ГОРЯЧЕЕ дыханіе утомленныхъ упряжныхъ собакъ долго висѣло въ холодномъ воздухѣ бѣлыми клочками. Двѣ закутанныя человѣческія фигуры, которыя шли рядомъ съ визжавшими санками, псы-маламуты и самыя сани, — все казалось призраками въ этой мертвенной области льда и снѣга. Они пересѣкали огромную бѣлую впадину, кое-гдѣ испещренную хвойными деревьями и обрамленную невысокими, расплывчатыми въ мглистомъ воздухѣ, горами. Это былъ міръ Аляски въ серединѣ зимы, міръ черныхъ тѣней и призрачной бѣлизны.

Вотъ южная сторона горизонта окрасилась слабымъ оранжевымъ свѣтомъ. Пятно разгоралось. На безоблачное холодное небо поднялись ярко розовые и золотистые свѣтовые столбы. Мертвенный міръ, точно по мановенію голшебнаго жезла, ожилъ, превратился въ фантастическую страну, усыпанную миріадами драгоцѣнныхъ камней. Эту удивительную перемѣну произвело приближеніе еще скрытаго солнца. На снѣгу заиграли тона радуги.

Очень высокій человѣкъ, который шелъ впереди, остановился самъ и велѣлъ остановиться собакамъ. Его малорослый, тщедушный спутникъ быстро опустился, почти упалъ на грузъ, привязанный къ санямъ. Первый (его звали Биль Хиненъ) прошелъ вдоль ряда запряженныхъ іуськомъ собакъ, въ видѣ ласки бросивъ каждой изъ нихъ ругательство. Хиненъ былъ трапперъ, изыскатель, рудокопъ, котораго въ Аляскѣ знали и уважали рѣшительно всѣ, какъ человѣка сильнаго, честнаго, энергичнаго, хорошо знакомаго со всѣми условіями этого дикаго, своеобразнаго края. Его компаньонъ, Тинъ Кенъ Гаррисъ, совсѣмъ не походилъ на него.

Только три черты были у нихт общія: честность, мужество и выносливость. Маленькій Тинъ Кенъ съ блѣднымъ, желтымъ лицомъ казался кандидатомъ въ санаторію, но подъ его непривлекательной наружностью скрывались большой запасъ энергіи, способность переносить невѣроятныя лишенія и трудности, совершать подвиги силы и терпѣнія.

— По крайней мѣрѣ двадцать миль за это утро, — весело похвалился Хиненъ, подходя къ санямъ. — Недурно? А? Двадцать миль!

— Убирайся ты съ твоими милями! — съ досадой отозвался Гаррисъ. — Жили мы въ Фербэнксѣ въ нашемъ бревенчатомъ прочномъ домѣ. Все было тамъ у насъ, какъ слѣдуетъ: на порядочныхъ окнахъ — порядочныя занавѣски, на койкахъ матрасы. Словомъ, все какъ у добрыхъ людей. И деньжатъ было достаточно, могли сидѣть на печи до весны. Такъ нѣтъ! Право, можно подумать, что ты не выносишь спокойной жизни. Являешься и говоришь: Тинъ Кенъ, мы отправляемся въ Арнакъ. Боже ты мой милостивый! Арнакъ! Ну кто слыхивалъ, чтобы двое людей въ здравомъ разсудкѣ, съ запасомъ денегъ, достаточнымъ, чтобы имъ можно было провести зиму, гдѣ угодно, отправились въ этотъ Арнакъ? Двѣсти семьдесять съ лишкомъ миль за полярный кругъ. *И въ мѣсто, гдѣ на каждый дюймъ золотоносной почвы взяты заявки. Ни цента не пріобрѣтешь! Стоило въ Фербэнксъ явиться малому и пошептаться съ тобой, — и сейчасъ же въ путь… Да провались они всѣ вмѣстѣ съ этимъ Богомъ забытымъ поселкомъ…

— Зачѣмъ же ты отправился со мной, если тебѣ такъ этого не хотѣлось? — спросилъ Хиненъ.

— Я не могъ остаться, — отвѣтилъ Тинъ Кенъ. — Вѣдь безъ меня ты не двинулся бы съ мѣста, ты самъ отлично знаешь это.

— А я все-таки не уговаривалъ тебя.

— Знаю, что нѣтъ. Но останься я, ты началъ бы подъѣзжать ко мнѣ и, въ концѣ концовъ, кончилось бы тѣмъ же. Кромѣ всего, я думалъ, что у тебя есть серьезная причина отправиться въ эту Богомъ забытую глушь.

Хиненъ медленно перевелъ духъ.

— Да такъ оно и есть, — былъ его короткій отвѣтъ.

— Почему же ты мнѣ не скажешь, въ чемъ дѣло? — жалобно проговорилъ Тинъ Кенъ. — Я имѣю право знать то, что тебя касается. Когда мы двинулись изъ Фербэнкса, я думалъ, дня черезъ два пути ты заговоришь со мной откровенно. Не тутъ то было! Я иду туда, куда мнѣ не хочется, а ты даже не скажешь мнѣ…

— Что это? Кажется, сани? — прервалъ его жалобы Биль.

Гаррисъ посмотрѣлъ по направле. нію взгляда своего друга и въ сѣверной части бѣлой пустыни увидѣлъ двигавшееся темное пятно. Оно спускалось съ откоса холма.

— Не знаю, да и знать не хочу. Мнѣ нужно знать, зачѣмъ мы тащимся въ Арнакъ, — буркнулъ Тинъ Кенъ.

— Да, сани, запряженныя собаками, — спокойно продолжалъ Хиненъ, не обращая никакого вниманія на дурное настроеніе своего спутника. — И съ санками одинъ человѣкъ. Вѣроятнѣе всего, это почта изъ Арнака. Мы дождемся почтаря и покалякаемъ съ нимъ.

— Скажешь ты мнѣ, зачѣмъ мы тащимся въ этотъ уголъ? — повторилъ Тинъ Кенъ.

Хиненъ повернулся и пристально посмотрѣлъ на него.

Этотъ взглядъ имѣлъ поразительное дѣйствіе, — дѣйствіе струи воды на только что вспыхнувшее маленькое пламя. Биль глянулъ въ сторону приближавшихся саней, потомъ опять перевелъ глаза на Тинъена и спокойно, холодно произнесъ:

— Нѣтъ, не скажу.

— Какъ угодно, — новымъ, смиреннымъ тономъ проговорилъ Гаррисъ. — Да не сердись ты. Право, я совсѣмъ не желаю мѣшаться въ твои личныя дѣла. Я просто думалъ, что тебя мучатъ тяжелыя мысли и что тебѣ станетъ легче, если ты выскажешься.

Скоро почтовыя сани остановились рядомъ съ санями Биля и Гарриса. Собаки почтаря сѣли, посматривая своими волчьими глазами на огромныхъ маламутовъ Хинена. Узнавъ Биля, по гонщикъ почтовыхъ собакъ замѣтно вздрогнулъ, и въ каждомъ его словѣ, въ каждомъ движеніи стала чувство ваться принужденность.

— Въ Арнакъ? — спросилъ онъ Биля.

— Двигаемся туда, — отвѣтилъ тотъ.

Погонщикъ повернулъ голову и посмотрѣлъ по направленію поселка, изъ котораго онъ ѣхалъ. Нѣсколько времени онъ молчалъ, потомъ многословно заговорилъ о разныхъ пустякахъ, не упоминая ни объ Арнакѣ, ни о его обитателяхъ. Наконецъ, почтарь сталъ собираться въ дальнѣйшій путь.

— Вы знаете Шумнаго Джордана, Биль? — спросилъ онъ Хинена, стараясь придать своему голосу безпечное выраженіе.

Хиненъ утвердительно кивнулъ головой.

— Онъ въ Арнакѣ, — продолжалъ почтарь. — Ему хорошо живется. Онъ получилъ отличный участокъ.

— Вотъ какъ, — бросилъ Биль.

— Да, да, ему везетъ, — съ видимо возроставшимъ замѣшательствомъ продолжалъ погонщикъ почтовыхъ собакъ — Елена Соусвикъ тоже въ Ар накѣ…

— Вотъ какъ, — повторилъ Биль.

— Да, устраиваетъ дѣла своего покойнаго старика. Не правда ли, грустно, что старый Денъ Соусвикъ убрался съ это о свѣта? Тяжеленько ей, бѣдной, одной. Вѣдь она не жила въ Арнакѣ. Старикъ почти все время держалъ ее въ училищѣ, далеко отъ насъ Она пріѣзжала только такъ… погостить, да и то не надолго. Денъ былъ совсѣмъ не нынѣшній… Помнится, вы были дружны со старымъ Деномъ, Биль?

— Да, — коротко отвѣтилъ Хиненъ.

— Вы встрѣчали Елену, когда она пріѣзжала къ своему отцу?

— Да.

— По всѣмъ вѣроятіямъ, вы заи дете навѣстить ее, когда будете вд Арнакѣ?

Биль промычалъ что-то.

— Шумный Джорданъ то и дѣло бываетъ у нея, — дрожащимъ голосомъ продолжалъ погонщикъ почтовыхъ собакъ. — Онъ и молоденькій горный инженерикъ, который работаетъ для компаніи Армхеймеръ. Его зовутъ Адамъ Бекеръ. Только кь нимъ двоимъ изъ цѣлаго Арнака она выказываетъ… расположеніе. Особенно къ Джордану.

Хиненъ ничего не сказалъ. Погонщикъ возился съ веревками, которыя перетягивали его тюки, хотя онѣ были въ полномъ порядкѣ, и го и дѣло боязливо поглядывалъ на Биля.

— Вы… вы знали, что Шумный Джорданъ въ Арнакѣ? — наконецъ, рѣшился онъ спросить.

Тинъ Кенъ громко вздохнулъ и опасливо посмотрѣлъ на Хинена. Тотъ не сводилъ каменнаго взгляда съ лица взволнованнаго почтаря.

— Вамъ нужно торопиться везти почтовые мѣшки. Правда? — спросилъ Биль и въ этомъ вопросѣ почувствовалось нѣчто въ родѣ предупрежденія.

Почтарь надѣлалъ цѣлый рядъ ошибокъ и, желая поправить ихъ, поступилъ еще хуже, сказавъ:

— Вѣдь я говорилъ безъ всякой задней мысли, Биль. Я просто слышалъ только о васъ и о Шумномъ Джорданѣ, вотъ и все… и только хотѣлъ…

— Ну, двигайтесь вь путь, — прервалъ его Тинъ Кенъ. — Убирайтесь, глупый, длинноязычный болтунъ!

— Да я… я просто… Меня очень удивило… — продолжалъ бормотать совсѣмъ растерявшійся погонщикъ почтовыхъ собакъ.

— Счастливаго пути и прощайте, — сказалъ ему Хиненъ. Онъ произнесъ эти слова очень мягко и очень отчетливо, въ то же время дѣлая шагъ къ почтарю. Тотъ совсѣмъ онѣмѣлъ; даже его тупость имѣла предѣлы.

— Эй вы, волчьи крысы съ пушистыми хвостами, — закричалъ онъ на своихъ псовъ и побѣжалъ вслѣдъ за санками, которыя, визгнувъ, скользнули по твердому снѣгу. Онъ даже не бросилъ прощальнаго привѣта своимъ недавнимъ собесѣдникамъ. Тинъ Кенъ съ неудовольствіемъ глянулъ ему вслѣдъ.

— Ну и глупъ же этотъ простакъ, прости Господи, — замѣтилъ онъ. — Неужели тупей малый не могъ найти другого разговора? Спрашивать у человѣка про такія вещи! Если онъ не научится держать языкъ за зубами, кто-нибудь скорехонько отправитъ его въ могилу.

Хиненъ утвердительно кивнулъ головой. Въ Аляскѣ не принято говорить съ малознакомыми людьми о такихъ интимныхъ дѣлахъ, какъ ихъ кровная вражда и месть.

— Двигаемся, — сказалъ Гаррису Биль.

Тинъ Кенъ занялъ свое мѣсто позади саней. Его маленькіе, черные, какъ бисерины, глаза весело поблескивали. Сдѣлавъ нѣсколько шаговъ онъ съ нѣкоторой опаской задалъ другу щекотливый вопросъ:

— На этотъ разъ ты ему не спустишь? Нѣтъ, Биль?

Хиненъ неопредѣленно покачалъ головой. Его маленькіе глаза еще сузились, превратились въ двѣ щелки между опухшими, покраснѣвшими отъ мороза вѣками. Его умъ занимали воспоминанія, и онъ разсѣянно отвѣтилъ:

— Не знаю.

— А я знаю; ты отплатишь ему за нашего бѣднягу Бена — съ волненіемъ заговорилъ Тинъ Кенъ. — Подумай, вдобавокъ еще этотъ Джорданъ вертится около дочери Дена Соусвика. Ты зналъ объ этомъ? Впрочемъ, что я! Разумѣется, зналъ. Ужъ, конечно, тотъ малый, что заходилъ къ намъ въ Фербэнксѣ, болгалъ объ арнакскихъ дѣлишкахъ. Теперь я отлично понимаю изъ-за чего мы тащимся такую даль. Ты его поймешь? Да?

Хиненъ молча шелкнулъ бичемъ.

— Не знаю, — мрачно повторилъ онъ, глядя, какъ псы-маламуты вытягиваются въ линію гуськомъ. Онъ слегка наклонился, быстро опередилъ собакъ и двинулся по направленію къ сѣверу, туда, гдѣ жилъ человѣкъ, котораго онъ мысленно поклялся убить при первой же встрѣчѣ съ нимъ.

_____

Едва жители Арнака узнали о появленіи Хинена, они стали боязливо перешептываться, ожидая страшныхъ событій. Шумному Джордану въ его хижину на Кальтукскомъ ручьѣ эту вѣсть принесъ запыхавшійся рудокопъ, который, говоря, смотрѣлъ на него широко раскрытыми испуганными глазами.

Джорданъ получилъ прозвище «Шумный» именно за то, что онъ рѣдко говорилъ, еще рѣже кричалъ или пѣлъ. Это былъ высокій, худощавый, человѣкъ лѣтъ сорока, съ рѣзкими орлиными чертами лица, съ черными волосами и съ глубоко запавшими, темными большими глазами. У него были двѣ отличительныя черты: онъ не скупился на пули, зато неохотно тратилъ слова.

Онъ ничего не сказалъ рудокопу; когда же тотъ ушелъ, сталъ неторопливо, методически готовиться идти въ Арнакъ. Не мало времени онъ употребилъ на то, чтобы хорошенько спрятать подъ своей мѣховой «парка» револьверъ въ кобурѣ. Покончивъ съ этимъ дѣломъ, Джорданъ вынулъ изъ ящика своего письменнаго стола сафьяновый футляръ, а изъ него досталъ фотографическую карточку Елены Соусвикъ и долго всматривался въ красивыя черты этой привлекательной, бѣлокурой дѣвушки. Позволивъ себѣ непривычную роскошь — глубокій, сильный вздохъ, онъ спряталъ карточку на прежнее мѣсто и отправился въ Арнакъ.

Джорданъ не торопясь прошелъ сперва по одной, а потомъ по другой сторонѣ единственной улицы этого поселка. Онъ заходилъ въ каждый баръ, въ каждый шинокъ, въ каждый складъ и магазинъ; вообще, показался вездѣ, гдѣ обыкновенно появлялись новоприбывшіе, вмѣшивался и въ каждую толпу. Нѣкоторымъ встрѣчнымъ онъ сдержа но кланялся, не разговаривалъ же ни съ кѣмъ.

Никто изъ жителей Арнака не выказалъ ни малѣйшаго любопытства, но Джорданъ отлично видѣлъ, что внимательные взгляды отмѣчаютъ каждый его шагъ, каждое движеніе. Обойдя всѣ мѣста Арнака, гдѣ обычно бывали новоприбывшіе, онъ опять громко вздохнулъ и отправился обратно къ себѣ.

Короткій зимній день окончился; войдя въ свою темную комнату, Джорданъ зажегъ стоявшія на столѣ три свѣчи, повернулся къ плитѣ, чтобы начать приготовленія къ ужину, и уви дѣлъ направленный на него револьверъ. Несмотря на полную неожидан ность, ни одинъ мускулъ не дрогнулъ въ его лицѣ.

— Руки вверхъ! — коротко приказалъ ему Биль Хиненъ.

Джорданъ медленно поднялъ руки надъ своей головой, его тонкія губы презрительно искривились.

— Я считалъ васъ чистымъ человѣкомъ, — недобрымъ тономъ произнесъ онъ. — Я убилъ вашего компаньона въ честномъ поединкѣ, и вы это знаете. Онъ первый началъ… Боже ты мой, я всегда, съ самаго начала хотѣлъ свести съ вами счеты, Хиненъ. Узнавъ, что вы въ Арнакѣ, я отправился въ поселокъ и показался рѣшительно вездѣ. А вы? Вы тайкомъ пробрались ко мнѣ, вползли, какъ змѣя, и подстерегли меня въ темнотѣ. Не я хотѣлъ драться съ вашимъ компаньономъ, онъ пожелалъ этого. Да, да, всѣ эти годы я готовился къ встрѣчѣ съ вами и думалъ свести съ вами счеты такимъ же честнымъ путемъ, какъ съ тѣмъ. Ну, что же? Стрѣляйте. Я не боюсь. Я охотнѣе умру, чѣмъ стану такимъ, какъ вы, Биль Хиненъ.

— Вы ошибаетесь, — послышался спокойный отвѣтъ. — Намъ съ вами, Джорданъ, нужно поговорить, вотъ и все. Когда я найду, что мнѣ пора раздѣлаться съ вами, мы будемъ стрѣляться; и и моя пуля угодитъ въ васъ, или вы покончите со мной. Теперь же я пришелъ только, чтобы потолковать съ вами. Можете опустить руки. Дайте слово, что вы не выстрѣлите въ меня, и я повѣрю. Я знаю, вы чистый человѣкъ. Что же — идетъ?

— Идетъ, — кивнувъ головой, отвѣтилъ Джорданъ и, когда Хиненъ спряталъ револьверъ за пазуху своей мѣховой одежды, прибавилъ — о чемъ рѣчь?

— Объ Еленѣ Соусвикъ.

— Ну?

— Вы не можете жениться на ней.

— Не могу?

— Не можете; будь старый Денъ живъ, онъ не позволилъ бы вамъ бывать подлѣ нея. Онъ былъ моимъ близкимъ другомъ и теперь, когда его нѣтъ, я сдѣлаю то, что сдѣлалъ бы онъ.

Джорданъ подошелъ къ двери и открылъ ее.

— Разговоръ оконченъ, — холодно сказалъ онъ. — Прощайте. Можете безъ страха уйти изъ моей хижины. Я не стрѣляю людямъ въ спину. Завтра я буду въ поселкѣ и тогда, если хотите, мы съ вами сведемъ счеты на виду у всѣхъ.

— Я не уйду, — произнесъ Хиненъ. — Закройте дверь. Намъ нужно обсудить дѣло.

— Нечего обсуждать.

— Вы ее любите? — прямо спросилъ Биль.

Джорданъ поблѣднѣлъ, и все его тѣло вздрогнуло.

— Да, — хрипло отвѣтилъ онъ.

— Ложь! — бросилъ ему Биль.

Джорданъ захлопнулъ выходную дверь и невѣроятно быстрымъ движеніемъ выхватилъ револьверъ изъ кобуры, висѣвшей на его поясѣ.

— Довольно, — прерывающимся голосомъ проговорилъ онъ, и его пальцы задрожали надъ собачкой револьвера. — Я не убійца, но еще одно слово — и…

— Вы ея не любите, — продолжалъ Хиненъ, — вы играете ея чувствомъ, можетъ быть, если она захочетъ, женитесь на ней только потому, что боитесь остальныхъ. Въ Арнакѣ ее слишкомъ уважаютъ, не то вы…

Обыкновенно невозмутимый Джорданъ весь дрожалъ. Конецъ дула его револьвера медленно поднялся, какъ голова готовой укусить змѣи.

— Молчите, — попросилъ онъ. — Я не убійца, но вынести этого не могу.

— Вы не можете вынести правды? — спокойно продолжалъ Хиненъ. — Если бы вы ее любили, вы оставили бы ее въ покоѣ.

Джорданъ опустилъ револьверъ.

— Что вы хотите сказать? — съ удивленіемъ спросилъ онъ.

— Именно то, что сказалъ, — отвѣтилъ Биль. — Вы были чистымъ человѣкомъ, насколько можно быть чистымъ въ нашей здѣшней глуши; но этого недостаточно. Старый Денъ воспитывалъ свою дочь вдали отъ Арна ка. Она жила въ училищѣ. Онъ дѣлалъ это для того, чтобы отдалить ее отъ такихъ людей, какъ вы, или… онъ самъ. Денъ былъ одинъ изъ насъ, но не хотѣлъ, чтобы она вышла замужъ за кого-либо изъ здѣшнихъ малыхъ. Вы отлично владѣете ружьемъ, Джорданъ, вы умѣло и честно ьедете дѣла, и нуждайся я въ компаньонѣ для какого нибудь труднаго или опаснаго предпріятія, я не могъ бы пожелать лучшаго помощника, нежели вы. Но въ мужья Елены Соусвикъ вы не годитесь. Она выросла вдали отъ насъ и, какъ только ей удастся привести въ порядокъ дѣла отца, должна уѣхать. У насъ она не можетъ остаться; ей нужно жить тамъ, гдѣ она росла, и вы не помѣшаете ей вернуться въ ея среду.

— Да вѣдь и я не прикованъ къ Арнаку, — напомнилъ Билю Джорданъ.

— Вы человѣкъ глуши, человѣкъ ружья… игрокъ, — возразилъ ему Биль. — Вы привыкли къ нашей жизни; эта жизнь держитъ васъ; вы не въ состояніи уйти отъ нея. Но Арнакъ не для мужа Елены. Если бы вы уѣхали съ ней отсюда, можетъ быть, вы дали бы ей счастье на время короткой свадебной поѣздки. Потомъ вы вернулись бы къ вашей обычной жизни, а она… Ея сердце разрывалось бы день и ночь; разрывалось бы то отъ страха за васъ, то отъ горя и тревоги… за себя.

— Если вы такъ думаете, почему вы не пустите въ меня пулю? Тогда дѣло будетъ окончено, — медленно проговорилъ Джорданъ.

— Потому что гораздо легче вытѣснить изъ сердца дѣвушки живого человѣка, нежели мертваго, — объяснилъ Биль.

Лицо Джордана вспыхнуло; его глаза блеснули.

— Вы думаете, что она… расположена ко мнѣ? — спросилъ онъ голосомъ, затрепетавшимъ отъ ликованія.

— Не знаю, — покачивая головой, отвѣтилъ Хиненъ. — Во всякомъ случаѣ, если бы она узнала, что вы убиты изъ-за нея, она. вѣроятно, вообразила бы, что любила васъ и тогда для нея начался бы адъ на землѣ. Я не позволю вамъ, живому ли, мертвому ли, принести этой дѣвушкѣ вредъ.

Черты Джордана освѣтило почти благоговѣйное чувство.

— Надѣюсь, никогда не причинить ей вреда или печали, — тихо произнесъ онъ; и эти слова походили на молитву.

— Вы и Адамъ Бекеръ, оба, стараетесь понравиться ей, — продолжалъ Хиненъ. — Одинъ изъ васъ, конечно, женится на ней. Но врядъ ли она достанется вамъ.

Джорданъ презрительно улыбнулся.

— Вы въ восторгѣ отъ Ада Бекера? Да?

— Нѣтъ, — быстро отвѣтилъ Хиненъ. — Онъ мнѣ не нравится, но этотъ малый изъ такихъ людей, къ какимъ она привыкла. Она окончила курсъ колледжа; онъ тоже. У нихъ одинаковые знакомые; оба привыкли жить въ одинаковыхъ мѣстахъ. Онъ для нея годится; вы — нѣтъ.

Джорданъ поморщился.

— Это тяжелыя для меня слова, Биль, — отвѣтилъ онъ, — выслушайте то, что я скажу. Я знакомъ съ такими же людьми, какъ и Адамъ Бекеръ. Я образованъ и воспитанъ такъ же, какъ и онъ. Можетъ быть, вамъ трудно повѣрить въ это, но я говорю истинную правду. До встрѣчи съ Еленой Соусвикъ я былъ влюбленъ всего одинъ разъ. Въ то время я только что окончилъ курсъ колледжа. Неопытный, увлекающійся я полюбилъ дурную женщину и скоро узналъ это. Съ отчаянія я порвалъ всѣ свои прежнія связи и уѣхалъ на сѣверъ. Въ эту любовь я вложилъ всѣ свои надежды, всю вѣру въ счастье и проигралъ игру. Мнѣ стало все равно, останусь ли я живъ или умру и, если останусь живъ, какъ сложится моя жизнь. Какъ я жилъ, вы знаете… Да, я былъ кутилой, игрокомъ; только никогда, ни разу я не передернулъ карты; ни разу не нажалъ пружину револьвера иначе, какъ во время честнаго поединка. Да, я бывалъ въ игорныхъ домахъ, въ танцовальныхъ залахъ, но въ мірѣ нѣтъ ни одной женщины, которой я далъ бы какія-либо обѣщанія или надежды; никого, ни женщины, ни мужчины, я не обманулъ. Три года тому назадъ Елена пріѣхала навѣстить своего отца. Я встрѣтился съ ней. До знакомства съ этой свѣтлой дѣвушкой я не надѣялся ни на что хорошее; узнавъ же ее, рѣшилъ влить всю свою жизнь въ новую надежду. Послѣ первой бесѣды съ Еленой Соусвикъ я ни разу не дотронулся до картъ. Я не старался видаться съ нею. Я ушелъ въ глушь, дѣлать изысканія, напалъ на хорошую жилу и получилъ огромный барышъ. Каждый центъ, который у меня есть, пріобрѣтенъ чистымъ трудомъ. Семнадцать лѣтъ я провелъ въ аду, и Елена Соусвикъ можетъ меня вывести изъ этой геенны. Неужели вы думаете, что молодей херувимчикъ, въ родѣ Адама Бекера, можетъ любить ее больше, чѣмъ я, или дать ей больше счастья нежели я? Передъ нимъ вся жизнь. Въ моей все, кромѣ Елены Соусвикъ, позади. Если она достанется ему, она сдѣлается частью его жизни; если она будетъ моей женой, ей я отдамъ все мое сущестгованіе. Вотъ какъ я смотрю на это дѣло, Хиненъ.

— Мнѣ грустно за васъ, Джорданъ, — искренне сказалъ Биль, — но вы для нея не годитесь. Чѣмъ бы вы ни были раньше, съ тѣхъ поръ какъ вы пришли сюда, вы сдѣлались однимъ изъ насъ. Жизнь Арнака у васъ въ крови. Нѣтъ, вы не годитесь для Елены.

— Вы по чести думаете это, Хиненъ? — помолчавъ, спросилъ Джорданъ.

— Я знаю это, — кивнувъ головой, отвѣтилъ Биль.

— Такъ чего вы хотите отъ меня? — продолжалъ спрашивать Джорданъ.

— Уѣзжайте, — быстро сказалъ Хиненъ. — Не сейчасъ, а недѣли черезъ двѣ. — Видайтесь съ ней рѣже; скажите, что собираетесь уѣхать; потомъ уѣзжайте.

— И вы ждете, что я такъ поступлю?

Хиненъ покачалъ головой.

— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — не жду.

— Такъ чего же вы ждете отъ меня? — опять спросилъ его Джорданъ.

Хиненъ вздохнулъ.

— Я думаю, намъ придется обмѣняться пулями…

— Вы поразили меня, Биль, — сказалъ Джорданъ, и его голосъ невольно дрогнулъ. — Знаете ли, трудно рѣшать такіе вопросы въ одну минуту. Дадите вы мнѣ недѣлю на размышленіе?

— А вы не будете видаться съ ней въ это время? — спросилъ Хиненъ.

— Не буду, — отвѣтилъ Джорданъ и взглянулъ на стѣнные часы. — Теперь половина девятаго, если до этого времени въ слѣдующій вторникъ вы не получите отъ меня извѣстій, знайте, что я буду искать васъ, какъ вы искали меня всѣ эти годы.

— Я думаю этимъ окончится, — мрачно сказалъ Биль, нахлабучивая на уши свой мѣховой капюшонъ. — А все же я до послѣднней минуты буду надѣяться, что получу отъ васъ вѣсти. Ну, до свиданія.

— Покойной ночи, — твердымъ голосомъ сказалъ Джорданъ и протянулъ руку.

Хиненъ взялъ ее; на мгновеніе два врага стояли рядомъ, сжимая другъ другу руки. Потомъ дверь шумно закрылась за Билемъ, и Джорданъ остался одинъ со своимъ раздумьемъ.

Арнакъ волновался, Арнакъ недоумѣвалъ. Всѣ полагали, что вслѣдъ за появленіемъ Биля Хинена тотчасъ произойдетъ драма. Конечно, никто изъ жителей поселка не желалъ кровопролитія, тѣмъ не менѣе въ каждомъ шевелилось странное чувство, похожее на легкое разочарованіе. Раздавались вопросы: «Кто изъ двухъ струсилъ? Почему дбло обошлось такъ мирно?»

Хиненъ почти не выходилъ изьхи жины, въ которой онъ помѣстился вмѣстѣ съ Гаррисомъ, и навѣщалъ только Елену Соусвикъ. Эта молодая дѣвушка часто показывалась съ молодымъ горнымъ инженеромъ Бекеромъ. Въ перв и разъ съ тѣхъ поръ, какъ Елена пріѣхала въ Арнакъ лѣтомъ, послѣ смерти своего отца, Адамъ видался съ ней не въ присутствіи Шумнаго Джордана.

Молодые люди почти каждый день катались по твердому снѣгу въ плетеныхъ санкахъ Бекера, запряженныхъ его призовыми собаками. Бекеръ необыкновенно гордился этими псами, и, дѣйствительно, они были красивы, проворны и прекрасно подобраны. Но при видѣ ихъ арнакскіе старожилы съ сомнѣніемъ покачивали головами.

— Собаки эти красивы и бѣгаютъ хорошо, — какъ-то замѣтилъ единъ изъ ветерановъ сѣверной глуши; — только не въ моемъ онѣ вкусѣ. Вотъ наши огромныя, крѣпко сбитыя собачищи, съ примѣсью волчьей крови — тѣ по мнѣ. Правда, онѣ могутъ изжевать человѣка, если онъ не во время очутится между ними, за то онѣ родились здѣсь и привыкли къ нашей мѣстности и, если кто-либо изъ насъ заблудится въ морозъ и метель, онъ можетъ положиться на нашихъ маламутовъ; ну, а что сдѣлаютъ собаки, привозныя съ юга, еще неизвѣстно.

Во время поѣздокъ Елена и Адамъ часто замѣчали въ отдаленіи фигуру крупнаго человѣка въ санкахъ, запряженныхъ собаками. Казалось, онъ ѣздилъ куда глаза глядятъ, безъ всякой опредѣленной цѣли. Это былъ Джорданъ на своихъ маламутахъ. Онъ велъ одинокую борьбу съ самимъ собой и со своимъ чувствомъ.

И вотъ налетѣла жестокая метель, налетѣла совсѣмъ неожиданно. Это случилось во вторникъ, какъ разъ черезъ недѣлю послѣ разговора Джордана съ Билемъ Хиненомъ. Вихрь и снѣгъ примчались съ сѣвера; крутящійся хлопья и снѣжная пыль окутали землю мглой; деревья, кусты, камни утонули въ мятущейся бѣлизнѣ.

Хиненъ лежалъ на своей койкѣ,прислушиваясь къ завыванію снѣжной бури. Онъ все еще ждалъ, какъ ждалъ, цѣлую недѣлю, окончанія отсрочки, которой у него попросилъ Джорданъ.

Дверь быстро растворилась. Въ хижину вошелъ Тинъ Кенъ. Онъ дышалъ съ трудомъ, измученный борьбой съ непогодой, хотя ему пришлось пройти всего около сотни ярдовъ, отдѣлявшихъ ихъ домъ отъ бара «Сова».

— Боже мой, Биль, — задыхаясь заговорилъ онъ; — они уѣхали и теперь…

Хиненъ однимъ прыжкомъ очутился на ногахъ.

— Уѣхали? Кто уѣхалъ?

— Елена Соусвикъ и этотъ Бекеръ, — пробормоталъ Тинъ Кенъ. — Они отправились кататься на его собакахъ, ихъ застигла метель…

Хиненъ тихо выбранился.

— Ужасно, что съ ней нѣтъ человѣка, который зналъ бы нашу мѣстность лучше, нежели этотъ молокососъ, — сказалъ онъ. Но ничего, собаки должны найти… найдутъ дорогу.

— Собаки прибѣжали съ пустыми санями… — сказалъ Тинъ Кенъ. — И никакихъ слѣдовъ Елены или Бекера… Эти псы мчались мимо «Совы». Я самъ видѣлъ и выбѣжалъ остановить ихъ.

Хиненъ быстро надѣлъ на себя свою мѣховую «парка» и, борясь съ вѣтромъ, двинулся къ бару «Сова». Измученныхъ собакъ окружала группа взволнованныхъ, громко и многословно разсуждавшихъ людей. Южныхъ псовъ ввели въ «салонъ» втащили туда же и сани, чтобы хорошенько осмотрѣть ихъ.

— Я надѣялся найти записку или что-нибудь въ этомъ родѣ,—сказалъ одинъ изъ группы. — Ничего! Ни лоскутка бумаги…

— Кто видѣлъ въ какую сторону они поѣхали? — спросилъ Хиненъ.

— Мы спрашиваемъ это рѣшительно у всѣхъ, — послышался отвѣтъ, — никто не знаетъ; никто не видѣлъ, какъ они уѣзжали.

— Если бы я только зналъ, куда они отправились, я рѣшился бы пойти разыскивать ихъ въ эту бурю, — съ отчаяніемъ произнесъ Биль.

— А что могло быть причиной несчастія? — спросилъ другой изъ толпы.

Въ умѣ Биля шевельнулось ужасное подозрѣніе, но онъ быстро прогналъ его.

— Нѣтъ, нѣтъ, онъ чистый человѣкъ, — вслухъ произнесъ Хиненъ.

— Кто? О комъ вы говорите? — прозвучалъ новый вопросъ. Хиненъ на него не отвѣтилъ; впрочемъ, онъ и не успѣлъ бы сдѣлать этого. Черезъ распахнувшуюся дверь въ комнату ворвался бѣлый морозный воздухъ, влетѣли хлопья снѣга. Въ ту же минуту въ салонъ вошло нѣсколько человѣкъ. Они несли закутанную въ мѣха Елену Соусвикъ. Трое помогали идти еле державшемуся на ногахъ Бекеру. Дѣвушка была безъ сознанія; Бекеръ тоже казался въ полуобморочномъ состояніи. Хиненъ бережно снялъ съ Елены мѣховую одежду и капюшонъ. Она была хорошо укутана, и морозъ не оставилъ слѣдовъ на ея нѣжномъ лицѣ; рукъ и ногъ она тоже не отморозила. Очевидно, страхъ, холодъ и усталость измучили ее и, непривычная къ потрясеніямъ, она потеряла сознаніе. Жена содержателя бара взяла на себя попеченія о пострадавшей и попросила отнести Елену въ свою спальню.

Дѣвушка была безъ сознанія

— Кто привезъ ихъ? — спросилъ Хиненъ.

— Они пріѣхали въ санкахъ Джордана, — объяснилъ кто-то.

Хиненъ обратился къ Бекеру, который, выпивъ немного виски, оправился и теперь могъ говорить.

— Ну, отвѣчайте, вы… Говорите же, Боже мой! — закричалъ Биль, схвативъ молодого человѣка за плечо и встряхивая его. — Что случилось? Какъ попали вы въ сани Джордана и гдѣ онъ? Ну? Не молчите же вы! Отвѣчайте! Говорите, ради Бога…

— Мои собаки убѣжали, — слабымъ голосомъ заговорилъ молодой человѣкъ. — Началъ падать снѣгъ… налетѣлъ вѣтеръ; скоро поднялось что-то ужасное. Мнѣ показалось, что мы сбились съ пути… Я пошелъ посмотрѣть, гдѣ дорога, миссъ Соусвикъ не захотѣла остаться въ саняхъ одна. Собаки чего-то испугались и убѣжали; я звалъ ихъ. Напрасно! Мы сбились съ пути. Я кричалъ… Вѣтеръ заглушалъ мой голосъ… Отправляясь кататься, я обулся недостаточно тепло, и скоро мои ноги совсѣмъ окоченѣли. Я упалъ и не могъ подняться. Снѣгъ кружился; вѣтеръ завывалъ… Такъ насъ нашелъ Джорданъ. Онъ поднялъ меня, ободрилъ; далъ намъ надежду на спасеніе и заставилъ меня уѣхать въ его саняхъ. Силой заставилъ, просто поднялъ на рукахъ, какъ ребенка, и бросилъ въ сани. Въ это время моя лѣвая нога перестала меня слушаться… не двигалась… У него были всего четыре собаки. Троихъ онѣ свезти не могли… Я просилъ, умолялъ его уѣхать вмѣсто меня… онъ ничего не отвѣтилъ, крикнулъ на собакъ, и онѣ понеслись…

Хиненъ низко опустилъ голову, и съ секунду въ салонѣ стояла мертвая тишина. Слышно было лишь, какъ юный Бекеръ истерически всхлипывалъ.

— Гдѣ Джорданъ? — спросилъ Биль. — Гдѣ вы оставили его? Да отвѣчайте вы!..

— Самъ хорошенько не знаю, — запинаясь проговорилъ Адамъ. — Миляхъ въ трехъ отсюда; гдѣ-то близъ Березоваго ручья. Онъ крикнулъ мнѣ, чтобы ни я, ни выо немъ не безпокоились, и еще…

— Ну, что еще?

— Чтобы я вамъ передалъ, что вы были правы. Въ чемъ дѣло, я не знаю.

— Правъ? Боже мой! Никогда въ жизни я еще не ошибался такъ жестоко!

Черезъ секунду Биль уже былъ подлѣ собакъ Джордана, онъ вывелъ ихъ на улицу, крикомъ и толчками заставилъ занять опредѣленныя имъ мѣста и, раньше, нежели Гаррисъ понялъ его намѣренія, вскочилъ въ сани.

— Нѣтъ, нѣтъ, Биль, — кричалъ маленькій Тинъ Кенъ. — Ты самъ знаешь, что надежды нѣтъ. Ты не найдешь его, Биль, только самъ погибнешь безъ пользы…

Но Хиненъ уже умчался въ нѣдра тумана, въ густые клубы колючихъ снѣжинокъ, навстрѣчу порывамъ леденящаго вѣтра, въ крутящійся бѣлый адъ арктической метели. А въ залѣ бара «Сова» маленькій Тинъ Кенъ рыдалъ, опустить голову на столъ и сжать ми кулакіми колотилъ свои виски.

Пять дней, въ теченіе которыхъ снѣжная буря сначала жестоко бѣсновалась, а потомъ понемногу успокоивалась и, наконецъ, совсѣмъ утихла, Арнакъ оплакивалъ Хинена, считая его мертвымъ. Бѣдный Гаррисъ жестоко горевалъ; только на короткое время благодатный сонъ заставлялъ его забывать о товарищѣ. Наконецъ, съ юга появились почтовыя сани. Въ нихъ пріѣхали Шумный Джорданъ и Биль Хиненъ, оба сильно пострадавшіе отъ мороза, но живые. Тинъ Кенъ встрѣтилъ своего друга подлѣ крыльца «Совы» и, глядя на него своими еще красными отъ слезъ глазами, бросилъ ему характерное привѣтствіе:

— Твое счастье опять вывезло тебя? А? Говорятъ, Господь Богъ хранитъ дураковъ и пьяныхъ; ты, кажется, былъ трезвъ тогда; значитъ… Ну, вижу морозъ сильно тебя покусалъ. Что же? По дѣломъ. А я то думалъ, что на этотъ разъ совсѣмъ отдѣлался отъ тебя. Такъ вѣдь — нѣтъ!..

Хинену помогли выйти изъ саней; когда же онъ, сильно хромая, заковылялъ къ салону, многія руки протянулись по направленію къ Джордану, но Биль сказалъ почтарю:

— Нѣтъ, отвезите его къ дому Соусвика и высадите тамъ.

Больше ничего не было сказано; Хиненъ вошелъ въ залу «Совы» и попросилъ подать себѣ виски съ содой.

Въ тотъ же вечеръ Биль лежалъ на своей койкѣ, то и дѣло отхлебывалъ по глотку изъ бутылки виски, чтобы заглушать жестокую боль въ своихъ отмороженныхъ ногахъ и рукахъ и говорилъ Тинъ Кену.

— Да, маламуты отыскали своего хозяина. Я хорошо знаю здѣшнюю мѣстность и лучше большинства умѣю находить нужное направленіе въ метель, но тогда на землю обрушился весь адъ со своими бѣлыми бѣсами, и я потерялъ всякую сообразительность. А собаки его нашли. Чутье! указывается, онъ упалъ и ушибся еще хуже Бекера, да вдобавокъ, падая, вывихнулъ свою ногу въ щиколоткѣ. Анѣ кое какъ удалось втащить его въ сани, и мы съ нимъ добрались до шалаша, тамъ, за развѣтвленіемъ кряжа холмовъ мы укрылись отъ метели. Я чувствовалъ ссбя порядочно; Джордану было хуже. Мы до того измучились, до того ослабѣли, что не могли двинуться въ путь, хотя собаки все время оставались подлѣ насъ. Наконецъ, на насъ натолкнулся почтарь, онъ припрегъ нашихъ собакъ къ своимъ и притащилъ насъ сюда.

— Все это отлично, — буркнулъ Гаррисъ, — но хорошо отплатитъ тебѣ Джорданъ за то, что ты его вырвалъ изъ зубовъ смерти. Ты еще долго проваляешься здѣсь съ отмороженными руками и ногами, а онъ тѣмъ временемъ обвѣнчается съ дочерью Соусвика.

Хиненъ широко усмѣхнулся исновз хлебнулъ виски.

— Я самъ послалъ записку, прося его заглянуть въ хижину Дена и посмотрѣть, не найдется ли тамъ для него дѣла, — посмѣиваясь, сказалъ онъ.

Тикъ Кенъ широко раскрылъ глаза.

— Я думалъ, что мы тащились такую даль именно для того, чтобы не дать состояться ихъ свадьбѣ,—проговорилъ онъ.

— И я, дѣйствительно, чуть было не разстроилъ ея, — сознался Биль, — но если бы мнѣ удалось сдѣлать это, я никогда не посмѣлъ бы больше посмотрѣть на себя.

— Да вѣдь онъ же подходящій мужъ для Елены, — пробормоталъ Гаррисъ.

— Человѣкъ, способный отказаться отъ любимой дѣвушки во имя ея блага — самый подходящій для нея мужъ, — торжественнымъ тономъ произнесъ Хиненъ. — Ну, а теперь помолчи! я хочу спать.