ПРОЛОГ

Ранним утром 5 июля 1484 года парижане спешили к воротам Сен-Дени, через которые Карл VIII должен был въехать в ожидавшую его столицу.

Главное — успеть занять место поудобней, откуда можно будет рассмотреть молодого короля и его невесту. И не беда, если ждать придётся долго, событие того стоило: не каждый день Париж становился свидетелем торжественного въезда недавно коронованного монарха. По давней традиции голова Карла Валуа была увенчана золотой короной в Реймсе, но грандиозные празднества были приготовлены именно здесь, в Париже.

По распоряжению магистрата улицы очистили от мусора, фасады домов украсили яркими полотнищами и коврами, а мостовую посыпали свежей травой и цветами. На площадях по пути следования королевского кортежа установили накрытые вышитыми скатертями столы с обильным угощением.

Королевский прево и нотабли с раннего утра собрались у ворот Сен-Дени, ожидая чести сопровождать короля к собору Нотр Дам, где молодой монарх пообещает епископу Парижа оберегать вольности Церкви.

На протяжении всей улицы Сен-Дени, ведшей от одноимённых ворот к центру города, стояла плотная стена народа. Первые лучшие места, разумеется, заняли купцы и главы ремесленных цехов. Люду помельче пришлось довольствоваться задними рядами, но и там шла отчаянная борьба за право стоять поближе.

По заполненным теснившимся народом улицам ловко сновали продавцы разных яств, расхваливая свой товар, — ближайшие дни сулили им хорошие барыши. В общем, Париж с нетерпением предвкушал давно невиданные торжества.

Наконец залпы пушек на городской стене возвестили о вступлении Карла VIII в столицу. В тот же миг триста птиц, выпущенные из клеток птицеловами с Нового моста, взметнулись в небо. Многотысячная толпа восторженно приветствовала короля, заглушая своим криком звон колоколов.

Впереди королевского кортежа шло двенадцать трубачей и множество музыкантов в одинаковых одеждах цвета морской волны. Павлиньи перья, приколотые к их шляпам золотыми пряжками, весело вздрагивали при каждом шаге.

Карл ехал на поджаром белом жеребце, покрытом голубой шёлковой попоной с вышитыми на ней золотыми королевскими лилиями. На щеках короля, ещё не знавших бритвы цирюльника, играл румянец — приём, оказанный ему горожанами, очень польстил молодому монарху. За ним следовала старшая сестра, Мадам Анна де Боже и её муж — глава Регентского совета, но всему Парижу было известно, что в действительности регентом королевства была Мадам.

Вслед за Анной де Боже взору парижан предстали богатые носилки Маргариты Австрийской. Шёлковая занавеска была приподнята, давая возможность полюбоваться невестой короля. Правда, невесте было всего лишь три года, но какое это имеет значение, если у неё такие восхитительные синие глаза и прекрасные тёмные локоны.

С наступлением темноты городские кварталы осветились множеством факелов, в распахнутых окнах домов зажглись светильники и фонари. Народ, охваченный лихорадкой безудержного веселья, танцевал вокруг пылающих на площадях костров и пил впрок за здоровье щедрого монарха — по распоряжению Карла VIII вино раздавалось всем желающим.

В епископском квартале острова Сите веселились, как и во всём Париже, а то и больше, поскольку рядом с северной башней Нотр Дам и улицей Глатиньи размещались «весёлые» дома вперемешку с тавернами и гостиницами сомнительной репутации.

Матье де Нель с трудом лавировал в толпе, запрудившей узкую улицу. Шум стоял невообразимый: смех, крики, звук рожков и труб сливались в оглушительную какофонию. Проходя мимо кабачка «Толстуха Марго», он имел несчастье привлечь к себе внимание девицы для утех. Несмотря на праздник, царивший в городе, ей, похоже, в этот день не везло.

— Соглашайтесь, святой отец, я дорого не беру, — не отставала девица, цепко ухватясь за полу его рясы.

Он с досадой поморщился и бросил ей монетку.

— Пойди, поищи удачу в другом месте.

— Что это вы мне как нищенке бросаете жалкие гроши! — Взвилась девица, но монетку всё же спрятала в декольте. — Я приличная девушка, а не какая-то там грязная потаскушка!

— Пошла прочь! Ты пьяна! — он резко оттолкнул проститутку. Толпа с радостным криком подхватила её, увлекая в свои недра.

Наконец показались очертания приорства Сен-Дени-де-ла-Шартр — ему непостижимым образом удалось пристроиться между Нотр Дам и Большим мостом. Здесь было не так многолюдно и менее шумно.

У самых ворот приорства лежал малый, очевидно, хвативший лишку. Его фетровая шляпа с длинным пером валялась тут же, втоптанная в пыль. Матье де Нель равнодушно переступил через распростёртое на земле тело и громко постучал.

В окошечке блеснули настороженные глаза привратника.

— Ах, это вы, брат Матье.

Лязгнул засов и ворота распахнулись.

— Помогите, святые отцы, — послышался слабый голос лежавшего на земле человека.

— Чем же мы можем помочь тебе, сын мой? — ответил привратник. — Утренняя прохлада протрезвит тебя, а с трезвостью придёт и облегчение.

— Я не пьян, святой отец, — простонал человек, тщетно стараясь принять вертикальное положение. — То есть да, я, конечно, выпил, но не столько, чтоб замертво свалиться на городской улице.

Матье де Нель взял из рук привратника факел и посветил им в лицо незнакомца.

— Постой-ка, я, кажется, тебя знаю. Вот только не могу припомнить, где я мог тебя видеть.

— На рыночной площади, святой отец. Мы давали там представления последние три недели. Я жонглёр, — пояснил малый, с трудом поднимаясь на ноги. — Послушайте, святые отцы, не могли бы вы приютить меня на несколько дней в своей обители?

Монахи понимающе переглянулись: по давней традиции преследуемый мог получить убежище в монастыре или церкви, и преступники довольно часто прибегали к этой уловке.

— Клянусь вам, святые отцы, тут нет никакого подвоха, — стал уверять жонглёр. — Понимаете, меня послали отнести деньги в таверну «Синий вепрь», но я успел добежать только до этого места, когда из темноты выскочили трое, а может и четверо, я не разобрал хорошенько, и принялись меня бить. Я оборонялся, как мог, и верьте мне, святые отцы, я знаю, как это делать, но… В общем, кожаный мешочек исчез, а я получил напоследок удар по голове такой силы, что…

Жонглёр не успел закончить свой рассказ, как из-за угла показался патруль сержантов из Шатле . Освещая дорогу факелами, они направлялись к приорству Сен-Дени-де-ла-Шартр. За ними следовали зеваки — столкновения людей короля и монахов на радость горожанам нередко заканчивались доброй дюжиной тумаков.

— У меня есть приказ арестовать жонглёра по прозвищу Зубоскал, — заявил предводитель сержантов. В руке он сжимал секиру — отличительный знак полицейского из Шатле.

Жонглёр сдавленно охнул и вжался в стену.

— Вот как? Боюсь, господин сержант, у вас ничего не получится, — ответил Матье де Нель, закрывая собой дрожавшего как в лихорадке жонглёра.

— Что вы! — вытаращил глаза привратник. — Это же люди королевского прево!

— Именно поэтому мы откликнемся на просьбу жонглёра.

— Одумайтесь, брат Матье, — не унимался привратник, — этот малый наверняка совершил нечто тяжкое, иначе сержанты не стали бы разыскивать его в такой день. В любом случае, подобное самоуправство не понравится нашему приору.

— Послушайте, святые отцы, — вмешался сержант. — После того, как я вам всё объясню, уверен, вы сами захотите отдать преступника в руки королевского правосудия.

Услышав последние слова, Матье де Нель саркастически хмыкнул.

— Этим вечером мэтр Нику, проживавший по улице Кенкампуа, был найден зарезанным в собственном доме, — вёл далее сержант, обращаясь главным образом к привратнику. — Свидетели утверждают, что преступление совершил вот этот человек, — он указал секирой на жонглёра.

— Я так и знал, — выдохнул привратник. — Господин сержант, хватайте его!

— Стойте! — крикнул Матье де Нель. Сержанты, подавшись было в сторону жонглёра, повиновались его властному голосу и замерли на месте. — Этот человек попросил убежище в приорстве Сен-Дени-де-ла-Шартр. И клянусь всеми святыми, он его получит!

С этими словами он схватил несчастного за шиворот и втолкнул его во двор. Привратник захлебнулся от негодования, но Матье де Нель резко осадил его:

— Помолчите, брат Тибо. Я сам всё улажу с господином приором, — он повернулся к возмущённому сержанту. — Сударь, хорошо ли в день королевского праздника хватать людей по ложному доносу?

— Я выполняю свой долг, — по-петушиному вскинул голову сержант.

— Вот-вот, а долг каждого доброго христианина — проявлять милосердие к ближнему, — едко заметил Матье де Нель, захлопывая ворота.

Сержантам ничего не оставалось как не солоно хлебавши покинуть квартал, где королевское правосудие было ограничено властью епископа. Не меньшее разочарование испытали и зеваки — потасовки, на которую они рассчитывали, не получилось, уж слишком быстро сдались сержанты.

Кто-то из пьяной толпы обозвал полицейских трусами, за что тут же был схвачен и, невзирая на сопротивление, уведён в королевскую тюрьму.

— Почему вы воспротивились аресту? — зашипел привратник, запирая тяжёлой щеколдой ворота. — Если этот жонглёр убийца…

— Не думаю, — прервал его Матье де Нель. — Разве вам не показалось странным, что сержанты направились прямиком сюда, будто заранее знали, где искать убийцу? Если не ошибаюсь, улица Кенкампуа находится довольно далеко отсюда.

— Тому должно быть какое-то простое объяснение, — продолжал упорствовать привратник.

— Разумеется. Его оклеветали — вот вам моё объяснение, — Матье де Нель повернулся в сторону жонглёра, нервно теребившего перо на своей шляпе: некогда достойное украшение петушиного хвоста имело теперь облезлый вид. — Но дабы не нарушать покой приорства Сен-Дени-де-ла-Шартр, в котором я всего лишь гость, я сейчас же уведу этого человека.

— Возможно, вы и правы, — пошёл на попятную привратник, явно обрадовавшись последним словам. — В конце концов, то, что сержанты сразу явились сюда, выглядит действительно подозрительно, но и вы должны меня понять. Вам-то что, вы на днях покинете Париж, а я…

— Да, да я вас отлично понимаю, — перебил его Матье де Нель. — Давайте лучше посмотрим, свободна ли улица. Чем быстрее мы покинем стены этой достойной обители, тем вам будет спокойней.

Ранним утром следующего дня им удалось без большого риска выехать из Парижа через ворота Сен-Жак. Сложности начались в Орлеане. Франсуа де Брилляк, епископ Орлеанский, возмутился поступком любимого племянника до такой степени, что пригрозил отправить строптивца назад в аббатство. Матье выдержал не одну схватку с дядей, прежде чем тот уступил и согласился спрятать беглого жонглёра в одном из орлеанских монастырей, где тот спустя год принял постриг.

 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Ризничий  аббатства Святого Аполлинария уныло стоял посреди монастырского сада, вдыхая по-осеннему терпкий запах спелых яблок, сухой травы и мяты. Он вполуха слушал сбивчивую речь брата Жиля и рассеянно следил за жуком, который полз по шероховатому стволу ближайшей яблони. Жук упорно преодолевал бороздку за бороздкой, спешил по каким-то своим очень важным делам, и ризничий ему отчаянно завидовал. У него тоже было срочное дело, но приходилось томиться в обществе брата Жиля, время от времени кивать головой, издавать звуки, свидетельствующие о том, что он внимательно слушает и разделяет чаяния собеседника.

— Вот поэтому, брат Антуан, я и решил обратиться к вам за помощью. Как видите, наша обитель только выиграет, а расходов будет совсем немного.

Лекарь по обязанности, а по призванию души страстный садовод и травник, брат Жиль надеялся при содействии ризничего убедить аббата выделить деньги на закупку розовых кустов, а если повезёт, то и на жасминовые саженцы.

Несмотря на конец сентября, солнце было ещё по-летнему тёплым. Его лучи приятно грели между лопаток и брат Антуан боролся с желанием вздремнуть, часто моргая так и норовившими закрыться глазами. День у него не задался, это было так же очевидно, как и то, что он понапрасну теряет время — он был совершенно равнодушен и к розам и к жасмину.

А вот увиденный сон заронил в душу тревогу и, пытаясь истолковать его, ризничий едва не опоздал к Утрене. В довершение ко всему не удалось вовремя улизнуть и вот теперь он вынужден сносить разглагольствования брата Жиля вместо того, чтобы решать терзавшую его дилемму.

Брат Антуан покосился на лекаря. Тот вошел в раж, размахивая руками, следовательно, замолчит ещё не скоро. Ризничий обреченно вздохнул — в грехе суесловия брату Жилю не было равных во всей обители.

Избавление к нему пришло совершенно неожиданно: в огород, который граничил с садом, забрела коза и принялась ощипывать любовно выпестованные лекарем грядки. Потрясенный увиденным, брат Жиль застыл с открытым ртом, и ризничий, не долго думая, воспользовался наступившей паузой. Он торопливо пообещал замолвить слово перед аббатом и, сославшись на неотложное дело, двинулся прочь.

Освободившись от лекаря, он тут же погрузился в собственные тревожные мысли и едва не попал под колеса, ехавшей мимо телеги.

Во время сбора винограда с раннего утра и до того момента как солнце начинало клониться к западу, на внешнем дворе аббатства царил несусветный хаос. Поднимая клубы пыли, от давильни к воротам неслись пустые телеги, крестьяне громко спорили с прижимистым келарем за каждый причитавшийся им денье, ослы ревели под тяжестью корзин с виноградом, словом, благочиние напрочь покидало монастырские стены.

Но братия переносила временные неудобства воистину с христианским смирением, если не сказать с едва скрываемой радостью, как впрочем, и любые перемены в однообразии монастырской жизни. Даже самые ревностные исполнители устава, вроде ризничего, сдерживали неудовольствие, в конце концов вино — непременный атрибут церковной службы, да и монашеская трапеза без вина не трапеза вовсе.

Брат Антуан — сторонник чистоты и порядка — тщательно отряхнул припорошенную пылью рясу, отпустил нелестное замечание вслед удалявшейся телеге и двинулся дальше. Он как раз поравнялся с монастырской гостиницей, когда со стороны амбара донесся шум и, о ужас, смех! И не какой-нибудь, подавляемый усилием воли смешок, а самый настоящий здоровый и раскатистый смех!

Он ускорил шаги, обогнул конюшню и направился к амбару, откуда послышался новый взрыв хохота. Ризничий зажал уши руками — нельзя же одобрять подобное бесчинство! Между тем пункт 55 устава, который обязан чтить всякий монах, запрещает часто и громко смеяться.

Немыслимо! Что подумает святой Аполлинарий?! Хорошо еще, что он, брат Антуан, стал свидетелем сего безобразия. Уж он-то побеспокоится о суровом наказании для святотатцев.

Ризничий осторожно выглянул из-за угла и оцепенел от нежданно открывшейся картины. Перед распахнутым настежь амбаром на пожухлой траве развалились — он быстро подсчитал — семь монахов. И, конечно, среди них был пономарь — бездельник и пустобрех.

Брат Антуан схватился за сердце. Семеро трутней бьют баклуши и веселятся в часы работы! Куда смотрит приор? Только и умеет, что гнусавить по утрам устав, а кто будет следить за его соблюдением? Что если святой Аполлинарий разгневается и покарает обитель?

Он с опаской поднял глаза вверх. По синему небу мирно плыли молочной белизны облака. Брат Антуан прочитал краткую молитву и прислушался к разговору. В следующее же мгновение он лишился дара речи.

— А вот теперь, братья, я вам кое-что расскажу.

— Ну-ка, ну-ка, послушаем пономаря.

— Если снова о пирушке в деревенской харчевне…

— Что с того? Лучше послушать еще раз брата Жана, чем зануду приора. А уж если история будет касаться дамы, то…

Пономарь, круглолицый здоровяк, самодовольно ухмыльнулся и подтвердил:

— Да, речь пойдет о молодой даме. Прошу внимания, братья, а кто грамотен, пусть записывает. На сей раз я преподам вам несколько заповедей о том, как можно скоро соблазнить целомудренную девицу.

Слушатели одобрительно загудели — брат Жан имел славу непревзойденного рассказчика. В его устах даже самые тривиальные события превращались в захватывающие дух истории, скрашивая монотонную жизнь братии.

— Так вот. Много лет тому назад случилось мне давать уроки одному мальцу…

Внезапно рыжий монах вскочил на ноги.

— Постойте, брат Жан, не начинайте без меня. Я мигом, только амбар запру.

Остальные монахи недовольно зашумели.

— Вечно вы, брат Гийом, суетитесь не к месту.

— И то правда, после запрете.

Пономарь нетерпеливо поднял вверх руку с толстыми короткими пальцами, призывая к тишине. Брат Гийом вернулся на свое место, монахи расселись полукругом и превратились вслух.

— Итак, братья, как я уже сказал, случилось мне учить грамоте одного мальца, — брат Жан полуприкрыл глаза, погружаясь в воспоминания. — Отец его был известный в Туре купец. Не жаден, назначил мне хорошую плату за уроки, но часто дома не бывал. А вот жена его — скряга — так и норовила за малейшую оплошность из причитавшейся мне платы высчитать. То я на прошлой неделе, говорит, опоздал два дня кряду, то третьего дня раньше закончил урок, то еще чего-нибудь придумает. В общем, изводила меня старая курица, жизни не давала. Но я нашел способ поквитаться с ней. Дело в том, что кроме сына, была у них еще дочь, — брат Жан поморщился и покрутил в воздухе короткопалой пятерней. — Так себе девица, ничего особенного, знавал я и получше. Она как раз в возраст вошла, округлости, где надо, ну точно, как у нашей козы Бланш…

В этом месте пономарь вынужден был прервать изложение обещанных «заповедей»: ризничий покинул свое укрытие и медленно приближался к амбару. Выражение его изможденного частыми постами лица не оставляло сомнений — провинившихся монахов ожидали крупные неприятности.

— Вот значит как! Прекрасно, нечего сказать. Жаль, конечно, огорчать господина аббата, но другого выхода нет. Я лично потребую самого сурового наказания для вас, — брат Антуан обвел хмурым взглядом вытянувшихся в струнку монахов. — Что ж вы стоите, будто истуканы? Принимайтесь за работу!

Монахи поспешили ретироваться, вполголоса переговариваясь.

— У, наушник аббатов, теперь точно донесет, — прошептал брат Тома.

— Может, остынет? — не очень уверенно предположил рыжий Гийом.

— Как же, остынет он. Видали, как у него уши покраснели? Чуть не лопнул от злости ризничий. Эх, сидеть нам теперь неделю на воде и хлебе. И это еще в лучшем случае.

— А вы, брат Тома, и впрямь думаете, что ризничий доносит настоятелю?

Брат Тома остановился и боязливо огляделся по сторонам, сердце в его тощей груди учащенно забилось. Но никого поблизости не было, сновавшие по хозяйственному двору крестьяне, разумеется, не в счет. А ризничий — гроза рядовых монахов — чинно сворачивал в сторону храма.

Брат Тома проводил его прямую, словно доска, фигуру неприязненным взглядом. Стервятник, подлинный стервятник в монашеской рясе!

Ризничего он боялся до дрожи в коленях, до замирания сердца в тощей груди. Да и как не бояться, когда по его милости бедный брат Тома три раза попадал в карцер, не считая менее суровых наказаний. И хоть бы было за что, а то ведь — и это самое обидное — а мелкие оплошности, которых с кем не бывает! Но ризничий — подлинный стервятник — взъелся на брата Тома и не знал снисхождения.

— Он или кто другой, да только точно доносчик среди нас есть, — заявил брат Тома, выпучив круглые глаза.

— Узнать бы кто, да проучить, как следует! — воскликнул брат Гийом, ударяя кулаком о ладонь. Он хотел тут же предложить на выбор пару подходящих способов, но в этот момент мимо них прошел пономарь. Брат Гийом подскочил к нему, легонько толкнул в бок острым локтем и подмигнул.

— За вами, брат Жан, теперь должок.

— Какой-такой должок? — наигранно удивился пономарь.

Брат Гийом хихикнул.

— Да историю вашу, ризничий ведь на самом интересном месте прервал.

Пономарь прибавил шагу, бросив через плечо:

— А ничего интересного дальше и не было. Да и вообще, сочинил я все это, братья, забудьте.

— Чего это он? — спросил брат Тома, удивленно глядя в широкую спину брата Жана.

— Должно быть, испугался обещанного ризничим наказания, — осклабился брат Гийом, провожая пономаря хитрым взглядом.

— Фу, какая ерунда. Ну, посадят на хлеб с водой. Неприятно, конечно, да, в общем, невелика беда.

— Для вас может и невелика, брат Тома, а для пономаря нашего, видать, целое бедствие, — загадочно ответил брат Гийом и, склонившись к самому уху собеседника, зашептал. — Намедни проходил я мимо его кельи после Всенощной, слышу — шорох. Я, значит, на пол опустился, чтоб в щелку заглянуть, чем это наш брат Жан занимается в такое время, подозрительно все это мне показалось. Знаете ведь какие нынче времена!

Брат Тома затаил дыхание. В его круглых птичьих глазах читалось жадное любопытство.

— И что же вы увидели, брат Гийом?

— К сожалению, ничего, но зато мой нос, брат Тома, мой нос уловил некие аппетитные ароматы, которые просачивались из кельи нашего Златоуста. Знаете, что это было?

— Ну, не томите, брат Гийом, вечно вы туману напускаете.

— Мясо! Жареное мясо! — провозгласил рыжий Гийом. — Готов поклясться мощами святого Аполлинария, что это была сочная грудинка. И заметьте, в постный день. Каково?

— Не может быть!

Брат Тома был потрясен. Перед его мысленным взором проплыл, щекоча ноздри и наполняя рот слюной, аппетитный кусок жареного мяса. Он помотал головой, прогоняя бесовское видение.

— Не может быть! — повторил брат Тома, сглатывая слюну.

— Поверьте, все так и было, — заверил его брат Гийом. — А теперь представьте, после жареного мяса неделю на хлебе и воде, в посте и молитвах. Конечно, наш пономарь готов, ради ублажения своего необъятного чрева, лишить нас продолжения начатой истории, которая сулила, самые что ни на есть, пикантные подробности?

Брат Тома недовольно фыркнул. Далась же брату Гийому эта пикантная история! Куда важнее открыть источник ароматной грудинки, чем слушать о какой-то там соблазненной девице.

— Но откуда же он достает мясо? — спросил брат Тома. Новость целиком пленила его воображение, заставив позабыть даже о стервятнике ризничем.

— Это можно разузнать.

— И вы знаете способ, брат Гийом?

Рыжий Гийом бросил вороватый взгляд по сторонам:

— Он прост: нужно проследить за пономарем, поймать его за этим недостойным монаха занятием, и, угрожая разоблачением, заставить с нами поделиться.

— Хорошо придумано, — одобрил брат Тома, снова улавливая аппетитный дух жареного мяса среди множества разнообразных запахов, витавших по утрам на хозяйственном дворе. — Когда начнем?

— Да вот с сегодняшней ночи и начнем. Сегодня — я, а завтра — вы.

— Согласен.

 

ГЛАВА ВТОРАЯ

Ризничий, все еще пылая справедливым гневом, вошел в храм через открытый северный портал, и непроизвольно зажмурился. После яркого солнечного света старая романская базилика казалась погруженной в могильную тьму. Скудный свет проникал лишь через вытянутые вверх арочные окна, однако тут же упирался в монументальные колонны нефа. Не желая так просто сдаваться, солнечные лучи скользили по шершавому камню вниз, но, прежде чем успевали достичь пола, окончательно проигрывали схватку.

Устроенный за алтарем цветной витраж — единственное готическое преобразование — так же мало способствовал освещению, как и узкие оконные проемы. В храме было сумрачно и зябко даже в самый жаркий летний день.

По мнению ризничего аббату давно следовало подумать о перестройке храма, а не довольствоваться мелким ремонтом. Только настоятель не спешил, отговариваясь скудными доходами обители. Как бы не так! На пристройку нового крыла для покоев аббата деньги нашлись, и не малые, между прочим, деньги.

Увы! Падок оказался отец-настоятель на тленное богатство и суетную славу.

Святой Аполлинарий, когда в последний раз явился брату Антуану во сне, так и сказал: «Не хороший дух в моей обители, но посредством тебя я очищу ее от фарисейской закваски».

Ощущая себя едва ли не ветхозаветным пророком, ризничий с той ночи непрестанно размышлял, кого имел ввиду святой Аполлинарий, говоря о фарисейской закваске. Может, пономаря?

Вот уж сущее наказание для обители! А сцена, свидетелем которой ему только что довелось стать, лишнее тому доказательство.

Пономарь раздражал ризничего буквально всем: лоснящимся лицом, громким голосом, грубоватой веселостью, но главное — он никогда не трепетал перед братом Антуаном, даже в те времена, когда аббат еще не выделял его из среды прочих монахов. И вот ведь в чем несправедливость: ему все всегда сходило с рук!

Подойдя к ризнице, брат Антуан внимательно осмотрел замок, прежде чем отпереть дверь, — ничего подозрительного. И все же дверь — это единственная возможность проникнуть внутрь, ибо окна настолько узки, что даже ребенок не сможет в них пролезть.

Брат Антуан осторожно повернул ключ, толкнул, тихо скрипнувшую дверь, и обвел ризницу придирчивым взглядом. Сжимая в руке светильник, он медленно обошел свои владения, заглядывая во все углы. Ничего не изменилось с тех пор, как он накануне вечером заходил сюда в последний раз. Вот только запах…

Брат Антуан был абсолютно уверен — вчера этого запаха не было, вернее это был даже не запах, а самое настоящее зловоние. Он повертел головой во все стороны, при этом шумно втягивая воздух, дабы определить, откуда тянет смрадом.

«Ага, — подумал он. — Кажется из того угла. Удивительно, как эти твари сюда пробираются!»

Ризничий поставил светильник на пол рядом с похожим на гроб сундуком, откинул крышку и поморщился. Так и есть! Мерзкая тварь издохла среди старых, побитых молью стихарей, которые он из-за своей бережливости никак не решался выбросить — вдруг на что-нибудь пригодятся. Переворошив груду ветхого тряпья, он, наконец, извлек за хвост дохлую мышь и, брезгливо морщась, выбросил ее в узкий оконный проем.

Снова обойдя ризницу, брат Антуан похвалил себя за образцовый порядок. Праздничное облачение, ковчеги для святых мощей, богослужебная утварь для ежедневного пользования, сундуки с ценной посудой и светильниками — все было на своих местах. И тем не менее…

Он присел у ящика, в который складывали старые сосуды и все чем давно уже не пользовались. Аккуратно выложил его содержимое на каменный пол, пересчитал для верности и стиснул зубы.

Впервые в жизни брат Антуан пожалел о своей любви к чистоте и порядку. Если бы он, скажем, ленился вытирать пыль, то не терялся бы сейчас в догадках, а, вполне возможно, имел бы на руках изобличающие доказательства. Делать нечего, придется рассказать аббату, но сначала он все-таки посоветуется с камерарием .

Брат Антуан отыскал камерария в сокровищнице — большой комнате с двумя забранными мелкой решеткой окнами. Здесь хранились самые ценные реликвии — берцовая кость, два зуба и полуистлевший пояс святого Аполлинария, — а также монастырская казна и несколько сундуков с архивом: реестрами приходов и расходов и прочими деловыми документами аббатства.

Камерарий копошился в одном из них, сосредоточенно перебирая свитки. Приход ризничего остался им незамеченным.

— Брат Жильбер, — позвал ризничий, — очень хорошо, что я застал вас одного, — он опустился на скамью, предварительно проведя по ней рукой, и остался доволен — ни одной пылинки!

Камерарий неловко повернулся, ударившись головой о крышку сундука.

Это был еще довольно молодой монах с приятным лицом и кротким взглядом. изничему импонировали его сдержанные манеры и спокойная рассудительность. Два года назад он поддержал кандидатуру брата Жильбера на место камерария, хотя этой должности домогались многие, ибо она давала определенную власть, возможность состоять в монастырском совете, но главное — распоряжаться казной аббатства.

— Ах, это вы, брат Антуан, — отозвался камерарий. — Я не слышал, как вы вошли. Что-то случилось?

— Мне нужно с вами посоветоваться, брат Жильбер, — ризничий поскреб щетину на впалой щеке. — Видите ли, я в большом смятении. Кабы дело касалось меня лично, то я предпочел бы понести убыток, нежели посеять подозрения среди братии. Но речь идет о сокровищах, принадлежащих Святому Аполлинарию.

Камерарий аккуратно положил в сундук пергаментный свиток, который держал до этого в руках, закрыл крышку и сел сверху.

— Я, так понимаю, из ризницы снова что-то пропало, — скорее констатировал, чем спросил камерарий.

Брат Антуан кивнул.

— Так, ничего значительного: старый бронзовый светильник и кадильница. Мы-то ими и не пользовались давно. Но это ведь не оправдание!

— Разумеется, — согласился камерарий. — А вы хорошо искали? Возможно, один из помощников переложил их без вашего ведома?

— Что вы, брат Жильбер! — ризничий в испуге отшатнулся и замахал руками. — Можно ли этим криворуким заботу о священных сосудах доверить! Сам, все сам, из года в год, посему-то знаю точно, что и где у меня лежит. Все согласно переписи, которую я собственноручно обновляю каждый год.

— Да, ваш порядок в делах мне хорошо известен. Значит, ошибки быть не может, следовательно…

— Следовательно, среди братии опять завелся вор, — голос ризничего задрожал.

— Может, кто-то из новициев ? — предположил брат Жильбер.

— Не думаю. Светильник и кадильница старые, кто о них знать мог, кроме своих. Да и замок мы сменили в прошлом году. Ну, после той истории с канделябрами, помните? — и, не дожидаясь ответа, ризничий перешел к главному. — Вот я и хотел с вами посоветоваться, брат Жильбер, говорить о пропаже отцу-настоятелю или повременить?

— Мне кажется, лучше повременить, — ответил после недолгого размышления камерарий, — а вы тем временем хорошенько еще раз все проверьте. Хватит с нас и прошлогоднего случая, не так ли?

— Вы правы, да и нехорошо сразу с двумя жалобами к господину аббату обращаться.

— А у вас есть и другие жалобы? — удивился камерарий.

— Как не быть! — ризничий поджал тонкие бескровные губы. — Порядка в обители мало, вот братия и распустилась, а никому, похоже, до этого и дела нет. Возьмем, к примеру, сегодняшний случай, — и брат Антуан передал разговор, только что подслушанный им на хозяйственном дворе, не преминув сгустить краски.

Камерарий слушал и его приятное лицо все более мрачнело.

— Стало быть, пономарь хотел рассказать о том, что произошло с ним когда-то в Туре? — уточнил брат Жильбер. — Вы не ошибаетесь?

— Так он сам сказал, — подтвердил ризничий.

— Чепуха! Разве пономарь из Тура? Я никогда его там не встречал. Это одна из его «историек», которые он рассказывает ради дешевой славы, м неожиданно вспылил камерарий, но, взяв себя в руки, спокойно добавил. — Однако вы правы, подобные упражнения в красноречии разлагают братию. Безусловно, и рассказчик и слушатели достойны наказания.

Тонкие губы ризничего дрогнули — брат Антуан, как и подобает благочестивому монаху, позволял себе улыбаться скупо и редко.

— Я рад, что вы тоже так думаете, брат Жильбер, — он поднялся и направился к выходу, но у самых дверей остановился. — Кстати, вы знаете, что господин аббат к вечеру должен вернуться?

— О, да. Приор уже успел поделиться со мной дурными предчувствиями, — камерарий подавил улыбку. м Впрочем, его беспокойство, скорее всего, оправданно, поскольку отец-настоятель возвращается раньше времени.

Ризничий покинул архив удовлетворенным. Правильно он поступил, обратившись за советом к камерарию. Воистину добрый советчик брат Жильбер — умен, сдержан и благоразумен. Такому бы обитель возглавить, хороший бы получился из него аббат.

 

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Отец-настоятель, сославшись на дорожную усталость, велел накрыть ужин в своих покоях. Как правило, это означало, что трапезу с ним разделит брат Арман — незаменимый помощник и правая рука.

Покои аббата Симона располагались отдельно от монашеских келий и состояли из трех, соединенных между собой комнат. Первая, самая большая, лужила гостиной, а зачастую и столовой, вторая — спальней, в третьей же был устроен кабинет, которым аббат пользовался крайне редко, но обязательно показывал важным гостям.

Когда он был избран настоятелем аббатства святого Аполлинария, то первым делом занялся обустройством своих апартаментов. Его предшественник мало заботился о комфорте и величии пастыря, считая простоту и доступность главными добродетелями. Аббат Симон имел иной взгляд и на добродетели и на величие, посему велел надстроить второй этаж над западной галереей с отдельным входом и цветными витражами в окнах.

Первоначальные расчеты оказались неверными — расходы на строительство личных покоев настоятеля превзошли все ожидания. В результате внутреннее убранство обновить почти не удалось и аббату Симону пришлось довольствоваться мебелью, которая досталась ему в наследство от добродетельного предшественника. Вначале он утешал себя тем, что эти неудобства временны, а после того, как приблизил к себе брата Армана, и вовсе забыл о прежних планах, отдавшись во власть новых замыслов.

Новоявленный любимец обладал неоспоримыми достоинствами: у него была светлая голова, трезвый ум и непревзойденное чутье, если дело касалось материальной выгоды. Брат Арман же в покоях отца-настоятеля чувствовал себя вольготно с тех самых пор, как понял: аббат подвержен приступам смятения и в критическую минуту склонен переложить бремя принятия решений именно на него. Такое положение вещей Армана вполне устраивало — он знал, как обернуть его к своей пользе.

Сын обедневшего шевалье, он рано осознал: его единственный путь в жизни — духовная карьера. Не имея влиятельных покровителей, ему приходилось рассчитывать исключительно на себя. К счастью, он не был щепетилен, зато дерзок и целеустремлен. Мягкотелость и нерешительность он презирал, однако, как в случае с аббатом, готов был их терпеть, ради намеченной цели.

За окнами вечерело, в углах гостиной сгущались черные тени. Дневной свет угасал, уступая место ранним осенним сумеркам. Чернильные тени выползали из углов, растекались в стороны, сливались в одно кольцо и медленно подбирались к центру комнаты, где стоял, покрытый белой скатертью стол с канделябром на три свечи.

Вокруг него бесшумно сновал похожий на призрак монах-прислужник. Блюда, подаваемые им, источали аппетитные ароматы и радовали глаз своим обилием — аббат Симон имел собственное представление о монашеском самоотречении.

Слух о его возвращении застиг повара врасплох. Он сорвал голос, подгоняя нерасторопных помощников, но успел-таки вовремя приготовить любимые блюда его высокопреподобия: суп с клецками, сваренными в молоке, жареных рябчиков, а к ним пикантный соус и миндальные трубочки с кремом.

Отец-настоятель ел много и рассеянно слушал рассказ брата Армана о том, что произошло в обители за время его отсутствия. На его крупном носу с фиолетовыми прожилками блестели мелкие капельки пота — сладкое итальянское вино лучше всего разогревало кровь. Во всяком случае, так утверждал один медицинский трактат, прочитанный аббатом Симоном пару лет назад.

— Похоже, ваше высокопреподобие, поездка в Орлеан не слишком удалась? Вы как будто расстроены? — спросил брат Арман, когда монах-прислужник, подав на десерт миндальные кремовые трубочки, наконец, удалился.

Аббат с наслаждением попробовал пирожное — ничто, даже скверное расположение духа, не могло повлиять на его аппетит, и только после этого, утирая рот льняной салфеткой, ответил:

— Через три дня в нашу обитель приедет визитатор.

— Пф! И это вас так разволновало? — брат Арман не мог скрыть удивления. — Организуем прием Его Преосвященству по всем правилам и…

Настоятель не дал ему закончить:

— Видите ли, на этот раз приедет не монсеньор епископ, а его викарий .

Фаворит, потянувшись было за кувшином вина, замер и выпрямился:

— Вот как? И кто же это?

— Матье де Нель, племянник Его Преосвященства.

— Ну, значит, организуем прием ему, — брат Арман расслабился, налил себе вина и поудобней устроился в кресле. — Думаю, вкусы племянника и дяди не слишком отличаются. Не понимаю, почему вы так растревожились. В прошлую визитацию, если не ошибаюсь, мы…

— Что вы помните о процессе герцога Алансонского? — внезапно перебил аббат. — Он состоялся восемь лет назад.

Брат Арман растерянно моргнул.

Отец-настоятель, удовлетворенный его смущением, запил пирожное вином. Вот так-то лучше! Не следует позволять монаху говорить со своим аббатом снисходительно, даже если этот монах пользуется особым расположением.

— Если не ошибаюсь, речь шла о планах герцога бежать в Бретань, — ответил наконец фаворит, — но, помилуйте, какое это имеет отношение…

— Вы нетерпеливы, — укорил его настоятель. — Дело в том, что Матье де Нель вместе с герцогом Алансонским был обвинен в предательстве, а вам известно, что это означает.

— Угу, — кивнул фаворит, — плаху.

— Да, плаху и конфискацию всего, — подтвердил настоятель, беря из вазы очередную миндальную трубочку. — Покойный король Людовик жестоко карал всех, кто был уличен в сношениях с его врагами, а особенно тех, кому он прежде доверял, м аббат вытер салфеткой крем с губ, налил в кубок вина и не спеша продолжил. — К де Нелю король питал особое расположение: говорят, тот был остер на язык, умен и смел. Однако королевская благосклонность не уберегла сего остряка от смертного приговора. Впрочем, ему удалось каким-то образом выкрутиться. Ходят слухи, и я им верю, будто наш епископ основательно облегчил свою казну ради спасения племянника.

— Стало быть, Его Преосвященству не чуждо христианское сострадание, — брат Арман криво усмехнулся. — А может этот де Нель действительно был невиновен?

— Это не имеет значения, — аббат вытер пальцы, бросил измятую салфетку на стол и откинул голову на спинку кресла. — В любом случае король его не простил, он лишь заменил казнь насильственным пострижением.

— Представляю, каково ему пришлось, — вздохнул брат Арман.

— Не слишком предавайтесь жалости, — недовольно засопел отец-настоятель. — Наш епископ не оставил племянника без покровительства: определил его в одно из Орлеанских аббатств, а после смерти короля устроил при своем дворе, разрешив пользоваться своим мирским именем. И вот теперь этот бывший придворный щеголь и умник стал викарием Его Преосвященства!

— Да-а, мечтательно протянул брат Арман, — вот, что значит быть племянником монсеньора епископа.

Аббат Симон нахмурился — беспечность фаворита вызывала досаду, и все же он, обуздав раздражение, продолжил.

— Так вот, сей племянник к концу нынешней недели будет здесь, поэтому нам необходимо предпринять некоторые шаги, — настоятель хрустнул суставами пальцев. — Впрочем, вы и сами понимаете, что я имею ввиду.

Наступило недолгое молчание.

— Все-таки, мне кажется, что тревоги ваши напрасны, — фаворит поднялся и прошелся по комнате, энергично растирая кисти рук — вечера уже были довольно прохладными. — Если то, что вы рассказали о де Неле, правда, то беспокоиться не о чем. Разве бывший придворный щеголь может быть опасен?

— Хорошо бы так, и, тем не менее, я прошу вас объяснить пономарю ситуацию, брат Жан бывает слишком самонадеян.

— Кстати! — Арман прекратил расхаживать и снова опустился в кресло напротив отца-настоятеля. В мерцающем свете канделябра лицо его было красиво той поразительной, почти совершенной красотой, которой талантливые скульпторы наделяют лица ангелов.

Аббат насупился. Хорош собой Арман, ничего не скажешь, и не просто хорош, а вызывающе красив, будто… падший ангел. По спине настоятеля пробежал холодок, он взял со стола кубок с вином и сделал несколько глотков: вино, как обычно, подействовало быстро, согревая и успокаивая.

— Я давно хотел вам заметить, — говорил между тем фаворит, перегнувшись к аббату через стол и уперев ладони о столешницу, — что пономарь стал непозволительно заносчив. Представьте, он смеет лично принимать решения! Вы слишком ему потакаете, а теперь, когда дело наше хорошо отлажено, его помощь становится обузой.

— Да-да, вы мне говорили, — нетерпеливо отмахнулся отец-настоятель, м бещаю, что мы все это обсудим, но после визитации. До визитации нельзя портить отношения с братом Жаном, поэтому, прошу вас, говорите с ним как можно деликатней, — попросил аббат, делая ударение на последнем слове.

Арман открыл рот, чтобы возразить, но передумал, состроил кислую мину и поднял вверх ладони в знак подчинения воле настоятеля.

К концу следующего дня слух о приезде визитатора распространился по аббатству Святого Аполлинария, породив двоякие толки. С одной стороны, родство визитатора с епископом настораживало и популярности ему не добавляло, а с другой, история с насильственным пострижением вызвала живой интерес и обросла целым роем домыслов.

***

Солнце стояло высоко — самое время приступить к трапезе. Жакоб выложил на чистое полотенце белый хлеб, жареного каплуна, сыр и деревянную флягу, обтянутую дорогой красной кожей. На его аккуратно выстриженной тонзуре плясал солнечный зайчик, пробивавшийся через пожелтевшую, но все еще густую листву раскидистого дуба.

Поблескивая в косых солнечных лучах, в воздухе летала паутина, где-то совсем рядом трещала сорока, пахло увядающей листвой и созревшим терном.

— Вот, святой отец, все готово, — Жакоб довольно оглядел импровизированный стол.

Матье де Нель, викарий епископа Орлеанского, возблагодарил Господа в краткой молитве, и они принялись за еду.

— Эй, Буцефал! — позвал Жакоб осла, роясь в дорожном мешке. — Иди-ка, друг, я дам тебе твою любимую ржаную корочку.

Осел, щипавший травку на лесной опушке, не заставил просить себя дважды. Он подошел, вытянул влажные губы и взял с ладони хозяина протянутый кусочек хлеба. Матье де Нель едва заметно улыбнулся.

— Я давно хотел тебя спросить, Жакоб, почему ты дал своему ослу столь необычное имя?

— Ну как же, святой отец! Вы мне сами подали мысль, — последовал простодушный ответ.

— Неужели? — поперхнулся Матье де Нель и закашлялся.

Жакоб постучал его по спине, заодно сунул ослу вторую корочку и совершенно серьезно стал объяснять.

— Конечно, вы мне не прямо так подсказали, но все же ваши рассказы об Александре Великом и его верном Буцефале, накрепко засели в моей памяти. К тому же, мой осел так же, как и Буцефал древнего грека, поначалу боялся своей собственной тени.

— Да, но у Александра был конь, — заметил пораженный викарий, — поэтому, не кажется ли тебе, дорогой Жакоб, что дать это имя ослу, с твоей стороны было несколько претенциозно?

На лице Жакоба появилось плутовское выражение.

— Так и я ведь не царь эллинов.

Матье де Нель хмыкнул и отпил из фляги.

— Кстати, почему ты отказался от щедрого предложения Его Преосвященства и не выбрал себе мула из его конюшни?

— Ну, нет уж, я своего Буцефала не променяю даже на арабского скакуна, — Жакоб любовно почесал осла за ухом. Буцефал перестал жевать и с благодарностью посмотрел на хозяина карими влажными глазами.

— Отчего же?

— У нас с ним одна душа на двоих и мы понимаем друг друга с полувзгляда, — ответил Жакоб, скаля зубы. — А помните, святой отец, как он однажды хотел меня сбросить в реку?

— Отлично помню, и жаль, что это ему не удалось, — засмеялся викарий, допивая вино. — Ты прав, Жакоб, у вас с ослом и впрямь есть нечто общее. Должен признать, ты остался таким же прохвостом, каким был в то время, когда я подобрал тебя на парижской улице. Монашеский устав и тот не смог изменить тебя за эти годы.

— Не понимаю, святой отец, к чему это вы, — обиделся Жакоб. Он не любил — и викарию это было прекрасно известно — даже самых невинных упоминаний о Париже. Никакие сокровища на свете не смогут соблазнить его снова оказаться внутри городских стен, да что там стен, он не согласится приблизиться к Парижу даже на три лье.

— Ну, ладно-ладно, давай собираться в путь. До аббатства Святого Аполлинария осталось несколько часов неторопливой езды, — викарий поднялся. — Мы должны приехать туда засветло, в противном случае нам придется заночевать в лесу, а в этих краях полно волков.

— Не нравятся мне эти визитации, — проворчал Жакоб, укладывая остатки провизии в мешок.

— Вот как? Позволь узнать, почему?

— А то вы не знаете, святой отец, как монахи этого не любят. Живут себе тихо-мирно. Вдруг, нате вам, приезжаем мы — и конец спокойной жизни.

Матье де Нель, скрестив руки на груди, рислонился спиной к дереву, наблюдая за суетливыми сборами Жакоба.

— То есть, тебя беспокоит нелюбовь монахов к визитатору?

— А то! В Шампани, как я слышал, одного епископа забросали камнями монахи его же диоцеза . Едва ноги унес бедняга.

— Паршивые овцы есть в любом стаде. Но, Жакоб, согласись, все-таки визитации служат благим целям.

— Благим целям? Ха! Это, каким же? — удивился Жакоб, отвязывая лошадь викария.

— Они помогают вовремя исправлять нарушения и очищать Церковь от скверны, м назидательно ответил Матье де Нель, прилагая немалые усилия, чтобы в голосе не было и тени иронии. Во-первых, викарий епископа не может себе позволить отзываться о Церкви в таком духе, тем более в разговоре с простым монахом; а во-вторых, природная язвительность однажды чуть не стоила ему головы — об этом он помнил очень хорошо.

— Всей жизни не хватит, чтоб ее очистить, — пробурчал себе под нос Жакоб, но так чтобы викарий слышал.

— Упомянутый же тобой случай, действительно имел место, однако он скорее прискорбное исключение, чем правило, м не удержавшись, весело закончил Матье де Нель, пропуская мимо ушей последнюю реплику Жакоба.

— Но Его Преосвященство вот уж третью визитацию поручает вам, — не унимался тот. — С чего бы это? Пусть сам бы и ездил.

Матье де Нель легко вскочил на коня.

— Мой дядя, как тебе известно, уже немолод и я готов оказать ему столь пустячную услугу. Но главное, каждое аббатство располагает немалой библиотекой, а книги — единственное утешение, оставшееся мне в жизни. Так что давай лучше поскорее тронемся в путь.

— Ха! — подпрыгнул Жакоб, ударяя себя по бокам. — Вот так бы сразу и сказали, мол, охота мне покопаться в пыльных манускриптах, оттого и ездим, а то придумали тоже: «очищать Церковь от скверны».

— Довольно, Жакоб, — строго прервал его викарий. — Тебе не мешало бы поразмышлять над такой христианской добродетелью как смирение.

— Как вам будет угодно, святой отец, — проворчал Жакоб, влезая на осла.

 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Слабый свет, от горевшего в изголовье светильника, просачивался сквозь опущенный шёлковый полог кровати.

Привилегия аббата ложиться спать при свете распространилась и на визитатора, а вот в братских кельях ночное освещение было строжайше запрещено. Но, как известно, всякий запрет лишь усиливает желание его нарушить, поэтому огрызки сальных свечей или плошки с плавающим в масле фитилем можно было обнаружить в любой келье.

Накануне Матье де Нель с Жакобом подъехали к аббатству Святого Аполлинария, когда солнце уже клонилось к западу. Опираясь на потемневшие от времени и грязи палки, с котомкой на тощем плече и флягой, в которой булькала вода, набранная этим утром в ближайшей реке, к монастырю стекались нищие. Они занимали места согласно только им известной иерархии, обустраивались на ночлег, чтобы завтра утром не пропустить час раздачи милостыни.

Час, когда сладостно скрипнут ржавые петли монастырских ворот и покажется суровый брат-елемозинарий, заправляющий раздачей подаяния. Его молчаливые помощники выставят за ворота корзины серых лепешек и чан с луковицами, и нищие с воплем «милости, святые отцы!» бросятся, отталкивая друг друга, к воротам аббатства.

Покрикивая, а в иных случаях, и раздавая затрещины, брат-елемозинарий принудит убогую братию выстроиться в некое подобие очереди и только после этого позволит приступить к раздаче милостыни.

— Иди с Богом! — равнодушно обронит заученную фразу монах, всучив в дрожащие от нетерпения руки скудное подаяние.

Время от времени монахи пытались соблазнить нищих более сытным прокормом в обмен хоть на какую-нибудь работу, но все их усилия оказывались тщетными. Те, потрясая гноящимися язвами, а для пущей наглядности, демонстрируя реальные и мнимые уродства, отказывались работать, напоминали святым отцам о христианском милосердии, и продолжали довольствоваться объедками монашеской трапезы, нещадно вырывая друг у друга куски посытнее.

В воротах аббатства Святого Аполлинария, осел Жакоба, вдруг заупрямился, отказываясь войти. Как пошутил потом викарий, Буцефал, очевидно, забыл о своем благородном имени, роднившем его с лошадью великого грека. Конь же визитатора, гнедой красавец из конюшни Его Преосвященства, презрительно фыркнул, и гордо прошествовал мимо продолжавшего упираться осла.

Глупая сцена затягивалась. Жакоб израсходовал весь запас приличествующих месту увещеваний, на которые Буцефал не обратил абсолютно никакого внимания.

Нищие бросили ловить блох в своих заскорузлых от грязи и пота отрепьях. Оскалив гнилые зубы, они с интересом следили за безуспешными попытками Жакоба заставить осла войти в монастырские ворота. Он, то грозился задать Буцефалу трепку, то ласково ему обещал целый мешок ржаных корочек — все впустую. Ситуацию спас привратник аббатства, предложив заняться упрямцем.

В этот самый момент на дороге, ведущей от церкви к воротам, показался отец-настоятель в сопровождении нескольких монахов.

Аббат Симон был само внимание и предупредительность. После легкого ужина и вечерней службы он лично провел визитатора по обители. И, конечно, не упустил возможности сразу же дать понять — своим нынешним процветанием аббатство обязано исключительно ему.

Матье де Нель безучастно выслушал отца-настоятеля, что несколько охладило воодушевление последнего. Тем не менее аббат не пал духом, приписав сдержанность викария утомительному путешествию.

Первое впечатление, а отец-настоятель, как и все не очень умные люди, всецело доверял первому впечатлению, было обнадеживающим. Высокий, с длинным носом и насмешливым ртом, викарий был немногословен и казался погруженным в свои мысли. Аббат уловил едва заметный запах фиалки, исходящий от поклажи визитатора, оценил богатую сбрую его коня и прочие мелкие, но говорящие сами за себя детали. Вывод напрашивался один — привычки щеголя Матье де Нель сохранил, а это очень хорошо! Словом, предположение Армана оказалось верным — такой не может быть опасным.

Комнаты для важных гостей располагались в том же крыле, что и апартаменты отца-настоятеля.

Жакоб наскоро устроился в передней — она предназначалась для лиц, сопровождавших знатную персону, — и отправился бродить по аббатству. Он называл это «окинуть глазом».

Матье де Нель остался один. Последние лучи заходящего солнца преломлялись в цветных оконных стеклах, оставляя на плиточном полу желто-синие размытые пятна.

Викарий не спеша обошел две комнаты, в которых ему предстояло провести несколько ближайших дней. Вернее, комната была одна, очень большая, с высоким потолком, расписанным, как и стены, цветочными мотивами. Ее разделял фламандский гобелен отнюдь не с благочестивым мотивом: из замка на прогулку выезжала веселая кавалькада дам и кавалеров.

По губам викария скользнула ироничная улыбка. Обстановка комнаты рассказала ему об отце-настоятеле больше, чем личная беседа. Все здесь призвано было произвести впечатление: и толстый ковер на полу, и кресла с высокими резными спинками, и большие сундуки, и даже шахматный столик!

Он отогнул край гобелена. На возвышении стояла широкая кровать, закрытая синим шелковым пологом, рядом с ней скамья, на которой для удобства были разложены мягкие подушечки, у окна два ларя для одежды с начищенными до блеска медными замками и налой с книгой.

Викарий полюбопытствовал — оказалось «Утешение философией» Боэция — вот даже как! Он перелистал страницы, переписчик без сомнения был мастером и превосходно справился с делом. Дорогой пергамент исписан ровными острыми буквами, ни одного исправления или подтирки, заглавные выведены красными чернилами, без лишних завитушек и украшательств, которые Матье де Нель не любил, — они отвлекали от чтения и ничего не добавляли к сути текста.

Он подавил в себе желание хоть немного почитать, с сожалением захлопнул манускрипт, еще раз огляделся по сторонам и усмехнулся: «Прав был дядя, расписывая комфорт, который меня здесь ожидает. И аббата он описал верно, а вот его высокопреподобие, кажется, принял меня за простака. Впрочем, все это ерунда, главное — библиотека. Надеюсь, она меня не разочарует».

Капитул следующего дня мог служить образцом для подражания, особенно его дисциплинарная часть, очевидно, продуманная заранее вплоть до мельчайших подробностей.

Первым в небрежении своими обязанностями был обвинен привратник аббатства, оставивший ворота в среду на некоторое время приоткрытыми, из-за чего двое кур смогли без труда выйти за монастырские стены. Беглянки были водворены на место с большим трудом усилиями пятерых монахов, вынужденных бросить на время свою обычную работу.

Привратник, явившись на капитул смиренно без сандалий, признал за собой случившийся недосмотр и облегченно вздохнул, выслушав наложенное на него наказание: все ближайшее воскресенье провести в посте и молитве.

Следующим покаялся брат Тьерри. Он непристойными словами обругал келаря, за что неделю должен был питаться водой и хлебом, вкушая скудную пищу отдельно от остальной братии.

После капитула, и последовавшей за ним утренней мессы, викарий в сопровождении монастырского совета приступил к исполнению своих обязанностей.

Аббатство без винного погреба все равно, что дом без крыши, поэтому первым делом он, как визитатор, должен был осмотреть винный погреб: достаточно ли в нем запасов до следующего урожая. Но Матье де Нель изменил этому правилу, пожелав сразу заглянуть в армариум .

— Он ведь совсем рядом, — объяснил он, заметив изумление на лицах, сопровождавших его монахов. — Так почему бы не начать осмотр прямо с него, а в винный погреб мы обязательно спустимся, но позже.

Библиотекарь — тощий монах, с хмурым выражением на желтоватом морщинистом лице, — если и удивился внезапному приходу визитатора, то виду не подал. За все время, что Матье де Нель провел в библиотеке, он не проронил ни слова.

В помещении было светло, пахло кожей и немного пылью. Самые ценные книги сберегались под замком в огромных сундуках — их можно было читать только здесь во время послеобеденного отдыха. Остальные стояли в каменных стенных нишах и при необходимости библиотекарь выдавал их монахам, если на то имелось разрешение аббата.

— Наша библиотека, — сказал настоятель Матье де Нелю, — хоть и не самая богатая, всего-то двести томов, зато наши переписчики, лучшие во Франции. Главное, что отличает наши манускрипты — это легкость чтения. Да вот убедитесь сами, — он сделал знак и библиотекарь поднес раскрытую на середине книгу.

Викарий скосил глаза в манускрипт, пробежал первые строчки, и согласно кивнул.

— Видите, какой ясный, я бы даже сказал, воздушный почерк, — продолжал расхваливать аббат работу переписчика, листая страницы. — Никаких ломаных букв! Читать такую книгу одно удовольствие. Я убежден, что рукописные манускрипты останутся в цене, как и прежде, а все эти новоявленные печатные книги — чепуха!

— А пергамент! Вы обратили внимание на его качество? — не унимался отец-настоятель, снова суя под нос викарию манускрипт. — Для скриптория  — все самое лучшее, таково мое правило. Правда, по нынешним временам пергамент — непозволительная роскошь, но и бумагу мы закупаем только самого высокого качества. Стоит ли удивляться, что герцогини Бурбонская заказала целых пять книг, а одну мы подарили Его Преосвященству, когда он в последний раз приезжал в нашу обитель.

— Да, я видел этот манускрипт в его библиотеке, — рассеянно подтвердил викарий.

Назойливость аббата тяготила. Матье де Нель предпочел бы сейчас остаться один, чтобы в тишине поискать книги, которые могут ему пригодиться для «Истории Французского королевства».

Несколько лет назад в библиотеке епископа Орлеанского он нашел «Хроники Англии, Франции, Испании и соседних стран» Фруассара и с тех пор мысль написать нечто подобное овладела его умом. Он сразу же принялся за дело, написал даже первую главу, но скоро понял — ему не хватает знаний. Теперь он, где только можно было, собирал материал, кое-что отбрасывал сразу, а что-то откладывал для последующей работы.

Викарий взял с полки толстый манускрипт в переплете из телячьей кожи, раскрыл и стал аккуратно перелистывать страницы.

— Знаете, святые отцы, книги — моя слабость, — неожиданно для самого себя признался он. — Стоит мне переступить порог какого-нибудь аббатства, я сразу же спешу в библиотеку — вот, где я поистине отдыхаю душой.

Приор тут же достал из ниши несколько манускриптов и разложил их на столе.

— Не угодно ли выбрать одну из книг, — предложил он. — Почтем за особую честь, сделать сей подарок вашей светлости.

Матье де Нель повернул голову и уставился на приора немигающим взглядом. В библиотеке воцарилась тишина. Слышно только было, как где-то лениво жужжит осенняя муха.

— Наша светлость подумает, — чеканя каждое слово, ответил викарий.

Приор сконфузился и нервно принялся собирать, разложенные на столе книги.

Матье де Нель обернулся к притихшим монахам.

— Да, и оставим церемонии, святые отцы, обращайтесь ко мне просто «господин викарий» или «господин визитатор».

— Как вам будет угодно, господин викарий, — вмешался аббат Симон и бросил недобрый взгляд на не в меру усердного приора. — Желаете продолжить осмотр обители?

В полном молчании все спустились и вышли в клуатр— внутренний закрытый для мирян двор аббатства.

Только личное распоряжение отца-настоятеля давало право мирянину ступить в святое святых обители. Подобной чести удостаивались немногие, главным образом члены королевской семьи, высокопоставленные придворные и родовитые сеньоры. Впрочем, лица менее благородного происхождения также имели возможность попасть в клуатр, при условии щедрого подношения монастырю.

Викарий повернулся к настоятелю:

— Сколько в вашем аббатстве монахов?

— Пятьдесят четыре, господин викарий, и пять новициев.

— Но мне показалось, что на сегодняшнем капитуле было меньше.

— Это так, — неохотно подтвердил отец-настоятель. — Дело в том, что двое больны и санитарный брат до завтра оставил их в лазарете. Один брат заперт на неделю для поста и молитвы. А еще двое отправились собирать милостыню до того, как мы узнали о вашем приезде.

— То есть на капитуле присутствовало сорок девять монахов, — быстро подсчитал Матье де Нель. — Ну что ж, отправимся теперь в кухню. Я обязан удостовериться, что она содержится в должной чистоте.

В течение следующего получаса викарий проверял чистоту котелков и блюд, на которых готовая пища относилась в рефектарий , придирчиво осматривал полки с кухонной утварью, затем перешел к ларям, где хранились скатерти и посуда для праздничных обедов.

Камерарий искоса наблюдал за недовольно сопевшим аббатом. Когда Матье де Нель заглянул в очередной горшок, брат Жильбер не удержался и прошептал, стоявшему рядом с ним келарю:

— Еще немного и господину аббату придется пускать кровь, не то въедливость визитатора его убьет. И это, заметьте, только первый день.

— Вы правы. Этот викарий дотошен сверх всякой меры, — келарь бросил неприязненный взгляд в сторону Матье де Неля.

— Если не ошибаюсь, на обед сегодня будут бобы? — спросил викарий, заглядывая в котел. — Господин аббат очень хвалил мне ваше поварское искусство.

Настоятель, сделав над собой видимое усилие, приторно улыбнулся.

— Совершенно верно, — ответил польщенный повар. — Но это, ваша светлость, не просто вареные бобы — это особое блюдо. Такого вам не удастся отведать нигде, даже в Риме.

— Вот как? Впрочем, вы правы — бобы вряд ли появляются на столе Его Святейшества папы.

Последнее замечание вызвало замешательство. Неужто визитатор насмехается над понтификом? И только повар был спокоен, похоже, он расценил слова викария, как комплимент. С блаженной улыбкой он осторожно снял крышку. Из котла вместе с паром вырвался запах вареных бобов.

— Хм. Действительно, пахнет недурно, — признал викарий.

Аббат Симон сделал шаг вперед и вмешался.

— Брат Бернар с большим удовольствием поделится с вами своим рецептом.

Келарь фыркнул и повернулся к брату Жильберу.

— Посмотрите на нашего повара. Он вот-вот лопнет от самодовольства.

— Может оно и к лучшему — нас перестанет пучить от бобов, — ответил камерарий.

— Прежде всего, приступая к готовке, монах обязан вымыть руки и прочитать три молитвы, — пустился в пространное объяснение рецепта повар. — Затем промыть бобы и варить их пока не начнут раскрываться оболочки. Пену, всплывшие и пригоревшие бобы отделяем, остальные остужаем, снова прополаскиваем и снова варим. А теперь самое главное, — повар остановился и, приподняв крышку, повел носом. — Кажется пора, добавляйте.

Его помощники всыпали в котел мелко нарезанные овощи. Повар водрузил крышку на место и продолжил менторским тоном.

— Так вот, в самом конце, не ранее, бобы солим, добавляем отваренные и мелко нарезанные морковь и пастернак и только после этого, подчеркиваю, только после этого заправляем кусочками сочного слегка поджаренного сала с луком. И — долой с огня. Секрет, как видите, прост: сало добавляется в самом конце и оно ни в коем случае не должно быть пережаренным, иначе блюдо потеряет свой утонченный вкус.

— Очень интересно. Вы так подробно объяснили, брат Бернар, что мне не терпится попробовать, — усмехнулся викарий, еще раз обвел взглядом кухню и подвел итог. — Ну что ж, я удовлетворен. Кухня содержится в чистоте.

— Истинно так, святой отец, — подтвердил повар. — Иначе и быть не может, ибо каждую субботу мы вчетвером да еще дежурный брат скоблим и начищаем все до блеска. За то время, что я тут хозяйствую, жалоб не было.

— А кладовые?

— О, там тоже все в порядке. Вся провизия у меня на счету. Да вот, убедитесь сами.

Повар взял один из висевших у него на поясе ключей и отпер дверь кладовой. Матье де Нель стал перебирать аккуратно выложенные припасы, не ленясь заглядывать внутрь полок.

Камерарий внимательно следил за его действиями. Да, посланник епископа оказался непрост. Хорошо это или плохо? Над этим стоит подумать. Брат Жильбер перевел взгляд на аббата. Отец-настоятель выглядел уставшим — немудрено: викарий ничего не пропускает, везде сует свой длинный острый нос. Брат Жильбер не согласился бы сейчас оказаться на месте аббата. Возможно потом, но не сейчас.

Повар запер дверь кладовой и, посмеиваясь, сказал:

— Я, ваша светлость, ключ всегда ношу при себе, дабы лишний раз не вводить их греховную плоть в искушение, — и брат Бернар, совершенно не стесняясь, кивнул в сторону помощников, которых «деликатное» замечание наставника никак не смутило — видимо привыкли.

 

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дождь шел всю ночь, утихнув только перед самым рассветом.

Время неумолимо близилось к Утрене, а брат Жан никак не мог заставить себя подняться с постели. В другой раз он охотно подремал бы еще на радость братии, аббат все равно сделал бы вид, что ничего не произошло, но присутствие в обители визитатора делало подобную вольность невозможной. Поэтому брат Жан с трудом разлепил глаза, не спеша сел, покряхтел, почесал давно небритую тонзуру и, обув сандалии, вышел из кельи.

В монастырских переходах было темно и тихо. Сделав несколько шагов, пономарь хлопнул себя по лбу и вернулся. Он долго и безрезультатно шарил под кроватью в поисках масляного фонаря.

— Разрази меня гром, если я знаю, куда он подевался. Ладно, и так обойдусь.

Брат Жан, действительно, не нуждался в фонаре. Он знал дорогу, как свои пять пальцев, и даже мог бы пройти по ней с закрытыми глазами, ни разу не заплутав.

Четыре года назад он убедил аббата отдать ему монастырскую колокольню в полное распоряжение. Уж очень ему хотелось стать пономарем. Почему? Он и сам не мог бы толком объяснить. Но брат Жан, и в миру и после пострига, привык получать желаемое.

Братский корпус располагался над галереей клуатра, что примыкала к старой романской базилике. Специальная лестница соединяла церковные хоры с кельями — удобство, которым монахи очень дорожили, особенно во время частых пасхальных служб.

В тишине предрассветного часа шаги пономаря звучали гулко, отражались от массивных каменных стен и растворялись под высокими церковными сводами.

Пройдя через хоры, брат Жан открыл маленькую угловую дверцу. В нос ему ударил резкий запах сырости, заставив поморщиться. Узкая крутая лестница — он давно окрестил ее крысиным ходом — вела на колокольню и доставляла ему большие неудобства.

— Вот проклятье! — выругался брат Жан. Оступившись, он больно ударился плечом о стену, постоял какое-то время, растирая ушибленное место и костя на чем свет стоит того, кому пришло в голову соорудить такую узкую лестницу.

Со дня последней драки в заплеванной таверне в предместьях Орлеана прошло не менее двух месяцев, а плечо — будь оно неладно — продолжало временами ныть. Несмотря на это, воспоминания о том вечере грели ему душу, ибо воскрешали в памяти шальные дни, проведенные на улице Фуарр.

Много лет назад он пришел в Париж из Амьена с тощим кошельком на поясе и одной сменой белья в заплечной суме, но с горячим желанием в короткое время исправить этот досадный недостаток.

Полдня он колесил по Парижу, разинув рот. Как и всякого провинциала, город поразил его воображение своими размерами, шумом запруженных улиц, а главное — количеством таверн, винных погребков и всякого рода питейных заведений.

Везде, а в особенности на Большом мосту, где по одну сторону выстроились лавки менял, а по другую ювелиров, можно было услышать не только любое наречие, существовавшие во французском королевстве, но и чужеземный говор. Разглядывая прилавки в рядах Торговой галереи, где продавали украшения, книги и необыкновенно красивых кукол — изделия парижских мастеров, — он окончательно убедился в великолепии Парижа. Словом, с ним произошло то же, что и с большинством приезжих — он не устоял перед очарованием несравненного города.

На левый берег Сены, населенный преимущественно студентами, клерками и бедными дворянами, он переправился ближе к вечеру и без труда отыскал улицу Фуарр. Она поднималась вверх от реки и выходила прямиком к школам факультета искусств. По вечерам ее закрывали двумя шлагбаумами, что, впрочем, никак не стесняло жизнь и передвижение неугомонных школяров.

Он спросил у проходившей мимо ватаги студентов, где найти школу «Красной лошади», в которую зачислялись выходцы из Пикардии. Компания не обратила на него никакого внимания, увлеченно обсуждая, как ему показалось, только что прослушанную лекцию. Такое пренебрежение его не обескуражило, напротив, он с завистью глядел вслед удалявшимся студентам, представляя, как и сам вскоре станет частью этого братства.

Школа «Красной лошади» открывала улицу Фуарр слева и была первой среди десятка домов, где нижний этаж служил залом для преподавания, а верхний — съемным жильем для студентов. Покосившийся деревянный конек на ее крыше давно утратил свой первоначальный красный цвет, став бурым с серыми разводами. Да и само здание не мешало бы, если не отремонтировать, то хотя бы подправить. Тем более удивительно на этом фоне общего запустения смотрелась добротная новая дверь, перед которой он остановился, пытаясь унять прыгавшее в груди сердце.

Из открытых окон первого этажа доносилось невнятное бормотание. Он с минуту прислушивался, но так и не смог понять толи лектор продолжает занятие, толи кто-то из студентов бубнит себе под, заучивая урок. После того, как он постучал в дверь, бормотание прекратилось, послышались шаркающие шаги и на пороге школы появился регент — человечек неопределенного возраста с тусклым голосом и слезящимися глазами.

Регент внимательно выслушал новоприбывшего, наметанным глазом оценил размер его кошелька, вытер набежавшую слезу и с сожалением объявил, что жилых мест в школе «Красной лошади» нет, но он готов принять ученика для прослушивания курса, если тот найдет себе жилье. И даже был столь любезен, что дал адрес педагогии мэтра Жосса, где, как регент точно знал, можно снять не только комнату, но и получать ежедневный обед.

Дивясь человеколюбию и отзывчивости парижан, он отправился по адресу. Прозрение, конечно, пришло, но много позже. Сердечное участие регента объяснялось просто: мэтр Жосса платил ему процент за каждого направляемого студента. Обещая хорошее жилье и пропитание, регент также, мягко говоря, приукрасил действительность, которая открылась взору бедного амьенца. Вместо комнаты ему предложили угол с полуразвалившейся кроватью, соломенным тюфяком и старым одеялом, украшенным не менее чем дюжиной разноцветных заплат. Что же касается обедов, то при воспоминании о них у брата Жана до сих пор невольно сводило судорогой живот.

Впрочем, став студентом, он быстро научился компенсировать бытовую неустроенность тем или иным способом.

Их было пятеро закадычных друзей, все родом из Пикардии и все балансировали на грани бедности и нищеты. После лекций они частенько отправлялись на правый берег, от скуки задирали грузчиков с Гревской пристани, любезничали с рыночными торговками в обмен на кусок сдобного пирога, и с легким сердцем заканчивали день в какой-нибудь таверне, распивая кувшин дешевого вина.

Такая жизнь их вполне устраивала и все бы ничего, если бы деньги не имели дурного свойства заканчиваться. Когда голод брал их за горло железной рукой, они по очереди писали домой слезные письма, прося у родителей денег. Тут-то и пригодилось красноречие будущего пономаря. Сочиненный загодя текст, он перекраивал в зависимости от обстоятельств и неизменно добивался результатов — деньги приходили.

А где деньги, там всегда найдется более-менее сытная еда, вино и прочие радости жизни. Устроить ночью попойку прямо на соломе в лекторском зале с девицами мамаши Гуло — в этом была особая бравада!

В тот год они прокутили свои скудные гроши удивительно быстро. До Рождества оставалось еще два месяца, но уже было ясно, что денег им не хватит. Потягивая кислое вино из деревянной кружки, — хозяин таверны часто наливал им в долг — будущий пономарь, а пока только бедный парижский студент, обнимал за талию Жанетту, горничную жены королевского нотариуса, и диктовал Этьену письмо:

«Моей дорогой матушке сыновний привет и почтение. Спешу успокоить и обрадовать Вас тем, что, хвала Богу, сын Ваш пребывает в добром здравии и посвящает себя полностью учебе. У меня хорошие, преуспевающие в науках товарищи».

Написав последнее предложение, Этьен не удержался и хохотнул.

«Однако жизнь в Париже слишком дорога, книги, чернила, и прочие нужные студенту предметы стоят дорого, да и башмаки, что Вы прислали в прошлом году, совсем прохудились, так что стало невозможным посещать занятия, не промочив ног».

Этьен поставил жирную точку и покосился на ноги хозяина таверны. Башмаки, отданные тому за долги, прохудившимися отнюдь не выглядели. Подавив вздох — башмаки все-таки ему очень нравились — Этьен продолжил писать под диктовку.

«Дабы нехватка денег не помешала достичь результатов, на которые Ваш сын не без оснований рассчитывает, полагаюсь на Вашу материнскую нежность и прошу выслать мне немного денег. Знаю, что Вы не оставите мою слезную просьбу без ответа и позволите мне завершить обучение и с честью возвратиться в родной край».

На этом следовало закончить письмо заверениями в сыновней любви. Но Этьен, снова покосившись на ноги хозяина таверны, быстро дописал:

«С подателем сего Вы, моя любезная матушка, можете также передать пару новых башмаков».

Колокол церкви Сен-Мерри возвестил об окончании трудового дня. Не прошло и четверти часа, как таверна забилась до отказа подмастерьями шорников и волочильщиков проволоки. Стало не продохнуть, горький запах сбежавшего молока смешался с запахом пота и лука, съеденного еще за обедом. Хозяин приоткрыл дверь и снаружи потянуло осенней прохладой.

Вскоре после того, как дозорный сторож в первый раз прошел по улице, в дверях таверны появился монах-францисканец. Он внимательно огляделся, после чего направился к столу, где сидели школяры, заканчивая последний на этот вечер кувшин вина.

Подсев к ним, монах развязал суму для подаяний, от которой исходил аппетитный дух, и нарочито долго в ней рылся. Цели своей он добился легко: заинтригованные школяры следили за каждым его движением. Наконец францисканец выложил на стол пирог с рыбной начинкой и кольцо свежей колбасы. Колбаса источала такой дивный аромат, что у неизбалованных подобной роскошью студентов, тут же свело скулы.

За столом воцарилось неловкое молчание.

Школяры изо всех сил боролись с искушением, но не могли отвести глаз от аппетитного кольца на столе. Монах с минуту наблюдал за их душевными муками, потом понимающе улыбнулся и пододвинул соблазнительный харч к ним поближе.

— Вот не знал, что мне с этим делать, — сказал со вздохом монах. — Обет, данный мной, не позволяет прикасаться к мясу. Но вы молоды и вам мясная пища пойдет на пользу. Угощайтесь!

Студенты переглянулись и, недолго думая, в считанные минуты разделались с колбасой, а заодно и с рыбным пирогом. Этьен смел в ладонь крошки со стола и, запрокинув голову, отправил себе в рот.

— Вы я вижу совсем на мели, — посочувствовал сердобольный монах, качая головой.

Школяры молчали, ожидая, что за сим последует. Ведь, ясное дело, просто так святые отцы колбасой не делятся, даже при наличии эфемерного обета. Но монах — вот так странность — недолго посидел с ними, поболтал о том о сем, спросил в каком коллеже они учатся и с тем удалился.

Удивительное происшествие нашло свое объяснение несколько дней спустя, когда давешний францисканец как бы случайно повстречался им на улице. Обрадовавшись старым знакомым, он предложил зайти в ближайшую таверну, сам заказал вино и закуску, а когда компания достаточно опьянела, придвинулся вплотную к будущему пономарю.

— Ты, школяр, мне пришелся по душе еще в первый раз, — зашептал он ему на ухо. — Вот и хочу предложить тебе одно немного рисковое, но выгодное дельце.

Предложение францисканца, действительно, оказалось опасным, и первым порывом бедного студента было отказаться. Но чем дольше он слушал коварного монаха, который подобно эдемскому змею, умалял степень проступка и при этом красочно расписывал соблазнительное вознаграждение, тем быстрее таяла его первоначальная решимость. Дело-то и впрямь, сулило неплохой барыш.

— В часовне Ломбардского коллежа в сундуке под замком хранится казна, а в ней 600 золотых экю, — растолковывал францисканец, — в сундук заглядывают редко, так что кражу обнаружат, дай бог, после Рождества, а то и позже. Да и дело-то само по себе неопасное, а главное — верное.

На вопрос, кто же откроет замок, монах ответил, что есть у него дружок по прозвищу Маленький Жан — подмастерье слесаря. Парень хоть и молодой, но по части взлома — настоящий мэтр, ему с любым замком справиться, что чихнуть, в общем, с какой стороны ни посмотри, осечки быть не может.

А от самого-то студента только и потребуется, что постоять настороже и за эту-то пустяковую услугу ему перепадет, не много ни мало, 200 золотых экю.

Названная сумма устранила последние колебания.

Роли распределили следующим образом: студенту поручался караул, Маленький Жан отвечал за взлом замка, а монах-францисканец брал на себя заботу подготовить беспрепятственное проникновение на территорию Ломбардского коллежа. Ему, заявил монах, это труда не составит, поскольку с аптекарем, чей дом соседствует с владениями интересовавшего их коллежа, он уже успел завязать дружбу.

Предприятие, назначенное в ночь на будущее воскресенье, едва не сорвалось в последний момент — Маленький Жан до бесчувствия напился, гуляя на свадьбе у дочери мастера. Злой, как цепной пес, францисканец в течение часа приводил его в чувство, окуная по пояс в бочку с водой в доме старьевщика Буре. Старьевщик, помимо своей основной деятельности, приторговывал краденым, и, по словам монаха, мог им пригодиться, если в часовне кроме мешочка с деньгами они обнаружат кое-что еще.

Титанические старания францисканца не пропали даром — к полуночи Маленький Жан уже мог самостоятельно передвигаться и соображать, что от него требуется. Школяр и монах сбросили длинные платья клириков, облачились в короткую одежду, накинули капюшоны и стали похожи на подмастерьев.

В час, когда добропорядочные горожане видели десятый сон, троица грабителей миновала базилику Святой Женевьевы и ступила на извилистую улочку, направляясь к дому аптекаря.

Вдалеке лаяли собаки, а где-то совсем рядом с глухим стуком билась о стену незапертая ставня. Порывы холодного ветра срывали в садах пожелтевшие листья, недолго кружили их в воздухе, швыряя, в конце концов, под ноги злоумышленников. Несколько робких капель сорвались вниз и растворились в сточной канаве, глубокой бороздой делившей узкую улицу пополам.

Францисканец закинул голову, с удовлетворением всмотрелся в затянутое тучами небо — ни луны, ни звезд, лишь темная вязкая масса.

— Сами небеса благоволят нам, — прошептал он.

Минуту спустя, егко перемахнув через забор, троица оказалась в саду аптекаря. Не успели они сделать и шага, как из темноты, захлебываясь лаем, выскочил хозяйский пес.

— Вот тебе, добрый сторож, — ласково проговорил монах, бросая псу кусок сырого мяса. — А теперь быстро за мной, — скомандовал францисканец, — вон под тем деревом мы найдем лестницу, — он указал в глубину сада, где за силуэтами облетевших деревьев проступала черная громада: стена Ломбардского коллежа.

Маленький Жан действительно оказался мастером своего дела, он в два счета и без лишнего шума открыл боковую дверь часовни. Сложности вышли с замком на сундуке, в котором хранились золотые экю. Маленький Жан бился над ним не менее получаса, но так и не сумел открыть.

— Придется сбивать, — подвел он неутешительный итог своим стараниям.

— Но так кражу обнаружат быстрее, — всполошился францисканец.

— Ничего не поделаешь, — развел руками Маленький Жан, — либо сбиваем, либо уходим ни с чем.

Он вытащил из-за голенища сапога миниатюрный рычаг и отработанным движением поддел замок, который со звоном брякнулся на пол. Внутри сундука лежали два полотняных мешочка и несколько книг в дорогих переплетах. Вместо ожидаемых 600 экю они насчитали 480, но и это казалось целым состоянием!

Ночная экспедиция в часовню Ломбардского коллежа стала первым делом такого рода в жизни бедного школяра. Впрочем, ночные кошмары, в которых он на ватных ногах убегал от преследовавших его полицейских сержантов, мучили его совсем недолго. Так прошла неделя, другая, жизнь потекла, как и прежде: лекции, таверна, девицы мамаши Гуло и снова лекции. Гроза разразилась неожиданно в самом начале весны, когда он совершенно успокоился, а проникновение на территорию Ломбардского коллежа, перешло в разряд воспоминаний.

Виной тому, что следователь из Шатле вышел на след грабителей, стала сердечная привязанность Маленького Жана к вину. Как-то раз Маленький Жан, завсегдатай таверны «Шишка», развязал язык и стал хвастаться своими дивными способностями открыть любой, даже самый хитроумный замок. Заметив оскорбительное недоверие слушателей, он в простоте своей пьяной души рассказал о часовне Ломбардского коллежа. Правда, о том, что замок на сундуке он так и не сумел открыть, Маленький Жан не упомянул — эта деталь казалась ему несущественной.

Той же ночью он спал на гнилой соломе в сырой камере Шатле, а утром, не дожидаясь пыток, Маленький Жан во всем признался и охотно сообщил имена сообщников.

Школяра люди парижского прево схватили на хлебном рынке, когда он расплачивался за купленный пирог с жареными почками, средь бела дня на глазах у всех, как обычного воришку.

Такого страха, как в последующие три дня, он никогда больше в жизни не переживал. Правда, в Шатле ытать его не стали — клириков, а все студенты университета принадлежали к этой касте избранных, мог судить лишь церковный суд. Королевский прево и следователь прекрасно об этом знали, но не упускали случая продемонстрировать, что власть короля в Париже — не пустуй звук, впрочем, без особого успеха.

Так получилось и в этот раз. Как только стало известно о заключении студента школы «Красной лошади» в королевскую тюрьму, епископ Парижа и ректор университета сочли это оскорблением, потребовали немедленного освобождения и принесения извинений. Прево противился, ректор доказывал, что ограбление часовни Ломбардского коллежа — дело, касающееся исключительно университета. Епископ Парижа со своей стороны грозил тлучением, если клирика не выпустят на свободу в тот же день, и прево ничего не оставалось как уступить напору духовной власти. Пойдя на компромисс, он приказал отпустить школяра, но без всяких извинений — слишком много чести для вора!

Оказавшись на воле, школяр, переполненный тюремными впечатлениями, решил покинуть Париж и отправился в Орлеан продолжать обучение. С тех пор прошло немало лет и немало пережил он приключений, пока не остановил свой выбор на аббатстве Святого Аполлинария.

Жизнь монаха его вполне устраивала, особенно с тех пор, как отец-настоятель, поколебавшись какое-то время, оценил его маленький план.

***

В тот момент, когда брат Жан, наконец, поднялся на колокольню, ему показалось, что он уловил какое-то движение во мраке. Пономарь вздрогнул, во рту стало сухо и горько. Необъяснимый страх медленно растекся по телу, сковывая мышцы и завязывая в тугой узел внутренности.

— Эй, тут кто-нибудь есть?! — крикнул брат Жан в темноту хриплым голосом, прежде чем ужас успел окончательно его парализовать.

В ответ — тишина, нарушаемая плеском капель: срываясь с крыш, они нестройно шлепались в огромные лужи на паперти.

Он простоял в совершенном оцепенении несколько минут, время тянулось бесконечно долго. Но как он ни вглядывался, как ни вслушивался, так и не заметил ничего подозрительного. Может, показалось? Шумно втянув ноздрями сырой предрассветный воздух, брат Жан повертел головой, чувствуя, как расслабляются напряженные мышцы.

Он сделал несколько осторожных шагов, отодвинул скамью, вытащил из стены камень и запустил руку в образовавшуюся пустоту. Пыхтя от натуги, он, наконец, извлек искомое — старую деревянную флягу. Жадно припав губами к горлышку, пономарь шумно пил. Несколько капель пролилось на грудь, и он их с досадой вытер — брат Жан в вопросах еды и питья был строгим экономом.

Допив и взболтнув флягу, пономарь недовольно крякнул — вина осталось совсем мало. Причем вина настоящего, а не того безмерно разбавленного водой, что подают в трапезной. Монастырское вино брат Жан называл водицей и пил с неохотой. Ему по душе было вино, от которого кровь, словно огонь, пробегает по жилам.

— Пора пополнять запасы. На днях отпрошусь у аббата в Орлеан. Пусть только этот визитатор уедет, принесла же его нелегкая.

Звук собственного голоса, ставшего естественным после нескольких глотков вина, успокоил брата Жана.

— Вот ведь померещилось! Срам, если кто узнает! — Засмеялся пономарь. — Да и кому тут быть, в это время самый сон.

Размышления вслух окончательно восстановили его душевное равновесие.

— Однако же пора звонить. Эх, братья, сейчас я прерву ваши сладкие дремы, — брат Жан, посмеиваясь, ухватился руками за веревку и громкий удар колокола разрезал сырой осенний воздух.

 

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Матье де Нель прислушался. Неужели он проспал или в колокол действительно ударили только раз? Странно, у него всегда был чуткий сон, тем более на новом месте. А дождь, кажется, утих — вот и отлично.

Накануне по распоряжению аббата Симона в спальню викария принесли жаровню — ещё одна привилегия доступная только отцу-настоятелю и важным гостям. Камин, несмотря на свои размеры, слабо прогревал высокие комнаты, отведенные визитатору, поэтому, когда к вечеру погода окончательно испортилась, жаровня оказалась очень кстати.

За дверью слышалась возня и позвякивание медного таза — Жакоб успел побеспокоиться о горячей воде для бритья. Он протиснулся в комнату с чистым полотенцем через плечо и тазом, над которым поднимался густой пар.

Монахи брили друг друга раз в неделю, собираясь для этого в большой комнате рядом с баней, а Матье де Нель с первых дней заточения в аббатстве поставил себе за правило всегда быть чисто выбритым. Этот, пусть и незначительный, но все-таки символ мятежа, тешил его уязвленное самолюбие.

Привычку к частому бритью он приобрел еще при дворе, пользуясь услугами королевского цирюльника — вот как далеко зашла благосклонность Людовика Валуа. Монаршего расположения он лишился в одночасье, а привычку сохранил, что многих раздражало. Впрочем, сплетничали за спиной, никто открыто не решался осудить племянника Его Преосвященства за столь мирское радение о своей внешности.

— Я так и подумал, что вы уже давно встали. Боялся, не поспею, а все из-за брата Юбера, — пожаловался Жакоб.

— Хранителя бритв? — спросил Матье де Нель, усаживаясь на скамью лицом к окну.

— Его самого. Все ноги сбил из-за него, святой отец, еле нашел, а с ним знаете, что приключилось?

Жакоб затрясся от смеха, бритва в его руке дрогнула, оставив на щеке викария небольшой порез.

Матье де Нель отпрянул.

— Осторожней! Или ты решил меня зарезать?

— Ой, святой отец, простите, никак не хотел! — испуганно засуетился Жакоб. —

Это все из-за брата Юбера.

Викарий вытер полотенцем кровь.

— Не юли, Жакоб. Он-то здесь причем?

В ответ Жакоб расхохотался, да так, что у него на глазах выступили слезы. Вытирая их рукавом рясы, он снова взмахнул бритвой. Матье де Нель поспешно отклонился.

— Вы не поверите, святой отец, но брат Юбер весь вчерашний день животом маялся, а ближе к рассвету не утерпел, побежал к санитарному брату за лекарством. Мне, конечно, и в голову не пришло искать его в лазарете, — Жакоб повернул голову викария с намерением продолжить бритье.

Матье де Нель покосился на острое лезвие.

— Знаешь, Жакоб, мне кажется, будет лучше, если сегодня я останусь небритым.

— Ну, уж нет! — Жакоб спрятал бритву за спину. Привилегию брить викария он отстоял в долгих баталиях и очень ею дорожил. — Не тревожьтесь, святой отец, я буду осторожен.

Матье де Нель обреченно закрыл глаза, подставляя левую щеку самозваному брадобрею.

— Ну так вот, — весело продолжал Жакоб, — когда я, наконец, отыскал брата Юбера, он стал жаловаться на беспорядок в ларце. Он, говорит, вчера все бритвы аккуратно сложил, а кто-то без его ведома все взял да перерыл, а одна и вовсе пропала. Врет, ясное дело. Ну, да бог с ним. Хотите лучше узнать, как вас здесь величают?

— М-м-м-, — промычал в ответ викарий, оттягивая вниз верхнюю губу.

— Епископский досмотрщик, — хохотнул Жакоб. — Сам слышал, как келарь с ризничим о вас говорили. Келарь так возмущался — аж слюной брызгал. Да, нагнали вы на них страху, рыская по кухне.

— Слей-ка мне на руки, — попросил викарий. Он тщательно умылся, вытер лицо и принялся рассматривать свое отражение в зеркале. — Видишь ли, Жакоб, я, разумеется, совсем не против подношений, но видя желание сразу же подкупить меня манускриптом, не удержался и решил проявить придирчивость. Если сразу обнаружить строгость, а потом милость, последнюю будут ценить больше, — викарий отдал зеркало Жакобу и направился к двери, бросив через плечо. — Поторопись, капитул скоро начнется.

***

Ризничий открыл глаза и уставился в высокий потолок кельи долгим немигающим взглядом. Надо же, какой ужасный сон опять ему приснился!

Сон был ужасен и тяжел. В нем брат Антуан прятал под рясой бронзовый светильник и кадильницу. И за сим недостойным занятием его застал, приехавший третьего дня, викарий.

Ну почему так бывает, что хорошие, легкие и праведные сны прерываются от малейшего шороха, а в страшных снах как будто вязнешь и не можешь проснуться? Вот и колокол умолк, а это значит, что он проспал, хотя должен был подняться с первым его ударом.

— Все это очень странно, — пробормотал ризничий, пристраиваясь к веренице спускавшихся по лестнице монахов.

Нахлобучив капюшоны и ссутулившись от пробиравшего до костей влажного воздуха, монахи гуськом направлялись в зал капитулов, прижимаясь к стене крытой галереи, которая опоясывала клуатр по периметру. За ее арочной колоннадой мелькал внутренний двор, превращенный сейчас в огромную грязную лужу с торчавшими кое-где островками все еще зеленой травы. Четыре каменные дорожки, ведущие к колодцу в центре клуатра, скрылись под водой, а на поверхности беспорядочно плавали желто-багряные листья, занесенные сюда порывами ветра из монастырского сада.

Цепочка семенивших монахов уперлась в закрытые двери и остановилась. Ризничий сжал в тонкую нить бескровные губы — каждый раз одно и то же! Теперь придется ждать пока его высокопреподобие соизволит явиться или пришлет своего прихвостня, брата Армана, дабы открыть дверь на лестницу, что ведет в зал капитулов.

Неожиданно со стороны внешнего двора донесся крик, эхом разнесся по аббатству, повторился снова и внезапно захлебнулся. Цепочка, скучавших в ожидании отца-настоятеля монахов, вздрогнула, изогнулась, островерхие капюшоны завертелись в разные стороны. Ризничий недовольно обернулся.

— Что там происходит?

— Не знаю, — пожал плечами, стоявший за ним монах. — Надо бы пойти посмотреть.

— Неслыханно! — прошипел ризничий. — Именно в то время, когда в обители визитатор. Братия совершенно отбилась от рук — то смех, то дикие крики. Неслыханно!

— Вы абсолютно правы, брат Антуан, — согласился монах. — Но сейчас мы узнаем причину переполоха. Вон, бежит прекантор . Да на нем лица нет! Верно какое-то несчастье.

Цепочка монахов окончательно распалась на отдельные звенья, образовав вокруг прекантора плотное кольцо. Ризничему пришлось усердно поработать локтями, чтобы протиснутся вперед.

— Это вы кричали, брат прекантор? Поднять такой шум перед началом капитула, да еще во время визитации! Надеюсь, вы сможете оправдать свой дерзкий поступок?

Брат прекантор был белым, словно выбеленная известью стена. Он вращал выпученными глазами и силился что-то ответить ризничему, но лишь беззвучно открывал рот.

— Ни дать, ни взять — рыба, вытащенная из воды. Ну что, вы так и будете ловить ртом воздух? — брат Антуан едва сдерживал, готовый вырваться наружу, гнев.

— Что здесь происходит? — раздался сзади голос аббата Симона.

Монахи расступились, давая дорогу настоятелю. К прекантору наконец вернулась способность говорить. Он указал в сторону храма:

— Там, ваше высокопреподобие, там на паперти…

— Ну, что же там? — требовательно спросил аббат.

— Там брат Жан, пономарь, он… мертв.

Монахи пришли в неописуемое волнение. Забыв о присутствии викария, они со всех ног бросились к порталу, ведущему в церковь, а через нее — на внешний двор. Аббату ничего не оставалось, как последовать за своей паствой.

Пономарь лежал, неестественно вывернув шею. Руки его продолжали сжимать оборванный конец веревки, а в остекленевших глазах застыло удивление, как будто он так и не понял, что же произошло.

Монахи, склонившись над покойником, качали головами и переговаривались. Викарий, стараясь держаться незаметно, внимательно прислушивался.

— акая ужасная смерть.

— а, еще вчера был жив, здоров, а сегодня…

— то бы мог подумать.

— то из-за дождя.

— ы думаете?

— Конечно. Вон смотрите, ноги у него все измазаны грязью. Поскользнулся должно быть и… все тут.

— Что за глупость пришла вам в голову, брат Бернар!

— очему же это глупость?

— А вы поднимитесь на колокольню и увидите: чтобы, поскользнувшись, оттуда упасть, нужно стоять на самом краю. Неужели вы думаете, что пономарь был настолько глуп?

— Что-то много вы говорите о глупости, брат Филипп!

Страсти стали накаляться. Аббат вышел из оцепенения и решительно вмешался:

— Братья, имейте уважение к усопшему. Его немедленно нужно унести отсюда, — он беспокойно огляделся.

— Погодите! — викарий присел у распростертого на земле тела, и зачем-то потрогал шею покойника. — Да, он, несомненно, мертв.

Некоторые монахи непочтительно хмыкнули.

— Да уж, мертвее не бывает. Это и так видно, чего ж еще щупать бедолагу.

Викарий не обратил внимания на нелестное замечание, продолжая придирчиво рассматривать веревку в руках покойника.

— Надо бы разжать ему пальцы, — сказал Матье де Нель. — Очевидно, веревка давно износилась и оборвалась в тот момент, когда пономарь сильно за нее дернул. Сырые плиты в сочетании со скользкой, из-за налипшей грязи обувью, привели к трагедии. Несчастный случай, по-моему, сомнений нет.

— Разумеется, это был несчастный случай! Что же еще! — возмутился аббат Симон.

— Следовательно, — примирительно ответил викарий, — ничто не мешает нам начать капитул.

 

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

В камине ярко полыхали дрова. Матье де Нель сидел в кресле, вытянув ноги поближе к огню и соединив кончики длинных пальцев.

После капитула он попросил ризничего затопить, погасший под утро камин, — брат Антуан, кроме всего прочего, ведал монастырским отоплением. Пользуясь удобным случаем, викарий поинтересовался, что думает ризничий о смерти пономаря. Брат Антуан посмотрел на него взглядом мороженой рыбы и очень тихо обронил:

— Очищение от закваски — вот что это.

Пока викарий пытался разгадать услышанный ребус, брат Антуан, пообещав прислать монаха с дровами, величественно удалился из его покоев. Ахинея, а именно так звучали слова ризничего, разожгла любопытство Матье де Неля.

Была ли смерть пономаря случайностью или хорошо продуманным преступлением? Утром на паперти он не стал делиться своими наблюдениями, и правильно сделал — вон как взъерепенился аббат всего лишь от одного невинного замечания. Странная, между прочим, реакция.

С другой стороны, какое ему, викарию, дело до покойного пономаря, с которым ему довелось разговаривать всего лишь раз. Благоприятного впечатления, кстати, брат Жан на него не произвел. Самодовольный болван — таково было заключение Матье де Неля. Впрочем, по его наблюдениям, к этой категории принадлежала добрая половина монахов.

Тем не менее юбопытство оказалось сильнее желания тотчас после капитула уединиться в монастырской библиотеке, поэтому Матье де Нель с таким нетерпением ожидал возвращения Жакоба, который либо подтвердит, либо рассеет его подозрения.

Викарий прислушался: в коридоре раздались торопливые шаги. Ну, наконец-то!

Скрипнула дверь, пропуская Жакоба в комнату. Вид у него был озадаченный.

— Веревки нигде нет, святой отец, — развел он руками.

— Нет? — удивился викарий. — Хорошо ли ты искал?

— А как же, святой отец. Я ведь понимаю, вы зря распоряжений не даете, — надулся Жакоб.

— Ну ладно, ладно, не время обижаться, — нетерпеливо махнул рукой Матье де Нель. — асспроси монахов, уносивших тело — они-то должны знать.

— Уже спросил, думаете, я совсем пустоголовый, — проворчал Жакоб. — Монахи показали мне место, куда ее выбросили, но там веревки не оказалось. Они и сами диву дались. В общем, мы обыскали все возможные и даже невозможные места, но злополучной веревки так и не нашли.

— Очень интересно, — протянул Матье де Нель, следя за бешеным танцем огня в камине. — Итак, что же получается? Пономарь сломал себе шею из-за того, что оборвалась веревка, привязанная к языку колокола. Тебе приходилось слышать нечто подобное? — он повернулся к Жакобу.

— Нет, святой отец, — рассеянно ответил тот, копаясь в складках рясы. Лицо его выражало серьезную озабоченность, но, скорее всего, не пропажей злополучной веревки.

— Конечно, само по себе это не может служить доказательством умышленного злодеяния, — продолжал рассуждать Матье де Нель, соединяя кончики длинных пальцев, — однако исчезновение веревки, подтверждает обоснованность моих подозрений. Следовательно, никакого несчастного случая не было и в помине, а было заранее подготовленное убийство. — Викарий замолчал, возня Жакоба отвлекала. — Ты что-то потерял?

— Уже нашел!

Широко улыбаясь большим ртом, Жакоб вытянул руку. На его ладони лежал не совсем чистый, но увесистый кусок козьего сыра.

— Неужели ты станешь есть эту гадость? — брезгливо поинтересовался викарий.

— Очень даже стану! — воскликнул Жакоб, соскребая налипшие на сыр соринки. — И вовсе это не гадость, просто я его нечаянно обронил. А знаете, святой отец, кто мне дал этот славный кусочек? — Жакоб в последний раз поскреб ногтем сыр и откусил.

— Верно, на помойке нашел, — викарий поморщился.

— А вот и нет! — засмеялся Жакоб, отправляя в рот остатки сыра. — Мне его дал повар, чтоб выведать, остались вы довольны кухней или нет. Я его немного постращал, сказал, что вы в тот же вечер жаловались в письме Его Преосвященству, а он, представьте себе, поверил, — Жакоб утер рот рукавом рясы и оседлал сундук.

— Неудивительно, — викарий покачал головой. — Откуда ему знать, что ты неисправимый плут, враль, а теперь еще, оказывается, и мздоимец.

Жакоб открыл рот, чтобы по своему обыкновению возразить, но Матье де Нель взглядом пресек эту попытку.

— На чем бишь я остановился?

— На заранее подготовленном убийстве, святой отец, — с готовностью подсказал Жакоб.

— Ах да, верно. Знаешь, почему я в этом так уверен? — спросил викарий и тут же сам ответил: — Потому что конец веревки был слишком аккуратно оборван.

— Аккуратно? Как же такое возможно? Разве веревка рвется аккуратно? — Жакоб недоверчиво покачал головой.

— В том-то и дело, что нет, — усмехнулся викарий. — Оборванный конец, как правило, неровен и растрепан, не так ли? А вот конец веревки зажатой в руках покойного пономаря был, скорее всего, аккуратно подрезан.

— Но ведь больше никто на это не обратил внимания, — продолжал сомневаться Жакоб. — Не может быть, чтобы из стольких монахов, толпившихся утром у тела, никто этого не заметил.

Матье де Нель встал и подошел к окну. Небо было плотно затянуто свинцовыми тучами, готовыми в любой момент выплеснуть на землю новую порцию дождя. Цветное стекло витража вовсе не скрашивало унылую картину осеннего дня за окном, напротив, делало ее еще более безрадостной.

— Во-первых, откуда ты знаешь, что никто не заметил? — спросил викарий, наблюдая за медленно ползущей по стеклу каплей. — от я, к примеру, заметил, но и словом не обмолвился при всех. Разве не мог поступить так же еще кто-нибудь? Более того, «чудесное» исчезновение веревки, говорит о том, что я был не одинок в своих наблюдениях. — Викарий повернулся и скрестил руки на груди. — Во-вторых, большинство монахов, разумеется, были шокированы увиденным, а в таком состоянии мало кто будет замечать детали. Вот скажи мне, Жакоб, кто из монахов этим утром был обут не по уставу?

Жакоб фыркнул.

— Да, откуда ж мне знать? До того ли было!

— Вот видишь! — викарий бросил на него красноречивый взгляд. — Ты, как и большинство, был под впечатлением происшедшего и не обращал внимания на детали. Кстати, не знаешь как зовут того рыжего монаха, у него еще все лицо и руки в мелких веснушках?

— Нет, но если нужно, то узнаю.

Викарий в раздумье прошелся по комнате, остановился у камина и протянул озябшие пальцы к огню.

— Теперь, дорогой Жакоб, представь себя на месте убийцы.

— Вот уж чего не могу, того не могу! И не просите, святой отец, — Жакоб замотал головой, отодвигаясь на край сундука.

— Отчего же не можешь? — приподнял брови Матье де Нель.

— Да как же я могу себя представить тем, кем никогда не был? — В свою очередь удивился Жакоб.

— Экий ты, право, педант. Ну, да ладно, — викарий пожал плечами. — Итак, некто вознамерился отправить пономаря раньше времени к праотцам. Первый вопрос, который должен был решить убийца, каким образом осуществить задуманное, ибо то, что случилось этим утром, несомненно, было продумано и подготовлено заранее.

Жакоб заерзал на сундуке.

— Святой отец, я вот все думаю, зачем было убивать пономаря во время визитации? Чудно все это. В любом аббатстве из кожи вон лезут, чтобы показать все с лучшей стороны, а тут, получается, все наоборот?

— Браво, Жакоб! Здесь есть над чем подумать, не правда ли? Но прежде я намерен удовлетворить свое любопытство, поэтому сейчас мы поднимемся на колокольню и осмотрим место, где все произошло.

***

На колокольне, продуваемой всеми ветрами, викарий поежился от промозглого воздуха. Летом, да еще в хорошую погоду отсюда, вероятно, открывался живописный вид. Сейчас можно было рассмотреть только ближайшие виноградники, мельницу, да лес — он темной массой подступал к аббатству Святого Аполлинария с двух сторон. Прочие окрестности терялись в сырой туманной мгле.

Искомый колокол они с Жакобом увидели сразу. Он единственный не имел веревки.

— Так-так-так, — разочарованно протянул викарий, глядя вверх на его медный язык. — Все-таки опоздали.

— А чего вы здесь хотели увидеть, святой отец? — Жакоб с любопытством вытянул шею.

— Второй, короткий конец веревки, — пояснил викарий. — Он должен был остаться, привязанным к языку колокола. Но он исчез так же, как и тот, что был в руках пономаря еще этим утром.

Викарий осмотрелся по сторонам.

— Ну-ка, Жакоб, принеси мне вон ту скамью, что стоит у стены.

Жакоб поспешил выполнить просьбу, но неловко подхватил скамью, чиркнув ножкой о стену. Внезапно один из камней сдвинулся с места. Викарий дотронулся до плеча Жакоба.

— Постой-ка, надо посмотреть, что там такое, — он ухватил камень и вытащил его из стены.

Минуту спустя из тайника была извлечена фляга. Жакоб отвинтил крышку, понюхал и сморщил нос.

— Остатки крепкого вина. А пономарь, видать, был не дурак — знал, где устроить тайник.

— Возьмем ее с собой, — распорядился викарий.

— Подождите, святой отец, может там еще чего осталось, — Жакоб закатил рукав рясы и пошарил в тайнике. — Точно, вот смотрите! — он вытащил, завернутый в ветхую тряпку предмет. — О, да это кадильница!

Викарий взял находку и повертел в руках.

— Судя по ее состоянию, ею давно уже не пользовались. А это еще что такое?

На пол, тонко звякнув, упал ключ.

— Гм. Хотелось бы знать, какую дверь отпирали этим ключом? Он в отличном состоянии, — заметил викарий, рассматривая ключ со всех сторон. — И изготовлен, по-видимому, совсем недавно.

— Здесь кроется какая-то тайна, святой отец, — прошептал Жакоб, округлив глаза.

— Да уж, тайн в этом аббатстве хоть отбавляй. Держи, — сказал викарий, передавая находки Жакобу. — Эти трофеи мы заберем с собой. Теперь к делу.

Матье де Нель встал на скамейку, медленно провел пальцами по языку колокола. На мгновение он замер, затем приподнялся на цыпочки, стараясь что-то рассмотреть. Жакоб бестолково суетился вокруг.

— Ну что там, святой отец?

— Как я и предполагал, здесь следы глубоких царапин. Кто-то в спешке обрезал оставшийся конец.

Викарий спрыгнул на пол и на мгновение замер.

— А это что такое? — он наклонился, пристально рассматривая бурые пятна, то здесь, то там видневшиеся на грязном полу колокольни. — Кровь, если не ошибаюсь. Да, несомненно, это кровь.

Жакоб беспорядочно метался туда-сюда, мешая викарию.

— Послушай, Жакоб, не мог бы ты постоять спокойно? — не выдержал Матье де Нель.

— А вдруг вы что-то пропустите? В четыре глаза смотреть всегда надежней, — ухмыльнулся тот в ответ.

Викарий устало вздохнул. Жакоб неисправим — зубоскальство его вторая натура.

— Вот как я представляю себе случившееся, — Матье де Нель выпрямился. — Преступник, отрезая веревку, торопится. Одно неверное движение — и на руке остается порез. Кровь капает на пол, он пытается ее остановить, это ему удается, поскольку, если ты заметил, пятен крови на ступенях нет.

— Стойте! Я знаю, кто это! — воскликнул Жакоб.

— Да?

— Это брат Юбер! Ну, тот, что отвечает за бритвы. У него была перевязана рука, я это точно помню. Опять же, бритва у него из ларца пропала.

— Исчезновение бритвы — это важный факт, — согласился викарий, — поскольку правила этого аббатства запрещают монахам носить при себе нож, следовательно, убийца мог воспользоваться бритвой.

— И ночь, по его словам, он провел в больнице, — добавил Жакоб. — А что, если врет, и вовсе не в больнице он был, а тут поджидал пономаря?

Жакоб пришел в большое волнение от своей догадки. Он оббежал колокольню по периметру, заглядывая в каждый угол, будто намеревался там найти подтверждение своей сообразительности.

— Думаю, это легко проверить, расспросив санитарного брата, — попытался охладить его пыл викарий.

— И говорить нечего, я нутром чую — он это, больше некому, — стоял на своем Жакоб.

— Отчего же? — спокойно заметил викарий. — Вот я, к примеру, знаю еще одного монаха с повязкой на пальце. Кто поручится, что это не он был этой ночью на колокольне?

— Еще один? — не поверил Жакоб. — Кто же?

— Сам господин аббат, — с расстановкой ответил викарий.

— Вот это да! Неужто он? — серые глаза Жакоба расширились, а рот приоткрылся. Он едва успел подхватить, выскользнувшую из рук кадильницу. — А знаете, святой отец, у него лицо подозрительное. Я это сразу заметил.

— Ох, Жакоб, — поморщился викарий, — ты готов в каждом видеть злодея. Всего минуту назад ты уверял меня в виновности брата Юбера.

Жакоб, сделав вид, что не слышал последних слов викария, принялся с преувеличенным усердием заворачивать в тряпицу обнаруженную кадильницу.

— Представь, — начал было Матье де Нель, но оборвал себя на полуслове. — Нет, лучше я сам представлю. Итак, я убийца, мне нужно избавиться от веревки. Как я это сделаю? Во-первых, я отрежу оставшийся конец от языка колокола. Во-вторых, заберу веревку из рук покойного пономаря.

Викарий сложил кончики пальцев и стал расхаживать по колокольне.

— Отрезать веревку проще до того, как обнаружат тело, иначе после этого к колокольне будет приковано внимание и кто-нибудь да заметит монаха, поднимающегося на нее. Согласен, Жакоб?

— Согласен. Но это также мог сделать тот монах, что временно заменил пономаря — в колокол-то звонить все равно надо.

Довод Жакоба был не лишен смысла, но все-таки викарий его отверг.

— Нет, никто не мог точно знать, кого именно аббат сделает новым пономарем, если только…, — брови викария сошлись у переносицы, но через мгновение он решительно продолжил. Оставим пока этот вопрос и вернемся к прежнему допущению. Скажем, я подрезал веревку с таким расчетом, что при сильной нагрузке, а покойный пономарь был внушительной комплекции, она порвется. Теперь мне нужно быть здесь, чтобы сразу же после случившегося, отрезать, оставшуюся часть.

— Выходит, злодей прятался тут этим утром, поджидая пономаря? — Жакоб оглянулся по сторонам.

— Скорее всего, нет, здесь и спрятаться-то негде, — ответил викарий, обежав взглядом колокольню. — Разве, что вон за тем выступом, да и то сомнительно.

— И все же я не пойму, святой отец, — в задумчивости почесал кончик носа Жакоб, — очему отрезав веревку, убийца оставил ее конец в руках пономаря, а не забрал с собой сразу?

Матье де Нель ничего не ответил, пытаясь сосредоточиться. Какая-то мысль, промелькнув, исчезла, и от этого казалась очень важной. Досадно! Но, ничего не поделаешь.

Он рассеянно перевел взгляд на раскинувшиеся за стенами аббатства виноградники. Несмотря на плохую погоду, там вовсю кипела работа. Крестьяне, утопая по щиколотки в грязи, срезали гроздья винограда и укладывали их в большие корзины. Долговязый монах бегал между рядами, размахивал руками и, очевидно, что-то кричал. По дороге к аббатству медленно катила телега с полными корзинами винограда, то и дело, увязая в раскисшей от дождя земле.

— Может быть, в этом и состоял его план, — сказал викарий, отрываясь от созерцания виноградников. — Подумай сам, пономаря находят у подножия колокольни мертвым. Возникает закономерный вопрос, почему он сорвался вниз? Оступился? Маловероятно, он далеко не в первый раз поднимался на колокольню, знал ее вдоль и поперек. Какой, в этом случае, напрашивается вывод?

Жакоб почесал кончик носа. Викарий не удержался:

— Оставь свой нос в покое. Что ты его бесконечно теребишь?

— Мне так лучше думается, святой отец, — осклабился Жакоб, но руку убрал. — Вот, к примеру, я бы решил, что пономаря кто-то сбросил.

— Правильно, это логичное заключение, и, разумеется, оно не устраивает убийцу. А так — еревка в руках покойника ясно укажет на причину смерти. Дождь тоже оказался на руку преступнику. Мокро, скользко, полусгнившая веревка, один неверный шаг и все.

— Да, с этим трудно спорить.

— А ты не спорь, Жакоб, ты согласись, — посоветовал викарий, усмехаясь.

— Но почему было тогда не оставить веревку на своем месте, зачем понадобилось забирать ее? — не сдавался Жакоб, не замечая иронии.

— Быть может, преступник опасался, что она, в конце концов, его выдаст, — предположил викарий.

— Нет, что-то не получается, святой отец, — Жакоб снова поднес руку к лицу, но, заметив насмешливый взгляд викария, смахнул с носа невидимую соринку и воинственно закончил. — Потому как исчезновение веревки само по себе уже подозрительно.

— Очевидно, он рассчитывал на то, что в поднявшейся суматохе никто этого не заметит, — предположил викарий. — Но, возможно, также, что исчезновение веревки было устроено предумышленно, как и само убийство во время визитации! Над этим стоит подумать.

— Тише, святой отец, — прошептал Жакоб, указывая глазами за спину викария.

На колокольню поднимался монах, держа в руках новую веревку. Викарий узнал его — это был, как он успел заметить, любимец аббата, брат Арман, — красивый блондин с дерзким взглядом голубых глаз.

— Ах, извините, господин викарий! — воскликнул брат Арман. — Я не знал, что вы здесь. Надеюсь, я вас не испугал?

Удивление и беспокойство получились у него почти естественными, но это «почти» все же не ускользнуло от викария.

— Нет, вы меня не испугали, — сдержанно ответил он. — Хотя, признаю, ходите вы на редкость бесшумно. Так вы, стало быть, новый пономарь?

— О, нет, — брата Армана даже передернуло от подобного предположения. — Я только обязан выполнить поручение господина аббата. В колокол-то надо звонить.

— В таком случае вы, возможно, знаете, куда подевалась старая веревка?

— Должно быть, ее выбросили, — пожал плечами брат Арман, и дерзко добавил. — азве не вы этим утром заявили, что она прогнила?

Викарий сжал челюсти. В былые времена он с удовольствием проучил бы наглеца, но теперь позволил себе лишь немного напугать его.

— Уж не вы ли? — вкрадчиво поинтересовался он.

Выпущенная стрела достигла цели: брат Арман переменился в лице и судорожно сглотнул.

— Нет, что вы, господин викарий, да я сюда и не поднимался этим утром.

— А когда вы поднимались? — продолжал въедливо допытываться викарий.

— Давно, уж и не помню когда, — ответил брат Арман, беря скамью. — А почему, собственно, вас это интересует? — К нему, наконец, вернулась привычная самоуверенность. Взобравшись на скамью, он принялся старательно привязывать веревку к языку колокола.

— Просто я по природе любопытен, — сухо ответил викарий. — Ну, не будем вам мешать. Выполняйте поручение господина аббата.

— Очень подозрительный монах, — зашептал Жакоб, спускаясь по ступеням вслед за викарием. — Видели, святой отец, как он испугался, когда вы стали его расспрашивать. Неспроста это, ох неспроста. Правда, руки у него целы, ни одного маломальского пореза я не заметил, а жаль!

 

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Матье де Нель сидел в кресле у камина, неспешно переворачивая страницы: молчаливый библиотекарь по его просьбе принес заказанные книги, а камерарий — очень любезно с его стороны — пергаментные свитки из архива. Так бы и сидеть в тепле до самого обеда, наслаждаясь книгами, но из-за последних событий обычного удовольствия от чтения викарий не получал.

На колокольне его подозрения подтвердились: брат Жан стал жертвой заранее продуманного убийства. С одной стороны, это тешило самолюбие, ведь наблюдательность и острый ум его не подвели, но с другой стороны, ставило перед непростой дилеммой — начинать расследование или сделать вид, что он ничего не заметил?

Жакоб расположился здесь же на облюбованном им сундуке, глядел ежом и недовольно сопел. Ещё бы! Он-то был уверен, что викарий, спустившись с колокольни, тут же учинит дознание, ведь то, что пономарю кто-то помог сломать шею, теперь стало ясней ясного. Но не тут-то было! Святой отец, как узрел проклятые книги, так и позабыл обо всём на свете!

Сказал, что дела ему нет до того, кто убил пономаря, что начни он дознание, придется задержаться в аббатстве, и кто его знает насколько, а этого ему совсем не хочется, пусть уж лучше считается, что тот сам свалился. Он-де, свое любопытство на колокольне удовлетворил, а остальное его не интересует, да и времени у него нет, поскольку в Орлеане его ждет недописанная книга.

Ох уж эти книги! Жакоб в них проку никакого не видел, один перевод времени.

Викарий еще чего-то говорил, но Жакоб слушать не стал, ушел бродить по аббатству. Перекинулся парой слов с монахом, чистившим голубятню, потом заглянул в пекарню, где получил свежую булочку — все-таки состоять при визитаторе не так уж и плохо!

Что ни говори, а встретить святого отца ему помогло само провидение. Если бы тот не спас его, болтаться Жакобу в петле на рыночной площади в Париже в назидание другим.

То, как викарию удалось вырвать его тогда из рук полицейских сержантов, Жакоб помнил смутно — уж больно напуган был, а вот как они с большими предосторожностями добрались до улицы Саватери, помнил отлично. Вдова, владелица свечной лавки, приняла их с неожиданным гостеприимством.

Пока хозяйка, отослав служанку, сама накрывала на стол, Жакоб с любопытством огляделся.

Бронзовые кувшины — символ достатка — красовались на поставцах рядом с глиняными горшками. На стульях и скамьях с прямыми спинками для удобства были положены мягкие подушечки, а большой сундук у окна поразил его воображение причудливым замком.

Да-а, видать торговля свечами — дело прибыльное, хотя иначе и быть не может. Вот ему приходилось слышать о старшине цеха булавочников, который за раз выложил целых сорок ливров на свечи для приходской церкви.

Звонкий смех хозяйки прервал размышления Жакоба. Подливая святому отцу вина, она, как бы ненароком, положила руку на его плечо.

Жакоб хмыкнул. Зря старается вдовушка, монах, похоже, ее не замечает: уставился глазищами в пустоту, и дела ему нет до обхаживаний хозяйки. А глаза у святого отца как раз такие, какие женщинам нравятся — большие, карие с длинными ресницами, не то, что у него. Жакоб грустно вздохнул.

После ужина святой отец о чем-то пошептался с хозяйкой, прежде чем войти в каморку, где Жакобу предстояло провести ночь. Когда он бесшумно возник в дверном проеме, Жакоб бросился перед ним на колени.

— Святой отец, я перед вами в долгу! Но верьте слову бедного жонглера, я верну все, что вам пришлось издержать и даже больше этого. Все до последнего денье.

— В этом нет необходимости, — отмахнулся монах. — Мои дела в Париже закончены, и завтра я возвращаюсь в Орлеан. Но перед отъездом я желал бы узнать, почему тебя разыскивают люди прево?

— Да откуда ж мне знать! — подпрыгнул от возмущения Жакоб. — Верно, меня с кем-то спутали или Марселен оклеветал.

— Марселен? Кто это? — поинтересовался монах, усаживаясь на ларь — единственный предмет мебели в каморке.

— Это жонглер из нашей труппы, — ответил Жакоб, опускаясь на «постель» — тощий тюфяк, набитый сухими гороховыми стручками. — Вернее нет, он приблудный. И вообще, я сомневаюсь, что он из нашей бродячей братии.

— Вот как? В таком случае, что он у вас делает?

— О, святой отец, он так умеет управляться с факелами, что даже мы, жонглеры, смотрим, разинув рты. А женщины! — воскликнул Жакоб. — Они просто голову теряют, когда он по-драконьи пускает огонь изо рта! Женщины не достойны доверия, вот, что я вам скажу, святой отец!

— А-а-а, — понимающе протянул монах. — Похоже, этот Марселен увел у тебя подружку. К тому же, как я предполагаю, он хорош собой и владеет искусством делать комплименты.

Жакоб прищурился. Ох, и не прост его спаситель. Гляди, как все ловко расписал. А может… может он сам в сговоре с подлецом Марселеном? Мурашки, мелкие и противные, забегали по его вспотевшей спине.

— Откуда вы знаете? — облизнул сухие губы Жакоб.

— Ну, — снисходительно улыбнулся монах, — достаточно иметь простой житейский опыт, дабы разобраться в подоплеке этой истории. Двое мужчин и одна женщина, или наоборот, — вечный, но от этого не менее опасный, треугольник.

Жакоб посмотрел исподлобья. Да, действительно все просто. Но не удержался и поддел святого отца:

— Для монаха вы неплохо разбираетесь в такого рода делах.

А тот возьми, да и вспыли.

— Уж не думаешь ли ты, жонглер, что я с пеленок принял постриг? Не прошло и двух лет с того дня как я был вынужден покинуть мир соблазнов.

Жакоб про себя усмехнулся. Покинул он, как же! А вдовушка — вот уж где точно соблазн! Но мысль о том, что его разыскивают люди прево, не давала покоя и настойчиво советовала попридержать язык.

— И все-таки причина, по которой господин прево сгорает от нетерпения с тобой познакомиться, остается для меня непонятной, — продолжал монах, успокоившись.

Жакоб втянул голову в плечи. Ишь как вылупился монах, сверлит глазищами, точно дыру просверлить собрался.

— Наверное, это из-за украденных денег, — предположил он. — Бьюсь об заклад, что все это подстроил сам Марселен.

— Итак, подробнее, — велел святой отец, соединяя кончики длинных пальцев.

Жакоб поерзал, устраиваясь поудобней на гороховом тюфяке.

— Накануне въезда короля Карла в Париж мы хорошо заработали, — приступил он к рассказу о своих злоключениях. — Деньги хранились в «Синем вепре». Во всяком случае, я так думал. Но сегодня ближе к вечеру Марселен отозвал меня в сторону, дал мешочек с деньгами и попросил отнести его в таверну. Я, хоть и выпил уже немало, все же удивился, как это деньги оказались у него? На что Марселен ответил: он-де впопыхах собирался и случайно их прихватил с собой, но сейчас боится, как бы мы их все не спустили, а то может и чего похуже. Ведь если украдут, то виновнику несдобровать. С этим у нас и впрямь строго, святой отец, тут он говорил чистую правду, — Жакоб вздохнул. — Теперь-то я, конечно, вижу: вранье все это было.

— Допустим, — монах чуть склонил голову набок. — Вот только я никак не могу поверить, чтобы прево был так настойчив ради поимки вора, сбежавшего с жалкими грошами бродячих комедиантов. Нужно знать Жака д'Эстутвиля, чтобы увидеть, насколько нелепо подобное заключение. Что ты на это скажешь?

Жакоб взъерошил пшеничный чуб. Ну, что на это можно сказать? Тут либо верь, либо не верь. Случалось, конечно, ему на рынке стянуть пирог с печенкой иль пару рыбок, но в таком и сознаваться-то смешно, какое же это воровство! Так себе — мелкая шалость. Воровство — это когда срежешь, скажем, кошелек с пояса у зеваки, иль заберешься в дом, иль на большой дороге оберешь путника…

— Не знаю, — Жакоб снова запустил пятерню в вихры. — Никаких темных делишек за мной нет. Я никогда ни вором, ни мошенником не был. Что же мне теперь делать, святой отец?! — в отчаянии воскликнул он. — Я не могу оставаться в Париже!

— В этом ты прав, — согласился монах после недолгого размышления. — Парижские улицы для тебя сейчас все равно, что раскаленные угли. Но, может, ты захочешь отправиться со мной?

— В Орлеан? — Жакоб широко открыл глаза.

— Я бы сказал точнее — в аббатство. Да, в данных обстоятельствах я нахожу эту мысль самой благоразумной. Побудешь новицием, пока все успокоится, ну а дальше время покажет. Опять же, в женщинах, как я понимаю, ты уже успел разочароваться, — ехидно заметил монах. — С другой стороны, за тобой еще долго будут охотиться — прево Парижа так быстро не сдается. Подумай и если…

— Тут и думать не о чем! — вскочил Жакоб. — Лучше обрядиться в монашескую рясу, чем болтаться в петле на Свином рынке. В общем, я еду с вами, святой отец!

— Ну что ж, коль скоро нам придется совершить совместное путешествие, полагаю, не лишним будет представиться, — монах поднялся, расправил плечи, и, приложив руку к груди, гордо отрекомендовался: — Матье де Нель к твоим услугам, жонглер.

Жакоб даже рот приоткрыл от удивления. Ох, и чудного монаха послало провидение ему на выручку, расшаркивается перед безродным жонглером, будто тот ему ровня. А по всему видно, святой отец не простак. Небось, и фамильный герб у него имеется к замку в придачу.

— Не знаю, как и благодарить вас, святой отец, — пролепетал Жакоб. — Достойнее вас монах мне не встречался.

— Благодарить меня не за что, — ответил Матье де Нель, направляясь к двери. — Просто, я не мог отказать себе в удовольствии встать на пути королевского правосудия.

Жакоб захлопал глазами. Вот так признание! Что ни говори, а монах ему попался с секретом, но разве до тайн сейчас бедному жонглеру — тут бы выбраться из переплета целым.

— Я на все готов, святой отец, лишь бы поскорей унести отсюда ноги, — сказал Жакоб. — Вот только…

— Что еще? — повернулся Матье де Нель, начиная проявлять нетерпение.

— Не проболтается ли хозяйка? — прошептал Жакоб, указывая глазами на дверь.

— Не беспокойся, за нее я ручаюсь. Марион не любопытна и не болтлива.

— Скажете тоже! — фыркнул Жакоб. — Да разве бывают такие женщины! Больно наивны вы на их счет, святой отец…

— Довольно, жонглер, — сурово оборвал его чудной монах и вышел вон.

Перебирая в памяти события той ночи, Жакоб дошел до кузницы — посмотреть на летящие искры всегда интересно, — но вдруг остановился. Вот дуралей! Как же он раньше не смекнул! Ведь только этим и можно зацепить святого отца, а он, простофиля, битый час голову себе ломает, когда все так просто решается.

Жакоб опрометью кинулся в покои викария.

Здесь ничего не изменилось, кроме нескольких отложенных в сторону пергаментов: очевидно, святой отец уже успел их прочитать. Жакоб взгромоздился на сундук и принялся ждать удобного момента. Время шло, а викарий все читал и как-будто даже не замечал его возвращения. Эдак он до вечера просидит за своими книгами.

— Бросьте вы этот свиток, святой отец, — не утерпел Жакоб. — Давайте лучше подумаем, кто укокошил пономаря.

Не отрывая взгляд от пергамента, викарий заметил:

— За столько лет ты так и не соизволил избавиться от площадных выражений.

— Пусть так, — с готовностью согласился Жакоб, спрыгивая на пол. — Но пока вы тут сидите, уставившись в никому ненужный свиток…

— В отношении пергамента ты не прав. Это очень ценный документ, — перебил его Матье де Нель, осторожно расправляя загнувшийся уголок. — Эта дарственная грамота была выдана аббатству Святого Аполлинария в год его основания, то есть без малого четыреста лет тому назад. Вот смотри, здесь перечислены земельные угодья, подаренные аббатству королем Людовиком Ле Гро . Ты знаешь, Жакоб, это было удивительное время, — викарий замолчал и уставился на полыхавшие в камине поленья.

Этот отсутствующий взгляд был хорошо знаком Жакобу. Если сейчас ему не удастся вытащить святого отца из плена покрытых пылью лет и событий, все пропало! Викарий не только откажется вести дознание, но и бедного Жакоба замучает тоскливыми рассказами о том, что, да как, да с кем, да когда было. Теперь уж он ради собственного спокойствия обязан постараться.

— Король Филипп, — продолжал между тем викарий, — преданный анафеме папой Урбаном за двоеженство и прелюбодеяние, фактически устранился от управления королевством, передав заботу о Франции единственному законному сыну Людовику Ле Гро.

— Спорить не буду — это очень интересно, — ввернул Жакоб, едва дождавшись подходящего момента, чтобы вклиниться — какое ему дело до покрытых плесенью историй! — И все-таки, как нам быть с происшествием в аббатстве? Монахи, между прочим, посмеиваются над вами, святой отец. Говорят, я сам слышал, что у визитатора только нос длинный да острый, а умишко так себе. Оттого, значит, вы и заявили, будто пономарь сам свалился, а меж тем по обители ползут слухи, что пономаря кто-то укокошил, — Жакоб запнулся, — то есть, я хотел сказать, убил.

Прошла, наверное, минута, показавшаяся Жакобу часом, викарий оторвался от свитка и посмотрел на него осмысленным взглядом.

Жакоб торжествовал — все-таки ему удалось зацепить святого отца! Конечно, о слухах довелось приврать, но ради благого дела. Не такой уж он и простофиля, а нащупать у викария слабое место он и без книг сумел, давно приметив: святой отец страх как гордится своим умом, а уж если кто вздумает посмеяться над его длинным носом — берегись! Вот и сейчас викарий в лице изменился, желваками заработал, а главное раздул ноздри — верный признак гнева. Жакоб немного выждал и принялся развивать успех.

— А еще говорят, что либо вы знаете, кто преступник, но покрываете его, либо…, — договорить он не успел: викарий метнул в него давешний свиток. Жакоб увернулся, с радостным трепетом услышав приказание викария:

— Пойди, узнай, у себя ли аббат.

 

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Аббат Симон незаметно ущипнул себя за мочку уха — не сон ли это? Нет, в реальности происходящего сомневаться не приходилось.

В таком случае, визитатор повредился рассудком. Это же надо было такое придумать — убийство в аббатстве Святого Аполлинария! Святые небеса! Разве мало того, что брат Жан умер в столь неподходящий момент. И с Арманом посоветоваться нет никакой возможности, пока викарий здесь сидит.

Настоятель хрустнул суставами пальцев; хрустнул громко, но викарий не пошевелился. Он сосредоточенно рассматривал тканое изображение Страшного суда на противоположной стене.

Этот гобелен достался аббату Симону в наследство от добродетельного предшественника. Время от времени он порывался снять гобелен — уж больно один из осужденных грешников был похож на него лицом. Однако всегда с неудовольствием вспоминал о потайной двери, скрывавшейся за толстой тканью. Надо бы купить на его место новый, с какой-нибудь нейтральной темой.

Аббат шевельнулся в своем кресле. Викарий оказался совсем не таким, каким он увидел его в день приезда — занятым собой щеголем. Да и книги, очевидно, не так уж сильно его интересуют, хотя библиотекарь уверял, что визитатор попросил не менее десятка. Сидел бы себе да читал, так нет — подавай ему расследование.

Что же делать? Викарий ждет ответа. Если отказать в расследовании, он определенно не отступится и, чего доброго, все погубит, а этого никак нельзя допустить. Единственный выход — убедить его, что это дело рук чужака. Монахи обители Святого Аполлинария должны остаться вне подозрений. Но поверит ли?

— Что ж, уступаю вашему натиску, господин викарий, — аббат Симон вздохнул и натянуто улыбнулся. — Аргументы в пользу злого умысла достаточно убедительны.

— Я был уверен в вашей рассудительности, — ответил викарий, наклонив голову, при этом уголки его рта слегка приподнялись.

В груди аббата шевельнулся мохнатый клубок скверного предчувствия, выпустил черные щупальцы страха, оплел ими замершее сердце. А может посланец епископа Орлеанского просто над ним потешается? Говорит с иронией, видно, привычку насмешничать сохранил, а взгляд между тем словно копье — острый и неумолимый. А что если… От пришедшей в голову мысли, ладони настоятеля вспотели. Нет, вздор, быть не может! Были соблюдены все предосторожности, следовательно, необходимо взять себя в руки.

— Я полагаю, что преступник один из гостей, — вынес свой вердикт аббат Симон. — В нашей обители, как и в любой другой, гостиница никогда не пустует. Пилигримы, странствующие монахи, да и просто путники, все находят приют и ночлег — таков закон христианского гостеприимства.

— Интересное предположение. Только зачем бы это им понадобилось? — викарий откинулся в кресле, скрестил руки на груди и опустил веки.

— Какие-нибудь старые счеты, — настоятель сделал небрежный жест.

— Вы думаете? — викарий улыбнулся, не открывая глаз, нехорошо улыбнулся, насмешливо.

Аббат Симон поймал себя на мысли, что отлично понимает тех, кто в свое время написал донос королю на Матье де Неля. Будь он на их месте, с удовольствием сделал бы тоже самое.

— А как вам такое объяснение? Каждый день в обитель приходят наши крестьяне-арендаторы. Возможно, кто-нибудь из них подрезал веревку? — поделился новым предположением отец-настоятель.

— Возможно, — кивнул викарий, — но сомнительно.

Он продолжал все так же сидеть в кресле. Только длинные ресницы прикрытых век время от времени подрагивали.

— А наши ночные сторожа? — не отступал аббат Симон. — Вот у кого была прекрасная возможность совершить это ужасное преступление и остаться вне подозрений! Они у нас, можно сказать, живут, изредка покидая стены обители.

— Кстати, я совсем упустил это из виду, — открыл глаза викарий. — Вот мы и начнем опрос с них и прямо сейчас.

Мохнатый черный клубок в груди аббата перестал шевелиться — может, он слишком все драматизирует? Отец-настоятель успокоился и даже пожурил викария:

— Вот видите! А вы сразу братию подозревать.

Матье де Нель, кажется, хотел что-то ответить, но промолчал.

Сторожей в аббатстве было двое: старик по имени Дидье и его молодой напарник Пьер, оба миряне.

После Повечерия монах-привратник запирал ворота обители и отправлялся на покой в привратницкую. С этого времени и до Утрени жизнь в аббатстве замирала, если не считать ночных церковных служб.

Впрочем, сторожей это не касалось. В сопровождении собак они обязаны были несколько раз за ночь обходить весь монастырь. Осматривали все, кроме клуатра, но особенно проверяли винодельню с тех пор, как однажды утром на капитуле не досчитались одного монаха. Постель в его келье оказалась неразобранной, и отец-настоятель из сторожей едва душу не вытряс, допытываясь, не они ли тайком выпустили ночью беглеца.

Переполох закончился, когда келарь догадался заглянуть в винодельню. Там среди чанов с бродящим вином и обнаружили таинственно пропавшего собрата, он мирно похрапывал прямо на земляном полу, блаженно улыбаясь приятным сновидениям.

В остальном же ночная служба сторожей была необременительной. Если вдруг кому-то вздумалось искать пристанища в обители после Повечерия, Дидье звал брата-госпиталия, от которого зависело пускать ночного гостя в обитель или нет. А в дневное время, отоспавшись, он частенько помогал в кузнице или мастерских, в отличие от Пьера, предпочитавшего быть поближе к кухне или пекарне.

Пьер чувствовал себя неуютно в покоях аббата, стараясь не наступать грязными башмаками на ворсистый ковер, он все время переминался с ноги на ногу. Викарий наморщил длинный нос — от сторожа несло псиной.

— Сын мой, — строго обратился к Пьеру аббат, — господин викарий хотел бы задать тебе несколько вопросов. Потрудись отвечать на них ясно и правдиво, помня о том, в каком месте ты находишься.

Пьер покраснел, сглотнул, стараясь унять, ходивший ходуном кадык и неуверенно кивнул лохматой головой.

— Ты давно служишь в аббатстве? — подавшись вперед, спросил Матье де Нель.

Пьер сжал в руках шапку так, что побелели костяшки пальцев.

— Лет семь, святой отец.

— Стало быть, ты хорошо знаешь здешнюю братию. Настолько хорошо, что сможешь, если случится, узнать любого из монахов даже в темноте?

Аббат Симон беспокойно заерзал в кресле. Матье де Нель, проигнорировав озню аббата, встал и подошел вплотную к сторожу. Тот потупился, не выдержав пристального взгляда викария.

— Думаю, смогу, святой отец, — Пьер почесал грязной пятерней лохматую макушку.

— А вот, скажи-ка, Пьер, не видел ли ты, кого-нибудь из монахов на колокольне, скажем, между отходом ко сну и Полунощницей , кроме пономаря, разумеется?

— Н-нет, святой отец, никого я не видал, — сторож еще ниже опустил голову, пряча глаза.

— Ну, а между Полунощницей и Утреней ? — не сдавался викарий.

Пьер бросил исподлобья тревожный взгляд на аббата.

— Тоже никого, да и нет привычки у братии разгуливать по ночам. В обители устав соблюдается строго, — затараторил он.

Аббат Симон одобрительно кашлянул.

— Хорошо ли ты знал брата Жана? — зашел с другого конца викарий.

— Это того, что с колокольни свалился?

— Его самого.

Пьер переступил с ноги на ногу.

— Знал, конечно. Мы ведь в одно время сюда пришли.

— Вот как! Значит, пономарь поступил в вашу обитель семь лет назад? — викарий повернулся к аббату.

— Да, это так. Но я не понимаю…

— Нет-нет, я всего лишь хотел узнать побольше о покойном, — успокоил викарий, начавшего проявлять признаки раздражения, настоятеля. — Все же, Пьер, может этим утром ты заметил что-нибудь необычное?

— Нет, святой отец, все было, как всегда, — пробормотал Пьер.

— Значит, как всегда, — подвел итог викарий, возвращаясь к креслу. — Ну, что ж, ступай.

Сторож облегченно вздохнул и вытер рукой вспотевший лоб. Рукав его старой куртки при этом приподнялся, и взору викария открылась нечистая повязка со следами засохшей крови на ней.

Матье де Нель соединил кончики пальцев.

Очень интересно получается. Возможно, предположение аббата Симона не столь надуманно, как показалось ему вначале. А что, если это вовсе не догадка, а недвусмысленная подсказка? Просто голова кругом!

— Что вы сказали? — очнулся Матье де Нель.

— Я спросил, желаете ли вы пригласить второго сторожа? — недовольно повторил настоятель.

Матье де Нель сделал отрицательный жест. Какой смысл разговаривать с кем-либо в присутствии аббата — только попусту тратить время. Если он хочет установить истину, нужно избавиться от опеки настоятеля.

— Как зовут отца-госпиталия ?

— Решили-таки поинтересоваться гостями? — аббат повеселел.

— Да, нужно узнать, что они делали прошлой ночью. Вполне возможно, что преступник один из них.

— Конечно, один из них, — с жаром подхватил аббат Симон. — Я вам с самого начала об этом толкую. Глупо подозревать братию в таком ужасном грехе. Боюсь только, что преступник уже успел скрыться. Как правило, большинство гостей не задерживаются, и с первыми лучами солнца покидают обитель. Но, может, нам и повезет.

Викарий отвесил легкий поклон.

— Не хочу отрывать вас от дел, ваше преподобие. Я и сам могу найти дорогу в гостиницу.

— Полноте, господин викарий, дела могут подождать, пока мы не разберемся в смерти пономаря.

— И все же я пойду один, — ответил викарий, направляясь к двери. — Да, совсем забыл предупредить: сегодня я буду обедать в трапезной — нужно поддержать дух братии.

— Конечно, конечно, господин епископский соглядатай, — прошептал аббат Симон.

Он приложил ухо к двери и прислушался к удаляющимся шагам в коридоре.

— Арман!

Изображение Страшного суда колыхнулось. Фаворит неслышно выскользнул из-за гобелена и плюхнулся в кресло, где недавно сидел викарий. Аббат Симон нервно захрустел суставами пальцев.

— Вы все слышали, сын мой?

— Все, ваше высокопреподобие, — по губам брата Армана скользнула дерзкая улыбка. — Не паникуйте и берегите руки.

Аббат бросил раздраженный взгляд на фаворита. Определенно тот стал позволять себе вольность в обращении. Однако в сложившейся ситуации без хладнокровия и решительности Армана не обойтись, поэтому аббат Симон сдержанно заметил:

— Вы чересчур спокойны.

Брат Арман блаженно вытянул ноги и принялся рассматривать ногти.

— Почему бы и нет? Сам пономарь свернул шею, или ему кто-то помог — какая разница. В любом случае, викарию не докопаться до правды.

— А вы сами, что думаете?

— Ничего, — фаворит равнодушно пожал плечами. — У меня есть более приятные мысли, и касаются они недалекого будущего.

— Не слишком ли вы беспечны? Между тем это расследование не известно к чему может привести, — аббат снова захрустел суставами.

— Хорошо, — брат Арман легко вскочил на ноги. — Чтобы успокоить вас, я прослежу за викарием. Кстати, этим утром я видел, как они с Жакобом поднимались на колокольню.

— Ну и? — аббат напрягся.

— Ну и я тоже поднялся. Вы же знаете, что я неисправимо любопытен, — ухмыльнулся брат Арман. — Правда, мне пришлось как-то объяснить свое присутствие на колокольне. В общем, я сказал викарию, что вы послали меня повесить новую веревку.

Аббат Симон нахмурился и проворчал:

— Меня-то было, зачем приплетать?

— Для правдоподобия, исключительно для правдоподобия, — брат Арман взялся за ручку двери. — Так вот, Жакоб что-то спрятал в рукаве при моем появлении, а викария интересовало, куда пропала старая веревка и когда я в последний раз поднимался на колокольню.

— Веревка! — фыркнул настоятель. — Далась же она ему! Ну, идите, сын мой, вы знаете, что делать.

— Не беспокойтесь, ваше высокопреподобие.

Брат Арман поклонился и бесшумно прикрыл за собой дверь.

 

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Низкие серые тучи нависали над аббатством Святого Аполлинария, давая понять, что последние дни теплой осени ушли безвозвратно, уступив место дождю и ветру — предвестникам, неумолимо приближавшейся, зимы.

Проходя через церковь, где в этот дождливый день было темнее обычного, викарию показалось, что где-то за спиной раздался едва различимый звук шагов. Он обернулся и в течение нескольких секунд безуспешно вглядывался в храмовый сумрак. Рядом, правда, пугливо мерцала лампада, но она представляла собой слишком малый источник света, дабы он мог что-либо рассмотреть. Его окружали только каменные святые, подпиравшие своими худыми спинами аскетов монументальные колонны нефа. Они равнодушно смотрели на замершего у алтаря викария невидящими, лишенными зрачков, глазами. Он еще немного постоял, прислушиваясь и приглядываясь, но звук не повторился. Решив, что ему показалось, Матье де Нель заторопился вон из храма.

На внешнем дворе аббатства Святого Аполлинария, как водится, кипела жизнь. Со стороны пекарни ветер доносил вкусный запах свежей выпечки. Викарий шумно втянул воздух длинным носом — похоже, сегодня на обед подадут печенье с корицей. Справа в мастерских громко стучали молотки, надрывно визжали пилы, сипло выдыхали воздух кузнечные мехи, а где-то дальше испуганно блеяли овцы и кудахтали куры.

Монастырская гостиница, с пристроенной к ней деревянной часовней, располагалась недалеко от главных ворот аббатства. Здесь останавливались паломники, странствующие монахи других орденов и просто путники, искавшие безопасный ночлег.

Обогнув гостиницу с торца, викарий оказался посреди маленького двора, раскисшего после ночного дождя. С трёх сторон его окружали строения: собственно, гостиница, часовня и кухня с крохотной трапезной для временных постояльцев странноприимного дома.

В тот момент, когда Матье де Нель вошел во двор, отец-госпиталий, стоя у открытых дверей гостиницы, распекал мальчика-послушника лет одиннадцати. Мальчишка слушал вполуха, шмыгал сопливым носом и больше интересовался тем, что происходит на соседнем хозяйственном дворе, чем внушениями старого монаха.

— Ох уж мне эти новиции, — пожаловался отец-госпиталий Матье де Нелю, после того как отпустил мальчика. — Ничего не умеют, но главное, и не хотят ничему учиться. Думают, пришли в обитель только псалмы петь. Я, конечно, понимаю, что брату прекантору это весьма лестно, но, позвольте, кто же будет чистоту блюсти? А наш наставник новициев, как вам нравится? — продолжал далее распаляться отец-госпиталий. — Я, оказывается, а не он, должен объяснять этому мальчишке, что жизнь аббатства — это не только церковные службы, но и повседневный тяжкий труд. А сопливец, знаете, что мне ответил? — сверкнул глазами из-под кустистых бровей брат Филипп. — «Я сюда пришёл не полы мести, а служить Господу». А мы здесь все Господу служим, и между прочим даже тем, что метём полы и навоз убираем. Вот так-то.

Викарий сочувственно выслушал излияния отца-госпиталия. Брат Филипп, выплеснув наболевшее, наконец, успокоился.

— Но вы ведь, господин визитатор, пришли поговорить о чём-то, как я понимаю.

— Вы правы, — подтвердил Матье де Нель. — Я действительно хотел бы узнать, сколько гостей было этой ночью в вашей гостинице, сколько уехало и сколько осталось?

— Хм, странный вопрос, — ответил госпиталий, внимательно глядя на викария из-под бровей. — Не понимаю, зачем это вам?

— Вы сначала ответьте на него, брат Филипп, а я вам после объясню причину моего интереса.

— Ну что ж, гостей у нас было всего трое, и на заре, несмотря на дождь, они ушли. Так что сейчас гостиница пустует — явление редкое, замечу вам. Именно поэтому я велел мальчишке-новицию хорошенько всё вычистить, да где там.

Викарий окинул взглядом два этажа гостиницы. Первый этаж явно предназначался для гостей попроще: окна здесь были затянуты промасленным холстом, и судя по его состоянию, довольно давно.

— Вы не возражаете, если мы зайдём внутрь? — спросил он отца-госпиталия.

В большой комнате первого этажа на земляном полу, густо усыпанном соломой, лежали тюфяки со сбитыми тонкими одеялами. В углу на низком табурете стояла щербатая глиняная миска, из которого ещё не успели вылить грязную воду. Викарий остановился посреди комнаты и повернулся к брату Филиппу.

— Вернёмся всё же к гостям. Как вам кажется, мог ли кто-либо из них выйти ночью незамеченным?

Отец-госпиталий округлил глаза, кустистые брови взлетели вверх — удивлялся брат Филипп совсем по-детски.

— Выйти ночью, да ещё и незамеченным? Ерунда. С какой стати?

— Прошу вас, ответьте на вопрос. Итак, мог или не мог? — настойчиво повторил викарий.

— Нет, — отрезал брат Филипп. — Я лично запираю двери на ключ, разгуливать ночью по аббатству никому не дозволяется. В случае же непредвиденной надобности, всякий гость может разбудить меня. Моя комната первая от дверей.

— Значит, никто не выходил, — подвёл итог Матье де Нель.

— Да они, если бы и захотели, то вряд ли смогли.

— Отчего же? — удивился викарий.

— Слепые оба были и с ними мальчонка-поводырь.

— Ну, изобразить слепого, невелик труд, — заметил викарий.

— Согласен. Но меня не так-то легко провести — глаз у меня на мошенников намётан. Я ведь не первый год за гостиницу отвечаю, всяких прохвостов повидал. Нет, господин викарий, это были настоящие слепые. Что же всё-таки случилось? — полюбопытствовал отец-госпиталий. — Полагаю, вы неспроста задаёте подобные вопросы.

Викарий помедлил с ответом.

— Видите ли, брат Филипп, у меня есть веские причины считать смерть пономаря этим утром умело подстроенным убийством.

К изумлению Матье де Неля отец-госпиталий воспринял новость не просто спокойно, а даже с каким-то мрачным удовлетворением. Он медленно покачал головой, как бы говоря, ну что ж, нечто подобное я и предполагал.

— Вы, кажется, не очень удивились тому, что я сказал. А вот настоятель ваш — тот не на шутку распереживался.

— Ах, господин викарий, — брат Филипп небрежно махнул рукой, — я пришёл в это аббатство отроком и за сорок с лишком лет, проведённых в его стенах, всякого повидал. Поэтому если бы вы даже мне сказали, что кто-то из братии объявил себя принцем крови, я бы и тогда не удивился. А аббат — что, ему положено волноваться, ведь Его Преосвященство в первую очередь с отца-настоятеля спросит, а убийство дело нешуточное. Тут без генерального капитула не обойтись. Но если вы думаете, что это кто-то из гостей, то ошибаетесь. Ищите среди братии — вот мой вам совет.

Викарий нахмурился, за неожиданной откровенностью отца-госпиталия наверняка что-то скрывалось, поэтому он задал вопрос, который более всего интересовал его в данный момент.

— Скажите, что за человек был покойный брат Жан?

Отец-госпиталий ответил сразу, не задумываясь, будто давно готовился к этому вопросу.

— Дрянной человечишка был, — сказал он, выплескивая грязную воду из миски в открытое окно.

— Даже так? Не слишком ли вы категоричны?

— Я понимаю, что о покойниках плохо не говорят, но вам, как я понимаю, правда нужна, наверное, хотите к убийце подобраться? Только лучше будет, если вы оставите всё как есть, пусть все думают, что он сам сорвался. Не стоил того наш пономарь, чтоб так о его смерти беспокоиться.

Матье де Нель ничего не ответил. Он подошёл к окну, став рядом с отцом-госпиталием. Рассеянный свет пасмурного дня с трудом пробивался сквозь грязный холст, пропитанный маслом. Викарий толкнул створку окна. По серому небу с криком летела стая каких-то птиц. Во дворе гостиницы бродили куры, сердито склёвывая дождевых червей. Прошёл монах с корзиной яиц, за ним весело виляя хвостом, бежала собака — настоящая идиллия.

И всё же, кто-то подрезал верёвку и раньше времени отправил брата Жана к праотцам, да ещё во время визитации. Последнее обстоятельство особенно задевало. Жакоб, конечно, приукрасил, говоря о слухах, ползущих по аббатству, но устроить убийство во время визитации — это, бесспорно, вызов ему, викарию. Что ж, он его принимает — де Нели всегда славились отвагой, а его Господь к тому же щедро наделил острым умом.

Викарий повернул голову — брат Филипп стоял в терпеливом ожидании, прислонясь к стене.

— Из всего сказанного вами, я делаю следующие выводы: во-первых, покойника вы не любили. Во-вторых, вы, если и не знаете точно, то, во всяком случае, догадываетесь, кто мог убить пономаря. Так, может, поделитесь своими соображениями, отец-госпиталий?

— Вы ошибаетесь, — едва слышно ответил брат Филипп, глядя в пол. — Я никого не подозреваю, но даже если бы и подозревал, то не стал бы ничего говорить.

— Хорошо, — отступил викарий. — Но о самом-то пономаре вы не откажетесь мне рассказать?

— Рассказал бы, кабы было чего рассказывать. А то, что я о нём думал, вы уже знаете — с гнильцой был пономарь наш, вот и всё.

Однако викарию настойчивости было не занимать.

— Он, как мне говорили, пришёл в обитель лет семь назад?

— Что-то около того, — подтвердил отец-госпиталий.

— Может, вы знаете о нём что-то, что могло бы пролить свет на случившееся этим утром? — продолжал наседать викарий.

— Снова вы за своё, — посетовал брат Филипп, качая головой. — Ох, и умеет же вы в душу влезть, господин викарий. Ну, хорошо расскажу я вам одну историю. Только давайте выйдем во двор — душно здесь.

Отец-госпиталий остановился на пороге и прислонился спиной к облупившейся двери монастырской гостиницы.

— Прошлой зимой случилось в нашей обители одно неприятное происшествие: из ризницы пропали позолоченные канделябры. Вещи были дорогие, и ризничий уговорил отца-настоятеля осмотреть все кельи. Тот поколебался, но, в конце концов, дал согласие. Впрочем, до осмотра дело так и не дошло, ибо пономарь наш донёс аббату, что видел один из канделябров, припрятанным у брата Рауля. И действительно, когда настоятель, приор и ризничий отправились в келью к брату Раулю, то под кроватью нашли пропавший канделябр. Капитул осудил виновного на недельное заточение в карцере. Правда, брат Рауль клялся и божился, что ничего он не крал, что это кто-то со злым умыслом подбросил ему канделябр. Но, поскольку доказать он ничего не мог, то отправился в карцер. А зимой в карцере, сами знаете, каково.

— Так вы считает, что это брат Рауль мог отомстить пономарю за клевету? — предположил викарий.

Брат Филипп тяжело вздохнул.

— Ничего такого я не считаю. Вы просили рассказать вам о пономаре, вот я вам и рассказал. А брат Рауль тут ни при чём. Умер он ещё прошлой зимой. Простудился в карцере и умер. Вот так-то.

— Знаете что, отец-госпиталий, коль вы начали мне рассказывать эту историю, то будьте так любезны довести её до конца. Уверен, у вас о происшедшем сложилось своё собственное мнение. Так поделитесь же со мной.

Брат Филипп в раздумье шевелил кустистыми бровями. Викарий терпеливо ждал, чем закончится внутренняя борьба отца-госпиталия.

— Это только подозрения и я не хочу, чтобы они дошли до аббата, — брат Филипп провёл языком по губам. — Видите ли, господин викарий, мне совсем не хочется быть обвинённым в клевете на покойного пономаря. Я уже стар и наказание в карцере может для меня закончиться так же, как и для брата Рауля.

— Я обещаю вам, что отец-настоятель ничего не узнает, — заверил его викарий.

— Хм, — невесело улыбнулся брат Филипп. — Жизнь научила меня не доверять обещаниям людей, даже если они носят монашескую рясу.

Викарий дотронулся до локтя отца-госпиталия.

— Клянусь, мне вы можете довериться.

— Хорошо, — принял решение брат Филипп, м может я сейчас и совершаю самую большую ошибку в своей жизни, но так и быть… В общем, я думаю, что пономарь сам украл эти канделябры и подбросил один из них в келью брата Рауля.

— Зачем? — быстро спросил викарий.

— Очевидно, чтобы того посадили в карцер, — отец-госпиталий почесал бровь. — Дело в том, что брат Рауль часто болел в последнее время, и карцер мог его просто-напросто убить. Понимаете, тут был точный расчёт.

— Но почему пономарь мог желать смерти брата Рауля? — не сдавался викарий.

— Не знаю, — брат Филипп развёл руками. — Клянусь вам мощами святого Аполлинария, не знаю. Хотя, накануне всей этой истории я случайно стал свидетелем разговора между пономарём и братом Раулем, вернее, не всего разговора, а только того, что было между ними сказано пока они проходили мимо открытых окон гостиницы. Я как раз заделывал мышиную нору, поэтому они меня не заметили, остановившись напротив окна, под которым я сидел. Помню, брат Рауль сказал: «Я, Жак, даю тебе срок три дня, а потом не обессудь — расскажу всё на капитуле. Не вынуждай меня вспоминать ещё и турскую историю, ведь я тебя подлеца сразу узнал». Пономарь сказал в ответ, что всё уладит, только пусть брат Рауль потерпит и никому ничего не рассказывает, да и зачем, мол, ворошить прошлое. Вот и всё, что я слышал, а на следующее утро обнаружилась пропажа канделябров, ну а что было дальше, я вам уже рассказал.

— А что это за турская история?

— Понятия не имею, — покачал головой госпиталий. — Хотя… — он ненадолго задумался, — брат Рауль много лет был келарем и часто ездил в Тур, чтобы продать наше вино или купить чего нужно для аббатства. У него там сестра жила, а муж у неё был купец, говорят, очень богатый. Возможно, там они с пономарём однажды и встретились.

— Гм, возможно, — согласился викарий. — И вы, таким образом, пришли к выводу, что вором был сам пономарь.

— А как же! — воскликнул брат Филипп. — Согласитесь, что кража произошла очень кстати, позволив пономарю избежать разоблачения в каком-то грязном деле.

— Это верно. Но как стало известно, что именно пономарь указал на нужную келью? Неужели на капитуле…

— Нет-нет, что вы, конечно, нет, — перебил отец-госпиталий. — Это приор случайно проболтался после похорон брата Рауля.

— Да-а-а, — протянул викарий, — интересную историю вы мне рассказали. А главное, в ней загадка на загадке, и где искать ответы — не известно. Впрочем…, — викарий остановился. — Вам не кажется странным, что брат Рауль назвал пономаря Жаком, а не Жаном? Жан, Жак… — с сомнением повторил викарий.

Брат Филипп грустно усмехнулся.

— Вам кажется, что я по старости мог перепутать имена? Будьте уверены, брат Рауль назвал тогда пономаря именно Жаком. Мне самому это показалось странным. И вот ещё что, — отец-госпиталий понизил голос, — канделябр-то второй, ну из тех, пропавших из ризницы, так и не нашли.

Где-то совсем рядом послышался шорох. Викарий в два прыжка, с прытью совсем не приличествующей его сану, оказался за углом гостиницы. Там никого не было, но на сырой земле остались чёткие следы — кто-то здесь топтался продолжительное время. Теперь сомнения враз отпали — за ним действительно следят.

— Кто это был? — с тревогой спросил отец-госпиталий.

Викарий непринуждённо засмеялся — к чему пугать брата Филиппа.

— Никто. Ворона что-то клевала, а нам почудилось невесть что.

— Ворона? — переспросил отец-госпиталий и засобирался. — Я, пожалуй, пойду, у меня ещё дел полно, а я тут с вами битый час болтаю.

— Благодарю вас, брат Филипп, вы мне очень помогли. Я уж было отчаялся после разговора с одним из сторожей.

Отец-госпиталий остановился.

— Это, с каким же из них?

— С Пьером.

— Ах, с Пьером, — брат Филипп сделал жест рукой, красноречиво свидетельствующий о его невысоком мнении об упомянутом молодом человеке. — Разве от него можно добиться чего-нибудь путного!

— Почему вы так считаете? — поинтересовался викарий.

— А тут и считать нечего: он глуп, а кроме того боится, что аббат его выгонит, а такому лоботрясу, как наш Пьер, только в сторожах на всём готовом и жить. Если хотите узнать больше о пономаре, то поговорите лучше со вторым сторожем, старым Дидье, — посоветовал отец-госпиталий, торопливо удаляясь прочь.

Викарий длинно вздохнул х уж эти тайны Святого Аполлинария, и отправился на зов колокола, возвещавшего о начале обеда.

 

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В рефектарий Матье де Нель пришел одним из последних. В передней, как того требовал устав, он, дождавшись своей очереди, подставил руки под струю холодной воды, снял полотенце с железного крюка, вбитого в стену, тщательно вытер руки и вошел в трапезную.

В длинном зале с полукруглыми окнами, выходящими в клуатр, витал запах мяты и укропа. Пряные травы тонким слоем устилали каменный пол рефектария, возбуждая аппетит и настраивая проголодавшуюся братию на нужный лад. Никаких украшений в трапезной не имелось, если не считать массивного распятия, висевшего на противоположной от входа стене за столом аббата. По углам стояли треноги с широкими блюдцами масляных ламп. Ими, да еще сальными свечами в глиняных подсвечниках, пользовались для освещения трапезной ранними зимними вечерами.

Когда визитатор переступил порог рефектария, аббат Симон величественно плыл между рядами монахов, смиренно опустивших головы. Его стол, покрытый белой скатертью, находился на устроенном возвышении, а ниже перпендикулярно ему стояли два ряда длинных столов с простыми деревянными скамьями для остальной братии. Викарий пристроился вслед за приором, с которым ему предстояло разделить честь обедать за столом аббата.

Отец-настоятель занял своё место, сделал знак трапезничему, позволяя дежурным по рефектарию монахам внести первое блюдо. Дразнящий аромат жареной рыбы и ячменной каши быстро распространился в воздухе, и братия, обязанная петь псалмы пока идёт раздача блюда, невольно ускорила пение. Отец-настоятель нахмурился и скосил глаза на викария — не заметил ли тот оплошность.

Наконец аббат возблагодарил Бога в молитве и монахи сели, молча склонив головы над дымящимися тарелками. Один из дежурных монахов открыл Евангелие от Луки и стал читать главу, предусмотренную на тот день. Мерный голос чтеца прерывался лишь слабым позвякиванием ложек о миски и шагами трапезничего, обходившего столы, дабы вовремя заметить, где нужно подложить ещё хлеба.

Матье де Нель перехватил взгляд приора, с аппетитом поглощавшего нежное мясо форели, и время от времени заглядывавшего в его тарелку. Викарию подали порцию аббата, то есть пять отборных рыбин, приор же на обед получил всего лишь три. Впрочем, рядовые монахи удовольствовались двумя.

Аббат Симон, как и положено радушному хозяину, предложил викарию полить рыбу лимонным соком — гастрономической роскошью, которую мог позволить себе исключительно отец-настоятель. В это время подали второе блюдо: мелко нашинкованную капусту с огурцом.

Во время трапезы викарий ловил на себе косые взгляды, бросаемые на него монахами.

Его присутствие, похоже, было им в тягость. А может это всего лишь игра воображения и в действительности никому до него и дела нет? Возможно, хмурые лица монахов объясняются тем, что они отвыкли есть вместе с аббатом, предпочитавшим, как выяснилось, вкушать пищу в своих покоях? В отсутствие отца-настоятеля они, наверняка, чувствовали себя свободней за обедом.

Аббат Симон, насытившись и запив обед двойной порцией полуразбавленного вина, подал знак прекратить чтение. Монахи поставили кружки вверх дном на тарелки, аккуратно специальной щёточкой собрали, разбросанные на столе хлебные крошки. Всё так же, стараясь производить как можно меньше шума, братия встала, произнесла благодарственную молитву и, поклонившись, молча потянулась к выходу.

Матье де Нель по совету отца-госпиталия решил использовать послеобеденный отдых для разговор со старым сторожем Дидье. Вместе с остальными монахами он прошёл по галереям клуатра, но вместо того, чтобы свернуть к двери братского корпуса, направился дальше. У церковного портала его неожиданно догнал камерарий.

— Простите, господин викарий, я хотел узнать, будете ли вы сегодня осматривать сокровищницу?

Матье де Нель внимательно посмотрел на брата Жильбера. Камерарий ему нравился. Тихий, спокойный голос, сдержанные движения, умные глаза — всё в брате Жильбере располагало к себе. Поэтому Матье де Неля не удивил тот факт, что многие из братии, как он слышал, хотели бы видеть камерария на месте аббата. Может, стоит расспросить его о покойном пономаре?

— Нет, сегодня никак не получится, — ответил викарий и, не удержавшись, спросил: — У вас всегда так чинно проходят трапезы?

— В общем, да. Хотя, не стану лукавить, всякое бывает, — ответил брат Жильбер с подкупающей искренностью. — Правда, сегодня особый случай.

— Вы имеете в виду смерть пономаря?

— Да. Я понимаю, что монах, как никто другой, должен быть готов к смерти, но…, — камерарий развёл руками, — плоть слаба и вид чужой кончины невольно понуждает задуматься о своей собственной.

— Особенно, если чужая смерть преждевременна и насильственна, м добавил Матье де Нель, не сводя глаз с лица камерария.

— Что вы имеете ввиду? — брат Жильбер ошарашено уставился на викария.

— Только то, что кто-то до такой степени ненавидел покойного пономаря, что помог ему раньше времени отправиться по пути всех смертных, — доверительным тоном сообщил викарий.

— Это что, правда?

— Правдивей некуда. Вот я и подумал, возможно, вы смогли бы мне помочь установить истину? Если не ошибаюсь, вы давно в этом монастыре, не так ли?

— Да, тому уж лет десять. Но, погодите, — брат Жильбер потёр виски, — я никак не могу прийти в себя. Может, нам лучше зайти в церковь?

Викарий оглянулся по сторонам — клуатр был пуст, но осторожность не помешает.

— Нет, лучше поговорим здесь.

Камерарий вслед за викарием обежал взором пустой внутренний двор.

— Понимаю, с этого места прекрасный обзор и полная недосягаемость для чужих ушей.

— Ваша догадливость делает вам честь, но все-таки вернемся к нашей теме. Итак, вы не верите в то, что в стенах аббатства Святого Аполлинария могло произойти убийство?

Камерарий нахмурился и не совсем уверенно ответил:

— Ну, если вы так утверждаете, выходит, для этого есть основания.

— Есть, — подтвердил викарий. — И чтобы развеять ваши сомнения, брат Жильбер, я вам открою, какие именно.

Камерарий хотел что-то сказать, но викарий жестом остановил его:

— Не отрицайте, я же вижу, что вы не поверили. Или, скажем так, не до конца поверили. Так вот, верёвка, привязанная к языку колокола, не была прогнившей, она была намеренно подрезана с таким расчётом, что пономарь должен был обязательно сорваться вниз. К сожалению, главное доказательство — верёвка — исчезло.

— Господин аббат знает об этом? — быстро спросил камерарий.

— Знает.

— И что он говорит?

— Аббат считает, что это кто-то из гостей или сторожей-мирян. А что думаете вы?

— Я? — изумился камерарий, но тут же кротко добавил: — Что я могу думать. Впрочем, если выбирать из двух предположений, то гости мне кажутся предпочтительней.

— Вот как? Почему? — спросил викарий.

— Просто потому, что сторожей я знаю. Дидье здесь появился ещё до моего прихода, а Пьер несколькими годами позже. Нет, это не они, — уверенно заключил брат Жильбер. — Скорее всего, кто-то из гостей. Иногда у нас останавливаются престранные личности.

— Разумеется, — согласился викарий. — Но возможен также и третий вариант.

— Третий?

— Кто-нибудь из братии, — нарочито будничным тоном обронил викарий.

Брат Жильбер несколько мгновений недоверчиво смотрел на собеседника.

— Вы так думаете?

— А вы? — в свою очередь спросил викарий.

— Помилуйте! — воскликнул брат Жильбер, — я ведь только что узнал о ваших подозрениях. У меня и времени-то не было, чтобы подумать.

— Это не подозрения, это доказанный факт, — отрезал викарий.

— Пусть так, но всё равно, не могу представить, чтобы… хотя, — камерарий закусил губу.

— Ну-ну, — подбодрил его викарий.

— Пономарь, надо признать, был хвастун и чревоугодник, в общем, благочестием не отличался. К тому же, ему каким-то образом удавалось доставать мясо и крепкое вино.

Викарий скептически поморщился.

— Все эти нарушения устава не повод для убийства, вам не кажется?

— Да, вы правы. В таком случае, его смерть выглядит бессмысленной, — пожал плечами брат Жильбер. — А может, это как-то связано с его поездками в Орлеан? Он, кстати, оттуда возвращался крайне довольный жизнью? Я всегда подозревал, что его «историйки», как он называл рассказы о своих похождениях в миру, случались с ним не только до пострига, но и после оного. Вы бы расспросили отца-настоятеля.

— Обязательно это сделаю, — викарий помолчал немного прежде, чем задать следующий вопрос. — А не имел ли пономарь склонности рассказывать аббату о проступках братии, как вы думаете?

— Доносил, значит, и ему за это кто-то отомстил? — брат Жильбер понимающе хмыкнул. — Не знаю, всё возможно. Но, видите ли, отец-настоятель много разъезжает, поэтому его карающая длань не всегда добирается до братьев-нарушителей.

— А как же брат Рауль? — ввернул викарий.

Лицо камерария омрачилось.

— О, вам и об этом уже известно? Однако вы время зря не теряете!

— Это мой долг, я ведь визитатор, — напомнил викарий.

— Да-да, разумеется, — брат Жильбер виновато откашлялся. — Что до брата Рауля, то для его наказания была веская причина. Но вы, вероятно, и сами слышали, в чём там было дело.

Викарий кивнул.

— Ну что ж, благодарю вас за откровенную беседу, брат Жильбер, и не смею больше задерживать — время послеобеденного отдыха должно использоваться по назначению.

Камерарий простился и скрылся за дверью, ведущей к братским кельям.

***

Сторож Дидье сидел на церковной паперти, подстелив под себя вытертую козью шкуру. Когда Матье де Нель подошёл, Дидье как раз заканчивал чистить дверной замок. Его взлохмаченные седые волосы длинными космами спадали на лоб, закрывая глаза. Он фальшиво напевал весёлый мотив, делая вид, что не замечает подошедшего викария.

— Вы и есть сторож Дидье? — спросил Матье де Нель.

— Он самый, — отозвался старик, не отрываясь от работы. — Мерзкая погода, не так ли, святой отец? Сейчас самое время сидеть у очага и греть ноющие кости. Хвала Богу до Вечерни недалеко, а там и на покой. Всё — монашеский день закончен. Запрём ворота и, если никого нелёгкая не принесёт, то до утра будет спокойно.

Викарий повертел головой — садиться на грязную паперть не хотелось, но и возвышаться столбом было неудобно. Сторож, очевидно, заметив его душевные муки, подвинулся, давая место. Матье де Нель поблагодарил и устроился рядом на облезлой шкуре.

— И часто вас будят по ночам полуночные гости? — поинтересовался викарий.

— Будят? — сторож метнул на него хитрый взгляд. — Что такое вы говорите, святой отец? На то я и сторож, чтоб бодрствовать ночь напролёт.

Матье де Нель окинул взглядом образец ревностного служаки, такого стоит похвалить, он так разговорится — не остановишь.

— Бдительный сторож заслуживает всяческих похвал, а вот напарник ваш, Пьер, мне показался безответственным.

— Истинная правда, святой отец, — с готовностью подхватил Дидье. — Пьер послан мне в наказание, бестолков и ленив, прям, не знаю, что с ним делать. Сперва думал, обвыкнется, поэтому не сильно и принуждал парня, да видать зря. Я уж давно махнул на него рукой, вот только, когда по нужде отлучиться нужно, тогда — да, бужу наглеца. Этой ночью, к примеру, дождь всё лил и лил, а под дождь — самый сон, ели разбудил Пьера.

Викарий сочувственно покачал головой.

— А скажите, Дидье, видели ли вы кого-нибудь из братии этой ночью на колокольне?

— Ночью говорите? — сторож хитровато прищурился, — так спит братия, ночью-то, святой отец. Устав в обители соблюдается строго.

— О да, о соблюдении устава я уже наслышан, — со вздохом ответил Матье де Нель. — Ну, а если бы я не был визитатором, то чтобы вы мне ответили?

Дидье издал булькающий звук, означавший, вероятно, смех.

— Так тоже и ответил бы, святой отец, сли службы в церкви нет, то все спят, как положено.

— Понятно. А вот Пьер уверяет, что видел одного из монахов ранним утром, — не моргнув глазом, солгал викарий.

Сторож даже подскочил, захлебываясь гневом.

— Кто?! Пьер?! Вот ведь брехун! И зачем брешет, собачья душа! Ну, скажите, какой ему прок от этого?

— Действительно, какой? — пожал плечами викарий. — Скорее всего, он говорит правду.

— Какую правду! — Дидье в сердцах стукнул кулаком по колену, роняя замок в грязь. — Когда пономарь звонил к побудке, я уже давно вернулся, а Пьер дрых, как сурок. Вот раньше, во время моей отлучки, он, да, действительно с кем-то разговаривал, потому как, возвращаясь, я слышал голоса.

Викарий насторожился.

— И вы не спросили Пьера, с кем он говорил?

— Спросил, конечно.

— И что?

— А ни что! — крикнул Дидье. — Сам с собой, говорит, разговаривал, и рожа вся такая нахальная. Тьху! — Сторож сплюнул на землю, вложив в это действие переполнявшее его негодование.

— Может, вы узнали второй голос?

— Нет, — Дидье махнул рукой. — По правде говоря, я слышал только голос Пьера. Просто подумал, не сам же он с собой говорит.

— Ну, а в какое время это было, вы помните?

— Как не помнить! Сразу после Полунощницы. Пьер после неё как залёг, так до самого капитула и храпел. Дождь, говорит, его усыпляет.

— Да, с напарником вам не повезло, — посочувствовал викарий.

— Это уж точно, святой отец, — согласился сторож, очищая замок от налипших комьев земли.

— А где сейчас сей молодец?

— На кухне он, где ж ещё ему быть, — удивился Дидье. — Он, если не спит, то на кухне околачивается.

Викарий попрощался и через церковь снова вернулся в клуатр. Внезапно он остановился.

Ну как же он мог забыть расспросить Дидье о пономаре? Непростительная забывчивость! Придётся вернуться.

Сторож теперь был не один. Брат Арман, любимец аббата, что-то ему тихо выговаривал. При появлении викария оба замолчали.

— Господин викарий, — с преувеличенным усердием поклонился брат Арман.

— Мы с вами на удивление часто оказываемся в одних и тех же местах, — сухо заметил Матье де Нель.

— Исключительное совпадение, — ухмыльнулся фаворит. — Простите, я должен идти.

Викарий посмотрел ему вслед. Разумеется, аббат, хотя и дал согласие на расследование, но желает быть в курсе.

— Ещё чего узнать хотите, святой отец? — сторож лукаво поглядывал из-под косматых прядей.

— А вы готовы ответить правду? — спросил викарий, заранее предполагая ответ.

Дидье поднялся, встряхнул козью шкуру, аккуратно свернул и сунул её подмышку.

— Чего ж и не ответить, коль вы знать хотите.

— Тогда скажите, какого мнения вы были о покойном пономаре?

— Хорошего, святой отец. Прекраснейший был человек и достойный монах.

Викарий молча развернулся и зашагал прочь. Он давно заметил, быстрая ходьба — лучшее средство от раздражения, хотя она и не приличествует монаху.

— Жакоб, переодеться, скорее! — крикнул Матье де Нель, переступив порог, отведённых ему комнат. — Потом справишься у аббата, сможет ли он принять меня.

— Сможет, — заверил Жакоб, доставая чистую рясу. — Он уже дважды присылал узнать, не вернулись ли вы. Видать, ему тоже не терпится свидеться.

— Ну что ж, тем лучше, — викарий бросил на пол одежду. — Вычисти-ка её хорошенько, а лучше выстирай: от неё разит мокрой козой.

— Всё сделаю, святой отец, но раньше расскажу вам обо всём, что мне удалось узнать, и вы поймёте, что я времени зря не терял, — заявил Жакоб.

— Кто посмеет в этом усомниться, — пробормотал Матье де Нель, переодеваясь. — Начинай же, я выслушаю тебя с большим вниманием.

Жакоб покосился на викария. Обидеться или нет? Всем хорош святой отец, что и говорить, но есть у него один недостаток — любит он подсмеиваться над бедным Жакобом. Ну, да ладно, обидеться можно будет и в другой раз.

— Тот рыжий монах, о котором вы хотели узнать, — это брат Гийом, он хранитель амбаров, — принялся выкладывать добытые сведения Жакоб. — Так вот, он сидел недалеко от меня за обедом, поэтому я и смог подметить у него на левой руке глубокую царапину.

Матье де Нель пододвинул кресло ближе к камину, опустился в него и сложил кончики пальцев.

— Вот как? А если учесть неуставную обувь брата Гийома, возникает множество вопросов. И мы их обязательно ему зададим.

— Вы сказали, неуставная обувь, святой отец?

— Да, сегодня утром, когда все толпились у тела пономаря, я заметил, что он был обут не по уставу. Хотелось бы знать, в чём тут причина.

Новость оказалась не столь загадочной, как ожидал Жакоб. Он досадливо поморщился.

— Ну, для этого найдётся не меньше сотни правдоподобных объяснений.

— Но мне не нужна сотня, — возразил викарий. — Мне нужно лишь одно, причём не правдоподобное, а истинное. А, кроме того, утром на его лице вместо ужаса, как то было у других монахов, я увидел разочарование.

— Разочарование? — переспросил Жакоб.

— Вот именно. И мне не терпится узнать, почему смерть пономаря не ужаснула, а разочаровала брата Гийома.

Викарий встал и подошёл к окну, по стеклам текли тонкие струйки снова припустившего дождя.

— Итак, у нас на подозрении пять человек. Во-первых, аббат, во-вторых, брат Юбер, в-третьих, хранитель амбаров, в-четвёртых, сторож Пьер, ну и наконец, ризничий — я заметил во время службы шестого часа на его правой руке порез.

— Если вы спросите меня, святой отец, то я вам отвечу, что брат Гийом, хранитель амбаров, и есть убийца.

Викарий обернулся. Его лицо Жакоб не мог разглядеть — святой отец стоял спиной к окну, — однако по насмешливому тону понял, что викарий с его мнением не согласен.

— Позволь узнать, почему?

— Всё очень просто: он самый подозрительный.

— Это не аргумент, — викарий покачал головой, скрещивая руки на груди. — Но, если следовать твоей логике, то я выбираю ризничего.

— Ризничего? Вот-те раз! — Жакоб не скрывал разочарования.

Неужели святой отец и впрямь подозревает этого полоумного: брат Антуан, по словам местных монахов, свихнулся на святом Аполлинарии. Правда, в любом аббатстве положено чтить святого покровителя, но, как говорится, всему есть мера, а вот у ризничего, похоже, её нет.

— Да. С самого первого дня мне кажется, что брат Антуан не в своей тарелке, — продолжал рассуждать викарий. — Он либо чего-то боится, либо…

— Помешанный, — ввернул Жакоб.

Лицо викария изумлённо вытянулось, но прежде чем Жакоб успел что-либо объяснить, в дверь настойчиво постучали. Брат Арман собственной персоной возник на пороге.

— Его высокопреподобие желает поговорить с господином викарием.

— Передайте господину аббату, что я сейчас буду, — в тон ему ответил Матье де Нель.

Фаворит поклонился и вышел. Викарий сделал знак Жакобу, открывшему было рот, и зашептал:

— Тс, помолчи немного. Если не ошибаюсь, аббат сделал брата Армана моей тенью. Я сегодня повсюду натыкаюсь на него. Отцу-настоятелю явно не нравится то, что я хожу по обители и разговариваю с монахами. Почему?

— Потому что он и есть убийца, — с жаром отозвался Жакоб.

Викарий никак не отреагировал на последнюю реплику Жакоба, вместо этого он заметил:

— Завтра состоятся похороны.

— И вы считаете, святой отец, что убийца себя выдаст, — предположил Жакоб. — Точно! Он под каким-нибудь предлогом не придёт на похороны и нам останется только узнать, кого не было, и всё станет ясно.

Викарий остановился в дверях.

— Ты ошибаешься, Жакоб. Он обязательно придёт. Человек, устроивший трюк с подрезанной верёвкой, не столь глуп, дабы подобным образом выдать себя. Но наблюдая, полагаю, мы сможем заметить что-нибудь интересное.

Аббат Симон ценой больших внутренних усилий сохранял самообладание.

Самые невероятные слухи за короткое время успели распространиться по обители, будоража монахов. А виной всему — расследование, начатое викарием, и он, как настоятель, в данной ситуации оказался в щекотливом положении. При других обстоятельствах он с самого начала на корню пресёк бы деятельность самозваного дознавателя — монахи, аббат не сомневался, поддержали бы такое решение. Но, в сложившейся ситуации, невозможно помешать расследованию, не возбудив подозрений визитатора. А это было ни к чему.

Дверь отворилась, и брат Арман доложил о приходе викария.

— Смею надеяться, что обедом вы остались довольны, — проворчал аббат Симон, приглашая викария занять кресло напротив. — Не хочется, знаете ли, чтобы в своём отчёте Его Преосвященству вы упрекнули меня в потакании желаниям чрева.

— Ну, вы зря беспокоитесь, — ответил Матье де Нель, — я не сторонник умерщвления плоти и обед мне показался образцовым: не обилен, но сытен. Как раз то, что необходимо монаху.

Хитёр викарий — ишь как выкрутился. Аббат стиснул посох — нужно было чем-нибудь занять руки, которые могли выдать его внутреннее волнение.

— Я знаю, вы расспрашиваете братию о пономаре. Я не собираюсь вам это запрещать, но считаю себя обязанным высказать свои соображения по этому поводу.

— Буду вам премного благодарен, — поклонился викарий. — В свою очередь хочу заверить, что единственным моим желанием есть установление истины и разоблачение убийцы. Что же касается визитации, то уверяю вас, я не преследую цель отыскать все мыслимые и немыслимые отступления от устава во вверенной вам обители, — викарий обезоруживающе улыбнулся. — Я предпочитаю руководствоваться советом Екклесиаста: «Не будь слишком строг, и не выставляй себя слишком мудрым; зачем тебе губить себя?». Очень мудрые слова, не правда ли? Но, простите, я перебил вас. Вы, кажется, хотели высказать мне свои соображения по поводу смерти пономаря.

— Не совсем по этому поводу, — ответил аббат, избегая смотреть на викария. — Дело в том, что братия в смятении.

— Вот как? И что же возмутило её дух?

Аббат уловил едва заметную иронию в голосе викария и недовольно засопел. Матье де Нель поспешно добавил:

— Впрочем, я догадываюсь. Их, вероятно, потрясло убийство брата Жана.

— Правильнее было бы сказать, их потрясли ваши инсинуации, — настоятель резко ударил посохом об пол. — Монахи встревожены вашими действиями. Всего лишь полдня расследования посеяли в аббатстве семена недоверия и подозрительности. Почему вы ищете убийцу среди братии? Вот, что беспокоит монахов Святого Аполлинария, господин викарий.

Аббат Симон готов был ещё кое-что добавить, но, взглянув на собеседника, сник, растеряв запал негодования: в карих глазах викария промелькнуло и погасло презрение, уступив место жёсткости.

— Страхи монахов Святого Аполлинария мне ясны, — заявил викарий. — Тем не менее личность покойного вызывает у меня отнюдь не праздный интерес. Например, я слышал, что пономарь был склонен к чревоугодию и пустой болтовне. Насколько правдивы эти слухи?

Настоятель всплеснул руками, посох с глухим стуком упал на ковёр.

— Но, господин викарий, вам ли не знать, что этим порокам подвержено всё наше монашество. Или, по крайней мере, добрая его половина.

— К прискорбию, вы правы, — согласился Матье де Нель и неожиданно добавил. — Я бы желал посмотреть на келью покойного.

— Зачем? — насторожился настоятель.

— Да так, знаете ли, чтоб составить собственное мнение о том, кто в ней ещё недавно проживал. Вы, конечно, понимаете, что монахи, говоря друг о друге, обязательно не преминут добавить к своему рассказу что-нибудь от себя.

— Резонно, — успокоился аббат. — И когда вы желаете посмотреть?

Звон колокола прервал их разговор, возвещая о начале службы.

— Давайте сделаем это после Вечерни, — предложил викарий.

— Во время ужина? — удивился аббат Симон.

— Именно, это избавит нас от свидетелей и неизбежных в таком случае разговоров? Поэтому лучше осмотреть келью усопшего пока братия вкушает пищу в рефектарии.

Аббату ничего не оставалось как согласиться.

Матье де Нель почувствовал удовлетворение, войдя в келью покойного брата Жана: ее еще не успели убрать, поэтому все вещи нетронутыми лежали на своих местах.

— Не всем обителям так повезло, как вашей, господин аббат. В некоторых монахи до сих пор спят в общем дормитории , хотя признаю, таких осталось совсем немного, — сказал викарий, цепко окидывая небольшое пространство.

Нехитрое убранство кельи состояло из маленького стола у окна, табурета, ларя и кровати, над которой висело распятие. Внимание викария сосредоточилось на кровати, покрытой грубым коричневым одеялом.

— Ну, в нашем аббатстве тоже когда-то был общий дормиторий. К счастью, один из моих предшественников выпросил разрешение у епископа сделать отдельные кельи, — пустился в объяснения аббат Симон. читаю, правильно сделал. Правда, потребовалась основательная перестройка братского корпуса, но усилия и затраты того стоили: с тех пор монахи стали меньше друг на друга жаловаться.

— А вот льняные простыни епископ тоже разрешил иметь? — спросил викарий, приподнимая край одеяла.

На лбу отца-настоятеля выступила испарина.

— Видите ли, у меня столько дел, что не всегда есть время проводить инспекции в братских кельях.

— Охотно верю, иначе вы бы обязательно обнаружили вот это, — викарий аккуратно потянул за толстую нить, свисавшую до пола.

Тюфяк в ногах кровати легко распоролся. Матье де Нель запустил руку в его соломенные недра, извлёк оттуда промасленный тряпичный свёрток, осторожно развернул его и понюхал.

— О, да тут отличный кус мяса! Если не ошибаюсь, это баранья нога, совсем свежая и почти нетронутая. Посмотрите!

Аббат придвинулся ближе, чтобы рассмотреть находку.

— Да, вы, кажется, правы. Не понимаю, однако, как вы узнали.

— Это всё мой нос, — ответил викарий, но, заметив недоумение аббата, пояснил: — Видите ли, у меня необыкновенно чувствительный нос. Однажды в Лионе мне встретился итальянский купец, привозящий с Востока масла и духи для дам. Так вот, он самым серьёзным образом уговаривал меня вступить с ним в долю. У меня, уверял он, очень редкое обоняние, позволяющее улавливать самые тонкие и едва различимые запахи.

Аббат Симон недоверчиво уставился на длинный нос викария — может, именно в длине и состоит секрет его редкого обоняния?

— Хм, занятно, — пробормотал настоятель. — Но, право, глупо делать предложение подобного рода лицу духовному.

Из груди викария неожиданно вырвался грустный вздох.

— Видите ли, это случилось в пору моей молодости. Тогда я даже не помышлял об уходе от мирских соблазнов, — затем, устыдившись собственной слабости, он решительно завернул баранью ногу в тряпицу и, повернувшись к аббату, излишне резко сказал: — Вернёмся всё же к нашей находке. Мясо, как вы должны были заметить, свежее. Скорее всего пономарь раздобыл его накануне. Как, по-вашему, это могло произойти?

Аббат пожал круглыми плечами.

— Понятия не имею. Без моего разрешения никто не может покинуть стены обители, а я ему такового, разумеется, не давал.

— Кстати, — оживился викарий, — я слышал, что пономарь частенько ездил в Орлеан. Хотелось бы знать, с какой целью?

— Он искал покупателей на наше вино и зерно, — быстро ответил аббат, отводя глаза.

— Разве это не забота келаря?

— Да, но в отличие от нашего келаря пономарь был прирождённый торговец. Ну, вы понимаете, что я имею ввиду?

— Нет, — искренне ответил викарий.

Настоятель несколько раз моргнул и устало опустился на кровать покойного.

— Как вам объяснить, — аббат хрустнул суставами пальцев. — У него был дар убеждать покупателя, а это целое сокровище в наше время. Он так умел расписать товар, что тот продавался, словно горячий хлеб. В год моего избрания настоятелем, аббатство Святого Аполлинария было в плачевном состоянии. А теперь? Нашими усердными трудами и молитвами обитель не только не захирела, подобно многим, но и стала получать некоторую прибыль. Вот тут-то талант пономаря и пригодился, — по мере того, как рассказ приближался к теме монастырских доходов, аббат Симон всё более приободрялся. — Приведу всего лишь один пример: раньше мы были счастливы, если удавалось продать наше вино по 10 денье. Разве это не чудовищно! Уксус — и тот стоит дороже. Конечно, мы и не думали тягаться с аббатствами Бордо или Парижа, но, согласитесь, и наше не хуже. К счастью, с приходом брата Жана дела у нас разительно пошли в гору. Теперь мы продаём вино по 18, а то и 20 денье. Благодаря пономарю наша обитель в последние годы накопила достаточно денег, чтобы купить новые виноградники и обновить алтарь. Жаль, что брата Жана нет больше с нами, — аббат скорбно прикрыл глаза.

— Но почему вы в таком случае не назначили его келарем? — спросил викарий.

— О, он не был тщеславен и довольствовался своим положением пономаря, — аббат поднялся и тяжёлыми шагами направился к двери.

— Кто же теперь станет сбывать монастырское вино? — продолжал любопытствовать викарий.

— Думаю поручить это брату Арману. Он тоже, как оказалось, не без способностей негоцианта. Пару раз пономарь брал его с собой в Орлеан, как чувствовал бедняга, что нужно подготовить себе замену. Да, — печально вздохнул аббат, — смерть брата Жана — большая потеря для нашей обители.

Викарий, следовавший за настоятелем, в дверях ещё раз окинул внимательным взглядом келью.

— Ну что ж, здесь, пожалуй, всё. Мясо я возьму с собой. Необходимо установить, каким путём оно попало в стены аббатства.

Спускаясь по лестнице, викарий, указывая на повязку, спросил:

— Что это у вас с пальцем, господин аббат?

— Нарыв, — ответил отец-настоятель, подняв палец вверх, и неся его, как свечу, — неприятная вещь, скажу я вам. Сначала думал, что сам пройдёт. Но вчера санитарный брат уговорил меня вскрыть его и наложил какую-то мазь. Обещал, что за неделю всё заживёт.

— Будьте осторожны. В Ножанском приорстве так один монах чуть не умер.

— Как, от простого нарыва?! — аббат Симон даже остановился.

— Ну да, — подтвердил викарий. — Началось с пальца, правда, на ноге, а потом всё его тело покрылось гнойными нарывами. Едва выкарабкался.

— Что вы говорите! — воскликнул аббат с ужасом, уставившись на свой перст.

 

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Утром следующего дня на кладбище, расположенном сразу за фруктовым садом монастыря, собралась вся обитель. Место вечного успокоения обильно заросло травой — то, что было прахом и в прах возвратилось, в уходе не нуждается. Впрочем, подобное нерадение по достоинству можно было оценить только в непогоду: по крайней мере, ноги не утопали в раскисшей земле.

Матье де Нель исподволь наблюдал за монахами, но аббат, ризничий, хранитель амбаров, брат Юбер и даже сторож Пьер, словом, все подозреваемые, имели скорбный вид, как и полагается на похоронах.

В тот момент, когда бренные останки брата Жана были опущены в землю, с неба сорвались первые холодные капли дождя. Аббат Симон первым бросил в могилу три лопаты земли, его примеру последовали остальные монахи. Подгоняемые усиливающимся с каждой минутой дождем, они старались как можно быстрее закопать могилу, захватывая ольшие комья мокрой земли.

Наконец могила была засыпана, братия, возглавляемая аббатом, под пение псалмов двинулась к выходу, правда, чуть быстрее чем того требовали обстоятельства.

— У меня до сих пор не было случая выразить вам свою благодарность, брат Юбер, — тихо проронил викарий, поравнявшись с братом Юбером. — Вы содержите бритвы в превосходном состоянии. Не в каждом аббатстве так тщательно за этим следят. Поверите ли, в прошлую мою визитацию по причине тупой бритвы Жакоб немилосердно изодрал мне кожу головы, выбривая тонзуру.

— О-о-о! — посочувствовал хранитель бритв.

— Да-да-да, это было просто ужасно. Что делать! Нерадивые монахи ещё не перевелись.

— И не переведутся, — неожиданно с чувством добавил брат Юбер.

— Вы имеете в виду кого-то конкретно? — осторожно поинтересовался викарий.

Брат Юбер, сболтнув лишнее, втянул голову в плечи.

— Продолжайте, брат Юбер, — настаивал викарий. — Вы ведь понимаете, что с моей стороны это не праздное любопытство. Долг визитатора — знать, что происходит в аббатстве, не так ли?

Хранитель бритв не долго терзался выбором — сказать о наболевшем или промолчать.

— Эх, будь, по-вашему. Вообще-то, тут такого можно порассказать. Взять, хотя бы, брата Армана. Редкая удача застать его в скриптории . Зато уж вы точно не ошибётесь, если поищите его в настоятельских апартаментах.

— Должен вам признаться, я это успел заметить.

— Ага! — в голосе брата Юбер прозвучало удовлетворение.

Викарий понимающе хмыкнул. Ну что ж, всё ясно — хранитель бритв на дух не переносит любимца отца-настоятеля и воспользовался случаем насолить ему. Порой за высокими стенами аббатств кипят нешуточные страсти.

— И всё-таки усердный труд монаха всегда вознаграждается, — викарий вернул разговор в прежнее русло. — Но, как вижу, с вашей стороны такое усердие требует немалого самопожертвования, — он указал глазами на порезанную руку собеседника.

— Пустое, — небрежно отмахнулся брат Юбер. — Раньше бывало хуже, дня не проходило, чтоб я не поранился. Санитарный брат не успевал накладывать мне новые повязки. Теперь наловчился и редко его беспокою. Я, знаете ли, люблю во всём порядок: если точить бритву, то на совесть, так, чтоб волос налету разрезала. Камерарий мной доволен, не все его помощники так усердны, как я, — похвастался брат Юбер. — Он даже как-то похвалил меня перед самим господином аббатом.

— Что вы говорите! Впрочем, Жакоб тоже очень вас хвалил. Особенно ему понравилось, в каком порядке вы всё содержите.

— Ну что вы! — прочувствованно воскликнул брат Юбер и скромно добавил. — Конечно, иногда случаются и казусы. Вот, к примеру, третьего дня я приготовил всё, как положено. Вернее, я так думал. Но в тот момент, когда брат Жакоб пришёл за бритвой и чистыми полотенцами, оказалось, что бритвы лежат не на своих местах.

— Но этому, я думаю, должно быть, какое-то простое объяснение, — поощрил словоохотливого монаха викарий.

Брат Юбер замялся.

— Понимаете, хворь со мной приключилась, и отчего — неясно. Я, честно говоря, на повара нашего погрешил: то-то молочный суп мне показалась прокисшим в тот день. В общем, здорово меня прихватило. Раз сто в отхожее место бегал, а под утро не утерпел, пошёл к санитарному брату. На рассвете возвращаюсь, смотрю, а бритвы-то мои в ларце переложены, а одной и вовсе не нашёл.

— Может, ошиблись? — предположил викарий.

— Ну что вы, — возмутился брат Юбер, — я их как свои пять пальцев знаю: у одной щербинка на рукоятке — она всегда справа лежит, у другой…

— Возможно, кто-нибудь в ваше отсутствие зашёл и переложил, — прервал викарий хранителя бритв, опасаясь, как бы тот не углубился в пространное описание, вверенных ему орудий гигиены.

— Так кто ж зайдёт! Все спали давно. Да и зачем? — искренне удивился брат Юбер.

Викарий поспешил увести разговор в сторону, дабы монах не успел задуматься над своим последним вопросом.

— Ужасная погода! Боюсь, как бы ни простудиться, иначе я не смогу зайти к вам, чтобы лично насладиться образцовым порядком.

— Буду очень рад. Для меня это большая честь, святой отец.

— Ну, тогда ждите, обязательно приду, — пообещал викарий.

— Лучше до полудня. В это время я всегда на месте.

— Вот этого сказать заранее не могу. Но у вас ведь не заперто? — простодушно поинтересовался викарий.

— Как же незаперто! — воскликнул брат Юбер. — Я всегда закрываю, а ключ храню в келье.

— Очень предусмотрительно, — похвалил викарий. — Тогда ждите меня завтра до полудня, брат Юбер.

Расставшись с хранителем бритв у братского корпуса, Матье де Нель, невзирая на дождь, направился к себе прямо через клуатр — всё равно уже промок до нитки. друг он услышал, как его кто-то тихо окликнул. Викарий обернулся — из-за двери, ведущей в скрипторий, выглядывал приор и подавал ему знаки.

— Простите, господин викарий, я думал, вы меня заметите, — с таинственным видом зашептал приор, покидая своё укрытие. — В галереях, конечно, запрещено разговаривать, но я не смог подойти к вам сразу после похорон, вы были заняты разговором с братом Юбером. Вот я и решил подождать вас здесь. Видите ли, я должен вам кое о чём рассказать.

Он замолчал и выжидательно уставился на викария. Матье де Нель в данный момент хотел только одного: сменить промокшую насквозь рясу, и приор со своими тайнами был весьма не кстати. К тому же он был почти уверен, что речь, скорее всего, пойдет о каких-нибудь слухах, касающихся отца-настоятеля. С тех пор, как небольшой приорат, подчинявшийся ранее аббатству Святого Аполлинария, был закрыт вопреки желанию приора, последний буквально завалил канцелярию епископа Орлеанского жалобами на отца-настоятеля.

— Ну-ну, я вас слушаю, — поторопил викарий приора.

— Я знаю, сплетничать грешно, но в данных обстоятельствах считаю своим долгом рассказать вам об одном происшествии. Возможно, это поможет вам установить истину, то есть я хочу сказать, найти убийцу пономаря.

— Итак, как я понимаю, вы хотите рассказать мне о каком-то происшествии? — нелюбезно осведомился викарий, передернув плечами под мокрой одеждой. Ходивший вокруг да около приор все больше раздражал его.

— Это случилось незадолго до вашего приезда, — зашептал приор. — Как-то после Утрени я отправился в скрипторий, чтобы узнать, готова ли рукопись, заказанная нашему аббатству графом Сен-Поль. Так вот, подходя к двери, я услышал за ней голоса. Говорили достаточно громко, то есть так, как в обители обычно не говорят. Я прислушался — это были брат Арман и брат Жан, да покоится прах его в мире.

— Вы знаете, его высокопреподобию это не понравится, — сказал брат Арман.

— Пусть так, но глупо упускать такую возможность, — ответил пономарь. — Мы можем сорвать хороший куш.

— Иногда благоразумие требует понести убытки, дабы в будущем получить сторицей.

— Чушь! — крикнул пономарь. — Вы слишком с аббатом осторожничаете. Я же готов рискнуть.

Брат Арман ответил не сразу. Но когда он заговорил, голос у него был дрожащим, как мне показалось, от сдерживаемого гнева:

— Не советую вам этого делать, брат Жан. Своей жадностью вы можете всё погубить. Повторяю, отступитесь на этот раз, не то…

— Не то что? — запальчиво воскликнул пономарь. — Вы мне, кажется, угрожаете, брат Арман? Так знайте, что бояться мне нечего: вы с господином аббатом увязли в этом деле по самые уши, посему не в ваших интересах терять такого союзника, как я.

— Ну как знаете, — уже спокойно ответил брат Арман. — Однако помните, я вас предупредил.

Приор перевёл дух.

— Это всё, господин викарий. Тогда мне показалось, что речь, вероятно, идёт о каких-то сделках, ради которых аббат отпускал пономаря в Орлеан. Конечно, в монастыре никто достоверно не знал об истинной цели поездок брата Жана, но слухи, как вы догадываетесь, всегда ходили. Но теперь я подумал, а что если между тем разговором и смертью пономаря есть связь? В общем, я облегчил свою совесть, а уж вам решать…

— Вы правильно сделали, рассказав мне обо всём, — перебил вконец окоченевший викарий. — Простите, но я спешу переодеться — боюсь, я слишком промок, — и он круто повернулся, оставив разочарованного приора в одиночестве.

Стуча зубами, викарий наконец добрался до отведённых ему покоев, где его тут же атаковал взволнованный Жакоб.

— Ну, что он говорит?

— Кто? — опешил Матье де Нель, не понимая, каким образом Жакоб успел узнать о его разговоре с приором.

— Брат Юбер, кто же ещё! Я заметил, как вы с ним вместе шли с погоста.

Всё ясно, Жакобом снова овладел охотничий азарт, следовательно, быстрее будет самому найти во что переодеться. Викарий огляделся.

— Послушай, Жакоб, ты вычистил рясу, ну ту, которую я дал тебе вчера?

— Вычистил, вычистил, — проворчал Жакоб, доставая одежду из сундука. Смена темы была ему явно не по нутру. — Вы в ней будто на овчарню заглядывали.

— Да? А мне показалось, что это была козья шкура и притом довольно вытертая. Надеюсь, запаха не осталось? — поинтересовался викарий

— Не переживайте, всю ночь лежала в сундуке, переложенная мешочками с душистыми травами — всё, как вы любите, так что одевайте смело, — и, очевидно, решив, что уже довольно времени потрачено на пустые разговоры, Жакоб вернулся к интересовавшей его теме. — По правде говоря, я предпочёл бы, чтоб злодеем оказался не брат Юбер.

— Да? — спросил викарий, придирчиво обнюхивая рясу: та действительно пахла лавандой.

— Отчего же, позволь узнать?

— Он мне нравится и лицо у него хорошее, — ответил Жакоб, помогая Матье де Нелю облачиться в сухую одежду.

— Вот как! Не далее как вчера, ты, по-моему, был уверен в его виновности. Должен заметить, что твои суждения основываются не на фактах и логике, а исключительно на чувствах.

— И что такого? — пожал плечами Жакоб.

— В делах подобного рода, чувства личной симпатии и антипатии недопустимы, м назидательно ответил викарий.

— И всё-таки я готов побиться об заклад, что это не брат Юбер. Хотите пари?

— Ох, Жакоб, ну что ты, в самом деле! — с досадой воскликнул викарий. — Забыл, кто ты? Какие в стенах аббатства могут быть пари! Дай-ка лучше мне вина. Я, кажется, сегодня схвачу насморк, а может чего похуже.

— Сейчас, сейчас, у меня припасено немного крепкого, — отозвался Жакоб, перерывая содержимое дорожной сумы в поисках фляги с вином. — Однако в отношении пари вы не правы, святой отец. Вы, тут спору нет, очень сведущи во всяких там книжных делах, но не обижайтесь — жизнь монаха я знаю лучше. И вот вам доказательство: пока в каждом визитируемом нами аббатстве вы роетесь в этих пыльных манускриптах (и есть же охота!), я не без пользы провожу время с братией. Так вот, я доподлинно знаю, что наши монахи азартны и заключают пари по самым разным поводам.

Викарий подозрительно прищурился, беря флягу из рук Жакоба.

— Скажи-ка на милость, отчего же ты не удосужился рассказать мне об этом раньше?

Жакоб спохватился и прикусил язык.

— Ну, оттого, наверное, что случай не представился, м вывернулся он.

— А сейчас, значит, представился, — Матье де Нель отхлебнул вина, в горле приятно потеплело. — Тогда послушай меня, знаток монашеской жизни, и скажи, если я не прав: молчал ты потому, что сам участвовал в этом непотребстве, — указательный палец викария с силой упёрся в грудь Жакоба. — Теперь же решил преподать урок реальной жизни книжному червю, каковым ты меня считаешь.

Жакоб растерянно заморгал, но раздавшийся в этот момент робкий стук в дверь, положил конец щекотливой ситуации, сулившей ему большие неприятности.

 

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

На пороге стоял Пьер — горе-сторож обители Святого Аполлинария.

— Мне бы покаяться, святой отец, — промямлил он, глядя исподлобья на викария.

— Превосходно, — откликнулся Матье де Нель. — Я как раз собирался послать за тобой. Проходи.

Пьер нерешительно вошёл, потоптался на месте и скромно опустил глаза — он умел произвести впечатление заблудшей овцы.

— Господин аббат велел мне во всём сознаться, — покаянным голосом сообщил Пьер.

— Очень мудро со стороны отца-настоятеля дать тебе подобный совет, — ответил викарий, опускаясь в пододвинутое Жакобом кресло. — Так в чём же ты хотел покаяться? Хотя нет, подожди, я сам начну, а ты поправишь, если что. Итак, позапрошлой ночью, когда Дидье отлучился, к тебе в сторожку пришёл покойный пономарь. Так было дело?

— А кто вам рассказал? — захлопал глазами сторож.

— Святой Аполлинарий, — резко ответил Матье де Нель. — Хватит изворачиваться, Пьер. Либо ты сейчас же без утайки рассказываешь всё, что знаешь, либо я сам похлопочу о твоём немедленном изгнании из аббатства.

Было ясно, что викарий не просто пугал — вон как побледнел от гнева. Пьер поёжился под строгим взглядом святого отца. Ничего не поделаешь, придётся сознаваться. А что, собственно, такого он сделал? На богоугодное дело деньги копил. Но чтоб викарий не обошёлся круто, хорошо бы его разжалобить.

Пьер всхлипнул и для пущей убедительности потёр грязным рукавом сухие глаза.

— Ой, святой отец, помилосердствуйте, бес меня попутал.

— Так-таки и бес?

По губам викария скользнула улыбка, но не добрая. Ох, не добрая у святого отца улыбка. От неё у Пьера противно сжались внутренности. Теперь он совершенно натурально захныкал:

— Всё расскажу, только не выгоняйте, — Пьер шмыгнул носом. — Значит, так было дело: пономарь постучал условным стуком, я вытащил свёрток с мясом и передал ему.

— Нечто подобное я и предполагал, — викарий сложил кончики пальцев. — Но хотелось бы знать детали. Как мясо попало к тебе?

Пьер вытер тыльной стороной ладони нос и тяжело вздохнул.

— Как обычно. Раз в месяц я отлучаюсь к себе в деревню. Тут недалеко, и одного лье не будет. Ну вот, там и покупаю, то есть покупал, — поправил себя сторож.

Викарий приподнял брови.

— Стало быть, раз в месяц пономарь ел баранью ногу. Недурно, клянусь всеми святыми, совсем недурно для скромного пономаря!

Новость, похоже, развеселила викария. У Пьера затеплилась надежда на благополучный исход «покаяния». Он с готовностью уточнил:

— Не всегда баранью. Бывало, свининку я приносил, а когда и козлятинку, говядину, опять же. Ну, а если ничего такого не удавалось раздобыть, то покупал я утку или гуся. Правда, брат Жан птицу не очень жаловал и всегда бранился, а разве ж я виноват, коль он сам денег мало давал.

— Кстати, как финансировались подобные излишества?

Пьер захлопал глазами.

— Чего делали?

Викарий вздохнул.

— Как пономарь платил, спрашиваю?

— А это! Так известное дело как — деньгами.

Викарий посмотрел на Пьера ну точь в точь, как отец-госпиталий, когда учил его грамоте. Истинно христианская душа у отца-госпиталия, по собственному почину возившегося с Пьером. Хотя учение длилось недолго и результатов не принесло — Пьер буквы-то выучил, а вот как они складываются в слова, никак понять не мог. Так и осталась для него грамота тайною за семью печатями. Но он не горевал, какой ему прок в ней, главное — чтоб из аббатства не прогнали.

— Пономарь тебе сразу деньги давал, или когда за мясом приходил? — продолжал расспросы дотошный викарий.

— Сразу, но не охотно. Прижимист был покойник — это правда. И всё меня подозревал, — Пьер надул губы. — Говорил: «Ты, прохвост, дешевле купил, а на мне наживаешься».

— И был, должно быть, недалёк от истины, — засмеялся викарий.

— Вот, и вы тоже мне не верите, — плаксиво запричитал Пьер.

— Ну, ладно хватит, — нетерпеливо оборвал его Матье де Нель и, указывая на руку, строго спросил: — Ты, что же это, порезался?

— Нет, собака укусила. Я хотел просто подразнить её. Забрал кость, а она, дура, возьми и тяпни.

— Хорошо, оставим это. Расскажи мне лучше, что произошло после того как пономарь получил баранью ногу.

— Ничего, — ответил Пьер. По мере того, как лицо викария смягчалось, он расслаблялся. — Пономарь дал мне монетку за услугу, поворчал на погоду — дождь к тому времени уже начался — и ушёл. Тут вернулся Дидье, а я снова лёг спать. Вот и всё.

— Следовательно, покойник всегда приходил в одно и то же время?

— Ага, — осклабился Пьер. — Подгадать время, когда Дидье не будет, проще простого: он по нужде бегает всегда в один и тот же час. Говорит, у него внутри так устроено. Врет, наверное, ну да мне дела нет.

— Получается, что Дидье никогда не присутствовал во время визитов пономаря и ничего о них не знал.

— Понятное дело, м хмыкнул Пьер.

До чего же глупые вопросы задаёт святой отец! Кому ж охота сразу двоим платить. Тут главное что? Скрытность, вот так-то.

Следующий вопрос викария заставил Пьера насторожиться.

— А где те деньги, что ты получал от пономаря за свои услуги?

— Сберегаю я их. Жениться хочу, вот и коплю, — хмуро ответил Пьер.

— С женитьбой, любезный, придётся подождать, — отрезал викарий. — Сейчас ты отправишься к брату елимозинарию , и отдашь ему все неправедно нажитые тобой сбережения. Он сумеет распорядиться ими во славу Господа.

— Как же так! — возмутился Пьер. — Не справедливо это, святой отец!

Викарий приблизился и с высоты своего роста сурово посмотрел на сторожа. Пьер на всякий случай сделал шаг назад.

— А чтоб Дьявол не соблазнил тебя вторично, — отчеканил викарий, — брат Жакоб пойдёт с тобой для верности. Насколько я помню, отец-настоятель прислал тебя покаяться, а покаяние предусматривает наложение епитимьи , или я что-то не так понял?

— Нет, всё верно, святой отец, — пролепетал Пьер, пятясь к двери. — Я что — я ничего.

Уж лучше потерять припрятанные деньги, чем навсегда быть изгнанным из аббатства. К тому же можно отдать только то, что зашито в правом рукаве, а о левом, просто позабыть. Чего только не случается из-за смятения духа кающегося! О собственном имени позабыть можно, не то что о нескольких монетках.

— Да, я вот о чём хотел тебя спросить, — окликнул его викарий уже в дверях. — Вино ты тоже в деревне покупал?

— Ничего я об этом не знаю, — обиженно буркнул сторож. — Мясо — да, приносил, а что б вино, нет, не было такого.

— Ну, ступай.

Обед в трапезной прошёл ещё более уныло, чем накануне. Порция умершего пономаря стояла отдельно, ожидая, когда дежурный брат отнесёт её в альмонарий . На протяжении следующих недель нищие, всегда ожидавшие подаяния у ворот аббатства, смогут получать там порцию усопшего монаха, вознося за него молитвы.

Во время трапезы Жакоб украдкой бросал на викария красноречивые взгляды. Он, несомненно, был очень собой доволен — не иначе, как нашёл нового подозреваемого, решил викарий. Увлекающаяся натура бывшего жонглёра временами его очень утомляла.

Матье де Нель безмятежно поглощал монастырский обед, делая вид, что не замечает нетерпеливого возбуждения Жакоба. Он нарочно задержался на выходе, подозвав к себе прекантора, и попросил его принести новые рукописи — расследование расследованием, но возможность воспользоваться библиотекой аббатства нельзя упускать.

Матье де Нель вернулся к себе, предвкушая грядущее удовольствие, но не тут-то было!

— Ну, скажу я вам, святой отец, этот Пьер большой мошенник, — воскликнул Жакоб, наскакивая на викария.

Матье де Нель устало опустился в кресло — книгам, явно, придётся подождать.

— Ну что там у тебя случилось?

— Не у меня, а у Пьера! Он самый настоящий плут, святой отец!

— Да, — согласился викарий, — в этом трудно усомниться, достаточно посмотреть в его вороватые глаза.

Жакоб беззвучно засмеялся.

— Представьте, он хотел меня надуть! Меня, который сам бывало любил утаить лишнюю монетку.

— Неужели! — Викарий удивленно покачал головой. — Да это верх самонадеянности: пытаться обмануть, и кого — самого мэтра плутовства!

Жакоб перестал смеяться и состроил оскорблённую мину.

— Вот мне не нравится, святой отец, когда вы так обо мне говорите. Всегда норовите посмеяться над моим небезгрешным прошлым, — обиженно заметил он викарию. — А я-то к вам со всей душой.

Матье де Нель закусил губу — обиды Жакоба всегда у него вызывали непреодолимое желание рассмеяться.

— Ну, будет тебе, Жакоб. Апчхи! — викарий чихнул раз, второй, третий. — Вот незадача, только этого не хватало, — он вытер, выступившие на глазах слёзы. — Так что ты там говорил о мошеннике Пьере?

Жакоб — он был отходчив — с готовностью продолжил.

— Деньги у него были припрятаны в обоих рукавах, а он, представьте себе, выложил только из одного? Но меня-то не проведёшь, я быстренько облегчил ему и второй рукав. Пусть знает, как водить меня за нос!

— Именно поэтому я и отправил тебе с Пьером, зная, что лучше тебя никто за ним не присмотрит.

Щёки Жакоба порозовели — похвала викария пришлась ему по душе. Размолвка окончательно была предана забвению.

— Если желаешь, можешь пойти со мной на хозяйственный двор, — предложил викарий. — Я намерен поговорить с «главным подозреваемым» в злодействе, согласно твоему заключению.

— С братом Гийомом?

— С ним.

— Наконец-то! — оживился Жакоб. — А то я твержу, твержу вам и всё без толку.

— Как видишь, нет. Но придётся подождать конца полуденного отдыха. Я пока немного прилягу — кости что-то ломит.

— Уж не простыли ли вы, святой отец, этим утром на похоронах? — забеспокоился Жакоб.

— Надеюсь, обойдётся, — вяло отозвался викарий.

Он заснул быстро, но короткий сон не восстановил сил, наоборот — тело ныло, а голову словно зажало в тиски. Жакоб предложил привести Гийома в покои, отведённые визитатору, но тот был категорически против.

— Нет, лучше мы поговорим с ним там, где он чувствует себя свободно.

На хозяйственном дворе было шумно и людно. С кузницы долетал звук молотов, скрипели повозки, едва тащившие полные чаны спелого винограда, суетились монахи и крестьяне.

Около амбара стояла наполовину груженая телега. Брат Гийом старательно записывал на восковой дощечке количество выносимых из амбара мешков с зерном. После того, как телега вернётся с мельницы, он также тщательно пересчитает мешки, но теперь уже с мукой, и отчитается перед келарем.

— Эй-эй-эй, аккуратней! Поправьте справа, не то среди дороги потеряете, ротозеи, — время от времени покрикивал он, на кряхтевших от натуги работников.

Викарий подождал, пока телега будет нагружена, и похвалил чёткую работу.

— Стараемся, святой отец, — оскалился в ответ брат Гийом. — Правда, тут глаз да глаз нужен, и строгий учёт, конечно.

— Ну, вы-то, я вижу, справляетесь.

— Отец-настоятель доволен, — с наигранной скромностью ответил хранитель амбаров.

Викарий кивнул и, посмотрев на ноги брата Гийома, заметил:

— О, вы сегодня обуты по уставу, а вот вчера мне показалось, что на вас была другая обувь вместо сандалий.

Брат Гийом на мгновение замер.

— Ах, господин викарий, ничего-то от вас не укроется, — он принуждённо рассмеялся. — Дело в том, что у меня всего одна пара уставной обуви, другую на Пасху я подарил нищему. Третьего дня сандалии намокли, вот мне и пришлось их сменить. Каюсь, устав нарушил, понесу любое наказание, — оправившись от испуга, закончил брат Гийом.

— Ну что вы, это я так спросил, — ответил Матье де Нель. — Я ведь, собственно, пришёл, чтобы поговорить с вами о покойном пономаре.

— Почему со мной? — Насторожился хранитель амбаров.

Викарий пожал плечами.

— Почему бы и нет? Я расспрашиваю об этом всех. Видите ли, я убеждён, что не было никакого несчастного случая.

— Да, я слышал об этом. Говорят, верёвка была подрезана.

Викарий вскинул брови.

— Однако распространение новостей в аббатстве Святого Аполлинария поставлено с размахом.

— Есть немного, — ухмыльнулся брат Гийом. — Так это, значит, правда?

— Если вы о подрезанной верёвке, то да, — подтвердил викарий.

— И вы уже знаете, кто это сделал?

Матье де Нель внимательно посмотрел на собеседника. Невзирая на напускную весёлость, в глазах у хранителя амбаров застыла тревога.

— Пока нет, но, будьте уверены, узнаю. В общем-то, я и пришёл для этого. Скажите, может вы что-либо видели необычное накануне трагедии? К примеру, с этого места хорошо просматривается колокольня. Возможно, вы заметили, как кто-то поднимался туда, кроме, разумеется, самого пономаря.

Брат Гийом покачал головой.

— Нет, к сожалению, не видел. Да и некогда мне глазеть по сторонам — работа всегда есть.

— Ну, а что вы можете сказать о самом пономаре?

— Так о покойниках плохо не говорят, — хитро усмехнулся брат Гильом.

— В случаях, когда ведётся дознание, приходится говорить. Да и потом, жить в одной обители с убийцей — не лучшая перспектива. Итак, каким монахом был покойник?

Хранитель амбаров медлил с ответом, носком сандалии утрамбовывая вокруг себя сырую землю.

— В общем, хорошим. Иногда, правда, приврать любил о своих похождениях. Накануне смерти, кстати, он тоже собирался рассказать одну из своих историек, как он их называл, да ризничий всё испортил.

Викарий вопросительно посмотрел на хранителя амбаров.

— Ризничий пришёл как раз в тот момент, когда пономарь перешёл к самому интересному, стал ругаться, мы и разошлись, — пояснил брат Гийом.

— Вот как, стало быть, ризничий, — прошептал викарий. — Что ж, вы мне очень помогли, благодарю вас.

На лице брата Гийома читалось видимое облегчение.

— Так я могу идти? Мне запереть амбар нужно.

— Да. Хотя, постойте. Ещё один вопрос, возможно, пономарь рассказывал вам или другим монахам что-нибудь о своих поездках в Орлеан?

— Так, всякую ерунду, — кисло поморщился хранитель амбаров, — за сколько продал вино, с каким новым купцом познакомился. Пару раз об итальянцах упоминал. Ну, о тех, что деньги в рост дают, ещё…

Брат Гийом осёкся — у него из-за спины неожиданно появился камерарий.

— Фу, как вы меня напугали, брат Жильбер, — сварливо заметил хранитель амбаров, — нельзя же так тихо подкрадываться.

Камерарий не обратил никакого внимания на его брюзжание и сказал Матье де Нелю:

— Не знал, что вы здесь. Я слышал, вас разыскивает отец-настоятель.

— Разве ему нужно так утруждать себя? За мной второй день тенью ходит брат Арман, поэтому господину аббату известен каждый мой шаг. — Викарий повысил голос. — Эй, брат Арман, выйдите к нам, не прячьтесь, я уже закончил.

Фаворит неспешно вышел из-за угла амбара и, как ни в чем ни бывало, поклонился викарию.

— У вас завидное самообладание, брат Арман, — восхитился Матье де Нель. — Но, прошу вас, не обременяйте себя впредь. И дабы облегчить вашу задачу, я заранее сообщаю, что отсюда отправлюсь на поиски ризничего с целью задать ему те же самые вопросы. Теперь вы знаете о моих планах и можете посвятить остаток дня своим прямым обязанностям то бишь работе в скриптории.

Брат Арман дерзко посмотрел на викария и снова отвесил короткий поклон.

— Вы очень великодушны, господин визитатор, в своём стремлении помочь мне. Позвольте и мне ответить вам тем же: ризничего вы найдёте в покоях его высокопреподобия, а я с вашего разрешения удаляюсь, — и после паузы добавил с ухмылкой, — в скрипторий.

— Гордец, — обронил камерарий, глядя в след брату Арману.

— Ещё какой! — поддакнул рыжий Гийом.

— Погибели предшествует гордость, и падению — надменность, — пробормотал Матье де Нель.

Камерарий внимательно посмотрел на викария.

— Вы думаете, что брат Арман…

— Нет-нет, ничего такого я не думаю, брат Жильбер, — торопливо заверил викарий, — просто вспомнилась притча. Скажите-ка мне лучше, братья, вот что. Не известно ли вам нечто такое, что могло бы пролить свет на смерть пономаря?

Монахи отрицательно покачали головами.

— Ну, что ж, — викарий повернулся к Жакобу. — Пойдём к аббату, узнаем причину, по которой он сгорает от нетерпения меня увидеть.

— Постойте, — брат Гийом хлопнул себя по лбу. — Как же это я сразу не вспомнил! Они ведь перед самой визитацией чуть ли не подрались с братом Юбером.

— Кто? — не понял викарий.

— Да пономарь наш и хранитель бритв. Вот и брат Жильбер может подтвердить, ведь всё случилось во время еженедельного бритья — все видели, как брат Юбер набросился на пономаря с кулаками.

— А ведь и правда! — нахмурился камерарий.

— Что же послужило причиной ссоры? — спросил Матье де Нель.

— Бритва, — ответил камерарий и тут же объяснил, — дело в том, что брат Юбер буквально помешан на бритвах. Он их натачивает после каждого бритья, протирает и перекладывает мягкой тканью. Он всех нас извёл рассказами о том, как он это делает, а больше всех достаётся мне, поскольку брат Юбер у меня в прямом подчинении. В общем, страсть брата Юбера — это притча во языцех.

— А пономарь любил его за это поддеть, — вставил брат Гийом. — Делал он это и раньше, но в этот раз брат Юбер терпеть насмешку не стал.

— В первый момент мы все растерялись, не ожидая такого неистовства от всегда спокойного хранителя бритв, — камерарий наморщил лоб. — Первым, кажется, опомнился санитарный брат, он обхватил сзади брата Юбера, успевшего окатить грязной водой пономаря и уже закатывавшего рукава рясы. Пономарь к тому времени вышел из оцепенения и приготовился отбить атаку табуретом, но приор, пригрозив немедленно запереть обоих смутьянов в карцер, охладил пыл противников.

— На этом всё и закончилось? — спросил викарий, слушая с большим интересом.

— Нет, — камерарий слегка замялся. — Склока разбиралась на следующем капитуле, но приор, не любивший брата Жана, упирал на то, что пономарь виноват не меньше, следовательно, заслуживает такого же наказания, как и брат Юбер.

— Пономарь страшно из-за этого разозлился, — добавил хранитель амбаров, — и ждал только возвращения отца-настоятеля, чтобы поквитаться с братом Юбером.

— Ну, а что брат Юбер?

— Грозился отныне давать пономарю только тупые бритвы, — засмеялся брат Гийом.

— А вам, брат Гийом, как видно, достаются исключительно наточенные бритвы, — викарий указал глазами на руку собеседника.

— А, это не бритва, — отмахнулся хранитель амбаров. — Гвоздём я распорол на днях, но на мне быстро всё заживает.

 

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В своих покоях Матье де Нель велел Жакобу справиться у аббата о ризничем. Сам же опустился в кресло и развернул грамоту, принесённую услужливым прекантором. Но вникнуть в суть читаемого не удавалось: его лихорадило, лихорадка накатывала волнами и мешала сосредоточиться. Очевидно он всё-таки простыл этим утром на похоронах, а заболеть сейчас означало отложить дознание на неопределённое время. Только вот разговор с ризничим откладывать никак нельзя, и о прошлом пономаря необходимо выяснить всё что можно. Кроме расследования, хотелось бы заняться книгами — не век же он будет сидеть в этом аббатстве.

Жакоб вернулся, сообщил, что ризничий всё ещё у аббата, и принялся раздувать в камине едва теплившийся огонь. Делал это он настолько усердно, что сам перепачкался будто трубочист, и усеял пеплом всё вокруг.

— Что-то вы больно бледный, святой отец, — заметил Жакоб, когда усилия его наконец увенчались успехом, и поленья в камине ярко заполыхали.

Викарий, следуя ходу своих мыслей, никак не отреагировал на беспокойство Жакоба, заговорив совершенно о другом.

— Аббат, сторож Пьер, брат Гийом и брат Юбер уже опрошены. Я полагаю, все они были не вполне честны, за исключением, возможно, только брата Юбера. Но и тут я не совсем уверен.

— Солгали! Вот этим они себя и изобличили! — воскликнул Жакоб, вытирая рукавом рясы, испачканное пеплом лицо

— В чём? В убийстве пономаря? Тогда это сговор, ведь их четверо, — охладил его пыл викарий.

Но Жакоба не так-то просто было сбить с толку.

— Разве так не бывает? Один придумывает план, а другие его исполняют.

— Да, такое бывает, — кивнул викарий. — Но не думаю, что это наш случай. Здесь действовал один человек. Но как к нему подобраться, не имею пока представления.

— А что если начать с другого конца? — предложил Жакоб. — Вы сказали, святой отец, что все четверо вам солгали. Так как нам это известно, значит, распутывая их ложь, мы можем вывести преступника на чистую воду.

— Дело в том, Жакоб, что я не знаю в чём именно каждый из подозреваемых солгал, — признался викарий. — Возможно, с их стороны это была всего лишь попытка скрыть что-то другое, никак не относящееся к убийству пономаря. Вот, к примеру, что ответил брат Гийом на вопрос об уставной обуви?

— Что его сандалии были толи грязными, толи мокрыми, поэтому вчера он обулся не по уставу.

— Именно. Видишь в чём здесь ложь?

Жакоб задумавшись, почесал кончик носа.

— Ничего толкового на ум не приходит. Похоже на правду.

— Вот то-то и оно, похоже, но не правда, — викарий громко чихнул. — Кажется, я всё-таки простудился. Ах, как не ко времени. Но вернёмся к обуви брата Гийома. Скажи мне, Жакоб, когда братия отправилась спать до или после того как начался дождь?

— Дайте-ка подумать, — Жакоб снова почесал нос. — Кажется, до.

Викарий подался вперёд и, понизив голос, спросил:

— В таком случае, когда же добрейший брат Гийом смог настолько испачкать свои сандалии, что был вынужден их сменить? Ответ напрашивается сам собой: только после того как начался дождь. Из этого следует, что брат Гийом выходил из кельи в неположенное время, но скрыл этот факт от нас. Почему?

Глаза Жакоба округлились.

— Потому, что он выходил подрезать верёвку.

— Но как это проверить? — Спросил викарий. — А что, если его ночные прогулки не имеют никакого отношения к смерти пономаря? Опять же, чтобы подняться на колокольню, нет необходимости шлёпать по лужам. Как ты знаешь, туда можно без труда пройти прямиком из братского корпуса. Отсюда следует, что брат Гийом скорее всего бродил ночью по внешнему двору. Спрашивается, что он там делал?

— Нужно прижать его как следует, он во всём и сознается, — тут же предложил Жакоб.

Викарий сложил кончики пальцев и задумчиво покачал головой.

— Не уверен, да и не в этом дело. На главный-то вопрос мы до сих пор так и не нашли ответа: почему кто-то желал избавить грешный мир от брата Жана? И что, собственно, нам известно о его прошлом? Ровным счётом, ничего. — Викарий повернулся к Жакобу. — Кстати, у пономаря ноги тоже были измазаны грязью. Хотелось бы знать, не вдвоём ли они с братом Гийомом разгуливали роковой ночью?

После Вечерни, когда братия устремилась к выходу из храма, Матье де Нель окликнул ризничего. Брат Антуан повернулся и хмуро уставился, на излучавшего любезность, викария.

— Я хотел вас расспросить, брат Антуан, о том ковчежце для святых мощей, что вы мне показывали, помните, на нём ещё сохранились остатки инкрустации слоновой костью? Если не ошибаюсь, ему лет двести, а то и триста.

— Скорее триста, — сдержанно подтвердил ризничий.

— Да, теперь таких не делают, — посетовал викарий. — Конечно, сейчас можно приобрести более изысканную утварь для богослужений, но мне больше по вкусу старые сосуды. А вам?

Брат Антуан поджал сухие губы.

— У меня нет времени для подобных размышлений: я обязан и за ризницей следить, и за порядком в храме.

— Я думал, у вас есть помощники, — удивился викарий.

— Есть, конечно, — нехотя согласился ризничий. — Да только я привык сам за всем присматривать.

— О, в таком случае вы наверняка знаете всю древнюю утварь, находящуюся в ризнице?

— Смею надеяться, не только древнюю, — губы ризничего сомкнулись в тонкую нить.

Отчуждённая холодность брата Антуана всё больше раззадоривала Матье де Неля, ему даже показалось, что лихорадка отступила.

— Прекрасно! — Воскликнул он. — У меня есть интересный образец. Не могли бы вы определить, насколько он ценен?

— Когда? — осведомился ризничий без всякого энтузиазма.

— Да вот прямо сейчас, — простодушно ответил викарий. — Сегодня постный день, ужина не будет, а до Повечерьямы вполне успеем.

Ризничий пожевал тонкими губами, недовольно сопнул, и вынуждено согласился.

В своих покоях викарий усадил гостя за стол и нарочито небрежно поставил перед ним, найденную на колокольне, кадильницу.

— Ну, брат Антуан, что вы можете сказать мне об этом предмете?

Ризничий отшатнулся не в силах отвести взгляд от кадильницы, лицо его стало восковым.

— Откуда это у вас?

Викарий был доволен произведённым эффектом.

— Вам знакома эта кадильница, не так ли?

— Д-да, — прохрипел ризничий. — Но я не понимаю…

— Когда она пропала? — Перебил его Матье де Нель.

— Накануне вашего приезда.

Викарию пришлось напрячь слух — голос брата Антуана походил на шелест опавших листьев.

— Что-нибудь ещё исчезло из ризницы?

Брат Антуан едва заметно кивнул в ответ. Он казался совершенно раздавленным, от его былого самодовольства не осталось и следа.

— Светильник, такой же старый как и кадильница. Мы ими давно уже не пользовались. Поймите, господин викарий, — лепетал ризничий, кусая тонкие губы, — я всегда сам слежу за сокровищницей, и знаю, что где лежит. Эта кража меня очень обеспокоила.

— Вам, разумеется, было от чего разволноваться, — согласился викарий, — это ведь не первая кража. В прошлом году решили, что брат Рауль похитил канделябры и отправили его в карцер, после чего несчастный умер, но один из канделябров так и не нашли. Не так ли?

— Истинная правда, господин викарий, — подтвердил ризничий, — раз уж вам и так всё известно, то…

— Расскажите мне подробней о той краже, — попросил викарий.

— Да тут и рассказывать нечего. Как-то после Утрени подхожу я к ризнице, хочу дверь открыть, вижу — замок сломан. Ноги у меня так и подкосились. Что украдено я сразу заметил: эти два канделябра были из тех, которыми мы пользовались в праздники, и хранились особо. Это были дорогие позолоченные канделябры, — ризничий провёл языком по сухим губам. — Я тут же рассказал всё господину аббату, и он согласился со мной, что вор должен быть найден и примерно наказан за кощунство. Ворота аббатства закрыли, не выпускали даже гостей и крестьян, бывших в то время в стенах обители. Помню, мы хотели начать именно с них, то есть не с братии. Но вдруг отец-настоятель посылает за мной и просит идти прямо в келью брата Рауля. Там без лишнего шума мы и нашли один из канделябров.

— А вас не удивило, что вор был найден так быстро? — спросил викарий.

— Удивило? С какой стати? — Лицо брата Антуана неожиданно просветлело, и он с благоговением пояснил. — Святой Аполлинарий явился во время молитвы отцу-настоятелю и указал, где искать.

— Ах, вот даже как! И вы ни на минуту не усомнились в виновности брата Рауля?

— Как же усомниться, когда канделябр у него под тюфяком нашли, — поразился брат Антуан.

— Но, если вы знали брата Рауля как достойного монаха…

Ризничий бесцеремонно перебил викария:

— Наши суждения ограничены и полны самообмана, господин викарий, но Святой Аполлинарий ошибиться никак не может.

Матье де Нель вздохнул, решив переменить тему.

— Скажите, брат Антуан, какого мнения вы были о покойном пономаре?

Ризничий поджал бескровные губы.

— Говорлив был пономарь без всякой меры, а это, как известно, дурно действует на братию.

— То есть разговоры были далёкими от благочестия? — уточнил викарий.

— От благочестия?! — Возмутился брат Антуан. — Их даже не назовёшь благопристойными! О таком в деревенских харчевнях лишь всякое отребье болтает.

— Интересно было бы послушать.

Ризничий на мгновение замер с приоткрытым ртом.

— Вам-то зачем?

— Видите ли, — терпеливо стал объяснять викарий, — я веду дознание о смерти пономаря и уже не единожды слышу о, так называемых, «историйках», которыми славился покойник. У меня сложилось впечатление, что где-то среди этих историй следует искать разгадку смерти брата Жана. Понимаете, это наитие, не более.

— А-а-а, — протянул брат Антуан, хотя лицо его красноречиво свидетельствовало о том, что объяснение викария он посчитал неубедительным.

Матье де Нель обругал себя за глупость. Лучше было бы ему сослаться на откровение от Святого Аполлинария: ему-де с неба виднее, чем интересоваться при дознании в первую очередь. Но теперь уже ничего не исправишь. Вероятно, завтра по аббатству поползут слухи, что визитатор охоч до скрабезных историй.

Брат Антуан, придя в себя после ошеломляющего заявления викария, сказал, осторожно подбирая слова:

— Я, собственно, не могу вам ничем помочь. Вы лучше спросите брата Гийома или друга его, брата Тома — это наш вестиарий , вот те вам понарасскажут — настоящие паршивые овцы в стаде Господа.

— Кстати, с братом Гийомом я уже говорил сегодня, — подхватил тему викарий. — Мне показалось, он был огорчён вашим вмешательством. Вы, кажется, однажды не дали им дослушать интересный рассказ брата Жана.

— Конечно, им только такое и подавай. Одно бесстыдство на уме, — ризничий презрительно скривил рот и нехотя продолжил. — Пономарь, рассказывал о каком-то купеческом сыне, которого он учил грамоте, да о его матери, что любым способом пыталась урезать, положенную отцом плату за уроки. Вот пономарь, то есть тогда он ещё не был монахом, и решил отомстить оной даме, обратив своё похотливое внимание на старшую дочь. Вот и всё, что он успел рассказать.

— Немного, — викарий был разочарован.

Брат Антуан резко выпрямился в кресле.

— Не мог же я, господин викарий, допустить, чтобы братия узнала конец этой, несомненно, гнусной истории!

— Вы поступили абсолютно правильно, — поспешил заверить ризничего Матье де Нель. — Но я, признаться, ожидал большего. Возможно, каких-то деталей, которые натолкнули бы нас на правильный путь.

— Постойте-ка, — брат Антуан сдвинул брови к переносице, — пономарь, как будто, упомянул, что всё это случилось в Туре. Да-да, точно в Туре. А камерарий потом мне ещё сказал, что пономарь всё врёт, ибо он его в Туре никогда не встречал.

Нестерпимая боль вдруг пронзила голову викария, он несколько раз чихнул, обрызгав, сидевшего напротив ризничего. Брат Антуан наклонился и заглянул в слезящиеся глаза викария.

— Вы простыли. Надо бы послать за санитарным братом. Он у нас такую хворь в два счёта лечит. Главное, не запускать.

Матье де Нель потёр горевшие глаза.

— Кажется, вы правы, я действительно себя неважно чувствую.

— Неважно? — Жакоб, сидевший всё это время в своём углу тише мыши, подбежал к викарию и дотронулся до его руки. — Да у вас жар, святой отец!

— Не может быть, ты ошибаешься, — викарий отдёрнул руку.

— Ничего я не ошибаюсь. Ну-ка, брат Антуан, подтвердите.

Ризничий коснулся руки викария.

— К прискорбию, это так.

— Очень некстати, — пробормотал викарий, проваливаясь в забытье.

 

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Чёрная фигура то появлялась, то снова исчезала в рваных клочьях предрассветного тумана. Низко надвинутый капюшон полностью скрывал лицо монаха, пробиравшегося без лишнего шума к краю монастырского сада, только неестественно прямая спина выдавала его внутреннее напряжение. В тот момент, когда он достиг фруктового сада, примыкавшего к погосту, от старой яблони отделился тёмный силуэт. Послышался прерывистый шёпот:

— Я рад, что вы пришли. Это очень благоразумно с вашей стороны.

— Что вам нужно? Что это ещё за тайны, о которых нельзя поговорить в другое время и в другом месте?

— О, понимаете, давеча я получил известие от родных: моя бедная старая матушка тяжело заболела. Сестра и братья израсходовали все средства на её лечение, а совсем недавно один лекарь…

— Мне очень жаль, — резко оборвал пришедший монах. — Неужели, чтобы рассказать о вашем семейном горе, вы решили позвать меня сюда в такое время? Не понимаю…

— О, это очень просто. Мне нужны деньги для лечения моей дорогой матушки.

— И вы полагаете…

— Да-да, я даже уверен, что вы мне не откажете, — хихикнул в ответ собеседник.

— Вот так? С какой стати, позвольте узнать?

В темноте послышался преувеличенно горький вздох.

— Бедный брат Жан. Он был так добр, пообещав мне несколько золотых, а теперь лежит там, в сырой земле. Подлый убийца лишил жизни столь сострадательного христианина, он так и не успел мне помочь.

— Что за чушь вы несёте! Какой убийца!

— Ох, бросьте, всё аббатство об этом только и говорит, а викарий ко всем пристаёт с расспросами, ища злодея среди братии. И такой он, скажу я вам, проныра, всё подмечает.

— Ну, так что же? Это его право. Мне-то какое дело!

— Вам-то, может, и никакого, а я вот прям извелся, думая, стоит ли рассказывать викарию о том, что я видел той ночью? Но, сдается мне, вам тоже будет интересно послушать. Дело в том, что я видел убийцу, когда он пробирался к храму, чтобы подрезать верёвку на колоколе. Вы понимаете, о чём я говорю?

Монах оглянулся, хотя в таком тумане нельзя было рассмотреть и собственную руку, немного помолчал, затем жёстко отрезал:

— Это всего лишь слова. Кто им поверит!

— О, не сомневайтесь, викарий поверит, — вкрадчиво заверил его собеседник. — А если и нет, то подумайте об испорченной репутации. Подозрения ведь останутся в любом случае. Хорошо ли жить, ловя на себе косые взгляды братии и слышать шёпот у себя за спиной? Со временем братья станут сторониться, избегая оставаться наедине с тем, кому не доверяют. И так изо дня в день, изо дня в день до самой смерти…

— Ясно, — вы продаёте своё молчание.

Послышался нервный смешок.

— Я рад, что мы так быстро поняли друг друга.

— Сколько же оно стоит?

— Ровно столько, сколько запросил один хороший лекарь за лечение моей бедной дорогой матушки… пятьдесят золотых экю.

— Ложь! За такие деньги он верно пообещал её воскресить. Вы прекрасно знаете, что денег у меня нет.

— Хорошо, пусть будет сорок.

— Нет, это много. Я не смогу достать столько.

— Но в казне аббатства хранится намного больше.

— Что?! Вы хотите, чтоб я обокрал монастырскую казну?! Да у вас…

— Тс-с. Не спешите говорить то, о чём впоследствии можете пожалеть. Я готов уступить. Скажем, тридцать золотых экю в обмен на молчание. Но это последняя цена. Подумайте, сделка того стоит — всего лишь тридцать золотых, но они дадут возможность спать спокойно.

***

Спать спокойно! Болван! Спать теперь он вообще не сможет. И надо же было такому случиться, чтобы этот остолоп его увидел!

А казалось, он рассчитал всё безупречно. В октябре ночи уже тёмные, глухие. По окончании последней службы он намеренно замешкался на хорах, выждал время, пробрался на колокольню, подрезал верёвку и спрятался за выступом стены в ожидании, справедливо рассудив, что нельзя полагаться на случай, и если пономарь не сорвётся сам, доведётся его подтолкнуть. Но всё прошло гладко, как и было задумано: пономарь свалился вниз мешком и даже не пикнул. Жаль только, что окончил он свою никчемную жизнь в неведении, за какой именно грех расплачивается. Хотя у пономаря их было столько, что не всё ли равно.

Да, великолепное исполнение задуманного!

Длинноносый викарий, правда, начал дознание, заподозрив неладное. Но он, в своём безупречном плане, предусмотрел и такой поворот событий. Лишь о досадной неприятности — случайном свидетеле — он, кажется, не подумал, а ведь этот болван может всё испортить.

Впрочем… Он знает как обезопасить себя от вымогателя, а заодно и викария оставить с носом… с его длинным носом.

***

Матье де Нель открыл глаза и удивлённо огляделся. Где он? Почему голова кажется такой тяжёлой, словно чужой?

Он медленно перевёл взгляд на кресло, стоящее рядом с кроватью, и увидел в нём спящего Жакоба.

Вот оно! Вспомнил! События прошедших дней вихрем пронеслись в его памяти, заставив пошевелиться.

— Ах, святой отец, наконец-то, — воскликнул Жакоб, открывая глаза. — Ну, скажу я вам, заставили вы меня попереживать. Я просто места себе не находил от тревоги.

— Ты, как всегда, драматизируешь, — поморщился Матье де Нель, пытаясь сесть в постели.

— Драматизирую! — возмутился Жакоб. — А три дня без памяти, на волоске от смерти, это как, по-вашему?

— Неужели три? — не поверил викарий.

— Точно, три дня без малого.

— Надо же! Кактакое могло случиться?

— Простудились вы сильно во время похорон, а как с ризничим разговаривали, так и чувств лишились. Я за санитарным братом сбегал. Он осмотрел вас, велел класть на лоб льняную тряпку, смоченную в каком-то вонючем настое, и не беспокоить. На всё воля Господа, сказал. Он ушёл, а у меня мозоли на коленях от усердных молитв за ваше выздоровление. Слава Богу, всё обошлось, — Жакоб поправил покрывало и засуетился. — Сейчас приведу санитарного брата. Он просил позвать его, как только вы в чувства придёте.

Монах, заведовавший монастырским лазаретом, был рослым весельчаком. Он шумно ввалился в комнату визитатора, наполнив её крепким запахом сухих трав.

— Ну, святой отец, и напугали вы нас! Вся обитель за вас денно и нощно молилась.

— Так уж и вся, — хмыкнул викарий.

— А, вижу, вы уже смеётесь — это добрый знак, — пророкотал санитарный брат. — Я, знаете ли, держусь того мнения, что для скорейшего исцеления важно поддерживать хорошее настроение. Если больной весел и к своей хвори относится легко, а главное, ни минуты не сомневается в своём выздоровлении, то такой больной уже пошёл на поправку.

— Неужели!

— Да-да, и доказательства у меня тому есть, — эскулап отечески похлопал викария по плечу увесистой пятернёй. — Всем братьям, что захворают, я перво-наперво рекомендую не падать духом. Конечно, всякие там травки и настои тоже даю, как же без этого. У нас свой огород около лазарета имеется. Там лекарственные травы я сам выращиваю, сушу, настаиваю. Опять же, заболевший монах получает послабление в кушаньях и работе, — санитарный брат с видимым удовольствием делился лекарским опытом. — Вот случилось года три тому назад одному медику из Лиона у нас остановиться на ночлег. Поверите, он пришёл в величайшее изумление, осмотрев нашу больницу, и узнав о моих методах лечения. Хвалил меня очень, советовал всё это записать в книгу. Да где там, — лекарь махнул рукой, — времени нету. С утра до вечера мечусь, а бывает и по ночам не сплю, если больной тяжёлый. Вот к вам захаживал по несколько раз.

Викарий посмотрел на круглое добродушное лицо сидящего перед ним монаха, и непроизвольно улыбнулся.

— Благодарю вас, брат…

— Жиль, — подсказал лекарь.

— Благодарю вас, брат Жиль. Очень занимательная у вас теория лечения. Но что вы делаете, скажем, в случае нарывов? Вот у господина аббата фурункул на пальце. Его ведь хорошим настроением не вылечишь.

— О, да, — авторитетно подтвердил санитарный брат. — Тут без вскрытия не обойтись, что я и сделал. Всё прошло чудесно: отец-настоятель остался доволен и дал мне денег на покупку розовых кустов.

— Да вы настоящий кудесник, брат Жиль, — похвалил викарий. — Я непременно зайду в лазарет поговорить о вашем методе лечение, вот только надо встать на ноги.

— Нет-нет, что вы, — санитарный брат уложил, попытавшегося встать с постели, викария.

— Вам придётся ещё пару деньков полежать, как-никак, а трое суток в забытьи пробыли. Теперь потребуется время, чтобы вернуть утраченные силы.

— Два дня — это слишком много, — категорически отверг предписание брата Жиля викарий. — В конце концов, у меня есть срочные дела.

— Нет таких дел, которые нельзя было бы отложить на два дня, ради восстановления дарованного Господом здоровья, — санитарный брат назидательно поднял вверх толстый указательный палец.

Он ушёл, оставив полный кувшин травяного настоя, который викарий должен был выпить до наступления вечера. Предварительно брат Жиль о чём-то долго шептался с Жакобом в передней.

— Ты похож на кота, объевшегося сметаны, — недовольно заметил викарий, когда Жакоб вернулся в спальню. — Ещё бы! На целых два дня я попал в полную зависимость от тебя.

Верхняя губа Жакоба приподнялась, обнажив ряд крупных зубов. Серые глаза плутовато смотрели на викария из-под густых светлых бровей.

— Боитесь, что стану измываться над вами?

— С тебя станется, — покосился на него викарий.

— Ну, раз так, то начнём с обеда, — заявил Жакоб, входя в роль. — Санитарный брат рекомендовал вам двойную порцию. Нет, вы только послушайте, — он стал перечислять меню, загибая пальцы и мечтательно закатывая глаза, — куриный бульон, три пшеничные лепёшки, жареный цыплёнок с ячменной кашей и большое яблоко из местного сада. Причём, если вы захотите, то получите добавку. Как вам нравится?

— Слишком обильно, — поморщился викарий.

— Для того, кто не ел три дня, не слишком, — отрезал Жакоб тоном человека облечённого властью, пусть только на пару дней, но всё же властью. Он сбегал на кухню и вернулся с корзиной, источавшей аппетитные ароматы.

К удивлению Матье де Неля, Жакоб оказался прав. Всё содержимое корзины викарий съел с большим аппетитом. Затем, попивая подогретое и почти не разбавленное водой вино, — ещё одно послабление для больного монаха — он стал расспрашивать Жакоба о том, что произошло в аббатстве за время его болезни. Оказалось, ничего примечательного.

— Господин аббат, правда, по несколько раз на дню присылал справиться о вашем здоровье. Даже странно, почему до сих пор никто не пожаловал от его имени. Неужели не знает, что вы пришли в себя?

 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В ответ раздался громкий стук в дверь. На пороге собственной персоной стоял аббат Симон, держа в руках две пуховые подушки. Без лишних слов он прошел через апартаменты викария в спальню. За ним попятам следовал Жакоб, смешно гримасничая и закатывая глаза.

— Вижу, вы уже в добром здравии, — констатировал отец-настоятель, усаживаясь в придвинутое Жакобом кресло. — А я вот вам принёс пару набитых пухом подушек. Сам знаю, что это незаменимая вещь для выздоравливающего. Ну-ка обопритесь, — настоятель собственноручно поправил подушки за спиной у викария. — Превосходно. Теперь весь день можете читать, не вставая с постели. Я пришлю вам ещё книг из нашей библиотеки или старых грамот, если они вас больше интересуют.

Матье де Нель смотрел на аббата во все глаза — настоятель излучал ничем не объяснимую радость, не говоря уже о сердечной заботе, которая смущала и озадачивала одновременно.

— Премного благодарен, но, право, стоит ли так беспокоиться, — пробормотал сбитый с толку викарий.

— Как же не стоит! Гостеприимство — первейшая заповедь христианина, м важно изрёк настоятель.

Матье де Нель помолчал, прежде чем обратиться к волновавшей его теме. Аббат терпеливо ждал, чуть ли не с умилением глядя на него. Этот взгляд гипнотически действовал на викария — ещё немного и ему будет неловко объявить аббату о своих дальнейших намерениях.

Он тряхнул головой, прогоняя наваждение, и твёрдо заявил:

— Я привык доводить начатые дела до конца, а виновник смерти пономаря, так и остался не изобличенным, поэтому…

Настоятель улыбнулся самой приятной улыбкой и мягко перебил:

— Не волнуйтесь я все понимаю. Во время вашей болезни я много думал над этим, даже предпринял своё маленькое расследование, — аббат сложил пухлые руки на животе, — и вот к какому выводу пришёл.

— К какому же? — викарий приподнялся на локте.

— Полагаю, пономарь всё-таки сам сорвался с колокольни.

— Вот как, — разочарованно протянул Матье де Нель, снова откидываясь на подушки.

— Я, конечно, понимаю, что ваши подозрения походили на правду. Я и сам в какой-то момент дал себя увлечь ими, но…

— Что же заставило вас изменить мнение?

— Всё та же пресловутая верёвка, — улыбнулся аббат. — Мы её нашли! И она действительно оказалась прогнившей.

— Вы нашли верёвку от колокола? — викарий не верил своим ушам.

Аббат торжественно кивнул.

— Нашлась не только верёвка, но и камерарий вспомнил, что некоторое время назад, а точнее за день до трагедии, пономарь просил выдать ему новую, старая-де истрепалась совсем.

— Вот как? Но почему в таком случае камерарий этого не сделал? — нахмурился Матье де Нель.

— Сделал. Верёвка пономарю была выдана на следующий день. Брат-трапезничий это подтверждает, он присутствовал при выдаче.

— Ничего не понимаю, — покачал головой викарий. — Если пономарь сам просил новую верёвку и получил её, тогда, почему не заменил старую?

Аббат Симон развёл руками.

— Похоже, этот вопрос останется без ответа, ибо ответить на него некому: брат Жан поплатился за свою беспечность жизнью, а больше спросить не у кого. Мы можем лишь предполагать. И наиболее вероятным мне представляется следующее объяснение: пономарь просто забыл или, если хотите, отложил замену верёвки на день-два, надеясь, что старая ещё послужит. Но повторяю, это всего лишь предположение, хотя сути дела оно не меняет, — настоятель откашлялся и бодро закончил: — Так что, вы можете спокойно выздоравливать и возвращаться в Орлеан с полным отчётом о визитации нашего аббатства.

— Куда же девалась новая, выданная пономарю верёвка? — спросил викарий, не обращая внимания на последние слова настоятеля.

Аббат тихо засмеялся и укоризненно покачал головой.

— Понимаю, понимаю — не хотите отказаться от идеи загадочного преступления, но ни я, ни братия не обижаемся. Что же касается новой верёвки, то, думаю, она в кладовой, где ж ей ещё быть.

— Как она туда попала? И где нашли старую? — не унимался Матье де Нель.

Аббат Симон снисходительно посмотрел на викария, как смотрит мать на раскапризничавшееся вдруг дитя.

— В хламе на хозяйственном дворе, — кротко ответил он. — Очевидно, кто-то из братии сразу же после трагической смерти пономаря выбросил её туда, да и забыл.

— Из чего следует, что никто из монахов не признался в этом, равно как и в том, что новую снёс обратно в кладовую, — едко заметил викарий. — Простите, но всё это выглядит не слишком правдоподобно, и вы меня, к сожалению, не убедили. Дознание о смерти пономаря будет продолжено.

— Ну, знаете ли! — закричал настоятель, вскакивая и меняясь в лице. — Ваше старание опорочить добрую славу обители Святого Аполлинария переходит всякие границы!

— Вы ошибаетесь, — в тон ему ответил викарий.

— Не желаю ничего слышать! — аббат круто повернулся и, не прощаясь, выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью.

Жакоб скосил глаза к кончику носа и тяжело вздохнул.

— Ох, святой отец, побьют нас камнями монахи Святого Аполлинария. Точно говорю вам, побьют.

— Не унывай, Жакоб, Господь милостив. Всё обойдётся, но дурака из себя делать никому не позволю, — повысил голос викарий. — Разыщи-ка лучше ризничего. Я не успел задать ему пару вопросов. Да поспеши. Возможно, нам действительно придётся покинуть эту гостеприимную обитель в самом скором времени.

Жакоб бросился к двери и с силой распахнул её. За дверью кто-то громко вскрикнул, после чего викарий услышал причитания Жакоба.

— Что там такое?

Из-за гобелена, отделявшего зал от спальни, высунулось виноватое лицо Жакоба.

— Я разбил нос камерарию. Не понимаю, как это могло случиться, не так уж сильно я его стукнул, — принялся он оправдываться. — Да и вообще, откуда мне было знать, что он окажется за дверью!

— Всё в порядке, я сам виноват, — заверил его камерарий, входя в комнату. По руке, которой он зажимал разбитый нос, струилась алая кровь. — Я как раз собирался постучать, а тут…

— Жакоб, что же ты стоишь! — воскликнул викарий. — Давай быстрее мокрое полотенце. Экая неприятность, — он сокрушённо покачал головой. — Присаживайтесь, брат Жильбер.

Камерарий вытер нос и руки, поданным ему полотенцем, и смущённо улыбнулся.

— Простите, святой отец, мою неловкость.

— Какие могут быть извинения, дорогой брат Жильбер, — ответил викарий, бросая укоризненный взгляд на Жакоба. — Вы уверены, что всё в порядке?

— Да-да. Не беспокойтесь. Я ведь зачем пожаловал…

— Погодите, — прервал его викарий. — Жакоб, ты, пожалуй, можешь идти. Но не спеши, я, кажется, буду какое-то время занят. Так что вы хотели мне сказать? — спросил Матье де Нель, оборачиваясь к камерарию.

Брат Жильбер замялся.

— Видите ли, святой отец, вчера случилось нечто, серьёзно обеспокоившее меня. Услышав, что вам стало лучше, я решил поговорить с вами. Не знаю, правильно ли я поступаю, открываясь сначала вам, а не отцу-настоятелю, но…

— Так-так, говорите, — подбодрил его викарий.

Камерарий молчал с минуту — разговор давался ему нелегко. Наконец, он собрался с духом и выпалил:

— Из монастырской казны пропали деньги.

— Сколько?

— Тридцать золотых.

Матье де Нель сложил поверх покрывала кончики пальцев.

— Когда?

— Этого я не знаю, — камерарий покачал головой. — Но перед началом визитации я проверял казну — всё было в порядке

— Очень интересно. Скажите, вы случайно не связываете эту пропажу со смертью пономаря?

— Нет, — опешил брат Жильбер. — Такое предположение мне кажется нелепым.

— Да, вы правы, — согласился викарий. — У меня, похоже, наваждение — во всём мерещится связь с недавним убийством.

Матье де Нель какое-то время сидел молча, сосредоточенно уставившись на кончики сложенных пальцев.

— А как вор проник в комнату, где хранится монастырская казна, сломал замок?

— В том-то и дело, что замок цел и невредим, — ответил брат Жильбер, теряя свою обычную сдержанность. — Я бы и не заметил пропажу так быстро, если бы эти деньги не хранились отдельно в ларце, который, кстати, тоже исчез. Они были отложены на покупку нашим аббатством винных складов в Орлеане.

Брови викария сошлись на переносице.

— Гм. Ключ есть только у вас?

— Нет, у господина аббата он тоже имеется, а ещё один хранится в ризнице, — признался камерарий.

— Вот как? Любопытно. А это правда, что пономарь просил у вас новую верёвку для колокола, и вы её выдали? — сменил тему Матье де Нель.

— Правда.

— Вам известно, где она теперь?

Брат Жильбер пожал плечами.

— Не имею представления.

— А то, что нашли старую, вы знаете?

— Слышал, — кивнул камерарий и многозначительно добавил: — Отец-настоятель объявил об этом на вчерашнем капитуле.

— Даже так! — Матье де Нель хмыкнул. — Не могли бы вы оказать мне одну услугу, дорогой брат Жильбер?

— Разумеется, — с готовностью откликнулся камерарий.

— Пожалуйста, разыщите эту старую верёвку. Уверен, настоятель велел сохранить её. олько хочу предупредить вас: господину аббату это может очень не понравиться.

Оставшись один, викарий отбросил одеяло и сел на постели — голова закружилась, по ослабевшему телу пробежала дрожь. Похоже, ему придётся последовать совету санитарного брата и провести следующие два дня в постели, набираясь сил.

Звук открывающейся двери заставил Матье де Неля снова юркнуть под одеяло. Ризничий с обычным брюзгливым выражением на бледном лице вошёл в покои викария в сопровождении Жакоба. Тем не менее он почтительно поклонился, прежде чем занять предложенное кресло.

— Счастлив видеть вас в добром здравии, господин викарий.

— Спасибо, брат Антуан, я не задержу вас надолго. Всего лишь хочу спросить, знаком ли вам этот предмет? — викарий подал знак Жакобу и тот положил перед ризничим ключ найденный в тайнике на колокольне.

— Не может быть! — вскрикнул поражённый ризничий. Он взял ключ, повертел в руке, внимательно рассматривая.

— Итак, вы его узнали, — заключил викарий.

— Безусловно. Это ключ от ризницы, но как…

Матье де Нель властным жестом остановил его.

— Тогда объясните, как он мог попасть к пономарю.

Брат Антуан оторопело переводил выпученные глаза с ключа на викария.

— Понятия не имею. Это какие-то дьявольские козни.

— Вы так думаете? А вот мне дело представляется исключительно земным. Ключ я нашёл вместе с бронзовой кадильницей и флягой крепкого вина на колокольне.

Ризничий изменился в лице.

— Подлый вор! Проклятое отродье! Сукин сын! — потеряв контроль над собой, брат Антуан с упоением изрыгал проклятья.

Викарий с интересом наблюдал за бушевавшим ризничим.

Надо же, какой неиссякаемый поток брани. Кто бы мог вообразить, что, упивающийся собственной праведностью, ризничий способен на такую бурю эмоций! Впрочем, всё это в равной степени может быть как праведным гневом, так и хорошо разыгранной сценой.

— Успокойтесь, брат Антуан, — осадил его викарий. — Вор поплатился за своё злодеяние. Теперь нам понятно, каким образом он украл кадильницу и светильник. Светильник, кстати, мы не нашли. Скорее всего, он уже продан или обменян. Но остаётся вопрос: откуда у пономаря ключ от ризницы? Как вы думаете?

— Не знаю, — буркнул брат Антуан, сомкнув губы в тонкую нить.

— Сколько всего существует ключей от ризницы?

Два. Один у господина аббата, другой у меня, — в голосе ризничего зазвучал вызов. — После кражи канделябров в прошлом году мы сменили замок.

— И вы можете показать мне свой? — поинтересовался викарий.

Ризничий раздражённо вскочил, извлёк из складок рясы ключ и бросил его на стол.

— Вот он! Можете убедиться, что я не старый растяпа, теряющий ключи на радость негодяям, вроде пономаря.

— Успокойтесь, брат Антуан, я вовсе не считаю вас растяпой, примирительно ответил викарий, сравнивая оба ключа. — Вы всегда носите его с собой?

Ризничий нервно дёрнул шеей.

— Не только ношу, но и сплю, не снимая с себя. Вы должны понимать — в ризнице хранятся ценности, принадлежащие Святому Аполлинарию, — брат Антуан, произнося имя святого, благоговейно поднял глаза к потолку.

— Ну что ж, запасёмся терпением. Всё тайное в конце концов становится явным, — пробормотал викарий. — А что у вас с ладонью?

— Порезался бритвой, — запальчиво воскликнул ризничий.

Матье де Нель неодобрительно покачал головой.

— Очень неосмотрительно с вашей стороны.

— Если вы узнали всё, что хотели, господин викарий, то позвольте мне удалиться, — дрожащим голосом, промолвил брат Антуан, и, не дожидаясь ответа, вышел.

Едва за ризничим закрылась дверь, Жакоб подбежал к постели викария.

— Он признался, святой отец! Вы слышали, он признался!

— В чём? — устало спросил викарий.

— В том, что порезал руку бритвой. Правда, у него порезана правая, — разочарованно добавил Жакоб.

Викарий отбросил покрывало, намереваясь встать.

— Он левша, Жакоб, разве ты не заметил? Когда ты положил перед ним ключ, он взял его левой рукой.

Жакоб открыл было рот, но стук в дверь помешал ему.

— Нет, это не аббатство, а какой-то постоялый двор, — проворчал он, направляясь к двери. — Целый день ходят туда-сюда, туда-сюда, никакого покоя…

Войдя, камерарий, без слов протянул викарию верёвку.

Матье де Нель, снова забравшись в постель, стал внимательно её осматривать. Спустя минуту, он небрежно бросил верёвку на пол, и голосом полным удовлетворения сказал:

— Я так и думал.

Камерарий вопросительно посмотрел на Жакоба, но тот лишь пожал плечами.

— Вы считаете, что это не та верёвка? — предположил брат Жильбер.

— Это неуклюжая подделка. Вот, смотрите, — викарий наклонился и поднял верёвку.

Жакоб с камерарием подошли ближе.

— Во-первых, этот конец, якобы истлевший и оборвавшийся сам собой, был в действительности отрезан острым ножом или бритвой, — викарий повертел верёвкой перед лицами слушавших его монахов. — А уже после этого волокна на конце растрепали с таким расчётом, чтобы они произвели впечатление естественного обрыва. Но скажите мне на милость, где вы видели, чтобы волокна разрывались на одном уровне, как в этом случае?

— Правда ваша, святой отец, — восхищённо выдохнул Жакоб. — Если уж что рвётся, то обязательно неровно. Вот я, к примеру, пошёл давеча в конюшню поглядеть как там мой верный Буцефал, и надо же было мне зацепиться за какой-то крюк — порвал рясу вкривь и вкось. Да, святой отец, тут вы правы — конец верёвки был сначала обрезан.

— Твоё согласие, сын мой, я очень ценю, ты избавил меня от долгих споров, — не удержался викарий от того, чтобы не поддеть Жакоба, склонного затевать споры по любому поводу.

— Таким образом, вы пришли к выводу, что эту верёвку подбросили, дабы ввести вас в заблуждение и остановить дознание? — Вступил в разговор камерарий. — Но, простите, что осмеливаюсь вам перечить, однако мне кажется, что искусственно обрезанный конец, как раз указывает на её подлинность.

— Превосходно, брат Жильбер! — похвалил викарий. — Из вас получился бы отличный следователь, вы умеете замечать детали, хотя интерпретируете их неверно, — он повертел верёвку в руках. — Бесспорно, тот, кто пытался фальсифицировать самое важное доказательство, допустил глупый промах. И это я принимаю, как свидетельство в пользу фальсификатора.

— Я так понимаю, вы догадываетесь, кто он? — Осторожно поинтересовался камерарий.

Матье де Нель кивнул.

— Только одному человеку мне пришлось раскрыть детали моих подозрений, иначе его невозможно было убедить. Вот он и попытался их учесть, — викарий указал на конец верёвки.

— Что ж, по крайней мере, один из братии очищен от подозрений, — заключил камерарий.

Матье де Нель резко вскинул голову.

— Вы ошибаетесь, дорогой брат Жильбер. Я всего лишь готов зачесть сей промах в его пользу, не более.

— Однако вы строгий судья — не верите до последнего, — усмехнулся камерарий.

— Моя задача — расследовать. Я не Бог, чтобы судить, — отчеканил викарий.

Брат Жильбер сконфуженно покраснел.

— А что же, во-вторых? — вмешался Жакоб. — Вы, святой отец, сказали, что верёвку с умыслом растрепали, дабы обвести вас вокруг пальца. Это было, во-первых, а во-вторых?

— А во-вторых, Жакоб, она грязная почти по всей длине, видишь?

— Да, так оно и есть, — подтвердил Жакоб, внимательно рассмотрев, протянутую святым отцом верёвку.

— Разумеется, — подхватил викарий, — ибо, как мы выяснили, это не та, что была в руках у мёртвого пономаря. Настоящая же верёвка была грязной только в одном месте: в том, за которое пономарь брался по несколько раз в день. Я на это обратил внимание, когда осматривал бренные останки брата Жана на паперти. Вот вам, братья, и второе доказательство фальсификации.

— Итак, дознание продолжается? — камерарий выглядел взволнованным.

— Непременно, — заверил его Матье де Нель.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Жакоб решительно заслонил собой дверь.

— И не думайте, святой отец, и не надейтесь, я вас всё равно не выпущу. Вчера только пришли в себя, а сегодня уже на капитул собрались. Нет, нет и нет! Полежите ещё пару дней в тепле. А я сбегаю к брату-прекантору, попрошу для вас каких-нибудь старых грамот — глядишь, вы ещё чего-то интересного в них найдёте. Аббат только рад будет вашему отсутствию — вы у него, как кость в горле со своим дознанием, — для пущей наглядности Жакоб тут же показал, где именно засела у аббата пресловутая кость. — Так что лежите, отдыхайте, набирайтесь сил. Да и выглядите вы неважно — лицо бледное, щёки запали, только глаза блестят, но, как говорится, нездоровым блеском. И побриться вам следует.

Матье де Нель провёл ладонью по отросшей щетине и сдался.

— Ну, хорошо, уговорил, останусь в постели до полудня. Однако больному необходим лекарь…

— После утренней службы я приведу сюда санитарного брата, — с готовностью пообещал Жакоб.

— Ну уж нет, к санитарному брату я отправлюсь сам после обеда, — тоном, не терпящим возражений, заявил викарий.

— Ладно, — неохотно уступил Жакоб, — коль вам себя не жаль, отправляйтесь. Но, если опять свалитесь в бреду, на меня не рассчитывайте.

— Разве я бредил? — недоверчиво поинтересовался Матье де Нель.

— Да так, совсем немного — ответил Жакоб, отступая к двери.

Викарий сделал попытку встать.

— Ну, прохвост, я тебе задам!

— А вот подобные выражения не приличествуют вашему сану, — ехидно заметил Жакоб, скрываясь за дверью.

Матье де Нель потянулся к креслу за зеркалом, где его должно быть оставил Жакоб, е упускавший случая поглазеть на себя. Правда, после того, как викарий однажды посмеялся над его маленькой слабостью, Жакоб старался делать это тайком.

Дорогое зеркало в серебряной оправе, украшенное рубинами разной величины, де Нель купил много лет назад в подарок, но из-за внезапного ареста и последующего заточения в железной клетке — знаменитом изобретении короля Людовика XI — он так и не смог преподнести зеркало даме, которой оно предназначалось, и о которой он запретил себе думать в тот момент, когда тяжелые монастырские ворота захлопнулись у него за спиной, резко и беспощадно разделив его жизнь надвое.

С минуту Матье де Нель придирчиво рассматривал свое отражение в зеркале, прежде чем неохотно признать правоту Жакоба. Он действительно выглядел не лучшим образом: небритое лицо осунулось, тёмные круги под глазами делали взгляд хмурым и неприветливым, а ведь когда-то…

Когда-то он пользовался немалым успехом у самых обворожительных дам французского королевства. В то время он был богат и полон честолюбивых планов на будущее, поскольку сам король Франции благоволил ему. Монаршая милость объяснялась просто: Людовик XI, известный своей склонностью обидно посмеяться над недостатками ближних, заметил и приблизил к себе де Неля за его неосторожную привычку едко отзываться о других придворных.

Спустя несколько лет острый язык едва не стоил королевскому любимцу жизни. Буквально в последний момент Людовик XI заменил смертную казнь на пострижение в монахи благодаря заступничеству епископа Орлеанского.

Первые месяцы заточения в монастыре были самыми трудными: за строптивый нрав он часто попадал в карцер, куда его отправлял строгий аббат, получив надлежащие указания. Но через год король Людовик умер, и дядя забрал его к себе в Орлеан. Благо епископский дворец располагал большой библиотекой, где Матье на время забывал о чёрной рясе монаха бенедиктинца и нелепой тонзуре.

***

Монастырская больница располагалась на внешнем дворе сразу за гостиницей и пристроенной к ней часовней. Далее следовал огород — гордость санитарного брата — и фруктовый сад, за которым начиналось кладбище.

Был час дневной работы. По внешнему двору сновали крестьяне, нанимаемые аббатством на сезонные работы — сбор винограда и подготовка виноградников к зиме поручалась именно им. Монахи трудились исключительно в давильне и винном погребе — производство вина своего рода таинство, тут вилланам не место.

Викарий шёл не торопясь, поглядывая по сторонам и отмечая любопытно-настороженные взгляды, встречавшихся ему монахов. Если принять во внимание скорость распространения слухов в аббатстве Святого Аполлинария, то любопытство братии имело объяснение: наверняка весть о продолжении расследования уже успела облететь весь монастырь.

Матье де Нель заметил на крыльце больницы санитарного брата. Вот кому соблюдение устава даётся нелегко. Такой говорун, как брат Жиль, должен тяготиться предписанием не любить многословия.

Но сегодня санитарный брат превзошёл самого себя, едва не заговорив викария, осматривавшего больницу. Матье де Нель стоически терпел словоизлияния брата Жиля, ожидая момента, когда можно будет повернуть разговор на интересовавший его предмет. Ждать пришлось долго. Наконец, санитарный брат остановился, переводя дыхание, и викарий поспешил воспользоваться образовавшейся паузой.

— Ну что ж, недурно, — подвёл итог Матье де Нель, идя по проходу между кроватями. — Чисто и всё на своих местах. Вашу больницу, брат Жиль, можно считать образцовой. Так я и напишу в отчёте Его Преосвященству. А что больных сейчас нет?

— Таких, чтоб тут оставить, слава Богу, нет. Больше всё по мелочи: то насморк подхватят, то палец поранит кто-нибудь из братии, то у камерария снова носом кровь пойдёт. В общем, я сейчас, можно сказать, на покое, но времени зря не теряю: делаю из трав настои, мази…

— А я вот заметил, что по крайней мере, у четверых монахов, не считая молодого сторожа, поранены руки, — оборвал разглагольствования брата Жиля викарий. — Порезы могут быть очень опасными, не так ли?

— Это у кого же? Стойте, дайте-ка я сам вспомню… Ну, во-первых, отец настоятель, — стал загибать пальцы санитарный брат. — Вы о нём уже спрашивали. Впрочем, у господина аббата не порез был, а гнойный нарыв… Далее брат Юбер. У него ничего серьёзного, так пустячная царапина. Да он ко мне и не с раной прибегал. У него, не поверите, живот прихватило, а отчего — не понятно. Но у меня на этот случай всегда под рукой славная микстура есть. Если случится вам пострадать от поноса, только известите, и брат Жиль вас в два счёта вылечит.

— Кхм, кхм, благодарю, — откашлялся Матье де Нель.

Но санитарный брат не заметил ни деликатного покашливания викария, ни готового лопнуть от смеха Жакоба, и с упоением продолжал:

— Правда, брат Юбер в тот день до того настрадался, что пренебрёг моими рекомендациями, и выпил двойную дозу. И что же вы думаете? Утром снова прибежал, но теперь просил какого-нибудь слабительного, — брат Жиль заговорщицки зашептал. — Я хотел было ему и слабительного двойную порцию дать, да куда-то склянка запропастилась.

— А что послужило причиной его первого визита к вам? — поинтересовался викарий.

— Разве я не сказал? Живот у него здорово прихватило, хоть келью в отхожее место переноси.

Санитарный брат готов был уже рассмеяться, но викарий лишил его такой возможности.

— Меня больше интересует, что могло спровоцировать, столь сильное расстройство желудка?

— Ах это, — брат Жиль поскреб затылок. — Он, помнится, и сам был удивлён. Уверял меня, что ничего недозволенного в рот не брал, то есть вкушал пищу только в рефектарии. А ведь как бывает, — санитарного брата снова прорвало, — выйдет кто-нибудь из братии по богоугодной надобности, скажем, милостыню собирать, иль там проверить живорыбные садки, и, не устояв перед соблазном, объестся в деревенской харчевне, — а мне его потом выхаживай.

— Ну, а брат Гийом к вам приходил, после того как распорол руку гвоздём?

Брат Жиль с раздражением отмахнулся.

— Ничего страшного у него нет. Рану я промыл и прогнал его отсюда.

— Прогнали? — изумился викарий.

— Ага, а то я не знаю брата Гийома. Ему бы только от работы отлынивать. Лодырь он каких свет не видывал. Думал, я его здесь оставлю, но не тут-то было. По мне лень — это и есть первичный грех, а уж все остальные от неё происходят.

Викарий не стал вступать в теологическую дискуссию по поводу вольного трактования первородного греха братом Жилем. Он спешил продолжить расспросы, пользуясь говорливостью санитарного брата.

— А ризничий к вам приходил? Он сказал мне, что порезался бритвой.

— Нет, ризничий не приходил.

— Странно. Очень странно, — протянул викарий.

— Чего ж тут странного? Он не из тех, кто норовит в больнице поваляться, да и рана, видно, его не тревожит, — брат Жиль поискал в складках рясы связку ключей. — Ну, кажется, я вам всё показал. Хотя нет, в банную комнату мы ещё не заходили. Её лет восемь тому назад перенесли сюда подальше от келий. Тут у меня тоже порядок, — заявил он, со скрежетом поворачивая ключ в замке. — Смотрите, вот лавки, куда братия складывает одежду. Там тазы, бочки и свежие полотенца. Всё чин чином дожидается, когда господин аббат благословит братию на очередное купание.

— И часто благословляет? — полюбопытствовал викарий.

Брат Жиль снова поскрёб затылок и хитро покосился на викария.

— Да как сказать. По мне, так можно было бы и чаще. Впрочем, перед Рождеством, Пасхой и Пятидесятницей купаемся непременно.

Викарий обошёл банную комнату, внимательно осмотрел лавки в передней и, повернувшись к санитарному брату, спросил:

— Скажите, а кто следит за одеждой монахов, когда они моются в другой комнате?

— А чего за ней следить? — удивился брат Жиль. — Лежит она себе здесь и хозяина дожидается. Никто ещё на моей памяти свою рясу с чужой не перепутывал.

— Весьма, весьма интересно. Что ж, и комната, в которой вы готовите свои лекарства, тоже всегда открыта?

— Ага, — простодушно ответил санитарный брат. — Она же в стенах больницы. А вот больницу я всегда запираю, когда выхожу, но не от братии, а от всякого любопытного гостя или мирянина, что может слоняться по внешнему двору.

Викарий удовлетворённо покачал головой.

— Брат Жиль, я впечатлён. Вы чрезвычайно добросовестно относитесь к своим обязанностям.

— Это вы ещё не видели моего огорода.

— Того, что я видел, вполне достаточно для составления благожелательного отчёта, — поспешил заверить викарий, дабы на корню пресечь попытку санитарного брата продемонстрировать грядки с лекарственными травами.

— Правда, в октябре огород не так хорош, как летом, да и после дождей всё раскисло, — с сожалением вздохнул брат Жиль.

Выйдя во двор, Жакоб ухмыльнулся и заметил:

— Вы, святой отец, своим отказом лишили нас удовольствия увидеть собственными глазами, как растёт укроп и базилик в огороде санитарного брата.

Викарий, казалось, его не слышал, погрузившись в собственные мысли. Но Жакоб был не из тех, кого могло смутить подобное невнимание.

— А знаете, святой отец, — продолжал он, — я понял, почему у брата Жиля лазарет пуст: он отваживает монахов своей болтовнёй. Он и здорового до смерти заговорит, а уж больного…

Викарий внезапно остановился и посмотрел на Жакоба широко открытыми глазами:

— Как же я об этом раньше не подумал! — воскликнул он с досадой. — Нет, нет Жакоб, болтовня брата Жиля оказалась для нас очень ценной. Сам того не подозревая, санитарный брат указал нам на убийцу. Завтра же на рассвете мы безотлагательно отправимся…

Матье де Нель не успел закончить — его окликнул санитарный брат. Он тяжёло бежал, трепетно прижимая к груди склянку с коричневой жидкостью.

— Фу-у, — выдохнул брат Жиль, утирая лоб рукавом. — Чуть не забыл моё верное средство от поноса. Три ложки перед ужином и назавтра снова будете радоваться жизни.

Викарий растерянно моргнул.

— Не знаю как и благодарить вас, брат Жиль, — пробормотал он, принимая «верное средство».

Жакоб прикрыл рот ладонью — его душил смех.

— Не стоит, пустое, — отмахнулся санитарный брат и, повернувшись, зашагал в сторону огорода.

***

Монах чёрной тенью скользил по коридору, стараясь прижиматься поближе к стене. В волнении он чуть было не ошибся кельей, но по счастью, вовремя спохватился. Поскрёбшись в нужную дверь, он затаил дыхание — тишина. Выждав немного, повторил попытку.

От напряжения звенело в ушах, но он решил не отступать. В третий раз он поскрёбся чуть громче и, наконец, послышались тихие шаги. Дверь отворилась.

— Кто здесь?

— Это я. Нам нужно поговорить.

— Разве?

— Прошу вас, пустите. Ни вам, ни мне не нужны лишние уши.

Хозяин кельи посторонился, пропуская незваного гостя внутрь. Разговор продолжался всё так же шёпотом.

— Зачем вы пришли?

— Мне нужны деньги.

— Снова? Однако у вас и аппетит. Если мне не изменяет память, та сделка была первой и последней.

— Клянусь мощами Святого Аполлинария я тоже так думал, но случилось ужасное.

Последовал фальшивый всхлип.

— Матушка моя умерла. Доктор, подлец, надул нас и исчез, прихватив, милосердно выданные вами, деньги.

— Соболезную, — сухо обронил хозяин кельи.

— А похороны и отпевание стоят сейчас так дорого. Не знаешь даже, что дешевле — жить или умереть. Всегда и везде нужны деньги.

— И вы решили, что я вам их дам.

— Но, поверьте, мне не к кому больше обратиться.

— От вашей лжи, связанной с мнимой болезнью, а теперь и смертью матери, меня выворачивает наизнанку. Не гневите Бога!

— Пристало ли убийце попрекать лжеца, да ещё и Господа поминать при этом, — ответил гость с угрозой.

— И вы не боитесь?

— Вас? Нет.

— Интересно почему?

— Я не такой дурак, каким вы меня считаете, — гость хихикнул. — Тогда ночью я подобрал одну вещицу, оброненную убийцей, и сохранил её. Поэтому в ваших интересах, чтобы я жил долго и безбедно.

— Из последнего я делаю вывод, что сей визит не последний.

— О, нет-нет, я больше не буду вам докучать.

— Почему вы пришли сюда, вас могли увидеть?

— Это не так опасно, как говорить днём. Днём всегда есть кто-то, кто может оказаться рядом и услышать.

В наступившей тишине, ясно слышалось прерывистое дыхание гостя.

— Завтра в том же месте вы получите пять экю. Сумма не обсуждается, поскольку вы нарушили слово и вновь требуете денег.

— Вы удивительно покладисты, — ответил гость. В голосе его звучала улыбка. — Мне даже не пришлось упомянуть о продолжении дознания. Викарий, говорят, не поверил в подлинность найденной аббатом верёвки. Интересно знать, где находится настоящая?

— Вам пора уходить.

— Итак, до завтра, дорогой брат.

Дверь тихо затворилась. Оставшийся в келье монах сквозь зубы выругался.

Нужно срочно что-нибудь предпринять, нельзя допустить, чтобы этот жалкий шантажист разрушил плоды его трудов. Много лет назад ему уже пришлось круто изменить свою жизнь, больше он этого делать не станет. Тогда над ним потешался весь Тур — накануне свадьбы невеста предпочла ему другого. Как же тут не посмеяться!

Монах опустился на жёсткую постель, обхватил голову руками и застонал от бессильной злобы. Ненависть, которая, казалось, давно растворилась в водовороте монастырской жизни, воскресла и охватила всё его существо, как и в тот далёкий день, когда он узнал о своём позоре. Бесчестие и разрушенные планы нельзя оставлять безнаказанными. И он не оставил. Он отомстил, очень умно отомстил.

Прежде всего, он объявил, что Элоиз станет его женой, невзирая ни на что. Правда, с одним условием: в течение месяца она обязана посещать все церковные службы.

Новость быстро облетела Тур. Одни называли его глупцом, другие великодушным, но он не был ни тем, ни другим. Пока горожане судачили за его спиной, он за хорошие деньги нанял опытного человека, из тех, что коротают время в тавернах, ожидая подобных заказов.

Спустя пару дней после вечерней службы Элоиз вышла на церковную паперть. Нищие кинулись к ней, протягивая грязные заскорузлые руки. Она, как всегда, бросила им несколько монет, но неожиданно поднялся крик — нищие, не поделив гроши, учинили драку. Блеснул нож, и как уверяли потом свидетели, не понятно каким образом, Элоиз оказалась в центре потасовки, и смертельный удар достался именно ей.

Горе по поводу кончины невесты он разыграл столь искусно, что последующее решение — удалиться в аббатство — никого не удивило. А что ему оставалось делать? Стать купеческим прево Тура, где его имя навсегда покрыто несмываемым позором? Нет, подобная будущность его не привлекала. Поэтому, здраво рассудив, что славу можно обрести не только в мире, он поступил новицием в аббатство, где монахом был дядя Рауль, намереваясь с его помощью быстрее сделать карьеру. Пустые надежды — дядя был начисто лишён честолюбия, он довольствовался местом келаря и о большем не мечтал, да и влиянием не обладал. А ещё не хотел, чтобы его заподозрили в покровительстве, оттого и просил сохранить их родство в тайне — безмозглый святоша.

Первое время он вёл себя осторожно, не выпуская из виду цель — в один, не столь отдалённый день, он должен возглавит это аббатство. Но каким образом воплотить свой план в жизнь? Случай в лице брата Жана пришёл ему на помощь. Брат Жан — свинья и пустозвон, не обделённый однако хитрым умом, сумел попасть в милость к ничтожному аббату Симону.

Решив воспользоваться этим обстоятельством, он сблизился с братом Жаном и постепенно внушил ему идею сбыта монастырского вина на выгодных условиях. Дядя Рауль очень неодобрительно относился к их дружбе. Почему — он не понимал, а дядя не объяснял, за что впоследствии поплатился — и поделом ему.

Все были довольны. Аббат набивал сундук, лелея глупые мечты, брат Жан кроме колокольни, получил возможность есть и пить вволю, уезжая сбывать вино.

Ему было известно всё об их тёмные делишках, но время открыть на них глаза епископу ещё не пришло.

 

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Брат Тома сидел на куче соломенных тюфяков и штопал старую саржевую простынь.

До чего же унизительно быть вестиарием! Что такое вестиарий? Мелкая сошка, которой все помыкают кому не лень, а перво-наперво камерарий. Сегодня, к примеру, отчитал за опоздание, загрузил работой, которую вовек не переделать, и был таков.

Брат Тома раздосадовано вонзил иглу в ткань и взвыл от боли. На подушечке пальца выступила капелька алой крови. Он вытер её о рясу и отбросил работу — пусть камерарий сам штопает это старьё!

Вот ведь повезло негоднику! Пришёл брат Жильбер в аббатство позже, а уже в камерарии выслужился. Должность камерария престижна, опять же доступ к монастырским деньгам прямой имеется. Впрочем, такой как брат Жильбер, вряд ли этим пользуется — «святоши», подобные ему, слишком пекутся о своём благочестии, надеясь пролезть в аббаты. А где оно, это самое благочестие? Не такой уж глупый брат Тома, чтобы поверить в его существование.

Да и как поверить, если сам владыка Папа не гнушается мздоимством? Причём дело в Вечном Городе по слухам дошло до того, что римляне, не таясь, распевают, порочащие папскую курию куплеты. И правильно, между прочим, делают! А то что же получается, как денежки прикарманивать, так их преосвященству можно, а простому, сирому и убогому монаху — нет? Не справедливо это!

Вестиарий снова принялся за простынь, штопая её вкривь и вкось.

Этим утром, проходя мимо пекарни, он стал свидетелем перебранки келаря с арендатором. Келарь и так и эдак доказывал мужлану, что за ним ещё должок по муке с прошлого года остался, а Жак — дурак упирался. Дурак, потому как должен знать, что с келарем спорить проку никакого — всё равно он своё получит, а спорщику дороже выйдет. Поэтому лучше его не злить, а сразу дело уладить миром, так сказать, к обоюдному удовлетворению. Глядишь, он и скостит немного. Ну, а к упрямцам келарь не благоволит, нет, и взыскивает с них с лихвой.

Брат Тома мечтательно вздохнул.

Хорошо бы, когда-нибудь, стать келарем. Вот, где доходное место! А как же иначе, если келарь ведает продовольствием всего аббатства, взимает дорожную пошлину, следит за амбарами и мельницей, покупает и продаёт монастырские земли, да мало ли чего ещё проходит через его руки. И всё это не очень контролируется аббатом Симоном.

Хотя до брата Тома недавно дошёл слух, что келарь делит какие-то неучтённые доходы с отцом-настоятелем. Если это правда, тогда покровительство аббата келарю становилось вполне понятным.

Да и сам отец-настоятель уж больно часто в последнее время отлучается из обители. А спрашивается, куда и по какой надобности? Тоже подозрительно. Не иначе как нашёл прибыльное дельце, а паству оставил на попечение этого зануды приора. Не приведи Господи, такой станет аббатом — всех заставит соблюдать устав, на котором сам буквально помешался. Уж лучше пусть настоятелем остаётся Симон — этому за разъездами недосуг следить за своими монахами.

И пусть камерарий жалуется на брата Тома, как давеча грозился, он нисколько не боится, потому что знает — стоит визитатору покинуть стены обители, как аббат укатит за ним следом. И надо же было викарию заболеть, а то бы уж давно уехал.

Вот, этот тоже хорошо устроился при дяде епископе, который совсем недавно поручил ему визитации. Ездит теперь этот длинноносый викарий по аббатствам, жиреет на чужих харчах, а вместо благодарности всякие оплошности у братии подмечает и епископу потом докладывает.

Взять хотя бы смерть пономаря. Тот, конечно, был порядочным негодяем. А как же иначе? Разве честный и работящий монах может быть в таком фаворе у аббата, в каком был брат Жан? Нет, не может.

К примеру, брата Тома отец-настоятель, можно сказать, вовсе не замечает. Разве не оскорбительно подобное пренебрежение? А чем, спрашивается, покойный пономарь был лучше его, вестиария? Брат Тома, по крайней мере, по ночам мясо не уплетал.

Кстати, им с братом Гийомом всё-таки удалось выследить чревоугодника. Жаль только не успели воспользоваться плодами нескольких бессонных ночей — обжора свернул себе шею, а этот проныра викарий обыскал его келью и унюхал своим длинным носом кусок свежайшего мяса, да ещё придумал, что этого болвана кто-то нарочно столкнул с колокольни. Теперь рыскает по аббатству, всё выспрашивает и выведывает.

Но ничего, главное-то им с братом Гийомом стало известно — надо договориться со сторожем Пьером, а тот уж знает, как всё устроить. Вот только придётся подождать пока всё успокоится и визитатор наконец-то уедет.

Правда, брат Гийом после смерти пономаря, кажется, начал скрытничать. С чего бы это? Может, прав визитатор и это брат Гийом столкнул пономаря? Тьфу, какая глупость в голову лезет! Зачем бы это ему понадобилось?

Хотя нужно признать, брат Гийом намедни повёл себя очень странно. Перед шестым часом вестиарий, проходя мимо амбара (камерарий послал его отыскать ризничего), решил перекинуться парой слов с другом.

— Брат Гийом, — тихо позвал вестиарий, отворив дверь амбара.

Брат Гийом, сопя, вылез из-за мешков, сложенных в дальнем углу. Ряса его была перепачкана пылью и соломой. Он неестественно громко засмеялся.

— Ох, и напугали вы меня, брат Тома.

Преувеличенная радость хранителя амбаров была настораживающей. Сомнения, закравшись в душу, не давали покоя вестиарию. А так ли бескорыстен брат Гийом? Может быть, он всего лишь водит брата Тома за нос, а сам за его спиной успел сговориться с Пьером, и теперь объедается по ночам в своей келье?

Нет, в келье невозможно. После того, как проклятый визитатор вспорол тюфяк пономаря и обнаружил там мясо, аббат не погнушался и лично перетряс все кельи. Теперь там не спрячешь даже заплесневелый сухарь.

Тогда остаётся одно надёжное место — амбар, где брат Гийом проводит всё время, свободное от богослужений и сна. Возможно, в том дальнем углу за мешками, он и хранит свои припасы. Но не мешало бы подкрепить свои подозрения материальными доказательствами коварства брата Гийома. Однако, как это сделать?

Единственное время, когда можно незаметно проникнуть в амбар, — ночь. Открыть дверь не составит труда, ибо однажды в порыве небывалого доверия брат Гийом показал вестиарию, где хранится запасной ключ. Именно за ним забежал сегодня утром брат Тома в амбар и, улучив момент, одним прыжком сорвал ключ с гвоздя.

Итак, сегодня ночью он узнает, чем пирует брат Гийом, а уж потом выскажет в лицо предателю всё, что он о нём думает. Например, можно начать так…

Но неожиданный приход камерария помешал дальнейшим рассуждениям брата Тома.

— Работа закончена?

— Две простыни ещё остались, — не поднимая головы, процедил в ответ вестиарий.

— Что это сегодня с вами, брат Тома? Опоздали и работа не сделана.

— Не доделана, — поправил вестиарий.

— Пусть так, но я всё же ожидал от вас большего.

Брат Тома открыл рот, чтобы огрызнуться, но вовремя прикусил язык. Лучше ему стерпеть придирки камерария, чем быть посаженным под замок на хлеб с водой. А то пока он будет голодать, брат Гийом успеет всё один слопать.

Вестиарий взял следующую простынь и склонился над работой.

День тянулся бесконечно долго.

Ночную вылазку брат Тома наметил на время перед Утреней. После Повечерия монахи разошлись по кельям, однако вестиарию, по понятной причине, не спалось.

По коридору кто-то прошёл, раз, другой, где-то тихо скрипнула дверь, затем послышался громкий храп. Наконец всё стихло. Сколько прошло времени, трудно было сказать, но ждать далее было невыносимо.

Брат Тома тихонько выскользнул за дверь.

Крадучись и постоянно озираясь по сторонам, он спустился через церковные хоры к массивным дверям храма, удивился тому, что внутренняя щеколда не была задвинута, вышел на внешний двор и огляделся.

Ночь была тёмной и безлунной. Внезапный порыв сильного ветра сорвал капюшон с его головы… Сердце брата Тома замерло в тощей груди, во рту пересохло, а ноги готовы были повернуть назад. Но ключ от амбара, зажатый в кулаке, придавал смелости — прочь страхи и сомнения, если всего в нескольких шагах его ожидает кусок жирного мяса! Брат Тома решительно шагнул в темноту.

Теперь бы только незаметно добежать до хозяйственного двора, минуя сторожку. Оказавшись перед заветной целью, вестиарий перевёл дух. Новый порыв ветра толкнул дверь амбара, жалобно скрипнувшую на ржавых петлях. Брат Тома застыл перед образовавшейся чёрной щелью.

Странно, что среди ночи амбар оказался незапертым. Чтобы это могло значить? А, верно брат Гийом пиршествует под покровом темноты. Ничего, сейчас ему придётся поделиться, а заодно и объясниться.

Брат Тома проскользнул в дверь. Плохо ориентируясь в чёрной утробе амбара, он сделал неверный шаг, споткнулся и, растянувшись, взвыл от боли.

Неожиданного разоблачения не получилось — сейчас появится брат Гийом, измышляя на ходу оправдания.

Вестиарий подождал немного, но напрасно — вокруг стояла гробовая тишина.

Какой всё-таки негодяй хранитель амбаров — вместо того, чтобы прийти на помощь другу, сидит тихо, ничем не выдавая своего присутствия. Тем хуже для него — брат Тома забудет о снисхождении, когда его обнаружит.

Вестиарий, кряхтя, встал, почесал ушибленный бок, обругал про себя брата Гийома и принялся за поиски. Этим утром он приметил огарок сальной свечи — как раз то что нужно для обнаружения затаившегося брата Гийома и его припасов.

Брат Тома пошарил руками по близлежащим мешкам, неосторожно сбросив на земляной пол какую-то бумагу. Ну что за напасть такая! Он опустился на четвереньки и стал медленно передвигаться в поисках злополучной бумаги. Сброшенный листок не желал находиться, зато брат Тома больно стукнулся головой о лежавший на полу табурет.

— Теперь точно выскочит шишка, объясняйся потом, где ты её поставил, — проворчал вестиарий, энергично растирая лоб. — А вот и бумага! Ну, хоть с этим повезло.

Он поднялся, выпрямился и тут… его лицо упёрлось в чьи-то ноги.

Ужас сдавил горло вестиария, лишая рассудка. Брат Тома силился крикнуть, но из горла вырвался только утробный хрип. Собрав последние силы, он оттолкнул, качнувшиеся ноги, и, продолжая хрипеть, выскочил за дверь, угодив прямиком в крепкие объятия сторожа Дидье.

— Ага, попался, вор! Ну, сейчас я тебе задам! — закричал тот, поваливая вестиария на землю. — Теперь не уйдёшь! Пьер, бездельник, сюда, ко мне!

Послышался топот ног и лай собаки, после чего брат Тома провалился в чёрную бездну.

 

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— Святой отец, святой отец, проснитесь!

Викарий разлепил глаза — в тусклом свете ночника над ним склонилось взволнованное лицо Жакоба.

— Что случилось? Неужели я проспал капитул?

— Какой там капитул! В аббатстве что-то происходит, со стороны покоев настоятеля я слышал шум и голоса.

Спустя минуту Матье де Нель и Жакоб спускались по лестнице, ориентируясь по приглушенным голосам впереди.

— Постой, теперь мы их не упустим, — сказал викарий, прячась за одной из колонн галереи. — Они идут через клуатр к порталу, с ними сторож Дидье, если меня не подводит зрение.

— Да, это он. Что произошло, как вы думаете?

— Событие должно быть из ряда вон выходящим — без веской причины сторож не осмелится прервать ночной сон аббата.

— А третий кто? Сдаётся мне, это брат Арман.

— Он самый, — подтвердил викарий, — тень и правая рука настоятеля. Престранная личность, ты не находишь?

— Смотрите! — воскликнул Жакоб, указывая на братские кельи. — Там кто-то стоит!

— Где? — спросил викарий, выступая из-за колонны. — Я никого не вижу.

— Вы его испугали, святой отец, своим внезапным появлением, — Жакоб не скрывал досады.

— Тебе, скорее всего, померещилось.

— Ничего подобного, — обиделся Жакоб. — Я, вот как вас сейчас, ясно видел лицо в окне. Кто-то из монахов следит за тем, что происходит во дворе.

— Ты думаешь? — усомнился викарий. — Впрочем, не мудрено, тебя ведь тоже разбудил шум. Но не будем мешкать, нам пора.

Матье де Нель, подобрав полы длинной рясы, побежал через клуатр к церкви. Жакоб последовал его примеру.

Аббат Симон резко остановился. На земле, прямо у распахнутых настежь дверей амбара, неподвижно лежало тщедушное тело, над которым горделиво возвышался Пьер с факелом в руке.

— Вы разве его уже сняли? — спросил настоятель.

— Нет, святой отец, как можно без вашего на то позволения, — ответил Дидье. — Это не висельник, а всего лишь вор и убийца.

— Всего лишь! — воскликнул в сердцах аббат. — Можно подумать, что вор и убийца — это лучше, чем висельник. Он что же, так и не пришёл в себя?

— Не-а, — ответил Пьер, легонько пнув ногой, распростёртого у его ног монаха.

— Видите, святой отец, — вмешался Дидье. — Всё, как я вам говорил. Выскочил он, значит, да так и обмер у меня на руках.

Вестиарий в этот момент пошевелился и жалобно застонал.

— О, глядите-ка, уже оклемался, — сторож Дидье бросился поднимать брата Тома. — Что будем с ним делать, ваше преподобие?

Аббат с отвращением посторонился.

— Отведите к санитарному брату. Пусть он приведёт его в чувство, но рот держите на замке и за ним проследите, чтоб не разболтал ничего. Может, ещё как-то выкрутимся.

Сторожа подхватили полуживого вестиария под руки и поволокли в лазарет.

В дверях амбара появился брат Арман с зажжённым факелом в руке. На губах его застыла привычная ухмылка.

— Входите, ваше высокопреподобие. Правда, предупреждаю — зрелище не из приятных, — он посторонился, пропуская отца-настоятеля вперёд.

Аббат Симон колебался всего мгновение, затем преувеличенно бодрым шагом вошёл в отталкивающую черноту амбара. Брат Арман последовал за ним и осветил посиневшее лицо висельника.

— Святые угодники! Кто это?

— Не узнаете? Это рыжий Гийом, — ответил брат Арман, с завидным спокойствием обходя висевшее тело кругом.

— С чего это вдруг вестиарий решил его повесить? Может, сошёл с ума? В прошлом году в аббатстве Сен-Пьер-де-Без один рехнувшийся монах зарезал другого.

Брат Арман покачал головой.

— О нет, ваше высокопреподобие, тут другое.

— Вы, похоже, в этом уверены?

Фаворит повертел в руках испачканный лист бумаги.

— Во-первых, потому что вестиарий наш идиот, к тому же трус. Бьюсь об заклад, он пробрался сюда, ни о чём не подозревая. Ну, а увидев, своего дружка между небом и землёй, сам от страха чуть жив остался. А, во-вторых, брат Гийом имел веские причины покинуть наш грешный мир.

— Какие ещё причины? — раздраженно спросил аббат, захрустев суставами. — Вы, что-то знали, но скрыли от меня! Что это у вас? — он выхватил из рук фаворита бумагу.

— Тут изложена вторая причина, в сокрытии которой вы меня напрасно подозреваете, — ответил брат Арман.

Настоятель несколько раз пробежал глазами корявые строчки.

— Этого ещё только не хватало, — он тяжело опустился на ближайший мешок с зерном. — Значит, викарий оказался прав. Нет, это невозможно. Ну, почему именно сейчас! Столько усилий и затрат может пойти прахом из-за какого-то болвана, которому пришло в голову повеситься.

— Вы мрачно настроены, святой отец, — голос брата Армана был спокоен.

— Да? В таком случае, возможно, вы знаете, как нам выбраться из этой кучи навоза, не замарав себя? — язвительно поинтересовался аббат.

Фаворит поклонился.

— Знаю, Ваше Преосвященство.

Аббат Симон вскочил, испуганно замахав руками.

— Замолчите!

— Не будьте так суеверны, ваше высокопреподобие, м осклабился брат Арман. м Но я и впрямь знаю, что нужно делать.

— Что же?

— Сжечь амбар, — спокойно заявил брат Арман.

— Сжечь амбар? Вы, верно, спятили?!

— Отнюдь, — фаворит зевнул и сел на то место, где прежде сидел аббат, теперь метавшийся по амбару. — Это наиболее разумное решение. Подумайте — амбар сгорит вместе с самоубийцей и тайной смерти пономаря. Сторожам заплатим, и они с удовольствием потеряют память, — брат Арман помолчал и с нажимом добавил, — разумеется, с этого дня их ни в коем случае нельзя отпускать из обители.

— А визитатор?

Брат Арман снисходительно пожал плечами.

— А что визитатор? Не век же ему здесь торчать. Доказать он всё равно ничего не сможет. Но, дабы обезопасить себя, мы нанесём удар первыми: распустим слух о том, что во время его визитации пропали тридцать золотых.

— Тридцать золотых?

— Угу, — многозначительно кивнул фаворит, слезая с мешка. — Те самые тридцать золотых. Ну как?

— Неплохо, — согласился аббат Симон, успокаиваясь. — Кстати, а где деньги, о которых написал этот идиот? — он кивнул в сторону висельника.

Брат Арман обошёл амбар, освещая факелом все углы.

— Здесь только пустой ларец, — он отбросил его ногой. — По-видимому, гадёныш Пьер успел поживиться.

Настоятель, устроившись на прежнем месте, склонил голову набок.

— У вас светлая голова, Арман. Может быть, вы захотите стать настоятелем аббатства Святого Аполлинария?

— Нет уж, увольте, — лениво потянулся фаворит. — Охота прозябать в такой глуши.

— Разве наше аббатство — это глушь?

— Для кого как, но я смотрю дальше. Для начала, неплохо было бы устроиться при дворе епископа Орлеанского.

— Для начала? — хохотнул аббат Симон. — Однако у вас и размах! Ну что ж, это мы, пожалуй, сможем устроить. Ну, а потом?

— Потом, ваше высокопреподобие…

— Не заглядывайте так далеко. Будущность, порой, бывает так обманчива, — раздался голос викария. Его высокая фигура возникла в дверном проёме на фоне посеревшего предрассветного неба.

Аббат вздрогнул. Брат Арман выпустил от неожиданности факел из рук и тихо чертыхнулся.

Викарий вошёл, озираясь по сторонам.

— Жакоб, подними факел, а то, не ровен час, амбар действительно загорится, — он остановился напротив брата Армана. м Должен признать, вам не откажешь в сообразительности. Такая фантазия, такой изворотливый ум, но, к сожалению, на службе у зла. Вы просто мастер плести интриги.

— Чего не скажешь о вас, — дерзко ответил, пришедший в себя, фаворит. — Вы, кажется, считаете себя неуязвимым умником. А что, если мы немного изменим придуманную мной историю, и вы останетесь в случайно загоревшемся амбаре?

— Не думаю, что вам это удастся воплотить в жизнь, — спокойно парировал викарий. — Пока вы здесь совещались, Жакоб успел позвать свидетелей. Заходите, — крикнул он через плечо.

В амбар вошли двое монахов и остановились у дверей.

— Я послал за камерарием и келарем, дабы прояснить некоторые детали, — пояснил викарий. — Вы же, господин аббат, можете идти, оставив письмо покойного. Скоро утро — время капитула. Да, и прихватите с собой брата Армана, он неважно выглядит — вид чужой смерти особенно тягостен для молодых людей.

Настоятель бросил беспокойный взгляд на фаворита.

— Пойдёмте, ваше высокопреподобие. Визитатор прав — нам есть, что обсудить на капитуле, — процедил брат Арман.

Аббат послушно направился к выходу.

Викарий обратился к Жакобу:

— Будь так любезен, сбегай за сторожами, — затем он повернулся к камерарию и келарю. — Итак, вы и сами видите, по какому печальному поводу я велел разбудить вас раньше времени. Вот письмо, написанное братом Гийомом перед смертью. Кстати, кому из вас знаком почерк хранителя амбаров?

— Мне знаком, господин викарий, — тихо ответил камерарий.

— В таком случае, не засвидетельствуете ли вы его подлинность, брат Жильбер?

Камерарий склонился над листом. Келарь напряжённо молчал, стараясь не смотреть в сторону висельника.

— Да, думаю, это писал он. Видите ли, в своё время брат Гийом хотел получить назначение в скрипторий, но из-за неразборчивого почерка и безграмотности, не смог доказать свою пригодность. Конечно, это признание, по-видимому, написано второпях, но я всё равно узнаю его руку.

— Благодарю вас. Если вас не затруднит, брат Жильбер, прочтите нам его.

Камерарий повернул мятый лист к факелу, который Жакоб уходя, воткнул в землю, и стал читать:

— «Я признаюсь в том, что, движимый дьяволом, подстроил смерть пономаря, а потом я украл из ларца тридцать золотых и хотел бежать. Но совесть всё равно не даст мне жить спокойно. Мне нет прощения, и есть только один выход». Это всё, святой отец. Есть ещё, правда, закорючка, вероятно, означающая подпись.

Камерарий отдал письмо. Матье де Нель тщательно осмотрел его со всех сторон.

— Ну, вот и нашлись ваши тридцать золотых, брат Жильбер, и даже ларец.

— Где же они? — камерарий посмотрел по сторонам.

— У Пьера, сторожа.

— Почему у него? Я думал брат Гийом…

— Пьер оставался наедине с покойником и вестиарием, пока Дидье бегал за аббатом, — объяснил викарий. — Думаю, произошло следующее: войдя в амбар, он увидел деньги, а поскольку читать он не умеет, то ему и невдомёк было, что покойник написал о них в своём предсмертном письме. Да, если бы Пьер и знал, то вряд ли устоял бы перед соблазном — его жадность должна быть вам хорошо известна.

— Алчный змей, — прошипел, молчавший до этого келарь.

— Кстати, — повернулся к нему викарий, — как вы считаете, мог ли брат Гийом покончить с собой?

— Почём я могу знать, — огрызнулся келарь.

— Ну как же, он ведь был в вашем непосредственном подчинении, кому, как не вам лучше знать, на что он был способен.

— На безделье он был способен — вот на что. Это я знаю точно, а мог ли он повеситься, не могу знать, — келарь не скрывал своей враждебности.

— Вы, господин викарий, кажется, не верите в самоубийство хранителя амбаров? — вкрадчиво спросил камерарий.

— Меня смущает эта записка, — Матье де Нель повертел в руках мятый листок.

— А что в ней не так?

— Скажите, почему он ничего не объяснил? — спросил викарий. — Я нахожу это странным.

— Но он ведь написал, что подстроил смерть пономаря и украл деньги, — удивился камерарий.

— Вот именно, — подчеркнул Матье де Нель, — вы очень верно заметили, брат Жильбер, — написал. Но не объяснил, что его толкнуло совершить преступление и каким образом он украл деньги? А ещё та старая турская история. Она никак сюда не вписывается.

— Что вы имеете ввиду под турской историей? — спросил камерарий.

— Разве вы о ней ничего не знаете? Это одна из «историек» покойного пономаря. За несколько дней до смерти ризничий слышал как…

— Ах, да-да, конечно, теперь припоминаю, — перебил камерарий, — брат Антуан что-то такое мне рассказывал, но я, признаться, не придал этому значения. А сам я в Туре никогда не бывал.

— А мне вообще не понятно, — сварливо вмешался келарь, — причём здесь Тур и пономарь с его «историйками». Между прочим, господин викарий, хочу вам заметить, что с тех пор как вы приехали в нашу обитель…

Возвращение Жакоба и сторожей помешало келарю закончить. Он что-то недовольно проворчал и отвернулся.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Викарий, обращаясь главным образом к сторожам, развернул предсмертное письмо брата Гийома и прочёл его вслух.

— Итак, Пьер, передай тридцать экю брату Жильберу, который вернёт их в казну аббатства.

Пьер, не ожидавший такого поворота событий, растерялся, переводя взгляд с одного монаха на другого.

— Ах, ты стервец! — Дидье отвесил напарнику увесистый подзатыльник. — Ничего тебе доверить нельзя. Ну-ка, выкладывай деньги!

Пьер нехотя полез за пазуху и достал оттуда полотняный мешочек, туго набитый монетами.

— Я ведь с вами поделиться хотел, — жалобно заскулил он.

— Ты меня-то сюда не приплетай, бесовское отродье! Ишь чего удумал. Замарать меня хочешь, — Дидье в сердцах отвесил новую оплеуху.

— Довольно, м викарий подошёл вплотную к сторожам. — Извольте, Дидье, изложить события сегодняшней ночи по порядку. И поторопитесь у нас мало времени.

Сторож недовольно засопел, покосившись, на чесавшего затылок, Пьера.

— Мой рассказ много времени не займёт, святой отец. Значит, вышел я, как заведено, обойти хозяйственный двор. Дохожу до этого места и вижу — дверь амбара неплотно прикрыта. Странно, думаю, такого не бывало. Подкрался я тихонько и ухо приложил, а внутри слышу шорох, а потом, вдруг, побежал кто-то. Я ещё сообразить ничего не успел, как вестиарий прямо на меня выскочил. Я, значит, сразу Пьера звать, а вестиария повалил на землю, а он, возьми, и лишись чувств. Я думал поначалу, от страха, что его поймали. Но когда Пьер подоспел и мы вошли в амбар, то сразу поняли, что от страха за своё злодейство.

— Как вам показался вестиарий?

— Чего? — не понял Дидье.

— Ну, каким он выскочил из амбара: испуганным, злым или…

— Да на нём лица не было, хрипел, глазищи выпучил, да все ртом воздух хватал. В общем, не краше висельника был.

— Понятно. Всё это говорит о том, что вестиария гнал из амбара только что пережитый ужас, — заключил викарий.

— Ну, теперь-то, когда вы письмо это прочитали, то ясно, что ужас. А тогда я подумал, что это он брата Гийома повесил.

— А самого брата Гийома вы этой ночью не видели? Должен же он был как-то попасть в амбар.

— Нет, наверное, он пришёл в то время, когда я обходил фруктовый сад, а это с другой стороны.

Викарий посмотрел на висевший труп. Келарь брезгливо отвернулся, камерарий же изо всех сил старался сохранять невозмутимость.

— Хотелось бы мне знать, что здесь на самом деле произошло, — пробормотал викарий. — Снимите его, — велел он сторожам.

Дидье деловито обошёл висельника, примеряясь.

— Пьер, дай-ка мне вон тот табурет. Так не достать, больно высоко висит.

— Что будем делать с покойником? — спросил келарь. — Его ведь невозможно приготовить к погребению, как обычно — самоубийцам нет места на монастырском кладбище. Какой, однако, скандал!

— Да, молвы не избежать, — согласился камерарий. — Прославимся на весь диоцез.

— В амбаре тоже не позволю оставить, — стал горячиться келарь. — Странно, что отец-настоятель не сделал никаких распоряжений на этот счёт. Может вы, господин викарий, знаете что делать?

— Пусть аббат позаботиться о похоронах, — пожал плечами Матье де Нель. — Почему бы вам не обратиться к нему за указаниями? Кстати, вы можете сделать это прямо сейчас, пока брата Гийома снимут. Я не хочу вас больше задерживать, да и капитул вот-вот начнётся.

— Слышали, он не хочет нас больше задерживать, — возмутился келарь, когда они вместе с камерарием покинули амбар. — Какая предупредительность! Вот взял бы, да сам у аббата и спросил, что с удавленником делать, а то нас послал. Ох, не хочется попадать отцу-настоятелю под горячую руку. Вы видели его лицо, когда он выходил из амбара?

Камерарий усмехнулся.

— Его можно понять. За короткий срок без всякой эпидемии в обители скончалось двое монахов, причём один из них самоубийца.

— Верно, — уже более спокойно согласился келарь. — Аббату не позавидуешь. Не пойму только, с чего это Гийом решил повеситься — на него не похоже.

— Он ведь написал: совесть заела.

Келарь насмешливо хрюкнул.

— Она не могла его заесть и даже слегка покусать не могла. Знаете, брат Жильбер, почему? Потому что у него её отродясь не было, — келарь затрясся в беззвучном смехе. — Уж вы мне поверьте, Гийом был лентяй и пройдоха, но не самоубийца. Да вот только вчера я его распекал за нерадивость, а он лишь скалился. Нет, такие как он, не вешаются.

— А почему вы викарию этого не сказали, когда он спрашивал? — поинтересовался камерарий.

— Не его ума это дело, — сердито отрезал келарь. — Я так считаю, хватит ему тут вынюхивать, загостился визитатор у нас, пора ему и честь знать.

— Но тогда получается, что Гийома…, — камерарий осёкся.

— Кто-то пристукнул, — закончил келарь.

Дидье встал на табурет, но из-за малого роста не смог дотянуться до петли.

— Давай-ка, Пьер, залезай ты и обрежь верёвку, а я подержу покойника за ноги.

— Ага, больно охота мне на его рожу смотреть, — проворчал Пьер. Ему подобная смена ролей была явно не по нутру.

— Лезь, лезь, да помалкивай.

Дидье ухватился за ноги покойника.

— Стойте! — вдруг закричал викарий. — Вставай, Пьер!

— Чего вставай? То залезай, то вставай. Сами не знаете, чего хотите. Вам бы только над человеком измываться.

— Молчи, язва, зашипел на него Дидье.

Но викарий, не обращая внимания на недовольство Пьера, взобрался на табурет.

— Ну, Жакоб, ты видишь?

Жакоб подошёл ближе, почесал нос и задумался.

— Вы хотите сказать, что Гийом повесился, встав на этот табурет?

— Это само собой, разумеется. Но не кажется ли тебе, что петля высоковато закреплена для такого малорослого человека, каким был покойник? Вот, если бы я решил повеситься, мне она была бы в самый раз.

— Фу, придёт же вам в голову такое! — суеверно перекрестился Жакоб, но в следующее мгновение лицо его озарила догадка. — Стойте, я, кажется, понимаю, что вы хотите сказать, святой отец — это не брат Гийом привязал к перекладине верёвку.

Викарий спрыгнул на землю и не удержался от иронии:

— Браво, Жакоб, твои способности меня порой приятно удивляют.

— Да? — в свою очередь едко осведомился Жакоб. — Но им, конечно, не сравниться с вашими способностями, которые уж верно нашли объяснение тому, как это покойник оказался в высоковатой для него петле?

Подобные пикировки случались у них нередко: Матье де Нель любил иронизировать, а Жакоб оставлять последнее слово за собой.

— Могу высказать всего лишь предположение, — стал объяснять викарий, — хранитель амбаров был либо без чувств, либо мёртв, в тот момент, когда на его шее затянулась петля. Одно бесспорно — он не самоубийца, следовательно, ничто не мешает похоронить брата Гийома по христианскому обряду.

— Всё это хорошо, святой отец, но нам-то что делать? — нетерпеливо спросил Дидье. — Уже светает.

— Снимайте покойника, затем отнесёте его к санитарному брату, который позаботится о должном погребении. Скажите, викарий так распорядился.

Пьер проворно вскочил на табурет и одним махом перерезал верёвку. Дидье не смог сам удержать тяжёлое тело и рухнул вместе с ним на земляной пол.

— Ну, вот и ответ на твой вопрос, Жакоб, — тихо проговорил викарий, указывая на огромную, налитую кровью, шишку на затылке мертвеца. — Трудно сказать, привел ли удар к смерти или только оглушил несчастного. Но для убийцы это не имело значения, ибо участь брата Гийома была предрешена заранее. Дайте-ка, дорогой Дидье, мне эту верёвку, — попросил викарий сторожа, как только тот снял её с шеи брата Гийома. — Смотри, Жакоб, убийца продумал всё. Видишь, это та самая, что исчезла из рук мёртвого пономаря. Вот на ней грязь в том месте, где пономарь брался за неё по несколько раз в день.

— Но почему убили брата Гийома?

— Вероятно из-за страха перед разоблачением. Сейчас нам лучше поторопиться, Жакоб, — капитул уже начался, а мы ещё не имели удовольствия побеседовать с вестиарием.

***

Брат Тома уже успел оправиться от шока, но был совершенно обессилен. По этой причине санитарный брат оставил его под своей опекой до следующего дня.

Вестиарий лежал с закрытыми глазами, с тоской размышляя над мрачными перспективами. Ясно было одно: расспросов не избежать, следовательно, необходимо придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение своего ночного появления в амбаре. Смерть брата Гийома, как это ни ужасно звучит, даёт ему шанс выкрутиться из щекотливой ситуации. Главное, правильно себя повести.

При появлении викария птичье личико брата Тома жалобно скривилось. Викарий склонился над постелью и участливо поинтересовался его самочувствием.

— Мне уже лучше, — ответил брат Тома, тоном голоса и всем свои разнесчастным видом давая понять, что это далеко не так.

— События этой ночи, безусловно, стали для вас нелёгким испытанием, — начал разговор викарий. — Я знаю, вы были дружны с братом Гийомом, поэтому уверен, желаете поскорее найти его убийцу.

Брат Тома наморщил лоб.

Либо он, либо викарий бредит, говоря об убийце. Сторожа хоть и тихо шептались с санитарным братом, но всё же он разобрал — брат Гийом сам наложил на себя руки.

От последовавшего заявления викария брат Тома вздрогнул — уж не вслух ли он размышлял.

— Брат Гийом не самоубийца. Хотя преступник, безусловно, желал, чтобы все думали именно так. Однако вы, брат Тома, можете послужить справедливости и посодействовать тому, чтобы хранитель амбаров был достойным образом похоронен.

— Как же я могу это сделать? — осторожно поинтересовался вестиарий, пока еще ничего не понимая.

— Без утайки рассказав всё, что вам известно.

Брат Тома отвёл глаза.

Рассказать всю правду никак нельзя — придётся изворачиваться. И зачем только он потащился в этот амбар!

— С чего начать даже не знаю? — брат Тома вздохнул, изобразив задумчивость. — Пожалуй, нужно вернуться к тому времени, когда мы ещё ничего не знали о вашем приезде.

— Как вам будет угодно. Итак? — викарий пододвинулся поближе.

— Однажды покойный пономарь стал рассказывать нескольким братьям, среди которых были и мы с братом Гийомом, случай, происшедший с ним в Туре.

— Не могли бы вы вспомнить подробности той истории, — попросил викарий.

Брат Тома с сожалением покачал головой.

— Нет, не могу. Ризничий вмешался и не дал пономарю закончить свой рассказ. Помню только, что дело там шло о какой-то девице, которую брат Жан, то ли соблазнил, то ли собирался соблазнить. Так вот, после этого брат Гийом и говорит мне, что пономарь ест по ночам мясо и что было бы неплохо проследить за ним и узнать, откуда он достаёт недозволенный уставом харч.

— Вы хотели последовать по его стопам, — понимающе улыбнулся викарий.

Брат Тома запнулся, но только на мгновение, затем с негодованием воскликнул:

— Как можно, святой отец! Мы просто хотели разоблачить пономаря, а потом обо всём рассказать отцу-настоятелю. Между нами говоря, брат Жан был плохим монахом.

Брат Тома покосился на викария — поверил или нет. Тот продолжал ехидно улыбаться. Видно, не поверил, но делать нечего.

— В конце концов, брат Гийом выследил пономаря и узнал, что мясо ему приносит сторож Пьер, когда возвращается из деревни.

— И вы, конечно же, как и намеревались, рассказали обо всём отцу-настоятелю?

Брат Тома опустил веки — язва, а не визитатор. Сделав скорбную паузу, он ответил:

— В этом не было необходимости, потому как в ту самую ночь пономарь сорвался с колокольни.

Викарий наклонился вперёд.

— Вы знаете, брат Тома, я никак не могу уловить связь между чревоугодием пономаря и вашим посещением амбара этой ночью.

— Связь есть, — осторожно ответил брат Тома. Ему предстояло изложить самую деликатную часть «мясной» истории. — На днях я случайно зашёл в амбар и застал брата Гийома, роющимся в углу. По тому как он испугался, я понял, что дело нечисто. Вот мне и подумалось, может брат Гийом сговорился с Пьером и тот стал теперь носить мясо для него? Выяснить это можно было только одним способом: прийти ночью и самому проверить, чего он там прячет. А уж потом, не сомневайтесь, я бы заставил его покаяться перед капитулом, — повысив голос, заявил брат Тома.

Викарий снова понимающе улыбнулся.

— В общем, ночью я пробрался на хозяйственный двор, — продолжал брат Тома, стараясь не смотреть на собеседника — насмешка в глазах викария путала мысли. — Дверь амбара оказалась незапертой. Войдя, я неосторожно смахнул на пол какую-то бумагу, потом долго искал её. Наконец, когда злосчастный листок был у меня в руках, я встал и, — лицо брата Тома исказилось, при воспоминании о пережитом ужасе, — и наткнулся на висящее тело.

Вестиарий, стараясь произвести должное впечатление, закатил глаза и всхлипнул. Реакция викария была неожиданной — вместо предполагаемого сочувствия, чёрствый визитатор поинтересовался:

— Не могли бы вы указать точно место, в котором покойник, что-то прятал?

— В правом дальнем углу за мешками, — прошептал изумлённый вестиарий.

— Благодарю вас, брат Тома, за помощь, — сказал викарий, поднимаясь и делая знак Жакобу следовать за ним.

Брат Тома долго смотрел на то место, где сидел викарий.

Кто бы мог подумать, что и посланник епископа Орлеанского падок на недозволенное уставом мясо. Ишь как быстро побежал его откапывать!

Дверь амбара к радости викария оказалась не заперта. В указанном вестиарием углу действительно обнаружилась рыхлая земля.

Матье де Нель опустился на колени, но Жакоб твёрдо дотронулся до его плеча:

— Позвольте мне, святой отец, ни к чему вам мараться. Скорее всего, брат Гийом хранил здесь тот самый ларец с тридцатью золотыми, благополучно возвращённый камерарию этим утром, — рассуждал Жакоб, выгребая землю. Вдруг он замер и повернул к викарию удивлённое лицо. — Святые угодники! Я что-то нашёл!

Через минуту на ладони Матье де Неля лежал полотняный мешочек — близнец того, что Пьер с такой неохотой отдал камерарию.

— Сколько? — спросил Жакоб, после того как викарий пересчитал деньги.

— Тридцать золотых экю.

— Вот так чудеса! Да в этой обители не амбар, а настоящая сокровищница. Может порыть ещё и в других углах, а, святой отец, как вы думаете?

Матье де Нель ничего не ответил. Он сидел на мешке с зерном и сосредоточенно смотрел в одну точку.

Не получив ответа, Жакоб стал рыскать по амбару, заглядывая во все углы.

— Что ты делаешь? — спросил викарий, очнувшись от своих мыслей.

Лицо Жакоба расплылось в улыбке.

— Ищу следующий мешочек.

— Прекрати. Сейчас не время для глупостей. Нам нужно как можно быстрее покинуть аббатство Святого Аполлинария.

Жакоб застыл с приоткрытым от удивления ртом.

— Но отец-настоятель..?

— Думаешь, наш отъезд его опечалит? — усмехнулся викарий.

— Как раз наоборот. Однако вам придётся объясняться.

— Разве? Нет, Жакоб, я не стану ничего объяснять господину аббату, ибо опасаюсь, что нас тогда действительно побьют камнями.

— Ну что ж, бежать, так бежать, — воскликнул Жакоб, подбирая полы рясы, и устремляясь к двери.

Слух об отъезде визитатора стремительно разнёсся по аббатству. В тот момент, когда викарий присоединился к Жакобу у монастырских конюшен, настоятель в сопровождении брата Армана и келаря преградил им дорогу.

Аббат Симон воинственно поднял мясистый подбородок.

— Как это понимать, господин викарий, вы уезжаете, не посчитав нужным уведомить меня об этом?

— Но, как видно, это не мешает вам быть в курсе моих планов, — парировал Матье де Нель.

Лицо аббата стало багровым. Он шумно втянул воздух.

— Разумеется, я — настоятель этой обители и всё, происходящее в её стенах, должно быть мне известно. Я требую объяснений!

— Каких объяснений вы от меня ожидаете? — спросил викарий, вскакивая в седло.

Аббат бросил взгляд через плечо. Фаворит и келарь ответили на его немое указание понимающими кивками.

— По какой причине вы так неожиданно решили нас покинуть? — вкрадчиво спросил настоятель.

— Причина проста: время визитации давно закончилось, — в тон ему ответил викарий.

— Пусть так, но я нахожу ваш отъезд довольно поспешным, тем более после прискорбного ночного происшествия, — лицо аббата Симона вдруг стало злым. — Кстати, что это ещё за слухи о брате Гийоме? Почему вы дали указание похоронить самоубийцу по христианскому обряду? И с какой целью, позвольте узнать, вы перевернули вверх дном его келью?

— Вас ввели в заблуждение, господин аббат, я и близко не подходил к келье покойника. то до похорон, то вы вольны поступать по своему усмотрению, но я действительно считаю, что брат Гийом не самоубийца. Его повесил тот, кто устроил смерть пономаря, таково моё мнение.

— Вы снова за своё! — закричал настоятель, брызгая слюной. — Хватит! Я не позволю и дальше клеветать на братию! Вы никуда не уедите, пока не расстанетесь с этой глупой идеей, — он схватил лошадь викария под уздцы. Лошадь тревожно заржала, мотнула головой и стала перебирать длинными ногами.

Викарий быстро оценил обстановку — она была не в его пользу.

Брат Арман с келарем подошли ближе и лица их были красноречивей любых угроз аббата. верях пекарни показались двое монахов, привлечённых криками отца-настоятеля. Пока они только наблюдали за тем, что происходило во дворе. Сзади послышались крики. Викарий оглянулся — со стороны кузницы спешило несколько монахов. Ещё немного и сюда сбежится вся обитель. Пришло время для решительных действий.

— Неужели вы задержите нас силой? — деланно удивился викарий, резко дёрнув своего коня за правое ухо.

Конь встал на дыбы, оглашая хозяйственный двор громким ржанием. Аббату в последний момент удалось отпрыгнуть в сторону, спасаясь от его копыт. Монахи разбежались в разные стороны, путь был свободен.

— Вперёд, Жакоб!

Викарий пришпорил коня. Буцефал, проявил небывалую сообразительность, а с ней и прыть, последовав за лошадью викария. Из привратницкой выглянуло любопытное лицо монаха.

— Эй, привратник, срочное дело к Его Преосвященству! — закричал викарий. — Отворяй ворота, если не хочешь провести ночь в карцере.

Ни о чём не ведавший привратник, беспрекословно открыл ворота и выпустил, мчавшихся во весь опор всадников.

— Уф, святой отец, давно у меня так поджилки не тряслись, — выдохнул Жакоб, когда высокие стены обители Святого Аполлинария исчезли с поля зрения.

— Мы должны благодарить Нормандца, — викарий любовно похлопал своего коня холке, — а также епископа Орлеанского.

— Причём тут господин епископ, — фыркнул Жакоб.

— Ну как же! Надеюсь, ты не забыл как накануне первой визитации он решил сделать мне подарок?

— Ещё бы, — тихо проворчал Жакоб, — наш епископ на всё согласен, только бы самому не ехать.

Викарий пропустил тираду мимо ушей.

— Так вот, я был удостоен чести выбрать любого коня из конюшни епископа. Мне приглянулся Нормандец, Его Преосвященство не возражал, но конюх предупредил: «Остерегайтесь случайно дёрнуть его за ухо — он этого не любит. Нормандец с норовом, он просто выбросит вас из седла». Впрочем, в данном случае норов Нормандца пришёлся нам как нельзя кстати, позволив без ущерба покинуть гостеприимную обитель Святого Аполлинария.

— Мой Буцефал тоже не промах, — ревниво заявил Жакоб. — Видали, как он скакал, немногим уступая вашему Нормандцу. А признайте, святой отец, — мы были на волосок от гибели.

— Ну, не преувеличивай. Гибель нам не грозила, а вот быть здорово избитыми и с позором изгнанными — такая опасность, признаю, была более чем вероятна.

— Да, на милосердие монахов Святого Аполлинария не стоило уповать, — согласился Жакоб. — Ловко, всё-таки вы выкрутились. Честно скажу, иногда я просто вам удивляюсь, святой отец.

— Чему именно?

— Для монаха вы подчас на удивление прытки.

— Ах, вот оно что. Ну, дорогой Жакоб, ты ведь знаешь, что большую часть своей жизни я провёл вне стен обители, — ответил викарий.

Какое-то время они ехали молча. По обе стороны тянулись убранные поля, рядом с дорогой под низким безрадостным небом гнил брошенный стог сена. Впереди чернел облетевший лес, оттуда веяло сырой землёй и прелыми листьями.

— Сейчас нам не мешало бы подумать о предстоящем ночлеге, если мы не хотим стать добычей волков, — сказал Матье де Нель, оглядывая окрестности. Даже выглянувшее из-за серых туч солнце не скрасило унылый осенний пейзаж. — За этим лесом, кажется, есть деревня, там, надеюсь, мы сможем найти приют.

Деревенская харчевня встретила их аппетитным запахом жареной на вертеле курицы. Жакоб повёл носом и шумно вздохнул.

— Ах, святой отец, благо сегодня не постный день. Может, позволим себе небольшое отступление от устава? — спросил Жакоб, просительно заглядывая в глаза викарию. — Мы ведь без малого сутки не евши. Да и вам после недавней болезни не худо было бы основательно подкрепиться.

— Ну, хитрец! Ловко на меня перевёл. Впрочем, ты прав — после пережитых нами треволнений сытный ужин будет как нельзя кстати.

— Вот и я о том же, — радостно подхватил Жакоб, усаживаясь на свободное место у маленького окна.

Несмотря на то что большая комната с длинными грязными столами была полупустой, их не спешили обслуживать. Дородная хозяйка время от времени бросала неприветливые взгляды в сторону вновь прибывших монахов и продолжала возиться у очага.

— Сдаётся мне, нашего брата здесь не жалуют, — заключил Жакоб, сглатывая слюну. — А есть охота, аж живот сводит.

— Любезная хозяйка, не будете ли вы столь добры, подать нам ужин, — викарий был сама учтивость.

Женщина резким движением руки остановила, сорвавшуюся с места прислужницу, и сама, не торопясь, двинулась к столу монахов.

— Чего хотите? Если мяса, то придётся долго ждать, а куры вот-вот подоспеют.

— Нет, мы бы удовольствовались жареной рыбой, если таковая имеется.

— Имеется, — хмыкнула хозяйка, продолжая смотреть на монахов из-под сурово насупленных бровей. — Ну, и чего будете: щуку, аль карпа?

— И того и другого, а ещё хлеба, сыра и кувшин вина. Мы, видите ли, со вчерашнего дня не ели.

— Дивное дело, — саркастически заметила хозяйка, но затем, смягчившись, добавила. — Да вы и впрямь оба тощи. Что ж, сейчас подам.

Спустя несколько минут она вернулась и с грохотом поставила на стол заказанный ужин.

— Хорошо бы ещё кувшин с водой, — попросил викарий.

— Это ещё зачем? — удивилась хозяйка.

— Разбавить вино.

— Вот так чудеса! Откуда вы такие взялись? — хозяйка скрестила руки на мощной груди. — Мяса не хотите, да ещё и вино разбавляете! Сколько держу эту харчевню, такого ещё не видала.

— А вы давно здесь хозяйствуете?

— С тех пор как помер мой муж, тому уж лет десять будет.

— И часто к вам заглядывают монахи?

Лицо хозяйки снова посуровело.

— Случается. Только лучше бы они сюда вообще не заходили.

— Отчего же так?

— А я вот вам сейчас расскажу отчего, — вдруг запальчиво ответила хозяйка. — Захаживал сюда одно время пономарь из соседнего аббатства. Ел за двоих, а пил ещё больше. Да только со временем я приметила, что не зря сюда шастает, а с умыслом. Короче, дело закончилось тем, что девку, прислужницу мою, брюхом осчастливил. Я, передала весточку брату Раулю, вот уж воистину благочестивый человек был, жаль только не ко времени преставился.

— Вот оно что, — пробормотал викарий. — Теперь понятно.

— О чём это вы?

— Да так, не обращайте внимание. А скажите, нет ли у вас свободных комнат, мы бы хотели переночевать?

— Только одна. Если согласны, то велю приготовить вам постель.

— Отлично. Мы не привередливы.

— Чудные вы, ей богу, — вынесла вердикт хозяйка и, покачав головой, отошла от стола.

— Она ещё больше удивилась бы, святой отец, — проворчал Жакоб, — если бы узнала, что вы, будучи викарием епископа, не погнушались остановиться в её захудалой харчевне, да ещё говорили с ней так любезно, будто она благородная дама.

— Смирение, Жакоб, — величайшая из добродетелей, — усмехнулся викарий, — она дала нам возможность узнать кое-что, а также получить кров на сегодняшнюю ночь.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Прошло более месяца с момента отъезда визитатора и жизнь в аббатстве Святого Аполлинария вошла в обычную колею. Монахи после долгих обсуждений решили, что викарий предпочёл внезапный отъезд, а уж если называть вещи своими именами, то правильнее было бы сказать бегство из обители, лучшим выходом. В противном случае ему пришлось бы признать свою бесславную капитуляцию, ведь виновника смерти пономаря ему так и не удалось установить. Правда, отец-настоятель не был столь наивен, полагая, что от бывшего придворного щёголя можно ожидать любого подвоха. Не зря, ох не зря, этот длинноносый визитатор так поспешно уехал.

Брат Арман вызвался отправиться в Орлеан, дабы на месте разузнать, что к чему. Беспокойство его объяснялось просто: свою будущую духовную карьеру брат Арман связывал с аббатом Симоном, во всяком случае, на начальном её этапе. Посему он и предпринял вояж в Орлеан скорее в своих интересах, нежели в интересах отца-настоятеля.

Во дворце епископа брат Арман изумился несказанно, узнав, что викарий сюда не возвращался, но прислал письмо из Тура, в котором просил разрешение у Его Преосвященства задержаться в там еще на несколько дней.

— За какой надобностью его понесло в Тур? — недоумевал аббат Симон, когда брат Арман вернулся в родную обитель.

— К сожалению, это неизвестно. Я вертелся как мог, ваше высокопреподобие, но, похоже, о цели его поездки действительно никто не знает.

— Это может быть как-то связано с нами? — аббат хрустнул суставами. — Терпеть не могу неизвестности.

— Успокойтесь, ваше высокопреподобие. Я всю обратную дорогу размышлял над этим, прикидывал и так и эдак, и пришёл к выводу, что к нам это не имеет отношения. Забудьте о визитаторе, подумайте лучше о тех распоряжениях, которые вам придётся вскоре отдавать, в качестве епископа Орлеанского, — закончил брат Арман.

Аббат вскинул голову.

— Это верно или…?

— Ну, — протянул фаворит, — ходят упорные слухи, что наш епископ вот-вот получит красную мантию кардинала и его место окажется вакантным, если, конечно, он не пожадничает и не оставит орлеанский диоцез в своих руках. Сам я, правда, Его Преосвященство в этот раз не видел — он уехал к королю в Амбуаз — но упомянутый слух передал мне верный человек.

— Как жаль! Его Преосвященства наш диоцез будет уже не тот.

— Полноте, ваше высокопреподобие, мы же одни, — поморщился брат Арман

Отец настоятель подошёл к фавориту и, склонив голову набок, с минуту пристально смотрел ему в глаза. Брат Арман страха перед аббатом не испытывал, поэтому спокойно выдержал его взгляд.

— Не нравится мне ваше настроение, Арман, — тихо обронил настоятель. ожет, вы что-то от меня скрываете? Смотрите, если что, то я вас вместе с собой утоплю.

— Не волнуйтесь, ваше высокопреподобие, всё будет превосходно, — заверил аббата фаворит, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. Какое-то смутное беспокойство — результат поездки в Орлеан — точило его изнутри в последние дни. Беспокойство, которому он не находил объяснения. Пока.

В канун Адвент устоявшийся распорядок жизни в аббатстве Святого Аполлинария был снова нарушен.

Холодным, но солнечным днем, вскоре после полудня в палаты настоятеля вбежал ошалевший привратник, хватая ртом воздух.

— Что такое? — строго поинтересовался брат Арман. Он сидел в теплой передней и сам с собой играл в шахматы. Увидев перекошенное лицо привратника, он неожиданно развеселился. — Вы сподобились получить видение от Святого Аполлинария?

— Хуже! — прохрипел привратник.

— Хуже? Что же это? Сам Нечистый вам явился?

— О, Бог мой, нет, — привратник в ужасе отпрянул, мелко крестясь. — Придёт же вам такое в голову!

— Тогда говорите, не тяните! — прикрикнул брат Арман. — Нечего стоять столбом. Да не орите, его высокопреподобие изволят отдыхать.

— Его Преосвященство, — зашептал привратник, тараща глаза.

— Что Его Преосвященство? — стал раздражаться брат Арман.

— Господин епископ со свитой и с ними этот, как его, визитатор, за воротами дожидаются. Хотят видеть господина аббата.

Несомненным достоинством брата Армана было умение быстро ориентироваться в изменившихся обстоятельствах.

— Так вы что же ворота им даже не открыли?!

— Испугался я, хотел сразу отцу-настоятелю сообщить.

— Тупица! — Брат Арман выпихнул привратника за дверь. — Немедля впустите Его Преосвященство!

Вконец обезумевший привратник со всех ног бросил вон, но шум, произведённый им, уже разбудил аббата Симона. Он появился в дверях и хриплым ото сна голосом спросил:

— Что здесь происходит?

— Ничего особенного, ваше высокопреподобие, — поклонился брат Арман, отступая к двери. — Готовьтесь принять Его Преосвященство в компании с визитатором. Если не ошибаюсь, они в этот момент въезжают в ворота обители, вверенной вашему пастырскому попечению. Простите, ваше высокопреподобие, мне необходимо ненадолго отлучиться.

Фаворит скрылся за дверью, предоставив аббату Симону самому искать выход из сложившихся обстоятельств.

За окнами зала капитулов едва светало. По этой причине приор распорядился установить вдоль стен огромные напольные канделябры. Он не сомкнул глаз прошедшей ночью и суетился больше всех, лично проверяя расположенные во всех углах жаровни. Подготовка капитула полностью легла на его плечи ввиду болезни отца-настоятеля.

Накануне, получив известие о приезде Его Преосвященства, аббат Симон почувствовал себя дурно. Санитарный брат был срочно вызван в его покои, пустил страдальцу кровь, сокрушенно покачал головой и удалился.

Братия оживлённо перешёптывалась, занимая свои места.

— Куда это подевался прихвостень отца-настоятеля, а, брат Тьерри?

— А вы посмотрите направо, брат Филипп. Неужели вы не заметили нашего доброго брата Армана, когда вошли?

— Признаться, нет. Что это с ним? Он словно стал меньше ростом. Да он и не сидел никогда с нами, всё больше за креслом аббата обретался.

— Такие, как он, нюхом чуют, куда ветер дует. И уж если брат Арман не побрезговал сесть рядом с нами, то, верно, отца-настоятеля ждёт неминуемая гроза, — авторитетно заявил брат Тьерри.

— Экий вы провидец, — презрительно фыркнул на это замечание брат Филипп. — Тут и младенец сообразит: Его Преосвященство по пустякам в такую погоду не пустился бы.

— А вы слышали этой ночью волков? Жуть как выли! Дурной знак, скажу я вам, помяните моё слово — нас ждут выборы нового аббата. Я, брат Филипп, скажу вам наперёд, что отдам свой голос нашему приору.

— Только вам в голову, брат Тьерри, может прийти подобная глупость! — презрительно возразил брат Филипп. — Нашли, право, кандидата!

— Чем же не хорош, по-вашему, приор?

— Всем! — отрезал брат Филипп. — Кроме того, приор зануда, каких мало. Он всех нас, как солдат, построит в две шеренги и будет зудеть с утра до вечера об исполнении устава. Нет уж, увольте!

— Кого же вы предлагаете? — вскинулся брат Тьерри.

— Я считаю камерария самой подходящей кандидатурой. Он во всём держится середины. Что может быть благоразумнее?

— Для аббата важна твёрдая рука, а не какая-то там середина, которую…

— Тише, тише, — зашикали со всех сторон, — Его Преосвященство!

В наступившей тишине в зал капитулов королевской поступью вошёл епископ Орлеанский. Его Преосвященство, несмотря на средний рост, действительно производил впечатление! Одного властного взгляда глубоко посаженных глаз было достаточно, чтобы заставить трепетать любого, к кому он обращался. За епископом двигалась свита, в первом ряду которой шествовал викарий, замыкал процессию аббат Симон с монастырской верхушкой в составе приора, ризничего и келаря с камерарием.

Отец-настоятель представлял собой жалкое зрелище: бледный, с ввалившимися щеками и воспалёнными глазами, он безучастным взглядом обвёл собравшихся монахов, после чего, казалось потерял всякий интерес к происходящему в зале капитулов.

Епископ, удобно устроившись в кресле, обратился к затаившим дыхание монахам с краткой речью:

— Ну что ж, дело, ради которого мы, отложив всё, приехали в аббатство Святого Аполлинария, было начато присутствующим здесь викарием в то время, когда он по нашему поручению проводил визитацию, — голос епископа был, как всегда, твёрд и звучен. — Посему, мы полагаем, будет справедливым передать ему слово, дабы навсегда прояснить прискорбные события, имевшие место в стенах этой обители.

Матье де Нель поднялся со своего места, почтительно поклонился Его Преосвященству и вышел вперёд. Притихшая братия неотрывно следила за каждым его движением.

— Полагаю, лучше всего начать с событий, происшедших в Туре лет двенадцать тому назад, поскольку они имеют непосредственное отношение к смерти пономаря, — он сделал короткую паузу. — В то время жили в Туре почтенные купцы: Шарль Донж и Николя Богарре. Дружба их и взаимная приязнь простирались так далеко, что однажды им пришла в голову счастливая мысль соединить законным браком своих старших детей. Дело было слажено, и свадьбу решили сыграть после возвращения достопочтенных отцов семейств из Фландрии, ибо всем известно, что жизнь купца требует непрестанных разъездов.

Однако надо же было такому случиться, накануне отъезда Донж, возвращаясь вечером домой, упал и сломал ногу. Естественно, были призваны лучшие доктора, которые, как смогли, облегчили страдания несчастного и даже заверили его в полном выздоровлении. Но, разумеется, ни о какой поездке во Фландрию речи быть не могло.

Что делать? Единственный выход — послать вместо себя старшего сына Кристофа, который, простившись со своей невестой Элоиз, выехал следующим утром за городские ворота. Вместе с ним отправился и будущий тесть, очень довольный тем, что перед самым отъездом удалось нанять одного смышлёного школяра за умеренную плату обучать сына и наследника состояния Богарре премудростям науки.

Школяр и впрямь имел задатки учителя, был боек и, говорят, недурён собой. В общем, Элоиз Богарре он пришёлся по сердцу. Не будем судить строго неопытную девицу, поскольку эта история могла и не иметь печального конца, если бы в ход событий не вмешалась мадам Богарре со свойственной ей бесцеремонностью. Об этой даме стоит сказать несколько слов отдельно, дабы у вас, святые отцы, могло сложиться ясное представление о последующих событиях.

Все, кто был с ней знаком, утверждают: мадам Богарре была женщиной малообразованной, но жадной и властной до самодурства. Ввиду частых отлучек мужа она правила домом, как владетельный сеньор своим феодом. Спуску не было никому, кроме сына — его она обожала до самозабвения. К Элоиз же относилась чуть лучше, чем к домашней прислуге. Представьте, как себя чувствовала девушка в собственном доме, бесконечно попрекаемая родной матерью, желавшей поскорее выдать её замуж, и, таким образом, сбыть с рук.

Мадам Богарре имела привычку лично вникать во все домашние дела. И вот однажды она заметила, что школяр, дававший уроки любимому сыну, опоздал к началу занятий, в следующий раз он закончил урок раньше положенного. Мадам Богарре стала следить и вести тщательный учёт, потерянного учителем времени. В конце месяца, когда пришло время заплатить установленную мужем плату за уроки, она заявила незадачливому наставнику, что вычла из его жалования определённую сумму. Школяр стал протестовать, но мадам Богарре была непреклонна, походу упомянув, какой незаслуженной милости удостоили его, приняв в дом на правах учителя. Наверняка она чувствовала себя в тот момент всевластной госпожой, но, унизив гордеца, совершила роковую ошибку.

С того времени он стал, с одной стороны, тщательно следить за соблюдением времени, отведённого для занятий, а, с другой, обратил свои порочные мысли на хозяйскую дочь, дабы таким недостойным образом отомстить спесивой мадам Богарре.

Соблюдая осторожность, школяр в короткое время сумел вскружить голову наивной девице восторженными словами. Видя, что всё идёт как нельзя лучше, он перешёл к более активным действиям, не жалея всякого рода обещаний.

Однако всё закончилось в тот день, когда мадам Богарре застала уединившихся влюблённых. В тот же вечер учитель без лишнего шума исчез из города. Элоизу мать посадила под замок до возвращения отца, а вся домашняя прислуга под страхом вечного проклятия дала слово держать язык за зубами, но слухи к тому времени уже успели просочиться за стены дома Богарре.

— Оставим теперь на время Элоиз Богарре и обратимся к её жениху. Вообразим себе, с каким нетерпением он ждал минуты их встречи после долгой разлуки, как сильно забилось его сердце, когда он увидел стены Тура. Но, как известно, молодого человека ждало серьёзное потрясение. К удивлению многих Кристоф Донж простил свою невесту, объявив, что свадьба всё равно состоится. Уговоры родителей не подействовали на юношу, он оставался твёрд, и, вероятно, исполнил бы своё намерение, если бы Элоиз Богарре не погибла. Однажды вечером, возвращаясь со служанкой из церкви, она стала жертвой нападения грабителей.

Келарь наклонился к брату Жильберу и презрительно заметил:

— Не викарий, а прям трубадур какой-то.

Камерарий промолчал, он напряжённо следил за викарием, который тем временем продолжал:

— После смерти невесты Кристоф Донж принял решение оставить суетный мир и стать монахом. Его выбор пал на аббатства Святого Аполлинария по двум причинам…

Монахи в зале заволновались. Возможно ли то, о чём говорит викарий?! Кристоф Донж среди них?!

Матье де Нель поднял руку, призывая к тишине.

— Мне понятны ваши сомнения, святые отцы. И тем не менее я уверяю вас — Кристоф Донж находится сейчас в зале капитулов. Сменив естественно при постриге своё мирское имя, он стал одним из вас. Но прошлое оказалось сильнее Кристофа — для удобства будем пока и далее называть его так. Одного косвенного упоминания о пережитой им много лет назад трагедии было достаточно, дабы загнанная глубоко в тайники души жажда мести, толкнула его на путь убийства.

— Вы хотите сказать, господин викарий, — вмешался приор, — что это Донж убил пономаря? Я правильно понял вашу мысль, вы к этому ведёте?

— К этому, — подтвердил викарий.

— Но это же абсурд! — воскликнул келарь. — С какой стати он это сделал?

— Мне казалось, я понятно изложил причину — месть.

— То есть, вы полагаете, что наш пономарь был тем самым школяром, соблазнившим купеческую невесту?

— Вы необыкновенно прозорливы, брат-келарь, — не удержался викарий от иронии, и, отвернувшись, повёл свой рассказ дальше. — Представьте, святые отцы, какие порой жизнь делает удивительные повороты, сталкивая человеческие судьбы. Разве мало во Франции аббатств? И тем не менее спустя несколько лет обманутый некогда жених и соблазнитель его невесты оказались под крышей одного аббатства.

— Постойте, постойте, — снова перебил келарь, вытирая рукавом испарину со лба. — Я всё-таки хочу внести ясность. Как же так получилось, что этот Кристоф ждал столько лет? Пономарь уж лет семь как жил в обители или этот Кристоф из новициев? Нет, что-то здесь не сходится.

— Да нет же, как вы не внимательны! — воскликнул приор. — Господин викарий ясно сказал, что Кристоф провёл в монастыре не менее десяти лет.

— Не помню такого, — огрызнулся келарь.

Епископ спокойно наблюдал за этой словесной перепалкой, его своенравно выпяченная нижняя губа чуть заметно подрагивала — Его Преосвященство улыбался.

— Если вы мне предоставите возможность, я готов объяснить, — прервал спор монахов викарий. — Действительно, Кристоф пришёл в монастырь раньше пономаря, но он не ждал подходящего момента для мести, он о ней даже не думал!

Теперь уже, словно растревоженные пчелы, зашумели все монахи.

— Как так?

— Что он такое говорит?

— Викарий сам запутался и нас запутал, — неодобрительно качали головами почтенные святые отцы.

— Нет, он просто ищет способ выкрутиться из того, что сам нагородил.

— Всё объясняется очень просто, — повысив голос, заявил Матье де Нель. — Дело в том, что Кристоф никогда в жизни не видел соблазнителя своей невесты! Вспомните, когда он уезжал во Фландрию, учитель был только что нанят. Случая увидеть его молодой Донж не имел. Когда же он вернулся в Тур, школяра давно и след простыл.

Келарь подскочил на месте и раскрыл рот, намереваясь задать очередной вопрос. На этот раз епископ не выдержал:

— Да угомонитесь же наконец! Похоже, вы принимаете эту историю чересчур близко к сердцу. Может, вы и есть тот самый Кристоф Донж, и пытаетесь сейчас разными уловками избежать разоблачения?

В зале капитулов повисла тишина. Монахи затаили дыхание, сверля глазами побледневшего келаря.

— О, нет, Ваше Преосвященство! Как вы могли такое подумать! Да я и годами не подхожу! — пролепетал келарь в ответ.

— Если вы не Кристоф Донж, — отчеканил епископ, — тогда сделайте милость, успокойтесь и не прерывайте викария без крайней нужды.

Матье де Нель вновь завладел вниманием слушателей.

— Теперь я хотел бы перейти к краже из ризницы, случившейся в прошлом году. Как всем известно, в келье брата Рауля был найден один из пропавших канделябров. Был ли брат Рауль в действительности вором? Я со всей ответственностью заявляю — нет, хотя и признаю, что доказательств у меня нет, а допросить сейчас настоящего вора мы не имеем возможности. Но я попытаюсь как можно точнее восстановить ход событий, основываясь на двух свидетельствах: хозяйки деревенской харчевни и одного из братьев, имя которого пока нет надобности упоминать.

Не секрет, что пономарь последние годы довольно часто покидал обитель с разрешения господина аббата. Куда он отправлялся, и какова была цель этих путешествий, я расскажу вам после, ибо это не имеет прямого отношения к его смерти.

Пикантные истории, коими брат Жан любил услаждать слух некоторых слабых в вере братьев, происходили с ним как в мирской жизни, так и после посвящения Господу. Одно время он часто захаживал в харчевню, расположенную в ближайшей отсюда деревне. Хозяйка спохватилась поздно, когда уже интерес пономаря явно сказался на талии её молодой прислужницы. Но она не растерялась. Зная брата Рауля и считая его истинно Божьим служителем, хозяйка сообщила ему о происшедшем.

Как поступил сей достойный монах? Он великодушно дал шанс блудному пономарю, предложив самому покаяться, но предупредил, что в случае отказа ему придётся выступить с обличением на капитуле, упомянув и турский случай. Тут-то пономарь и понял, что вместе с ним в обители все эти годы жил свидетель той давней истории. Дело в том, что во время ранее описанных событий, брат Рауль был в Туре и сразу же узнал, в поступившем в аббатство новиции, учителя Жака.

Пономарь испугался. Он не мог вспомнить, видел ли он брата Рауля в Туре, но раз тот утверждает, что знает о соблазнённой Элоиз Богарре, стало быть, так оно и есть. Разумеется, никто не спросит с него сейчас за ту историю, однако возможное обвинение брата Рауля на капитуле, подтверждённое рассказом о похожем случае, пусть и имевшем место ещё в миру, это не какая-то там жалоба безграмотной хозяйки деревенской харчевни.

Ситуация, в которой оказался пономарь, грозила неприятностями. Нужно было срочно, что-то предпринимать. И вот, он ничего подлее не придумал, как ночью сломать замок в ризнице и выкрасть ценные канделябры, один из которых, он, улучив на следующее утро благоприятный момент, подбросил в келью брата Рауля. Расчёт оказался верным: грубо сломанный замок сразу же привлёк внимание ризничего, забившего тревогу. Решено было запереть ворота аббатства и обыскать всех. Труд долгий и тщательный, но усилиями всё того же пономаря поиск стал целенаправленным. Он пришёл к аббату и открыл ему «правду»: в келье брата Рауля он-де видел пропавший канделябр. Аббат, не утруждая себя долгим разбором дела, отправил брата Рауля в карцер, ибо спешил покинуть монастырь по своим делам, к которым мы ещё вернёмся.

Нам возможно никогда бы не удалось восстановить доброе имя брата Рауля, если бы не счастливая случайность. Дело в том, что невольным свидетелем разговора между пономарём и братом Раулем, стал один из монахов, который и передал мне его содержание во время визитации. Единственное, что показалось ему странным, так это то, что брат Рауль назвал пономаря Жаком, а не Жаном. Но всё становится ясным, если мы примем во внимание, что именно под именем Жака учитель вошёл в дом Богарре.

Итак, к радости пономаря брат Рауль простудился в карцере и умер, а второй канделябр так и не нашли. Уверен, он был продан пономарём во время одной из своих поездок в Орлеан, и на эти деньги сторож Пьер снабжал сластолюбца и чревоугодника мясом.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Монахи зашевелились и загалдели, то ли осуждая пронырливого пономаря, то ли досадуя на то, что им самим не пришло в голову использовать Пьера подобным образом. Викарий подождал, пока в зале капитулов уляжется возбужденный гул, и перешёл к следующему разоблачению.

— Теперь, мне кажется, самое время раскрыть причину тесной дружбы между отцом-настоятелем и пономарём.

— Может быть, вы, господин викарий, не будете томить нас и раньше откроете тайну, под каким именем скрывается среди братии Кристоф Донж, если вы, конечно, это знаете наверняка? — спросил, молчавший до этого камерарий.

Матье де Нель посмотрел на него через плечо:

— Не сомневайтесь, брат Жильбер, имя мне известно доподлинно и я назову его, когда придёт время, — затем, повернувшись ко всем монахам, добавил: — Позвольте мне всё же, святые отцы, злоупотребить ещё немного вашим терпением и коснуться сейчас деятельности отца-настоятеля.

— Делайте, как считаете нужным, — ответил за всех епископ Орлеана.

— Первая обязанность пономаря — звонить в колокол, — продолжил свой рассказ Матье де Нель. — Несмотря на это, в аббатстве Святого Аполлинария покойный пономарь зачастую выполнял функции никак не свойственные его положению. Кто станет отрицать, что найти купца готового за хорошую цену купить монастырское вино или зерно, дело скорее келаря, нежели пономаря? Но, нет. Отец-настоятель предпочитал посылать с поручениями хозяйственного характера именно брата Жана. Я заинтересовался, почему? На мой прямой вопрос господин аббат ответил, что пономарь-де обладал жилкой негоцианта. Возможно, но только ли в этом дело, спросил я себя и стал искать ответ, который удовлетворил бы меня во всех отношениях. Не стану живописать перипетии моих поисков. Скажу лишь, что для этого мне пришлось, с разрешения Его Преосвященства, провести немало времени в Туре и Орлеане в беседах с купцами, менялами и хозяевами винных погребков. Сейчас вы поймёте почему.

Приняв постриг, брат Жан пару лет присматривался к тому, как идут дела в аббатстве и со временем понял, где можно извлечь выгоду. К сожалению, монашеская ряса не изменила натуру бывшего школяра, поэтому он нашёл подход к отцу-настоятелю и предложил ему прибыльную сделку.

Аббат Симон, расхваливая мне таланты брата Жана, не лукавил. Бывший школяр, бесспорно, ими обладал. Жаль, приложение они имели сугубо недостойное.

В чём состояла суть идеи, предложенной пономарём отцу-настоятелю? В утаивании части прибыли от продажи вина. Куда шли эти деньги? На покупку предметов роскоши? На недозволенные монаху наслаждения? Нет, святые отцы! Изворотливый ум пономаря нашёл им куда более выгодное применение.

Однажды в Орлеане брат Жан по чистой случайности познакомился с менялой, ссужавшим в долг под проценты, разговорился и понял, как можно увеличить утаиваемую от братии прибыль. Он возвращается в аббатство, делится своими мыслями с отцом-настоятелем и тот, возможно, после некоторого колебания даёт своё согласие, но при условии, чтобы его имя нигде и никогда не упоминалось.

Итак, брат Жан с благословения и одобрения аббата Симона постепенно прибрал сбыт вина в свои руки.

Не секрет, что знатные сеньоры всегда нуждаются в деньгах. Со своей стороны менялы никогда не отказывают ссудить им чеканное золото. Вот одному из них и привозил пономарь неучтённое в хозяйственных книгах аббатства золото. Меняла отдавал его в рост от своего имени, а проценты они делили по уговору. В этом и состояла причина частых поездок брата Жана в Орлеан, где он весело проводил время в винных погребках, предаваясь всяческим непотребствам.

Монахи снова зашумели, и снова викарий не мог понять, был ли этот шум знаком осуждения или зависти к покойнику.

— Куда же расходовались, добываемые таким путём средства? — продолжил Матье де Нель. — Львиная доля оставалась в руках отца-настоятеля, но перепадало и пономарю за труды и, разумеется, брату Арману. Вы меня спросите, а зачем же отцу-настоятелю нужны были деньги? Ответ, быть может, покажется вам неожиданным, но тем не менее это правда. Дело в том, что аббат Симон решил, ни много ни мало, а стать во главе нашего диоцеза! Деньги же он собирал для подкупа тех, от кого будет зависеть выбор нового епископа Орлеанского! Именно с этой целью аббат Симон совершал частые и многочисленные поездки.

— О-о-о-о-о! — прокатилось по залу капитулов.

Аббат никак не отреагировал на заявление викария, продолжая безучастно глядеть в одну точку.

— Это так, — подтвердил Его Преосвященство, и шум сразу стих. — Уже некоторое время брат Арман, используя подкуп слуг, старался разузнать о моих планах. К сожалению, от дурных слуг не застрахованы даже епископы. Впрочем, здесь не место для обсуждения поступка аббата Симона, оставим это на рассмотрение Генерального капитула. Продолжайте, господин викарий.

— Таким образом, святые отцы, мы, оставив в стороне сопутствовавшее повествование, перейдём наконец непосредственно к преступлениям, имевшим место в этих стенах. Разрешите мне кратко напомнить вам суть происшедшего.

Спустя несколько дней после моего приезда в аббатство Святого Аполлинария, утренний капитул был прерван сообщением о смерти пономаря. Все, как вы помните, устремились к тому месту, где лежало тело. Казалось очевидным, что смерть пономаря наступила в результате обрыва старой колокольной верёвки, но я был с этим не согласен.

Наклонившись, якобы для того, чтобы удостовериться в смерти брата Жана, я хорошо разглядел оборванный конец, показавшийся мне подозрительным, и укрепился во мнении, что верёвка была подрезана намеренно. Заметил ли убийца мой интерес или он просто решил перестраховаться, но только, когда час спустя я послал брата Жакоба за той верёвкой, оказалось, что она бесследно исчезла.

Такой поворот событий лишний раз укрепил меня во мнении, что пономарь сломал шею не в результате роковой случайности, а в результате заранее обдуманного убийства. Вместе с братом Жакобом мы осмотрели колокольню и обнаружили, во-первых, тайник, устроенный на ней пономарём, где он хранил флягу с вином, украденную не так давно кадильницу и ключ от ризницы.

В этот раз пономарь действовал осторожно, он не стал взламывать замок ризницы, ведь ему не нужно было привлекать внимание к краже. Не стал он воровать и ценную утварь, пропажу которой заметят намного быстрее чем пропажу старой кадильницы.

Я долго не мог понять, как ему удалось раздобыть ключ от ризницы. Но после посещения лазарета мне всё стало ясно. Ризничий, серьёзно относящийся к своим обязанностям, с ключом не расстаётся даже когда спит, но всё же при купании вынужден снимать с себя одежду и оставлять её в передней банной комнаты. Должно быть, пономарь, улучив момент, успел сделать с помощью хлебного мякиша слепок с ключа, а затем во время одной из своих поездок в Орлеан ему ничего не стоило найти мастера и изготовить ключ.

Кроме тайника, который к убийству не имел никакого отношения, на полу колокольни я обнаружил пятна крови. Первым объяснением, которое напрашивалось само собой, было то, что преступник, в спешке обрезая конец верёвки, поранил руку. Это было так просто, что я даже не подумал о других вариантах. Эта догадка существенно сужала круг подозреваемых. Итак, я из всей братии выделил четырёх монахов, имевших порез на руке: аббата Симона, ризничего, брата Юбера, покойного брата Гийома и пятым подозреваемым стал сторож Пьер. Остановимся на каждом, упомянутом монахе.

Первым шёл отец-настоятель. Его поведение давало серьёзный повод к подозрению. Во-первых, он любыми отговорками пытался убедить меня, что убийцу нужно искать не среди братии, а среди гостей аббатства, на худой конец, среди сторожей.

Во-вторых, он приставил следить за мной своего любимца, брата Армана.

В-третьих, подбросил на хозяйственный двор старую верёвку, якобы ту самую, что была в руках у мёртвого пономаря, но я сразу же заметил фальсификацию.

И, в-четвёртых, по наущению всё того же брата Армана господин аббат готов был уничтожить следы второго преступления, а именно сжечь амбар с повешенным в нём братом Гийомом.

Всё это, повторяю, могло бы стать веским доказательством в пользу его вины, если бы порез на его пальце не оказался результатом вскрытия фурункула, проделанного санитарным братом. Но к тому времени, когда я об этом узнал, господин аббат уже разжёг мой интерес к своей деятельности, как настоятеля. Позже, в Орлеане я смог полностью его удовлетворить, предприняв следствие, о результатах которого вы уже знаете.

Перейдём ко второму подозреваемому.

— Ох! — послышался в зале всхлип брата Юбера.

— На первый взгляд у брата Юбера была превосходная возможность подрезать верёвку, поскольку именно у него находятся на хранении бритвы, одна из которых накануне убийства исчезла из ларца. У него также была и причина желать смерти пономарю: всем известно об их недавнем столкновении. В ночь преступления, по словам брата Юбера, он страдал от жестокого расстройства желудка. Если бы не свидетельство санитарного брата, подтвердившее его недомогание, брат Юбер мог бы стать главным подозреваемым. Однако сомневаюсь, достало ли бы у него ума, чтобы придумать и осуществить столь хитроумный план.

По той же причине я отказался и от подозрений в адрес сторожа Пьера. Сей молодой человек, бесспорно, жаден и хитёр, но его умственные способности дают право усомниться в причастности к имевшим место преступлениям.

Итак, следующим в моём списке шёл покойный брат Гийом. Не буду останавливаться на моих подозрениях в его адрес, ибо своей насильственной смертью он их полностью рассеял.

В зале снова зашумели, но викарий твёрдо заявил:

— Да-да, святые отцы, я не оговорился и намерен доказать, что брат Гийом не покончил жизнь самоубийством, а был повешен и посмертно оклеветан. Ещё немного терпения, мы уже приближаемся к развязке.

Брат Антуан, ризничий аббатства, был последним, с кем я говорил. Он не скрывал своей неприязни к покойному пономарю, не имел подходящего объяснению порезу на руке и, вообще, держался враждебно, что можно было принять за желание кое-что скрыть.

В разговоре со мной ризничий упомянул об одном событии, которое произошло накануне визитации. Речь шла о том, как пономарь развлекал группу братьев рассказом о своих похождениях в миру. К сожалению, брат Антуан мог вспомнить лишь то, что пономарь упомянул Тур и соблазненную там девицу. Вот и всё. Однако это было уже второе упоминание «турской истории». Я решил разузнать о ней подробней, но болезнь помешала мне сделать это своевременно.

После выздоровления я познакомился с владениями санитарного брата. Из разговора с ним я почерпнул много интересного. Например, я понял, каким образом пономарь мог завладеть ключом от ризницы, что могло послужить причиной расстройства желудка у брата Юбера и, наконец, брат Жиль, сам того не подозревая, указал мне на преступника.

Всё это я понял после разговора с санитарным братом, но доказательства можно было получить только в Туре. Однако, прежде чем мы с Жакобом успели отправиться в этот славный город, в аббатстве было совершено новое преступление.

Поскольку абсолютное большинство монахов не были очевидцами, разыгравшихся в амбаре событий, я позволю себе вкратце остановиться на этом.

Итак, первое впечатление было следующее: брат Гийом, не выдержав мук совести, свёл счёты с жизнью, оставив при этом записку, в которой покаялся в убийстве пономаря и краже тридцати золотых. Кража действительно имела место за несколько дней до этого, о чём мне рассказал брат Жильбер, — викарий обернулся к камерарию, — будьте так добры, изложите нам суть дела.

— Да, в общем, — рат Жильбер выглядел бледным и напряжённым, — тут-то и рассказывать нечего. Из казны пропали тридцать золотых, отложенных на покупку винного склада. Кражу я заметил, потому как они хранились в специальном ларце, но вот, когда это было сделано, — не имею представления. Однако могу утверждать точно, что во время визитации.

Последнее замечание брата Жильбера прозвучало двусмысленно, и в зале послышались смешки. Викарий пропустил их мимо ушей и вернулся к смерти брата Гийома.

— Боюсь, святые отцы, вы сочтёте меня Фомой неверующим, но я снова усомнился в казавшемся очевидном самоубийстве. Во-первых, меня насторожила, так называемая, предсмертная записка брата Гийома. Уж, коль он хотел облегчить душу, терзаемую муками совести, то почему не объяснил, по какой причине ему понадобилось лишать жизни пономаря?

Это моё сомнение нашло подтверждение в разговоре с вестиарием, из которого следовало, что они с братом Гийомом уже некоторое время следили за пономарём в надежде выведать способ, благодаря коему брат Жан по ночам лакомился недозволенным мясом. Как видите, живой пономарь был для них предпочтительней, ибо давал возможность брату Гийому и брату Тома шантажировать себя, и таким образом делиться с ними провиантом.

Когда я подумал об этом, то понял, почему поплатился жизнью брат Гийом. Он просто-напросто оказался неудачливым шантажистом. Мою догадку снова подтвердил вестиарий, рассказав о том, как на днях застал брата Гийома, что-то прятавшим в дальнем углу амбара. Мы с братом Жакобом немедленно отправились в амбар и в указанном углу обнаружили ещё тридцать золотых. Воистину скромный монастырский амбар превратился в настоящую сокровищницу.

Теперь, всё происшедшее в аббатстве Святого Аполлинария, прояснилось, не доставало лишь кое-каких деталей. Вот за этими-то деталями мы с братом Жакобом и отправились в Тур, а затем в Орлеан.

Мне удалось встретиться и поговорить с родственниками и домашними слугами семейства Богарре и Донжей. Таким образом, я узнал, под каким именем принял постриг Кристоф Донж, и что толкнуло его совершить столь тяжкие грехи, ибо оба преступления совершены одним и тем же человеком. Смерть пономаря стала исполнением давней мести, а брат Гийом, случайный свидетель первого злодейства, поплатился жизнью за попытку шантажировать преступника.

Пришло время ответить на ваш вопрос, брат Жильбер, — обратился Матье де Нель к камерарию, — хотя, право, не понимаю, зачем вы его задали. Ведь вы и сами прекрасно знаете ответ, не так ли? Поскольку вы и есть Кристоф Донж! — указательный палец Матье де Неля был нацелен прямо в окаменевшее лицо камерария.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Зал капитулов на мгновение замер, потом со всех сторон послышались удивлённые и недоверчивые восклицания, постепенно переросшие в крики. Епископу пришлось несколько раз постучать посохом, призывая монахов к соблюдению тишины.

— Ваше обвинение очень серьёзно. Вы можете его обосновать, господин викарий? — спросил епископ.

— Могу, Ваше Преосвященство, но признаюсь, мне это будет нелегко, поскольку со дня моего приезда в этот монастырь камерарий был мне симпатичен. Впрочем, истина требует беспристрастности и нелицеприятия.

Не буду возвращаться к причинам, толкнувшим брата Жильбера на путь греха, об этом уже было сказано довольно. Поговорим о том, как ему удалось осуществить свой план, и что послужило толчком к оному.

Накануне визитации ризничий советуется с братом Жильбером, мнение которого высоко ценит, по поводу кражи кадильницы и подсвечника, при этом рассказывает только что подслушанную им «историйку» пономаря.

Камерарий ошеломлён, он понимает, что человек, разрушивший его жизнь, оказывается, уже несколько лет живёт с ним под одной крышей и ест с ним за одним столом. Под действием душевного волнения он выдаёт себя, заверяя, что ему-де точно известно, что пономарь не из Тура. Но, откуда такая уверенность у камерария, который при поступлении в аббатство назвал совсем другое место рождения, он ведь по его словам никогда не бывал в Туре?

Далее можем только представить, что творилось в его душе! Жажда мести, давно похороненная в сердце, воскресла с новой силой и требовала решительных действий. Несколько дней камерарий размышляет над тем, как отомстить пономарю и при этом самому остаться вне подозрений, пока в его уме не созрел план, простой и надёжный, и подсказал его, как это ни странно, сам брат Жан, попросивший новую верёвку для колокола. Верёвка была ему выдана, но брату Жану она так и не понадобилась, ибо прежде чем он успел заменить старую, его постигла расплата.

Брат Жильбер продумал всё до мелочей, даже визитация не стала помехой, наоборот, она давала ему шанс быть избранным новым аббатом.

Брат Юбер, как известно, находится в прямом подчинении у камерария, поэтому последний отлично знал, где хранятся бритвенные приборы, но как взять бритву и при этом избежать неминуемых расспросов брата Юбера? Только нейтрализовав его на некоторое время. И опять всё складывается удачно для камерария.

Случайно узнав, что прислуживающий в рефектарии монах простудился, он пользуется этим и вызывается его заменить. Согласитесь, большое смирение со стороны камерария, он ведь не рядовой монах. Подавая на стол, он незаметно подливает в тарелку брата Юбера средство от запора, которым так гордится санитарный брат.

Когда я осматривал лазарет, брат Жиль на мой вопрос, запирается ли комната, в которой хранятся уже готовые настои, ответил, что нет. Если вы там бывали, то могли заметить, что на каждой склянке есть надпись, от какого именно недуга помогает тот или иной настой. Как видите, святые отцы, нет ничего проще: вы приходите к брату Жилю под каким-нибудь пустяковым предлогом, он ведёт вас в свою лекарскую лабораторию и вы, пользуясь подходящим моментом, потихоньку прячете в складках рясы нужную вам микстуру.

Викарий повернулся в сторону, где сидел санитарный брат, и спросил:

— Вспомните, брат Жиль, приходил ли камерарий к вам накануне рокового дня? И подтверждаете ли вы пропажу склянки с микстурой?

Брат Жиль поднялся со своего места, расправил могучие плечи и очень важно заявил:

— Истинно так и было, как говорит господин викарий. Камерарий пришёл перед самым обедом и попросил у меня чего-нибудь от болей в желудке. Но я не мог и подумать, что он в это же время стянул моё средство от запора. Я, честно говоря, на брата Юбера потом погрешил, решил, что он прихватил его по ошибке.

— Как это по ошибке? — не понял епископ.

Викарий подал ему предостерегающий знак, но было уже поздно — санитарного брата понесло.

— Видите ли, Ваше Преосвященство, брат Юбер прибежал той ночью, ну когда пономарь наш с колокольни свалился, то есть он свалился утром, а брат Юбер прибежал ко мне до этого, и попросил настой от поноса. Я дал ему сколько положено, однако ему показалось мало, тогда он выхватил склянку у меня из рук и почти опустошил её до дна. Ясное дело, что на следующий день его так закрепило, что брат Юбер прибежал теперь за слабительным.

В зале капитулов послышался приглушённый смех.

— Ну, мне кажется, не стоит продолжать, всё и так ясно, — сказал епископ, поняв свою ошибку.

Но он не знал санитарного брата!

— Ну я тебя проучу, подумал я тогда, — взахлёб продолжал брат Жиль, не обращая внимание на замечание Его Преосвященства. — Хотел я дать ему слабительного вдвойне, чтоб опять из отхожего места не вылезал, но нужной склянки-то и не обнаружилось. Вот я и решил, что может это брат Юбер прошлой ночью взял их обе, а теперь обелиться хочет. Сейчас-то я вижу, что ошибался.

— Да-а-а, — протянул епископ, выразительно посмотрев на викария.

— А средство моё верное, Ваше Преосвященство, — продолжал санитарный брат. — Вот спросите хоть у господина викария я и его скляночкой снабдил.

Епископ повернулся в сторону Матье де Неля и вопросительно поднял брови.

— Это так, монсеньор, — ответил викарий, с трудом сохраняя серьёзность. — Правда, за лечебный эффект не поручусь — не было случая проверить.

Стены зала капитулов вздрогнули от дружного хохота монахов. Его Преосвященство бросил укоризненный взгляд на викария и вернул собрание в нужное русло.

— Полагаю, — стукнул он посохом об пол, призывая братию к тишине, — факт намеренного расстройства пищеварения у брата Юбера можно считать доказанным. Продолжайте по сути, господин викарий.

Матье де Нель откашлялся.

— Ну что ж, камерарий улучает момент, когда брат Юбер покидает хранилище по уже известной причине, проникает туда и выбирает наиболее острую бритву. Ночью под шум дождя он пробирается на колокольню, где осторожно подрезает верёвку. Теперь ему остаётся только спрятаться и ждать.

Всё шло, как было задумано. Но на беду преступника его ночную прогулку заметил брат Гийом, сам поджидавший пономаря в надежде выяснить, откуда тот регулярно достаёт мясо. Скорее всего, брат Гийом не придал в тот момент большого значения увиденному. Да и не до того ему было, ибо он наконец узнал тайну мясных пиршеств пономаря!

На следующее утро брат Гийом вынужден был сменить обувь, ибо та, что положена по уставу, промокла накануне. Это не укрылось от меня, как не укрылось и выражение его лица. Было очевидно, что смерть пономаря разочаровала, заметьте, не огорчила, не потрясла, как всех прочих монахов, а именно разочаровала брата Гийома. Разумеется, теперь невозможно было шантажировать покойника и получать за своё молчание часть недозволенных уставом съестных припасов.

Но брат Гийом недолго предавался печали. Он нашёл выход из создавшегося положения. Какой? Примем во внимание, что его ум не отличался оригинальностью, поэтому и выход был всё тем же: шантаж. Вестиарий признался, что они с братом Гийомом решили воспользоваться плодами деятельности пономаря, и уговорить Пьера приносить теперь мясо им. Мысль соблазнительная, но где взять деньги?

И вот тут-то брат Гийом вспоминает о странной прогулке камерария в ночь убийства к храму. В свете быстро распространившегося по аббатству слуха о моём расследовании, в порочном мозгу брата Гийома родилась смелая мысль о шантаже камерария. Он приводит её в исполнение и получает тридцать золотых, которые прячет в амбаре, ничего не говоря о них своему сообщнику брату Тома.

Лёгкость, с которой такая сумма попала к нему в руки, вскружила голову брату Гийому, и я уверен, что он стал снова вымогать деньги у камерария. Это было его ошибкой, ибо будучи умным человеком, камерарий понял, что только смерть шантажиста освободит его из сети, в которую он попал.

Вероятно, пообещав заплатить снова, камерарий назначает встречу в амбаре, оглушает брата Гийома, затем делает петлю, но не учитывает разницу в росте, и вешает бесчувственное тело. Осталось написать покаянное письмо, приложив к нему тридцать экю, которые якобы были украдены из сокровищницы всё тем же братом Гийомом. Кстати, если бы брат Гийом действительно решил оставить предсмертное письмо, то воспользовался бы для этого восковой табличкой, а не бумагой, к которой у него не было свободного доступа.

Камерарий очевидно рассчитывал, что «признание» брата Гийома удовлетворит викария, и он наконец-то отправится восвояси. Должен сказать, я разочарован, брат Жильбер, тем, что вы были столь невысокого мнения о моём уме.

— Почему был? — с вызовом спросил камерарий. Он уже пришёл в себя и смотрел на викария с презрением. — Я и сейчас придерживаюсь того же мнения. Если мне не изменяет память, вы сами утверждали, что у преступника должна быть порезана рука. Так вот, поглядите на мои, — камерарий высоко поднял обе руки, рукава рясы спустились, обнажая их до локтей, — как видите, нет и следа от шрама.

— Ах да, порез на руке! — спохватился викарий. — С вашей стороны, брат Жильбер, было очень любезно напомнить мне об этом. На колокольне действительно были следы крови, но я совершил ошибку, придя к заключению, что преступник, должно быть, поранил руку. Это было самым простым и очевидным объяснением, поэтому я не рассмотрел другие возможности.

Но санитарный брат, описывая с какими жалобами чаще всего приходят к нему монахи, упомянул, между прочим, ваши частые носовые кровотечения, брат Жильбер. Это замечание помогло мне посмотреть на преступление совершенно под другим углом.

А после того, как в амбаре было обнаружено вместо тридцати шестьдесят экю, мои заключения получили новое подтверждение. Я стал тщательно анализировать все ваши предыдущие поступки и вот, что обнаружил.

С самого первого нашего разговора вы пытались увести меня в сторону, намекая на аббата, как на возможного преступника. Вы специально не стали ждать, а подстроили убийство пономаря во время визитации, не без оснований полагая, что это послужит поводом для выборов нового аббата. А во время визитации я заметил, что многие из братии хотели бы видеть именно вас следующим настоятелем.

Но вернёмся к преступлению. Итак, после моей болезни вы поспешили выведать, не намерен ли я прекратить дознание, и чтобы оправдать ваш приход, сообщили о пропаже тридцати экю. Помнится, брат Жакоб тогда случайно разбил вам дверью нос. Он ещё недоумевал по этому поводу, уверяя, что удар не был уж таким сильным. Но для человека, страдающего частыми носовыми кровотечениями, и слабого удара достаточно.

Далее, вы сами вызвались установить подлинность почерка брата Гийома по его предсмертной записке, и, разумеется, подтвердили таковую. Но вот с пропавшими из сокровищницы деньгами вы совершили ошибку. Не зная, где спрятаны тридцать золотых, уплаченных вами шантажисту, вы подбрасываете новые, и тем самым себя выдаёте. Ибо никто кроме вас не имел возможности столь свободно залезть в казну аббатства дважды, и никто кроме нас с вами не знал об их пропаже, даже отец-настоятель. Но, дабы рассеять последние сомнения у капитула, — викарий повернулся к монахам, — приведу последний довод. В Туре младший брат Донжа дал подробное описание внешности Кристофа, совпадающее с внешностью камерария. Он также подтвердил тот факт, что его брат страдал от частых носовых кровотечений, а главное, назвал имя, под которым тот принял постриг. Вот так-то, — викарий с сожалением посмотрел на бледного камерария. — Мне искренне вас жаль.

— Не стоит, господин викарий, меня жалеть, я вовсе не раскаиваюсь, — высокомерно бросил камерарий, поднимаясь с места. — Напротив, я был рад очистить мир от такого навозного жука, каковым был пономарь. Если бы не он и не Элоиз Богарре, я уже стал бы купеческим прево Тура. У них не было права на жизнь!

— Вы так считаете? — тихо спросил викарий.

Камерарий дерзко вскинул голову.

— Да, я так считаю. И не понимаю, с какой стати вы здесь расписывали мои страдания. Ничего подобного не было. Девица Богарре должна была стать моей женой по двум причинам: во-первых, её отец был самым богатым купцом в городе и, во-вторых, она была здорова и достаточно хороша собой, чтобы родить мне крепких сыновей. Возможно, в будущем мне удалось бы даже получить для них дворянство, — камерарий скривил рот, — впрочем, благородный виконт де Нель, вам этого не понять.

Епископ покачал головой, бросив презрительный взгляд на камерария. Его всегда возмущало стремление разбогатевших купцов пролезть в благородное сословие, к которому он сам принадлежал.

— У меня последний вопрос, — сказал викарий, — что вы делали в келье брата Гийома, после того как его убили? Ведь именно ваше лицо, я уверен, видел Жакоб в окне?

— Гийом сказал, что нашёл некую вещь, потерянную мной на колокольне, оказалось, врал — там ничего не было, — объяснил камерарий с поразительным спокойствием.

Матье де Нель почувствовал раздражение. До сего дня он был уверен, что в точности восстановил события и верно оценил мотивы преступника, а теперь получается — нет. Самолюбие его было задето.

— Что ж, полагаю, всё ясно, — подвёл итог епископ Орлеанский. Время близилось к завтраку, пора было заканчивать капитул. — Господин викарий очень подробно изложил нам свои выводы по поводу трагических событий, свидетелем которых ему довелось стать. Мы признаём их исчерпывающими, но участь преступника будет решаться не здесь. Пока же по нашему распоряжению камерарий будет содержаться в карцере. Возможно, скудная пища и размышления в одиночестве послужат благой цели: смирению и раскаянию в содеянном.

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Мелкий снег больше похожий на крупу сыпался с неба и таял, едва достигая ещё не остывшей земли.

Сторож Дидье повертел непокрытой головой. Куда это запропастился бестолковый Пьер? Уже светает, а он всё где-то бродит. В то, что Пьер исполняет свой прямой долг и обходит аббатство с северной стороны, пока он, Дидье, делает тоже самое с южной, старый сторож не верил.

— Верно, где-то нашёл укромное местечко и задрых, — проворчал старик. — Ну, я тебе задам на этот раз, сукин сын, вот только дай тебя найти.

Поиски нерадивого напарника привели Дидье в монастырский сад. Зимой он выглядел заброшенным и неуютным. На сучковатых ветвях старых яблонь, которые, по мнению Дидье, давно пора было спилить, кое-где висели тронутые морозцем, сморщенные яблоки. Сторож брёл между деревьями, то и дело останавливаясь, и вертя нечесаной головой, пока не достиг монастырской стены, в которую упирался сад.

— Это ж сколько она здесь валяется! — проворчал Дидье, заметив у стены брошенную неизвестно кем лестницу. — Гниёт себе добро под дождём и снегом, а никому до этого и дела нету. Надо будет прийти вместе с Пьером, забрать её, да отнести на хозяйственный двор. И куда только подевался этот негодник?

Выйдя из сада, Дидье оказался на кладбище. Впереди в робком свете холодного утра он различил темное пятно карцера. Низкое строение с покосившейся крышей не имело окон, лишь дверь, в которой было прорезано окошечко для подачи пищи. Тот, кто придумал построить этот объект смирения монашеской гордыни рядом с погостом, вероятно, рассчитывал, что созерцание покосившихся надгробий, послужит напоминанием о конечном пристанище каждого, и таким образом будет содействовать раскаянию согрешившего монаха.

Сторож бросил мимолётный взгляд на карцер и застыл на месте с разинутым ртом — дверь была не заперта. Сорванный замок, лежал здесь же на земле.

Епископ барабанил пальцами по подлокотнику кресла. Никто не решался прервать раздумья Его Преосвященства.

— Значит, вы полагаете, что камерарию помог бежать этот, как там его…

— Пьер, — подсказал Матье де Нель. — Да, я нахожу это единственным разумным объяснением происшедшего. Этот молодой сторож готов на что угодно ради нескольких монет.

— Но откуда камерарий мог достать деньги, сидя в карцере? Или он заинтересовал его чем-то другим?

— Ответ на этот вопрос мы можем получить только от беглецов, прикажите начать поиски, монсеньор.

— Вы считаете это необходимым? — засомневался епископ.

Матье де Нель с удивлением посмотрел на дядю.

— А что вы скажете, если мы оставим всё, как есть, — предложил епископ. — Согласитесь, преступления камерария уничтожат репутацию нашего диоцеза. Для Генерального капитула довольно будет и махинаций аббата Симона. И всё это накануне собора!

Теперь викарию стала понятна истинная причина беспокойства Его Преосвященства — приближавшийся церковный собор в Париже.

— Боюсь, монсеньор, что дело замять не удастся.

— Хорошо, — безнадёжно махнул рукой епископ, — начинайте поиски.

Монахи Святого Аполлинария, оставив свою обычную работу и забыв о дневном отдыхе, рыскали по окрестностям в надежде напасть на след беглецов.

К исходу второго дня, по поднявшемуся в обители переполоху, епископ понял, что поиски дали результат. Несколько минут спустя в его покои вошёл викарий.

— Ну что, их нашли? — спросил епископ, отодвигая в сторону серебряное блюдо с ароматными грушами.

— Не знаю, как и ответить монсеньор. Пьера — нет, не нашли, в своей деревне он не появлялся. А вот камерария, — Матье де Нель запнулся, — нашли, вернее то, что от него осталось.

Он подал знак Жакобу, и тот поставил на пол кожаный мешок в подозрительных бурых пятнах.

— Что это? — поморщился епископ.

— Брат-госпиталий предложил этим утром отправиться на болото, оно здесь недалеко, за ближайшим лесом, — объяснил викарий. — Вот там-то на лесной опушке камерария, очевидно, и настигли волки — их в этих местах довольно много. Мы собрали всё, что могли и несколько монахов опознали останки. Сомнений нет, это он, — кивнул Матье де Нель, на стоявший у его ног мешок.

— Заслуженная смерть, — констатировал Его Преосвященство, брезгливо покосившись на кожаный мешок. — Унесите же это отсюда!

Архидьякон бросился исполнять приказание, метнув на викария осуждающий взгляд.

— Простите, монсеньор, — пробормотал Мать де Нель, — я не подумал…

— Пустое, — милостиво кивнул епископ, справившись с приступом гадливости. — В общем, это даже к лучшему. Историю камерария можно теперь похоронить вместе с ним. Надеюсь, на соборе о ней никто не вспомнит.

Викарий усмехнулся — Его Преосвященство был верен себе. Репутация будущего кардинала, а епископ ничуть не сомневался в получении им красной мантии, должна быть безупречной. Матье де Нель был в курсе честолюбивых дядиных планов, удивляясь лишь тому, что епископ Орлеана не вознамерился стать Папой.

Что ж, коль Его Преосвященству хочется поскорее предать забвению преступления камерария, пусть так и будет. В конце концов, преступник понёс достойное наказание.

 

ЭПИЛОГ

Нормандец не спеша вышел за городские ворота и радостно фыркнул открывшемуся перед ним простору. Рядом трусил Буцефал, не желая уступать длинноногому скакуну. Снег тонким слоем покрывал землю, заглушая цокот копыт. Желающих въехать этим ранним утром в Тур, было гораздо больше, чем тех, кто его покидал. Крестьяне понукали навьюченных ослов, а то и просто толкали перед собой нагруженные тележки, спеша побыстрее оказаться на городском рынке.

Сильный порыв ветра заставил викария и Жакоба плотнее закутаться в шерстяные плащи, которые, впрочем, плохо защищали от холода. Жакоб, поправляя капюшон, заметил:

— Я вот так и не понял, святой отец, как это вы догадались, что Пьера следует искать в Туре?

— Это была не догадка, Жакоб, а результат логических размышлений, — ответил Матье де Нель. — Подумай сам, камерарий сидит в карцере, до казны аббатства ему теперь не добраться. Чем он мог прельстить Пьера? Скорее всего, дело было так: ночью, когда сторож проходил недалеко от карцера, камерарий его окликнул и, пользуясь ненасытной жадностью Пьера, уговорил вместе удрать, посулив ему такую сумму, которая заставила сторожа, недолго думая, оставить тёплое место в обители и согласиться на предложение камерария. Таким образом, Пьер под покровом ночи принес лестницу, сбил замок с двери карцера и освободил преступника. Вместе они перелазят через стену аббатства и разделяются, условившись встретиться в Туре в доме родственников Кристофа Донжа. Там-то Пьер и должен был получить расчёт за свои услуги.

— Почему вы думаете, что они не бежали вместе?

— Мне кажется это очевидным. Если бы они отправились в лес вдвоём, то мы бы нашли останки и Пьера, но то, что он объявился в доме Донжей, говорит в пользу моего предположения.

— И всё-таки, не понимаю я доверчивости Пьера, — покачал головой Жакоб. — Ведь камерарий мог его надуть.

— Трудно сказать, какими мыслями руководствуются подобные ограниченные натуры, — пожал плечами викарий. — К тому же, сребролюбие зачастую и умного человека делает слепым. Взять хотя бы Его Святейшество Папу.

— Ох, не нравятся мне ваши речи, святой отец, — неодобрительно прищёлкнул языком Жакоб. — От них попахивает костром инквизиции.

— Ерунда. Ничего особенного я не сказал, — усмехнулся викарий, но тему сменил. — Возможно, визитация аббатства Сен-Себастьян…

— А что, у господина епископа снова разыгралась подагра? — непочтительно перебил викария Жакоб.

— Нет, Его Преосвященство, к счастью, здоров, но визитатором всё-таки буду я, — отрезал викарий, а потом добавил совсем другим тоном: — Знаешь, Жакоб, я тут подумал, почему бы нам, в меру своих сил…

Но Жакоб потерял всякий интерес к разговору. Он с беспокойством оглядывался по сторонам.

— Куда это мы направляемся, святой отец? Мне кажется, эта дорога ведёт в Париж, а не в аббатство Сен-Себастьян.

— Твоя наблюдательность, Жакоб, тебя не подвела. Мы действительно едем в Париж.

— Куда?! — глаза Жакоба готовы были выкатиться из орбит. — Вы сказали в Париж, я не ослышался, святой отец?

— Нет, всё верно. В Париж — чудеснейший из городов.

— Как же так? Вы мне ничего такого не говорили раньше!

— Разве? — пробормотал викарий. — Мне казалось, что я тебя предупредил, но раз нет, то, надеюсь, ты меня простишь, очевидно, память меня подвела.

— Причём тут ваша память! — продолжал возмущаться Жакоб вероломством святого отца. — Вы специально молчали, зная, что, куда-куда, а в Париж, я ни за что не соглашусь ехать.

— Чем же он тебе не угодил?

— А то вы не знаете! Стоит мне въехать в его ворота, как меня тут же сцапают люди прево.

— Ты, как всегда, преувеличиваешь, Жакоб. Прошло более шести лет. Все уже забыли о той истории. К тому же, сейчас на тебе монашеская ряса, способная защитить от преследований господина прево.

— Так-то оно так, но всё же, м не унимался Жакоб. — И зачем нам тащиться в Париж? Жили себе спокойно столько лет вдали от него, так нет, подавай вам Париж!

— Всё объясняется очень просто. Его Преосвященство опасается, что на Церковном соборе кое-кто из его недругов может использовать недавние преступления в аббатстве Святого Аполлинария как выпад против него. Вот он и попросил меня приехать и в случае необходимости выступить очевидцем происшедшего, дабы никто не смог исказить факты. Не вешай нос, Жакоб, мы пробудем там неделю, не более. Кроме того, эта поездка даёт тебе шанс победить свой страх.

— Разве только на неделю, — буркнул в ответ Жакоб. — Но чует моё сердце, неделей не обойдётся.