В последние дни развлекаюсь тем, что объясняю дочке тонкости использования единиц времени в непростой науке математике. Подобно многоопытным педагогам не ограничиваюсь сухими теоретическими выкладками и щедро сыплю практическими примерами.

— Сто лет складываются в столетие, или век. Сейчас на дворе бушует и резвится двадцать первый век. Вот ты родилась в двадцать первом веке, а я в двадцатом, ушедшем. И замечательно не только это: ты родилась в третьем тысячелетии, а я во втором.

— Ты родилась в прошлом тысячелетии? — ужаснулась дочка так, что я почувствовала себя ровесницей египетских мумий.

— Ну да. Ведь время — это просто условность. Отношение к нему и восприятие его сильно меняются с возрастом. Это в десять лет тебе кажется, что год или даже тысячелетие — это безумно много. На самом деле — это до обидного мало.

Детское время тянется лениво и неторопливо, сколько ни подгоняй. Я помню, что обещание родителей купить мне собаку через год восприняла как завуалированный вежливый безопасный отказ. Потому что девчоночий год — это бескрайние нагромождения бесконечно длинных и бессрочных вечных тысячелетий.

А еще я помню, как, будучи исключительно политически грамотной и морально устойчивой детсадовкой, приставала к родителям с наивными вопросами о том, видели ли они живьем дедушку Ленина. И мамин смех очень меня обидел.

Моя дочка — дитя своей эпохи — не терзала меня расспросами о личном возможном знакомстве с вождями мирового пролетариата, зато, проштудировав все тома энциклопедии Брэма о жизни животных, спрашивала, встречала ли я в дикой природе жирафов, гиппопотамов и мамонтов, причем последние интересовали ее больше остальных.

А у меня, как у каждой приличной дамы, переступившей возрастной порог, за которым жизнь только начинается, свои счеты со временем. Я смирилась с тем, что оно, когда-то текущее неторопливой раздумистой рекой, несется обезумевшим болидом. Я понимаю: чтобы выполнить все намеченное и закончить все начатое — вырастить дочь, достроить дом, посадить сад, отредактировать и скомпоновать в сборник лучшие эссе и рассказы, — я должна держать сумасшедший темп, ни на шаг не отставая от своего спутника.

Соперника?

Союзника?

И в то же время я физически ощущаю, что чем больше я работаю, чем больше успеваю сделать и написать, тем сильнее ускоряется время, и мне становится сложнее удержаться в его стремительно вертящемся колесе.

Тем меньше остается минуток для самых простых и прозаичных дел и безделиц, и тем важнее становятся простые мелочи. Поправить непослушную прядку, выбившуюся из дочкиной косы, перецеловать на ночь каждый детский пальчик, заглянуть в усталое лицо мужа, обнять маму… И я, торопясь изо всех сил, бережно нанизываю на суровую нитку бытия эти яркие бусины прекрасных мгновений моей жизни, собираю их в драгоценное памятное ожерелье, которое буду носить за порогом этого сложного, безумного и щедрого мира.

Там, где я буду одинокой, невидимой и свободной.