Ночь. Фонаря нет. Аптеки тоже. В квартире ему неоткуда взяться, он на улице, но для того, чтобы его увидеть, нужно подойди к окну. Нина приоткрыла один глаз, левый, голова ее утопала в подушке. Гена стоял посреди комнаты, его темный силуэт слабо вырисовывался на стене, женщине показалось, что он к ней приглядывается, и она, на всякий случай, зажмурилась и лежала некоторое время не шелохнувшись, только прислушиваясь к шорохам. Гена не шевелился тоже.

— Нин, Нина-а-а, — тихо протянул Гена. — Ты спишь? Спишь, Нин?

«Нет, ушла к партизанам». — Женщина сдержала смешок. И смех и грех, а что она, собственно, должна делать в три часа ночи в собственной постели?

— Спит, — сам себе тихо сказал Гена и подошел к окну.

Нина по шагам догадалась, что муж стоит у окна и смотрит на улицу. Она распахнула глаза, дала им привыкнуть к темноте и стала рассматривать мужа. Внешне Гена сильно изменился, особенно его движения. Нина сказала бы, что из них ушла прыть, но, другой стороны, у кого она не уйдет, когда уже за шестой десяток. Некоторым, конечно, и в столь почтенном возрасте удается себя сохранить, но это смотря какой образ жизни вел человек до этого. У них с мужем последние тридцать лет год шел за три.

Гена постоял у окна, убедился, что фонарь на месте, и направился к двери, шел не на ощупь, а довольно уверенно, да и маршрут был привычный, по шагам выверенный. Мужчина еще не вышел из комнаты, а Нина уже точно знала, что произойдет дальше. Сейчас Гена неслышно пройдет в прихожую, подойдет к ее висящей на крюке сумке, осторожно ее снимет, пойдет с добычей на кухню, там сядет на табуретку, откроет сумку и вытащит кошелек. Нина зашевелила губами, подсчитывая примерную сумму, которую приготовила для мужа: тысячи полторы у нее было и она добавила еще три, так что улов у Гены за ночь будет приличный. Выгребет не всё до копейки, у любого Робин Гуда есть кодекс чести, одну бумажечку обязательно вернет обратно в кошелек. Маршрут из кухни в комнату пройдет быстрее, по дороге повесит сумку опять на крюк и вернется к ней под одеяло.

Все именно так и произошло. Шмыгнув под одеяло, Гена снова тихонечко спросил:

— Нин, спишь?

Нина и на этот раз не отозвалась, Гена заснул сном праведника.

Распластавшись, Нина тоже заснула и спала так же крепко, как ее муж. Снился ей Марк Данилыч. Доктор даже во сне был улыбчив, приятен, щеголеват и, как и наяву, щекотал всех подряд своим очарованием, искрометным юмором и красноречием. Женщина, заинтригованная такой выскакивающей через край харизмой, протянула руку, чтобы его пощупать, но Марк Данилыч не дался. Забываться не следует. Наяву доктор держал себя точно так же — как бы близко к себе ни подпускал, дистанцию держал. Нине как женщине, пусть и не очень молодой, это нравилось, таким в её понимании и должен быть настоящий мужчина и доктор.

***

Утро в семействе Труневых прошло приятно. Из ванны доносился веселый плеск воды. Басисто лилась песня. Гена брился. Готовил себя к встрече нового дня. Благодаря стараниям все того же Марка Данилыча подобная картина была давно не редкость.

«А что потом? — Нина все еще не покидала ложе. — А потом суп с котом! — одернула сама себя женщина. — Будто ни о чем хорошем подумать нельзя!» От мыслей ее отвлек вышедший из ванной благоухающий муж.

— Нин, а нам нужно что-нибудь подкупить?

— Ну, конечно! — оживилась Нина. Впереди были целых десять дней праздников.

— Ну так собирайся, что развалилась? — пропыхтел чуть смущенный Геннадий.

Нина, как молодка, выскочила из-под одеяла, нахачапурила чупчик, и Труневы отправились в поход. В супермаркете одна за другой появлялись в тележке банки, баночки, пакеты, коробочки. На четыре тысячи сильно не разгуляешься, но на несколько дней обеспечить себя продуктами можно. Гена расплатился, вложились тютелька в тютельку в добытую Геной ночью сумму. Сумки можно было довезти до машины на тележке, но Гена будто нарочно обвешался ими со всех сторон и поплыл бонвиваном к машине.

Нина налегке засеменила рядом, краем глаза наблюдая за мужем. Ей показалось, что у Гены даже щеки надулись — так ему было приятно переть на себе продукты, за которые он сам только что расплатился. Вокруг в предпраздничной лихорадке сновали люди. Нина, глядя на толчею, почувствовала, как внутри потеплело — все женщины с мужьями и она со своим, тоже готовятся к празднику. Ну как тут снова не вспомнить Марка Данилыча!

Доктора Нине порекомендовала одна знакомая, Нина как человек, чего только не перепробовавший, решила попробовать и новую методу. Подкупил Марк Данилыч и тем, что не обещал, как другие, золотые горы, за свои услуги брал сумму чисто символическую, по сути, оплатить нужно было только обследование. Для Труневых, давно живущих только на зарплату Нины, денежный вопрос был не пустячный. Приятно было и то, что доктор в них был так же заинтересован, как и они в нем. Они у него были кем-то вроде экспериментальных, доктору требовались добровольцы для обкатки новой методики.

На момент встречи с профессором Нина чего только не перепробовала: в клинику Гену на полгода сдавала, ампулу вшивала, организм какими только способами не прочищала, к бабке возила и даже по американскому методу по воскресеньям лечила. Хотя, честно говоря, в последний метод она не сильно верила, не по нутру это русскому человеку — выворачивать душу перед анонимными незнакомцами. Каждый подход давал результат, но, к сожалению, не устойчивый.

К Марку Данилычу Нина сначала наведалась сама. Доктор подробно спросил про родственников, наследственность оказалась отягощённая: у Гены пили все, непьющей оказалась только троюродная тетка по материнской линии, которая жила в Евпатории и с ними не зналась. Глянув на анализы, доктор объяснил, что хромал какой-то ген и была дефектная хромосома — Нина это и без доктора знала, столько лет бок о бок с мужем прожила. Но, оказывается, не в одних генах было дело. От внешних факторов тоже зависело многое, обстоятельства могут сложиться так, что хочешь — не хочешь, а рука сама потянется. У Нины поначалу это вызвало недоумение: Как же так, на некоторых людей порой такое горе сваливается, врагу не пожелаешь, но они же как-то держатся, не теряют достоинство, отчего же напасть эта привязалась к ее Гене?! С Геннадием ведь, тьфу-тьфу-тьфу, особых несчастий не приключалось. Кроме этого, конечно…

Доктор, не особенно вдаваясь в подробности, объяснил всё так: действительно, каждому может достаться пинок или оплеуха. И тут главное даже не событие как таковое, а реакция человека на это событие!

Один — встанет, отряхнется и дальше пойдет, а может, и сам ка-а-ак вмажет!!!

Другой — только плюнет и разотрет! И все ему индифферентно. Замечательно устойчивая психика!

А третий — плюнь, дунь на него, он так и останется сидеть на обочине, как цветок незабудка, потому что нежный…

Марк Данилыч затронул еще какие-то психические механизмы, наслоения, корреляции, все тот же нависший над каждым наследственный фактор, но Нина уже ухватилась за услышанное и вывернула всё по-своему: Геннадий пьет, потому что совестливый, не может смириться с окружающей действительностью.

Выслушав высказанное умозаключение, доктор глянул на женщину не то что криво, а как-то с сожалением, как иногда смотрел на своих пациентов. Разубеждать женщину ни в чем не стал. Однако отметил, что плевком для Гены могла стать потеря работы и сейчас в нем нужно поддержать образ добытчика. Любыми способами.

Пришлось пойти на ухищрения. Первые транши Нина подкидывала Гене сама, тащила его в магазин, Генка, ничего не понимая, находил в кошельке деньги и, довольный, расплачивался. Со временем, войдя во вкус, Гена сам потихонечку стал тырить из Нининого кошелька. Нина как заново на белый свет народилась. Жить стало спокойнее, ни дебошей, ни скандалов, всё чинно-благородно. Денег не прибавилось, но и не убавилось. Гена еще ни разу не позволил себе оступиться… Все пускалось на хозяйство, и в хозяйстве было прибавление — муж!

Нина пыталась параллельно искать Гене работу, но времена, как назло, наступили кризисные, работодатели обнаглели, хотели всё, желательно за три копейки, и чтоб еще на дуде умели играть. У Гены подобной квалификации не было.

Время от времени Нина наведывалась к Марку Данилычу, докладывалась о том, как у них идут дела. Остальных в свои семейные дела и методы женщина не посвящала, очень боясь сглазить.