Утро в компании «Футурити Ленд» начиналось, как обычно. Кто-то внизу чистил ботинки. Новый шведский агрегат только что установили, и к нему успела выстроиться очередь желающих привести в порядок обувь, погода на улице была швах! Весенняя, отвратительная. Кто-то прямо за рабочим столом пудрил нос. Кто-то, пробежавшись по инету и убедившись в том, что в радиусе десяти км все спокойно, менял обои на экране. Неспокойно было одному Селиванову, и неспокойно вдвойне от того, что Лев Андреевич пока не мог понять причину своего беспокойства. Мужчина подходил к этому состоянию и так и этак, пытался его анализировать, но ключик к себе, как он ни бился, пока найден не был.

Лев Андреевич тем не менее не сдавался. Пытался восстановить хронологию, вспомнить, с чего все началось, методично перебирая все события, произошедшие с ним за последнее время. Память у него была блестящая. Позавчера утром он, например, пришел на работу и имел двусмысленный и тем не менее кристально понятный для обоих разговор с Лакомкиной. Он помнил этот диалог слово в слово, во-первых, ему помогла уже упомянутая блестящая память, ну, а во-вторых, обидные слова, они, к сожалению, не так быстро выветриваются.

— А может? — именно так начал разговор Селиванов.

— Хм-хм, — это была Лакомкина.

— И все-таки?

— Хм-хм, — опять Лакомкина.

— Да я бы… — не оставлял попыток Селиванов.

— Ху-ху, — не понимала Лакомкина.

— Я могу… — расставил все точки над «i» мужчина.

— Хо-хо, — опять увильнула Лакомкина.

— Жаль! — Лев Андреевич не передать словами, как жалел о том, что все сорвалось и что он так неаккуратно себя обнаружил. Но слово — не воробей.

Какая бы глубокая ни была душевная рана, это все-таки не Марианская впадина. Раны со временем затягиваются, психические механизмы на редкость ловко устроены… Мужчина действительно довольно быстро оправился, к обеду того же дня он уже развеялся и даже шутил с коллегами. Теперь же непонятное состояние снова к нему вернулось.

Придя утром на службу, Лев Андреевич зарылся в работу, получил задание от руководства. Это сыграло на руку: любой мало-мальски неравнодушный к себе человек знает, что лучшее средство отвлечься от проблемы — переключиться… А лучший способ переключиться — уйти с головой в работу. Однако быть постоянно зарытым в дела служебные невозможно, время от времени Лев Андреевич выныривал и шел в кофе-зону взбодриться. В этой самой зоне редко случается, чтобы человек остался один, на кого-нибудь да нарвешься.

Подставив чашку под кофейную струю, Лев Андреевич ощутил рядом присутствие другого человека и понял, что на одной Лакомкиной свет клином не сошелся.

— Я бы… — проговорил, не узнавая свой голос, мужчина.

— Я бы тоже, — отозвался голос.

— Где бы… — разгоряченный первым успехом продолжил мужчина.

— В любом месте, где могут встретиться два сердца…

Лев Андреевич удивленно заморгал.

Пока мужчина моргал, раздалась следующая фраза:

— 3.50. Устроит?

Тут бы Льву Андреевичу поскорее принять условие, но черт знает почему он замешкался, сбило с толку его это «3.50». Что оно значило? Время? А может, тариф за услуги?

Голос истолковал это молчание превратно.

— Как хотите, я могу предложить Лодыжкину, он мне два дня прохода не дает.

Когда Лев Андреевич обернулся, никого рядом уже не было, в чашке оседала пенка кофе. Обидно было даже не от того, что так по-глупому опять все сорвалось, обидно было, что ему предпочли Лодыжкина. Лодыжкин в сравнении с ним был просто пингвин — нерасторопный, скучный, пугливый. В компании показать себя не умел, на мозговых штурмах идеи выдавал самые вялые и неперспективные. Никто в конторе не смог бы припомнить такого случая, чтобы Лодыжкин развернулся, метнул икру, побуянил… Смущало и то, что мужчина буквально всего боялся: вылетевшей из бутылки пробки, потому что она могла залепить ему в глаз или лоб; пролетающей мимо осы, потому что у него была аллергия; лифтов, лестниц, окон — потому что они могли ему нечаянно что-нибудь прищемить.

Очень даже понятно, почему Льву Андреевичу было обидно.

Но судьба не оставляет ищущих. В тот же вечер в раздевалке, у шкафа, в тот самый момент, когда Лев Андреевич собирался домой, рядом с ним выросла фигура. Фигура порылась в коллекции верхней одежды и наконец вытащила свое пальто и длинно глянула на Льва Андреевича. Селиванов, уже наученный, тут же ухватился за новую возможность, не в его положении было пренебрегать.

— Позвольте? — Мужчина элегантно взял в руки чужое пальто и накинул его на роскошные плечи.

— Благодарю! — Роскошные плечи шелохнулись, руки стали шарить в лабиринтах рукавов и наконец попали туда, куда следует.

Лев Андреевич позволил себе расправить на чужом пальто воротник из искусственного опоссума и даже нечаянно его погладить. Все это было сделано с таким достоинством, так элегантно, что вряд ли можно было бы обвинить мужчину даже в навязчивости. Но, с другой стороны, намерения Льва Андреевича могли остаться неясными только совсем уж бесчувственному индюку.

Алексей Иванович, которому только что помогли надеть пальто, был мужчина понятливый, он тут же смекнул, куда клонит коллега, помог в свою очередь влезть в пальто уже Льву Андреевичу и даже застегнул на нем пуговицы. Однако, застегнув верхнюю пуговицу, тут же поскорее стал все расстегивать, Льву Андреевичу стало трудно дышать. За всеми этими застегиваниями-расстегиваниями мужчины нечаянно глянули друг на друга так, что у обоих внутри все аж затрусилось…

Неизвестно, чем бы все закончилось, если бы их не спугнула вошедшая в гардероб Лакомкина.

Мужчины отпрянули друг от друга, Алексей Иванович даже вспыхнул. Но как бы не вовремя ни появилась Лакомкина, между мужчинами уже успело что-то проскочить, они как будто даже о чем-то успели условиться, причем не сказав друг другу ни слова. Вполне возможно, учитывая возможности невербальной коммуникации: глаза в глаза, губы гузкой, наворачивание пряди на ухо… И это далеко не полный перечень возможностей.

Итак, негласный уговор между мужчинами, казалось бы, состоялся, но, как только он глянул на Лакомкину, предыдущее наваждение разбилось словно хрустальный шар. Во всяком случае, у Льва Андреевича. Он теперь не так восторженно смотрел на разгоряченного Алексея Ивановича, не видел ничего особенно трепетного в застегивании друг другу пуговиц, более того, ему казалось, что строить отношения с мужчиной — это все равно что выходить на улицу, надев на обе ноги левый ботинок — идти вроде можно, но не очень удобно. Неожиданно появившаяся и так же быстро исчезнувшая Лакомкина представилась ему теперь именно недостающим правым ботинком, а все произошедшее с Алексеем Ивановичем — недоразумением.

Лев Андреевич, не проронив ни слова, подхватил зонтик и удалился из раздевалки, надеясь, что завязавшиеся с коллегой отношения как-нибудь сами рассосутся. Выйдя на улицу, он хотел было рвануть за женщиной, но ее будто корова слизала.

На улице накрапывал дождик. Лев Андреевич углубился в застегнутое Алексеем Ивановичем пальто, раскрыл зонтик и тихонечко побрел вдоль улицы. Все, что происходило с ним при появлении Лакомкиной, и особенно теперь, когда она исчезла, ни в какие ворота не лезло. Хотелось объять необъятное, парить, левитировать, на ум приходили фразы, сопряженные с этим процессом: окрылен, весь мир переверну, звезду с неба достану, раковину со дна морского на блюдечке с голубой каемочкой, втрескался по уши… О-БАЛ-ДЕЛ… И это далеко не все, что творилось в душе у Льва Андреевича.

Селиванов был взрослый мужчина и понимал, что весь этот дым и аллегория не имели ничего общего с устаканившейся практикой.

На практике все давно происходило по стандартной, обкатанной схеме, никаких там патриархальных «вась-вась», «нюх-нюх». Встречаются два одиночества, в сжатые сроки налаживается контакт, «псык-псык» в баночку — и дрожащая жидкость отсылается по известному адресу. В тот же день или днем позже — ответ, резусы, факторы, гены дают отмашку и — Йо-хо-хо!!! — можно создавать семью!

Льву Андреевичу же хотелось теперь совсем другого. Хотелось заботиться друг о друге. Читать мысли. Заглядывать в глаза. И даже хандрить, когда другого нет рядом.

Бог его знает, что с ним такое приключилось этой весной.

Может, так отразился на нем март, а может быть, имели место более глубинные процессы, и теперь, шлепая под дождем, мужчина думал уже не о том, как бы от всего этого избавиться, ведь даже в учебниках написано, что все это нецелесообразно, не нужно, неоправданно… а наоборот, он задумался о том, как бы сделать так, чтобы не растерять зародившееся в душе дребезжание и… что бы такое придумать, чтобы завибрировала и Лакомкина…

— А что если по старинке? — закрыл зонтик Лев Андреевич, дождик закончился. — Подкатить к ней с цветами, да такими, чтоб она обалдела, обложить со всех сторон подарками, и она уже пятнадцать раз на все согласится, а ты как будто не слышишь, вроде как глухой, и все продолжаешь её завоевывать, и все тебе мало! Хочешь ее еще раскочегарить!! И вот в тот момент, когда, казалось бы, все должно свершиться и Лакомкина чуть не ставит ультиматум… Ты уезжаешь! На другой континент! Она бьется, ругается, но вскоре успокаивается и начинает ждать!

На самолетах она не летает — ее тошнит, на кораблях еще хуже, и только и остается ждать, когда обстоятельства вас снова соединят. Пока она тебя ждет она, конечно, ни на кого больше не смотрит. К ней за это время успевают подкатить и пронырливый Илья Аркадьевич с колечком, и надоедливый Максим Петрович с конфеткой, и даже Альберт Иосифович с мурлыкающими словами, а она все — «нет и нет»! Потому что верная! А ты сидишь на соседнем континенте и никому не говоришь, что обстоятельства уже давно разрешились и тебе можно возвращаться, и билет хоть на пароход, хоть на самолет, хоть на поезд на воздушной подушке — на что хочешь можно приобрести, но нет! тебе мало! тебе хочется еще хоть на чуточку оттянуть момент встречи. Хоть капельку помурыжить некую особу, но больше всего хочется потомиться самому, и тогда ты выходишь на побережье в задумчивости…

Только старый, седой океан тебя и понимает. И ты ходишь, ходишь и ходишь по берегу, так что некоторые начинают беспокоиться, но тебе не до этих праздных зевак, ты знаешь, что там, за 3820 с лишком морских миль, на берегу Неаполитанского залива, тебя сидит и ждет русалка Лакомкина.

— Э-э-э-у-у-у!!! — Резкий, сердитый окрик отвлек Льва Андреевич от его фантазий.

Мужчина в недоумении глянул на выскочившего из подворотни кота, кот рванул вперед, впереди сплелись в душещипательный контур два ободранных хвоста.

С ближайшей помойки донеслись восторженные звуки серенады.