Матье де Нель сидел в кресле у камина, неспешно переворачивая страницы: молчаливый библиотекарь по его просьбе принес заказанные книги, а камерарий — очень любезно с его стороны — пергаментные свитки из архива. Так бы и сидеть в тепле до самого обеда, наслаждаясь книгами, но из-за последних событий обычного удовольствия от чтения викарий не получал.

На колокольне его подозрения подтвердились: брат Жан стал жертвой заранее продуманного убийства. С одной стороны, это тешило самолюбие, ведь наблюдательность и острый ум его не подвели, но с другой стороны, ставило перед непростой дилеммой — начинать расследование или сделать вид, что он ничего не заметил?

Жакоб расположился здесь же на облюбованном им сундуке, глядел ежом и недовольно сопел. Ещё бы! Он-то был уверен, что викарий, спустившись с колокольни, тут же учинит дознание, ведь то, что пономарю кто-то помог сломать шею, теперь стало ясней ясного. Но не тут-то было! Святой отец, как узрел проклятые книги, так и позабыл обо всём на свете!

Сказал, что дела ему нет до того, кто убил пономаря, что начни он дознание, придется задержаться в аббатстве, и кто его знает насколько, а этого ему совсем не хочется, пусть уж лучше считается, что тот сам свалился. Он-де, свое любопытство на колокольне удовлетворил, а остальное его не интересует, да и времени у него нет, поскольку в Орлеане его ждет недописанная книга.

Ох уж эти книги! Жакоб в них проку никакого не видел, один перевод времени.

Викарий еще чего-то говорил, но Жакоб слушать не стал, ушел бродить по аббатству. Перекинулся парой слов с монахом, чистившим голубятню, потом заглянул в пекарню, где получил свежую булочку — все-таки состоять при визитаторе не так уж и плохо!

Что ни говори, а встретить святого отца ему помогло само провидение. Если бы тот не спас его, болтаться Жакобу в петле на рыночной площади в Париже в назидание другим.

То, как викарию удалось вырвать его тогда из рук полицейских сержантов, Жакоб помнил смутно — уж больно напуган был, а вот как они с большими предосторожностями добрались до улицы Саватери, помнил отлично. Вдова, владелица свечной лавки, приняла их с неожиданным гостеприимством.

Пока хозяйка, отослав служанку, сама накрывала на стол, Жакоб с любопытством огляделся.

Бронзовые кувшины — символ достатка — красовались на поставцах рядом с глиняными горшками. На стульях и скамьях с прямыми спинками для удобства были положены мягкие подушечки, а большой сундук у окна поразил его воображение причудливым замком.

Да-а, видать торговля свечами — дело прибыльное, хотя иначе и быть не может. Вот ему приходилось слышать о старшине цеха булавочников, который за раз выложил целых сорок ливров на свечи для приходской церкви.

Звонкий смех хозяйки прервал размышления Жакоба. Подливая святому отцу вина, она, как бы ненароком, положила руку на его плечо.

Жакоб хмыкнул. Зря старается вдовушка, монах, похоже, ее не замечает: уставился глазищами в пустоту, и дела ему нет до обхаживаний хозяйки. А глаза у святого отца как раз такие, какие женщинам нравятся — большие, карие с длинными ресницами, не то, что у него. Жакоб грустно вздохнул.

После ужина святой отец о чем-то пошептался с хозяйкой, прежде чем войти в каморку, где Жакобу предстояло провести ночь. Когда он бесшумно возник в дверном проеме, Жакоб бросился перед ним на колени.

— Святой отец, я перед вами в долгу! Но верьте слову бедного жонглера, я верну все, что вам пришлось издержать и даже больше этого. Все до последнего денье.

— В этом нет необходимости, — отмахнулся монах. — Мои дела в Париже закончены, и завтра я возвращаюсь в Орлеан. Но перед отъездом я желал бы узнать, почему тебя разыскивают люди прево?

— Да откуда ж мне знать! — подпрыгнул от возмущения Жакоб. — Верно, меня с кем-то спутали или Марселен оклеветал.

— Марселен? Кто это? — поинтересовался монах, усаживаясь на ларь — единственный предмет мебели в каморке.

— Это жонглер из нашей труппы, — ответил Жакоб, опускаясь на «постель» — тощий тюфяк, набитый сухими гороховыми стручками. — Вернее нет, он приблудный. И вообще, я сомневаюсь, что он из нашей бродячей братии.

— Вот как? В таком случае, что он у вас делает?

— О, святой отец, он так умеет управляться с факелами, что даже мы, жонглеры, смотрим, разинув рты. А женщины! — воскликнул Жакоб. — Они просто голову теряют, когда он по-драконьи пускает огонь изо рта! Женщины не достойны доверия, вот, что я вам скажу, святой отец!

— А-а-а, — понимающе протянул монах. — Похоже, этот Марселен увел у тебя подружку. К тому же, как я предполагаю, он хорош собой и владеет искусством делать комплименты.

Жакоб прищурился. Ох, и не прост его спаситель. Гляди, как все ловко расписал. А может… может он сам в сговоре с подлецом Марселеном? Мурашки, мелкие и противные, забегали по его вспотевшей спине.

— Откуда вы знаете? — облизнул сухие губы Жакоб.

— Ну, — снисходительно улыбнулся монах, — достаточно иметь простой житейский опыт, дабы разобраться в подоплеке этой истории. Двое мужчин и одна женщина, или наоборот, — вечный, но от этого не менее опасный, треугольник.

Жакоб посмотрел исподлобья. Да, действительно все просто. Но не удержался и поддел святого отца:

— Для монаха вы неплохо разбираетесь в такого рода делах.

А тот возьми, да и вспыли.

— Уж не думаешь ли ты, жонглер, что я с пеленок принял постриг? Не прошло и двух лет с того дня как я был вынужден покинуть мир соблазнов.

Жакоб про себя усмехнулся. Покинул он, как же! А вдовушка — вот уж где точно соблазн! Но мысль о том, что его разыскивают люди прево, не давала покоя и настойчиво советовала попридержать язык.

— И все-таки причина, по которой господин прево сгорает от нетерпения с тобой познакомиться, остается для меня непонятной, — продолжал монах, успокоившись.

Жакоб втянул голову в плечи. Ишь как вылупился монах, сверлит глазищами, точно дыру просверлить собрался.

— Наверное, это из-за украденных денег, — предположил он. — Бьюсь об заклад, что все это подстроил сам Марселен.

— Итак, подробнее, — велел святой отец, соединяя кончики длинных пальцев.

Жакоб поерзал, устраиваясь поудобней на гороховом тюфяке.

— Накануне въезда короля Карла в Париж мы хорошо заработали, — приступил он к рассказу о своих злоключениях. — Деньги хранились в «Синем вепре». Во всяком случае, я так думал. Но сегодня ближе к вечеру Марселен отозвал меня в сторону, дал мешочек с деньгами и попросил отнести его в таверну. Я, хоть и выпил уже немало, все же удивился, как это деньги оказались у него? На что Марселен ответил: он-де впопыхах собирался и случайно их прихватил с собой, но сейчас боится, как бы мы их все не спустили, а то может и чего похуже. Ведь если украдут, то виновнику несдобровать. С этим у нас и впрямь строго, святой отец, тут он говорил чистую правду, — Жакоб вздохнул. — Теперь-то я, конечно, вижу: вранье все это было.

— Допустим, — монах чуть склонил голову набок. — Вот только я никак не могу поверить, чтобы прево был так настойчив ради поимки вора, сбежавшего с жалкими грошами бродячих комедиантов. Нужно знать Жака д'Эстутвиля, чтобы увидеть, насколько нелепо подобное заключение. Что ты на это скажешь?

Жакоб взъерошил пшеничный чуб. Ну, что на это можно сказать? Тут либо верь, либо не верь. Случалось, конечно, ему на рынке стянуть пирог с печенкой иль пару рыбок, но в таком и сознаваться-то смешно, какое же это воровство! Так себе — мелкая шалость. Воровство — это когда срежешь, скажем, кошелек с пояса у зеваки, иль заберешься в дом, иль на большой дороге оберешь путника…

— Не знаю, — Жакоб снова запустил пятерню в вихры. — Никаких темных делишек за мной нет. Я никогда ни вором, ни мошенником не был. Что же мне теперь делать, святой отец?! — в отчаянии воскликнул он. — Я не могу оставаться в Париже!

— В этом ты прав, — согласился монах после недолгого размышления. — Парижские улицы для тебя сейчас все равно, что раскаленные угли. Но, может, ты захочешь отправиться со мной?

— В Орлеан? — Жакоб широко открыл глаза.

— Я бы сказал точнее — в аббатство. Да, в данных обстоятельствах я нахожу эту мысль самой благоразумной. Побудешь новицием, пока все успокоится, ну а дальше время покажет. Опять же, в женщинах, как я понимаю, ты уже успел разочароваться, — ехидно заметил монах. — С другой стороны, за тобой еще долго будут охотиться — прево Парижа так быстро не сдается. Подумай и если…

— Тут и думать не о чем! — вскочил Жакоб. — Лучше обрядиться в монашескую рясу, чем болтаться в петле на Свином рынке. В общем, я еду с вами, святой отец!

— Ну что ж, коль скоро нам придется совершить совместное путешествие, полагаю, не лишним будет представиться, — монах поднялся, расправил плечи, и, приложив руку к груди, гордо отрекомендовался: — Матье де Нель к твоим услугам, жонглер.

Жакоб даже рот приоткрыл от удивления. Ох, и чудного монаха послало провидение ему на выручку, расшаркивается перед безродным жонглером, будто тот ему ровня. А по всему видно, святой отец не простак. Небось, и фамильный герб у него имеется к замку в придачу.

— Не знаю, как и благодарить вас, святой отец, — пролепетал Жакоб. — Достойнее вас монах мне не встречался.

— Благодарить меня не за что, — ответил Матье де Нель, направляясь к двери. — Просто, я не мог отказать себе в удовольствии встать на пути королевского правосудия.

Жакоб захлопал глазами. Вот так признание! Что ни говори, а монах ему попался с секретом, но разве до тайн сейчас бедному жонглеру — тут бы выбраться из переплета целым.

— Я на все готов, святой отец, лишь бы поскорей унести отсюда ноги, — сказал Жакоб. — Вот только…

— Что еще? — повернулся Матье де Нель, начиная проявлять нетерпение.

— Не проболтается ли хозяйка? — прошептал Жакоб, указывая глазами на дверь.

— Не беспокойся, за нее я ручаюсь. Марион не любопытна и не болтлива.

— Скажете тоже! — фыркнул Жакоб. — Да разве бывают такие женщины! Больно наивны вы на их счет, святой отец…

— Довольно, жонглер, — сурово оборвал его чудной монах и вышел вон.

Перебирая в памяти события той ночи, Жакоб дошел до кузницы — посмотреть на летящие искры всегда интересно, — но вдруг остановился. Вот дуралей! Как же он раньше не смекнул! Ведь только этим и можно зацепить святого отца, а он, простофиля, битый час голову себе ломает, когда все так просто решается.

Жакоб опрометью кинулся в покои викария.

Здесь ничего не изменилось, кроме нескольких отложенных в сторону пергаментов: очевидно, святой отец уже успел их прочитать. Жакоб взгромоздился на сундук и принялся ждать удобного момента. Время шло, а викарий все читал и как-будто даже не замечал его возвращения. Эдак он до вечера просидит за своими книгами.

— Бросьте вы этот свиток, святой отец, — не утерпел Жакоб. — Давайте лучше подумаем, кто укокошил пономаря.

Не отрывая взгляд от пергамента, викарий заметил:

— За столько лет ты так и не соизволил избавиться от площадных выражений.

— Пусть так, — с готовностью согласился Жакоб, спрыгивая на пол. — Но пока вы тут сидите, уставившись в никому ненужный свиток…

— В отношении пергамента ты не прав. Это очень ценный документ, — перебил его Матье де Нель, осторожно расправляя загнувшийся уголок. — Эта дарственная грамота была выдана аббатству Святого Аполлинария в год его основания, то есть без малого четыреста лет тому назад. Вот смотри, здесь перечислены земельные угодья, подаренные аббатству королем Людовиком Ле Гро . Ты знаешь, Жакоб, это было удивительное время, — викарий замолчал и уставился на полыхавшие в камине поленья.

Этот отсутствующий взгляд был хорошо знаком Жакобу. Если сейчас ему не удастся вытащить святого отца из плена покрытых пылью лет и событий, все пропало! Викарий не только откажется вести дознание, но и бедного Жакоба замучает тоскливыми рассказами о том, что, да как, да с кем, да когда было. Теперь уж он ради собственного спокойствия обязан постараться.

— Король Филипп, — продолжал между тем викарий, — преданный анафеме папой Урбаном за двоеженство и прелюбодеяние, фактически устранился от управления королевством, передав заботу о Франции единственному законному сыну Людовику Ле Гро.

— Спорить не буду — это очень интересно, — ввернул Жакоб, едва дождавшись подходящего момента, чтобы вклиниться — какое ему дело до покрытых плесенью историй! — И все-таки, как нам быть с происшествием в аббатстве? Монахи, между прочим, посмеиваются над вами, святой отец. Говорят, я сам слышал, что у визитатора только нос длинный да острый, а умишко так себе. Оттого, значит, вы и заявили, будто пономарь сам свалился, а меж тем по обители ползут слухи, что пономаря кто-то укокошил, — Жакоб запнулся, — то есть, я хотел сказать, убил.

Прошла, наверное, минута, показавшаяся Жакобу часом, викарий оторвался от свитка и посмотрел на него осмысленным взглядом.

Жакоб торжествовал — все-таки ему удалось зацепить святого отца! Конечно, о слухах довелось приврать, но ради благого дела. Не такой уж он и простофиля, а нащупать у викария слабое место он и без книг сумел, давно приметив: святой отец страх как гордится своим умом, а уж если кто вздумает посмеяться над его длинным носом — берегись! Вот и сейчас викарий в лице изменился, желваками заработал, а главное раздул ноздри — верный признак гнева. Жакоб немного выждал и принялся развивать успех.

— А еще говорят, что либо вы знаете, кто преступник, но покрываете его, либо…, — договорить он не успел: викарий метнул в него давешний свиток. Жакоб увернулся, с радостным трепетом услышав приказание викария:

— Пойди, узнай, у себя ли аббат.