Пальцем в небо!
В своем кабинете Кувшинов был царь и бог, об этом знал он сам, знала длинная вереница выстроившихся за его дверью просителей, знала уборщица тетя Клава, прибирающая каждый день его кабинет. На хорошем счету был Илья Тимофеевич и у начальства, которое его безусловно ценило, аккуратно поздравляло со всеми относящимися и не относящимися к нему праздниками, всячески стимулировало (подтверждением тому служило множество вывешенных на стене грамот, кубков, от которых ломилась и уже неделю грозилась упасть прибитая к стене полка), а все потому, что работа у Кувшинова была до безобразия вредная и найти на его место еще одного такого же рьяного сотрудника было совершенно немыслимо. Почему Кувшинов со своим университетским дипломом и докторской степенью до сих пор не бросил все к едрёной корове, а продолжал копошиться в своем кабинетике, удовлетворяя по большей части пустячные просьбочки, одному Богу было известно. Вероятнее всего, банально привык — что мы есть, по сути, как не мешки, набитые привязанностями и привычками? Но, возможно, и ему было не чуждо ничто человеческое — все к тебе ломятся, умоляют, спина начинает чесаться от пробивающихся крыльев, само осознание того, что ты, как воздух, кому-то нужен, приятно. Немаловажен и антураж, в кабинете, куда ни плюнь, все было величаво, богато, чего стоил один тяжелый, обитый зеленым сукном стол и… графинчик, переливающийся хрустальными гранями (за которым, кстати, следила сама тетя Клава и нет-нет да и подливала в сосуд беленькой).
Занимая далеко не самую заурядную должность, злоупотреблял ли Илья Тимофеевич своим положением? Конечно, злоупотреблял. Обстоятельства, складывающиеся вокруг него, были таковы, что не брать было просто невозможно. Ну как тут не возьмешь, когда каждый так и норовит засунуть тебе что-нибудь разве что не за шиворот. Однако мотивы, движущие Кувшиновым, сильно отличались от привычных нам. Кувшинов брал не из корысти, не из жадности, Кувшинов брал, как бы ни звучало это странно, — из человеколюбия! Брал от того, что был уверен, что ежели не возьмет — своим отказом сильно обидит человека, хуже того, отымет у него последнюю надежду. А последнюю надежду, по мнению Кувшинова, отымать у человека никак нельзя, потому как она у него как путеводная звезда. К тому же, судя по опыту, если уж человек намеривается поделиться с кем-то своими сбережениями, хоть кол ему на голове теши — своего добьётся: недаром каждый раз после приема тетя Клава то из-под стола, то из-под ковра, а то и вовсе из-под листьев раскинувшейся в углу диффенбахии выгребала радужные бумажки.
Илья Тимофеевич, конечно, был прекрасно осведомлён, что где-то там, далеко, по этим шуршащим ценностям убиваются, их жаждут, из-за них режут, колют, стреляют, ходят на головах, стоят на задних лапах и чего только не вытворяют, чтобы их побольше хапнуть, однако у них здесь сии подношения никакой практической ценности не имели (на них даже писать было неудобно). Подносящие об этом, само собой, не догадывались — куда им, когда все вокруг только и делают, что гребут, для самых рьяных макулатурщиков на этих бумаженциях даже специально нацарапали благословение сверху. Кувшинов же, чтобы никого не обидеть, с некоторых пор стал собирать что-то вроде гербария: откопал где-то толстый альбом и под прозрачный листик стал складывать получаемые им пожертвования. Смотреть на него, запихивающего пинцетиком под прозрачную пленку сторублевку или синюшную тысячную, было любо-дорого. Совершал все манипуляции Илья Тимофеевич очень аккуратно, при этом его в общем-то добродушное и приятное лицо становилось сосредоточенным и даже жестким: как будто в этот самый момент он имел дело не с искусно разрисованной бумагой, а с опасным видом растения или даже паука, один плевок которого будет стоить жизни любой зазевавшейся мухи. Поглядеть на всё это со стороны, на ум приходило одно: Кувшинов — вернее, его идеальная часть — таким вот чудаковатым образом пытался изолировать весь этот дуреж от прекраснейшего из миров. (Однако, не в силах решить проблему в глобальных масштабах, боролся с ней подручными, доступными ему средствами.)
Эквивалентом взятки в денежном выражении являлись подкидыши-подарки (кстати, несмотря на то, что на из цену давно установили лимит, Илье Тимофеевичу по-прежнему волокли подношения стоимостью заоблачной). Все эти подарочки до поры до времени валялись у Кувшинова в ящике, естественно, в один прекрасный момент ящик от этого всего перекашивало и он переставал закрываться, Кувшинова накрывал неминуемый псих (выбросить весь этот хлам было неудобно — кто-то пыхтел, зарабатывал, угрохал на всё это уйму сил и времени, трудозатраты в некоторых случаях были поистине лошадиные) — вот тогда-то на арену и выпускалась тетя Клава со шваброй и двумя ведрами.
***
Кувшинов глянул на массивные часы, длинная стрелка зашаталась и заползла на двенадцать, Илья Тимофеевич застегнул верхнюю пуговицу рубашки, втиснул два пальца между кадыком и плотно облегающим шею воротником, как гусь вытянул подбородок. Первому посетителю он всегда доставался в лучшем виде. Спустя каких-нибудь полчаса вид уже будет не тот: верхняя пуговица рубахи будет снова расстегнута, борта кителя выскочат из-под мышек, появятся и другие огрехи в туалете, но сейчас всё было безупречно, без малейшего намека на грядущую измочаленность.
— Следующий! — крикнул Кувшинов, выпустив из-под усов струю воздуха. Конечно, это был никакой не следующий и самый что ни на есть первый на сегодня посетитель.
Дверь распахнулась, послышался шум, гам, улюлюканье — культура во всем своем блеске. Дверь так же быстро захлопнулась, выплюнув в кабинет человечка. Человечек стоял в буквальном смысле ошарашенный. Едва очухавшись, он согнулся, бросился поправлять и разглаживать руками брюки, что было совершенно бесполезно — костюм выглядел так, как будто бы его по очереди жевали два верблюда. После того как брюки (скорее, для собственного успокоения) были кое-как оправлены и помочь им больше было нечем, вошедший спохватился, быстро, как пружина, выпрямился, залез в карман и вытащил маленький, скомканный клочок бумаги — Кувшинов все это время внимательно наблюдал за просителем. Чутье его не подвело, перед ним стоял лучший экземпляр посетителя: если уж человек в состоянии изложить всё, что ему нужно на бумаге, значит, по крайней мере, сможет членораздельно объяснить, по какому, собственно, поводу заскочил к ним на огонек. Чиновник еле заметно улыбнулся, привстал, хотел было выйти из-за стола для приветствия, но проситель уже на всех парусах мчался к нему.
— Милейший!!! — По дороге мужчина запихнул бумажку обратно в карман. — Кувшинов выпрямился, как столб, и чуть-чуть попятился, хотя между ним и просителем все еще находился стол. — Дорогой мой! — не снижал градус проситель. Мужчина неожиданно резко притормозил, как будто только сейчас заметил разделяющую его и чиновника преграду, преданно заглянул Кувшинову в глаза и выпалил: — Я вас об одном прошу! Спасайте, голуба моя!!!
Кувшинов несколько опешил, не от обращения — с этим он давно смирился, взяв на вооружение старую добрую мудрость: «Хоть горшком назови, только в печку не ставь», — вопрос был в другом: что от него-то требуется? Мужчина, несмотря на свои фокусы с бумажечками, так и не обозначил суть проблемы.
Это ж… форменное без-з-зобразие! — Посетитель тем временем, подтянув одну ножку, ловко крутанулся на каблуке, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и так и замер — к лесу передом, ко всем задом.
Мужчина не поворачивался, а будто выжидал, когда Кувшинов сам обо всем догадается. Илья Тимофеевич, как назло, впал в ступор…
— И как вам это нравится?! — кинул из-за плеча мужчина. — А ведь мне только тридцать пять!
Кувшинов начал прокручивать один за другим варианты, но пока не попадалось ничего, за что бы можно было зацепиться.
— Издержки профессии, — продолжал вещать мужик. — Может, для кого-то внешность всего лишь бренная оболочка, но я зарабатываю этим себе на жизнь. Это мой хлеб!
Хлеб запутал Кувшинова еще больше, но Илья Тимофеевич не стал лезть в дебри — мало ли кто чем зарабатывает — и все-таки, как ему показалось, нащупал суть.
«Накладка пятнадцать на пятнадцать в форме круга», — аккуратно зафиксировал в ведомости Кувшинов (луну в форме полукруга можно было вырезать и самостоятельно). Но, чуть подумав, зачеркнул и написал заново: «Чтобы все вновь заколосилось».
— А можно побыстрее? Ну или хотя бы к следующему сезону? — повернувшись лицом к Кувшинову, заискивающе попросил мужчина.
Кувшинов опять не понял, к какому такому сезону, и решил тоже схитрить — весь подобрался, чуть не сложил ручки по японскому церемониалу, дескать, человек маленький, хата с краю, могу только зафиксировать и передать в следующую инстанцию.
Илья Тимофеевич, безусловно, лукавил, он, конечно, не был истиной в последней инстанции, но и от него зависело многое, одну просьбочку всегда можно придержать, другую — пустить раньше, и работа при этом вроде как работается, комар носа не подточит — любому чиновнику известны подобные фокусы.
— А как, по вашему мнению, поможет? — продолжал подхалимничать загадочный мужчина.
— Гражданин! — вдруг переменился в лице чиновник. — Мне-то откуда знать! — Сказано это было неожиданно резко, Кувшинов аж сам скривился, тем не менее, чтоб не задавали глупых вопросов, иногда требовалось, как он выражался, на посетителя рявкнуть.
— Да-да-да! — с извиняющимся видом скукожился проситель. — Вы абсолютно правы! Я просто подумал, раз уж вы тут сидите… возможно, вам больше известно? — подняв одно плечико, предположил мужчина.
«Мы здесь совсем не за этим сидим!» — Кувшинов чуть было опять не прикрикнул на посетителя, но сдержался.
— Да откуда ж мне знать… Вы — там, а я — тут! — Илья Тимофеевич был сама наивность.
Проситель, конечно, не мог знать, что Кувшинову строго-настрого запрещалось вносить какие-либо замечания, разъяснения, не приведи Господи — давать советы. Его дело только зафиксировать — и следующий! Зафиксировать — и следующий! И никаких разжевываний! Котелок-то каждому какой-никакой, а выдан!
Проситель, как будто не желая отрывать от чиновника влюбленных глаз, стал пятиться к двери. Курс по мере хода сбился, мужчина наскочил на стену и теперь, ощупывая её пальцами, пятился вбок в поисках выхода. — А вы ничего не перепутаете? — напоследок спросил он.
— Это вы там всё путаете, — нечаянно огрызнулся Кувшинов. — А мы, уж поверьте, здесь ничего никогда не путаем! Не приучены! — Кувшинов еще подумал и добавил: — Уж будьте уверены!
Последняя долетевшая до посетителя фраза была сказана несколько грубовато, но, как ни странно, именно она вселила в просителя уверенность в непогрешимости их конторы и невозможности всякого рода оплошностей. Довольный, с твердой верой в то, что, когда над головой его наконец погаснет свечение, жизнь его снова наладится, проситель тихонечко прикрыл наконец найденную дверь.
***
Оставшись один, Кувшинов потянулся к верхней пуговице рубашки. Едва он успел расстегнуть воротник, как на месте только что исчезнувшего человечка выросла дама. Илья Тимофеевич спохватился, кинулся застегивать пуговицу, заковырялся, толстый палец неожиданно застрял в дырке, чиновник стушевался. У Ильи Тимофеевича было особенное отношение к дамам — он был уверен, что вся сладость жизни от них, но и вся пакость от них тоже! В свое время Кувшинов от них натерпелся и теперь старался быть с дамами настороже, во всеоружии! Лучшим из своих орудий Кувшинов считал галантную невозмутимость. Дамские методы, все наперечет, ему были хорошо известны: наушничанье, ябедничанье, подкуп и, наконец, обольщение. Однако знания без практики — пыль, их еще нужно уметь применять, Кувшинов-то и раньше не был особенно матерым, а без практики и вовсе заржавел.
Дамочка не спешила подходить, для начала дала себя разглядеть.
«Ага, вот, значит, какие мы из себя…» — Кувшинов чуть было не съехал с кресла под стол, однако не дал себе смалодушничать; вместо этого он смело глянул даме в глаза и включился в игру, решив тряхнуть стариной. Первым делом Илья Тимофеевич оценил пропорции. Пока он их оценивал, пропорции начали двигаться в его направлении. Илья Тимофеевич вжался в кресло. Не выдержав устремленного на него взгляда, вскочил, чуть было не свалив при этом кресло, как-то нервно моргнул, причем одним глазом — это его и сгубило!
— Что вы хотели… — Чиновник не договорил. Дамочка без спросу обошла спасительный стол. Два плотных образования уперлись ему в грудь.
— А вы как считаете? — медленно, одними губами проговорила дамочка.
Илья Тимофеевич схватился за рубаху, расстегнул еще одну пуговицу, в ужасе замер, испугавшись своего необдуманного действия и возможной ответной реакции, снова кинулся застегивать пуговицу… Выглядело все до безобразия глупо. Дамочка хмыкнула, оценивая масштабы нанесенного ею смущения. Чтобы не дать себя окончательно проглотить, Илья Тимофеевич прибег к последнему спасительному средству:
— У вас ровно две минуты! — гаркнул он.
— Ну зачем же так кричать? — Дамочка задышала ему куда-то в ухо. Кувшинов поморщился, протер платочком орган слуха: «Да чтоб вас! Взяли моду лезть в ухо!»
— А хотите… я останусь… у вас… вместо тети Клавы… Я же лучше тети Клавы, правда? — Дамочка вдруг прикусила нижнюю губу и, сменив фокус, закатила глаза — в этом была её ошибка, Кувшинов успел прийти в себя и овладеть ситуацией.
«Ага, держи карман шире! — Чиновник отскочил от хищницы, между ними снова было спасительное пространство. — Фу, какая! — про себя проговорил Кувшинов. — Уже успела разнюхать, что у меня работает тетя Клава. Кукла! Набитая тряпками или этим… как его… силиконом, такой только попадись — сожрет и не подавится! Ни ума, ни сердца! Какое там самопожертвование, служение идеалу, человеку, мужчине, в конце концов! Такой только заикнись, что она из ребра, она ж тебе этим самым ребром глазёнки и выковырнет!» — Всю эту тираду Кувшинов, конечно, ни за что на свете не позволил бы себе произнести вслух, однако, похоже, всё, только что прокрученное им в голове, каким-то образом отобразилось на лице — дамочка, оставив его, уселась на уютный, мягкий диванчик и… заплакала…
Ситуация была из критических, инициатива снова перешла на сторону противника. Кувшинов, как ужаленный, метался по кабинету, вычерчивая одну и ту же траекторию: от дивана к столу, от стола к дивану. Где-то в недрах ящика стола Кувшинов откопал бутылочку с зельем, приготовленным, кстати, той самой тетей Клашей, которую так вероломно хотела спихнуть с места самозванка. Несколько раз сбившись, чиновник наконец отсчитал сорок капель и чуть не силком заставил дамочку выпить зелье. Пока дамочка, давясь и всхлипывая, глотала, Кувшинов прикладывал к её голове смоченный в зелье платок. Нельзя сказать, что Кувшинову никогда не доводилось сталкиваться с подобными ситуациями, но к некоторым дамским фокусам привыкнуть невозможно. Ну, боялся он бабских слез, как огня!
— Это всё обман! Обман! — всхлипывала женщина.
— Что обман? — не понял Кувшинов.
— Все это… — Дама положила руки себе на талию, руки поползли вверх, Кувшинов успел быстренько отвести глаза. — А я так хочу счастья!.. Я же достойна счастья? А? — икнула дамочка.
Кувшинов не ответил, он, кажется, понял, куда она клонит, чисто по-человечески ее, конечно, было жаль (хотя как женщина — Кувшинов успел это констатировать — она так себе, не в его вкусе).
— Я думала, что с ними все в моей жизни переменится, — продолжала делиться наболевшим женщина. — А вышло вона как… только сплошные неудобства… только и думаешь, как бы они нечаянно не лопнули… я ведь даже на самолете теперь боюсь летать… вдруг что…
— Ну, это уж вы наговариваете, — показал свою осведомленность в вопросе Кувшинов. — Самолеты-то здесь при чем?! Сейчас производители такую гарантию дают, что с ними на чем хочешь летать можно… Хоть на Су-35-м. (Кувшинов, кажется, недавно что-то читал об этом в периодике.)
— А вы это точно знаете? — Дамочка недоверчиво посмотрела на Кувшинова.
— А вы, собственно говоря, зачем пожаловали? Желаете что-нибудь? — попытался перейти к делу он.
— Ах, да, — спохватилась дамочка. — Передайте им… мне бы хотелось, чтобы все это было естественным, все то же самое, но естественное! Сможете? — Дамочка с надеждой поглядела на Кувшинова.
— Ну, если вам этого не хватает…
Кувшинов пожал плечами, склонился над столом и записывал пожелание посетительницы (хотя до конца и не был уверен, располагали ли они на данный момент такими техническими возможностями, раньше советовали есть побольше капусты, но было ли это научно подтверждено?). Скрипя сердцем, чиновник пошел на некую сделку с совестью, уж очень боялся очередного слезного потока, а с другой стороны, почему сделку? Он человек маленький, зафиксировал — и следующий!
Дамочка хотела было еще что-то добавить, но Кувшинов её опередил:
— Следующий! — опять гаркнул он чуть не во всё горло. Дамочке ничего не осталось, как слезть с мягкого дивана и направиться к двери, волоча за собой запах чего-то цветочно-прелого. Последним, что увидел Кувшинов, были слегка надутые губки посетительницы. Кувшинов не стал принимать это на свой счет, еще непонятно, от чего они раздулись: от естественных причин или их накачали, как резиновые шины?
***
Не успел Илья Тимофеевич хлебануть из тети-Клашиного графинчика, дверь опять распахнулась — и на пороге вырос человек. Первое, что бросалось в глаза: костюм, ботинки, часы — всё безукоризненное. Кувшинов сразу понял, с кем имеет дело, и подскочил с места.
— Салют! — выпалил чиновник. Не то чтобы Илья Тимофеевич кого-то выделял или к кому-то был более расположен, конечно, нет, все для него были равны, просто рядом с деловым человеком и самому хочется подтянуться, расправить плечи, нацепить галстук и поскорее заняться делом. Кувшинов не был ни бездельником, ни разгильдяем, более того, возложенные на него обязанности выполнял рьяно, себя не жалея, как уже сказано выше, но, имея дело с подобной персоной, любой почувствует, что трохи, но не дотягивает. Вслед за слетевшим у него с языка приветствием Кувшинов, хорошо знакомый с правилами этикета, хотел было предложить посетителю стул, но тот уже вырос над столом и плюхнул прямо на его зеленое сукно дипломат. (Кстати, Кувшинов давно применял стул как тест на воспитанность и, к сожалению, должен был констатировать процветающее бескультурье: плюхались все без приглашения, а некоторые так еще и ногу могли задрать, ноготь поковырять.)
Кувшинов, сообразив, в чем дело, и глазом не повел. «Ага, — промелькнуло в голове старого служаки. — Мужик, конечно, такой, что подтяжки лопнут, пока до него дотянешься, но в некоторых местах мыслит стереотипически!»
Человек, тем временем совершенно не интересуясь тем, что о нем думает очередной букашечный чиновник, одним пальцем крутанул дипломат так, что он развернулся замочком к Кувшинову, и на замочек нажал. Крышка дипломата откинулась. Прямо перед Кувшиновом лежали тесно уложенные пачки купюр.
«Очередной подкуп, — констатировал Кувшинов. — Но масштабы впечатляют».
— Это не вам, — проговорил человек.
— Как не мне?! — удивился Илья Тимофеевич, но тут же спохватился, почувствовав, как весь от воротничка до макушки залился краской. Ему невыносимо было даже подумать, что кто-то будет считать, что он, кавалер орденов и вымпелов, может опуститься до такой низости, как выклянчивание взятки. Да они здесь вообще не для денег работают! «Вот народ, ничем его не проймешь, — с досадой, в том числе и на самого себя, подумал Кувшинов. — Вроде их там уже и прищучили, закон какой-то пропихнули, одного за другим в обезьянник кидают — и всё им нипочем! Видно, несколько поколений должно смениться, прежде чем взяточничество окончательно выветрится…»
Бизнесмен молчал, Илья Тимофеевич стоял в замешательстве и тоже молчал. «Боже мой, опять эта молчанка! Его дело — заявку принять, а не загадки гадать. Пришел — говори, зачем пожаловал, — и адью! Или как там говорят испанцы?» Бизнесмен начал буравить Кувшинова глазками, как будто стараясь его пронять или что-то ему сообщить.
— Молодой человек, вы лучше изъясняйтесь словами, так будет надежнее, — не выдержал Кувшинов. — А то вы что-нибудь не так наталепатничаете, а я что-нибудь не так докумекаю… а мне потом разгребай…
— Доку… мекаю?.. — заржал бизнесмен. — Да что у вас здесь за контора такая?..
Кувшинов побагровел, всё имело свои границы, работу свою он любил, все эти вымпелы, грамоты… и оскорблять кому бы то ни было Кувшинов себя не позволит. — Ближе к делу! — осмелел чиновник.
— К делу так к делу. — Человек подошел к дивану, плюхнулся на него и, закинув ногу на ногу, завис в приятной позе. — У вас курят? — Прежде чем Кувшинов успел ответить, бизнесмен чиркнул спичной по каблуку, на конце спички зашипел огонек. — Я, знаете ли, привык рассчитывать только на себя… С вашей конторой пока не имел чести быть знаком, поэтому простите уж, но решил себя обезопасить. Чтобы вы мне какую-нибудь туфту не всучили, я всё сам подготовил, всё сам, — засмеялся одними губами бизнесмен. — Да и репутация у вас, извините, подмоченная… Иной раз такое впихнете… у вас в закромах, что ли, тоже бывает лежалый товар…
Кувшинов начал хватать ртом воздух, хотел было перебить, оправдаться, обелить честь конторы, но бизнесмен, не обращая внимания на его излияния, провел горизонтальную линию в воздухе, почему-то как раз на уровне шеи Кувшинова. Глупость, конечно, — что ему, Кувшинову, мог сделать какой-то там бизнесменишка? Но Илье Тимофеевичу стало как-то не по себе.
— Да, да, — согласился сам не понимая с чем Кувшинов.
— Сейчас не об этом, — добродушно продолжил бизнесмен. — Вы… мне, — продолжил он с расстановкой, — этот самый чемоданчик… и передадите…
Кувшинов удивленно захлопал глазами. Конечно, в просьбе не было ничего удивительно, денег вообще просили часто, но здесь речь шла об именно своём, конкретном чемоданчике. «А, — смекнул Кувшинов, — передержать надо или припрятать, ну хитёр бобер… ну, что ж, просьба есть просьба, будем удовлетворять…» Илья Тимофеевич вздохнул, они всегда неохотно брались за исполнение подобных поручений, слишком много подводных камней: а вдруг курс скаканёт? Времена сейчас неспокойные, а случись деноминация, кризис или еще какая экономическая дребедень — и что тогда? Плакал чемоданчик, вернее, его номинальная стоимость. Да и потом, как ему передать этот чемоданчик? В лесу под елкой зарыть, что ли?
Бизнесмен как будто угадал мысли чиновника:
— Подкиньте, в конце концов, в такси, или что-нибудь в этом роде, — предложил он.
— Можно, — согласился Кувшинов, сетуя на себя за то, что сам об этом не додумался. Что ни говори, а у бизнесменов шарики вертятся, да и интуиция работает, наверно, уже рассчитал, что в ближайшее время никаких кризисов не предвидится.
— Ну, вот и славненько! — Бизнесмен поднялся с дивана, подошел к Кувшинову и, как мальчика, потрепал его по плечу. У Кувшинова пропал дар речи.
— Да, кстати, — уже направляясь к двери, бросил бизнесмен. — Одна пачка — вам… за услуги…
Илья Тимофеевич спохватился, хотел было возразить, сказать, что он получает хорошее жалование, но дверь за бизнесменом уже закрылась. Кувшинов, округлив глаза, выдохнул и схватился за графинчик, потом за стаканчик… Не успел он его опрокинуть, как внутри у него что-то засвербело — в Кувшинове проснулся коллекционер. Пользуясь тем, что он остался в кабинете один, Илья Тимофеевич лисой покрутился возле дипломата, взял в руки одну пачку. Ожидания чиновника оправдались: недавно один из посетителей ему напел, что вот-вот выйдет новая двухтысячная, вроде как за картинку уже и голосование прошло.
Дверь неожиданно дернулась, Кувшинов дернулся тоже, но на пороге оказалась всего лишь тетя Клава.
Громыхнув ведром, женщина по-хозяйски зашла в кабинет, поставила ведро под ноги и потянула носом воздух.
— Тьфу ты, — недовольно проговорила она. — Что ж у них, кроме «Жывышы» попрыскаться нечем? Уж третья за неделю… Льют на себя безо всякого соображения…
Тетя Клава не любила легкомысленного отношения к запахам, неожиданно она посыпала латинским терминами, в воздухе закружили мускусы, пачули, флер д’оранжи и даже бобровые струи, о существовании которых Кувшинов даже не подозревал. Все это, конечно, говорило о том, что тетя Клава в своей области являлась крупным специалистом, она тут же разложила витающий аромат на составляющие, привела несколько химических формул, сообщила, какие ноты верховодят, а которые стелются и будто подхалимничают, при этом она один раз воинственно грохнула шваброй, другой раз швабра юзом заходила по полу.
— Шлейфовые, — многозначительно пояснила уборщица. Кувшинов терпеливо слушал тети-Клавину лекцию. К своему увлечению тетя Клава относилась серьезно, что поделать, каждый у них развлекался как мог, кругом ведь была такая скукотища, мухи на лету дохнут…
Закончив лекцию, тетя Клава закрыла дверь на замок:
— Перерыв! — безапелляционно объявила она.
— Запыхался, соколик? — старушка зашаркала к столу, ласково глянула на Кувшинова и, как малого дитятю, погнала его на диван. — Иди, иди, лягай, отдыхни трошки…
Кувшинов послушно пошел к дивану, присел, поскорее сам расшнуровал ботинки, заметив, что тетя Клава чуть не кинулась к нему на подмогу. Что поделать, так уж у них заведено, каждый друг другу так и норовит сделать что-нибудь приятное…
— Отдыхни… — Хорошенько отжав тряпку, тетя Клава начала выгребать из-под стола сор.
— Ну, чтой? Много клянчили? — многозначительно осведомилась она. — И всё-то им мало! Все-то им не хватает! Загребущие! — У тети Клавы было свое отношение к просителям, как человек пожилой, много чего перевидавший, она, конечно, на него имела право. Кувшинов редко с ней спорил.
— А че просили-то? — полюбопытствовала женщина.
— Один лысину просил ликвидировать… к кому-то там сезону, — вытянувшись на диване, зевнул Кувшинов.
— А-а-а, — со знанием дела протянула уборщица. — Это что б в теятре роль позаковыристей заграбастать, в Гамлеты никак собралси, а може Жуаном? — засомневалась тетя Клава.
Кувшинов с удивлением поглядел на шуршащую возле него старушку.
— Ну, а эта? — Тетя Клава опять пощупала носом воздух. — Щучка! Небось на шею вешалась? — Старушка недовольно стукнула шваброй о ведро.
Конечно, о ревности и ни о чем таком и речи не могло быть (прежде всего, в силу огромной разницы в возрасте), но никто не мешал тете Клаве относиться к Кувшинову все равно что к родному сыну, а раз так, то она считала своим долгом отгонять от него всякую шелупонь! — Да разве б мы в молодости вот так вот на мужиков вешались! Тьфу ты! Ни стыда ни совести! Шалапутные! — У тети Клаши были свои понятия о чести, достоинстве и роли женщины в обществе. Конечно, они маненько отличались от того, что вокруг творилось, но старушка верила, что всё, что происходит сейчас, всего лишь временное помутнение и эволюция в конце концов всё расставит на свои места.
Вымыв полы в дальнем углу, тетя Клава, вертя пятой точкой, стала подбираться с другой стороны к столу. Лихо орудуя шваброй, она чуть было не снесла все еще лежащий на столе дипломат, который Кувшинов так и не успел убрать.
— Батюшки, саквояж-то какой! — Тетя Клава не удержалась, чтобы не погладить шершавой рукой бока дипломата. — Кожа крокодила, — со знанием дела сказала она. Дипломат действительно был крокодилий. Кувшинов, оказывается, и этого не заметил. — Это ж какое роскошество! — охнула тетя Клава. — Небось на поделку не одна зверюга пошла? Расточительно!
Илья Тимофеевич хотел было возразить, объяснить тете Клаве, что крокодил — рептилия крупная и с одного экземпляра можно три таких саквояжа состряпать, но не стал. Судя по охам, тетя Клава уже заглянула внутрь:
— Это кто ж с собой припёр? — строго спросила она Кувшинова, как будто бы он один был виноват во всем том, что выкидывают посетители. — Ох, глупые-е-е, глупые-е-е, — не дождавшись ответа, запричитала старушка. — Да неужто думают, что у нас тута лавка и за деньги что хошь купить можно?! Ума б себе прикупили… граммов двести…
Услышав последнюю фразу, Кувшинов догадался, что тетя Клава только из магазина, и действительно, оставив швабру, она спохватилась, порылась в переднике, зашуршала бумагой. До Кувшинова долетел нежный запах «докторской». Тетя Клава знала, чем угодить.
— Подкрепись трошки, — пригласила начальника старушка. Кувшинов поднялся с дивана и послушно пошел к столу. Через пару минут он сидел с набитым колбасой ртом, тетя Клава приземлилась рядышком и, подперев подбородок маленьким кулачком, рассуждала:
— И все-таки бестолковая у нас функция, разгонють нас скоро, — завела свою песню тетя Клава. Старушка, нужно сказать, заводила ее каждый раз во время обеденного перерыва (как будто специально подловив тот момент, когда Кувшинов ей возразить, если даже и захочет, не сможет). — Ой, глупые, глупые! — всплеснула ручками она и, увидев, что Кувшинов дожевывает кусок, быстренько подсунула ему еще один бутерброд. — Не верят ни во что, черти мохнатые, и желают ведь так, будто чой-то крадут! А другой раз такое нажелают… — Старушка округлила глазки и меленько, бисером захихикала. — И всё пальцем в небо! — Всласть нахихикавшись, старушка посерьезнела, снова напустила на себя важности. — Все ходють, ходють, а чевой ходить-то! — проворчала тетя Клава. — Терпежу нет! Сами не знают, чего хочуть! Распуляются!
Кувшинов покосился на тетю Клаву, такие она иногда выдавала перлы, будто и не уборщица вовсе.
Остаток перерыва прошел как обычно, Кувшинов дремал на диване, тетя Клава, домывая пол, заглянула в распластанные на столе ведомости. Столбики, линеечки, квартиры, машины, напротив каждой линеечки по ячеечкам аккуратно нацарапанные палочки. Внизу что-то выведено от руки, видно, попалось такое экстравагантное желание, что не умещалось в общую форму. Увидав садоводческий прибор с четырьмя рогами и сплошь испещренную напротив него линеечку, старушка прочла по складам:
— Ви-лы, — и вскинула удивленно бровь: — Это зачем еще? Сенокос, что ль?
— Какой там, — потянулся Кувшинов. — Это сарай такой… с видом на море… требуют, конечно, все Средиземное, губа не дура, но чаще всего удается уговорить… — Кувшинов проглотил последний кусок колбасы… — на водоем… поближе к месту жительства…
Перед тем как отжать тряпку, тетя Клава напоследок еще раз нырнула в ведомости, вытерла руку об халат и провела пальцем по последний строчке:
— Се-ли-кон-три-тон-ны, — тихонечко, чтобы не отвлекать начальника, прочла она. — Куды ж столько? — покачала головой уборщица.
— Так его ж… сейчас… куда только не суют, — перевернулся на другой бок Кувшинов, сквозь полуобеденную дрему назойливо пробивалась мысль о том, что их действительно скоро разгонят. Народу, конечно, тьма, но ведь через одного дуры набитые… или надутые… или… крокодилы… Права тетя… «Ну и пусть! — успокаивал себя Кувшинов. — Найду себе какую-нибудь непыльную работу, вон как тетя Клава, и буду потихонечку пенсионерить».
