Низкие серые тучи нависали над аббатством Святого Аполлинария, давая понять, что последние дни теплой осени ушли безвозвратно, уступив место дождю и ветру — предвестникам, неумолимо приближавшейся, зимы.

Проходя через церковь, где в этот дождливый день было темнее обычного, викарию показалось, что где-то за спиной раздался едва различимый звук шагов. Он обернулся и в течение нескольких секунд безуспешно вглядывался в храмовый сумрак. Рядом, правда, пугливо мерцала лампада, но она представляла собой слишком малый источник света, дабы он мог что-либо рассмотреть. Его окружали только каменные святые, подпиравшие своими худыми спинами аскетов монументальные колонны нефа. Они равнодушно смотрели на замершего у алтаря викария невидящими, лишенными зрачков, глазами. Он еще немного постоял, прислушиваясь и приглядываясь, но звук не повторился. Решив, что ему показалось, Матье де Нель заторопился вон из храма.

На внешнем дворе аббатства Святого Аполлинария, как водится, кипела жизнь. Со стороны пекарни ветер доносил вкусный запах свежей выпечки. Викарий шумно втянул воздух длинным носом — похоже, сегодня на обед подадут печенье с корицей. Справа в мастерских громко стучали молотки, надрывно визжали пилы, сипло выдыхали воздух кузнечные мехи, а где-то дальше испуганно блеяли овцы и кудахтали куры.

Монастырская гостиница, с пристроенной к ней деревянной часовней, располагалась недалеко от главных ворот аббатства. Здесь останавливались паломники, странствующие монахи других орденов и просто путники, искавшие безопасный ночлег.

Обогнув гостиницу с торца, викарий оказался посреди маленького двора, раскисшего после ночного дождя. С трёх сторон его окружали строения: собственно, гостиница, часовня и кухня с крохотной трапезной для временных постояльцев странноприимного дома.

В тот момент, когда Матье де Нель вошел во двор, отец-госпиталий, стоя у открытых дверей гостиницы, распекал мальчика-послушника лет одиннадцати. Мальчишка слушал вполуха, шмыгал сопливым носом и больше интересовался тем, что происходит на соседнем хозяйственном дворе, чем внушениями старого монаха.

— Ох уж мне эти новиции, — пожаловался отец-госпиталий Матье де Нелю, после того как отпустил мальчика. — Ничего не умеют, но главное, и не хотят ничему учиться. Думают, пришли в обитель только псалмы петь. Я, конечно, понимаю, что брату прекантору это весьма лестно, но, позвольте, кто же будет чистоту блюсти? А наш наставник новициев, как вам нравится? — продолжал далее распаляться отец-госпиталий. — Я, оказывается, а не он, должен объяснять этому мальчишке, что жизнь аббатства — это не только церковные службы, но и повседневный тяжкий труд. А сопливец, знаете, что мне ответил? — сверкнул глазами из-под кустистых бровей брат Филипп. — «Я сюда пришёл не полы мести, а служить Господу». А мы здесь все Господу служим, и между прочим даже тем, что метём полы и навоз убираем. Вот так-то.

Викарий сочувственно выслушал излияния отца-госпиталия. Брат Филипп, выплеснув наболевшее, наконец, успокоился.

— Но вы ведь, господин визитатор, пришли поговорить о чём-то, как я понимаю.

— Вы правы, — подтвердил Матье де Нель. — Я действительно хотел бы узнать, сколько гостей было этой ночью в вашей гостинице, сколько уехало и сколько осталось?

— Хм, странный вопрос, — ответил госпиталий, внимательно глядя на викария из-под бровей. — Не понимаю, зачем это вам?

— Вы сначала ответьте на него, брат Филипп, а я вам после объясню причину моего интереса.

— Ну что ж, гостей у нас было всего трое, и на заре, несмотря на дождь, они ушли. Так что сейчас гостиница пустует — явление редкое, замечу вам. Именно поэтому я велел мальчишке-новицию хорошенько всё вычистить, да где там.

Викарий окинул взглядом два этажа гостиницы. Первый этаж явно предназначался для гостей попроще: окна здесь были затянуты промасленным холстом, и судя по его состоянию, довольно давно.

— Вы не возражаете, если мы зайдём внутрь? — спросил он отца-госпиталия.

В большой комнате первого этажа на земляном полу, густо усыпанном соломой, лежали тюфяки со сбитыми тонкими одеялами. В углу на низком табурете стояла щербатая глиняная миска, из которого ещё не успели вылить грязную воду. Викарий остановился посреди комнаты и повернулся к брату Филиппу.

— Вернёмся всё же к гостям. Как вам кажется, мог ли кто-либо из них выйти ночью незамеченным?

Отец-госпиталий округлил глаза, кустистые брови взлетели вверх — удивлялся брат Филипп совсем по-детски.

— Выйти ночью, да ещё и незамеченным? Ерунда. С какой стати?

— Прошу вас, ответьте на вопрос. Итак, мог или не мог? — настойчиво повторил викарий.

— Нет, — отрезал брат Филипп. — Я лично запираю двери на ключ, разгуливать ночью по аббатству никому не дозволяется. В случае же непредвиденной надобности, всякий гость может разбудить меня. Моя комната первая от дверей.

— Значит, никто не выходил, — подвёл итог Матье де Нель.

— Да они, если бы и захотели, то вряд ли смогли.

— Отчего же? — удивился викарий.

— Слепые оба были и с ними мальчонка-поводырь.

— Ну, изобразить слепого, невелик труд, — заметил викарий.

— Согласен. Но меня не так-то легко провести — глаз у меня на мошенников намётан. Я ведь не первый год за гостиницу отвечаю, всяких прохвостов повидал. Нет, господин викарий, это были настоящие слепые. Что же всё-таки случилось? — полюбопытствовал отец-госпиталий. — Полагаю, вы неспроста задаёте подобные вопросы.

Викарий помедлил с ответом.

— Видите ли, брат Филипп, у меня есть веские причины считать смерть пономаря этим утром умело подстроенным убийством.

К изумлению Матье де Неля отец-госпиталий воспринял новость не просто спокойно, а даже с каким-то мрачным удовлетворением. Он медленно покачал головой, как бы говоря, ну что ж, нечто подобное я и предполагал.

— Вы, кажется, не очень удивились тому, что я сказал. А вот настоятель ваш — тот не на шутку распереживался.

— Ах, господин викарий, — брат Филипп небрежно махнул рукой, — я пришёл в это аббатство отроком и за сорок с лишком лет, проведённых в его стенах, всякого повидал. Поэтому если бы вы даже мне сказали, что кто-то из братии объявил себя принцем крови, я бы и тогда не удивился. А аббат — что, ему положено волноваться, ведь Его Преосвященство в первую очередь с отца-настоятеля спросит, а убийство дело нешуточное. Тут без генерального капитула не обойтись. Но если вы думаете, что это кто-то из гостей, то ошибаетесь. Ищите среди братии — вот мой вам совет.

Викарий нахмурился, за неожиданной откровенностью отца-госпиталия наверняка что-то скрывалось, поэтому он задал вопрос, который более всего интересовал его в данный момент.

— Скажите, что за человек был покойный брат Жан?

Отец-госпиталий ответил сразу, не задумываясь, будто давно готовился к этому вопросу.

— Дрянной человечишка был, — сказал он, выплескивая грязную воду из миски в открытое окно.

— Даже так? Не слишком ли вы категоричны?

— Я понимаю, что о покойниках плохо не говорят, но вам, как я понимаю, правда нужна, наверное, хотите к убийце подобраться? Только лучше будет, если вы оставите всё как есть, пусть все думают, что он сам сорвался. Не стоил того наш пономарь, чтоб так о его смерти беспокоиться.

Матье де Нель ничего не ответил. Он подошёл к окну, став рядом с отцом-госпиталием. Рассеянный свет пасмурного дня с трудом пробивался сквозь грязный холст, пропитанный маслом. Викарий толкнул створку окна. По серому небу с криком летела стая каких-то птиц. Во дворе гостиницы бродили куры, сердито склёвывая дождевых червей. Прошёл монах с корзиной яиц, за ним весело виляя хвостом, бежала собака — настоящая идиллия.

И всё же, кто-то подрезал верёвку и раньше времени отправил брата Жана к праотцам, да ещё во время визитации. Последнее обстоятельство особенно задевало. Жакоб, конечно, приукрасил, говоря о слухах, ползущих по аббатству, но устроить убийство во время визитации — это, бесспорно, вызов ему, викарию. Что ж, он его принимает — де Нели всегда славились отвагой, а его Господь к тому же щедро наделил острым умом.

Викарий повернул голову — брат Филипп стоял в терпеливом ожидании, прислонясь к стене.

— Из всего сказанного вами, я делаю следующие выводы: во-первых, покойника вы не любили. Во-вторых, вы, если и не знаете точно, то, во всяком случае, догадываетесь, кто мог убить пономаря. Так, может, поделитесь своими соображениями, отец-госпиталий?

— Вы ошибаетесь, — едва слышно ответил брат Филипп, глядя в пол. — Я никого не подозреваю, но даже если бы и подозревал, то не стал бы ничего говорить.

— Хорошо, — отступил викарий. — Но о самом-то пономаре вы не откажетесь мне рассказать?

— Рассказал бы, кабы было чего рассказывать. А то, что я о нём думал, вы уже знаете — с гнильцой был пономарь наш, вот и всё.

Однако викарию настойчивости было не занимать.

— Он, как мне говорили, пришёл в обитель лет семь назад?

— Что-то около того, — подтвердил отец-госпиталий.

— Может, вы знаете о нём что-то, что могло бы пролить свет на случившееся этим утром? — продолжал наседать викарий.

— Снова вы за своё, — посетовал брат Филипп, качая головой. — Ох, и умеет же вы в душу влезть, господин викарий. Ну, хорошо расскажу я вам одну историю. Только давайте выйдем во двор — душно здесь.

Отец-госпиталий остановился на пороге и прислонился спиной к облупившейся двери монастырской гостиницы.

— Прошлой зимой случилось в нашей обители одно неприятное происшествие: из ризницы пропали позолоченные канделябры. Вещи были дорогие, и ризничий уговорил отца-настоятеля осмотреть все кельи. Тот поколебался, но, в конце концов, дал согласие. Впрочем, до осмотра дело так и не дошло, ибо пономарь наш донёс аббату, что видел один из канделябров, припрятанным у брата Рауля. И действительно, когда настоятель, приор и ризничий отправились в келью к брату Раулю, то под кроватью нашли пропавший канделябр. Капитул осудил виновного на недельное заточение в карцере. Правда, брат Рауль клялся и божился, что ничего он не крал, что это кто-то со злым умыслом подбросил ему канделябр. Но, поскольку доказать он ничего не мог, то отправился в карцер. А зимой в карцере, сами знаете, каково.

— Так вы считает, что это брат Рауль мог отомстить пономарю за клевету? — предположил викарий.

Брат Филипп тяжело вздохнул.

— Ничего такого я не считаю. Вы просили рассказать вам о пономаре, вот я вам и рассказал. А брат Рауль тут ни при чём. Умер он ещё прошлой зимой. Простудился в карцере и умер. Вот так-то.

— Знаете что, отец-госпиталий, коль вы начали мне рассказывать эту историю, то будьте так любезны довести её до конца. Уверен, у вас о происшедшем сложилось своё собственное мнение. Так поделитесь же со мной.

Брат Филипп в раздумье шевелил кустистыми бровями. Викарий терпеливо ждал, чем закончится внутренняя борьба отца-госпиталия.

— Это только подозрения и я не хочу, чтобы они дошли до аббата, — брат Филипп провёл языком по губам. — Видите ли, господин викарий, мне совсем не хочется быть обвинённым в клевете на покойного пономаря. Я уже стар и наказание в карцере может для меня закончиться так же, как и для брата Рауля.

— Я обещаю вам, что отец-настоятель ничего не узнает, — заверил его викарий.

— Хм, — невесело улыбнулся брат Филипп. — Жизнь научила меня не доверять обещаниям людей, даже если они носят монашескую рясу.

Викарий дотронулся до локтя отца-госпиталия.

— Клянусь, мне вы можете довериться.

— Хорошо, — принял решение брат Филипп, м может я сейчас и совершаю самую большую ошибку в своей жизни, но так и быть… В общем, я думаю, что пономарь сам украл эти канделябры и подбросил один из них в келью брата Рауля.

— Зачем? — быстро спросил викарий.

— Очевидно, чтобы того посадили в карцер, — отец-госпиталий почесал бровь. — Дело в том, что брат Рауль часто болел в последнее время, и карцер мог его просто-напросто убить. Понимаете, тут был точный расчёт.

— Но почему пономарь мог желать смерти брата Рауля? — не сдавался викарий.

— Не знаю, — брат Филипп развёл руками. — Клянусь вам мощами святого Аполлинария, не знаю. Хотя, накануне всей этой истории я случайно стал свидетелем разговора между пономарём и братом Раулем, вернее, не всего разговора, а только того, что было между ними сказано пока они проходили мимо открытых окон гостиницы. Я как раз заделывал мышиную нору, поэтому они меня не заметили, остановившись напротив окна, под которым я сидел. Помню, брат Рауль сказал: «Я, Жак, даю тебе срок три дня, а потом не обессудь — расскажу всё на капитуле. Не вынуждай меня вспоминать ещё и турскую историю, ведь я тебя подлеца сразу узнал». Пономарь сказал в ответ, что всё уладит, только пусть брат Рауль потерпит и никому ничего не рассказывает, да и зачем, мол, ворошить прошлое. Вот и всё, что я слышал, а на следующее утро обнаружилась пропажа канделябров, ну а что было дальше, я вам уже рассказал.

— А что это за турская история?

— Понятия не имею, — покачал головой госпиталий. — Хотя… — он ненадолго задумался, — брат Рауль много лет был келарем и часто ездил в Тур, чтобы продать наше вино или купить чего нужно для аббатства. У него там сестра жила, а муж у неё был купец, говорят, очень богатый. Возможно, там они с пономарём однажды и встретились.

— Гм, возможно, — согласился викарий. — И вы, таким образом, пришли к выводу, что вором был сам пономарь.

— А как же! — воскликнул брат Филипп. — Согласитесь, что кража произошла очень кстати, позволив пономарю избежать разоблачения в каком-то грязном деле.

— Это верно. Но как стало известно, что именно пономарь указал на нужную келью? Неужели на капитуле…

— Нет-нет, что вы, конечно, нет, — перебил отец-госпиталий. — Это приор случайно проболтался после похорон брата Рауля.

— Да-а-а, — протянул викарий, — интересную историю вы мне рассказали. А главное, в ней загадка на загадке, и где искать ответы — не известно. Впрочем…, — викарий остановился. — Вам не кажется странным, что брат Рауль назвал пономаря Жаком, а не Жаном? Жан, Жак… — с сомнением повторил викарий.

Брат Филипп грустно усмехнулся.

— Вам кажется, что я по старости мог перепутать имена? Будьте уверены, брат Рауль назвал тогда пономаря именно Жаком. Мне самому это показалось странным. И вот ещё что, — отец-госпиталий понизил голос, — канделябр-то второй, ну из тех, пропавших из ризницы, так и не нашли.

Где-то совсем рядом послышался шорох. Викарий в два прыжка, с прытью совсем не приличествующей его сану, оказался за углом гостиницы. Там никого не было, но на сырой земле остались чёткие следы — кто-то здесь топтался продолжительное время. Теперь сомнения враз отпали — за ним действительно следят.

— Кто это был? — с тревогой спросил отец-госпиталий.

Викарий непринуждённо засмеялся — к чему пугать брата Филиппа.

— Никто. Ворона что-то клевала, а нам почудилось невесть что.

— Ворона? — переспросил отец-госпиталий и засобирался. — Я, пожалуй, пойду, у меня ещё дел полно, а я тут с вами битый час болтаю.

— Благодарю вас, брат Филипп, вы мне очень помогли. Я уж было отчаялся после разговора с одним из сторожей.

Отец-госпиталий остановился.

— Это, с каким же из них?

— С Пьером.

— Ах, с Пьером, — брат Филипп сделал жест рукой, красноречиво свидетельствующий о его невысоком мнении об упомянутом молодом человеке. — Разве от него можно добиться чего-нибудь путного!

— Почему вы так считаете? — поинтересовался викарий.

— А тут и считать нечего: он глуп, а кроме того боится, что аббат его выгонит, а такому лоботрясу, как наш Пьер, только в сторожах на всём готовом и жить. Если хотите узнать больше о пономаре, то поговорите лучше со вторым сторожем, старым Дидье, — посоветовал отец-госпиталий, торопливо удаляясь прочь.

Викарий длинно вздохнул х уж эти тайны Святого Аполлинария, и отправился на зов колокола, возвещавшего о начале обеда.