и несгибаемый литовец, мой молчаливый друг Модестас Паулаускас. Да, легкий состав был у нас по-настоящему сильным.
Хороший подбор был на позиции четвертого номера. Алжан Жармухамедов был настоящим пахарем, выполнявшим огромный объем черновой работы. Это был незаменимый игрок, способный к тому же активно вмешаться в ход поединка удачными бросками со средней дистанции. Болошев прекрасно смотрелся в роли игрока, выходящего на замену. Наконец, Вольнов со своей кредитной историей также был способен усилить эту позицию.
Специфическая ситуация у нас сложилась только на позиции пятого номера. Вроде бы в лагере сборной был сильный подбор гренадеров — А. Белов, Поливода, Дворный, Коваленко, Андреев. Двое последних — за два десять! Однако на подлинно мощную, конкурентоспособную против американцев игру под щитами, особенно в защите, был способен только двухметровый Александр Белов. И ему явно нужно было подкрепление.
В шаге от триумфа...
Увы, именно на этой относительно проблемной позиции и произошел срыв. Буквально накануне отлета в Мюнхен мы потеряли Владимира Андреева. О фантастическом старте его карьеры я уже рассказывал. Еще в конце 1967-го он попадал в состав ЦСКА только за счет своих уникальных антропометрических данных. В 1968-м Владимир уже блестяще играл против американцев в товарищеском предолимпийском турнире в Москве, стал в составе команды бронзовым призером Олимпиады в Мехико. А в 1969-м в финале Кубка европейских чемпионов против легендарного «Реала» Владимир уже играл просто феерически, набрав 39 очков!
Рост результатов был прямым следствием развития его мастерства. Поначалу Андреев был классической «мухобойкой», т. е. использовался тренерами в основном под своим щитом, чтобы накрывать за счет роста броски соперника. Бросать он толком не мог. Однако к 1968 1969-му почувствовал бросок, причем настолько хорошо, что стал просто издеваться над своими опекунами на площадке. Бросал он с прямой руки, с разных позиций, в том числе — из угла площадки. Признаюсь, такой уникальной трансформации игрока из достаточно заурядного, ценного только своими габаритами, в прекрасного снайпера я не видел ни до, ни после.
Интеллектуальные качества Вовки были достаточно типичными. Мне запомнились две его самые заветные, по его собственным признаниям, мечты. Первая — найти на улице 200 долларов. Почему именно 200? Не знаю. Однако светлый образ 200 долларов преследовал его на протяжении многих лет. Вторая мечта — «чтобы можно было нагрузить полную телегу товаром, сколько хочу, без ограничений. И чтоб никакой таможни. Если нельзя будет ее загрузить в самолет — потащу пешком».
Да, каждый из нас был в своем роде уникумом, если вдуматься.
Андреев был мягковат, в борьбе под щитами ему не хватало взрывной мощи, агрессии, столь выгодно отличавших Сашку Белова. Не исключено, что в финальной битве с американцами он и не сыграл бы решающей роли, но по ходу турнира мог быть очень полезен, чем существенно сэкономил бы силы ленинградца. Да и в главном матче вполне был способен хотя бы на время вызвать огонь на себя.
Вовка уверенно выступал за сборную на протяжении нескольких сезонов, принес команде много пользы. Его присутствие в золотом олимпийском составе было бы вполне справедливым и воздало бы ему по заслугам. К сожалению, олимпийская мечта талантливого парня, к которой он шел столь тернистым путем, рухнула буквально в двух шагах от реализации.
Это произошло на последней тренировке последнего предолимпийского сбора в Друскининкае. На последних секундах (!) ничего не значившей тренировочной двусторонки на него внезапно и непонятно зачем напрыгнул Коркия, да так, что Володя повалился, скорчившись от боли. В этом игровом эпизоде Андреев уже был выключен, расслаблен, ждал свистка об окончании тренировки, который должен был прозвучать с секунды на секунду. Он не мог и не должен был предполагать, что какой-то сумасшедший, да еще партнер по сборной, вырубит его в этот момент.
Обследование выявило травму мениска. Не исключено, что при правильном лечении игрока еще можно было поставить на ноги, но. Дальше настало время для бенефиса прославленной Зои Сергеевны Мироновой из ЦИТО. Она вырезала Андрееву не тот мениск, который было нужно, оставила в суставе какой-то посторонний предмет, занесла туда инфекцию, вызвавшую гангрену. В общем, совершенно на ровном месте, из-за идиотизма и безответственности нескольких людей парень не просто остался без триумфальной Олимпиады, где он мог стать одним из лучших в сборной СССР, а вообще без большого спорта, в котором только-только по-настоящему закрепился.
Впрочем, все могло закончиться еще хуже — парень вообще чуть не остался без ноги. Чудом выкарабкавшись, уже не подходя для ЦСКА, Андреев около года походил за рижский СКА, а потом перешел на какую-то административную должность в армейском спорте. Его карьера игрока была досрочно окончена. Так в команде появился Коваленко. Вовку было искренне жаль, но времени на сочувствие не было.
К тому же в составе сборной, и именно на позиции пятого номера, был еще один игрок, присутствие которого в команде обещало стать бесспорной удачей. Игрок, которому в драматичном олимпийском финале суждено было сыграть аж три кардинально разные роли. Надежного пахаря, весь матч успешно тащившего на себе игру в защите. Главного неудачника, запоровшего ключевую игровую ситуацию в концовке и тем создавшего команде колоссальные проблемы, едва не стоившие ей победы. И, наконец, ее спасителя, мистическим образом осуществившего победную мечту в совершенно безвыходном положении.
Об этом человеке я хочу рассказать особо.
