Роман-антиутопия

 

Пролог.

Письма к Джейку

   24 сентября 1938 г.

   ...Я всегда был уверен, Джейк, что ты гений, но до чего же легкомысленный гений! Ты полагаешь, что твое открытие поможет нашему обществу вылезти из той задницы, в которую оно само же себя загнало? Брось, Джейк, это общество прогнило насквозь и события в Европе, да и у нас тоже, доказывают это лучше всего. Кому ты предлагаешь помощь, Джейк? Паралитику Рузвельту, "Дженерал Моторс" или тем крикунам, что пару лет назад явились в Вашингтон требовать жратвы? Ты слишком погряз в физике, приятель, чтобы понимать, что происходит в мире. Ну, так очнись, друг мой, и оглянись вокруг. Обветшалое общество, которым правят выжившие из ума старики, скрытый социалист Рузвельт, плутократия и обнаглевшая чернь, способная лишь на зависть и вопли "Хлеба и зрелищ!". Неужели ты хочешь отдать свое открытие им? Не смеши меня, Джейк. Могу тебе сказать, что они натворят в новом мире. Повторят все свои глупости, поделят мир между корпорациями и забудут выплатить тебе хотя бы цент. Поверь, тот парень в Европе не так уж и неправ, люди не равны, и смешно давать какие-либо права тем, кто не способен управлять собственной жизнью. Он ошибается лишь в одном -- право стать господином определятся не расой, а интеллектом. Поверь, у всех неудачников, что роются на помойках в поисках остатков еды, уровень интеллекта ниже не только твоего, что неудивительно, но не сравнится даже со средним. Так почему мы должны давать им право голосовать и вообще распоряжаться своей судьбой?

   Джейк, об открытым тобой мире не знает никто, это наше счастье, наш шанс создать идеальное общество, общество, где будет править разум, который один благ. Миром, Джейк, правят молодость и интеллект, и у нас непременно получится все. Полагаешь, мы не найдем достаточно людей, которые захотят переселиться в новое пространство? Да мы найдем их сотни, тысячи, десятки тысяч, главное, вовремя расставить все точки над i. Обязательное тестирование уровня интеллекта поселенцев обеспечит власть элите. Те, чей уровень интеллекта будет ниже необходимого, поступят под покровительство и опеку более разумных собратьев. Да, у них не будет права распоряжаться своей судьбой, зато они будут сыты, их будущее будет обеспечено, их господа будут заботиться о них и при необходимости мягко и без жестокости вразумлять....

   6 сентября 1939 г.

   Я опять оказался прав, Джейк. Нашим агентам без труда удалось завербовать 16 тыс. поселенцев, большая часть из которых поступит в рабство. Тебя пугает это слово, но поверь, большую часть своей истории человечество существовало именно в этой системе, и это были вовсе не худшие тысячелетия его жизни....

   1 января 1940 г.

   Пляши, Джейк! У тебя самый высокий уровень интеллекта, зафиксированный в Америке и Европе...

   20 марта 1946 г.

   Поздравляю, консул Джейк Томпсон!

   16 июля 1949 г.

   Джейк! У меня нет слов, чтобы выразить чувства от твоей выходке, но все же я постараюсь их найти. Ты пишешь, что случившееся в оставленном нами мире подписало приговор нашему обществу, и на этом основании дал вольную всем своим рабам. Подобной безответственности и легкомыслия я не ждал даже от тебя. Не понимаю, как человек с твоим интеллектом может быть столь нестабилен и эгоистичен. Ты же не станешь требовать полной самостоятельности от своих детей, но почему-то снял с себя ответственность за рабов, чье развитие немногим выше младших неполнолеток. Джейк, опомнись, пока не поздно. Не подрывай устоев нашего общества...

   12 января 1950 г.

   Какого черта, Джейк! Неужели ты думаешь, что сможешь провести через Сенат закон, который бы ограничивал рабство семью годами? Мы не позволим тебе -- мы, лучшие люди этого мира...

   25 мая 1953 г.

   Мне очень жаль, Джейк, но ты сам вынудил нас пойти на это. Мы приняли закон, который не позволяет избирать консулом человека, у которого нет рабов. Прости...

   14 апреля 1956 г.

   Свободный Джейк С. Томпсон. Информируем Вас, что в соответствии с Законом S:1356 "О Сенате Свободных", принятым 160 голосами против 5 при 4 воздержавшихся, вы более не можете занимать место в Сенате Свободных.

   Консул Свободных и председатель Сената Свободных

 Вильям Стейтон.

   P.S. Джейк, это твой последний шанс -- купи хотя бы одного раба...

   2 февраля 1958 г.

   Ты не представляешь, Джейк, как я рад, что ты взялся за ум. Рабы прекрасно учат ответственности и сейчас, когда ты, наконец, перебесился, ты сможешь вернуться в Сенат Свободных...

   15 октября 1969 г.

   Вчера мы вынесли приговор Джейку. Он сам напросился. Не знаю, как ему удавалось столько лет водить нас за нос, но такого изощренного коварства я не ждал, тем более от него. Пятнадцать нарушений Закрытого кодекса Свободных, в том числе недобросовестное приобретение рабов, незаконное освобождение рабов, незаконные контакты с оставленным миром, агитация против общества Свободных, ну и еще по мелочи... На суде Сената он заявил, что мы должны понять... Интересно, что?! Что он чуть не взорвал наше общество изнутри? Это все прекрасно поняли, и приговор был предрешен. Не понимаю, неужели он всерьез думал, что сможет победить?

   Я был великодушен. Я был так великодушен, как не бывал ни с кем другим. В память о нашей дружбе, в память о его заслугах, а еще потому, что мне нравится с ним спорить и просто говорить. Его единственное спасение -- тестирование. В конце концов, если ему хватило ума пройти тесты, то хватит ума и их завалить. А человек с уровнем интеллекта ниже 70 не может быть свободным, и уж тем более не может отвечать за свои проступки по суду. Джейк поступит в собственность Сената, а уж потом, как консул, я избавлю его от аукциона и куплю под свою опеку, и тогда все будет как прежде -- ежевечерние беседы, споры, пиршество ума, но на этот раз под моим строгим руководством, потому что без руководства Джейка вновь понесет без руля и без ветрил.

   Я изложил Джейку все откровенно и доступно, но неблагодарный мерзавец заявил, что предпочитает умереть свободным. Ну что ж, у него есть еще два дня на размышления. Надеюсь, он сделает правильный выбор...

   27 октября 1969 г.

   Десять дней как Джейка нет. Не помню, как это произошло. Читаю отчет, смотрю подписи врача и свидетелей, а в памяти пусто. Врач уверяет, что Джейк, скорее всего, не страдал, смерть произошла мгновенно, ну... почти мгновенно. Я распорядился кремировать труп и развеять прах Джейка над морем -- он очень любил море. Официально Джейк скончался от сердечного приступа -- правда будет непосильна для нашего общества -- да и несправедливо лишать детей Джейка имущества и положения в свете.

   Я пытаюсь вызвать в памяти тот день, но перед глазами упорно стоит улыбка Джейка тридцатилетней давности. Я то и дело спрашиваю себя, успел ли он в последний оставшийся ему миг понять, до какой степени был неправ, или у него не было этого мига, и он так ничего и не понял? Должно быть, он навеки остался беспечным мальчишкой, которому однажды сказочно повезло. Да, Джейку везло всю жизнь и на этот раз особенно. Он сбежал от ответственности, избавился от всех дел, ушел в никуда, взвалив груз власти на мои плечи. Он так и не понял, что это такое... Джейк, Джейк, какой же ты был сволочью и эгоистом!..

   15 июня 1999 г.

   Сегодня мне исполнилось 83 года. Пожалуй, нынешний день рождения станет для меня последним, а раз так, пора собираться в дорогу. Когда я оглядываюсь назад, я удивляюсь, как многого достиг. Возможно, не все получилось так, как я задумывал, возможно, наша молодежь слишком любит развлечения, а не диспуты на манер Академии Платона, зато наше общество процветает, у нас нет нищих, нет голодных, мы не знаем безумия войн, политических убийств, похищений и терроризма. Недавно мы наткнулись на аборигенов -- грубые, неразвитые племена. Мы стали для них богами, и они счастливы отдавать своих сыновей под нашу опеку и покровительство. Это ли не доказательство моей правоты?

   Да, я достиг многого, и сейчас, когда мне пора подводить итог свой жизни, я вновь вспоминаю Джейка и не жалею о том, что сделал тридцать лет назад. Джейк был опасен и его надо было обезвредить, но вспоминая те дни, я терзаюсь из-за другого. Ошибка, стоившая Джейку жизни, была совершена не тридцать, а шестьдесят лет назад, тогда, когда он прошел тест, определивший его судьбу. Сейчас я уверен, что в тот тест закралась ошибка. Тесты несовершенны, мы правильно от них отказались, и Джейк не должны был становиться свободным. Сейчас, с высоты своих прожитых лет, я не могу не спрашивать себя, как семнадцатилетний мальчишка мог обнаружить прокол в пространстве? Наверняка Джейку просто повезло. Везение -- неуправляемый случай, который не зависит от интеллекта и логики. Даже обезьяна, усади ее за клавиатуру, имеет шанс набить Британскую энциклопедию, просто колошматя по клавишам, возможно, и ничтожный шанс, но от этого не менее реальный. Джейк был именно таким: беспечным везунчиком и редкой сволочью. Он ушел легко, без страданий и сомнений, он так и не узнал, что такое одиночество, когда тебе не с кем просто поговорить. Знал бы ты, Джейк, как мне не хватало тебя все эти годы...

   16 июня 1999 г.

   Сенат Свободных с прискорбием сообщает, что сегодня в ночь скончался великий гражданин нашего мира, старейший сенатор Свободных, шестнадцать раз избиравшийся консулом, пожизненный принцепс Сената, человек, открывший нам этот прекрасный мир, и величайший разум Свободных -- Вильям Стейтон

 

Глава 1

Что нужно для полного счастья человеку, у которого и так все есть...

   Роберт Ф. Т. Шеннон проснулся знаменитым в двадцать пять лет.

   Вообще-то первый раз он прославился в шестнадцать, когда пожал руку президенту, точнее, когда президент пожал руку ему. Второй раз слава пришла к Роберту в девятнадцать, когда он забил единственный гол в матче Гарвард-Йель. Третий раз -- в двадцать два года, когда из-за какой-то старлетки съездил по физиономии Чарли Шину. Имя старлетки вскоре забылось, но история запомнилась надолго. И, наконец, в двадцать пять слава стала столь оглушительной, что за Робертом закрепилось прозвище "Молодой гений из Массачусетса".

   Роберт не прогрызал себе дорогу наверх, дабы потом, достигнув успеха, стать еще одним воплощением Американской мечты. Роберт Ф. Т. Шеннон и так родился наверху. Его детство прошло в одном из особняков Бостона, где царили порядок и размеренность, никогда не гремела новомодная музыка, прислуга была незаметна, а паркет сверкал словно зеркало. Ветер перемен, социальные катаклизмы, гнев Небесный и людской закон обходили такие дома стороной или же разбивались об их порог, словно волны о волнорез. "Лоджи говорят только с Кэботами, а Кэботы только с Богом", -- говорили об обитателях этих особняков, и хотя Джон Л. Томпсон, дед Роберта, не носил ни одно из этих громких имен, он был не менее горд и нетерпим. Его состояние, сколоченное усилиями трех поколений достойных предков, давало все возможности проводить свои дни в праздности и покое, но, полагая труд истинной добродетелью англосакса и протестанта и от души презирая бездельников, Джон Томпсон трудился со свирепостью, которой могли бы позавидовать китайские кули.

   Да, мир мог катиться к черту, если вел себя не так, как считал правильным мистер Томпсон. И все же собственные сын, дочь и внук заставили Томпсона с потрясением и неудовольствием обнаружить, что мир за порогом его дома безвозвратно изменился.

   Когда его дочь, его ангел, единственное утешение его седин явилась домой в совершенно невообразимом наряде, с огромными пластмассовыми серьгами в ушах, с распущенными по плечам волосами, с дурацкой индейской повязкой на голове и бабочкой, нарисованной на щеке, Джону Томпсону показалось, будто мир пошатнулся. Добропорядочные девушки должны были старательно укладывать волосы, носить платья в горошек, туфли на каблуках и жемчуг на шее. Джон смотрел на дочь и не мог понять, что все это значит. Следующим ударом, постигшим потрясенного отца, стало заявление Абигайль, что отныне ее зовут Цветок Лотоса. Сумасшедшая музыка, акции протеста, пиво, марихуана, ЛСД и сексуальная революция штормом ворвались в жизнь Абигайль, смяли все внушенные ей правила и уволокли в неизвестном направлении.

   "Эл-Би-Джей, Эл-Би-Джей!", -- вместе с другими юнцами кричала она, когда президент Джонсон явился в Бостон, -- "Сколько ты убил сегодня детей?!". Тогда мистеру Томпсону первый раз пришлось вызволять дочь из полиции. В разорванном платье, с синяком под глазом Абигайль казалась маленькой фурией, и Джон Томпсон не знал, что с этим делать. Даже то обстоятельство, что в полицейском участке ему пришлось встретиться со многими другими отцами лучших семей Бостона, ничуть не утешило гордого WASP. "Брамины" не сдаются", -- всегда полагал он, но сейчас ему казалось, что великий американский корабль стремительно идет ко дну.

   А потом был Чикаго.

   Четыре дня Джон Томпсон разыскивал дочь по всем полицейским участкам города и, наконец, нашел ее -- окровавленную, с выбитыми передними зубами и сломанным ребром. "Эти демократы", -- рычал разгневанный "брамин" и в ноябре с чувством выполненного долга отдал свой голос Никсону, а затем с нескрываемым удовольствием приветствовал его победу.

   Республиканцы торжествовали, Абигайль горько оплакивала возвращение к власти "тупых ублюдков", а Джону Томпсону казалось, что в их доме и стране наконец-то воцарятся мир и покой. И правда, сначала дочь целый месяц провела в частном госпитале, затем еще на месяц отдалась депрессии в собственной роскошной спальне, заново обставленной по такому случаю любящим отцом, три месяца исправно посещала стоматолога, два месяца психоаналитика и, наконец, провела сто двадцать дней в обсуждении несовершенств мира на борту роскошного круизного лайнера. Полицейский, столь неосмотрительно введший мистера Томпсона в непредвиденные расходы, был скоропостижно отправлен на пенсию, так как принятие на себя родительских обязанностей, по мнению бостонца, не входило в компетенцию американской полиции.

   Зато по истечению 1969 года Абигайль выскочила замуж.

   К возмущению мистера Томпсона, его зять -- Джо Шеннон -- был не только ирландцем и католиком, но также пьяницей, разгильдяем и бунтовщиком. Под словом "пьяница" Томпсон подразумевал, что его зять пьет пиво прямо из банки. Слово "разгильдяй" означало, что Джо демократ. А "бунтовщик" -- что он, обитатель рабочего квартала Бостона, обнаглел до такой степени, что посмел жениться на его дочери. Попытка признать брак Абигайль недействительным привела к тому, что дочь начала визжать, топать ногами и вопить, будто покончит с собой, если отец попытается разлучить ее с мужем -- одновременно утопится, отравится и выкинется с третьего этажа их особняка. Психоаналитик, по такому случаю вытащенный из постели в два часа ночи, раздраженно буркнул, что взбалмошная девчонка вполне способна осуществить любой из этих замыслов.

   Терпение Томпсона лопнуло, он купил молодым роскошную квартиру в Бостоне и велел убираться прочь. Абигайль убралась с гордостью истинной WASP и упрямством классической ирландской женушки. Оказавшись предоставленными самим себе, молодые Шенноны принялись устраивать в квартире буйные вечеринки, приглашали на них индейцев, спортсменов и голливудских звезд. Через полгода столь насыщенной жизни, двух столкновений с полицией и одного визита в суд Абигайль увлеклась изготовлением бижутерии. Сначала в ход шло стекло и дешевый бисер, а свои изделия миссис Шеннон раздаривала друзьям, затем украшения усложнились, стекло заменили полудрагоценные камни, а творения Абигайль стали неплохо продаваться. Еще через два года упорных трудов миссис Джо Шеннон открыла свои салоны в Бостоне, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, а ее украшения стали считаться шиком среди молодых голливудских звезд. Достигнув неожиданного для отца успеха, Абигайль могла бы сколотить состояние, но какой-то бес, сидящий в некогда тихой и послушной девочке, не давал ей покоя, вечно толкал на безумные поступки, заставлял пить, курить, закатывать роскошные вечеринки и в один вечер проматывать средства, на которые можно было бы безбедно жить целый год. После таких вечеринок Джо все чаще просыпался в объятиях ослепительных длинноногих красоток, а Абигайль -- в постели молодых мускулистых красавцев. Шенноны ругались, дрались, расходились и сходились вновь. Во время ссор с мужем Абигайль кричала так, словно родилась не в почтенной семье "браминов", а в огромном семействе итальянских переселенцев. В непрерывном "веселье" прошло еще десять лет, и Джон Томпсон с ужасом понял, что при таком образе жизни дочери может и не дождаться наследников. В очередной раз вызволив дочь из полиции и объятий наркотического дурмана, мистер Томсон привез Абигайль в свой особняк и сурово заявил, что если в течение года она не осчастливит его внуком или внучкой, то на наследство может не рассчитывать.

   Угроза отца подействовала на Абигайль сильнее, чем все увещевания и периодические визиты к психоаналитикам. Какие бы доходы со своих салонов не получала Абигайль, деньги ей были нужны всегда, так что миссис Джо Шеннон постаралась взяться за ум, забыть о виски, наркотиках и драках с мужем, о гоночных машинах, Голливуде и прочих безумствах, которыми еще недавно была заполнена ее жизнь. В результате через год разумного и размеренного существования Абигайль смогла вручить отцу маленький вопящий сверток, а потом от души "оттянуться", празднуя вновь обретенную свободу.

   Последним актом участия Абигайль в судьбе сына стал выбор ему имени, но на крещение отпрыска она уже не попала. Очередной запой закончился для нее приводом в полицию, а судебное разбирательство оправило миссис Шеннон на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу. Джон Томпсон со вздохом сожаления понял, что его дочь совершенно не приспособлена к нормальной жизни. Принудительное лечение подошло к концу, однако особого эффекта на Абигайль не оказало. Наведя необходимые справки и проконсультировавшись с врачами и юристами, старый Томпсон отправил дочь в закрытый частный санаторий, как на языке "браминов" называли дорогие психиатрические лечебницы. Оставалось решить проблему Джо Шеннона, так как наглый ирландец быстро сообразил, что, шантажируя старика внуком, сможет держать "зажравшегося толстосума" за горло. К счастью, наглости у Джо имелось много больше, чем ума, а связи старого Томпсона были таковы, что не вчерашнему рабочему было с ним тягаться. Джон Л. Томпсон был признан единственным опекуном дочери и внука, а потом ему и вовсе повезло, когда Джо так и не проснулся после очередной дозы какой-то дряни.

   Таким образом, в столетнем особняке вновь появился младенец, а старый Томпсон поклялся сделать все, чтобы его внук вырос достойным и ответственным гражданином. По мнению старика для младенца Роберт был слишком маленьким, бледненьким, худеньким и громогласным. Последнее было не слишком приятно, зато давало надежду, что здоровье наследника Томпсонов не подведет. Спартанские условия, закаливания, правильное питание, лыжи, коньки, велосипед, турник и вольная борьба должны были укрепить здоровье внука, воспитать в нем трезвый взгляд на жизнь, деловую хватку, несокрушимую веру и трудолюбие.

   Джон Томпсон воспитывал внука железной рукой, свято верил в необходимость телесных наказаний, спасительную силу спорта, частных закрытых школ и финансовых ограничений, но избавить Роберта от несвойственной "браминам" мечтательности старику не удавалось. "Да, сэр! Нет, сэр!", -- бодро отвечал Роберт на вопросы деда и при этом прятал за спиной очередной живописный "шедевр". Карандаши, краски, многочисленные рисунки больше всего раздражали старого Томпсона, стали символом непокорства, разгильдяйства и упадка. Больше всего на свете старик боялся, что краски погубят его мальчика, как глупые побрякушки погубили дочь. И не только дочь!..

   Роберт Шеннон никогда не задумывался, кто был его отцом. Немало наслышавшись об образе жизни Абигайль и раз в два месяца навещая ее вместе с дедом в психиатрической лечебнице, Роберт догадывался, что его отцом мог быть любой -- от первого встречного посыльного до покойного мужа матери. Зато вечной загадкой и тайным объектом восхищения стал для Роберта его покойный дядя Джейк.

   "Ты с ним одно лицо!" -- сурово твердил старый Томпсон, в очередной раз ловя внука за рисованием и хватаясь за ремень, -- "Ты хочешь погубить себя, точно так же как погубил себя он?!" Рассказ о покойном дядюшке Роберт выучил назубок, и мог не хуже деда рассказать, как девятнадцатилетний Джейк Томпсон стал жертвой какого-то эксперимента и сгорел в гаражном пристрое. Вообще-то тело тогда так и не нашли, но никто не сомневался в страшной смерти юноши, и только Роберт не мог примириться с подобным концом. Ради бегства из этого дома, размышлял временами мальчик, можно было не только устроить пожар в гараже, но даже изобрести атомную бомбу. Роберту приятно было думать, что Джейк бежал и сейчас живет где-нибудь в Южной Америке или Африке, охотится там на львов... Нет-нет, конечно, не на львов -- на крокодилов! Пишет картины или сочиняет стихи. На лице Роберта с такие минуты появлялось мечтательное выражение, дедушка хмурился и ворчал, что внук одно лицо с его сыном.

   И все-таки несмотря ни на что Роберт любил деда и восхищался им. Старый Томпсон был строг, но справедлив. А еще он был на удивление крепок. Видя, как дед раз за разом переплывает бассейн вдоль и поперек, как в октябре он спокойно купается в океане, а зимой легко становится на коньки, Роберт признавал себя никчемным задохликом. Воспитательные мероприятия в отношения внука старый Томпсон осуществлял с той же методичностью и энергией, как и все остальное, а выбранные им методы приводили к тому, что неделю после внушения мальчик мог спать только на животе, лишь изредка поворачиваясь на бок.

   В подобной идиллии промелькнуло тринадцать лет, а потом произошло событие, круто изменившее жизнь Роберта.

   Идея посоревноваться с Дюрером пришла в голову Роберта при изучении альбома великого немца. Вообще-то, залезать на некоторые книжные полки Роберту разрешалось лишь под строгим контролем деда, но к тринадцати годам мальчик научился отвлекать внимание опекуна. Автопортреты Дюрера и, в особенности, его портрет в обнаженном виде возбудили воображение Роберта, пробудили творческий зуд и свойственный американцам дух состязательности. Вооружившись зеркалом, бумагой и карандашом, Роберт, недолго думая, разделся и принялся творить. И как раз в этот момент в комнату мальчика вошел дед.

   В первый миг при виде столь вопиющей распущенности внука старый Томпсон побагровел и не мог вымолвить ни слова, однако уже в следующие мгновения недремлющее желание спасти ребенка из лап порока заставило старика ухватить Роберта за ухо и обрушить на внука все известные Томпсону приемы воспитания. Наконец, засадив всхлипывающего мальчишку под замок, Джон Томпсон удалился в свой кабинет, решив поразмыслить, что делать дальше.

   Сын... дочь... внук... Потрясенный Томпсон вынужден был признать, что в печальной участи детей и сомнительном будущем внука была доля и его вины. Ну, какая муха укусила его без малого восемьдесят лет назад, когда он женился на взбалмошной уроженке Нового Орлеана? Чувство вины, а также горячее желание спасти душу и тело внука, заставили Джона Томпсона признать, что в одиночку он не справится с воспитанием наследника, и, значит, стоило прибегнуть к более сильным средствам, а именно -- отправить Роберта в закрытую военную школу.

   Пара звонков, несколько запросов сделали свое дело, и уже через час в распоряжении Джона Томпсона оказался длиннющий список военных школ, а также самое подробное описание предоставляемых ими образовательных услуг. К потрясению старика, всеобщее разгильдяйство и развращенность добрались даже сюда, в святая святых американского общества. Томпсону очень понравился девиз одной из школ "Выгляди как солдат, веди себя как джентльмен, учись как студент", но узнав, что в "загон мужества" принимают девочек, а в самой школе успешно действует центр исполнительных искусств, старик с отвращением вычеркнул название школы из списка и принялся читать дальше. Следующей школой, привлекшей внимание Томпсона, стала авиационная школа в штате Флорида. Некогда не последний человек в авиационных разработках дед Роберта был очарован возможностью научить внука водить самолет, однако изучив, как следует, программу школы и ее устав, возмущенный Томпсон обнаружил, что туда принимают не только девочек, но даже иностранцев! Старик понял, что поиск будет непрост и ему необходимо запастись терпением. Наконец, после многих часов работы, дополнительных запросов и консультаций Джон Томпсон смог обнаружить школу, в которой сохранялись старые добрые традиции военного образования США.

   Новый учебный год Роберт Ф. Томпсон (именно это имя дед Роберта пожелал внести в школьные списки) встретил в военной форме. С первого же дня жизни в новой школе мальчик понял, что его прежние интернаты были веселыми скаутскими лагерями, где направо и налево раздавали конфеты, печенье, наградные значки и нашивки. В военной школе, куда угодил Роберт, также давали значки, но для того, чтобы их заработать, следовало немало потрудиться. Еще большие усилия следовало приложить, чтобы отучить курсантов гадить ему в бутсы, цеплять на спину картинки с неприличными рисунками и делать в его сторону неприличные жесты. Роберту пришлось вспомнить парочку приемов вольной борьбы, которым он выучился в спортивной секции, куда по настоянию деда ходил целых полгода, спать по пять часов в сутки и вечно быть настороже. Академические занятия не представляли для Роберта особой трудности, но спорт и соученики отнимал все силы.

   Конечно, если бы мальчик чистосердечно написал деду, какие тяготы ему приходится переносить в этом "загоне мужества", при всей своей несгибаемости старый джентльмен поспешил бы забрать внука из столь неподходящего для него места. Возможно, он даже отправил бы Роберта во флоридскую авиационную школу, поближе к мысу Канаверал, морю и самолетам, однако курсант Томпсон также был горд и самолюбив. Высокомерие WASP, гордость креолов и упрямство ирландцев (пусть даже гипотетическое) сделали свое дело, и мальчик просто не мог признать, что не справляется с положением дел. Стиснув зубы, Роберт до изнеможения подтягивался на турнике, отжимался от пола, преодолевал полосу препятствий, выходил на футбольное поле... Вольную борьбу он ненавидел почти так же сильно, как и футбол, но не пропускал тренировок, даже если к концу занятий ему хотелось лечь прямо на пол. Роберт с остервенением трудился, с нетерпением ожидал окончание учебного года, но когда он, наконец, наступил, дед не стал забирать мальчика домой, сообщив, что каникулы Роберт также проведет в школе.

   Вместе с другими двадцатью курсантами, оставленными в школе на все лето, Роберт был отправлен в военный лагерь на Среднем Западе. Лагерь встретил их пылью, жарой, ровными рядами военных палаток и курсантами из других школ, которых родители также не пожелали забрать домой. Столкнувшись с агрессивными чужаками, подростки неожиданно для себя сплотились против общего врага, так что вскоре Роберт приобрел двадцать друзей, еще больше врагов, узнал все о бейсбольных битах разных производителей, а также полезных свойствах презервативов. Новый учебный год Роберт встретил окрепшим, с репутацией прекрасного товарища и совершеннейшего отморозка, так как, несмотря на строгий надзор наставников, выучился курить.

   К концу второго года обучения в военной школе Роберт выглядел крепким высоким юношей, был любимцем наставников и образцом для соучеников. Удар в челюсть, прежде отправлявший его в нокаут, теперь мог заставить лишь слегка пошатнуться. Удар в печень, прежде укладывавший на больничную койку, ныне не достигал цели, а тот бедолага, что недостаточно четко фиксировал удар, расплачивался за это вывихнутыми пальцами. Впрочем, бокс Роберт не жаловал, предпочитая ему более аристократические виды борьбы. Отличник, чемпион школы по теннису и стендовой стрельбе, третий призер по вольной борьбе и четвертый по фехтованию -- Роберт просто просился на рекламную листовку Пентагона. Обрадованный успехами внука, Джон Томпсон пришел к выводу, что военная школа уже сыграла свою роль, дисциплинарные меры воздействия более не нужны и теперь надо позаботиться лишь о том, чтобы наследник получил самое лучшее и престижное образование.

   Вернувшись в родной дом почти через два года отсутствия, Роберт с удивлением обнаружил, что особняк стал меньше, потолки ниже, а прислуга постарела. В ожидании деда юноша рассматривал гостиную, словно впервые ее видел, но когда Джон Томпсон неспешно вошел в комнату, Роберт по привычке вскочил, вытянулся по стойке "смирно" и отрапортовал: "Курсант Томпсон явился по вашему приказанию, сэр!". "Вольно, курсант", -- скомандовал дед и довольно оглядел внука. Некогда мечтательный и хрупкий мальчик превратился в настоящего мужчину, был крепок и дисциплинирован, трезво смотрел на мир и обещал стать достойным отпрыском семейства Томпсонов.

   Видя, как упруго и уверенно двигается Роберт, его дед гордо улыбался. Наблюдая, с какой точностью и красотой ласточкой влетает в воду бассейна, не мог не похвалить себя за разумный и своевременный выбор. Даже украдкой выкуренная Робертом сигарета не вызывала нареканий старика, скорее возбуждала чувство гордости и умиления. Проведя вместе с дедом чудесное лето, осенью 1999 года Роберт Шеннон отправился в Академию Милтона.

   По примеру деда в школе Роберт вступил в общество Молодых Республиканцев, поселился в особняке Волкотт -- единственном жилом доме Академии, где действовал строжайший дресс-код, -- и усердно занимался спортом. За минувшее лето у него ничуть не прибавилось любви к вольной борьбе и футболу, но юноша помнил утверждения деда, что человек, жаждущий добиться чего-то в жизни, должен преодолевать себя. По мнению Роберта, футбол и вольная борьба вполне удовлетворяли этим требованиям, а на случай, если их было недостаточно, юноша счел необходимым войти в школьную команду по хоккею.

   В сравнении с военной школой Академия Мильтона поражала Роберта неправдоподобной свободой и легкостью общения -- круглые столы, за которыми проходили уроки, уроки, более всего напоминавшие дискуссии, ученики из разных штатов и даже стран -- так что, заслышав жалобы сына какого-то русского олигарха на здешнюю почти тюремную дисциплину, юноша лишь презрительно кривил губы. По мнению Роберта, трехминутное опоздание на урок вполне заслуживало взыскания, а утверждения парня, что его отец платит за обучение столько, что вполне можно было бы скупить школу на корню, свидетельствовали лишь о непроходимой тупости приезжего.

   -- Твой отец платит не за то, чтобы тебе сопельки подтирали, а чтобы сделать из тебя человека, -- с нескрываемым сарказмом заявил Роберт после очередного приступа возмущения у русского. -- Хотя... сомневаюсь, что за такой короткий срок обезьяна может эволюционировать в человека.

   Попытка обиженного парня двинуть Роберта по физиономии закончилась предсказуемо. Для Роберта. С интересом взглянув на нокаутированного противника, Роберт пожал плечами и отправился на урок. Через две недели после инцидента Роберт получил пространное письмо олигарха, в котором русский миллиардер благодарил юношу за сделанное его сыну внушение и приглашал провести пару каникулярных недель на его вилле в Майами.

   В общем, учеба в Академии не представляла для Роберта особого труда. Исключение составляли занятия по искусству. Краски и холст притягивали юношу как магнит, но помня об осторожности, Роберт всячески демонстрировал пренебрежение к "дурацкой мазне", при групповых разборах работ в студии был язвителен и безжалостен (и не без причины), соглашаясь уделять свое драгоценное время лишь графике, как занятию имеющую определенную практическую ценность. Однобокий подход Роберта к изобразительному искусству приводил преподавателей в отчаяние. Талант юноши был несомненен, в школе, где английский язык преподавали писатели, музыку -- музыканты и композиторы, а изобразительное искусство -- художники и скульпторы, скрыть способности учеников было невозможно, но со столь дикими предрассудками преподаватели не сталкивались как минимум полсотни лет и потому не слишком представляли, что делать. Роберт рисовал портреты преподавателей и учеников, здания и интерьеры школы, создавая, как он уверял, рекламный образ Академии, но во сне видел яркие краски, трепещущие тени, кисти и холсты... Девиз Академии "Дерзай быть правдивым" явно не нашел отклика в его душе.

   В конце первого года обучения среди десяти других лучших учеников Милтона Роберт Ф.Т. Шеннон отправился в Белый дом, чтобы пожать руку президенту-демократу. Самые знаменитые преподаватели Академии, оба сенатора от штата Массачусетс и толпа репортеров также присутствовали на встрече. Овальный кабинет Белого дома беспрестанно оглашался щелчками затворов фотоаппаратов и озарялся вспышками.

   -- Надеюсь, молодой человек, вы примите участие в молодежной рекламной кампании в пользу демократов этой осенью? -- задал дежурный вопрос президент, пожимая руку Роберту.

   -- Никак нет, сэр, -- четко ответил юноша, -- я республиканец.

   По лицу старшего сенатора от штата Массачусетс скользнула улыбка.

   -- А если программа демократов будет лучше, чем у республиканцев? -- продолжал допытываться президент, слегка задетый ответом мальчишки.

   -- Это невозможно, сэр, -- так же четко отвечал Роберт, -- программа республиканцев всегда подготовлена лучше.

   -- Помнится, недавно я встречался с курсантами военных школ... -- начал хозяин Белого дома.

   -- Вы правы, сэр, -- подхватил Роберт, -- я проучился в военной школе два года.

   -- И каковы ваши планы, молодой человек? -- спросил заинтригованный президент.

   -- Гарвард, сэр, -- по-прежнему не смущаясь, отвечал Роберт.

   -- Ну что ж, когда вы займете место в Палате Представителей от республиканской партии, с вами будет интересно дискутировать, -- подвел итог президент.

   -- Непременно, сэр, -- с потрясающей уверенностью согласился Роберт.

   -- Ваше имя, молодой человек! -- выкрикнул один из репортеров, подскакивая к президенту и школьнику.

   -- Роберт Шеннон, -- заявил юноша с таким видом, словно хотел сказать, что его имя еще станет знаменитым.

   Щелканье затворов фотоаппаратов стало напоминать сплошное стрекотанье гигантского кузнечика, яркие вспышки следовали одна за другой. Банальная встреча президента со школьниками должна была стать новостью. Нет, не так -- не просто новостью, а Новостью Номер Один! В свои редакции репортеры готовы были мчаться впереди собственных автомобилей, однако самое интересное в Овальном кабинете, как всегда, произошло после ухода школьников и прессы.

   Президент США и старший сенатор от штата Массачусетс удобно расположились в креслах и президент, наконец, произнес:

   -- Боюсь, Тед, через девять лет, когда этот мальчик достигнет минимального предусмотренного Конституцией возраста, демократы вашего штата столкнутся с большой проблемой.

   Старший сенатор пожал плечами:

   --А вы поверили в его слова? -- скептически поинтересовался он. -- Бросьте, Билл, политика последнее, что его интересует. Хотя представляю, с какими заголовками выйдут завтрашние газеты: "Президент Кеннеди пожимает руку школьнику Клинтону. Президент Клинтон пожимает руку школьнику Шеннону. Преемственность кресла и идей". И две фотографии -- та, старая, и нынешняя. Да, он им понравится, это бесспорно... Бедняга...

   -- Почему "бедняга"?

   -- Потому что ему это не нужно, -- отрезал старый сенатор.

   -- Вы его знаете? -- против воли президента все больше одолевало любопытство.

   -- Это моя работа -- знать избирателей, даже если они никогда не будут за меня голосовать, -- усмехнулся законодатель. -- Особенно, если они обещают стать выдающимися гражданами штата. Так вот, Роберт Шеннон воспитывается дедом, который, между прочим, является одним из старейших жителей Массачусетса. Шеннон круглый отличник, прекрасный спортсмен, входит в дискуссионную команду Милтона. Все это выглядит очень хорошо, Билл, если бы не одно обстоятельство -- этот мальчик всегда говорит именно то, что от него ждут, а что он думает на самом деле -- неизвестно. Да-да, -- совершенно правильно прочел сомнение в глазах президента сенатор, -- после стольких десятилетий в политике подобные вещи ощущаешь кожей. Впрочем, кроме ощущений у меня есть кое-что еще. Я знаю, почему Шеннон попал в военную школу.

   -- Ну и?..

   -- Дед отправил его туда, чтобы избавить от вредного пристрастия к занятиям живописью.

   Несколько минут президент остолбенело смотрел на собеседника, потом кивнул:

   -- Ну да, конечно... Как я мог забыть, что вы питаете слабость к художникам!

   -- Естественно, -- не стал отрицать сенатор, но в его тоне проскользнул холодок.

   -- Не понимаю... -- после краткой паузы продолжил хозяин Белого дома. -- Вам живопись не мешает заниматься политикой, почему же вы думаете, что он...

   -- Да потому, -- подался вперед сенатор, -- что я увлекся живописью только в тридцать два года -- на больничной койке, а он с этим родился. Согласитесь, это не одно и то же. Нет, мальчик все продумал, кроме одного -- потому что если он и дальше будет отнекиваться от своего призвания, то через девять лет республиканцы просто выкрутят ему руки, заставляя баллотироваться в Конгресс. Ради него надеюсь, что он найдет альтернативу этому шагу.

   -- Но, может быть, ему и правда суждено стать президентом.

   -- Не в этом мире, -- покачал головой сенатор.

   Опыт четырех десятилетий общения с прессой не обманул ветерана Сената, и утренние газеты на целую неделю сделали Роберта знаменитостью. Старый Джон Томпсон сиял, гордясь внуком, и повесил газету с фотографией Роберта над своим столом, а потом встретил его с такой помпой, словно юноша положил на лопатки всех демократов за раз. Успокоенный радостью деда, Роберт слегка расслабился, и вот тут его поджидал сюрприз.

   -- Ты не хочешь порисовать, мой мальчик? -- вопросил дед внука, когда Роберт закончил свое повествование о встрече с президентом.

   -- Сэр? -- вопросительно переспросил юноша, настороженно глядя на деда.

   -- У тебя способности, мой мальчик, и было бы грехом ими не пользоваться, -- заметил старик. -- Вот, к примеру, этот рисунок, -- на стол перед Робертом лег набросок родного особняка. -- По-моему, прекрасно! Или вот здесь... -- второй рисунок... и третий. -- У тебя есть чувство формы.

   "Шах и мат", -- сокрушенно думал Роберт, разглядывая собственные творения. В военной школе он не попадался.

   -- Я говорил с нужными людьми, -- сообщил дед, -- и показывал им твои работы. Все единодушно признали, что ты талантлив. Конечно, я бы предпочел, чтобы ты пошел по моим стопам, но, возможно, ты достигнешь славы в другой области. Архитектура, Роберт, вот твое призвание. Именно в архитектуре ты сможешь найти применение своим талантам, а все эти безумные цвета -- просто чепуха! Я обсудил со специалистами твое дальнейшее образование и вот что они посоветовали... -- Джон Томпсон вытащил из папки какой-то листок и протянул внуку. -- Посмотри. Думаю, ты сможешь начать занятия уже со следующего ученого года.

   Роберт изучил тщательно составленный план и подумал, что идея деда начинает ему нравиться. Наконец, он мог перестать врать. И все же краски оставались для него недосягаемой мечтой... но хоть что-то... пока...

   В начале следующего учебного года в Академии Роберт Шеннон записался на курс архитектуры, который вел архитектор и фотограф Брайан Чени. К удивлению юноши, занятия захватили его целиком, игра с формами завораживала, а современные технологии предоставляли для этого все новые и новые возможности. К обучению в высшей школе дизайна Гарвардского университета Роберт подошел уже вполне подготовленным и сведущим человеком. Проектирование, дизайн, инженерное дело, строительные технологии -- Роберт не замечал проносящихся в учебе лет. К потрясению молодого человека получение им диплома стало последней радостью Джона Томпсона. Через неделю после выпуска Роберта старик слег, словно лишь желание дать внуку образование держало его на земле, а теперь, когда задача была выполнена, сил на жизнь не осталось.

   -- Поклянись, мой мальчик... быть верным... стране... звездам и полосам... и орлу... -- через силу шептал старый Томпсон. -- Отдать жизнь... стране... если понадобится...

   Роберт готов был поклясться в чем угодно, лишь бы только дед не уходил.

   -- Клянись... мой мальчик...

   -- Клянусь, -- прошептал Роберт.

   Все было кончено. Он остался один.

   По истечении недели после похорон Джона Томпсона молодой Шеннон узнал, до чего был богат. Благодаря предусмотрительности деда Роберт мог не работать никогда и даже не заботиться о состоянии своих финансов. "Дед был гением", -- твердил молодой человек, а затем погрузился в пучину наслаждений, как будто желал утопить в них все мысли и чувства. Через четыре месяца развлечений Роберт проснулся в постели с какой-то старлеткой, чье имя накануне поленился узнать, критически посмотрел на спящую красотку и спросил себя, а на кой черт ему все это нужно. И дело было даже не в деде -- хотя при мысли о том, что сказал бы ему Джон Томпсон, Роберту делалось неуютно -- дело заключалось в том, что Роберту стало скучно. Пора было браться за ум, и молодой человек постарался пройти еще один курс архитектуры, на этот раз в Йельском университете, стал брать частные уроки живописи, а потом принял участие в архитектурном конкурсе и к своему удивлению победил.

   Известие, что в архитектурном конкурсе победил какой-то новичок, произвело на общественность впечатление, сравнимое со взрывом бомбы. Возможно, слава Роберта не была бы столь оглушительной и распространялась бы лишь на круг коллег молодого человека, если бы прежде его имя не мелькало в разделе светской хроники. Открытие, что молодой плейбой оказался талантливым архитектором, враз сделало Роберта популярным и очень модным. Заказы сыпались со всех сторон, так что начинающий архитектор мог выбирать, быть требовательным и гордым. А потом был телефонный звонок, приглашение и чудесный день, из тех, что запоминаются на всю жизнь. Два художника -- старый и молодой, политик и архитектор, демократ и республиканец -- с наслаждением обсуждали вопросы цвета и формы, соглашались и спорили друг с другом...

   -- Как вы себя чувствуете? -- с беспокойством спросил Роберт, заметив, как тяжело сенатор опирается на трость.

   -- Прекрасно, -- беззаботно ответил старый политик. -- Все когда-нибудь подходит к концу, но не это главное. Главное, что после нас остается. Я рад, Роберт, что вы все же нашли свой путь. В самые худшие моменты жизни живопись давала мне возможность держаться и идти вперед. Для вас же живопись может оказаться гораздо большим. Поймать солнечный луч... мимолетную улыбку -- разве это не здорово?

   А еще через полтора месяца сенатор ушел вслед за дедом, и Роберт сидел на полу и лихорадочно по памяти рисовал. А еще он засел за проект, который никому не собирался показывать, но который не давал ему покоя, требовал всех сил и чувств. Мемориал сенатора в Бостоне -- дань уважения и благодарности, понимания и утраты. Роберт смотрел на завершенный проект и думал, что на сегодняшний день это его лучшая работа.

   Жизнь продолжалась, заказы не переводились и вскоре молодой человек стоял во главе небольшой проектной фирмы "Стар-Арт". У него был особняк в Бостоне, квартиры в Нью-Йорке и Лос-Анджелесе, вилла в Палм-Бич, ранчо в Техасе, а также яхта и самолет. А потом в его жизни появилась Пат.

   Патриции Ричмонд было двадцать четыре года, она была великолепным секретарем, красавицей и его любовницей. Единственным недостатком Пат была ее привычка постоянно опаздывать на работу. Полчаса, сорок минут, час -- Роберт поражался изобретательности подруги, которая каждый раз ухитрялась найти уважительную причину для своего опоздания. Временами молодого человека так и подмывало оштрафовать Патрицию, но у него не поднималась рука. А еще Пат любила и понимала его живопись, полностью разделяла его вкусы, с ней было комфортно и легко.

   Однако предложение жениться поступило к Роберту не от Пат, и не от одной из его пылких поклонниц, а от главы рекламного отдела его фирмы.

   -- Послушай, Боб, -- заявил опытный рекламщик, по деловому усевшись перед столом босса. -- Тебе не кажется, что пора определиться с гендерной принадлежностью?

   -- А что, с этим есть какие-то проблемы? -- удивился Роберт.

   -- В нашей стране с этим давно нет никаких проблем, однако если ты не хочешь оказаться в положении Джексона -- Майкла Джексона, я имею в виду -- надо четко сказать всем американцам, кто ты есть.

   -- Что за чушь ты несешь, Джек? -- вспылил Роберт, как то не замечавший за собой никакой двойственности в данном вопросе. -- Если это шутка, то неудачная.

   -- Если тебе не нравится, как я разговариваю, можешь меня уволить, Боб, но все же давай называть вещи своими именами, -- непреклонно возразил рекламщик. -- С одной стороны ты очень богатый и известный человек, и, следовательно, являешься лакомым кусочком для любого. С другой, ты не только архитектор, но еще и художник -- это уже ни для кого не секрет, -- а художники люди сомнительные. Все знают, что ты пишешь даже обнаженную натуру...

   -- И что? -- резко спросил Роберт. -- Всю свою историю человечество писало и ваяло обнаженную натуру, что с того?

   -- Ничего не могу сказать за все человечество, но мы-то живем в США и ты, Боб, должен понимать это лучше других. Бостон, конечно, Афины Америки, но одновременно и пуританский штат. А тебе нужно полное доверие клиентов. Их жены и матери не должны в тебе сомневаться.

   Роберт вспомнил заданную ему дедом порку за попытку написать автопортрет в обнаженном виде и последовавшие за этим два года, проведенные в военной школе.

   -- И что ты предлагаешь? -- хмуро поинтересовался он.

   Джек удовлетворенно кивнул:

   -- Прежде всего, ты должен жениться, и эта женитьба должна стать светским событием номер один в Штатах. Не надо хмуриться, я не предлагаю тебе связывать себя узами брака до конца твоих дней. Ты вполне сможешь жениться, развестить, а потом жениться еще пять-шесть раз. Это нормально. Главное -- семейный статус. Затем тебе надо будет усыновить трех или четырех сирот откуда-нибудь из Африки или Азии...

   -- А в Америке сироты уже перевелись? -- с сарказмом уточнил Роберт.

   -- Э-э... полагаю, наше общество и так достаточно о них заботится, -- отмахнулся рекламщик. -- К тому же, американские сироты привлекут меньше внимания прессы. Впрочем, если ты не любишь цветные мордашки -- это я могу понять, всякой толерантности есть предел -- ты всегда сможешь усыновить деток из какой-нибудь России или... как ее там? -- Белоруссии... Пойми, без жены ты не сможешь без риска писать обнаженку, а без детей рискуешь нарваться на судебный иск даже за случайный взгляд в сторону чужого ребенка -- с твоей-то репутацией художника, который рисует раздетых людей. Между прочим, газеты уже второй месяц подыскивают тебе жену -- это серьезный намек и к нему стоит прислушаться, а то потом можно вовек не отмыться. Ты же не хочешь, как Пэрис Хилтон делиться в каком-нибудь телевизионном шоу своими впечатлениями о личном досмотре при задержании? Говорят, это незабываемое впечатление -- зрителям будет интересно. Хотя знаешь, люди, конечно, прибегают к разным способом саморекламы, но эта не та пиар-кампания, которая может встретить одобрение с моей стороны.

   Роберт задумался.

   -- Ну, хорошо, -- наконец-то сказал он. -- Я согласен жениться, я согласен усыновить двух-трех детей, но раньше мне казалось, что мы все же живем в свободой стране.

   -- О да, Америка -- свободная страна и, как всякая свободная страна защищает слабых и беззащитных. Больше всего мы защищаем женщин и детей, защищаем до такой степени, что женщины перестают чувствовать себя женщинами, а учителя боятся утешить плачущего ребенка, опасаясь обвинений в сексуальных домогательствах. Ладно, Боб, раз в главном ты со мной согласен, перейдем к подробностям. Вот посмотри, я набросал список возможных претенденток на должность твоей жены. Голливудские звезды, парочка певиц -- все очень мило, никаких тяжелых наркотиков...

   -- Что?! -- чуть не взвился Роберт. -- Они еще и наркоманки?!

   -- Ничего серьезнее травки, ну, или на худой конец какая-нибудь клубная хрень, -- успокоил Джек. -- Но если они не в твоем вкусе, вот другой список -- девушки из хороших семей, идеальное объединение фондов и состояний.

   Роберт бросил беглый взгляд на оба списка, а потом выкинул их в мусорную корзину.

   -- Джек, ты очень хороший рекламщик и без тебя я был бы как без рук, и все же.... Нет, я не отказываюсь жениться, но как-нибудь сам выберу ту, с кем пойду к алтарю. Я не элитный кобель, которому подбирают наиболее подходящую пару для случки. Говори, что хочешь, но я женюсь на Пат...

   -- Какой еще Пат? -- остолбенел Джек.

   -- На Патриции Ричмонд -- моей помощнице. Между прочим, ты видишь ее почти каждый день.

   -- Свежо... и ново, -- проговорил глава отдела рекламы. -- Надо только как следует поработать с твоей Патрицией и подготовить ее к роли твоей жены.

   -- Какой такой роли?!

   -- Боб, ты не можешь быть символом Американской мечты, -- терпеливо начал объяснять Джек, -- у тебя и так все есть. Значит, этим символом должна стать твоя жена. Это произведет прекрасно впечатление на твоих клиентов. Надо только слегка поработать над биографией Пат. К примеру -- девушка из хорошей семьи, которая пошла работать, чтобы быть поближе к своему кумиру... или: скромная Синдерелла, нашедшая своего принца. Нет, лучше совместить обе версии: девушка из почтенной, но разорившейся семьи отправляется завоевывать мир и встречает принца, то есть -- тебя. Да, так будет лучше всего. Так как, я могу поговорить с Пат?

   Предложение руки и сердца, переданное Робертом через Джека, не заставило Патрицию растроганно прослезиться. Спокойно выслушав главу отдела рекламы, Пат заявила, что готова положить свой талант, жизнь и красоту на алтарь босса и фирмы. Патриция даже согласилась на усыновление детей при условии, что у них будет собственный штат нянек, прислуги и воспитателей, а ее участие в их судьбе будет ограниченно днями рождения, редкими походами в парк развлечений и совместным шопингом, а также позированием с детишками перед фотографами.

   По мнению Джека, Патриция Ричмонд прекрасно подходила на роль первой жены Боба, однако он подумал, что юристам надо будет как следует поработать над брачным контрактом, чтобы при разводе Патриция не смогла раздеть босса. Да и Боба следовало предупредить, что если он желает заиметь кучу ребятишек, рассчитывать придется на вторую жену... или на третью. Оставалось организовать утечку информации в прессу, а потом подготовить самую эффектную с рекламной точки зрения церемонию предложения руки и сердца. Самой романтичной, а значит, занимательной для прессы церемонией, могла стать церемония на яхте Роберта. Съемки на палубе, съемки с вертолета -- Гений из Массачусетса обязан был затмить собой всех звезд.

   Через пару дней яхта Роберта была приведена в Майами, из ювелирного салона был доставлен самый дорогой и броский перстень с бриллиантом -- Джек полагал, что для рекламы вкус Боба недостаточно вызывающ -- а репортеры светской хроники с беспокойством принялись следить за молодым кумиром. Осечки не могло быть, и все же Джек предпочел держать руку на пульсе, так что без колебания взял на себя роль "друга" жениха. Погода обещала быть прекрасной, и в назначенное время все трое поднялись на палубу яхты. Рекламная акция, она же операция прикрытия, началась.

 

Глава 2

Все хорошо, что хорошо кончается... или не кончается... или не совсем хорошо...

   Когда ты теряешь вертолет со своими людьми -- это плохо. Когда теряешь яхту, за которой наблюдал этот вертолет -- это очень плохо. Но когда выясняется, что во внезапно разразившийся шторм пропали пять яхт, трое купающихся и один любитель фристайла на гидроцикле, пропажа вертолета начинает казаться сущей чепухой, потому что на тебя надвигается Новость Месяца Номер Один, и надо работать, постаравшись забыть, что в пропавшем вертолете были твои коллеги и почти друзья.

   Седьмому району Береговой охраны США пришлось хуже, чем репортерам и комментаторам. Отвратительные условия поиска, постоянные звонки, идиотские вопросы... Репортеры донимали пресс-службу Береговой охраны запросами о судьбе Молодого гения из Массачусетса, а Белый Дом и Пентагон не давали покоя лично коммандеру, беспокоясь о судьбе топ-менеджера "Локхида", также весьма некстати угодившего в шторм. К концу первого дня поисков ежечасные отчеты президенту довели адмирала Паппа до того, что коммандер впервые за многие годы задумался о смысле жизни, но поскольку философские размышления не входили в круг его обязанностей, пришлось срочно выкинуть их из головы и вернуться к делам.

   Когда к вечеру второго дня поисков в штаб-квартире Береговой охраны было объявлено, что спасательная операция прекращается и начинается операция по поиску тел погибших, пресса, телевидение и Интернет-сообщество разразились негодующими воплями. Еще через пару часов, когда гнев поклонников Роберта сменился неизбежной скорбью, комментаторы всех мастей принялись рассуждать о яркой, но короткой жизни молодого архитектора, об очередной тайне Бермудского треугольника и о самой красивой и романтичной любви последнего десятилетия. Лишь Береговая охрана США своими трудами напоминала согражданам, что в разразившийся шторм кроме Роберта Шеннона и Патриции Ричмонд без вести пропали еще тридцать два человека, и у этих людей тоже были свои планы, надежды, свои радости и мечты...

   Сначала были найдены обломки гидроцикла, рассеянные в радиусе пятнадцати миль. Затем женская туфля со следами акульих зубов. Туфля принадлежала Марше Смит, находившейся на седьмом месяце беременности. Фотографии рыдавшей матери Марши и двух ее маленьких сыновей -- полутора и трех лет -- обошли все газеты атлантического побережья США. Через семь часов в двадцати милях от того места, где была выловлена туфля Марши, было найдено и тело ее мужа. А еще был надувной матрас одного из купающихся, бумажник телеоператора, сумка девчонки-фотографа, буквально в последний момент напросившейся в пропавший вертолет, спасательный круг с яхты топ-менеджера и рюкзак с вещами, среди которых были найдены шесть пластиковых пакетиков с героином. Разбитая кабина вертолета с трупом пилота была предпоследней находкой Береговой охраны. Последней стала видеокамера одного из погибших репортеров, вынесенная на пляж Майами. Больше не было найдено ничего -- ни обломков, ни тел, ни вещей... Море, акулы и шторм умеют хранить тайны.

   Не сомневаясь более в гибели людей, журнал "Тайм" вышел с фотографией Роберта на обложке, двумя датами -- 1984-2012 -- и траурным заголовком "Роберт Шеннон мертв". Выстроенные по его проектам виллы мгновенно подскочили в цене, а специалисты отметили рождение новой моды -- иметь в доме, построенной Робертом, хотя бы одну его картину, хотя бы один рисунок или набросок, стало считаться высшим шиком. Молодой гений из Массачусетса навеки ушел из жизни, но остался в картинах, зданиях, памяти и сердцах...

   ...Патрицию Ричмонд тоже помнили. Погубивший столько жизней шторм был назван ее именем.

 ***

   Остервенелый лай собак, лучи прожекторов, повторяющийся чуть ли не каждый час призыв "Вы проникли в запретную зону, сохраняйте спокойствие" оставляли у Роберта чувство, будто он попал в чужой кошмар и не может проснуться. На бетонном поле, огороженном металлической сеткой с колючей проволокой и четырьмя вышками по углам, их было двадцать восемь человек. Сейчас по прошествии четырех дней после задержания женщины уже не плакали, а мужчины перестали ругаться. Страх и усталость сделали свое дело, они в молчании сидели на бетонном покрытии, понуро опустив головы, и пытались прикрыть глаза от слепящих прожекторов. Все это до отвращения напоминало Роберту лагеря для военнопленных, виденные им в кино. В фильмах доблестные джи-ай попадали в плен к злобным врагам, а другие, не менее доблестные американские солдаты, вызволяли их из плена. В военной школе подобное кино было необычайно популярно, но сейчас все происходило не на экране, а в реальности, вызволять их никто не собирался, а над базой развевался не красный и не зеленый флаг, а звездно-полосатый с орлом. Роберт пытался припомнить, у какой военной службы США был такой флаг, но память упорно отказывалась дать хоть какую-то подсказку. Больше всего флаг походил на штандарт Береговой охраны, но, насколько помнил Роберт, у "морской гвардии" полосы шли вертикально, звезды отсутствовали вовсе и вместо них на белом фоне красовался синий орел, а на полосах имелись скрещенные синие же якоря. Здешний флаг Роберт припомнить не мог, но не сомневался, что им "повезло" угодить на какую-то закрытую базу США. От подобного "счастья" Роберт предпочел бы держаться как можно дальше, но кто же знал, что в их жизнь так некстати вмешается шторм?

   ...Сначала все шло по плану. Над ними висел репортерский вертолет, они усиленно делали вид, будто пытаются от него удрать, и так старательно изображали влюбленную романтичную пару, что Роберт чуть не забыл, что они с Пат уже два года были любовниками. Джек довольно потирал руки и время от времени брался за фотоаппарат...

   А потом начался шторм.

   Даже сейчас Роберт не мог восстановить последовательность тех событий. Казалось, это был не шторм, а прадедушка всех штормов, когда-либо бушевавших в этой части Атлантики. Сначала они потеряли вертолет. Или сначала яхта чуть было не легла на левый борт?.. Роберт помнил огромные от ужаса глаза Пат, бледного Джека, спасательные пояса, но подробности ускользали из памяти. А потом все закончилось. Нет, волны еще вздымались вокруг и ветер не желал униматься, но это был уже обычный, почти нестрашный шторм, а не прадедушка всех штормов, чуть было не отправивший их на тот свет. Пат рыдала от счастья у него на груди, Джек с облегчением ругался, а он думал, что им срочно надо добраться до ближайшего причала, иначе до родного порта они могут и не дойти.

   До причала они добрались -- по крайней мере, в этом им повезло, а потом везение резко закончилось. Потому что на яхту буквально ворвались автоматчики, положили их на палубу лицом вниз, бесцеремонно обыскали, отобрали сотовые телефоны и часы, а потом погнали сюда, на это бетонное поле.

   "Вы проникли в запретную зону, сохраняйте спокойствие", -- вновь раздалось из громкоговорителя, и Роберт сморщился. За четверо суток эта фраза засела в голове, словно железный прут и каждый раз, когда он ее слышал, Роберту хотелось заткнуть уши и замотать голову курткой. Последнее было невозможно, так как куртку он отдал Пат, да и от затыкания ушей ладонями проку было мало. Оставалось сидеть на плацу и размышлять... и размышления были не слишком радостными.

   -- Позовите старшего офицера! -- неожиданно закричал Джек, вскочив с места. -- Мы не террористы, вы слышите?! Мы можем заплатить выкуп! Позовите своего старшего!! -- надрываясь, вопил Джек. -- Мы не террористы!!!

   -- Джек, прекрати кричать и сядь, -- негромко скомандовал Роберт, но Джек подчинился.

   -- Почему... почему я должен молчать? -- почти всхлипнул рекламщик.

   -- Во-первых, потому, что ты не даешь уснуть Пат, -- ответил Роберт. -- По-моему, нам вполне хватает собачьего лая и громкоговорителя, чтобы слушать еще и тебя. Во-вторых, в первый день нашего заключения здесь было достаточно криков и что-то незаметно, чтобы от этого был хоть какой-то прок. Ну, а самое главное -- эти парни не берут выкуп. Сейчас где-то там, -- Роберт кивнул в темноту, где с трудом можно было разглядеть массив зданий, -- решают, что с нами делать и, уж если мы попали в запретную зону, не проще ли будет без затей нас шлепнуть...

   -- Они не посмеют! Мы граждане США...

   -- Ага, -- кивнул Роберт, -- и над нами развеваются "Звезды и полосы"... Джек, за четыре дня нам не задали ни одного вопроса. Тебе не кажется это странным?

   -- Но... ты слишком известный человек... это вызовет огласку...

   -- Какую? -- пожал плечами Шеннон. -- Держу пари, после такого шторма и четырех дней поиска нас уже объявили пропавшими без вести. Джек, официально мы почти трупы и чтобы сделать нас трупами окончательно этим парням даже не потребуется особо стараться. Здесь все простреливается -- спрятаться негде. И потом -- промывание мозгов умеют делать только в этих идиотских ужастиках, а в жизни все решается проще. Да и что такое -- я, ты, Пат, по сравнению с национальной безопасностью США? Я бы понял, понадейся ты на него, -- Роберт кивнул в сторону массивного седого мужчины, -- топ-менеджер "Локхида" кое что стоит, но я бы предпочел, чтобы он был не менеджером -- в нашей стране они легко заменяются -- а ведущим инженером корпорации... А так... у нас есть два пути, Джек, встретить смерть на коленях с мольбами о милосердии и пощаде или вспомнить, что мы американцы, и умереть с достоинством. Вот только тем парням глубоко безразлично, как мы умрем. Мы здесь не первые, можешь мне поверить, слишком уж здесь все отлажено...

   -- Но если нас не убили до сих пор... -- упрямо возразил Джек.

   -- Да, -- согласился Роберт, -- это дает надежду, что они все же попытаются разобраться... Но, видишь ли, Джек, мне не нравится, как они на нас смотрят... Так не смотрят на людей, во всяком случае -- на живых. Мы для них уже трупы, они нас даже не видят...

   "Нет, видят", -- мысленно поправил себя Роберт, -- "хотя и странно". Как художник, он не мог определить значение этих взглядов. В них чувствовалась заинтересованность, но какая-то неправильная. Ближе всего эти взгляды напоминали оценивающий взгляд инструктора в летнем военном лагере, когда тот размышлял, подтянется ли мальчишка еще раз на турнике или нет, пробежит ли с полной выкладкой дистанцию или свалится на середине пути, и что будет, если дать ему пинка -- разрыдается или бросится на тебя с кулаками? И все же во взгляде инструктора человечности было больше. Нет, сейчас Роберт столкнулся с чем-то иным. С чем-то очень знакомым, что он наблюдал совсем недавно. Но что?

 ***

   Ричард Томпсон, сенатор Свободных, поднялся со своего места и произнес "Нет" и почти тотчас перехватил гневный взгляд Эллис Дженкинс. Оставалось надеяться, что Свирепая Эллис не станет в отместку топить его законопроект. В конце концов, для ответственного сенатора поддержание в должном порядке дорог должно было значить больше, чем возможность снижения минимального возраста для женщин, жаждущих насладиться зрелищем Арены. Сама Эллис, как сенатор и председатель комитета, ни под какие ограничения не подпадала, но, видимо, страдала за положение женщин в целом. Будь на то воля Ричарда, он вообще запретил бы женщинам любоваться боями -- не только с трибун, но даже и по сети -- а еще лучше и вовсе запретил бы Арену, но это была одна из тех целей, путей к которой сенатор пока не видел. Оставалось делать то, что можно, и искать пути к тому, что пока было нельзя.

   Когда голосование по законопроекту Ричарда завершилось, и даже Эллис после томительной паузы сказала "Да", консул Томпсон, старший брат Ричарда, ободряюще кивнул, консул Стейтон, кузен Ричарда, одобрительно поднял руку, а консул Торнтон, не принадлежащий ни к одной из знаменитых семей, счел необходимым подойти к сенатору, чтобы поздравить Ричарда и пожать ему руку. Законодательный месяц подошел к концу, и теперь у сенатора было шесть дней на отдых и встречи с нужными людьми.

   Закрытый департамент Библиотеки как всегда встретил его прохладой и тишиной. Незнакомый нумер выскочил из-за стола, и Ричард скользнул взглядом по его ошейнику.

   -- Доктор Джордан, мне нужны все данные по стабилизации прокола за последние десять лет, -- подал заявку сенатор.

   -- Это потребует времени, свободный. -- Нумер согнул спину под идеальным углом, являвшимся выражением максимальной почтительности, а затем, почти захлебываясь от рвения, указал сенатору на кресло и журнальный столик. -- Прикажете подать кофе, чай или минеральную воду?

   Настроение сенатора испортилось. Линкольн Райт никогда не был столь услужлив, с ним всегда можно было почти по-человечески поговорить, и он никогда не забывал взять чашечку кофе и себе.

   -- Кофе, доктор, -- Ричард расположился в кресле, схватив первый попавшийся журнал. "Хорошее все же обращение -- "доктор", -- уже в который раз думал он. Дома он уже смирился с этим -- в конце концов, домашнюю обслугу и правда можно было счесть почти детьми, но обращаться к опытному инженеру или историку как к несмышленому ребенку было бы неловко и стыдно. -- А где доктор Райт? -- задал сенатор волнующий его вопрос.

   -- Доктор Райт принял участие в новых исследованиях по социологии -- "Программа С", -- немедленно удовлетворил его любопытство новичок. -- Прикажете подготовить отчет?

   -- Спасибо, доктор, не надо,-- ответил Ричард.

   Итак, у него еще будет возможность попить кофе с доктором... то есть, уже свободным Райтом.

   -- Лучше поторопите ваших людей по моему запросу. У меня мало времени.

   Сенатор бросил взгляд на обложку иномирного журнала и оба нумера тотчас вылетел у него из головы, потому что с обложки на Ричарда смотрел молодой еще дед Джейк.

   Несколько минут сенатор лицезрел фотографию, а потом наваждение рассеялось. Это был другой человек. У него были темные волосы, карие, а вовсе не серые глаза. А еще у него не было родинки над губой и рассеченной брови. И все же он был удивительно похож на деда. "Роберт Шеннон мертв", -- прочитал Ричард. -- "1984-2012". Раскрыл журнал и увидел еще несколько фотографий. На этот раз сходство показалось ему не таким сильным -- другая прическа, иная одежда, однако стоило все это прикрыть, как на Ричарда вновь начинал смотреть дед. Сенатор глубоко вздохнул, а затем принялся перелистывать журнал в поисках основной статьи номера. Ее заголовок вполне подходил для характеристики деда Джейка: "Молодой гений из Массачусетса".

   "Роберт Френсис Томпсон Шеннон, -- читал Ричард, -- родился в Бостоне..."

   Томпсон и Бостон? Совпадение или нет? -- вскинулся сенатор. Ричард перевернул страницу и остановился. На этот раз на него действительно смотрел молодой Джейк.

   "Родословное древо семейства Томпсонов-Шеннонов", -- гласила подпись. Фотография прадеда -- Ричард помнил ее по семейному альбому... Фотография Джейка и... подумать только, а у деда, оказывается, была сестра и она вышла замуж в тот самый день, когда деда не стало. А еще у деда был племянник -- вот этот самый Роберт Шеннон. Который, выходит, приходился ему дядей и был четырьмя годами его моложе. Вот именно, что был, -- мрачно размышлял Ричард. Был и нелепо погиб несколько дней назад. Значит, надо забыть об этой истории. Их деды порвали со старым миром, жаль только не окончательно, в который раз вздохнул сенатор. К сожалению и эта проблема относилась к той горе нерешенных проблем, решить которые Ричард пока не мог. Оставалось взять себя в руки и заняться возможным. Ричард отбросил журнал и отправился в подготовленную для него кабину.

   Через четыре часа напряженной работы Ричард покинул Сенат Свободных. Теперь его ждали в одной из транспортных компаний столицы. Дорога была почти свобода, так что через полчаса сенатор вошел в небольшую уютную комнату, где собрались десять человек.

   -- Привет, Дик, -- доброжелательно приветствовал сенатора один из собравшихся. -- Садись. Что-то случилось?

   -- Случилось, -- хмуро кивнул Ричард, усаживаясь за стол. -- Вчера на заседании комитета по статистике было отмечено -- правда, пока как курьез -- что во втором юго-восточном округе самое распространенное имя для новорожденных мальчиков это имя Джейк. Между прочим, это очень сильно расходится с данными по другим округам. Ну, а если вспомнить, что большинство наших людей проживает именно во втором юго-восточном округе... мне продолжить?

   -- Ты хочешь сказать, что мы на грани провала? -- уточнил мужчина постарше. -- Но, может быть, ты преувеличиваешь?.. -- начал он и остановился под возмущенный взглядом Ричарда.

   -- Мой дед, конечно, был бы тронут такой благодарностью, но вряд ли ему бы понравился бессмысленный риск. Вы что, не можете выбрать какое-нибудь не столь говорящее имя? Или просто быть как все?

   -- Дик, а если провалишься ты? -- взволнованно поинтересовался самый молодой из собравшихся. -- Что будет тогда?

   -- Со мной или с вами? -- уточнил сенатор.

   -- Со всеми, -- с некоторым смущением проговорил молодой человек. -- Пойми меня правильно, я слышал, есть такие средства -- химические, и если их ввести человеку -- он будет говорить...

   -- Будет, -- согласился Ричард, -- только надо еще найти специалиста, который сможет расшифровать весь тот бред, что начинает нести человек после применения подобных средств. Не надо пугать себя химерами. Вся эта химия -- ерунда! Есть другие средства, может быть и более грубые, зато намного более надежные, но мне это тоже не грозит.

   -- Твой дед тоже так полагал...

   -- Мой дед прекрасно отдавал себе отчет в том, что делает, -- жестко возразил Ричард. -- И я тоже отдаю себе в этом отчет. Если кто-нибудь попробует предъявить мне обвинение, он не успеет задать мне ни одного вопроса, потому что мой брат узнает об обвинениях первым и постарается, чтобы я скоропостижно скончался от сердечного приступа. И будьте уверены, на этом он не остановится. Он не позволит бросить на нашу семью хотя бы тень подозрения и любой, кто попытается это сделать, очень быстро покается за несправедливые обвинения, а потом отправится в отставку, да еще бегом...

   -- Но если он не успеет...

   -- Кто? Стив?! Я могу, что угодно думать о его убеждениях, но мой брат идеальный консул, он успевает все, -- отрезал Ричард. -- Так что если ты опасаешься, что я могу кого-то выдать...

   -- Стоп, молодые люди, -- вмешался самый старший из собравшихся. -- Дик, не кипятись. Рон в тебе не сомневается, просто мы беспокоимся за тебя, и нам вовсе не хотелось бы тебя потерять.

   -- Я знаю, -- уже более мирно проговорил Ричард.

   -- Ну и хорошо. А теперь, может быть, ты все же скажешь, что случилось? Не может же быть, что ты сам не свой из-за какой-то статистики!

   Сенатор помолчал.

   -- Да ничего не случилось. Во всяком случае, ничего важного. Просто я устал.

   -- Тогда кофе?

   Ричард усмехнулся:

   -- За последнюю неделю я вылакал его столько, что можно загнать любое сердце. Мне просто надо отдохнуть.

   -- Давно пора, -- согласился хозяин дома. -- Кстати, у нас неплохие новости. Рон ездил на Юг и познакомился с весьма интересными людьми. Так вот...

   Ричард рассеянно слушал и думал, что все происходит как всегда. Множество усилий, минимальные результаты и отвратительное ощущение, что они медленно сползают в пропасть. Надо было что-то делать. Знать бы еще что...

 ***

   "Вы проникли в запретную зону, сохраняйте спо..." -- осточертевшая фраза оборвалась на середине слова и другой голос скомандовал:

   -- Встать! Построиться! Идентификация личностей!

   Охрана вбежала внутрь периметра. И лай собак стал совершенно непереносим.

   -- Встать! Быстро! Строиться!

   -- Боб, я боюсь! -- панический вопль Пат.

   -- Молчать! Руки за голову! Бегом марш!

   Как ни странно, до темного массива зданий они бежали минут десять, и только теперь Роберт сообразил, что база была много больше, чем он полагал. Пат споткнулась, он постарался ее поддержать и сразу же получил тычок прикладом.

   -- Руки за голову! Пошел!..

   Большой вестибюль совершенно не соответствовал представлениям Роберта об облике военных баз, но то, что случилось дальше, не соответствовало его представлениям об идентификации личности еще больше.

   Анкеты -- весьма внушительные стопки листов -- каждому. И кабины -- множество кабин вдоль стены, словно случаи с проникновением в запретную зону повторялись уже множество раз.

   -- Сейчас вы заполните анкеты. На заполнение -- полчаса. Тот, кто сдаст незаполненную анкету, будет интернирован, -- офицер говорил в мегафон, как будто полагал, что его могут не услышать. -- Время пошло.

   Сто вопросов за полчаса... Роберту казалось, что кто-то здесь сошел с ума, и это был не он, но когда, едва уложившись в отведенное им время, он сдал анкету в открывшееся окошечко, стопка бумаг едва не полетела ему в лицо.

   -- Вы дали ложные сведения!

   И тут Роберт взорвался:

   -- Какие, к черту, ложные?! Я гражданин США -- не шпион, не террорист и не агент мафии! Мне нет смысла лгать!

   -- Хорошо, тогда заполняйте анкету заново. Если вы не понимаете значения задаваемых вам вопросов, я окажу вам помощь.

   Эта была другая анкета... а, может быть, та же самая. Роберт уже перестал что-либо понимать. Двести вопросов, которые следовали один за другим в бешенном темпе. А затем до него дошло, что справа и слева происходит то же самое -- обвинения, возмущение или слезы, новые анкеты... вопросы... ответы... и голоса, голоса, голоса...

   А потом все закончилось -- почти одновременно. Окошечки в кабинках закрылись, и Роберт вздрогнул от внезапно наступившей тишины.

   И... очередной приказ построиться.

   -- Сейчас вы пройдете собеседование. Вы должны отвечать на вопросы с максимальной искренностью и откровенность. Это в ваших интересах.

   ...Они вновь сидели, на этот раз на каменном узорчатом полу. По три-четыре человека перед каждой дверью. Сортировку произвела охрана -- очень быстро, жестко и деловито. Женщин отогнали к двум крайним дверям, так что теперь Роберт мог подбадривать Пат только издали. И потянулись часы... тягучие, нестерпимо томительные после ненормальной спешки с анкетами... Когда подошла очередь Роберта, день клонился к закату, и молодому человеку основательно хотелось есть и пить. Пат уже давно скрылась за своей дверью, Джек тоже, и Роберт мог только размышлять, что, должно быть, в кабинетах есть и другие выходы, потому что ни один из прошедших собеседование не вернулся.

   Над дверью зажглась надпись "Вход" и охранник ткнул в него автоматом:

   -- Пошел!

   Кабинет показался Роберту неожиданно уютным -- деревянные панели, удобная мебель, по домашнему тикающие часы. Впервые после задержания Роберт встретил среди персонала базы человека в штатском. И впервые мог сесть не на бетон и не на пол, а в кресло.

   -- Обращайтесь ко мне доктор Райт, -- доброжелательно произнес хозяин кабинета. -- Кофе или чай?

   -- Чай, -- коротко ответил Роберт.

   -- Ну, а я с вашего позволения возьму чашечку кофе, -- добродушно сообщил Райт.

   Весь его облик -- мягкая улыбка, доброжелательный взгляд, заинтересованный наклон головы, даже морщины вокруг глаз -- излучали понимание, сочувствие и доброту. Этому человеку хотелось верить, и если бы не четыре дня на бетонном плацу, Роберт и правда поверил бы в доброжелательность собеседника. Но сейчас верить не получалось. И все же Шеннон не рискнул бы называть доктора Райта лжецом. Скорее, профессионалом высокого класса. Как и любая звезда, пришедшая к славе в молодом возрасте, Роберт пару раз посещал психоаналитиков, пытаясь понять, как себя вести с неадекватными поклонниками и папарацци. В докторе Райте чувствовался опытный психиатр.

   -- Начнем, Роберт, -- предложил хозяин кабинета, а затем склонил голову и прошептал пару слов в странное переговорное устройство, напоминающее ошейник. -- Сейчас я задам вам несколько вопросов, постарайтесь ответить на них с максимальной искренностью.

   "Несколько" вопросов доктора Райта больше всего напоминали лавину, так что чай Роберта остался почти нетронутым. Если в начале беседы интервьюер еще уточнял некоторые моменты биографии Роберта, его знакомств и возможных поручителей, то с каждым новым вопросом собеседование становилось все асбсурднее. Доктор Райт интересовался мнением Шеннона о сериалах, которые он не смотрел, компьютерных играх, в которые он не играл, и книгах, которые он не читал. Вообще-то, читать Роберт любил, однако книги, о которых спрашивал доктор, были ему совершенно неинтересны. В нью-йоркской квартире Роберта валялось с десяток бестселлеров с автографами авторов, но личное знакомство у него состоялось лишь с Джоан Роулинг, для которой он спроектировал загородный дом в стиле "минимализм" -- английскую писательницу тошнило от псевдо-средневековых башенок. Когда же доктор задал Роберту вопрос, как он относится к традиции обязательного проживания в Белом доме собаки, терпение молодого человека подошло к концу.

   -- Послушайте, мистер Райт... -- начал он.

   -- Не надо называть меня "мистер", -- мягко поправил Райт, но за этой мягкостью промелькнуло нечто неприятное. -- Называйте меня "доктор".

   -- Извините, доктор... -- благоразумие взяло верх, и молодой человек счел необходимым покаянно опустить голову. -- Я только хотел спросить, какое отношение все эти книги, фильмы, игры и собаки имеют к нашему задержанию. Вы хотите убедиться, что я это я, а не киношный шпион, выдающий себя за американца? Скажите, поручительства губернатора Массачусетса будет достаточно? А если вам этого мало -- так поручиться за меня могут три президента США, включая ныне действующего. Вам нужно лишь позвонить им.

   -- Все необходимые запросы будут сделаны в свое время, -- с прежним терпением ответил Райт. -- Не беспокойтесь, Роберт.

   -- Моя фамилия Шеннон, -- резко напомнил молодой человек.

   -- Да-да, припоминаю, -- с улыбкой кивнул доктор. -- Вы что-то такое говорили. Ну что ж... Вы уверяли, Роберт, будто читали книги о Гарри Поттере. Скажите, что вы думаете о существовании других миров, к примеру -- магического мира?

   Роберт на мгновение прикрыл глаза, а когда открыл их, наткнулся на холодный изучающий взгляд Райта. Вся доброжелательность, понимание и сочувствие исчезли с его лица, словно их и в помине не было, однако заметив, что молодой человек открыл глаза, доктор вновь засветился сочувственной доброжелательностью. Роберту показалось, будто Райт включил рубильник.

   -- Так что вы думаете об идеи множественности миров? -- повторил доктор.

   -- Я думаю, -- ответил Роберт, изо всех сил сдерживаясь, -- что эта идея хороша для детских сказок, блокбастеров и комиксов, но не имеет ни малейшего отношения к нынешней ситуации. Послушайте, доктор Райт, я, моя невеста, мой подчиненный -- мы понимаем необходимость обеспечения безопасности... э-э... ценных объектов США. Мы не предъявляем никаких претензий за наше интернирование. Мы подпишем любые бумаги о неразглашении... Если нам будут задавать вопросы, мы объясним свое четырехдневное отсутствие Бермудской аномалией, похищением инопланетянами или любой другой чушью, которую одобрит ваше командование. Но мы хотим вернуться домой... и как можно скорее...

   -- А скажите, Роберт, что именно вы подразумеваете под домом? У вас их так много... что значит для вас это понятие -- дом?

   На мгновение Роберт стиснул зубы.

   -- Под домом я подразумеваю штат Массачусетс. Вас устроит такой ответ?

   -- Ну что ж, мы приложим все усилия, чтобы вы могли вновь обрести дом, -- проникновенно произнес доктор Райт. -- А теперь вернемся к нашим вопросам. Вы ведь не являетесь врагом свободного мира, не так ли, Роберт?

   -- Нет, не являюсь.

   -- Значит, у вас нет оснований уклоняться от ответов. Продолжим...

   Когда по истечению трех часов собеседование завершилось, Роберту казалось будто его вывернули наизнанку, как следует выпотрошили, а потом в беспорядке побросали внутренности обратно. Последнее ощущение было вызвано тем, что интерес к нему доктора Райта исчез без следа, словно он вновь повернул рубильник. Конечно, психоаналитики, которых Роберту приходилось посещать, изображая участие и внимания, по окончании сеанса вполне могли украдкой поглядывать на часы, вежливо давая понять, что у них есть и другие заботы, кроме забот о клиенте. Однако доктор Райт не давал себе труда изобразить хоть какую-то видимость интереса.

   -- Вам туда, -- холодно кивнул интервьюер и нажал клавишу на пульте. Двери раздвинулись, и Роберту ничего не осталось, как шагнуть в открывшийся проем. Стена за его спиной сомкнулась.

   Если в комнате собеседования было уютно, то в помещении, куда попал Роберт, не было почти ничего, кроме белого кафеля, нескольких пластиковых контейнеров у стены и небольшого возвышения с лентой транспортера, чем-то напоминающего ленту транспортера в аэропорту. Роберт с некоторым недоумением оглянулся, и сразу же услышал ненавистный голос: "Вы проникли в запретную зону. Сохраняйте спокойствие. Вы и ваши вещи будут дезинфицированы. Разденьтесь и упакуйте вещи в соответствии с инструкцией". Роберт оглянулся. Предложение пройти дезинфекцию казалось глупым после того, как с ними общались столько людей, включая доктора Райта, и все же голос не унимался: "Вы проникли в запретную зону... Разденьтесь и упакуйте вещи в соответствии с инструкцией". Судя по всему, контейнеры у стены как раз и предназначались для вещей. Роберт заглянул внутрь одного из них и обнаружил три пластиковых мешка. Пиктограммы на мешках поясняли, что один предназначался для телефонов, часов и всего того, что может оказаться в карманах человека, второй -- для одежды, а третий -- для обуви. К черту! -- взбунтовался Роберт. Он со злостью отбросил мешки и уселся на пол, повернувшись в ту сторону, где, по его мнению, должна была находиться видеокамера.

   Сначала ничего не изменилось. Шлюз оставался закрытым, но примерно через десять-пятнадцать минут температура в помещении резко повысилась. Роберт вскочил, уже более внимательно осматривая помещение -- ничего похожего на вентиляционные отверстия не наблюдалось. От души выругавшись, молодой человек принялся скидывать верхнюю одежду. Температура продолжала повышаться, и тогда, чувствуя, что уже с трудом может терпеть этот жар, Роберт разделся до нога. "Упакуйте вещи в соответствии с инструкцией. Поставьте контейнер на ленту транспортера". Еще раз выругавшись, молодой человек подобрал с пола вещи и принялся упаковывать их, как ему и было приказано. Судя по всему, военнослужащие базы намеревались тщательно обыскать одежду и обувь невольных нарушителей. Что ж, грубо, но действенно, -- вынужден был признать Роберт.

   Контейнер исчез из глаз, и только тогда в стене открылся шлюз, точно напротив шлюза, через который он вошел. На этот раз Роберт оказался в душевой. "Встаньте в середину круга", -- зазвучал все тот же голос. Крохотная кабина вызывала неприятные чувства, Роберт шагнул в круг и сразу же со всех сторон в него ударили струи воды. Вода... пена... Роберт непроизвольно прикрыл лицо и зажмурился. Струи были жесткими, колючими, они смывали пот и усталость, бодрили, так что впервые за все дни заключения Роберт ощутил нечто похожее на благодарность. А потом все резко прекратилось и вместо воды его обдало горячим воздухом. "Словно машину на автомойке", -- подумал Роберт, и от этой мысли ему вновь стало неприятно и тревожно.

   Новый шлюз открылся перед глазами, Роберт сделал несколько шагов вперед и с трудом удержался от вскрика. Он ожидал оказаться в еще одной кабине, где ему выдадут одежду, взамен отнятой. Ожидал... он многое мог ожидать, но не того, что увидел. Огромный зал, освещенный бестеневыми лампами. Ряды небольших кабин, разделенных полупрозрачным пластиком, медицинское оборудование и врачи, а еще его товарищи по несчастью -- как и он раздетые, согнанные в одну толпу. Роберт зажмурился, а потом резко открыл глаза, надеясь, что эта дикая картина исчезнет, но она не исчезала, а лампы слепили чуть ли не до слез. Роберту приходилось слышать о нарушении прав личности на базе Гуантанамо, он видел ролики в сети, читал возмущенные статьи, однако там речь шла о террористах или, во всяком случае, о людях, заподозренных в терроризме, но представить, что они, лояльные граждане США, окажутся в подобной ситуации, Роберт не мог.

   Грубый толчок привел его в чувство, ближайший охранник ухватил Роберта за плечо и втолкнул в группу нагих людей.

   -- Шевелись, скотина!

   Люди стояли молча, некоторые согнулись, чтобы хоть как-то прикрыть свою наготу, другие закрыли глаза. Роберт чувствовал, как горят его щеки, уши и даже лоб. Да, он писал обнаженную натуру, но никогда не позволял себе...

   Додумать ему не дали. Еще один толчок охранника:

   -- А ну, пошел!

   Никогда в жизни Роберт не проходил такого тщательного медицинского осмотра и никогда не сталкивался с подобной грубостью и бесцеремонностью медиков. Должно быть, ветеринары были заботливее и деликатнее при осмотре животных, чем эти при осмотре людей. У Роберта брали анализы, делали снимки и тесты, вводили какие-то зонды, прослушивали, простукивали, мяли и проводили вовсе непонятные манипуляции. Молодому человеку казалось, будто он попал на безумный конвейер, постепенно из человека превращаясь в кусок мяса, который надо тщательно осмотреть, вынести о нем суждение, а потом либо выкинуть на помойку, либо положить в морозилку. Он уже не мог сказать, как долго длится освидетельствование. Сознание выхватывало лишь отдельные моменты этих часов. Слепящие лампы... Странные переговорные устройства у некоторых врачей, вроде того, что он заметил у доктора Райта... Гул голосов медиков... Тяжелые шаги охраны... И плачущая Пат... Роберт запретил себе думать... запретил чувствовать. "Это происходит не со мной!" -- твердил он. "Мне это снится".

   А потом их вновь вытолкали на бетонное поле, так и не дав одеться. Только на этот раз их окружала не сетка с вышками, а шесть этажей огромного четырехугольного здания. Охрана гнала их по коридору из решеток, сплошь уставивших гигантский двор, а потом втолкнула в очередной зарешеченный загон. Решетка с металлическим грохотом захлопнулась, охранник повернул ключ.

   Небо над зданием посерело, предвещая рассвет. Роберт поднял голову и его взгляд наткнулся на решетку. Они были в клетке...

   Молодой человек выругался, и тогда зарешеченное небо ответило дождем.

 

Глава 3

Все знают, куда заводят благие намерения... Преданность тоже заводит далеко

   Доктор Райт поднялся в свой кабинет на третьем этаже Службы адаптации. Таблички с его именем на двери еще не было -- только номер кабинета, но Линкольн Райт не сомневался, что табличка вскоре появится. Строго говоря, у Райта был не один кабинет, а целых три -- комната для собеседований, лаборатория и собственно кабинет с комнатой отдыха в придачу. Подобное великолепие свидетельствовало об одном -- скоро доктор должен был снять ошейник и даже получить гражданские права. Райт знал, кому обязан блестящей карьерой. Сенатор Томпсон сделал для него больше, чем те два нумера, что дали ему жизнь. Линкольн Райт никогда не задумывался об этих людях -- в конце концов, они просто выполняли приказ, но сенатор Томпсон действовал по собственному почину, руководствуясь исключительно справедливостью и великодушием. За благополучие своего благодетеля доктор Райт способен был порвать в клочья любого, но сейчас, когда Ричарду Томпсону особенно была нужна его служба, ухитрился прозевать момент.

   С досадой швырнув электронный ключ в ящик письменного стола, нумер взял бинокль и подошел к окну, чтобы как следует рассмотреть возникшую проблему. "Проблема" сидела в клетке и звалась "Роберт Шеннон". "Субъект мужского пола двадцати восьми лет", -- пробормотал доктор Райт стандартное определение для попаданцев. Линкольн Райт от души жалел, что во время шторма Роберт Шеннон не утонул, или хотя бы не приложился как следует головой обо что-то твердое и не заработал амнезию, пусть и не полную. Безымянный попаданец был бы лучшим решением всех проблем, но, к несчастью, американец прекрасно помнил свое имя, в том числе и имя "Томпсон", и был не просто однофамильцем сенатора, но и его дядей.

   Сейчас Линкольн Райт уже не спрашивал себя, как могло случиться, что на столь важную информацию он наткнулся так поздно. Теперь надо было думать, что сделать, чтобы предотвратить скандал. Стоило Шеннону сообразить, что означает одно из его имен, стоило открыть рот, как огласка стала бы неизбежной, да и репортерам не составляло труда сложить два и два. Райт мало знал консула Томпсона и потому не беспокоился о его судьбе, но допустить, чтобы какие-то бездельники насмехались над сенатором Томпсоном, не мог. "Родственник Ричарда Томпсона нумер!", "Дядя сенатора носит ошейник!", -- Райт словно наяву видел заголовки газет, представлял шумиху в сети и от этих видений у него сжимались кулаки.

   Конечно, нумер не сомневался, что в желании притушить скандал, консулы быстро дадут Шеннону вольную, но не верил, что подобные действия хоть в чем-то исправят положение. Спасти сенатора могло одно -- немедленная смерть нежелательного родственника. Если бы перед собеседованием Райт знал, кого занесло в их мир, маленькая таблетка ЛСД в чай решила бы все проблемы. Доктор Райт был весьма запасливым человеком, и в его карманах можно было найти не только ЛСД, но и кое-что посерьезней, а уж в умении пользоваться плодами своей запасливости с Райтом не смог бы сравниться никто. Таблетка в чай -- и в глазах медиков Шеннон становился бесспорным психом, а псих мог болтать, что угодно, ему бы все равно никто не поверил. Хотя много наболтать "псих" бы вряд ли успел -- его ждала утилизация. Впрочем, две таблетки в чай были еще лучше. Сердечный приступ на собеседовании и скоропостижная смерть -- что могло быть естественней для тонко чувствующего художника, оказавшегося в экстремальной ситуации?

   К несчастью, медики установили, что Шеннон абсолютно здоров, он сам мог свидетельствовать, что архитектор соответствует всем требованиям, предъявляемым к нумерам, и ликвидировать его сейчас -- на глазах чуть ли не всей Службы адаптации -- не представлялось возможным. Линкольн Райт отвернулся от окна и постарался припомнить все инструкции и программы, надеясь отыскать хоть какую-то зацепку, позволяющую обезвредить субъекта. Инструкции не допускали двойного толкования, так что ловить там было нечего, но программы... Нумер ухмыльнулся. Найденное решение было простым и элегантным, и доктор Райт вновь повернулся к окну. Отыскал среди скорчившихся тел фигуру Роберта Шеннона, прищурился: "Что ж, парень, тебе не повезло, но твоя судьба последнее, что меня волнует -- я никому не позволю разрушить жизнь Ричарда Томпсона".

   Нумер уселся за стол и принялся за работу. Совещание было назначено на два и ему предстояло немало сделать. К примеру, слегка подправить пару анкет попаданцев...

 ***

   Если личный кабинет доктора Райта был свидетельством, что ему недолго осталось носить рабский ошейник, то в кабинете главы Службы адаптации этот ошейник и вовсе не выглядел знаком подчинения, а казался дорогим устройством связи, каковым и являлся последние пять лет. Линкольн Райт был горд успехом, завершенной работой и найденным решением. Его доклад о предварительных итогах исследования был ожидаемо блестящ, изложение -- лаконично, рекомендации -- продуманны и взвешены.

   -- Таким образом, -- завершил свое выступление нумер, -- для дальнейших исследований я предлагаю передать собранный нами материал экономистам.

   -- Прекрасно, -- кивнул свободный Томас Лонгвуд, глава Службы адаптации. -- Что может сказать технический отдел?

   Доклад о техническом развитии оставленного мира совершенно не волновал Линкольна Райта, но он постарался изобразить неподдельное внимание. На самом деле доктор ждал главный на сегодняшний день вопрос, и он, наконец, прозвучал:

   -- А теперь -- субъекты. Доктор Райт?

   -- Я бы предпочел сделать сообщение после доклада медицинского отдела, -- подал голос нумер.

   -- Пусть так. И чем нас порадуют медики?

   Доктор Милфорд, настоящий MD, а не нумер, прокашлялся.

   -- Общее состояние субъектов -- удовлетворительное. Среди субъектов есть "инкубатор". Седьмой месяц беременности, плод мужского пола, состояние здоровья плода и "инкубатора" -- удовлетворительно. "Инкубатор" отделен от остальных субъектов, сейчас с ней работают психологи. Кроме того среди субъектов есть "питомец" -- мужской пол, пятнадцать лет. Он также отделен от остальных. К сожалению, состояние здоровья двух субъектов не удовлетворяет стандартам. Субъект мужского пола двадцати двух лет -- болен наркоманией...

   -- Специальность? -- свободный Лонгвуд повернулся к доктору Райту.

   -- Никакой, -- отвечал нумер.

   -- Еще один субъект -- мужской пол, сорок восемь лет -- астма и язва желудка.

   -- Специальность?

   -- Топ-менеджер "Локхида", -- вновь проговорил Райт.

   -- Это все равно, что отсутствие специальности, -- подвел итог глава Службы адаптации. -- Что с запросами клиник?

   -- На наши "тушки" запросов нет. Им требуется рак.

   -- Значит, утилизация. Отправляйте субъектов на Арену.

   -- Позвольте, возразить, -- доктор Райт понял, что настал его час. -- Я полностью поддерживаю утилизацию субъекта двадцати двух лет, но предлагаю другое использование субъекта сорока восьми лет. Впрочем, сначала я должен сделать доклад о профессиональной пригодности субъектов. Вы позволите?

   -- Конечно, -- Томас Лонгвуд кивнул.

   -- Итак, в профессиональном плане нам так же повезло с субъектами, как и в медицинском, -- начал второй доклад нумер. -- Субъект мужского пола тридцати девяти лет -- хирург-кардиолог. Отделен от остальных субъектов, с ним работают. Субъект мужского пола тридцати трех лет -- инженер по организации сетей сотовой связи. После апгрейда вполне сможет приносить пользу обществу. Субъект отделен от остальных попаданцев, с ним ведется работа. Восемь субъектов подпадают под категорию "офисная мебель". Необходим апгрейд, но минимальный. Пять субъектов -- "домашняя мебель". Апгрейд минимальный. Четверо субъектов -- "рабочие лошади", три рыбака и один матрос. Апгрейда не требуется. Трое субъектов -- все женского пола, тридцати девяти, сорока и сорока четырех лет -- специальности не имеют. Единственный полезный навык -- умение водить автомобиль. В их случае необходимо дополнительное тестирование, обучение субъектов востребованным в обществе специальностям, после чего вместе с "офисной" и "домашней мебелью", а также "рабочими лошадьми" они могут быть реализованы в соответствии с планом "А". Ну, а с хирургом и инженером уже ведется работа по плану "В". Теперь, возвращаясь к субъекту мужского пола сорока восьми лет...

   -- Подождите, доктор, но вы забыли еще о трех субъектах, -- вмешался врач.

   -- О нет, как раз к ним я и подхожу. Как вы помните, коллеги, в качестве продолжения исследований Лири у нас заявлена программа Торнтона "Перезагрузка личности", -- Райт почтительно кивнул упомянутому Торнтону, не сомневаясь, что только что обрел верного союзника. -- Я предлагаю использовать субъекта сорока восьми лет для обкатки данной программы. Поскольку одного субъекта для чистоты эксперимента недостаточно, необходимо ввести в программу и оставшихся трех субъектов. Это: субъект женского пола двадцати двух лет -- фотограф-репортер, фрилансер. Субъект мужского пола двадцати восьми лет -- владелец проектной фирмы, архитектор и художник. Субъект мужского пола тридцати лет -- специалист в области рекламы...

   -- Доктор Райт, а вы подумали о нуждах общества? -- поинтересовался глава технического отдела. -- Архитектор должен поступить в распоряжение Строительного департамента. Это же классический пример группы "В"!

   -- Как раз о нуждах общества я и думаю, -- быстро возразил нумер, прежде чем Торнтон успел возмутиться. -- Хочу напомнить, что, несмотря на стабилизацию прокола шестнадцать лет назад, мы до сих пор не застрахованы от несанкционированных проникновений, в том числе крупных, как было два года назад -- 1379 человек. К счастью, это были неорганизованные беженцы, но мы не гарантированы от проникновения воинских подразделений, пиратов или представителей экономической и правящей элиты оставленного мира. Учитывая локализацию стихийного прокола -- это более чем вероятно. Думаю, мне не требуется объяснять, что подобные проникновения опасны для нашего общества. Я признаю, у нас есть средства для утилизации нежелательных лиц, но, во-первых, это будет слишком расточительная трата биологического материала, во-вторых, крупные утилизации могут негативно повлиять на психику сотрудников, которым придется ее проводить. Таким образом, нам жизненно необходима обкатка данной программы. Ставить опыт на свободных мы не можем, экспериментировать с питомцами бессмысленно, а вот попаданцы идеально подходят для исследования. Что же касается этих четверых, так они не ученые и не инженеры -- они никак не могут повлиять на развитие нашего общества. Нет, если коллеги полагают, что наш мир не проживет без художника, я не буду возражать, в конце концов, всегда можно взять хирурга...

   -- Э, нет, Райт, хирурга на опыты я не отдам! -- возмутился Милфорд. -- Вы не представляете, как долго надо готовить хорошего врача, а тут мы выловили его из воды... Такое везение случается не каждый день и даже не каждый год. Я не возражаю против опытов над той четверкой, главное -- не трогайте моего субъекта!

   -- Но вообще-то, я был бы не прочь получить пять субъектов или даже шесть... -- заговорил Торнтон.

   -- Так, коллеги, лучшее враг хорошего, -- остановил притязания экспериментатора глава Службы адаптации. -- Вы получите четверых -- этого достаточно.

   Глава проекта с сожалением кивнул.

   -- Но тогда я прошу назначить доктора Райта в мою группу.

   -- Это честь для меня, -- торжественно произнес нумер. Его план начал обретать плоть и кровь.

   -- И, кстати, доктор, раз уж вы внесли предложение об эксперименте, вы уже думали о специальностях для субъектов?

   -- Конечно, -- немедленно отозвался Райт. -- Как я уже отмечал, двое из субъектов имеют отношение к искусству, двое -- к административной работе. Все четверо энергичны и амбициозны. Нам необходимо проверить, можно ли с помощью программы перезагрузки внушить им полное послушание и дать специальности, полностью противоречащие их характеру и склонностям. Исходя из результатов собеседования и анкетирования, я подобрал для субъектов следующие специальности. Субъект женского пола двадцати двух лет -- агент Службы психологической поддержки...

   -- А она хоть хорошенькая? -- хмыкнул кто-то.

   -- Вполне, -- невозмутимо подтвердил Райт.

   -- Субъект мужского пола двадцати восьми лет -- "домашняя мебель". Субъект мужского пола тридцати лет -- "домашний любимец". И, наконец, субъект мужского пола сорока восьми лет -- "садовое оборудование". По окончанию эксперимента я предлагаю утилизацию субъекта сорока восьми лет по плану "D", передачу субъекта женского пола в Службу психологической поддержки, то есть реализацию по плану "В", и для оставшихся субъектов мужского пола реализацию по плану "А". Кроме того, необходимо отслеживать поведение субъектов после реализации, чтобы установить эффективность программы по времени.

   -- Ну что ж, план продуман и вполне заслуживает реализации именно в таком виде, -- одобрил шеф Службы адаптации, после чего обратился к Торнтону: -- Джеймс, сколько вам понадобиться времени на эксперимент?

   -- Шесть недель.

   -- Я даю вам два месяца. Через два месяца проходит большой аукцион, субъекты должны быть к нему готовы. Начинайте прямо сейчас. Ральф, на вас как обычно группа "домашней мебели". Мэри, возьмёте "офисную мебель". Дуглас, тестируйте необученных субъектов и распределите их по группам. Джо, у вас три дня, чтобы разъяснить "рабочим лошадкам" их нынешнее положение, после чего отправляйте их на любой малый аукцион. Ну что ж, коллеги, вы проделали прекрасную работу, надеюсь, что и дальше вы будете работать столь же плодотворно. Не забывайте, именно от вас зависит безопасность и благополучие нашего мира.

   Томас Лонгвуд помолчал, а затем улыбнулся.

   -- А теперь у меня приятное объявление. Доктор Райт, это касается вас. Решением консулов свободного мира я уполномочен принять вас в сообщество свободных с предоставлением вам полных гражданских прав, -- с этими словами глава Службы адаптации вытащил небольшой пульт и медленно, чтобы все могли оценить торжественность момента, принялся набирать двадцатизначный код. Ошейник Райта со щелчком раскрылся и свалился на стол.

   Доктор Райт... нет, теперь уже свободный Райт был бледен и неподвижен. Он ждал этого дня, ждал долго и терпеливо, и вот в результате все свершилось слишком быстро и не вовремя. На оформление социальной карты должно было уйти не менее пяти часов, а ему надо было работать -- ломать Шеннона.

   -- Свободные, поприветствуем нового собрата, -- торжественно провозгласил шеф Службы.

   Гром аплодисментов оглушил Райта, а еще шутки, посыпавшиеся со всех сторон:

   -- Райт, не зажмите вечеринку!

   -- По окончании аукциона, коллеги, -- со смехом поправил развеселившихся подчиненных Лонгвуд, -- работа -- прежде всего.

   -- Какая вечеринка... Ему срочно нужна помощь Службы психологической поддержки...

   -- Точно, две-три девочки...

   -- ...пять, коллега, не мелочитесь!..

   -- ... в огромном торте...

   -- Кстати, Линк, -- вновь заговорил глава Службы и толкнул в направлении Райта запечатанный конверт. Конверт заскользил по столу точно в руки бывшего нумера. -- Здесь ваша социальная карта и новый код регистрации в сети -- не забудьте перерегистрироваться, а то знаю я вас -- трудоголиков. В конце концов, перерегистрация займет у вас не больше пяти минут...

   Линкольн Райт растрогано взглянул на шефа. Кто-то ободряюще хлопнул его по плечу... Кто-то пригласил в гости... Кто-то по-дружески пошутил... Он был своим -- свободный не потому, что дал себе труд родиться в семье свободных, а потому что был талантлив и трудолюбив... И большинство этих людей, сообразил вдруг Райт, были такими же. Это был их мир -- и он готов был уничтожить любого, кто посмел бы на этот мир покуситься.

 ***

   Молодая женщина полулежала на кровати в уютно обставленной палате. Ее звали Марша Смит, и по всем документам она проходила как "инкубатор". На ее еще не рожденного сына претендовали четыре почтенные семьи, включая одну сенаторскую. Об этом Марше еще не сказали, но и то, что она узнала, могло заставить другую женщину забиться в истерике. Четыре часа назад Марше сообщили, что она попала в новый мир и никогда не сможет вернуться домой. Три часа назад она оплакала вечную разлуку с матерью и детьми -- утонувшего мужа Марша оплакала еще на бетонном поле. Два часа назад Марша заметила, что четверть виденных ею врачей и все сиделки носят ошейники. И сейчас Марша была почти спокойна, готовая принять любое испытание, что уготовил ей Господь. Покойный муж Марши не случайно гордился железными нервами жены.

   Немолодой мужчина со стетоскопом и ошейником присел на краешек кровати и подчеркнуто доброжелательно улыбнулся:

   -- Вам повезло, Марша, малыш в полном порядке, так что свой ключ к получению гражданских прав вы в буквальном смысле этих слов носите в себе.

   -- Простите? -- переспросила женщина.

   -- Все очень просто, -- мужчина доверительно наклонился вперед. -- Наше государство спасло вашу жизнь, оказало вам медицинскую помощь, и будет оказывать ее и впредь, пока вы не разрешитесь от бремени. Но как вы сможете расплатиться за эти услуги?

   -- Я буду работать...

   Нумер улыбнулся.

   -- Где, Марша, и кем? И кто во время вашей работы будет присматривать за малышом? Вы ничего не знаете о нашем мире, так как вы сможете воспитать ребенка достойным гражданином нашего общества?

   -- Но у меня есть еще два месяца... я могу узнать... заработать...

   -- По нашим законам женщина на вашей стадии беременности не может работать более шести часов в неделю. При такой работе вы не сможете заработать даже на жизнь, не то, чтобы расплатиться с государством. Нет, Марша, ваши планы всего лишь не подкрепленные реальностью фантазии. Впрочем, у вас нет оснований для отчаяния -- ваш случай предусмотрен законодательством. В нашем обществе есть немало почтенных, богатых и влиятельных семей, которые с удовольствием усыновят вашего ребенка. Поверьте, они сделают для него больше, чем сможете сделать вы. Ребенок и будет платой за оказанные вам услуги. Вам очень повезло, Марша. Вы получите гражданские права, вас обеспечат прекрасным жильем и работой, вы сможете устроить свою судьбу, выйти замуж, у вас будут дети... Вашим товарищам не так повезло.

   -- А что с ними будет? -- рассеянно спросила Марша.

   -- Вам надо думать о собственном благополучии, а не о посторонних людях... Впрочем, если вам интересно, я расскажу. Они будут работать -- очень много работать... до тех пор, пока не расплатятся с долгом. Естественно, как должники, они не смогут получить гражданские права и будут ограниченны в распоряжении собственными личностями. Возможно, на это уйдут годы... десятилетия... вся жизнь... Вы понимаете, Марша, насколько ваше положение лучше их?.. У вас еще все будет... Поверьте... Я знаю... -- нумер говорил и говорил, почти убаюкивая голосом, как говорил почти тридцать лет подряд. Неудачи в его практике случались крайне редко, а если и случались -- те женщины сами были повинны в своей судьбе.

 ***

   Заплаканный тинэйджер в ошейнике угрюмо смотрел на Томаса Лонгвуда.

   -- Но я... свободный человек! -- наконец-то выпалил он.

   -- Неужели? -- удивился глава Службы адаптации. -- Ты можешь себя содержать, платить за жилье, еду, одежду, которой тебя снабдили, оплатить катер, который вытащил тебя из воды? Не можешь? Так я и знал. Ну, раз не можешь, значит, ты принадлежишь тем, кто все это тебе обеспечил, то есть -- государству. Завтра утром тебя отправят в школу "питомцев"... Пока что твоя работа будет заключаться в учебе...

   -- Учеба -- это для девчонок, -- буркнул мальчишка.

   -- Учеба -- это для свободных, -- ледяным тоном ответил Лонгвуд, и от его тона мальчишка против воли сжался. Глава Службы адаптации не собирался быть добрым. Пинок в живот и конфетка -- вот что было необходимо подростку. Именно в такой последовательности: сначала пинок, и пинок прибольный, и лишь потом ма-а-а-аленькая конфетка. -- Учти, для "питомцев" не существует оценок "В" или "С". Только "А".

   -- А если нет, вы что -- накажете меня? -- ощетинился мальчишка.

   -- Зачем? -- пожал плечами Лонгвуд. -- Если ты будешь плохо учиться, этот ошейник останется у тебя навсегда, а в восемнадцать лет тебя приставят к работе. Для того чтобы мыть полы или унитазы, не требуется ни ума, ни образования. Вот если ты будешь плохо их мыть, тогда да -- тебя накажут, вот так, -- стремительным движением Лонгвуд выхватил разрядник и коснулся кисти мальчишки. Раздался вопль. Шеф службы спрятал разрядник: -- Это был самый слабый разряд, все же ты -- неполнолетний. Но с восемнадцати лет тебя можно будет наказывать по-настоящему.

   -- А если... я буду учиться отлично? -- спросил подросток и всхлипнул.

   -- Тогда ты пойдешь учиться дальше. Если к двадцати одному году ты проявишь себя в науках или искусствах, то ошейник с тебя будет снят. Все зависит от тебя.

   Шеф службы усмехнулся.

   -- Когда-то я тоже носил ошейник -- когда я попал сюда, то был моложе тебя почти на полгода. В двадцать один я стал свободным и теперь возглавляю одну из самых влиятельных служб этого мира. Как видишь, ты полностью свободен в выборе -- успех или мытье унитазов.

   -- А если у меня не получится? -- прошептал "питомец".

   -- Значит, ты не достоин свободы, потому что глуп и ленив. Или ты полагаешь, что свободу надо раздавать направо и налево, любому, кто появится на свет? Свободу надо заслужить. Подумай об этом как следует...

 ***

   Один из лучших кардиохирургов США отнял ладони от лица и взглянул, наконец, на коллегу Милфорда:

   -- Неужели ничего нельзя сделать? Там осталась моя жена...

   -- Увы, -- врач развел руками. -- Кто его знает этот прокол... Люди появляются, исчезают, наверняка, у вас такое тоже случается... Мы пытаемся по мере возможностей помогать пришельцам устроиться на новом месте, но вернуть их домой мы не можем. Что поделать, мы всего лишь люди. Кстати, как вам понравились ваши апартаменты?

   -- Спасибо. Выше всяких похвал. Но я бы хотел встретиться со своими товарищами по несчастью... У нас общая беда... Что с ними?

   -- О них заботятся так же, как и о вас -- это наш долг. Но, поверьте моему опыту, вам не стоит видеться с ними. Чем скорее вы окунетесь в наш мир, тем быстрее и легче пройдет адаптация. Прошлое не вернуть. Потом, когда ваша жизнь наладится, вы сможете общаться со своими земляками, но сейчас это лишь усугубит чувство утраты и боль. Я понимаю ваши чувства, коллега, я сам шесть лет назад потерял семью -- автомобильная катастрофа, знаете ли... Тогда я понял, что лучший способ борьбы с горем -- это работа. Когда вы увидите наши операционные и аппаратуру, вы придете в такой восторг, что ваша боль станет меньше. Нет-нет, не возражайте, я ведь уже прошел через это. Не скажу, что боль исчезнет совсем, но переносить ее станет легче... а когда-нибудь от этой боли останется только легкая грусть... Вы не хотите посмотреть наш госпиталь?

   -- Да, пожалуй... Когда я смогу приступить к работе?

   -- Хоть завтра, -- сообщил врач. -- Хотя нет, сначала вам надо зарегистрироваться в сети, привыкнуть к нашим компьютерам -- ну, объясните мне, как вы можете работать на клавиатурах QWERTY? Они же медлительнее улиток! А еще у нас другая система измерений, кажется, у вас она называется СИ. И у нас нет телевидения -- вместо него мы пользуемся сетью. Футбола у нас тоже нет, но есть другие развлечения, не менее... нет, все же намного более захватывающие!.. Что бы еще рассказать?.. Ах да, чуть не забыл. Вот это ваше удостоверение личности, -- Милфорд смущенно улыбнулся и положил на стол раскрытый ошейник.

   -- Но это же...

   -- Ну что вы, прежде всего это прекрасное средство связи и знак, что вы находитесь под защитой государства. Вы не адаптировались в нашем обществе, вам необходима постоянная помощь и поддержка. Вот когда вы освоитесь, этот знак можно будет снять... Давайте, я вам помогу, сами вы не справитесь, -- с сухим щелчком ошейник закрылся на шее хирурга, и Милфорд удовлетворенно откинулся на спинку кресла. -- Ну вот, теперь я за вас спокоен. Так как, мы идем смотреть госпиталь?

   Беседа с инженером протекала так же, но легче. Этот попаданец не имел жены, а с отцом порвал еще десять лет назад.

   Два нумера вошли в свободный мир, этот мир заглотил их и не поперхнулся.

 ***

   Дождь давно закончился, но клетка никуда не исчезла, как никуда не исчез стыд людей, которых нагими выставили посреди людной толпы. Конечно, толпы не было -- были сотни окон огромного здания, чем-то напоминавшие любопытные и жадные глаза. Пат скорчилась, пытаясь прикрыться ладошками -- отчаянная и бесполезная попытка. И еще та девчонка из упавшего вертолета, единственная выжившая... Кажется, ее звали Джен. И другие... Слава Богу, хоть беременной женщины в клетке не было... А еще не было мальчишки и, вроде бы, двух мужчин, которых Шеннон не запомнил.

   Роберту хотелось закрыть глаза и взвыть от стыда и беспомощности, но вокруг и так было слишком много всхлипов, стонов и тихой, с оглядкой, ругани...

   -- Встать! -- резкий приказ заставил вздрогнуть. Солдаты, только не с автоматами, а со странными прутьями, чем-то напоминавшими стеки. Что это такое, Шеннон понял, когда один из солдат коснулся его плеча. Просто коснулся, но Роберт взвыл -- электрический разряд был силен, так что молодой человек пошатнулся.

   -- Строиться! Руки за головы! Ты, ты, ты и ты -- шевелись!

   Их вновь сортировали, быстро и грубо, подкрепляя слова электрическими разрядами. Роберт дернулся на крик Пат и сразу же получил еще один удар.

   -- В строй!

   Две шеренги. Длинная -- там, где Пат. И короткая -- менеджер "Локхида", Джек, Джен и Роберт.

   -- Бегом -- марш!

   Прочь из клетки... Бегом между решетками... все быстрей и быстрей... А потом две цепочки разделились. Пат и остальных гнали в здание, а Роберта и его спутников кругами по двору.

   -- Быстрей! Еще быстрей! Выше колени! Шевелись! -- и разрядами по спине.

   -- Стоять!

   Менеджер "Локхида" согнулся, постарался ухватиться за решетку... Его дыхание было хриплым, нет, даже не хриплым, а каким-то свистящим, почти мяукающим, как будто у него в легких поселился целый выводок кошек -- если бы Роберт столкнулся с подобным дома, он бы немедленно обратился к врачу.

   -- Встать прямо, идиот!..

   Струя краски ударила в грудь менеджеру, вырисовывая на теле неровное белое пятно.

   -- Повернись!

   И еще одно такое же пятно на спине.

   -- Тебя зовут Вайт! Понял?! Я спрашиваю, понял, кретин?!

   Джеку досталось два коричневых пятна. Джен -- желтые. Роберту -- зеленые. Вместе с новыми именами.

   А потом их опять загнали в клетку -- другую, меньшую, чем прежняя. И закрыли.

 ***

   Жизнь в клетке... нет, не жизнь -- существование, и даже существованием это назвать было нельзя. Со скотиной на ферме наверняка обращались лучше.

   Их кормили раз в день, просто швыряли металлические миски с безвкусной массой, почему-то называемой "овсянкой". Поймал -- повезло. Ну, а если не поймал -- миска летела на бетон, так что половина или даже большая часть серой массы вываливалась на покрытие. Есть хотелось постоянно... А еще очень хотелось пить... и спать... Иногда им удавалось забыться на пару минут, но тогда их поднимали прикосновениями разрядника или ударами мисок по прутьям решетки. Ночью же их сводило с ума журчание воды. Сначала они искали ее, а потом поняли, что это только звукозапись. Воду не давали, но раз в день их мыли из шлангов, и тогда можно было попить, если удавалось поймать ртом струю воды. А еще вода скапливалась в неровностях бетона, и тогда можно было пить из лужи... словно зверю.

   "Мы люди... не скотина..." -- твердил себе Роберт, глядя на такую желанную и недоступную влагу.

   Первый день они пытались закрывать глаза, но вскоре поняли, что это бесполезно. На второй день их вновь несколько часов гоняли по двору, подстегивая касаниями разрядников. На третий -- Джек, испуганно оглядываясь по сторонам, начал собирать с бетона холодную безвкусную массу и торопливо запихивать ее в рот. На четвертый день они перестали стесняться свой наготы и друг друга. На пятый -- бывший топ-менеджер "Локхида" опустился на колени и принялся пить из лужи и собирать еду с бетонного покрытия, а к вечеру это сделала Джен. На шестой -- их заставили до упаду приседать, "подбадривая" электрическими разрядами. На седьмой -- они перестали понимать, где они и кто они, и в этот день Роберт впервые пил из лужи и подбирал еду. А на восьмой день им швырнули циновки и дали поспать...

   Когда их растолкали и велели построиться, солнце еще не скрылось за крышей периметра. Решетка открылась -- впервые за много дней, они уже не могли сказать, сколько их было -- и их повели в здание.

   Стены, крыша над головой, душ, питье и еда -- все казалось таким странным, почти волшебным, что Джек разрыдался, а бывший топ-менеджер всхлипнул. Их вымыли, затем полностью выбрили, превращая в уродливых лысых детей, еще раз помыли и защелкнули на шеях пластиковые ошейники. Осовелые от непривычной сытости, отупевшие от недосыпания, они покорно позволяли проделывать над собой все эти процедуры -- поворачивались, поднимали и опускали руки, расставляли ноги, наклонялись и выпрямлялись, когда им приказывали, больше напоминая механических кукол, чем людей.

   Новый приказ построиться был уже привычен, их опять куда-то вели, на этот раз в большую комнату, отдаленно напоминавшую школьный класс. С одной стороны аудитории всю стену занимал большой экран, рядом находилась кафедра и внушительное кресло. Им велели повернуться к экрану и встать на колени.

   Человек, вошедший в комнату и усевшийся в кресло, был в штатском. Он сидел, развалившись, нога на ногу, и поигрывал разрядником.

   -- Меня зовут свободный Торнтон, -- холодно сообщил он. -- Я буду заниматься вашей адаптацией. Благодаря стечению обстоятельств, которые слишком сложны для вашего понимания, вы попали в новый для вас мир, и все ваши привычки, заботы и склонности должны быть забыты. Вернуться домой вы не сможете никогда. Тем не менее, вам повезло -- вы благополучно прошли квалификационные тесты и признаны годными для проживания в нашем мире, так что в ближайшее время утилизация вам не грозит. К сожалению, ваш уровень интеллекта слишком низок, чтобы вы могли распоряжаться собой самостоятельно. Мы подберем вам опекунов, которые будут заботиться о вас, дадут вам постоянные имена, обеспечат вас жильем и пропитаниям, а при необходимости будут наставлять вас на путь истинный. Они избавят вас от всех забот и невзгод, свойственных свободным людям. Их стараниями ваша жизнь будет проста и понятна, а вы в благодарность за заботу и вразумления будет трудиться на благо своих опекунов и нашего мира. Поскольку вы не владеете никакими полезными для жизни навыками, мы обучим вас всему необходимому. Вы научитесь молиться, вести себя в обществе, пользоваться средствами гигиены, трудиться так, как это будет полезно вашим опекунам.

   Роберт слушал свободного Торнтона, и у него крепло убеждение, что он не проснулся, что кошмар продолжается, и в этом кошмаре они будут жить всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, вообще выживут.

   -- Занятия начнутся с завтрашнего утра, сегодня же я дам вам всего несколько наставлений. Первое, вы должны неукоснительно соблюдать распорядок дня. Нарушения распорядка будут наказываться. Распорядок следующий. Подъем -- в пять утра. На гигиенические процедуры вам отводится пятнадцать минут. Завтрак -- пять минут. Обед -- десять минут. Ужин -- три минуты. Отбой в одиннадцать часов. Второе. Вы носите на шее свои удостоверения личности. В них содержатся все ваши данные, в том числе ваши имена, права собственности на вас, список ваших навыков, информация о ваших достоинствах и недостатках. Ношение подобных удостоверений обязательно для лиц, находящихся под опекой, оно также позволяет следить за вашим поведением. Третье. После получения новых навыков вы будете сдавать экзамены -- как теоретические, так и практические. Оценки "В" и "С" равносильны провалу экзамена. На сдачу каждого экзамена у вас будет три попытки. Первые две неудачные попытки будут наказываться. После третьей неудачи проваливший экзамен питомец будет ликвидирован.

   Свободный Торнтон обвел пленников таким взглядом, что все четверо поняли -- это правда, их действительно убьют, если они дадут хоть малейший повод для неудовольствия.

   -- Четвертое. К своим наставникам вы должны обращаться "свободный такой-то" и кланяться. Слово свободных для вас -- абсолютный закон. Если ваш наставник будет носить такое же удостоверение личности, что и вы, вы должны обращаться к нему "доктор такой-то" и склонять голову. Приказы докторов для вас также обязательны. Пятое. Ваше нерадение будет наказываться, но ваши старания будут вознаграждены. Если во время учебы вы благополучно сдадите все экзамены и докажете свое право на существование, то через два месяца вам предстоит радостное событие -- вы впервые встретите своих будущих опекунов. В этот день все ваши старания будут вознаграждены, и будет определена ваша дальнейшая судьба. Свободные выберут, кому из вас они окажут покровительство, кому дадут кров и пропитание. Их дом станет вашим домом, вы станете для них родными и близкими, как их собственные дети и даже еще ближе, потому что дети вырастают и покидают свой дом, а вам забота и попечение будут предоставлены до конца вашей жизни. Запомните, только от ваших стараний зависит, сможете ли вы произвести хорошее впечатление на своих будущих опекунов. Трудитесь со всем прилежанием, и ваша жизнь будет обеспечена.

   -- А теперь немного практики, -- объявил Торнтон. -- Внесите тренажеры.

   Четверо парней с "удостоверениями личности" на шеях внесли какие-то массивные пластиковые плиты, и Роберт с трудом удержал восклицание -- это были колодки, почти ничем не отличавшиеся от тех, что он видел в одном из немецких музеев.

   -- Для первого раза -- три часа занятий, -- сообщил Торнтон. -- Приступайте.

   Громилы в форме, до этого тихо стоявшие за спиной, шагнули вперед. Привычные крепкие руки согнули Роберта, и он не успел опомниться, как его шея и кисти рук были защемлены в колодках. По возгласам своих товарищей по несчастью он догадался, что с ними происходит то же самое.

   -- Сейчас вы ни в чем не провинились, но вы должны знать, какое наказание за проступки или леность вам предстоит. Наказание за незначительный проступок -- три часа занятий на тренажере. При серьезных проступках -- занятия будут удлиняться. Итак, время пошло, -- Торнтон нажал кнопку на пульте и на экране появились огромные часы.

   -- Надеюсь, эти упражнения пойдут вам на пользу, -- сообщил Торнтон. -- Приятных занятий.

   Высказав это пожелание, свободный встал и неспешно покинул аудиторию.

 

Глава 4

А у кого-то хеппи-энд уже произошел..

   Группа Торнтона собралась перед огромным монитором через час после начала первого практического занятия субъектов. Огромный экран был разделен на четыре окна, что позволяло самым тщательным образом отслеживать реакции питомцев. Динамики передавали даже самый тихий вздох.

   -- Ну что ж, реакция двоих в норме, -- подытожил пару минут наблюдений Торнтон.

   -- Теперь осталось лишь объяснить субъектам, что занятия должны проходить в тишине, -- заметил еще один наблюдатель.

   -- А с этим есть какие-то проблемы? -- удивился Линкольн Райт. -- Объявляем, что каждый издаваемый ими звук будет способствовать удлинению тренировки на час и дело с концом -- больше мы стонов не услышим. Меня больше волнует реакция вот этих двоих, -- Райт поочередно кивнул на Роберта и Джен. -- Они-то молчат. И в карантине они адаптировались последними, особенно Грин.

   -- Может, у них шок и они просто ничего не чувствуют?

   -- Да вы на их лица посмотрите! -- возмутился Райт и почти ткнул пальцем в экран. -- Все они чувствуют, только молчат, и, признаться, мне это не нравится. Этих придется прессовать сильнее прочих.

   -- Да, прессонем мы их, Линк, прессонем -- это не проблема. Слава Богу, у нас достаточно возможностей, одни экзамены чего стоят... Но все же, почему эти двое? Девчонка и какой-то художник... Признаться, я ставил на топ-менеджера, -- с сожалением сообщил Торнтон. -- Кстати, Линк, вы ведь проводили собеседование как раз с Грином. Как, по-вашему -- в чем истоки его упорства?

   "В генетике, в чем же еще! -- мысленно выругался Райт. -- Кто и когда видел покладистых Томпсонов?!"

   -- Да какие впечатления? -- произнес он вслух. -- Типичный представитель "золотой молодежи", не без талантов, конечно, но привыкший ко всеобщему обожанию, толпам восторженных девиц и покровительству политиков. Возможно, его упорство объясняется нежеланием потерять лицо перед девчонкой, а ее -- в стремлении понравиться недавнему кумиру. Никаких других причин я не вижу.

   -- Ну что ж, это не фатально. Значит, программа проста -- сначала жесточайший пресс, потом положительное подкрепление. Я считаю, что с помощью положительного подкрепления можно вышколить даже обезьяну, а не только разумное существо. Да и образец для подражания у нас уже есть.

   -- Браун?..

   -- А кто же еще? -- Торнтон довольно усмехнулся. -- Он первым прошел адаптацию, значит, будет первым и дальше, особенно, если мы ему слегка поможем. Субъекты должны убедиться в плюсах послушания и во всех неудобствах упрямства: время занятий на тренажерах, одежда, матрас в общежитии -- да мало ли какие поблажки мы можем дать! Ладно, коллеги, сегодня мы еще можем отдыхать, а завтра начнется работа. Барри, речь перед субъектами на вас. Линк, раз уж вы имели дело с Грином, наблюдайте за ним и дальше и прессуйте по полной. Совет всем -- воспользуйтесь последней возможностью отдохнуть, и, кстати, Линк, перерегистрируйтесь, наконец, в сети, сколько можно напоминать?!

 ***

   "Занятия на тренажерах"... Уже через пару дней одно упоминание подобного наказания заставляло пленников бледнеть в ожидании выламывающей все тело боли. Наверное, даже удар разрядника не мог вызвать подобных страхов, но после пребывания "питомцев" в клетке их "воспитатели" ни разу не прибегали к столь грубым методам внушения. Никаких ударов прикладами, никаких разрядников -- только "занятия на тренажерах", но уж они-то обрушивались на пленников при малейшей провинности. И если угроза наказания заставляла подопытных бледнеть, то при объявлении о самом наказании пленники начинали дрожать всем телом и обливаться потом, а уж от слов "Четыре часа занятий на тренажерах" или, не дай то Бог -- "пять", провинившемуся так и хотелось опуститься на колени, чтобы молить о снисхождении. Джек так и делал, и трое оставшихся пленников быстро поняли, насколько подобное поведение было эффективным. Коленопреклонение и слезы неизменно приводили к тому, что внушения Джеку, нет, не отменяли -- это было невозможно, но делали менее тяжелыми. На Роберта же наказания сыпались как из рога изобилия.

   Каждый раз, слыша слова "Пять часов занятий на тренажере", Роберт по примеру Джека пытался принудить себя встать на колени, но каждый раз так и не вставал. Дело было не в гордости и даже не в воспоминаниях о прошлом -- ради избавления от изматывающей боли и омерзительного чувства беспомощности можно было пойти на многое -- но в инстинктивном ощущении, что стоит ему склониться перед "наставниками" еще и в этом, как он уже не сможет остановиться. Многолетний опыт лжи пока спасал Роберта, но он же подсказывал, что рано или поздно ложь становится правдой. Еще немного, и он мог бы уподобиться Джеку, локхидовцу и Джен, начал бы просительно заглядывать в глаза похитителям, благодарил бы их за заботу и от души молил бы Господа даровать ему хорошего опекуна.

   Роберт не просил о нисхождении, но толку от этого не было никакого -- чтобы подвергнуть его наказанию, крепкие парни в ошейниках все равно швыряли его на колени, да и вообще стоять на коленях приходилось часто и подолгу. Во время обязательных молитв о даровании опекуна: сразу после подъема, перед завтраком, обедом и ужином, а также перед отбоем и... -- "Три часа занятий на тренажере за недостаточно прочувственную молитву!". В ходе многочисленных практических занятий... На экзаменах...

   Для молодого человека было шоком узнать, какое именно занятие признано для него оптимальным, наиболее полно раскрывающим его склонности и таланты. Не меньшим шоком было понять, что все его представления об обязанностях лакеев страдали редкой неполнотой. По сравнению с тем, что должен был освоить он, прислуга в доме деда вообще ничем не занималась. Окончательно же сразило Роберта открытие, что экзамены становятся для него почти непреодолимой преградой, заслужив ему репутацию тупицы и лентяя.

   Уже со второго дня обучения в группе появилась звезда, и этой звездой стал Джек. Он с легкостью сдавал экзамены, реже всех получал взыскания и, конечно, раньше всех заслужил право на одежду. Правда, назвать это одеждой можно было лишь с очень большой натяжкой, но как заявил свободный Райт, до одеяния уборщиков им надо было еще учиться и учиться и очень много работать. Эти уборщики, с точно такими же пластиковыми ошейниками, носили тонкие оранжевые шорты на резинке и оранжевые же распашонки без застежек и напоминали то ли больничных санитаров, то ли заключенных. Вот только принимать их за заключенных было большой ошибкой, потому что уборщики всегда с охотой доносили на промахи пленников и относились к ним примерно так же, как старшие курсанты военной школы к младшим.

   Таким образом, Роберт оказался в самом низу здешней иерархии. Джек сдавал экзамены с первого раза. Джен и бывший топ-менеджер, как правило, со второго, а Роберт ни разу не смог сдать экзамен раньше третьего. "Наставники" хмурились, а свободный Райт холодно сообщил, что если бездельник посмеет завалить выпускной экзамен, то будет отправлен на утилизацию.

   Роберт молчал, упражнялся на муляжак, а сам мучительно пытался понять, что все это значит. Зачем их похитили и что от них хотят? Ни в какой другой мир под звездно-полосатым флагом Роберт не верил.

 ***

   Доктор Рассел Брук, уже месяц как нумер, довольно откинулся на спинку кресла и не без самодовольства поинтересовался:

   -- Ну как?

   -- Великолепно, -- совершенно искренне ответил свободный Милфорд, MD. -- Вы лучший кардиохирург, которого я видел, а я видел немало.

   -- В таких операционных работать одно удовольствие, -- вернул комплимент Брук.

   -- Дело не только в операционной, -- не согласился Милфорд. -- Какая точность, какое вдохновение... Бог мой, да я давно не получал такого удовольствия, просто от того, что вам ассистировал. Нашему миру фантастически повезло...

   -- Пожалуй, мне тоже, -- согласился Брук. Сейчас он ничем не напоминал того растерянного человека, что страдал из-за вечной разлуки с женой какой-то месяц назад. "Все, что ни делается, делается к лучшему", -- размышлял он. -- Вы знаете, я счастлив! В моем распоряжении операционная, о которой только можно мечтать, прекрасная бригада, расторопные медсестры... Вы не поверите, но даже санитары здесь лучше всяких похвал!

   -- Ну, почему же не поверю... -- заметил Милфорд.

   -- А наука?! Да мне никогда не было так легко ею заниматься...

   -- Да?! -- MD счел необходимым понимающе кивнуть. -- Вы говорили о какой-то бюрократии...

   -- Бюрократия... -- проворчал Брук. -- Это не бюрократия, а тупые идиоты, которые шагу не дают ступить и, собственно, ради чего?! Ради абстракций! Там бы я месяцами давал показания перед всевозможными комиссиями и так называемыми этическими комитетами, а здесь мы провели блестящий эксперимент, и я не удивлюсь, если этот парень даже выживет. Ради одного этого стоило попасть в шторм, а затем и сюда. Но дело не только в этом, -- продолжал нумер. -- Представляете, вчера на прогулке я заблудился. Вечерело, мне стало не по себе и что же? -- Брук торжествующе посмотрел на собеседника. -- Благодаря моему удостоверению личности мне удалось связаться с оператором и меня легко вывели к дому. И что самое удивительное, -- добавил он, -- за все время моей прогулки мне ни разу не встретилось ни одного угрожающего лица! Я не видел ни брошенных банок из под пива, ни разбитых бутылок или выброшенных шприцов -- ничего... Никаких обкуренных подростков и размалеванных девиц... Удивительно -- но ваш мир просто великолепен!

   -- Наш мир, Рассел, наш, -- поправил Милфорд. -- И кстати, -- вернулся к деловому тону врач, -- вы тоже немало сделали для нашего общего мира, и консулы просили передать вам благодарность. Помните операцию неделю назад?

   Доктор Брук пожал плечами:

   -- Господь с вами, Дэн... А что там было неделю назад? По-моему, какое-то банальное АКШ... ничего серьезного...

   -- Конечно, но вы оперировали сенатора Данкана, а сенатор Данкан весьма уважаемый человек.

   -- Бросьте, -- рассмеялся Брук, -- вот сегодняшняя операция действительно заслуживает внимания и, запомните мое предсказание -- за ней будущее, даже если этот парень к вечеру умрет. Но все равно -- я рад, что вернул обществу столь полезного человека, как сенатор, ведь теперь он представляет и меня, не правда ли? И теперь это и мой дом...

   -- Конечно, и должен признать, вы проходите адаптацию на удивление быстро и легко.

   -- Кстати, все время хотел спросить, -- Рассел Брук с любопытством наклонился вперед. -- У трех моих операционных сестер такие же удостоверения личности, как и у меня. Они тоже попаданки? Но откуда? Не могу определить по произношению.

   Дэн Милфорд предпочел устроиться в кресле поудобнее.

   -- Ну, что вы, Рассел, попаданцы встречаются не так уж и часто. Это местные уроженки, которые находятся под покровительством государства. Вы же сами заметили, до чего наш мир доброжелателен и уютен. Но в любом социуме существуют люди, которые не умеют заботиться о себе, не способны себя содержать, находить свой путь в обществе -- наверняка, там, в оставленном вами мире, вы встречали таких.

   Нумер поморщился:

   -- А, бездельники... живут на пособие, получают продовольственные талоны и еще недовольны, что им, видите ли, мало дают...

   -- Не будьте так суровы, Рассел, -- укоризненно покачал головой Милфорд. -- Эти люди не виноваты в том, что их дурно воспитывали. Хотя мы признаем, что не каждый человек может заботиться о себе, сколько его не учи. Мы избрали иной путь. Да, есть люди, которые не способны сделать выбор, ну что ж, этот выбор делает за них общество. Существует система тестов, которая помогает определить склонности человека. Мы даем таким людям специальность и работу, направляем их и тем самым благополучно решаем все социальные проблемы. У нас нет бродяг, нет нищих, нет неполнолетних матерей-наркоманок... Каждому мы находим работу по возможностям, руководим его деятельностью и при необходимости делаем ему внушения. И вот результат -- наши улицы идеально чисты, парки ухожены, дети всегда под надзором, а молодежь занята делом... Да, питомцы государства ограниченны в правах, но как они могут голосовать на выборах, если не способны разобраться в собственной судьбе? Впрочем, стоит им доказать, что они научились отвечать за свои поступки и решать проблемы самостоятельно, как они получают все права граждан. Согласитесь, это разумно.

   Доктор Брук задумался. В памяти сами собой всплыли воспоминания о разбитых окнах первого этажа госпиталя, где он начинал работать, затем -- последнее зашитое после ножевого ранения сердца тринадцатилетнего подростка... Все еще пребывая в задумчивости, Брук кивнул.

   -- Конечно, это непривычно, но разумно и... честно, -- признал он.

   -- Рад, что вы с нами согласны, -- проговорил Милфорд. -- Кстати, вы сможете получить все гражданские права месяца через три или даже через два, как только познакомитесь с нашим миром поближе.

   -- Я должен буду сдавать экзамены на знание Конституции? -- уточнил Брук. -- И приносить присягу?

   -- А у вас это принято? -- удивился Милфорд. -- Да нет, зачем? Готовность человека служить обществу видна и так, здесь все решается индивидуально.

   -- Но все же мне бы хотелось ознакомиться с вашей... с нашей, -- поправился хирург, -- Конституцией. Каким образом я смогу это сделать?

   -- Нет ничего проще. Посмотрите в сети. Вы сможете ознакомиться и с Конституцией, и со всеми поправками, которые наши законодатели умудрились внести в нее за последние полсотни лет, и со всеми комментариями наших замечательных правоведов. Но поверьте, вряд ли наша Конституция так уж отличается от вашей. Я не юрист и не политик, но полагаю, здесь трудно придумать что-то новое.

   -- Вот и хорошо, -- обрадовался Брук. -- Я не слишком люблю юристов, хотя и признаю, что без них не обойтись, и, между нами говоря, никогда особо не интересовался политикой. И, кстати, как там мои товарищи по счастью? -- жизнерадостно вопросил он.

   -- Да примерно, так же как вы. Осваивают новую жизнь. Хотя не могу сказать, что с одинаковым успехом. Скажите, вы знали раньше Роберта Шеннона?

   -- Больше понаслышке и пару раз встречал его на коктейлях, -- пожал плечами доктор. -- А что -- у него какие-то проблемы?

   -- Можно сказать и так, -- кивнул MD. -- Понимаете, он ведет себя... не совсем адекватно. Непонятное упрямство... Нежелание адаптироваться к изменениям... Мы стараемся ему помочь, но что мы можем сделать без его сотрудничества?

   -- Ну, это понятно, -- кивнул Брук и откинулся на спинку кресла. -- Классический посттравматический синдром. Что вы хотите от человека, который родился с серебряной ложкой во рту? Понимаете ли, Дэн, Шеннон человек совсем другого склада, чем я. Я сделал себя сам, а Шеннон все и всегда получал в готовом виде. Лучшая частная школа, самый престижный университет, сенаторы и президенты в качестве друзей семьи и огромный банковский счет. Представьте, что он испытывает, лишившись всего, что составляло его личность? Конечно, он впал в депрессию...

   -- Мы так и подумали, -- задумчиво произнес Милфорд.

   -- Поймите меня правильно, -- вновь заговорил Брук, -- я вовсе не утверждаю, что Шеннон безнадежен, ни в коем случае -- он неплохой архитектор, у него есть талант, но ему никогда не приходилось трудиться систематически. В свое время я был поражен, что он стал работать -- должно быть, ему было скучно. Вы не представляете, как много о Шенноне писали в светской хронике. Ну, вы понимаете, обычные истории плейбоев: длинноногие старлетки, гоночные машины, драки с такими же плейбоями, как он, и травка. Шеннон напоминает мне ваших питомцев государства, которые не умеют управлять собственной судьбой. Ей Богу, ему повезло, что он попал сюда -- здесь у него будет возможность дожить до глубокой старости, а там он бы умер через пару лет от передоза.

   -- Вы полагаете...

   -- А чего еще можно ждать от богемы? Для них это обычная жизнь... Если бы Шеннон был только архитектором -- все было бы проще, но он же еще и художник... Вы представляете, он писал даже обнаженную натуру!

   -- Хм-хм... -- Милфорд неопределенно покачал головой.

   -- Да нет, не думайте, он не так испорчен, как может показаться, -- торопливо заметил Брук, -- просто у него было не самое лучшее окружение. Поверьте, он вполне способен работать и даже делать интересные проекты. Ему лишь надо понять, что отныне он будет работать не ради развлечения, а для обеспечения собственного пропитания, и не от случая к случаю, а каждый день.

   -- Значит, вы считаете, что у него есть перспективы, и мы сможем ему помочь?

   -- Бесспорно, -- подтвердил нумер. -- Только не стоит потакать его депрессии и устраивать вокруг него пляски пау-вау. В конце концов, он взрослый мужчина, а не капризный подросток. Поручите ему небольшой проект, чтобы у него в подчинении было два или три сотрудника. Я не силен в психологии, но работа с людьми прекрасно излечивает от любой депрессии -- для понимания этого не требуется быть психоаналитиком, уж вы мне поверьте...

 ***

   Если практические занятия с муляжами были неприятны, то переход от кукол к людям был тошнотворным. Муляжи, по крайней мере, молчали, не двигались, не пахли и вообще были практически безобидны. Сказать то же самое о людях было нельзя. Дома у Роберта была прислуга, но даже в бреду ему не приходило в голову требовать от камердинера, чтобы он одевал и раздевал его, мыл или оказывал некоторые другие услуги, которые обычно люди выполняют в отношении себя сами, если, конечно, не являются паралитиками. Требовать подобного от слуг можно было лишь в одном случае -- если не считать их людьми. Впрочем, после пребывания в клетке, постоянных "занятий на тренажерах" и рассуждений похитителей об "опекунах" Роберт в этом и не сомневался. Он только не мог понять, почему...

   Другой мир, другие обычаи и законы... Что бы там не болтали их "наставники", Роберт не мог поверить в подобную чушь. По собственному опыту он знал, что о других мирах рассуждали либо свихнувшиеся физики, либо люди, злоупотреблявшие психоделиками. Как-то Роберту случилось попробовать подобную хрень, и он зарекся от повторного эксперимента. Сначала все было почти нормально, но через три дня Роберт обнаружил в раковине зеленую мышь размером с хорошую индейку. Каким-то шестым чувством он догадался, что это была мышь Эйнштейна, и даже попытался вступить с ней в диалог. Только на второй минуте увлекательнейшей беседы, когда Роберт уже начал разрисовывать зеркало зубной пастой, чтобы продемонстрировать зеленой собеседнице грандиозный проект по строительству порталов между мирами, молодой человек сообразил, что происходит что-то не то. С тех пор всякие предложения попробовать что-нибудь раскрепощающее сознание встречали со стороны Роберта самый резкий отпор, а попытки настаивать вполне могли закончиться ударом в челюсть -- беседы с мышью Эйнштейна и котом Шредингера не входили в планы молодого человека.

   Впрочем, рассуждения об иных мирах и новой жизни могли иметь и другое значение, и Роберт не мог не задуматься над этим. Похитители имели странную привычку изъясняться эвфемизмами. И если пленников они называли "питомцами", ошейник -- "удостоверением личности", пребывание в клетке -- "карантином", наказание колодками -- "тренировкой на тренажерах", а его самого -- "тупицей", но при этом "великолепным экземпляром", то под "другим миром" и "аукционом" могло подразумеваться, что угодно.

   Пленников почти не оставляли наедине с собой, но ночью, пока вымотавшийся за день Роберт не успевал уснуть, или во время наказаний, когда он пытался хоть как-то отвлечься от боли, молодой человек пытался понять, что происходит. Как ни была для Роберта дика картина происходящего, выводы, которые он делал, казались еще более дикими. Их похитители не напоминали сумасшедших, и в их действиях просматривалась конкретная и четкая цель. Его натаскивали в качестве лакея, из Джека делали шута, бывший топ-менеджер обучался садоводству, а Джен готовили на роль сексуальной игрушки. А еще от них требовали полной покорности, доходящей до той степени, когда человек превращается в тупую скотину, готовую выполнить любой приказ.

   Роберт не видел, чем их положение было лучше положения рабов из каких-то древних времен. Судя по заявлениям "наставников" после сдачи экзаменов именно такое рабство их и ожидало, а постоянное натаскивание на поклоны, коленопреклонения и прочие выражения рабского почтения подсказывало, что их собираются отправить куда-нибудь на Восток. Должно быть, их будущим хозяевам будет приятно иметь в рабах людей Запада, размышлял Роберт. Оставалось понять, зачем все это было нужно похитителям. Как ни ломал молодой человек голову, у него находился лишь один ответ на этот вопрос -- их собирались использовать в качестве террористов-смертников.

   И все-таки Роберт не мог поверить, что Америка может так поступить со своими гражданами, и потому начал размышлять о заговоре внутри властных структур -- о чем-то вроде государства в государстве, вспоминать фильмы "Внутренний враг" и "Враг государства", прочитанные книжки и дискуссии в Интернете. От дискуссий в Интернете его мысль плавно перешла на слухи, уже не первый год бродившие в среде архитекторов, а от слухов к небезызвестному документальному фильму о событиях одиннадцатого сентября -- фильму, весьма вольно трактовавшему события 2001 года и крайне нелестно отзывавшемуся о нравственных устоях властных структур США. Прежде Роберт отмахивался от сделанных в фильме выводов, но сейчас, находясь в плену на базе, над которой развевался звездно-полосатый флаг, уже не мог сохранять прежнее спокойствие и доверие. Уж если их правительство без зазрения совести могло отправить на тот свет почти шесть тысяч граждан США, лишь бы получить предлог развязать войну против своих врагов, то что было говорить о них? На фоне жизней тысяч людей жизнь четырех человек не стоила уже ничего.

   Дойдя до подобного вывода, Роберт понял и другую вещь. Коль скоро речь шла о врагах, о которых так любили распространяться в прессе и на телевидении, о всех этих бородатых террористах с наркотиками и взрывчаткой, то они должны были с удовольствием получить в свою власть людей, имена которых нередко упоминались в деловых новостях и светской хронике. Да и сама их известность должна была послужить алиби, усыпить бдительность, исключить всякие подозрения в их связях со спецслужбами.

   Роберт не мог понять только одного -- каким образом их собираются подсунуть этим людям, но и не желал этого знать. Пленник все чаще думал о побеге, вот только осуществить его не представлялось ни малейшей возможности. Молодой человек помнил, что рассказывали им в военной школе о правилах поведения джи-ай в плену, и думал, что их похитители действовали так, будто сами эти правила и писали, иными словами отрезали им всякую возможность к бегству. Спрятаться в лагере военнопленных, не выйти на перекличку, назваться другим именем, организовать беспорядки или сделать подкоп -- сейчас эти рекомендации способны были вызвать разве что смех, если бы Роберт еще способен был смеяться.

   В памяти сами собой всплыли насмешливые слова седого краснолицего инструктора в летнем лагере на Среднем Западе: "А теперь забудьте всю эту хренотень. Эти инструкции годятся лишь для одного -- чтобы подтирать ими задницу. Хотя нет, для этого тоже -- не годятся, еще подхватите экзему, вот будет радости-то!.. Почему не годятся? Да потому, что наши враги вовсе не слепые и глухие олухи, и за такие художества способны без затей вас шлепнуть. И нечего делать такие глаза -- мы с ними тоже не церемонимся. Если уж вам не повезет попасть в плен, то ваше дело ждать и стараться выжить. Да, причем тут ваши жизни?! Вы должны все запоминать, а потом рассказать тем, кому это будет положено знать. Если вы что-то забудете, не беда -- вам помогут вспомнить. Главное, наблюдать. Что? При транспортировке? Ну, тут шанс, может, и появится, но я бы не стал на это рассчитывать, разве что уж совсем припечет. А теперь хватит болтать ерунду, еще десять часов сухой голодовки -- вы же мужики, а не дерьмо!".

   Роберт изо всех сил старался запоминать, но все чаще замечал, что память подводит. Последние дни пребывания в клетке и первые дни обучения тонули в тумане, вспоминаясь лишь обрывками сцен и слов, да и вести счет дням становилось все трудней и трудней. Молодой человек с ужасом понял, что не помнит, сколько времени провел в заключении. Роберт не знал, чего ждать даже от самого себя -- провалов памяти, раболепного подчинения, как у Джека, или реакции на какую-то кодовую фразу, которая превратит его в живую бомбу или Бог знает, что еще. Оставалось надеяться, что в процессе транспортировки к неизвестным "опекунам", о которых то и дело твердили похитители, он все же сможет бежать и добраться до ФБР, а еще лучше до прессы. Пока же следовало выжить, а значит, терпеть, молчать, брать пример с Джека и при этом не спятить. И это давалось все трудней.

 ***

   Марша Смит принимала поздравления и подарки, как всегда сохраняя спокойствие и самообладание. Ей не показали новорожденного, и она была благодарна врачам за подобную деликатность. Впрочем, о нем вообще никто не говорил, словно никакого младенца и не было. Маршу поздравляли с успешно выполненной миссией, восхищались ее выдержкой и беспокоились о ее здоровье. Последнее было напрасным -- здоровью Марши не угрожало ничто. Молодая женщина вежливо улыбалась, благодарила посетителей за заботу и размышляла о своем будущем.

   Без малого два месяца прошло с тех пор, как ее жизнь круто изменилась, но теперь будущность Марши в новом мире была обеспечена, хотя и дорогой ценой. Молодая женщина никогда не пыталась спорить с неизбежностью, и теперь была обладательницей полных гражданских прав, пятидесяти тысяч долларов на обзаведение, пяти предложений о работе, а также благодарности консулов. Все эти блага обязаны были привести ее в полный восторг, так что Марша согласно кивала, время от времени вставляли в разговор ничего не значащие фразы, а когда это было необходимо, уверяла, что всегда готова служить свободному миру.

   Поплакать же Марша решила ночью, когда ее, наконец, оставят в покое.

 ***

   Свободный Торнтон холодно оглядел четырех подопытных, и Линкольн Райт довольно заметил, как под этим взглядом субъекты побледнели и поежились. Предстояло осуществить последнюю стадию эксперимента и тем самым окончательно расставить все точки над "i". В целом опыт прошел успешно, питомцы были тихи и послушны, и даже Роберт Шеннон ничем не напоминал человека, которого он впервые увидел в комнате собеседований. Бывший архитектор являл собой блестящий пример мастерской дрессуры, с готовностью отзывался на данную ему кличку, а во время трехдневного экзамена продемонстрировал прекрасную выучку и послушание. К невероятному облегчению Линкольна Райта никакой опасности для сенатора Томпсона этот ненужный родственник более не представлял.

   Свободный Торнтон взял со стола распечатку, и Роберт почувствовал, как по спине пробежал холодок. Еще ни разу ему не удавалось сдать экзамен раньше третьего раза, а сейчас у них была лишь одна попытка. При мысли, что он мог не сдать экзамен, Роберта начинало колотить. Молодой человек уже не верил, что при провале экзамена их могут убить -- слишком много средств и сил было вбухано похитителями в их обучение, но неизбежное наказание и несущая им боль заставляли сердце колотиться почти в самом горле.

   -- Йеллоу, шаг вперед, -- приказал Торнтон, и дрожащая Джен вышла из строя.

   Некоторое время свободный разглядывал девушку с головы до ног, как будто не замечал растущего страха подопытных, а затем произнес:

   -- Ты сдала экзамен. 98 баллов -- лучший результат.

   Роберт услышал вздох облегчения Джен и почувствовал смятение Джека. Джек больше не был первым и сейчас пребывал почти в панике.

   -- Браун, шаг вперед.

   Джек торопливо подчинился. Роберт не мог видеть его лица, но ему казалось, что даже спина Джека выражает его желание услужить и понравиться.

   Когда тишина стала почти невыносимой, а Джек явно готов был упасть на колени, чтобы молить о втором шансе, Торнтон разомкнул губы.

   -- 82 балла -- не лучший результат, но ты сдал экзамен.

   Плечи Джека опустились, казалось, еще немного и он разрыдается от счастья.

   -- Грин, шаг вперед.

   На негнущихся ногах Роберт присоединился к Джеку и Джен. От волнения во рту пересохло, и молодой человек почувствовал, как на лбу выступила испарина.

   -- 77 баллов. Минус три балла -- и ты бы провалил экзамен. Что ж, тебе повезло. Вайт! Три шага вперед!

   Когда бывший топ-менеджер вышел вперед, пленникам показалось, что температура в комнате понизилась на несколько градусов. Роберта пробрал озноб.

   -- 74 балла, -- ледяным тоном объявил свободный Торнтон. -- Ты не сдал экзамен, Вайт. Утилизация!

   Локхидовец растерянно оглянулся, попытался что-то сказать, но с его губ сорвался только хрип.

   -- Я буду стараться... -- прошептал, наконец, он, -- я буду все делать... пожалуйста... еще один шанс...

   И в этот момент раздался выстрел. Не веря своим глазам, Роберт увидел, как несчастный пошатнулся, а затем стал медленно оседать. Рухнул на колени, пару мгновений постоял, потом упал лицом вниз.

   -- Поздравляю вас с успешной сдачей экзаменов, -- спокойно продолжил Торнтон, словно ничего не случилось. -- Отныне ваша будущность обеспечена. Через два дня вы отправитесь на аукцион, где впервые предстанете перед вашими будущими опекунами. Постарайтесь произвести на них хорошее впечатление...

   Он еще что-то говорил и говорил, но Роберт почти не слышал. Локхидовцу не хватило одного балла -- один балл разделил жизнь и смерть. У него в запасе оказалось целых три балла... всего только три...

   Вид мертвого тела делался непереносимым, запах крови вызывал дурноту и молодой человек отвернулся.

   -- Грин! -- Торнтон оборвал свою речь и повелительно простер руку в сторону Роберта. -- Приказа отворачиваться не было! Шесть часов занятий на тренажере!!

   Роберт стал почти зеленым. Через два дня их повезут на аукцион... Через два дня у него будет шанс на побег... если только не шесть часов в колодках... Роберт глубоко вздохнул и опустился на колени.

   -- Свободный Торнтон... я виноват... я раскаиваюсь... пожалуйста... простите... -- отчаянно твердил он слова, которые обычно говорил Джек. -- Это больше не повторится...

   Линкольн Райт и Джеймс Торнтон довольно переглянулись -- перезагрузка завершилась.

   -- Ну что ж, -- задумчиво произнес руководитель эксперимента. -- Я рад, Грин, что ты понимаешь свою вину. Хорошо, на этот раз тебе будет достаточно четырех часов занятий. Браун, принеси тренажер и помоги Грину.

   Джек поклонился и со всех ног бросился выполнять приказ. Роберт стоял на коленях, чувствуя себя совершенно опустошенным. Мольба о пощаде оказала на него большее воздействие, чем он ожидал, и сейчас он отчаянно пытался собрать осколки своего "я". Воспоминания о школах, встречах с президентами -- все было не то, и Роберт ухватился за память о деде. Дед никогда бы не сдался, что бы с ним не случилось. Дед бы сражался до конца!

   Джек приволок колодки, установил их перед Робертом и, повинуясь приказу Торнтона, надавил молодому человеку на затылок. Роберт послушно наклонился, разместил шею и запястья в специальные выемки, и Джек старательно закрепил сверху еще одну плиту.

   -- Молодец, Браун, -- похвалил Джека Торнтон и покровительственно потрепал его по щеке, -- ты хороший питомец. Я уверен, у тебя будет прекрасный опекун. А ты, Грин, постарайся впредь вести себя хорошо. Это в твоих же интересах. Йеллоу и Браун до ужина можете отдыхать и, кстати, скажите уборщикам, чтобы навели тут порядок.

 ***

   На этот раз в кабинете Томаса Лонгвуда собралась только группа Торнтона. Отчет об эксперименте вызывал одобрительные кивки главы службы адаптации. Торнтон гордо демонстрировал на экране снимки и схемы, а по окончании отчета подвел итог:

   -- Таким образом, эксперимент с малой группой завершился успехом. Сложности были только с одним субъектом, но в результате и там мы смогли добиться полной перезагрузки личности. Теперь необходимо перейти на опыты с крупными группами.

   -- И кто же доставил вам трудности? -- поинтересовался Лонгвуд. -- Топ-менеджер?

   -- Нет, шеф, как ни странно, архитектор. Но и с ним мы справились. Прошу вас, разрешите начать опыты с большими группами.

   -- Хорошо, -- Лонгвуд кивнул. -- Следующая же крупная партия попаданцев будет ваша, за исключением "инкубаторов" и ценных специалистов. Но вернемся к вашим питомцам. Они вам больше не нужны?

   -- Да нет, шеф, -- пожал плечами Торнтон. -- Дело сделано, можно отправить их на реализацию. Как предлагал ранее коллега Райт, субъектов мужского пола можно реализовать с аукциона, а субъекта женского пола отправить в Службу психологической поддержки -- пусть работает.

   Лонгвуд насмешливо фыркнул:

   -- И вы всерьез полагаете, что эта девчонка способна приступить к работе? Ну, вы хватили, Торнтон.

   -- Но она прошла полную перезагрузку! -- горячо принялся отстаивать свою точку зрения глава группы.

   -- Я не сомневаюсь, и от души поздравляю вас с успехом -- вы дали нашему миру прекрасное оружие защиты. Но положа руку на сердце, вы действительно полагаете, что для работы в службе психологической поддержки этого достаточно? Вы-то сами желаете заполучить подобное чудо послушания себе в постель?

   Торнтон открыл было рот и почти сразу же закрыл его.

   -- Вот и я о том же, -- насмешливо кивнул Лонгвуд. -- Так что готовьтесь, Торнтон, извиняться перед нашими коллегами за то, что мы отправляем им полуфабрикат. Не забудьте все необходимые расшаркивания и напоминания, что мы делаем общее дело. Сегодня и повезете, вы лично.

   -- В таком случае, шеф, мне бы не помешало ваше письмо.

   -- Составляйте, я подпишу, -- кивнул Лонгвуд. -- И готовьте своих питомцев к аукциону. Вы, Райт, тоже примете в нем участие -- вам не помешает новый опыт. И еще. Линк, мне уже надоело напоминать вам о необходимости перерегистрироваться. Работа -- это прекрасно, но не забывайте и о необходимых формальностях. Если сегодня до пяти вы не перерегистрируетесь, ей-Богу, я наложу на вас штраф. Все, свободны.

 ***

   Свободная Дорис Палмер, доктор философии, глава службы психологической поддержки, дочитала письмо Томаса Лонгвуда и недовольно отложила его в сторону. Ей не слишком нравилось завершать чужую работу, но Лонгвуд был прав -- они делали общее дело и каждый по-своему стоял на страже благополучия свободного мира.

   -- Ну что ж, детка, сегодня у тебя начинается новая жизнь, -- наставительно произнесла свободная Палмер. -- Скажи, как тебя зовут.

   -- Йеллоу, -- проговорила Джен, от усердия вытянувшись чуть ли не по стойке "смирно".

   Дорис скорбно вздохнула.

   -- Деточка, меня не интересует собачья кличка, которой тебя наградили эти идиоты. Как тебя называли там?

   -- Джен... Джен Сазерленд, -- растерянно пробормотала девушка.

   -- До "доктора Сазерденд" тебе еще расти и расти, но "доктор Джен" пока подойдет. Итак, Джен, ты понимаешь важность своей работы?

   -- Да, свободная, -- отрапортовала Джен. -- Служба психологической поддержки помогает людям выйти из психологического кризиса и универсальным способом такого выхода является секс. Благодаря нашей помощи ученый может решить важную задачу, которая продвинет мир вперед по пути прогресса и процветания, и я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие и послужить прогрессу.

   Новый вздох Дорис был еще более скорбным, чем предыдущий.

   -- Верно по существу, -- заметила она. -- И совершенно неверно по форме. Что ж, Джен, тебе предстоит много учиться и много работать. Но кое-что ты должна усвоить прямо сейчас. Да, секс прекрасный способ решения психологических проблем, но одного секса недостаточно. Людям нужно тепло и ты должна будешь научиться его дарить. Наши пациенты не простые люди -- это люди науки, искусства и политики, как свободные, так и нет. И от твоего усердия и понимания их проблем зависит благополучие всего нашего мира. Ты должна уметь выслушать самые занудные излияния пациента, уметь поддержать разговор, при необходимости доказать теорему Пифагора или процитировать Данте. Ты должна дать нашим пациентом именно то, что им необходимо, а для этого тебе придется учиться. С завтрашнего утра у тебя начнутся занятия музыкой и танцами. Два раза в неделю у тебя будет массаж, и раз в неделю ты будешь посещать бассейн. Кроме того, раз в неделю ты будешь прослушивать обзор наших научных достижений, и каждый день учиться нравиться. Да, Джен, пока что твой образ никуда не годен, но мы сделаем из тебя человека, а потом и женщину... если получится.

   Свободная Палмер нажала кнопку на столе и через несколько минут в комнате появился молодой человек в ошейнике.

   -- Доктор Аллен, это доктор Джен, поработайте над ее образом.

   Стилист обошел Джен со всех сторон, затем охнул и картинно всплеснул руками:

   -- Но, Дорис, это же не женщина, а кошмар! Наши пациенты разбегутся от нее в ужасе -- кто куда!

   -- Совершенно с вами согласна, -- кивнула свободная Палмер, -- но вам и надо сделать из нее что-то стоящее. Задатки у нее есть.

   -- Я постараюсь, -- жеманно пожал плечами доктор Аллен, -- но ничего не могу обещать. Что за руки... что за балахон... что за взгляд... Я в шоке!

   Дорис Палмер терпеливо выслушивала сетования стилиста и кивала.

   -- Я надеюсь на вас, доктор, вы -- лучший в этом деле, и если с задачей не справитесь вы, то не справиться уже никто. Это было бы печально...

   Доктор Аллен страдальчески вздохнул, а потом потащил Джен за собой, и девушке показалось, будто ее подхватил необычайной силы тайфун. Новый медицинский осмотр, утомительная фотосессия, яростные споры стилистов, горы париков, белья, обуви и платьев... Джен никогда не приходилось мерить столько нарядов за раз, а сейчас от нее требовали натягивать и скидывать эти платья с армейской быстротой, пронимать красивые позы, изображать то задумчивость, то задор, то скромность, то вызов. У Джен кругом шла голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. К концу бесконечного и утомительного дня Джен почти не держалась на ногах, а на ужине не чувствовала вкуса еды, и даже не смогла оценить свою комнату -- настоящую мечту любой красивой девушки. Только без сил повалившись на благоухающие свежестью простыни и укрывшись настоящим одеялом, Джен сообразила, что за все эти долгие часы ни разу не вспомнила ни своих недавних соучеников, ни бывших наставников. Но эта мысль унеслась куда-то прочь, как и все остальные мысли Джен. Девушка закрыла глаза, но и с закрытыми глазами видела бесконечные ряды платьев, туфель и дорогого белья, думала, как ей повезло, и что она еще будет счастлива в этом мире.

 

Глава 5

Что бывает с людскими планами

   Приглашение Томаса Лонгвуда на предпродажные смотрины питомцев озадачило сенатора Дженкинс. Свирепая Эллис почти не посещала аукционы, и причина отсутствия у нее всякого интереса к этим действам была проста -- Эллис Дженкинс крайне редко покупала новых питомцев и никогда не продавала уже имеющихся. Ее имущество, в том числе и говорящее, было достаточно велико, чтобы обеспечить все необходимое как для нее самой, так и для ее подопечных. По мнению Эллис, надеяться всучить ей новых питомцев мог только безнадежный дурак, так что приглашение Томаса Лонгвуда не имело никакого смысла.

   Во взгляде Эллис даже промелькнуло некоторое сомнение в умственных способностях главы Служба адаптации, и это сомнение не укрылось от Лонгвуда. Однако, имея богатейший опыт общения с законодателями и лучше всех зная об их достоинствах и недостатках, Лонгвуд невозмутимо сообщил, что хотел бы продемонстрировать сенатору результат опыта, имеющего прямое отношение к обеспечению мировой безопасности, а аукцион, на котором будут выставлены на продажу субъекты эксперимента, идеально подходит для демонстрации.

   Объяснение Лонгвуда мгновенно настроило Эллис на деловой лад, но к ее величайшему неудовольствию, глава службы не пожелал дать какие-либо пояснения, уверяя, будто наглядная демонстрация принесет больше пользы, чем любые слова или графики. Эллис Дженкинс не любила, когда ей перечили, поэтому, недовольно пообещав посетить смотрины, одним жестом отключила связь.

   И все же сдаваться сенатор Дженкинс не любила еще больше, чем сталкиваться с противодействием, и потому постаралась докопаться до экспериментов Лонгвуда самостоятельно. Код сенатора и председателя комитета открыл перед Эллис базы данных Службы адаптации, однако попытка ознакомиться с ее недавними программами и экспериментами закончилась крахом. Как ни старалась сенатор просмотреть отчеты службы, перед ней неизменно всплывала табличка с извинениями и сообщением, что данные обновляются и будут вывешены через двое суток. Список лотов предстоящего аукциона также не прояснил ситуацию. На аукцион было представлено семь выпускников питомника и восемнадцать попаданцев: домашняя и офисная мебель, садовое и кухонное оборудование, парочка любимцев -- ничего необычного и экстаординарного. Описания лотов также были стандартными -- пол, антропометрические данные, данные медицинских осмотров и квалификационных тестов. Оставалось признать, что Томас Лонгвуд обладал не меньшим упорством, чем сенатор Дженкинс, и первый раунд остался за ним.

   Эллис задумалась, и как всегда бывало в подобных ситуациях, ее лицо приобрело совершенно ангельский вид. Невинный взгляд огромных голубых глаз, длиннющие густые ресницы, чистый и высокий лоб могли ввести в заблуждение людей, которые плохо знали сенатора, усыпить их бдительность, настроить на лирический лад и даже заставить возмутиться идиотами и хамами, которые посмели назвать эту женщину "Свирепой". Впрочем, стоило Эллис принять какое-то решение, как в ее глазах зажигалась ядовитая ирония, а идеальную линию губ искривляла язвительная усмешка. Подобное выражение, как правило, пугало оппонентов Эллис, и они благоразумно предпочитали отступить, пока сенатор не начала действовать.

   Женщины свободного мира единодушно восхищались Эллис, а коллеги-мужчины обращались с ней как с тухлым яйцом, иными словами бережно и очень осторожно. Сенатор Дженкинс была умна, злопамятна, мстительна, абсолютно лишена каких-либо чувств, а также совести. Отсутствие совести и редкая расчетливость простирались у нее так далеко, что к тридцати годам Эллис успела трижды побывать замужем, а при разводах смогла основательно раздеть мужей, так что сочетание власти законодателя и немалого состояния делало ее вдвойне опасной.

   Отвратительная репутация Эллис была на редкость эффективным орудием в политике, приносила ей и ее союзникам немало добрых плодов, и все же окружающие были не совсем правы, полагая сенатора бесчувственной стервой. Большую часть своей жизни Эллис потратила на то, чтобы доказать одному несообразительному молодому человеку, что он ее совершенно не интересует. Ради этого сразу после окончания школы Эллис выскочила замуж за сенатора Дженкинса, который был старшее ее на тридцать пять лет и был одним из богатейших людей свободного мира.

   Сенатор Дженкинс был одинок, искушен в науках и философии, и считался человеком странным и на редкость занудливым. Обрадованный, что отныне у него есть слушатель, немолодой муж принялся наставлять Эллис в вопросах политики, философии, религии и экономики, рассуждал об истоках свободы и ответственности. Три недели Эллис тихо просидела на скамеечке у его ног, послушно впитывая новые сведения и идеи, но по истечении трех недель взбунтовалась. Не для того она выскочила замуж, чтобы со школьной скамьи угодить в ясли. Обнаружив в своем доме вместо бессловесной подставки для ног крепкого и энергичного щенка-лабрадора, сенатор Дженкинс пришел в восторг. И хотя он не совсем представлял, что делать с эдаким чудом природы, вечной скуке сенатора пришел конец. Коль скоро его жена оказалась упряма, энергична и бесстрашна, Дженкинс решил сделать Эллис своим представителем в Сенате. Сенат уже давно вызывал у Дженкинса тоску, но подавать в отставку, не подготовив себе замену, он полагал безответственным.

   Появление в Сенате в качестве сенатора-лейтенанта восемнадцатилетней Эллис произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Муж Эллис наслаждался безжалостностью и язвительностью, с которой его юная жена вела допросы выступавших в комитете свидетелей, временами натравливал ее то на одного, то на другого сенатора и любовался летящими во все стороны клочьями шерсти. К изумлению сенатора его жена решительно отказывалась выступать в роли бездумного орудия, обладала собственным мнением, нетривиальными идеями и нестандартными методами проведения этих идей в жизнь. Через полтора года увлекательнейшей жизни преждевременно состарившийся Дженкинс догадался, что в его доме вырос не лабрадор, а неукротимый дикий зверь. Содержать в доме хищника из джунглей было не только неудобно, но и безответственно, как в отношении хозяина, так и животного. Для хозяина это было небезопасно, в отношении животного -- жестоко. Зверя требовалось выпустить на свободу и чем скорее, тем лучше. Дженкинс вздохнул и подал на развод.

   Обиженная неожиданным разрывом, Эллис не требовала от бывшего мужа ничего, но к собственному удивлению получила все -- место в Сенате, половину состояния мужа и репутацию стервы. Старый Дженкинс всегда готов был дать Эллис добрый совет, обсудить политическую или философскую проблему, статью закона или пункты сенатских правил, но предпочитал любоваться успехами своего единственного детища на расстоянии.

   Поскольку прежний молодой человек так и не понял, насколько он ей безразличен, Эллис вышла замуж еще раз. Второй муж Эллис владел сетью роскошных ресторанов и ночных клубов. Его заслугой было то, что он приобщил Эллис к таинствам и радостям секса. Коллеги сенатора вздохнули было с облегчением, но вскоре поняли, что радости в личной жизни ничуть не мешают Эллис Дженкинс заниматься делом. Напротив, семейная гармония наполняла Эллис редкой энергией и целеустремленностью, а ее идеи грозили перевернуть мир.

   Эллис была довольна, но через два года с потрясением осознала, что за пределами спальни с ее мужем не о чем разговаривать. В постели они были созданы друг для друга, но нельзя же провести в постели всю жизнь! С сожалением Эллис поняла, что со вторым мужем пора расстаться, и потому благоразумно -- в присутствии пяти свидетелей -- застукала мужа в постели с хорошенькой журналисткой. Поскольку виновным в супружеской измене оказался супруг, это принесло Эллис пять миллионов долларов отступного, половину из принадлежащих мужу ночных клубов и его неизбывную обиду, поскольку изменник так и не смог уяснить, с чего столь незначительное происшествие могло привести к столь печальным последствиям.

   Третий муж пристрастил Эллис к экстремальным видам спорта и лицезрению боев на Арене. Коллеги сенатора Дженкинс напрасно надеялись, что теперь она, наконец-то, свернет свою упрямую шею, разбившись при прыжках с парашютом или врезавшись в какое-нибудь препятствие во время гонок. Освоив управление парапланом, гоночным болидом и даже исследовательской тарелкой, Эллис обнаружила, что все эти экстремалы излишне инфантильны для того, чтобы принимать их всерьез, а становиться воспитательницей детского сада ей не хочется. Детей Эллис предпочла бы родить, а не видеть их в половозрелых и полнолетних особях. К тому же излишнее увлечение спортом заставляло мужа то и дело пренебрегать своими супружескими обязанностями, так что Эллис решительно не представляла, каким образом сможет выполнить свой долг перед свободным миром и подарить ему детей. Изменять же супругу сенатор считала невозможным. Что бы там не думали о ней окружающие, Эллис была моралисткой.

   Чтобы найти выход из щекотливой ситуации, Эллис решилась на развод. Когда сенатор сообщила мужу о своем решении, а также о причинах, которые побуждают ее пойти на этот тяжелый шаг, победитель шести гонок и герой четырех рекордных погружений струхнул. Сообразив, в каком смешном виде он, герой свободного мира, предстанет перед согражданами, когда им станет известна причина расторжения брака, лихой экстремал постарался предвосхитить события и сам подал на развод. Поскольку именно супруг оказался инициатором разрыва, не имея для этого ни малейших оснований, Эллис получила десять миллионов долларов отступного, великолепный гоночный болид, женскую команду по кёрлингу, завод по производству удобрений, а также пакет акций крупной химической компании.

   Таким образом, к тридцати годам у Эллис было все, что необходимо для жизни, за исключением любви, но Эллис надеялась, что сенатор Ричард Томпсон, наконец, осознал, до какой степени ей безразличен и вскоре сдастся на ее милость. А потом, когда он все поймет, они смогут заняться делом и выполнить свой долг перед свободным миром, произведя на свет не менее четырех детей -- двух мальчиков и двух девочек. Конечно, необходимо было позаботиться о том, чтобы мир, который они подарят своим детям, оставался по-прежнему уютным и добрым, так что слова Томаса Лонгвуда о безопасности упали на благодатную почву.

   Отвернувшись от компьютера, Эллис, наконец, улыбнулась и принялась размышлять, что надеть на смотрины. Дела делами, но женщина всегда должна быть привлекательной, полагала сенатор, хотя бы для того, чтобы усыпить бдительность всех возможных оппонентов и при необходимости нанести им неожиданный удар.

 ***

   Когда Роберта освободили из колодок, все было кончено -- тело локхидовца унесли, пол вымыли, Джен увезли, а Джека отправили отдыхать. Бывший рекламщик сладко спал на своем матрасе и даже не повернул головы на его шаги. Роберт растянулся на циновке и уставился в потолок. Будущее было по-прежнему неясным, но, оказалось, что до этого будущего еще надо дожить. Роберт раз за разом спрашивал себя, почему их похитители так поступили. Всего один балл -- и смерть... Ну, что значил этот чертов балл по сравнению с теми семьюдесятью четырьмя, что уже набрал локхидовец? Если бы похитителям было нужно, они легко могли бы натянуть бывшему топ-менеджеру хоть один, хоть десяток баллов, но они предпочли убить. Зачем?

   Роберт вновь и вновь вспоминал все, что с ними произошло, и решил, что цель убийства была одна -- устрашение. Оставалось признать, что похитители добились своего, во всяком случае, в том, что касалось Джека и Джен. Впрочем, Роберт не любил обманываться, и потому вынужден был признать, что ему тоже страшно. И все же через два дня у него должен был появиться шанс, и Роберт дал себе слово не упустить его. Пока же необходимо было изображать покорность и послушание, усыплять бдительность похитителей и быть готовым ко всему.

   И все же следующий день оказался для Роберта настолько неожиданным, что у него кругом пошла голова. После завтрака молодых людей ожидал новый медицинский осмотр, потом массаж, стилисты, гримеры и совершенно безумная фотосессия. Немалым потрясением для Роберта стало и изменившееся отношение "наставников". Конечно, основные команды оставались прежними -- "к ноге", "сидеть", "стоять", "лежать", "место" -- но они приобрели какой-то странный и дикий вид. "Наставники", врачи и стилисты обращались с ними бережно и мягко, как будто они с Джеком были породистыми нервными псами, которых надо как следует приласкать и успокоить, чтобы в лучшем виде экспонировать на престижной выставке. Каждый раз слыша, как их называли "малышами" и "хорошими мальчиками", ощущая, как их успокаивающе похлопывали по щекам, Джек расцветал от счастья и вытягивался в струну в желании угодить, а у Роберта слюна делалась горькой и к горлу подкатывала тошнота. Молодой человек не знал, что и думать, так что с трудом смог оценить великолепие открывшейся перед ним фото-студии. В течении тех трех лет, что он был знаменитостью, Роберту случалось участвовал в фото-сессиях, но никогда эти фото-сессии не были столь изобретательны и безумны.

   Фото в фас и в профиль, в рост -- в виде витрувианского человека, в прыжке, в беге по ленте тренажера, а потом множество снимков, которые должны были иллюстрировать его обязанности. Фото с утюгом в процессе глажки брюк -- за гладильной доской и перед ней, чтобы будущие опекуны могли в полной мере оценить его экстерьер. Фото перед гардеробом в процессе развешивания вечерних платьев. На коленях перед "опекуном" при надевании на его ногу носка.... и перед "опекуншей" при ее обувании...

   Роберт только и успевал поворачивать, наклоняться и выпрямляться, становиться на колени, менять утюги, щетки, губки, ножницы и вешалки, а также прочие вещи, жизненно необходимые для лакея, перетряхивать одежду, включать и выключать воду, вновь и вновь гримироваться, когда этого требовал стилист, а потом опять идти сниматься под яркий свет прожекторов.

   -- Улыбку, улыбку, малыш, -- втолковывал фотограф в ошейнике, только что пенявший Роберту за неумении позировать перед объективом. -- Покажи всем, как ты счастлив своей работой! Растяни губы... шире... еще шире... Хороший мальчик!... А теперь зафиксируй улыбку... Молодец, -- подвел итог фотограф. -- Посмотри прямо в объектив. Опекуны должны знать, как ты рад им служить. Подними туфлю выше.. хорошо... И разверни щетку...

   Яркий свет слепил глаза, от постоянных улыбок сводило лицо, на ноги было больно встать, но съемки шли час за часом. Когда "наставники", наконец, разрешили Роберту и Джеку отдохнуть, оба в изнеможении повалились на лежаки, радуясь тому, что им больше ничего не надо делать.

   Следующий день был не столь хлопотным, но не менее тревожным. С утра обоих пленников вновь отдали в руки массажистов, а после обеда свободный Торнтон прочел им длинную лекцию о правилах поведения на аукционе, пожелали успехов в обретении достойных опекунов, а затем принялся давать советы по привлечению внимания потенциальных покровителей.

   Когда в восемь вечера "наставники" отправили пленников спать, заметив, что назавтра их ждет длинный и трудный день, взволнованный Роберт едва заставил себя уснуть. Но когда прозвучал сигнал подъема, ему показалось, будто он только что сомкнул глаза. Большие часы в коридоре показывал три утра. Молитва, душ и одежда заняли немного времени, а затем их куда-то повели.

   Сердце Роберта колотилось в горле, руки дрожали, во рту пересохло от волнения. Впервые за время заточения они должны были оказаться вне тюрьмы, и ожидание этого момента захлестнуло Роберта с головой, так что он испугался, как бы не лишиться сил в тот единственный миг, когда заметит шанс на побег.

   На негнущихся ногах молодой человек прошел в открывшуюся дверь, его тела коснулся теплый и слегка влажный ветер, и Роберту показалось, будто он неожиданно проснулся. Они оказались внутри еще одного огромного периметра, уже третьего из тех, что видел Роберт за время плена. В первом располагались клетки -- там они прошли "карантин". Во втором под прозрачным колпаком находился двухэтажный особняк с садом -- там проходил их экзамен. Теперь их привели в третий. Посреди огромного периметра стоял ярко-желтый автобус с надписью "Питомцы", четыре машины сопровождения с мигалками и группа людей с такими же бритыми головами.

   -- Поторопитесь, малыши, вам туда, -- кивнул Линкольн Райт, и оба пленника послушно перешли на трусцу.

   Роберт остановился перед автобусом с чувством, что происходит что-то неправильное. Они вновь видели тех самых людей, с которыми расстались, Бог знает, сколько времени назад, молодому человеку даже показалось, будто на другой стороне шеренги он разглядел Пат, но убедиться в этом Роберт так и не успел.

   -- Начинайте погрузку, -- распорядился Торнтон, и всё зашевелились.

   Странный автобус, казалось, состоял из одних дверок. Свободный Райт распахнул ближайшую к Роберту и приказал:

   -- Давай, Грин, забирайся внутрь.

   Весь отсек занимало большое кресло -- мягкое и удобное, повторяющее все изгибы тела, и как только Роберт сел, Райт пристегнул его к креслу двумя широкими ремнями крест-накрест.

   -- Руки на подлокотники.

   Когда еще два ремня защелкнулись на запястьях, Роберт инстинктивно дернулся.

   -- Ну-ну, малыш, успокойся, -- Линкольн Райт снисходительно погладил Роберта по голове. -- Даже если автобус перевернется, ты не пострадаешь. Это кресло специально сделано для перевозки питомцев. Вот сейчас пристегну ноги -- и все будет хорошо, не бойся. Можешь поспать, у тебя сегодня будет длинный день. Вот эта кнопочка регулирует положение спинки -- тебе удобно до нее дотягиваться, дружочек?

   Роберт ошарашено кивнул.

   -- А вот эта кнопочка, малыш, на случай, если тебе что-нибудь понадобится. Нажмешь ее, и включится интерком.

   Кнопка под левой рукой Роберта горела ровным зеленым светом.

   Свободный Райт заботливо поправил ремни, произвел непонятные манипуляции, и Роберта почти по грудь накрыло чем-то средним между покрывалом и подушкой безопасности.

   -- В случае чего эта штука тоже тебя защитит, понял? Бояться нечего, все будет хорошо. А теперь закрывай глазки и спи, -- распорядился Райт и захлопнул дверцу. Из динамика полилась тихая и спокойная музыка.

   В отсеке воцарился полумрак. Некоторое время Роберт ждал, внимательно прислушиваясь к звукам снаружи, затем попытался высвободить руки -- ничего не получалось. Он старался вновь и вновь, наконец, со всей силы рванул правую руку -- бесполезно: ремни были крепкими, но мягкими, так что Роберт почти не почувствовал рывка, подлокотники свободно двигались туда-сюда, но при этом не ломались. Кресло позволяло принимать удобные для обитателя позы, но не выпускало из своих объятий.

   Роберт закрыл глаза, чувствуя, как его захлестывает отчаяние. Постарался взять себя в руки, успокоиться. Коль скоро надежда бежать при транспортировке не оправдалась, надо было набраться терпения. Молодой человек не мог поверить, что похитители нигде и никогда не промахнутся. Людям свойственно ошибаться, люди могут потерять бдительность, и, значит, он-то должен оставаться настороже.

   Когда автобус мягко сдвинулся с места, Роберт постарался рассмотреть, что там -- снаружи, но небольшое затемненное окно не давало ни малейших возможностей что-либо разобрать. Молодой человек не думал, что сможет заснуть, но мягкая качка, удобное кресло и тихая музыка подействовали на него как снотворное, так что уже через несколько минут Роберт спал. Проснулся он от того, что кто-то открыл дверцу отсека. Солнечный свет ударил в глаза, Роберт зажмурился и не заметил, что за человек освободил его от защитной подушки и ремней.

   -- Вылезай, приехали, -- приказал служитель в ошейнике, и Роберт выбрался из автобуса.

   Он вновь находился в большом внутреннем дворе какого-то здания, только это здание сверкало белизной. Из автобуса вылезали другие пленники, служители строили их по трое в ряд, а потом повели внутрь. Проходя через распахнутые двери, Роберт заметил часы над головой -- семь утра. Какие-то люди встречали каждую тройку, сверялись со списками, а потом пропускали пленников дальше. Когда очередь дошла до Роберта, служитель бросил беглый взгляд на список, прикрепил к его ошейнику какое-то устройство, несколько раз нажал на клавиши этого устройства, отсоединил его и только тогда заговорил:

   -- Отныне, ты лот номер семь. Повтори.

   -- Лот номер семь, свободный.

   -- Хорошо, проходи.

   Роберт шагнул вперед, и ему показалось, будто он вновь попал на конвейер. Какие-то люди передавали их из рук в руки, кормили, раздевали, осматривали, брили и мыли, подкрашивали, несколько раз велели почистить зубы и прополоскать рты, обрызгивали одеколоном, потом опять осматривали, водили в туалет, вновь мыли и ароматизировали, наконец, в очередной раз построили и куда-то повели.

   В голове Роберта не осталось ни одной мысли. За время заключения он отвык от такого количества людей, и сейчас у него кружилась голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. Молодой человек даже не мог понять, действительно ли он видел Пат или ему это привиделось -- среди стольких нагих бритых тел даже его взгляд художника оказался бесполезен.

   Крепкий служитель скомандовал "Стоять!", и Роберт обнаружил, что перед ними появился какой-то важный мужчина. Роберт не знал, кто это, но с его появлением все смолкло и даже их "наставники" явственно напряглись. Роберт догадался, что этот человек был здесь главным.

   -- Дети мои, -- внушительно произнес Томас Лонгвуд, оглядывая питомцев, -- сегодня у вас счастливый день. Время ученичества закончилось, и вы, наконец, встретите своих опекунов, людей, которые возьмут на себя все ваши заботы, будут любить вас как собственных детей и оберегать от превратностей судьбы. Мы обучили вас всему, что необходимо для жизни и теперь вам надо лишь произвести на опекунов хорошее впечатление. Сегодняшние смотрины помогут свободным приглядеться к вам, а вам приглядеться к вашим опекунам -- не упустите этот шанс. Вы знаете, как себя вести во время осмотра, и я верю, что вы не разочаруете своих будущих покровителей. Надеюсь, их выбор будет окончательным и никому из вас не придется возвращаться сюда в поисках новых опекунов. Сейчас вас разведут по смотровым залам, а пока я объясню, как будут проходить смотрины. Вам предстоят четыре сеанса осмотра по два часа каждый и три перерыва: первый продлится пятнадцать минут, второй полтора часа и третий опять пятнадцать минут. А теперь, дети мои, с Богом!

   Когда Роберта, Джека и еще несколько человек ввели в светлый зал с круглыми окнами в потолке и принялись расставлять по невысоким помостам, он вспомнил квартал красных фонарей в Амстердаме -- дешевые шлюхи по тридцать евро, сладковатый запах марихуаны, толпы туристов, ощущение всеобщего убожества -- и сам почувствовал себя шлюхой, выставленной на обозрение. Служители включали и выключали подсветку, расставляли какие-то таблички, проверяли наличие салфеток, урн и Бог знает, чего еще, а у Роберта крепло ощущение, будто что-то идет не так.

   -- Десять минут до открытия, -- объявил один из служителей. -- Последняя проверка. Автоматическая подсветка?

   -- Работает.

   -- Ручная?

   -- Работает.

   -- Начальная цена лотов есть?

   -- Стоит.

   -- Проверяем. Лот номер пять?

   -- Семьсот долларов.

   -- Лот номер шесть?

   -- Семьсот долларов.

   -- Лот номер семь?

   -- Четыреста долларов.

   -- Лот номер восемь?

   -- Четыреста долларов...

   Роберт слушал перекличку обслуги, и его убеждение в вопиющей неправильности происходящего принялось вопить в полный голос. Однако в последнее время в его жизни все шло настолько наперекосяк, что он уже не мог понять, что в этом театре абсурда показалось ему особенно нелогичным.

   -- У восьмого нет салфеток! -- ворвался в его мысли голос очередного работника и вокруг постамента образовался маленький тайфун.

   -- Пять минут до открытия!

   Линкольн Райт рассеянно листал красочные рекламные буклеты, подготовленные для аукциона, наблюдал за Робертом Шенноном и с потрясением спрашивал себя, неужели это он автор подобного совершенства. Недавняя неприязнь, почти ненависть к молодому человеку исчезли без следа, и сейчас Линкольн Райт испытывал к Роберту почти отеческую любовь и нежность. Бывший нумер чувствовал себя Пигмалионом, превратившим грубый кусок плоти в безупречную машину. Послушный, идеально вышколенный, незаметный, но при этом всегда находящийся под рукой, прекрасно знающий свое дело и место, выставленный на продажу питомец ничем не напоминал того самолюбивого, недоверчивого и упорного молодого человека, которого Райт встретил два месяца назад в комнате собеседований.

   Лот номер семь виделся Линкольну Райту образцовым произведением искусства. На какой-то миг свободный даже задумался, не купить ли ему молодого человека, но вскоре с сожалением сообразил, что интенсивность работы не позволит ему уделять достаточно времени для заботы о питомце, да и конечная стоимость домашней мебели класса "А" вряд ли будет такова, чтобы можно было легко выложить подобные деньги. К тому же, признавал Райт, ни художник, ни скульптор не могут загромождать рабочие студии образцами собственного творчества, а вынуждены отдавать творения, пусть даже самые любимые, в мир -- на благо свободного общества. Как ни грустно было признавать, судьба питомца отныне находилась в чужих руках, и с этим надо было смириться. Оставалось приглядеть за малышом в ходе смотрин, а потом взять на память о своем первом творении рекламный буклет с номером семь...

   -- Минута до открытия! Питомцам -- внимание! Приготовиться!..

   Ладони Роберта стали влажными. Он представил, как откроются двери и в зал войдут мужчины в одинаковых серых костюмах и темных очках -- агенты спецслужб, как их изображали в кино...

   -- Отсчет... Пять, четыре, три, два, один... Открывайте!

   Двери открылись, но ничего не произошло... Минуты текли, волнение Роберта возрастало, а потом в зал вошли обыкновенные люди: мужчины, женщины и... Роберт не мог поверить своим глазам -- дети! Какая-то женщина в просторном голубом платье в белый горошек вела за руку мальчика лет шести. Ребенок лизал сахарную вату и глазел по сторонам.

   -- Мам, мам! Смотри, какой смешной, давай его купим, -- попросил малыш и ткнул пальцем в сторону Роберта.

   Женщина бросила на Роберта беглый взгляд и покачала головой.

   -- Джерри, солнышко, домашняя мебель у нас уже есть, сейчас нам нужен садовник.

   -- Садовое оборудование в другом зале, -- подсказал появившийся рядом с женщиной служитель. -- Я вас провожу...

   Остановившимся взором Роберт смотрел вслед покупателям и думал, что теперь знает, что его мучило и казалось неправильным. Этот размах... эта отлаженная машина... рутинные действия "наставников"... В жизни все можно подделать, думал Роберт, ну, почти что все... Можно поставить ребенка в красивую позу для написания портрета, но нельзя подделать все остальное -- обыденность... и привычку... целый мир...

   Их похитители не лгали. Это он придумал себе утешительную сказку, не желал смотреть правде в глаза, на что-то надеялся, чего-то ждал... Но они не лгали... Это и правда был иной мир. С другими обычаями. С другими законами. И с рабством. И в этом мире он был никем -- обычным товаром, выставленным на продажу. Говорящим орудием... Вещью...

   На Роберта навалилось оцепенение. В глазах потемнело и ему пришлось прилагать все усилия, чтобы не упасть.

   Мысли о побеге поблекли, осыпались тысячью осколков, как осыпается разбитое камнем окно.

   Бежать?! Куда, как, а главное, зачем? Здесь не было ФБР, полиции и прессы, точнее, что-то подобное здесь обязано было быть, но кого бы в этом мире возмутил его рассказ? Спасения ждать было не от кого... Хотя, это еще вопрос, что понимать под спасением, сообразил Роберт. Если он обратится в полицию, его непременно "спасут" -- вернут обратно... как потерявшегося породистого щенка... и, должно быть, накажут... для его же блага.

   Какой-то свободный приказал ему повернуться и Роберт тупо подчинился.

   "Это происходит не со мной, -- твердил он, -- это только сон... глупый розыгрыш... игра..."

   Покупатели подходили, бесцеремонно щупали его мускулы, смотрели зубы, приказывали приседать, поворачиваться, нагибаться и открывать рот. Роберт выполнял все приказы и видел, как в соседнем ряду покупатели так же тщательно осматривают Джека...

   Вокруг стоял непрекращающийся гул голосов, и как сквозь вату до Роберта вдруг донесся чей-то слегка раздраженный возглас: "Дайте больше света!". В глаза ударили лучи прожекторов, и Роберт порадовался, что больше не может видеть лиц осматривающих его покупателей.

 

Глава 6

О страхах и заботах свободного мира

   Запах нашатыря ударил в нос, и пелена перед глазами рассеялась.

   -- Спокойно, малыш, все будет хорошо, -- благодушно проговорил Линкольн Райт, похлопывая Роберта по щекам. -- Конечно, ты переволновался, но сейчас попьешь водички, дадим тебе витаминчиков, и будешь как новенький.

   Что-то, похожее на пистолет, ткнулось в плечо Роберта, и он непроизвольно напрягся.

   -- Да что ж ты всего боишься, глупенький? Это обычные витаминчики, -- Линкольн Райт ласково погладил Роберта по выбритой голове. -- Эту штучку специально придумали для деток и питомцев, чтобы маленьким не было бо-бо.

   -- В первый раз всегда так, -- между делом бросил один из служителей, высматривая, что надо поправить, пока не закончился перерыв. -- Потом привыкают.

   -- Ну-ну, малыш, успокойся, твой опекун ни за что от тебя не откажется, -- продолжал сюсюкать Райт, и от этого сюсюканья Роберта вновь замутило, -- ты ведь у нас хороший мальчик, правда? Тебя обязательно купят и будут о тебе заботиться, и ты не останешься один. Видишь, всего два часа постоял, а уже три покупателя. Ты же у нас умница, все умеешь, опекунов слушаешься и больше не шалишь. А сейчас ты встанешь на ножки, тебя отведут в туалет, ты сделаешь свои дела, тебя помоют, и ты опять встанешь на помост. Давай, малыш, шевелись.

   Служитель взял Роберта за локоть, и он вновь ощутил себя породистым домашним животным, может быть, немного нервным и капризным, как и любой породистый пес с длиннющей родословной, но при этом полезным, старательным и туповатым. Животным, которое можно почесать за ухом, погладить ему животик, положить на него ноги, но для которого -- на всякий случай -- на стене висит плетка, чтобы пес не гадил под столом и не грыз антиквариат. Да и поход в туалет и душ ничем не отличался от привычного выгула собаки, разве что разговоры служителей, заключавших пари, за кого из питомцев дадут лучшую цену, больше смахивали на беседы в конюшне перед особо важным забегом.

   Когда Роберта и Джека вернули в зал, служители велели им занять свои постаменты и вновь начали отсчет. Двери открылись, и новая партия покупателей двинулась между рядами.

   Роберт стоял на помосте, терпеливо сносил ощупывания покупателей и щипки детей, желавших убедиться, что он настоящий, послушно приседал, поворачивался, открывал рот и размышлял, как быть. Теперь он был спокоен, собран и сосредоточен. Назавтра его должны были купить, и Роберт размышлял, что будущие хозяева вряд ли станут заковывать его в цепи. Все же его натаскивали на лакея, а не галерника, да и все эти люди, такие обычные и ничем не примечательные, не могли превратить свои дома в крепости из опасения, что кто-то из лакеев надумает бежать. А еще он размышлял, что там, где есть рабство, непременно найдутся люди, которые этим недовольны. Таких людей просто не могло не быть!

   -- И что за световое шоу вы тут устроили? -- недовольный женский голос ворвался в мысли Роберта. Маленькая светловолосая женщина шла по смотровому залу в сопровождении человека, который был здесь главным.

   -- Вы давно не были на аукционах, сенатор, -- заметил ее спутник.

   -- И прекрасно обошлась бы без этого и впредь, -- парировала женщина. -- Что нового вы можете предложить, Лонгвуд? Попаданцев? Так это давно не новость. Вы вылавливаете их не реже раза в год. На что здесь смотреть?

   -- Ну вот, к примеру, на этот экземпляр, -- мужчина остановился прямо напротив Роберта. -- Обратите внимание на экстерьер -- он безупречен. Домашняя мебель класса "А". Прекрасные руки -- оденет, разденет, помоет, так что у опекуна не возникнет ни малейших неприятных ощущений. Образцовое послушание -- обучался по специальной программе. Не хотите его осмотреть?

   -- Зачем? -- в голосе женщины вновь послушалась неприязнь. -- Вся медицинская информация есть в ваших буклетах и в сети. Что нового можно высмотреть за пару минут, чего не заметили бы врачи?

   -- Многие предпочитают смотреть питомцев лично, -- примирительно заметил мужчина. -- Не все понимают данные медиков.

   -- Если не понимают, тогда к чему им права опеки? -- раздраженно поинтересовалась женщина. -- Объясните, Лонгвуд, зачем вы показываете мне этого дискобола?

   -- Я хотел, чтобы вы провели маленькое сравнение. Посмотрите внимательно на этого питомца. Но послушен, прекрасно вышколен, великолепно знает свое дело. Но так было не всегда. Взгляните, каким он был два месяца назад.

   Мужчина открыл небольшой планшет и что-то показал женщине, со своего места Роберт не мог видеть -- что. Пару минут женщина смотрела, затем отвернулась.

   -- Сравните с нынешним обликом, сенатор, и согласитесь, что этот экземпляр представляет немалый интерес.

   -- Знаете что, Лонгвуд, -- Эллис Дженкинс сверкнула глазами, -- если мне понадобится античная статуя, я ее и закажу. Но я не увлекаюсь ни механическими куклами, ни дрессированными обезьянами. Предложите свою игрушку кому-нибудь другому!

   Если бы полгода назад Роберту сказали, что ему захочется ударить женщину, он бы в недоумении пожал плечами, но сейчас ему хотелось свернуть шею дряни, что отзывалась о нем подобным образом. И все же он молча смотрел прямо перед собой, ничем не показывая, до какой степени был оскорблен словами сенатора. Дело было не только в надежде на будущий побег -- Роберт пока не мог решить, чем именно была недовольна женщина.

   -- Кстати, у нас есть еще один питомец, обучавшийся по той же программе. Он довольно забавен, взгляните -- домашний любимец класса "А".

   Эллис Дженкинс недовольно повернулась и заметила питомца, которого окружала еще более плотная толпа покупателей, чем "дискобола". Один из покупателей обернулся, и сенатор узнала первого мужа.

   -- Эллис, -- строго заметил старый Дженкинс, -- этого питомца уже выбрал я.

   -- Конечно-конечно, -- холодно подтвердила сенатор, -- не буду тебе мешать. Можешь покупать хоть всех!

   Когда сенатор отошла прочь, Роберт с трудом удержал вздох облегчения. Представить, что его купит женщина, которая отзывалась о нем с таким презрением, было невыносимо. Раб не выбирает хозяев и все же Роберт от души молился, чтобы это была не она!

   -- Повернись. Медленно, -- новый покупатель занял место перед помостом, и Роберт подчинился приказу. -- А теперь протяни правую руку. Нет, не так. Слегка согни ее. Поклонись.

   Роберт выполнял приказ за приказом и чувствовал себя деревянной куклой.

   -- Скажи: "К ногам склоняюсь господина...".

   -- "К ногам склоняюсь господина", -- повторил Роберт.

   -- Неплохо. Встань на колени, открой рот и покажи зубы.

   И вновь чужие пальцы полезли в рот, что-то выщупывали, старались расшатать зубы. Наконец, покупатель оставил его в покое и сбросил перчатку.

   -- Можешь закрыть рот.

   Свободный ухватил его за подбородок, повернул голову в одну сторону, потом в другую.

   -- Вы интересуетесь нашим товаром? -- Линкольн Райт вновь оказался рядом.

   -- Да, этот мне подходит. Но я хотел бы ознакомиться с более полной документацией. Этот питомец действительно умеет рисовать или это рекламный трюк?

   -- Это не трюк, свободный. Он действительно прошел специальное обучение и вполне способен написать картину. Но самое главное, он образцовая домашняя мебель. Вот взгляните, -- Линкольн Райт раскрыл папку, принялся демонстрировать документы, покупатель задавал вопросы, большая часть которых была Роберту непонятна, и выслушивал столь же малопонятные ответы. Судя по радостному блеску глаз Линкольна Райта, этот покупатель имел больше всех шансов стать его хозяином. Когда покупатель удалился, свободный Райт повернулся к Роберту и потрепал его по щеке.

   -- Молодец, малыш... Видишь, как все славно получилось? Тебя купит свободный Эллендер -- это большое везение. У тебя все будет хорошо. А теперь можешь встать.

   Эллис Дженкинс, наблюдавшая всю сцену с расстояния в пару шагов, повернулась к Лонгвуду:

   -- А если бы ему не сказали закрыть рот и встать, он что -- так бы и стоял на коленях с открытым ртом?

   -- Его натаскивали на послушание, сенатор, -- ответил Томас Лонгвуд. -- На полное послушание.

   Эллис с отвращением поморщилась.

   -- Сенатор, мы можем поговорить наедине? -- Лонгвуд не собирался отступать.

   -- Конечно.

   Одну из стен аукционного кабинета Лонгвуда полностью занимали экраны смотровых залов, но сейчас шеф Службы адаптации не собирался их изучать. Предложив сенатору кресло, Лонгвуд сел напротив Эллис.

   -- Скажите, сенатор, -- после непродолжительной паузы заговорил он, -- почему вы так дурно ко мне относитесь? Ведь мы делаем общее дело.

   -- Я к вам вообще никак не отношусь, -- холодно парировала Эллис. -- К чему все эти беседы, Лонгвуд? Я не собираюсь покупать ваших питомцев, по-моему, это не требует разъяснений. У меня достаточно подопечных и достаточно забот. И в любом случае, мне не нужны безмозглые болваны, которые без приказа не в состоянии закрыть рот!

   -- Сенатор, вы знаете, какое у меня происхождение? -- не ответил на гневную тираду Эллис Лонгвуд.

   -- Естественно. Это моя обязанность.

   -- Ну, так вот, в силу моего происхождения, я знаю оба мира, и наш, и тот -- покинутый. И поверьте, сенатор, наш лучше. Знаете, в том мире говорили, что идеальное общество -- это общество, где девственница с мешком золота может безопасно пройти из одного конца государства в другой. Смею вас уверить, наш мир вполне соответствует этому требованию. Даже больше того, любая девица может гулять по нашим улицам хоть ночью -- ей ничто и никто не будет угрожать. Она может разгуливать даже голой -- и никто не покусится на ее невинность, а она не поранит ног ни битыми бутылками, ни брошенными шприцами. Да-да, сенатор, это не попадает в отчеты, но в том мире подобный мусор обычное явление. Но не у нас. Наш мир -- прекрасен, добр и уютен. Но благодаря чему он столь добр? Благодаря рабству...

   -- У нас нет рабства, -- резко перебила Эллис.

   -- Тогда кого там сейчас осматривают перед аукционом? -- Лонгвуд кивнул на экраны. -- Сенатор, давайте называть вещи своими именами. Питомцы, права опеки -- оставим этот детский лепет другим. На нас с вами лежит забота об этом мире, так будем его достойны и не станем прятаться за эвфемизмами. Да, у нас нет голодных, бродяг, нет брошенных городов и заводов, нет преступности, войн и терроризма. У нас развиваются науки, наша молодежь прекрасно воспитана, мы процветаем. Но эту райскую жизнь миру обеспечило рабство. Когда отцы основатели трудились над созданием нашего общества -- все было просто. Что ждало тех первых рабов в оставленном мире? Безработица, голод, война... Рабство спасло их, даровало им благополучие, сытость, саму жизнь. Да они были счастливы обрести господ и избавиться от необходимости ежечасно бороться за существование! Но это было тогда, сенатор, когда они помнили, что им угрожало. Сейчас подрастает уже четвертое поколение обитателей нашего мира. Четвертое поколение хозяев и рабов, которые, конечно, слышали, что существуют нищета, голод и война, но не слишком представляют, что это такое. Сенатор, наш мир добр, и в этом его слабость. Людям всегда мало того, что они имеют, они как дети -- тянут ручонки к красивому и блестящему пламени и даже догадываются, что огонь жжет. Среди моих подчиненных есть некий Линкольн Райт -- недавний нумер. Он прекрасный работник, настоящий трудоголик и все же, когда он получил свободу, он не скрывал, что счастлив. И сколько еще таких райтов может оказаться среди нумеров? Да, Линк нашел путь к свободе в беззаветной верности нашему миру, но ведь возможен и другой путь -- пусть разрушения. Тяга к абстракциям временами приводит к самым страшным последствиям, там я в этом убедился. А ведь есть еще и попаданцы, сенатор. Да, их немного, но иногда и песчинка способна повредить идеальный механизм. Эти люди не имеют ни малейшего понятия об ответственности, они заражены вредными идеями, очень дурно образованны, невоспитанны, не говоря уж о том, что среди них встречаются откровенные преступники. Вы скажете, что для преступников и сумасшедших есть Арена, но и она не всегда может решить наши проблемы, в конце концов, ее пропускная способность не беспредельна. Вспомните прокол двухлетней давности. Тогда нам пришлось ликвидировать почти четыреста человек... Сенатор, не надо морщиться, вы тоже за это голосовали, вы все за это голосовали. Мои люди работали на износ, у многих были нервные срывы. Но мы не могли допустить в наш мир это.

   -- И что же вы предлагаете?

   -- Один из вариантов решения я уже показал -- программа перезагрузки личности. Посмотрите еще раз -- два месяца назад и сейчас. Сравните, -- Томас Лонгвуд вновь раскрыл планшет и указал на один из экранов. -- Невоспитанный и безответственный гуляка-лентяй и послушный, знающий свое дело питомец. Да, мы только начинаем программу, у нас еще недостаточно данных, и по уму, следовало бы поставить эксперимент над всей группой нынешних попаданцев, но даже полученные к настоящему моменту данные говорят, что у программы большое будущее. Если бы два года назад мы располагали такими технологиями, нам бы не пришлось ликвидировать столько людей... И подвергаться такому нервному напряжению...

   -- Может быть, вам надо лучше готовить своих людей... чтобы обходилось без срывов?

   -- Мои люди прекрасно подготовлены, -- резко возразил Лонгвуд, -- но приучать их к излишнему насилию слишком опасно для нашего общества. Кто будет надзирать за надзирателем? В том мире это большая проблема. Представьте, их полицейские склонны к насилию в семье -- наш мир не можем себе этого позволить. У нашей Службы есть программы психической реабилитации для работников, на некоторых должностях нельзя работать больше года, да и возвращаться к ним можно не раньше, чем через три года работы в других отделах Службы. Поверьте, сенатор, мы делаем все для безопасности общества в целом, и каждый семьи в частности.

   -- Вы сказали, что это, -- Эллис кивнула на экран, -- лишь одно из решений. Какие же другие?

   -- Контроль, сенатор. Постоянный контроль за питомцами, нумерами и свободными. Совершенствование системы тестов, особенно, психологических. Некоторые новшества в системе образования. Если вы помните, в качестве эксперимента у нас уже шесть лет действует образовательная программа по правильному обращению с питомцами, так вот я предлагаю ввести этот курс в качестве обязательного во всех школах свободных, а питомцы должны в общих чертах знать, от какого кошмара избавила их система опеки. Кроме того я прошу предоставить Службе адаптации право законодательной инициативы, наряду с Сенатом, и один голос при голосованиях. Согласитесь, это не нарушит баланса сил в Сенате, но позволит нам более надежно доносить до законодателей состояние дел. И еще, -- Лонгвуд помедлил. -- Наша система с тремя консулами прекрасно зарекомендовала себя в обыденной жизни, но при опасности кризиса необходимо сосредоточить власть в одних руках. Как будет называться эта должность, значения не имеет -- принцепс, как именовался Великий Стейтон, протектор или президент, но власть нельзя дробить. Поверьте, сенатор, мне очень неприятно это признавать, но я излагаю все это именно вам не просто так -- вы самый вероятный претендент на эту должность. Я проверял ваши данные с начальных классов -- у вас лучшие показатели.

   Эллис вскинула голову:

   -- Консул Томпсон -- идеальный консул!

   -- Не спорю, -- кивнул Лонгвуд, -- Стивен Томпсон прекрасно себя зарекомендовал, но ведь у него лейкемия. Не надо, не надо так на меня смотреть, знать подобные вещи моя обязанность. В одиннадцать лет ему был пересажен костный мозг, сейчас он в состоянии ремиссии, но я не могу рисковать. Никто не скажет, что будет со здоровьем Томпсона через пять-десять лет, а нашему обществу нужен сильный правитель.

   -- Сенатор Томпсон может проявить себя не хуже брата, -- упорствовала Эллис.

   -- Возможно, но все же его показатели хуже ваших. К тому же он слишком привык полагаться на старшего брата -- это серьезный недостаток для человека власти даже в самых благоприятных условиях, а я должен ожидать худшего. Поверьте, сенатор, мне неприятна сама мысль, что власть может оказаться в руках женщины, но я не вижу иного выхода. Так что вы скажете?

   -- Что мне необходимо подумать, -- ответила сенатор Дженкинс. -- И получить данные того, что не попадает в ваши отчеты -- я имею в виду, по тому миру.

   -- Вы получите все необходимое к вечеру, -- заверил Лонгвуд. -- А чтобы вам было легче все осознать, я передам на ваше попечение одного юного попаданца. Нет-нет, сенатор, не хмурьтесь, я уже понял, что вы не любите дрессированных обезьян и покупать тех двоих не станете, но в той группе был пятнадцатилетний мальчишка -- просто великолепный образчик оставленного мира. Слава Богу, у него отобрали жвачку...

   -- А это еще что такое?

   -- Еще одна вещь, которая не попадает в отчеты. Конфета, которую невозможно съесть. Ее жуют, она превращается в резиновую массу и люди пускают изо рта пузыри.

   -- Зачем?! -- шокированная Эллис во все глаза уставилась на собеседника.

   -- Пузыри многих развлекают -- что вы хотите при таком дурном воспитании? А жевание якобы очищает зубы после еды.

   -- А не проще ли почистить зубы?

   -- Так это в наших кафе и ресторанах посетителям обязательно предложат одноразовые щеточки с пастой, а там в ходу жвачки -- это большой бизнес, сенатор. Порасспросите своего подопечного, я пришлю его к вам вместе с бумагами. Только не забудьте, питомец будет на вашем попечении, но до полнолетия останется под эгидой государства, а потом, по результатам экзамена, либо получит свободу, либо перейдет в вашу полную собственность.

   Разговор с Эллис Дженкинс оставил о Лонгвуда отвратительное впечатление. Нельзя сказать, что он ожидал чего-то большего от первого разговора с сенатором, или что его обидело недоверие. Нет, к этому Лонгвуд был готов, и все же его неприятно поразило, что сенатор Дженкинс, как и все прочие законодатели, не понимала серьезности нависшей над миром угрозы.

   Конечно, на закрытых заседаниях Сената временами обсуждали возможность недовольства питомцев и нумеров, но результаты этих слушаний оставляли у Лонгвуда ощущение чего-то несерьезного. Сенаторы искренне полагали, что в случае необходимости достаточно будет незначительного внушения нумерам, чтобы они успокоились и занялись делом. От подобных разговоров у Лонгвуда сводило челюсти и ныли зубы. Сенаторы не знали прелести запретного плода, не догадывались о восторге разрушений, даже не представляли, с каким весельем можно бить витрины, жечь автомобили, грабить магазины и нападать на полицию. Томас Лонгвуд сохранил воспоминания о кварталах, куда не стоило заходить даже днем, о школе, где почти открыто продавали "травку", о протестующих, после которых оставались горы мусора, и о выбитых оконных стеклах в домах, выставленных на продажу.

   Глава Службы адаптации не переставал благодарить Господа за унесший его в море ветер -- ветер, который доставил четырнадцатилетнего мальчишку в прокол и подарил новый мир. Даже семь лет в ошейнике казались Лонгвуду сущей чепухой по сравнению с открывшимися перед ним возможностями -- блестящим образованием, интереснейшими исследованиями и праве держать в своих руках судьбу свободного общества. Думать, что этот цветущий мир может постигнуть участь того -- оставленного, было невыносимо и Лонгвуд задумался, не обратиться ли ему в Службу психологической поддержки для восстановления душевного равновесия. Впрочем, через пару минут размышлений Лонгвуд признал, что это лишь временное решение. Необходимо было, наконец, выполнить свой долг перед обществом и создать семью. Строго говоря, за последний месяц Лонгвуд изучил все необходимые файлы потенциальной супруги, проверил данные медиков, просмотрел отчеты психологов и решил, что Марша Смит будет для него идеальной женой. Оставалось поговорить с Маршей и попросить ее руки.

 ***

   Марша Смит изучала буклеты жилищного департамента. Через пять дней она должна была покинуть резиденцию Службы адаптации и начать самостоятельную жизнь. Она уже купила необходимую на первое время одежду, а теперь выбирала, куда ей придется отнести пока что единственный чемодан. Конечно, небольшой домик с садом нравился ей больше многоквартирного дома, но Марша сомневалась, будет ли разумно потратить на этот дом почти половину врученных ей средств, и сможет ли она рассчитывать на кредит.

   -- Добрый вечер, Марша.

   Мужчина, вошедший в комнату, был Марше уже знаком. Его звали Томас Лонгвуд и именно он вручал ей документы гражданина. Марша отодвинула бумаги и вежливо улыбнулась.

   -- Я вижу, вы серьезно готовитесь к будущей жизни, -- заметил вошедший.

   -- Раз можно иначе? -- взгляд Марши был безмятежен. -- Господь покровительствует только тем, кто этого достоин. Мне бы не хотелось Его разочаровывать.

   -- Я рад, Марша, что не ошибся в вас. Выслушайте меня внимательно. Полагаю, предложение, которое я вам сделаю, решит все ваши проблемы. Я не юноша, мне некогда тратить время на ухаживания, да и вы уже не девочка, чтобы пленяться рассуждениями о луне, получать открытки с сердечками и прочей чепухой. Марша, я не прошу у вас ответа прямо сейчас, подумайте о моем предложении пару дней, но я прошу вас выйти за меня замуж. У вас будет все необходимое: прекрасный дом, обеспеченная жизнь, положение в обществе. Вам почти не придется заниматься хозяйством, слава Богу, для этого есть специальные люди...

   -- В ошейниках? -- уточнила Марша.

   Лонгвуд улыбнулся:

   -- Я рад, Марша, что вы все так хорошо понимаете. Да, те самые люди в ошейниках -- наши питомцы. Если бы не наша забота, они были бы бродягами и нищими, но мы дали им специальность, мы заботимся об их благополучии, а они в благодарность берут на себя заботы по дому. Это справедливо.

   -- Пожалуй, -- согласилась Марша.

   -- Ваша жизнь в качестве моей жены потребует от вас немногого -- вести дом, подарить мне наследников... Марша, я просмотрел отчеты врачей -- у вас прекрасное здоровье. Вы уже трижды рожали и врачи уверили меня, что ничто не препятствует новым родам. В нашем обществе принято, чтобы в семье было не менее трех детей. Полагаю, вас это не затруднит. Кроме того у моей жены будут некоторые светские обязанности и, конечно, благотворительность. Нет-нет, не в том смысле, что вы, должно быть, подумали, у нас нет бедных и голодных, но у нас принято оказывать поддержку тем питомцам, что получают право на самостоятельную жизнь -- ну, вы понимаете, надо научить их считать расходы, оплачивать покупки и квартиру и... прочие мелочи. Это очень модно. Как видите, брак со мной не будет для вас обременительным.

   Марша задумчиво смотрела на Томаса Лонгвуда и думала, что для счастья ей надо немногое -- дом, сад и кухню, детей и мужа, которого она могла бы встречать собственноручно приготовленным печеньем. Все это Томас Лонгвуд мог ей дать, к тому же у этого человека был внимательный взгляд, приятный голос и от него хорошо пахло.

   -- Я согласна, -- сказала Марша.

   -- Подумать о моем предложении? -- уточнил Лонгвуд.

   -- Я согласна выйти за вас замуж, -- ответила молодая женщина. -- Уверена, наш брак будет удачным.

   -- В таком случае, Марша, через месяц вы станете моей женой, а пока я улажу необходимые формальности.

   Молодая женщина посмотрела вслед будущему супругу и затем аккуратно выбросила в мусорную корзину буклеты, рекламирующие жилье в многоквартирных домах.

 ***

   Эллис Дженкинс читала письмо Лонгвуда, в котором он уверял, будто за два месяца пребывания в питомнике ее новый подопечный слегка пообтесался, и размышляла, каким же тот был до питомника. Бедная невнятная речь, идиотские смешки и шмыганье носом, непонятные словечки и дикие рассказы. Свирепая Эллис не могла понять, что забавного находил подросток в швырянии камнями в проносившиеся мимо машины, или в решение замотать автомобиль директора школы в туалетную бумагу. О последней проделке мальчишка рассказывал взахлеб, то и дело брызгая слюной. Если б подопечный начал еще и пускать пузыри, Эллис точно б не удержалась и наградила мальчишку подзатыльником.

   Отчет преподавателей питомника о познаниях юного попаданца, точнее, об их отсутствии, также ужасал. Хотя они отмечали, что у питомца Фрэнка Хартинга наличествую способности, особенно к технике, означенный Фрэнк Хартинг признавался практически неграмотным и педагогически запущенным. Оставалось признать, что из оставленного мира нельзя ждать ничего хорошего, но Эллис не спешила с подобными выводами. В конце концов, Томас Лонгвуд показал ей лишь одного необразованного попаданца, но один не означал, что таковы все. Эллис подумала, что хотя слова Лонгвуда и казались разумными, но это был лишь один взгляд на проблему. Альтернативный взгляд мог обеспечить "дискобол", если он, конечно, еще способен был думать. Эллис не запомнила лица питомца ни в ролике, ни на смотринах, но в ее память намертво впечатались два разных образа -- веселый молодой мужчина на палубе яхты, должно быть, слегка пьяный, швырявший за борт бутылку шампанского, и образцово покорный питомец, тупо выполнявший любой приказ. Контраст вызывал у Эллис почти физическую дурноту, и она подумала, что если этот попаданец и правда был опасен, достойнее было ликвидировать его, чем превращать в механическую куклу. И все же, если от дрессуры Лонгвуда "дискобол" не окончательно отупел, он мог рассказать гораздо больше, чем пятнадцатилетний мальчишка.

   На аукцион Эллис явилась, так ничего и не решив, и пока питомцы один за другим поднимались на помост, размышляла, действительно ли ей так уж нужен продемонстрированный Лонгвудом попаданец. Первый муж купил давешнего любимца за десять тысяч долларов, и Эллис в потрясении заломила бровь. Конечно, она знала, что старый Дженкинс разве что не охотится на попаданцев, но десять тысяч долларов за бесполезного любимца -- это было слишком! Впрочем, воспоминание о хобби бывшего мужа натолкнуло Эллис на весьма здравую мысль. За последние десять лет Дженкинс должен был накопить немало сведений об оставленном мире и наверняка знал, действительно ли попаданцы представляют какую-либо опасность. Бывший муж никогда не отказывался дать Эллис дельный совет и если он до сих пор ничего не говорил о своих приобретениях и связанных с ними тревогах, возможно, страхи Лонгвуда были изрядно преувеличены.

   Аукционист говорил и говорил, очаровывал зал, сыпал шутками, среди покупателей время от времени проносился смех, а сенатор размышляла, что в ближайший месяц вряд ли стоит беспокоить первого мужа.

   -- Продано! -- стук молотка вырвал Эллис из пучины размышлений, и сенатор с досадой увидела, как "дискобола" свели с помоста. Оставалось ждать обещанного отчета Службы адаптации и искать предлог для визита к бывшему мужу. Эллис Дженкинс случалось допускать ошибки, но она всегда старалась их исправлять.

 ***

   Роберт стоял за помостом и ждал своей участи. Утро аукциона прошло для него в каком-то тумане, так что даже советы Линкольна Райта и его привычка гладить его по голове и щекам остались незамеченными. Роберт смотрел, как лот номер 2 -- Пат -- был продан за семь тысяч долларов, а лот номер 5 -- Джек -- за десять, но когда они один за другим, не повернув головы, прошли мимо него, не почувствовал ничего. За прошедшие семь лет ему не раз приходилось посещать аукционы, но никогда он не посещал их в качестве товара.

   -- Седьмой! Пошел!

   На негнущихся ногах Роберт поднялся на помост и посмотрел в зал. Лиц покупателей было не разглядеть, а их наряды казались размытыми разноцветными пятнами.

   -- Лот номер семь! -- провозгласил аукционист. -- Попаданец. Двадцать восемь лет и три месяца. Домашняя мебель класса "А". Начальная цена 400 долларов. По-моему, это почти даром.

   В зале послушались одобрительные смешки.

   -- Обратите внимание на экстерьер питомца -- он великолепен! Вы сможете поставить питомца в холле вместо статуи, и он станет главным украшением вашего дома.

   Смех в зале стал громче.

   -- Итак, у нашего мальчика класс "А", а это значит, что у него прекрасная выучка! Способен раздеть, помыть и уложить в постель даже в стельку пьяного. Ну, при таком росте это неудивительно...

   Зал взорвался хохотом.

   -- Но при этом, свободные, этот Давид, этот Колосс идеально послушен. Прикажите ему стоять на одной ноге, и он будет стоять, пока не упадет... Согласитесь, 400 долларов за такое совершенство непростительно мало.

   Роберт почувствовал, как щеки и уши охватывает пламя. Прежде ему казалось, что он давно позабыл, что такое стыд, но сейчас, когда аукционист расхваливал его покорность, Роберту показалось, что еще немного и он просто сгорит от стыда.

   -- И ко всему прочему, свободные, еще один очаровательный штрих. Наша мебель умеет рисовать. Конечно, он не Рафаэль, но ведь для мебели это и не обязательно...

   Роберт стиснул зубы. Аукционист отпустил еще пару острот и в зале взмыла первая карточка. Его стоимость росла, хотя и не так быстро и резко как у Джека и Пат, аукционист старался вовсю, но на трех с половиной тысячах рост застопорился.

   -- Три тысячи пятьсот долларов -- раз!.. Три тысячи пятьсот долларов -- два!... Три тысячи пятьсот...

   Роберт закрыл глаза...

   -- Продано!!!

   Молодой человек не помнил, как сошел с помоста. Не помнил, как его куда-то вели, опять мыли и что-то спрашивали. В голове звучало лишь одно слово "Продано". Только когда ему стали менять и программировать новый ошейник, Роберт осознал происходящее.

   Вещь... Собственность... Пока неизвестно чья... Правда, все эти люди, что суетились вокруг, прекрасно знали, кто его купил, но Роберт успел усвоить, что рабу не стоит задавать лишних вопросов. Гул голосов сливался в какой-то поток, гипнотизировал, внушал покорность.

   -- Пари за мной...

   -- Первый и третий -- Бартлету-младшему!

   -- Четвертый -- Стейтону!

   -- Второй, седьмой и восьмой -- Эллендеру!..

   Роберта ухватили за локоть и почти бегом опять куда-то повели. Солнце ударило в глаза. Роберт увидел желтый автобус, рабов, среди которых стояла Пат, еще каких-то людей и машины...

   -- Лист сопровождения... маршрут... сопровождающий.... Седьмой, тебе сюда! Залезай!

   Перед Робертом открылась дверца отсека, и молодой человек забрался в кресло питомца.

   -- Хорошо, что я успел! -- запыхавшийся Линкольн Райт остановился перед Робертом. -- Ну вот, малыш, пора прощаться, у тебя начинается новая, счастливая жизнь! -- С этими словами Линкольн Райт старательно пристегнул Роберта к креслу и в десятый раз за последние дни погладил по голове. -- Будь хорошим мальчиком, слушайся опекуна и не забывай благодарить его за заботу...

   -- Линк, вы нас задерживаете!

   -- Все-все, уже закончил! Давай, малыш, поезжай, у тебя все будет хорошо!

   Линкольн Райт захлопнул дверцу, из динамика полилась музыка, и через пару мгновений автобус мягко сдвинулся с места. Роберт смотрел прямо перед собой и не сомневался, что Линкольн Райт машет ему вслед

 

Глава 7

Люди любят делать друг другу сюрпризы... с разным успехом

   -- Папочка, мамочка, привезли! -- очаровательная девчушка лет шести посмотрела на вошедших с вершины лестницы и с топотом унеслась вглубь дома. По знаку сопровождающего Роберт, Пат и парнишка лет двадцати встали в ряд перед лестницей в ожидании купившего их свободного.

   "Радостный" миг встречи с господином, просто мечта всей жизни", -- горько думал Роберт, когда через десять минут ожидания откуда-то сбоку появился тот самый человек, что так внимательно осматривал его перед аукционом, и холеная женщина, по-видимому, его жена. Хозяева... Маленькая девочка вприпрыжку бежала впереди.

   -- Добро пожаловать под эту крышу, дети мои! -- торжественно провозгласил свободный. Питомцы поклонились -- безупречный поклон под углом ровно в шестьдесят градусов, как их и учили.

   -- Ну-ну, дети, к чему эти церемонии? -- добродушно усмехнулся хозяин. -- Для двоих из вас этот дом станет родным... -- Роберт насторожился. "Для двоих? А с третьим-то что будет? Отправят на галеры? На урановые рудники? Или принесут в жертву вуду?.."

   -- ... здесь вас ждет забота и любовь...

   Сопровождающий деликатно кашлянул.

   -- Свободный Эллендер... -- напомнил он о себе. -- Бумаги...

   Эллендер прервал прочувственную речь и протянул руку за документами.

   -- Давайте, я подпишу... Да-да, все правильно, -- проговорил он, бросив беглый взгляд на бумаги, а затем придирчиво оглядев свои покупки. -- Доставили по адресу в полной сохранности. Благодарю.

   Свободный быстро подписал документы и одним жестом отпустил сопровождающего.

   -- Папочка, папочка, она такая красивая, -- щебетала малышка, -- прямо как куколка. Это для меня?

   -- Линда, -- строго проговорила женщина. -- Будь умницей. Ты еще слишком мала, чтобы опекать питомцев.

   -- А я хочу! -- кроха Линда недовольно топнула.

   -- Линда, звездочка моя, -- свободный Эллендер наклонился к дочери. -- Иметь питомцев очень большая ответственность и тяжкий труд. Для этого надо много и долго учиться. Надо знать, как обеспечить питомцам хорошую жизнь, как следить за их здоровьем, как подбирать им пару и обеспечивать продуктивную линию, как заботиться о потомстве. Давай для начала ты потренируешься на своем щенке. Вот когда он у тебя вырастет, принесет щеночков, и ты сможешь найти для них новых хозяев, вот тогда мы с тобой поговорим. А пока еще рано...

   Линда на мгновение задумалась.

   -- А они будут со мной играть?

   -- Линда! -- хозяйка недовольно одернула дочь. -- Питомцы должны работать.

   Эллендер улыбнулся:

   -- Питомцы не игрушка, принцесса. И потом, мама права -- они должны работать. Вот этот питомец, -- свободный положил руку на бритую голову двадцатилетнего парнишки, -- хороший кондитер, он будет работать у нас на кухне и делать для тебя пирожные. Эта будет моим секретарем, ну, а этого питомца, -- Эллендер указал на Роберта, -- я купил в подарок для наших друзей Рейбернов...

   Пока Роберт пытался переварить новость, Линда вновь топнула.

   -- Не хочу для Рейбернов! -- возмутилась малышка. -- Рейберны плохо относятся к питомцам!.. Ты сам говорил...

   -- Линда, детка, -- свободный Эллендер был преисполнен терпения. -- Наши друзья вовсе не плохо относятся к питомцам, просто немного неправильно. Вот твой щенок -- его ведь надо учить... Приучать к месту, к командам, иначе он будет грызть твои игрушки, а тебе это не понравится. Если ты не сможешь его обучить, нам придется отдавать щенка на выучку специальным людям, тратить много денег и времени на дрессуру. Так вот, Линда, питомцев тоже надо воспитывать, а наши друзья не всегда об этом помнят. К счастью, этот питомец воспитывался по специальной программе, он многое умеет, он послушен, и мы без опаски можем передать опеку над ним нашим друзьям. Это будет полезно и для него, и для наших друзей. А теперь, детка, пора возвращаться к делам. О питомцах надо позаботиться и дать им имена. Если хочешь, ты можешь сделать это сама.

   Линда захлопала в ладоши, и Эллендер довольно улыбнулся.

   -- Ну что ж, звездочка моя, начинай.

   -- Она такая красивая, -- Линда внимательно оглядела Пат. -- Давай назовем ее Бэль.

   -- Хорошо, Бэль так Бэль, -- согласился Эллендер. -- А этого?

   -- Его Тимми, -- нарекла Линда парнишку-кондитера. -- А вот этого...

   -- Линда, этого пока не нужно называть, имя ему дадут наши друзья...

   -- Нет нужно, нужно, -- заспорила девочка. -- Без имени нельзя!

   -- Ну, хорошо, -- согласился свободный. -- Так как ты его назовешь?

   Линда задумчиво обошла Роберта.

   -- Пусть будет Подарок.

   -- Чудесно! -- свободный оглянулся. -- Роджер, вы все запомнили?

   -- Конечно, свободный, -- из-за спины Эллендера вышел какой-то человек и, не спеша, оглядел питомцев. Под его цепким взглядом Роберту стало совсем неуютно. Взгляд был особенно неприятным, так как глаза мужчины были слишком светлым, и казались такими же выцветшими, как и волосы. По одежде и манерам Роджера можно было принять за свободного, но ошейник выдавал его статус. "Имя: Роджер Смарт", -- прочел Роберт. -- "Опекун: Натаниэль К. Эллендер". -- Вы хотите, чтобы я перепрограммировал данные по опекунству Подарка?

   -- Нет, этого не требуется, -- Эллендер взял дочь за руку. -- Ровно в восемь данные сменятся автоматически. Позаботьтесь пока обо всем остальном -- разместите питомцев и займитесь Подарком. Я хочу, чтобы через два часа он был готов.

   -- Конечно, свободный. Два час, это больше, чем достаточно.

   Роберту вновь показалось, что перед глазами все плывет. Пленник, товар, раб, а теперь еще и подарок, он подавленно смотрел вслед свободному семейству, наблюдал, как управляющий вводит в ошейники новые имена, терпеливо снес эту процедуру, когда доктор Смарт дошел и до него, выслушал наставления управляющего... Но потом, когда доктор вызвал еще двух рабов и его повели куда-то вглубь дома, велели встать на разложенный по полу полиэтилен, расставить руки и ноги, и стали красить из пульверизатора... Когда ему на голову напялили золотой парик с бантом, на ноги золоченые же сандалии, через плечо позолоченный колчан, вместо стрел заполненный золоченными имитациями карандашей и художественных кистей, а на плечи накинули коротенький золотой плащ, совершенно не прикрывавший наготу, и принялись, как попугая, натаскивать на чтение идиотских и бездарных стихов, Роберт решил, что, должно быть, ударился во время шторма головой и теперь лежит в коме в какой-то клинике, а все окружающее не более чем бред его травмированного мозга. От этой мысли молодой человек остановился на полуслове, бессмысленно уставился в пустоту и почти сразу же получил пощечину.

   -- Сосредоточься, Подарок! -- нахмурился управляющий. -- Повторяй поздравление еще раз -- с начала.

   Пощечина привела Роберта в себя, и он понял, что все случившееся было не сном и не бредом, а его жизнью -- жизнью раба...

 ***

   Патриция Ричмонд, получившая имя Бэль, оглядела свою комнату и подумала, что ей повезло. Конечно, ее жилище трудно было назвать уютным. Маленькая, с узкой откидной койкой, небольшим шкафчиком для одежды, столом с компьютером и рядами полок для папок, ее комната могла показаться клетушкой, не достойной даже человека, живущего на продовольственные талоны. И все же комната была чистой, светлой, а главное -- принадлежала ей одной, точно так же, как и прилегавшие к комнате душ и туалет.

   После двух месяцев жизни в общежитии это приводило Пат в особый восторг, и она от души благодарила Господа, пославшего ей богатого и влиятельного хозяина. Ошейник и статус рабыни не слишком волновали девушку, и она больше расстраивалась из-за убогого серого платья, напоминавшего балахон с множеством кармашков для ручек, карандашей и блокнотов, и уродливого парика. В конце концов, размышлял Патриция, в ее жизни мало что изменилось, да и была ли она когда-нибудь свободна? Никогда! -- признала Пат. Разные идиотки сколько угодно могли кричать о равенстве, возмущаться сексуальными домогательствами и устраивать показательные процессы, но что, кроме красоты и своего тела, могла продать Пат, чтобы проложить путь наверх? Ничего.

   Липосакция, коррекция груди, носа и подбородка, регулярная эпиляция и окрашивание волос, а также постоянные консультации у психоаналитиков стоили Пат продажи родительского дома, зато превратили ее в совершенство. И все же пролезть наверх было нелегко. Пат отдавала себе отчет в том, что никогда не сможет пробиться даже в старлетки, что она совершенно не умеет петь и танцевать и, значит, путь наверх лежит через офисы нужных людей. Вот только с этими людьми все оказалось не так просто. Половина потенциальных работодателей придерживалась не той ориентации, а оставшиеся были либо давно и надежно женаты, либо собирались жениться на богатых наследницах, либо у них уже были ловкие любовницы и места для Пат там никто не оставлял. Роберт казался Патриции счастливым билетом наверх, первой ступенькой к богатству и успеху, хотя периодически и раздражал девушку редкой недогадливостью.

   И кто мог подумать, что эта ступенька обвалится под ее ногой, а они оба угодят в рабство? Впрочем, продавалась ли она сама или продавали ее, Патриция не собиралась менять принципы. Новый хозяин мог дать много больше, чем Роберт, и Пат не сомневалась, что на смотринах и аукционе свободный Эллендер сполна оценил ее фигуру и красоту. Как бы нарядно не одевалась хозяйка, Патриция была красивее, и если ее красоту заметил даже несмышленый ребенок, странно было бы, чтобы молодой и здоровый мужчина оказался слеп.

   Девушка верила, что вскоре ее жизнь изменится к лучшему, и полагала, что это даже хорошо, что Роберт не будет жить под одной крышей с ней. Еще во время подготовки к аукциону Пат поняла, насколько ее статус выше статуса Роберта. Хозяин вряд ли ободрил бы общение личной секретарши с какой-то "мебелью", а уж другие отношения были для них и вовсе невозможны. Патриция была уверенна, что сможет стать для Эллендера кем-то большим, чем секретарь, а вот Роберт с его идиотскими представлениями о жизни мог все неправильно понять и испортить. Немедленный отъезд бывшего жениха был лучшим решением возможных проблем, и Пат еще раз поблагодарила Всевышнего за заботу и доброту.

   Таким образом, цель и средства были понятны Пат, оставалось придумать, что можно сделать с париком и как обходиться без косметики, потому что с платьем ничего сделать было нельзя. Пат придирчиво осмотрела себя в маленькое зеркальце и с облегчением подумала, что даже в таком виде выглядит лучше хозяйки...

   От резкого звука автомобильного гудка Пат вздрогнула, чуть было не выронила зеркальце, торопливо подошла к окну. Наряженные в вечерние костюмы, ее хозяева направлялись к длинному автомобилю. Пат со вздохом зависти рассматривала платье свободной Эллендер и утешила себя тем, что когда-нибудь у нее будет платье еще лучше и еще роскошней. А потом она заметила, как двое питомцев ведут выкрашенного в золото Роберта, и рассмеялась. Больше всего на свете бывший жених напоминал ожившую статую Аполлона Бельведерского и, зная его нелюбовь к этому творению, видеть такое сходство было очень и очень смешно. Девушка тихонько хихикала, а потом с удивлением почувствовала, как по щекам струятся слезы. "Что со мной?!" -- поразилась Пат, -- "Ведь все идет хорошо, так какого же черта я плачу, как последняя деревенская дура?!"

   Из горла Пат вырвалось что-то похожее на рыдание, и она с ужасом поняла, что все же любит Роберта. И это чувство показалось ей вопиюще неуместным.

 ***

   Эллис Дженкинс с трудом дождалась обещанного отчета, но изучение документов группы Торнтона подкинуло удивительный сюрприз. Сенатор уже видела двух попаданцев, воспитанных по специальной программе "перезагрузки", но теперь обнаружила, что их было не двое, а трое, и третьим оказалась женщина -- доктор Джен Сазерленд, агент службы психологической поддержки. Эллис не могла понять, какую опасность могла представлять двадцатидвухлетняя девчонка, но решила, что теперь ей не потребуется ждать месяц, чтобы пообщаться с приобретением первого мужа. Необходимую информацию могла дать и Джен, а ее работа позволяла вызывать девчонку хоть каждый день, вдоволь расспрашивать и собирать факты.

   Выслушав заявку сенатора, диспетчер службы смутился:

   -- Но, сенатор, доктор Джен совсем неопытна... Я могу порекомендовать...

   -- Этого не требуется! -- Эллис не собиралась отступать. -- Я видела данные доктора Джен, и меня они удовлетворяют. Доставьте ее как можно скорей...

   Когда минут через сорок к Эллис вошла нарядная девушка в огненно-рыжем парике, сенатор мысленно признала, что у доктора Джен и правда отсутствует какой-либо опыт. Излишне яркий парик, скованность движений и неуверенность в глазах говорили об этом лучше уверений диспетчера. При всех попытках выглядеть уверенной, красивой и грациозной, Джен, на взгляд Эллис, представляла жалкое зрелище. "Бедняжка, -- думала сенатор, -- неужели эту девочку ломали так же грубо, как и "дискобола"? Неудивительно, что один отупел, а другая так напугана". Эллис даже решила, что напоследок надо будет непременно приласкать и утешить малышку, в конце концов, ей это ничего не стоит, а девочка поймет, что ее судьба не так уж и плоха.

   Попаданка попыталась изобразить изящный поклон, но Эллис только доброжелательно улыбнулась.

   -- Оставь, детка, мы же не на светском приеме. Садись поближе и поболтаем. Мне сегодня скучно. Так, значит, тебя зовут Джен, и ты попаданка? Интересно, и как это -- жить в другом мире? Расскажи...

   Джен робко улыбнулась.

   -- Я не знаю, с чем сравнить...

   -- Да и не надо сравнивать, -- если бы коллеги видели Эллис, они бы удивились несвойственной ей доброте и мягкости. -- Просто расскажи, как ты жила. Я ведь тоже ничего не знаю о вашем мире. Говорят, у вас есть бродяги... а еще у вас бывают войны...

   -- А разве здесь нет? -- удивилась Джен, и от удивления ее лицо стало хорошеньким и почти красивым.

   -- Так вы и правда воюете? -- ахнула Эллис. -- Но зачем?!

   Молодые женщины с любопытством уставились друг на друга.

   -- Так получается, -- начала оправдываться Джен. -- На нас все время нападают...

   Эллис приготовилась слушать. Если вчерашний рассказ Томаса Лонгвуда показался ей совершенно фантастичным, то история Джен и вовсе не лезла ни в какие ворота! Террористические атаки, необходимость посылать войска в другие страны, чтобы там спасать свободу и демократию, наркотики, вооруженные ограбления, и Бог знает что еще... -- ни в одно отчете Службы адаптации не содержалось такого количества фантастических фактов.

   Больше всего рассказ Джен напоминал бред, но сенатор не стала указывать девушке на некоторые логические нестыковки в ее речах, решив, что по молодости лет попаданка могла многое неправильно понять. В конце концов, считал же ее юный питомец, что кидать камни в проезжавшие мимо машины -- это очень весело. Эллис только дивилась, как в том кошмарном мире вообще можно было жить, и размышляла, что после всех ужасов, о которых поведала Джен, программа Лонгвуда кажется не такой уж и страшной.

   Почти освоившаяся Джен увлеченно продолжала рассказ, когда внимание Эллис привлекло незнакомое слово:

   -- Что значит, "фрилансер"?

   -- Ну, это значит, что я не была в штате. Так удобнее и для газеты, и для репортера -- больше возможностей что-нибудь откопать... Хотя есть и неудобства...

   Эллис еще не поняла, что случилось, только ощутила приближение чего-то омерзительного.

   -- Какого еще репортера?! -- резко спросила она.

   -- Ну, меня... -- растерянно пояснила Джен. -- Я же была фоторепортером... я как раз из-за этого сюда и попала. Мне повезло, -- торопливо добавила девушка, заметив странную перемену во взгляде сенатора, -- иначе я бы не узнала, в чем мое призвание...

   Лицо Эллис закаменело.

   -- Грин... это здесь его так назвали... решил жениться, а мы застукали его помолвку... У нас был вертолет...

   Если бы Джен знала, сколько раз Эллис платила огромные штрафы за разбитые камеры фоторепортеров, за их сломанные носы или челюсти, она бы испугалась. Больше всего на свете сенатор не выносила этих наглых, мерзких надоед, которым вечно надо было кого-то выслеживать, что-то подсматривать, а потом орать на весь свет то, что посторонних совершенно не касалось. Полгода назад Эллис даже заявила одному пострадавшему мерзавцу, что ее состояние достаточно велико, чтобы выплачивать штрафы хоть каждый день, и репортер, устрашенный подобной перспективой, целый месяц обходил ее стороной. А теперь перед ней сидела такая же маленькая дрянь... с которой она по недомыслию обращалась как с человеком! Эллис вскочила. Ее рука сама собой потянулась к разряднику.

   -- И что еще? -- резко бросила она. Доктор Джен вжалась в кресло. Испуг девушки привел сенатора в себя. Это свободного можно двинуть в челюсть или шарахнуть разрядником, а внушения питомцам надо делать с любовью и добротой. Ни того ни другого к девушке в кресле Эллис не испытывала. Сенатор отошла на два шага и уставилась на стену.

   -- И что было потом? -- холодно повторила она.

   -- Начался шторм, -- почти зашептала Джен, -- вертолет упал, но меня спасли, а еще дали специальность и работу. Нас обучали вместе с Грином... он оказался "домашней мебелью", -- девушка говорила быстро, проглатывая слова, не понимая произошедших в сенаторе перемен и изо всех сил стараясь угодить. -- Ему, должно быть, уже нашли хорошего опекуна. Я слышала, сегодня был аукцион, -- неслышно закончила Джен.

   Сенатор Дженкинс почти не обращала внимания на девушку, погруженная в собственные мысли. Она вспоминала преследования репортеров во время второго и третьего брака, их навязчивое внимание к ее симпатиям и самым невинным делам, попытки влезть в окна, подстеречь на пляже или в душе...

   Какая все-таки мразь! -- решила сенатор. Эллис забыла о своем решении собрать информацию, забыла, что Джен говорила о том самом "дискоболе", что показался ей механической куклой, забыла, что его чувства, строго говоря, уже ничего не значат, коль скоро питомца продали с аукциона. Выслеживать влюбленных, гоняться за ними на вертолете, не давать им спокойно жить -- Эллис сунула руки в карманы, боясь дать им волю.

   -- Хватит болтать! -- сенатор даже не заметила, что Джен уже несколько минут как молчит. -- Ты явилась сюда не для этого. Раздевайся!

   Джен вскочила. Попыталась устроить целое представление -- медленно и изящно стягивая платье, но сбилась с ритма, растерянно застыла, потом принялась торопливо освобождаться от одежды и белья -- рыжий парик слетел с головы.

   Эллис презрительно смотрела на раздетую девчонку, обошла ее вокруг, пренебрежительно фыркнула. И эта худосочная дура смела лезть в чужую жизнь! Конечно, ведь ни на что другое она не годна... Эллис так и подмывало пустить в ход разрядник, но она вновь сдержалась, только носком туфли отпихнула одежду мерзавки к самой двери.

   -- Вали! -- приказала она и почти стукнула по звонку, вызывая сопровождающего. -- Может, месяца через три ваша девица и будет на что-то годна, -- раздраженно бросила Эллис, -- но сейчас это просто лысая крыса. Крысы меня не интересуют! Можете идти!

   Джен испуганно сгребла одежду, решив, что одеться может и в машине, и выскочила за дверь. Эллис повалилась на диван. Больше всего на свете ей хотелось заплакать, а еще позвонить Ричарду Томпсону и пожаловать на жизнь. Но она не сделала ни того, ни другого. Сенаторы не плачут, а Дик мог вообразить, будто она его любит. Лучше всего было врубить на полную мощь музыку или погонять на машине. Впрочем, эти два занятия вполне можно было и совместить...

 ***

   Дорис Палмер внимательно посмотрела на расстроенную Джен и спросила:

   -- Так что ты делала у сенатора?

   -- Ничего, -- виновато сообщила Джен. -- Сначала она спрашивала меня, как это быть попаданкой, а потом сказала "Вали"... -- Джен опустила голову. -- Я ей не понравилась...

   Глава Службы психологической поддержки усмехнулась.

   -- Ну, это понятно, -- протянула она. -- Так, детка, прекрати убиваться и винить себя, -- уже другим, повелительным тоном распорядилась Дорис. -- Сенатор Дженкинс обожает все необычное и яркое. Наверняка она решила, что если ты попаданка, так у тебя должно быть три глаза, четыре руки, а, возможно хвост или чешуя. Конечно, она была разочарованна, увидев обычного человека. Это нестрашно, и не ставит под сомнение твою квалификацию, не бойся.

   -- Она сказала, что я... лысая крыса, -- призналась Джен и, наконец, всхлипнула.

   Дорис рассмеялась.

   -- Деточка, ты просто плохо знаешь сенатора. Она только хотела сказать, что тебе надо отращивать собственные волосы. Кстати, доктор Аллен, вам не кажется, что в этом есть смысл?

   Стилист картинно развел руки.

   -- Я уже отчаялся подобрать ей подходящий парик. Собственные волосы -- это чудесное решение. Я всегда говорил, что сенатор Дженкинс способна на креатив. Эта такая редкость. Да, это будет интересно...

   Доктор Аллен задумчиво посмотрел на Джен, и в его глазах вспыхнуло вдохновение. Джен уже знала, что значит этот фанатичный блеск в глазах стилиста -- четыре или пять часов экспериментов с косметикой и нарядами, и небольшая -- часа на два -- фото-сессия.

   -- Ну ладно, детка, иди умойся, а потом доктор Аллен тобой займется. И, пожалуй, тебе надо добавить часы на занятия танцами -- тебе не хватает грации.

   Джен послушно склонила голову и вышла, но когда дверь за ней закрылась, Дорис повернулась к Аллену и слегка пожала плечами.

   -- Что ж, у сенатора нет оснований для жалоб. Слава Богу, диспетчер предупредил ее, что Джен пока ни на что не годна. Нашим людям надо верить. Иногда мне кажется, что мы знаем наших законодателей много лучше, чем они сами себя знают. Что бы они делали без нас?

   -- И что бы этот мир делал без нас? -- подхватил доктор Аллен.

 ***

   Автомобиль остановился перед сияющим огнями особняком и Роберту велели выйти. Двое рабов спешно выгрузили позолоченный постамент на колесиках, и молодой человек взобрался на него. Принял предписанную позу, одной рукой ухватившись за небольшой поручень. "Аполлон Бельведерский -- одна штука", -- мрачно думал он. В голове почти не осталось мыслей: только идиотский стишок, который он должен был прочесть, и ощущении полной безвкусицы происходящего. Свободный Эллендер довольно оглядел живую статую, по его знаку рабы набросили на Роберта покрывало и покатили вместе с постаментом вперед.

   Звуки скрипок, громкий смех и голоса множества людей, звон бокалов и позвякивание вилок о тарелки оглушали Роберта даже под покрывалом, и ему казалось, будто он видит сквозь ткань какие-то смутные тени. Люди вокруг наслаждались праздником, и эта радость, это упоение жизнью окрасило ожидание Роберта в самые черные и мрачные тона.

   -- Натти! -- судя по голосу, человек, который это произнес, был изрядно пьян. -- А мы боялись, ты забыл про мой юбилей...

   -- Как я могу? -- мягко произнес свободный Эллендер. -- Мы с женой припасли для тебя подарок. Уверен, он тебе понравится. Мальчики, снимайте покрывало...

   Яркий свет на миг ослепил Роберта, он глубоко вздохнул, но потом, как ему было предписано, сошел с помоста и склонился перед героем праздника.

   -- "К ногам склоняюсь господина..." -- начал Роберт заученный стих. Стихотворение было длинным и льстивым до трескучести, но Роберт прочитал его от начала и до конца, не забыв ни одного разученного жеста. По окончании декламации он опустился перед Рейберном на колени, быстро снял с себя золотой плащ и постелил его под ноги новому господину. Зал взорвался аплодисментами.

   -- Натти, это великолепно! Ты как всегда неповторим! Сколько изящества!

   -- Как красиво...

   -- Очаровательно!

   -- Оригинально!..

   -- Твой питомец просто чудо...

   -- Нет, Дэнни, не мой питомец, а твой, -- с нескрываемым удовольствием возразил свободный Эллендер. -- Уже ровно пять минут как твой. Это и есть мой подарок. Уверен, он тебе понравится. У него есть некоторый художественный вкус и к тому же он прекрасная "домашняя мебель"... Это как раз то, чего не хватает твоему гнездышку.

   -- Как его зовут? -- свободный Рейберн пьяно качнулся вперед.

   -- Ты сам дашь ему имя, как я могу покушаться на твои права? -- заметил бывший хозяин. -- Но пока я назвал его Подарком.

   -- Как мило, -- захлопала в ладоши одна из женщин и повернулась к жене Эллендера. -- Если бы вы знали, дорогая, как я вам завидую, у вас такой изобретательный муж...

   -- Ну, не прибедняйтесь, моя милая... ваш муж тоже неплох...

   -- И, кстати, Дэнни, Подарок послушен, обучен, у него образцовое здоровье и выносливость, так что никаких усилий на его содержание от тебя не потребуется...

   -- Ты настоящий друг, Натти.

   -- Надеюсь, -- с некоторым самодовольством ответил Эллендер.

   Они шутили и смеялись, отвешивали взаимные комплименты, а Золотой Аполлон стоял на коленях в позе величайшей покорности и ждал, когда ему позволят подняться. Наконец, новый владелец вспомнил о Роберте.

   -- Ну ладно, парень, можешь встать за моим креслом, -- Роберт скользнул за спину хозяину, и Дэн Рейберн поднял полный бокал: -- А теперь друзья мои, я предлагаю выпить за нашу дружбу! За Натаниэля Эллендера, моего лучшего друга со времен детства! За постоянство! Виват!

   Звон бокалов, радостные восклицания, разговоры, смех и музыка сплелись в какой-то невнятный гул, в котором Роберт уже не мог разобрать отдельных слов. Голова кружилась от голода и запаха еды. Гости произносили речи, пили и ели, а Роберт мог только глотать слюну, чувствуя себя Золотым мальчиком на празднике герцога Милана. Но даже это уже не волновало.

   Застолье сменилось танцами, танцы -- новым застольем... С потолка периодически сыпалось конфетти, по стенам метались искры от драгоценностей гостей, вино лилось рекой и собравшиеся все чаще шатались, а возможно, это шатало голодного Роберта... А потом, совершенно неожиданно, он обнаружил, что зал почти опустел. Немногие оставшиеся гости прощались с хозяевами. Эллендер и Рейберн по-дружески обнялись, а потом Эллендеры ушли. Роберт привалился к стене...

   -- Ну что, ты так и будешь здесь стоять? -- сварливый голос вывел Роберта из забытья. -- Так значит, это тебя подарили Эллендеры... А ну -- марш мыться!

   Роберт постарался оторваться от стены и его шатнуло.

   -- Ты что -- пьян? -- большее недовольство в голосе трудно было вообразить. Человек цепко ухватил Роберта за подбородок и приблизил его лицо к своему лицу. -- Хотя нет, не похоже... Тебя кормили?

   -- Нет...

   -- Чертовы праздники, -- проворчал неизвестный. -- Наверняка на кухне для тебя ничего нет. Кто же знал, что у нас появится еще один дармоед... Если бы тебя покупал я, то чем красить, озаботился бы о сухом пайке. Ладно, с едой разберемся потом. Сначала вымойся...

   Простой душ показался Роберту почти божественной благодатью, и он с остервенением принялся смывать с себя золотую краску и налипшее конфетти. Когда выдохшийся, но почти отмывшийся молодой человек вышел из душевой, неизвестный швырнул ему одежду, чем-то напоминавшую одежду китайских кули.

   -- Одевайся и пошли на кухню.

   Сделать еще несколько шагов было трудно, ноги Роберта, казалось, отваливались, и молодой человек тащился за управляющим, почти не соображая, что делает. Горы грязной посуды заполонили кухню. Управляющий взял первую попавшуюся тарелку, в которой еще оставалась какая-то еда, вывалил в нее содержимое другой тарелки, потом третьей и четвертой, и, наконец, сунул полную тарелку объедков в руки Роберта.

   -- Можешь доесть, а потом пойдешь спать.

   Когда Роберт добрался до отведенного ему угла в гардеробной и повалился на брошенный тюфяк, было почти три ночи. Сон сморил молодого человека, как только его голова коснулась грубого полотна. Бесконечный день закончился. Подарок спал.

 

Глава 8

Как начинается жизнь "питомцев"

   Роберт проснулся с ужасающим чувством, что проспал. Мысль о возможном наказании заставила его вскочить, стремительно скатать тюфяк и почти выскочить из гардеробной. Стрелки часов подтвердили худшие предположения -- половина восьмого! На лбу Роберта выступила испарина, молодой человек оглянулся, пытаясь понять, что делать, но вместо того, чтобы найти решение в окружающих стенах, почувствовал необходимость срочно протереть глаза...

   После тюремной дисциплины общежития Службы адаптации, по сравнению с которым даже военная школа выглядела фешенебельным курортом, Роберту показалось, будто он угодил то ли на стоянку перепившихся хиппи, то ли на одну из голливудских вилл наутро после буйной вечеринки. Рабы валялись тут и там, и даже сладко посапывали, и от одного духа, витавшего над ними, можно было захмелеть. Роберт зажмурился и открыл глаза, но наваждение не исчезло -- напротив, молодой человек заметил подробности, которые при первом взгляде ускользнули от его внимания. Распущенные волосы -- собственные волосы рабов, а вовсе не парики и не голые черепа как у рабов Эллендеров и у него самого!.. Жалкая одежда кули... во всяком случае, на некоторых... потому что кто-то благополучно обошелся вообще без штанов, а позы спящих красноречиво подсказывали, чем они занимались, пока не уснули... Убогая рабская одежда и при этом самые настоящие драгоценности! Роберт в ошалении увидел на голой груди рабыни кулон с бриллиантом в три карата... И тишина...

   Роберт не был ханжой, и все же картина ошеломляла, сбивала с ног. Молодому человеку показалось, будто никому здесь нет до него дела, и он догадался, что если бы знал о здешнем мире хоть что-нибудь, то вполне мог бы оказаться на свободе, просто выйдя за дверь... а затем за ворота. Благоразумие подсказывало, что для этого он еще не готов. Без нормальной одежды, с бритой головой, да еще и в ошейнике, без денег и без малейших представлений о том, куда идти и что говорить, Роберт был настолько подозрителен, что его вернул бы первый встречный страж порядка, как бы он здесь не назывался. И все же искушение было слишком сильным. Роберту хотелось убедиться, что отсюда и правда можно выйти или, хотя бы, просто выглянуть за дверь, и он стал размышлять, как же его везли и где в этом чертовом особняке вход. И в этот момент кто-то больно ухватил его за ухо.

   -- Что прохлаждаешься? Заняться нечем?! -- голос управляющего вернул Роберта к реальности. -- А, Подарок... -- тон говорившего стал чуть более мирным. -- Марш на кухню! -- с этими словами он отпустил ухо Роберта и повернулся к остальным рабам: -- Встать, бездельники! - приказ был подкреплен парой внушительных пинков. -- Быстро под душ! Если через десять минут вас не будет на кухне, останетесь без еды до вечера!

   Через десять минут еще не до конца проспавшиеся рабы Рейбернов вяло ковырялись в мисках, и только Роберт умял порцию с завидным аппетитом. Как и ночью это были остатки со вчерашнего праздничного стола, и Роберту казалось, будто он никогда не ел ничего вкуснее. Молодой человек не отказался бы и от второй порции, но опасался привлекать к себе внимание.

   -- Это еще что?! -- управляющий схватил одну из девушек за руку. -- Опять стащила?!

   -- Это подарок! Мне хозяйка вчера подарила... в честь праздника! -- выпалила рабыня, и только теперь Роберт заметил на ее пальце перстень с опалом.

   -- Я ведь проверю, -- с угрозой произнес управляющий, -- и если ты соврала -- выпорю.

   Девушка обиженно засопела, но управляющий уже отвернулся.

   -- Все, хватит бездельничать. Ты, ты и ты, -- указующий перст ткнулся в трех рабов, пытавшихся незаметно прикорнуть в уголке, -- отправляйтесь в зал. Чтобы через два часа там все сверкало. Вы двое -- чистить лестницу. Мойра, -- на этот раз управляющий повернулся к девушке с перстнем, -- моешь посуду.

   -- Одна?!.

   Звонкая пощечина заставила рабыню замолчать.

   -- Ты, -- на этот раз управляющий вспомнил о Роберте, -- ждешь меня здесь. Остальные -- за мной!

   Когда дверь за управляющим и рабами закрылась, Мойра вытерла слезы и пожала плечами:

   -- Все равно хозяйка ничего не вспомнит, -- пробормотала она и показала двери язык. Потом вспомнила о Роберте и бросила на него заинтересованный взгляд. -- Так это тебя вчера подарили Эллендеры? -- спросила она, обойдя Роберта кругом. -- Тебе повезло. Ты не бойся, доктор Черч редкий зануда, но хозяева нас в обиду не дадут. Ты, главное, говори, что у тебя творческий кризис, и тебе сразу что-нибудь подарят... Хотя, ты же "мебель", -- она пожала плечами и посмотрела на Роберта с презрительной жалостью и снисходительностью. -- Тебе этого не понять...

   -- Мойра, посуда! -- управляющий захлопнул дверь. Роберт вздрогнул. -- Значит, "домашняя мебель", -- задумчиво произнес доктор Черч. -- Что ж посмотрим, к чему тебя пристроить...

   -- Я художник, -- проговорил молодой человек.

   -- А я консул, -- съязвил управляющий. -- Мойру наслушался? Так вот, парень, Мойру слушать очень и очень вредно. Можно дослушаться до порки. Ладно, посмотрим, на что ты годен. Идем!

   ...Сваленные прямо на пол разноцветные свертки, оказавшиеся подарками, занимали почти половину комнаты, а сама комната напомнила Роберту музей, созданный ничего не смыслящей в искусстве голливудской звездой. Управляющий кивнул на сверкающую гору:

   -- Разобрать и расставить по полкам -- художественно, раз ты художник. Через полчаса проверю.

   Роберт едва успел управиться с заданием и как раз принялся складывать ненужные уже упаковки, когда доктор Черч вновь появился на пороге. Несколько минут понаблюдал за работой питомца, затем придирчиво оглядел полки. Роберт так и не понял, удовлетворил доктора результат его работы или нет, но управляющий вновь велел следовать за собой и пошел прочь с такой стремительностью, что Роберту пришлось чуть ли не бежать.

   В уже знакомой Роберту гардеробной доктор Черч остановился.

   -- Наведешь порядок в вещах хозяина, -- приказал он. -- Оставишь только коллекцию этого года, все остальное аккуратно упакуешь в мешки и выставишь за дверь. Работай!

   Роберт бросил озадаченный взгляд на хозяйскую одежду, и ему захотелось почесать бритый затылок. Чему его только не учили в Службе адаптации, и уход за одеждой составлял в этом обучении не последнюю роль, но вот о модах этого мира не говорили ничего. И все же невыполнение задания было чревато самыми неприятными последствиями, как и излишние вопросы. Опыт двух месяцев дрессуры свидетельствовал, что в наказаниях доктора могут быть много жестче свободных. Роберт глубоко вздохнул и принялся внимательно рассматривать наряды, но определить по их виду, что здесь было новым, а что нет, было невозможно. Молодой человек вообще сомневался, что эту одежду надевали хотя бы раз. Оставалось одно -- разобрать наряды по стилям, а уж потом решать, что с этим делать. Роберт даже взмок, вытаскивая бесчисленные костюмы, осматривая их так и эдак, а потом один за другим отправляя в ту или иную кучу одежды. Таких куч у Роберта набралось четыре. Наконец, когда одежда закончилась, и классификация была завершена, молодой человек отер со лба пот, размышляя, что же делать дальше.

   -- Забавно, -- голос управляющего заставил Роберта торопливо обернуться. Неугомонный доктор вновь был здесь. -- Пожалуй, подобного беспорядка с хозяйской одеждой не устраивал еще ни один здешний дармоед. Хотя... что-то в этом есть. Ладно, что бы из всего этого выбрал ты?

   -- Вот это, -- Роберт не успел удивиться, испугаться и даже подумать о том, к чему может привести ответ, если он покажется управляющему неправильным. Ошибочный или нет, но ответ был дан, и теперь оставалось ждать последствий.

   Управляющий хмыкнул.

   -- Ну, надо же, действительно -- художник, -- с легкой иронией проговорил Черч. -- Ладно, -- тон доктора вновь стал повелительным. -- Это, -- управляющий небрежно кивнул на выбранную Робертом кучу одежды, -- на место, остальное упаковать в мешки -- аккуратно упаковать -- и выставить за дверь. Мешки там, -- большим пальцем через плечо, -- дверь вот эта, -- указательный палец Черча нацелился влево. -- И поторопись. Хозяин скоро проснется.

   И вновь Роберту пришлось перебрать горы вещей, но на этот раз управляющий почему-то не уходил. Роберту даже казалось, что его взгляд потяжелел. Молодой человек не мог понять, что вызывает неудовольствие Черча, и потому постарался ускорить работу. Когда все вещи были в образцовом порядке развешены в гардеробе, а забракованная одежда упакована и выставлена за дверь, доктор Черч поманил Роберта пальцем, изучающее оглядел, словно хотел понять, как устроен этот странный зверь, и, наконец, недовольно изрек:

   -- Хотел бы я знать, почему у тебя статус "мебели", а не стилиста... -- с этими словами он ухватил Роберта за ошейник и подсоединил к "удостоверению личности" свой декодер. Несколько минут управляющий считывал данные, а, считав, посмотрел на Роберта с таким выражением, словно уличил его в парочке подлогов и воровстве.

   -- Значит, попаданец, художник и архитектор, -- обвиняюще констатировал он. -- Что, нарочно завалил тест? Очень умно, примерно так же, как назло опекуну остаться после дождя в сырой одежде и заболеть...

   -- Я не зава...

   -- Не врать! -- от пощечины голова Роберта мотнулась. -- Я очень не люблю тех, кто лжет на тестировании. Я не знаю, парень, как там живет ваш мир, да мне это и не интересно, но этот мир основан на порядке, дисциплине и трудолюбии. Если тебе поручают работу, ты должен выполнить ее как можно лучше и быстрей. Есть дают тест, ты обязан ответить на него с максимальной искренностью. У нас каждый получает то, что заслуживает, запомни это хорошенько. Ты солгал и оказался по уши в дерьме. Поэтому работать будешь "домашней мебелью" -- это послужит тебе уроком. Надеюсь, ты сделаешь из случившегося правильные выводы. И учти, я буду наблюдать за тобой -- очень пристально наблюдать. Если ты будешь прилежно трудиться и хорошо себя вести, то где-нибудь через полгодика я обращусь в Службу адаптации, и мы переучим тебя на стилиста. Попробуешь бездельничать -- будешь наказан. Я не сторонник всех этих новомодных тенденций, так что наказания предпочитаю простые и доступные -- порку. Все понятно?

   -- Да, доктор Черч.

   -- Очень хорошо, -- управляющий удовлетворенно кивнул. -- И, кстати, не стоит рассчитывать на заступничество хозяев. Остальные питомцы еще могут надеяться на это -- они родились здесь и практически стали членами семьи, а ты -- подарок, да еще и попаданец. Так что работай, Подарок, работай, хорошее отношение надо заслужить...

   Следующие два с половиной часа Роберт гладил и складывал нескончаемые горы белья. Утюг, гладильная доска, полки, уходящие чуть ли не под потолок... Спина и плечи Роберта ныли, ему казалось, что еще немного, у него просто отвалится рука. Монотонная работа отупляла, и молодой человек почти обрадовался, когда его хозяин проснулся. "Хоть какое-то разнообразие", -- думал Роберт, но через пять минут после пробуждения Дэниэля Рейберна убедился, что в его работе утюг далеко не самое худшее.

   После веселого праздника свободный Рейберн испытывал не самые лучшие ощущения... Головная боль, тошнота, дрожащие руки и коварный свет, который так и норовил пробраться под ресницы и поразить воспаленные глаза свободного молнией, превращали Дэниэля Рейберна в вонючего и капризного младенца. В борьбе со страданиями хозяина Роберту пришлось вспомнить все, чему его два месяца обучали в Службе адаптации, убедиться, что в хозяйстве Рейберна имеется немалый запас протрезвляющих таблеток, всевозможных витаминов и микстур, а также особых емкостей под кроватью на случай, если хозяин не успеет добраться до унитаза. Наконец, на лице страдальца появились слабые краски жизни, и Роберт принялся мыть свободного Рейберна, превращая похмельную медузу в нечто, отдаленно напоминающее человека.

   "Не умеешь пить -- не пей", -- вертелось в голове Роберта, но сообщать эту истину хозяину мог только законченный идиот. Молодой человек мыл, вытирал, одевал свободного Рейберна, довел его до удобного кресла в спальне, усадил, потому что самостоятельно хозяин вряд ли смог бы вписаться в сиденье, старательно укутал ноги и подложил под них подушку. Дэниэль Рейберн принимал эту заботу со страдальческой отрешенностью, но когда у него в руке оказался стакан воды, все же заметил, что в комнате кто-то есть.

   -- Ты... кто? -- вяло поинтересовался он у Роберта.

   -- А это ваш новый питомец, -- подал голос управляющий, до этого момента с интересом наблюдавший за работой молодого человека. -- Его подарили ваши друзья Эллендеры.

   -- Не помню... -- жалобно проговорил Рейберн, и выронил стакан. Роберт едва успел его подхватить. Опасаясь, что в следующий раз свободный выльет воду на себя, и его опять придется переодевать, Роберт принялся сам поить похмельного господина.

   -- "Домашняя мебель" класса "А", -- сообщил доктор Черч. -- У него есть и другие навыки, но пока это неважно. Надеюсь, он приживется в вашем доме...

   -- А... -- Рейберн попытался повернуть голову к управляющему, но, видимо, подобный подвиг оказался для него непосильным. Хозяин тупо уставился на Роберта и, наконец, спросил: -- Тебя как... зовут?

   -- Роберт Шеннон.

   -- Так длинно?! -- свободный Рейберн застонал. -- Сколько же я выпил?.. -- Роберт молчал, решив, что даже свободному не стоит отвечать на риторические вопросы, а уж рабу -- тем более. -- Я тебя что... дважды называл?! Ох... -- очередной стон Рейберна прервал эту гениальную мысль. -- Роберт... да еще этот... как его? -- Шеннон... Шенни... Шонни... Шон... -- бормотал хозяин, пробуя имена на вкус. -- Пакость... А Роберт... смешно... и нелепо... Чтобы "мебель", да Роберт... Хотя, Боб... нет, Бобби!.. уже ничего... Джесс, ну, поправьте... имя поправьте...

   Управляющий шагнул вперед, вновь подсоединяя декодер к ошейнику. Второй раз за два дня Роберту давали новое имя.

   -- Спать хочу, устал... -- пожаловался свободный Рейберн, и управляющий понимающе кивнул.

   -- Уложи хозяина, -- вполголоса приказал он Роберту, -- дождись, пока он уснет, а потом возвращайся гладить белье. И помни, что я тебе сказал.

   Быстро перестелить постель, раздеть и уложить свободного, подогнуть одеяло, опустить жалюзи на окнах... Роберту не пришлось долго ждать, пока Дэниэль Рейберн уснул. Опять белье, утюг, гладильная доска и бесчисленные полки... Роберт работал и пытался понять, что в этом доме показалось ему неправильным. Пьяные рабы с драгоценностями, снисходительные хозяева -- все это было достаточно странно, но все было не то. Что-то иное царапало память, и Роберт принялся лихорадочно перебирать в уме случившееся за последние часы. Догладив и уложив еще две простыни, молодой человек, наконец, понял, что его удивило: доктор Черч, управляющий в семействе Рейбернов, Рейбернам не принадлежал. Роберт отчетливо вспомнил, что было написано на его ошейнике: "Имя: Джесс Черч. Опекун: Стейт, С.Э.Р.". Но вот что это означало, и почему в доме Рейбернов распоряжался управляющий из другой семьи, Роберт не понимал...

 ***

   На новое место работы Пат опоздала ровно на пять минут. Впервые в жизни это случилось не потому, что она так задумала, а потому что самым нелепым образом заблудилась в переходах хозяйского особняка. В отличие от Роберта, свободный Эллендер не стал возмущаться и вообще что-либо говорить, и лишь второй секретарь шефа мягко заметила, что опаздывать нехорошо. Пат согласно кивнула и почти скороговоркой объяснила, что пока плохо знает хозяйский дом, и на этом маленькое недоразумение было предано забвению.

   Первый день работы привел Пат в совершеннейший восторг. Конечно, во время обучения в Службе адаптации ее познакомили и со здешними компьютерами, и со здешними программами, но только сейчас Пат смогла оценить их по достоинству. Пат восторгалась своим рабочим местом -- таким удобным и функциональным, наслаждалась быстродействием компьютера и клавиатуры, радовалась совмещению компа, телефона, факса и сканера в одной машине и великолепной организаций хозяйского бизнеса.

   Но самое главное, Пат восторгалась своим положением в этом бизнесе. У второй секретарши шефа были собственные волосы и нормальное платье, пусть и того же серого цвета, что и ее балахон, но все же свои дела она передавала ей -- Пат, и это не могло не радовать. Через пару дней она должна была стать единственным секретарем свободного Эллендера, и девушка верила, что не упустит свой шанс. Работа так и кипела в ее руках, и Пат расцветала под одобрительными взглядами хозяина.

   Обед оказался достойным завершением первой половины рабочего дня, а вторая промелькнула с такой быстротой, что Пат даже удивилась. Последним распоряжением хозяина стал приказ вызвать управляющего, и Пат выполнила распоряжением с тем же усердием, что и все остальные приказы.

   -- Свободный Эллендер? -- Роджер Смарт предстал перед хозяином буквально через пару минут после вызова, и Натаниэль Элленедер оторвал голову от бумаг.

   -- А, Роджер, вы как раз вовремя. Возьмите Бэль и сделайте ей внушение. Для первого раза минимальное наказание -- всего два разряда.

   Пат оцепенела. В это нельзя было поверить... Наказать... ее? Да за что?!

   Девушка что-то залепетала, но под взглядом Эллендера слова замерли у нее на устах.

   -- Бэль, -- обращение хозяина было мягким, но каким-то отстраненным, -- ты опоздала на пять минут. Это очень дурно.

   -- Но я... не запомнила дорогу... я же первый раз... -- чуть не плача, оправдывалась Пат.

   -- У тебя было достаточно времени, чтобы все запомнить. Если у тебя плохая память -- ее надо тренировать. Если ты не удосужилась проверить дорогу заранее -- это безответственно. В любом случае, тебе необходимо внушение.

   -- Пожалуйста... -- взмолилась Пат. -- Сжальтесь...

   -- Не капризничай, Бэль, -- голос Эллендера стал строже. -- Даже Линда знает, что за шалости ее ждет расплата, а опоздание это уже не шалость. Я заметил, что ты умеешь работать, но тебе не хватает ответственности и организованности. Как твой опекун, я отвечаю за твое воспитание и не могу оставить твой проступок безнаказанным. Ну-ну, детка, хватит плакать, это делается для твоего же блага.

   -- Идем, Бэль, -- управляющий взял Пат за локоть и повел к двери. Ничего не видя от слез, Пат всхлипнула и покорно последовала за ним. Она вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, потерявшейся в огромном темном лесу. Когда-то Роберт раз двадцать грозился оштрафовать ее за опоздания, но так ни разу и не оштрафовал. А вот свободный Эллендер...

   Спотыкаясь на каждом шагу, Пат шла за доктором Смартом, и ей было очень, очень страшно...

 ***

   -- "Алиен"? -- переспросил Рассел Брук, рассматривая свое новое удостоверение личности -- маленькая зеленая книжка оставляла впечатление надежности и достоинства, а золотой орел со стрелами казался на удивление родным. Старое удостоверение личности, еще пять минут назад красовавшееся на его шее, лежало на столе.

   -- Ну, конечно, -- доброжелательно улыбнулся Дэн Милфорд и убрал раскрытый ошейник в портфель, -- вы ведь родились не здесь. Впрочем, где-нибудь через месяц-другой вы получите гражданские права в полном объеме, я в этом даже не сомневаюсь. Необходимо пройти лишь некоторые формальности.

   -- Значит, у вас все же есть экзамен на гражданство? -- поинтересовался Брук.

   -- Ну, есть, конечно, но к вам-то это не относится, -- как само собой разумеющееся сказал Милфорд. -- Экзамен -- это для тех, кто не в состоянии набрать бонусы, а вы уже собрали три четверти необходимых. Так что -- приветствую вас в наших рядах, свободный алиен Рассел де Стейт Брук. За вас! -- с этими словами Милфорд поднял бокал.

   -- И за свободный мир! -- подхватил Брук.

   Два врача и почти что друга осушили шампанское.

   -- И, кстати, -- новоявленный свободный решил вернуться на деловую стезю, -- и что мне дадут полные гражданские права?

   -- Вы получите право голосовать, -- сообщил Милфорд.

   -- И только то? -- пожал плечами кардиохирург.

   -- А еще вы получите право быть избранным -- в Сенат или даже консулом, главное -- соответствовать цензу ответственности. Но знаете, учитывая, что в вашем подчинении уже восемь питомцев, можно считать, что этот ценз вас никак не стеснит.

   -- Зачем мне куда-то избираться? -- рассмеялся Брук. -- Мое призвание -- медицина и наука, а политика... Господи, какая же это чепуха!

   -- Ну, не скажите, -- немедленно запротестовал Милфорд, -- с возрастом вкусы меняются и, возможно, лет через десять вы захотите стать сенатором. Сенатор Данкан, конечно, выдающийся человек, но ему уже шестьдесят два года, а "сенатор Брук" будет звучать ничуть не хуже чем "сенатор Данкан". И, кстати, чуть не забыл, -- почтенный врач чуть не хлопнул себя по лбу. -- Вы ведь спрашивали, как поживают ваши товарищи по счастью?

   -- Ну да, хотелось бы встретиться, поговорить...

   -- Нет ничего проще, -- на губах Милфорда появилась такая радостная и заразительная улыбка, что Брук тоже обрадовался, сам не зная, чему. -- Держите приглашение. Помните Маршу Смит? Так вот, через месяц у нее свадьба. Она выходит замуж за нашего директора.

   -- Ого!

   -- Я же говорил, наш мир воистину свободный. Готовьтесь к празднику. Между прочим, Рассел, -- с любопытством взглянул на кардиохирурга MD. -- А вы-то сами когда женитесь?

   На этот раз Брук растерялся.

   -- Жениться? Но... я даже не думал об этом... у меня дела... операции...

   -- Ну и зря, -- непринужденно ответил Милфорд. -- Рассел, вы выдающийся человек, а такой человек не должен жить один, как перст, и просто обязан оставить после себя детей. Это ваш долг перед будущим и прогрессом! При вашем-то гении...

   -- Я же никого не знаю... -- попытался возразить Брук, слегка ошеломленный этим напором.

   -- Вот на свадебном приеме и познакомитесь. Там будет высший свет.

   -- Но подумайте, Дэн, куда я приведу жену? Для женитьбы необходим дом, прислуга...

   -- Ваш заработок вполне позволит вам купить и дом, и питомцев, -- не сдавался Милфорд. -- Ну что вам потребуется для начала? "Домашняя мебель", "садовое и кухонное оборудование" -- всего три питомца. Это не так уж и дорого.

   -- Но...

   -- Рассел, ну не может же государство брать на себя все! -- терпеливо заметил Милфорд. -- Свободные граждане также должны покровительствовать тем, кто не способен жить самостоятельно. А кому как не вам с вашей ответственностью это можно поручить?

   -- Все так, -- согласился кардиохирург, -- но все же... покупать людей... это как-то...

   -- Но вы же не человека покупаете, а лишь право на его опеку, -- спокойно поправил Милфорд. -- Поймите, Рассел, в нашем обществе невозможно выгнать прислугу за дверь, как это нередко делается там. Когда вы вносите деньги за опеку питомца, вы тем самым даете обязательство, что будете заботиться о нем. Что здесь дурного?

   -- Ничего, -- согласился Брук. -- Вы правы. Но... подождите, Дэн, что-то здесь не так. А если питомец плохо работает? Если он лентяй? Я что, не смогу его прогнать и должен буду кормить бездельника?!

   -- Господь с вами, друг мой, с чего такие выводы? -- MD снисходительно улыбнулся. -- Вы сможете сделать питомцу внушение -- вы ведь накажите непослушного ребенка, разве не так? Или продать права опеки над питомцем кому-нибудь другому. Вариантов много. Наш мир делает все, чтобы и свободные, и питомцы были счастливы. Опекун всегда может получить консультацию в Службе адаптации или в Службе экономического развития. Для вас открыты все пути.

   Рассел Брук задумался. Милфорд улыбнулся:

   -- Когда мой хороший друг Линкольн Райт получил полные гражданские права, он впал в такую же задумчивость, что и вы, так что нам пришлось вызывать ему девочек из Службы психологической поддержки. Вы знаете, он сразу повеселел. Ну как, вызвать вам очаровательного доктора?

   -- Но я...

   -- Значит, вызвать, -- с улыбкой заключил MD. -- Не стесняйтесь, Рассел, это нормально. Женитьба случится еще когда, а отдых вам нужен немедленно. Вы слишком много работаете и совершенно не умеете отдыхать. Ну, ничего, это поправимо...

 ***

   К хозяину Джека доставили к вечеру следующего после аукциона дня. С того момента, когда он услышал слова "Продано!", его жизнь вновь круто изменилась. Новый ошейник, гораздо более удобный и при этом практически незаметный. Настоящая, как у свободного, одежда и обувь. Хороший обед. Заботливое обращение.

   Программирование нового ошейника заняло немало времени, зато на вокзал Джека везли не в общем желтом автобусе для питомцев, а в отдельной машине. Купе в скоростном поезде также предназначалось для него одного, а стол ему сервировали с такой обстоятельностью, словно он находился в фешенебельном ресторане.

   Путешествие на поезде отдаленно напомнило Джеку полет, а чтобы в дороге ему не было скучно, сопровождающий включил какой-то сериал из жизни питомцев. Просмотр сериала оказался для Джека не менее полезным, чем два месяца обучения в Службе адаптации, и он мог бы смотреть немудреную историю всю ночь напролет, если бы в девять вечера экран не погас, а ему не велели ложиться спать.

   Новый день принес не меньше впечатлений, чем день ушедший. Джек с удивлением и почти восторгом рассматривал проносящиеся мимо пейзажи, чуть не вскрикнул, когда поезд понесся по длиннющему мосту, соединяющему соседние острова, и не удержался от потрясенного восклицания, когда что-то круглое и большое понеслось над водой, а потом стремительно скрылось из вида:

   -- Там, там! -- непроизвольно крикнул Джек, протягивая руку к окну.

   -- Ну и зачем шуметь? -- усмехнулся сопровождающий и пожал плечами. -- Обычный экранолет -- рейсовый. Если бы ты не был столь пуглив, уже был бы дома, но сенатор Дженкинс тебя бережет -- вот мы и тащимся как улитки...

   Было почти четыре часа дня, когда поезд, наконец, остановился, и сопровождающий велел Джеку выходить. Раскинувшийся вокруг город чем-то напомнил домашнему любимцу Лос-Анджелес, только показался гораздо красивее и чище, а роскошный серебристый лимузин, поджидавший у вокзала, усилил это впечатление. Джека не оставляло ощущение, будто он вернулся домой, и это чувство ободрило его на пороге неизвестности.

   Два часа езды в лимузине завершились на богатой вилле, среди роскошных пальм и клумб. Едва сдерживая волнение, Джек поднялся по широкой лестнице, прошел вслед за сопровождающим в кабинет и склонился перед хозяином. Он узнал его -- того самого человека, что так внимательно осматривал его перед аукционом.

   -- Ну-ну, мальчик мой, иди сюда и садись, -- в голосе старого Дженкинса послышалось нетерпение и любопытство. Джек послушно подошел к сенатору и сел на скамеечку у его ног, как его и учили, чтобы одно колено касалось пола. Он вдруг понял, кого напоминает хозяин -- отставную голливудскую звезду, которая в свое время немало начудила, а теперь зажила в тиши и покое, изображая из себя умудренного жизнью патриарха. До работы на Роберта Джеку немало пришлось общаться с подобными людьми, и он давно понял, что бывших звезд не бывает. Все они любят лесть и преклонение, обожают восторги почитателей и терпеть не могут одиночества и скуки. Льстить Джек умел, а это доказывало, что хозяин неплохо разбирается в людях.

   -- Как тебя зовут, малыш?

   -- Джек, патрон, -- домашний любимец на мгновение склонил голову и вдруг испугался, не был ли он слишком фамильярен. Однако хозяин не рассердился. На его губах появилась довольная улыбка, в глазах зажегся веселый огонек.

   -- Значит, "джек"? -- медленно переспросил он. -- Очаровательно. Ну что ж, мой мальчик, думаю, мы найдем общий язык. Хорошо, а теперь бумаги, -- сенатор протянул руку к сопровождающему, быстро просмотрел документы, подписал нужные, бросил часть бумаг на стол, а остальное вернул. -- Вас отвезут в город, доктор, можете идти.

   Не дожидаясь, пока сопровождающий выйдет, сенатор нажал кнопку вызова.

   -- Бен, посмотри, это мой новый джек. Покажи мальчику его апартаменты, сделай все необходимое, и пусть приходит ко мне ужинать. Да, кстати, звать его тоже будут Джек.

   Последние слова хозяина показались Джеку не совсем понятными, но он решил, что разберется с этим позже. Управляющий невозмутимо вывел Джека из кабинета, и сенатор довольно улыбнулся. Наконец-то Томас Лонгвуд смог обеспечить его подходящим питомцем. Как бы не был мальчик скован после адаптации и аукциона, он взял себя в руки и принялся острить. Судя по всему, этого джека ему не придется через пару месяцев отправлять на аукцион.

   Джек рассматривал свои апартаменты и улыбался: просторная гостиная, небольшой кабинет -- компьютер на рабочем столе, удобное кресло, книжные полки во все стены -- уютная спальня и роскошный душ одновременно радовали и удивляли. Управляющий что-то говорил и говорил, и Джек с потрясением осознал, что у него будет собственная прислуга. А потом с него сняли мерки и сообщили, что полный гардероб будет доставлен ему завтра к обеду. А еще предложили принять душ. Только тут, наслаждаясь водным массажем, Джек вспомнил о бывшем работодателе и почти что друге, но это воспоминание потонуло в благодушии и неге. Сейчас два месяца дрессуры в Службе адаптации казались Джеку чем-то далеким и нереальным, словно древний ритуал инициации перед посвящением в Рай. Домашний любимец вылез из душа, завернулся в пушистое полотенце и подумал, что Роберта наверняка приобрел какой-то любитель живописи, и, значит, теперь у Боба есть все, что необходимо для жизни -- благополучие, уют, любимые холсты и покровительство мецената.

   На ужине Джек мило льстил, очаровательно поддакивал и восхищался мудростью хозяина. Через огромные окна был виден океанский закат и впервые после двух месяцев ожидания Джек был абсолютно спокоен.

   Он был дома

 

Глава 9

  Как можно найти себя и потерять

   Дни Роберта мало отличались один от другого, были одинаково унылы и бесцветны. Гладить, чистить, мыть, одевать... -- на третий день своего пребывания в доме Рейбернов Роберт с ужасом понял, что совершает все эти действия, даже не задумываясь, как будто в Службе адаптации его и правда выдрессировали до появления условных рефлексов. Осознание этого пришло к Роберту в тот самый миг, когда он машинально опустился на колени, чтобы завязать развязавшийся на ботинке Рейберна шнурок. Открытие бросило молодого человека сначала в жар, а потом в холод, но через пару мгновений Роберт убедил себя, что все не так страшно. Тело и руки действовали, совершенно не затрагивая разум, и он мог спокойно думать и планировать побег, не опасаясь, что может выдать себя.

   Еще через пять дней Роберт понял, что это тупик. Мысли неслись по кругу, изнуряли бесплодностью, и от тщеты размышлений можно было сойти с ума. Надежды обрести свободу, просто выйдя за дверь, оказались бессмысленными хотя бы потому, что Роберт так и не понял, как открывается эта чертова дверь. Точнее, он догадался, что она может быть настроена на голос, или на радужку глаза, а, может быть, на отпечаток ладони, но вот перед ним дверь оставалась закрытой, а почти всегда открытая дверь в парк была ему и даром не нужна, коль скоро этот парк был окружен высоченной стеной.

   Роберт вновь вспомнил краснолицего инструктора в военном лагере и понял, что тот в очередной раз оказался прав -- для пленного и заключенного было вредно слишком много думать. Роберт поставил в обувной ящик начищенные до блеска хозяйские ботинки, аккуратно уложил щетки и вспомнил еще один совет инструктора: думать много было вредно, но и плыть по течению тоже -- необходимо было давать себе простые и четкие задания. Не пытаться разбить всех врагов и перевернуть мир, а выяснить для начала основное: где он находится. Кроме того, не мешало б узнать, какой здесь год, и как здесь вообще считают года и месяца, какие здесь деньги, обычаи, нравы -- все то, что было необходимо, чтобы вырваться на свободу и найти дорогу домой. Надежда, что в этот мир можно не только попасть, но и уйти отсюда, не давала Роберту покоя, и ему стоило немалых усилий ограничить свои планы простыми и самыми неотложными вопросами.

   К несчастью, разговоры Рейбернов ничем не могли помочь. Хозяева способны были часами болтать ни о чем, полагая это разговорами об искусстве, охать над какой-нибудь безделушкой, в которой, по мнению Роберта, ценность представлял лишь материал, и строить наполеоновские планы -- к счастью, не о завоевании мира, а о создании гениального творения, которое должно было покорить свободное общество... Создавать гениальные творения должны были питомцы Рейбернов, но пока они "страдали" от нескончаемых творческих кризисов и жили в свое удовольствие. Роберт же то и дело слышал хозяйский вопль "Бобби!" и вынужден был бросать все дела и нестись со всех ног, чтобы подать Рейберну потерявшийся прямо у него под носом платок, или домашние туфли, или книгу...

   Рабы Рейбернов были удивительно похожи на хозяев. К своим опекунам они относились со снисходительной любовью, управляющего считали занудой, не способным ни на что высокое, а налагаемые им наказания рассматривали как не слишком приятную, но естественную сторону жизни. К тому же Роберт заметил, что питомцы Рейбернов умели извлекать выгоды даже из наказаний, и больше всех в этом преуспела Мойра. В очередной раз попавшись на воровстве и заработав-таки обещанную порку, уже через десять минут после экзекуции Мойра рыдала на плече хозяйки, а та выговаривала управляющему, утверждая, что у Мойры такая тонкая душевная организация, что к ней нельзя подходить с обычной меркой, да и в любом случае в происшествии виновата не столько Мойра, сколько "домашняя мебель", не досмотревшая за хозяйскими драгоценностями... От таких заявлений у Роберта зачесалась спина, но, к счастью, дальше рассуждений дело не пошло. Зато еще через полчаса жалоб Мойра получила в подарок от хозяйки украденные сережки, нарядное платье, туфли и сумочку, а также разрешение отправиться на прогулку в город...

   Иногда Роберту казалось, что единственным вменяемым человеком в этом сумасшедшем доме был доктор Черч, и тогда он спрашивал себя, в порядке ли у него с головой и не стал ли он жертвой Стокгольмского синдрома, раз начал сочувствовать собственному тюремщику. Доктор Черч был вездесущ. Он успевал всегда и везде, придавая роскошному бедламу хоть какую-то видимость порядка, а его способность появляться именно тогда, когда его меньше всего хотелось видеть, заставила Роберта задуматься, не является ли рабский ошейник не только вместилищем всей информации о рабе, но также и средством слежения.

   Молодой человек вспомнил специальные браслеты для заключенных, благодаря которым можно было отпускать осужденных домой, разрешать им ходить на работу и в другие строго оговоренные места, но которые мгновенно фиксировали любую попытку заключенного перейти некую невидимую черту. Там -- дома -- это изобретение рекламировалось как новейшее достижение свободы и демократии, здесь -- стало самым надежным надсмотрщиком, спасения от которого он так и не смог найти. Остальные поставленные им задачи также не находили решения, и лишь к концу десятого дня пребывания в доме Рейбернов Роберт выяснил, что живет в столице и даже в одним из ее самых фешенебельных пригородов. Названия столицы и пригорода Роберту узнать не удалось, но здесь совершенно неожиданно на помощь ему пришел доктор Черч.

   Если Роберт Шеннон считал единственным нормальном человеком в доме Рейбернов управляющего, то управляющий вскоре также пришел к выводу, что единственным вменяемым человеком во владениях Рейбернов был питомец Бобби. Трудолюбивый, дисциплинированный, он никогда не капризничал, ничего не клянчил, не пил, не воровал, не проводил время за пустой болтовней и сплетнями, и не норовил задрать подол Мойре или кому-нибудь из ее подружек. Бобби вообще не сошелся ни с кем из здешних питомцев, и это также свидетельствовало в его пользу.  Возлагаемые на него работы он исполнял точно, качественно и в срок, а свою участь принял с терпением, смирением и достоинством истинного христианина.

   Последнее не могло не встретить полного одобрения со стороны Джесса Черча, и он все чаще размышлял, что в заваленном тесте не было вины Бобби. В конце концов, переход из мира в мир наверняка должен был ввергнуть парня в состояние шока, и, судя по всему, этот шок оказался много глубже, чем можно было предполагать. Теперь Черч не сомневался, что именно шок помешал Бобби благополучно пройти тест. Сотрудники Службы адаптации тоже люди, уверял себя доктор, и они вполне могли не понять состояние попаданца и неверно оценить его потенциал. К счастью, закон был мудр и гуманен, так что по истечении трех месяцев пребывания Бобби у Рейбернов, Черч имел право отправить парня на бесплатный ретест.

   Управляющий лишь сомневался, стоит ли оставить Бобби одну из его иномирных специальностей или воспитать из него хорошего управляющего. В том сумасшедшем доме, в который превратили свои владения Рейберны, помощник был бы кстати. Навыки парня никуда деться не могли, так что сначала надо было решить неотложные проблемы, а уже потом -- второстепенные. Главной задачей Черча было вытащить Рейбернов из той ямы, в которую они себя загнали, и значит, не имело ни малейшего смысла тратить время на всякую художественную белиберду. Коротко расспросив питомца, Джесс Черч с удовольствием узнал, что Бобби был владельцем фирмы, и его дело процветало. Полученная информация определила выбор доктора, и он приступил к делу.

   Когда однажды вечером управляющий вызвал Роберта в свой кабинет, сунул ему в руки какую-то книгу и велел прочесть первую главу, добавив, что завтра проверит результат, Роберт машинально сказал "Да, доктор Черч, будет сделано, доктор Черч", и только забившись в свой угол, сообразил, что за книгу дал ему управляющий. Школьный учебник по географии и экономике свободного мира был лучшим источником информации, на который он мог рассчитывать. Роберт не мог понять, чем руководствовался Черч, но что бы там ни было, эту возможность глупо было упускать, и Роберт решил, что впервые за последние два месяца ему повезло. Если бы не необходимость рано вставать, чтобы вновь погрузиться в рабскую рутину, Роберт проглотил бы учебник за ночь, а так ему пришлось остановиться на третьей главе. На следующий вечер Черч и правда устроил ему экзамен, сухо похвалил за чтение двух дополнительных глав и велел изучить следующие три главы. Ежевечерний экзамен Черча, изучение новых глав и письменные ответы на вопросы, помещенные в конце каждого раздела учебника, занимали все вечера Роберта, а через неделю, когда учебник был дочитан, Джесс Черч устроил Роберту контрольную работу, после чего вручил новый учебник -- по менеджменту.

   -- Ну, что ж, Бобби, у тебя есть некоторый шанс изменить свой статус, -- заметил Черч после рассмотрения письменной работы Роберта. -- Если ты и дальше будешь усердствовать в работе и учебе, месяца через три я отправлю тебя на ретест. И кстати... -- доктор Черч щелкнул зажигалкой и закурил, -- завтра, после полудня у нас будут гости. Свободный Рейберн намерен принять их у бассейна. Подготовь все необходимое.

   -- Да, доктор Черч, будет сделано, доктор Черч, -- привычно ответил Роберт и, когда управляющий кивком отпустил его, вышел из кабинета.

   Явление свободных Эллендеров вызвало немалую суету в особняке Рейбернов. К счастью для Роберта, некоторое участие в подготовке приема гостей приняли и другие питомцы хозяев, и даже Мойра соизволила принести поднос с чаем. Роберт только и успевал пододвигать для свободных плетеные кресла, подбирать за маленькой Линдой  игрушки, расставлять шезлонги, раскрывать и закрывать зонты, подавать шапочки для купания, полотенца и халаты, искать забытые в траве солнечные очки, часы, коммуникаторы и женские украшения...

   К величайшему облегчению молодого человека, через пару часов "веселья" дамы решили пощебетать "о своем, о женском" и, прихватив Линду с Мойрой, ушли сплетничать в дом. Свободные Эллендер и Рейберн растянулись на шезлонгах. Роберт подложил им под ноги подушки и уселся за спинками кресел. Наконец, он мог передохнуть.

   -- А все же жаль, Дэнни, что ты не любишь рыбалку, -- заметил свободный Эллендер, словно продолжал давно начатый разговор.

   -- Рано вставать, куда-то ехать, общаться с тупыми питомцами, которые ничего не понимают кроме клева и рыбы -- уволь, -- откликнулся Рейберн. -- Что в этом привлекательного? Я люблю красоту, но чтобы природа была красива, ее надо цивилизовать -- к примеру, как этот парк. Красота подразумевает форму, а где ты найдешь ее в дикой природе?

   -- Я не слишком разбираюсь в красоте, -- заметил Эллендер, -- это правда, но ты же не станешь отрицать, что временами красота должна отступать перед практической пользой? Возьмем рыбалку -- возможно, она и не может похвастать особым изыском, зато позволяет чудесно отдохнуть. Или Арена... я понимаю, это не слишком эстетично, но какая встряска!

   -- Фи... какие-то дикари... -- протянул Рейберн.

   -- Что делать? Обществу нужны и такие питомцы, -- развел руками Эллендер. -- Я признаю, твои домашние любимцы очень милы, но, согласись, нам нужны и "рабочие лошадки", и "домашняя мебель", и "цепные псы"... Кстати, как тебе мой Подарок?

   Роберт поднял голову и прислушался.

   -- Бобби? -- переспросил хозяин. -- Замечательно! Я всегда знал, что ты умеешь выбирать. Но знаешь, "мебель" есть "мебель", с ним не о чем разговаривать. Иногда я даже сомневаюсь, умеет ли он говорить. Только и может сказать: "Да, хозяин, будет сделано, хозяин". Как тебе удалось натаскать его на чтение стихов?

   Эллендер рассмеялся.

   -- А зачем "мебели" разговаривать, Дэнни?

   Роберт закусил губу. Они говорили о нем так, словно его здесь не было, и Роберт не сомневался, что даже если бы он стоял перед их носами, ничего бы не изменилось. Конечно, кто же замечает раба?!

   -- Его обязанность делать твою жизнь комфортной, -- продолжал Эллендар, -- и, слава Богу, этому его обучили, как и умению молчать. Твои любимцы, конечно, мастерски умеют болтать, но, согласись, они не способны обеспечить твой уют. Впрочем, у твой "мебели" тоже есть некоторые художественные наклонности. Раз уж он прижился в твоем доме, дай ему кисти и карандаши и вели нарисовать какую-нибудь картину...

   -- Картины не рисуют, а пишут, -- наставительно поправил Рейберн.

   -- Да какая разница? -- отмахнулся свободный Эллендер. -- Главное, что он это умеет...

   -- "Мебель"?! -- скептически хмыкнул Рейберн.

   -- Ну, да, а иначе, зачем бы я его покупал? -- пожал плечами Эллендер. -- Если не веришь, так испытай его -- вели принести бумагу и карандаши и что-нибудь нарисовать.

   -- Бобби! -- зычный голос Рейберна заставил Роберта вскочить. -- Принесли бумагу и карандаши, живо!

   Когда требуемая бумага вместе с карандашами была доставлена, а Роберт застыл перед хозяином в ожидании дальнейших распоряжений, Рейберн окинул молодого человека недоверчивым взглядом и, наконец, приказал:

   -- Нарисуй что-нибудь...

   Вид лохматой собаки, чешущей лапой за ухом, изрядно развеселил свободных. Судя по всему, реплику Дюрера они не опознали.

   -- Забавно, забавно, -- с видом знатока вещал Рейберн. -- В этом что-то есть. А красками ты работать умеешь? Сможешь написать пейзаж?

   -- Да, хозяин, смогу, -- Роберт склонил голову, чтобы свободные не могли видеть его лица. Почему-то упоминание о живописи вызвало глухую боль, словно они расковыряли почти зажившую рану.

   -- Чудесно! Я хочу, чтобы ты написал этот парк -- и покрасивее. Если, конечно, ты понимаешь, что такое красота. Собаки -- это забавно, но грубо и неэстетично. Если твоя картина мне понравится, я тебе что-нибудь подарю, а пока -- поправь подушку, мне неудобно.

   Роберт опустился на колени, поправил подушку и сползший носок хозяина, вновь скользнул за кресло Рейберна.

   -- Знаешь, Натти, -- доверительно произнес свободный Рейберн, -- ты даже не представляешь, до чего мне надоел Джесс Черч...

 ***

   Когда доктор Черч узнал, что свободный Рейберн поручил Роберту написать картину и велел купить для этого все необходимое, он скривился, словно узрел пятно на белоснежной скатерти.

   -- Бобби, -- строго произнес он, -- надеюсь, ты умеешь отличать главное от второстепенного? Мне все равно, сколько времени ты будешь писать этот идиотский парк -- хоть по одному штриху в неделю, но если ты не будешь выполнять свои обязанности и не подготовишься к тесту -- пеняй на себя. Ты все понял?

   -- Да, доктор Черч, -- голос Роберта был ровен. Он давно уже понял, что при желании управляющий способен превратить его жизнь в ад и никакие хозяева в этом случае ему не помогут. Быть выпоротым, да еще при всех, не хотелось.

   -- Хорошо, -- Джесс Черч удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. -- Завтра днем мы поедем за покупками, а пока -- держи тренировочный тест. К утру ответы должны быть готовы.

   Толстая тетрадь внушала некоторый трепет, но это был ключ к новому статусу, а значит, и ключ к дверям особняка. Роберт уже понял, что уровень свободы здесь зависит от статуса питомца. "Домашней мебели" не было нужды выходить за дверь без сопровождения хозяина или управляющего, и потому дверь перед ним оставалась закрытой. Ошейник, с тоской думал Роберт, опять ошейник, и черт его знает, как эту гадость снять... Но если ему присвоят квалификацию шофера... или посыльного... да кого угодно, лишь бы только получить право выходить за пределы особняка! Тогда он смог бы воспользоваться случаем, и бежать...

   -- Ой, что это у тебя?

   Веселая и нарядная Мойра преградила дорогу.

   -- Тест?! Зачем он тебе?

   -- Чтобы сдать. Я не собираюсь всю жизнь гладить белье.

   Мойра с недоумением посмотрела на Роберта, а потом расхохоталась.

   -- Ты? Сдать?! Ты же "мебель"! Что ты можешь сдать? Да у тебя, должно быть, интеллект ниже 70 и ты еще чего-то хочешь? Может  быть, стать домашним любимцем?! -- Мойра веселилась вовсю. -- Очнись, Бобби, если ты не смог сдать тест один раз, то ни за что не сможешь сдать его вторично. Эти тесты придумали умные люди. А ты кто? "Домашняя мебель"! Да тебе повезло, что тебя воспитали как "мебель", а не как "рабочую лошадку". Тест он сдаст...  Ну, надо же быть таким дураком... Ты его провалишь!

   -- Посмотрим...

   -- Конечно, посмотрим, -- согласилась Мойра. -- Вот когда Черч велит тебя выпороть, тогда и посмотрим. Да ты неделю не сможешь сидеть...

   -- Пропусти, -- Роберт оттолкнул Мойру и пошел прочь.

   -- И не думай, что я тебя пожалею! -- крикнула вслед девушка, но потом подумала, что если у Бобби хватит ума приползти к ней поплакаться, она, так и быть, проявит снисхождение и жалость. Хотя Бобби и был редкостным дураком, Мойра признавала, что он весьма недурен собой.

 ***

   Свадьба Томаса Лонгвуда и Марши Смит была самым запоминающимся событием сезона. Хотя в столичной мэрии и церкви присутствовали только самые близкие друзья молодых -- и Рассел Брук в их числе -- свадебный бал собрал всю элиту свободного мира. По общему мнению, молодые идеально подходили друг другу, символизировали безграничные возможности Свободного мира, а Марша Лонгвуд была прекрасна и величественна как королева.

   Рассел Брук, за два дня до свадьбы успевший избавиться от приставки "алиен" и дополнения к имени "де Стейт", чувствовал небывалый душевный подъем и с трепетом вслушивался в громкие и славные имена:

   -- Консул Стивен Томпсон... консул Вильям Стейтон III... консул Марвин Торнтон... директор Картрайт... директор Мэтьюс... директор Проксмайр... директор Палмер... директор Сполдинг... секретарь Форсайт... сенатор Данкан... сенатор Иглтон... сенатор Робертс... сенатор Дженкинс... сенатор Томпсон... сенатор Клементс... сенатор Макмартин...  сенатор...

   Бруку казалось, что от этих людей волнами исходят энергия и напор. Он мог руку дать на отсечения, что элита его нового мира не знала, что такое безделье и прожигание жизни. Эти люди не жалели своих сил на благо свободного мира, и находиться среди них, принадлежать к ним было необыкновенно приятно. Сейчас Брук по-новому смотрел на полученные недавно полные гражданские права и думал, что обязан отблагодарить общество за предоставленные ему возможности.

   Музыканты заиграли вальс и на середину зала одна за другой начали выходить пары.

   -- Посмотрите, какая красивая женщина, -- шепнул кардиохирург на ухо Милфорду. -- Как вы думаете, она не будет возражать, если я приглашу ее на танец?

   -- Господь с вами! -- остановил порыв друга Милфорд. -- Это же Эллис Дженкинс... Ну да, вы же ее не знаете... Редкостная стерва хоть и выглядит как ангел. Как сенатор она, конечно, выше всяких похвал, но как человек -- помилуй Бог... К тому же... видите вон того мужчину? Да-да, того, что приглашает ее танцевать? Надо же... пошла... -- поразился врач и покачал головой. -- Значит, завтра они непременно поругаются. Так вот, это сенатор Томпсон. У них уже много лет идет война -- скорей бы они поженились и перестали морочить людям головы...

   -- Странно, -- заметил Брук, разглядывая сенатора, -- мне кажется, я его где-то  видел.

   -- Видели-видели, -- подтвердил Милфорд, -- только не его, а его деда -- в учебнике по истории нашего мира. Он младший внук Великого Томпсона и действительно чем-то на него похож. Так что не ссорьтесь с Томпсонами и не связывайтесь с Эллис Дженкинс. Здесь достаточно красивых женщин и без нее.

   В том, что красивых женщин на балу много, Рассел Брук убедился через несколько минут. Женщины были очаровательны и даже умны, и последнее поразило кардиохирурга в самое сердце. Ему редко приходилось встречать женщин, которые умели бы говорить о чем-либо, кроме тряпок и мужчин, но при этом не выглядели бы истеричками и феминистками. Здешние женщины умели слушать, а их замечания всегда попадали в цель. Впервые в жизни Брук не скучал на светском рауте и не испытывал тайного негодования на бездельников, которые даже безделье и то не умели обставить достойно и красиво.

   Музыка бушевала, участники бала были веселы и остроумны, Брук был счастлив. Со смущенным видом кардиохирург принял благодарность сенатора Данкана, станцевал тур вальса с директором Палмер -- удивительно элегантной и обаятельной женщиной, был представлен младшей дочери консула Торнтона и обменялся парой слов с сенатором Томпсоном. Когда поздно вечером молодые под аплодисменты собравшихся покинули бал для первой брачной ночи, Брук от души пожелал им счастья и жалел лишь об одном, что этот прекрасный вечер закончился.

   Пьяный без вина -- потому что несколько коктейлей были не в счет -- Брук вместе с Милфордом вышел из зала арендованного отеля, чтобы пройтись пешком и привести в порядок мысли и чувства.

   -- Хороша! -- проговорил, наконец, Милфорд. -- Нашего директора можно только поздравить...

   -- Да, -- согласился Брук. -- Я помню Маршу Смит... еще когда нас вытащили из воды...  Какое самообладание... какое достоинство... Нет, все же у вас удивительный мир! Не могу представить, чтобы в Америке директор иммиграционной и таможенной полиции женился на... к примеру, на нелегальной иммигрантке-мексиканке...

   -- Рассел, все ошибки старого мира мы оставили там -- в старом мире! -- торжественно провозгласил Милфорд. -- Нам они -- не-нуж-ны. Уж если так получилось, что к нам попадают люди, то о них надо за-бо-тить-ся! И мы за-бо-тим-ся... это наш долг! Вы замечательный человек и я горжусь дружбой с вами... А доктор Картрайт? Какой инженер... А Марша Лонгвуд... ну, это вообще особый случай... Или наш глава... У нас каждый получает то, что ему необходимо... и работает там, где может...

   -- Кстати, чуть не забыл, -- Рассел Брук даже встал посреди улицы. -- А как там Роберт Шеннон? Он смог, наконец,  адаптироваться?

   -- Смог, смог... -- успокоил Милфорд, -- хотя и не так, как вы. А что делать?.. Мы старались, но не все похожи на вас... Он сейчас под опекой семьи... Любители искусства... очень заботливые люди...  У него есть все, что ему необходимо -- холсты, краски и эти... как их там -- кисти... и никаких забот... Все заботы на опекунах, а он в благодарность немного помогает им по хозяйству...

   -- Я так и думал... -- пробормотал Брук. -- Не хотел настраивать вас против Шеннона... но... ходили слухи, будто за него все решал дед... Неудивительно, что и здесь он предпочел спрятаться под чье-то крылышко... Ну и черт с ним -- с  Шенноном! -- заключил кардиохирург. -- Не хочет отвечать за себя -- пусть сидит под опекой! Мы с вами не таковы!

   -- Не таковы, -- подтвердил Милфорд. -- Нам не нужна опека...

   -- И не говорите, -- согласился Брук и тепло попрощался с другом, обнаружив, что дошел до дома.

   Только ложась спать, кардиохирург вспомнил, что так и не спросил Милфорда, что необходимо для приобретения прав опеки над питомцами и как лучше выбирать "домашнюю мебель". Лицезрение счастливой свадьбы убедило Рассела Брука в необходимости свить собственное гнездо. Именно этому делу кардиохирург и собирался посвятить ближайший месяц.

 ***

   Что бы ни утверждал доктор Черч, Роберт не хотел тянуть с написанием картины, но и не желал проваливать тест. В сутках по-прежнему было двадцать четыре часа, так что надежды на свободу, угроза порки, притягательность красок и капризы Рейберна кого угодно могли свести с ума, и все же Роберт нашел выход из ситуации -- сократил время сна. Теперь он спал по пять часов в сутки, но работа двигалась.

   И все-таки, чем дальше продвигалась работа над картиной, тем больше Роберт нервничал. Такого с ним не случалось никогда. Роберт не мог понять, в чем дело, но чувствовал, что с картиной творится что-то неладное. Он выбрал удачный участок парка, вполне соответствующий хозяйскому представлению о красоте, сходство холста с реальностью мог бы отрицать только подслеповатый олух, и все же картина Роберту не нравилась. "Снимок с мобильника", -- внезапно понял он. "Пустая картинка, в которой начисто отсутствует душа... безупречная техническая подделка...".

   Открытие ошеломило Роберта и у него потемнело в глазах. Он утратил способность чувствовать и писать, ослеп и оглох, как последний бездарь. Роберт пытался понять, что случилось, но в голове было пусто. Впервые в жизни молодой человек был близок к истерике...

   -- Смотри-ка, а действительно красиво, -- свободный Рейберн скрестил руки на груди и картинно откинул назад голову. -- Кто бы мог подумать...

   -- Но она же мертва! -- воскликнул Роберт, начисто забыв об осторожности. -- Я разучился чувствовать... не могу писать... -- молодого человека колотило, так что он почти не мог держать кисти. -- Это фотка и ничего больше! Здесь нет души!..

   Свободный Рейберн посмотрел на Роберта с изумлением, а затем его лицо поскучнело.

   -- Так значит, у тебя тоже творческий кризис, -- протянул он. -- Ну, хорошо... Что ты хочешь? Часы? Бери, я и так обещал тебе подарок. Или тебе не нравится твоя одежда?... Хм, понимаю, -- признал Рейберн, критически оглядев Роберта, -- тут и правда заскучаешь. Ладно, подбери что-нибудь из моих вещей -- мне не жалко. И перестань капризничать, это становится скучным...

   -- Но я не могу писать!.. -- повторил Роберт. -- Пожалуйста, мне не надо часов... ничего не надо... но только вы можете...

   -- Что могу?! -- уже с некоторым нетерпением спросил Рейберн. -- Господи, как вы мне все надоели!.. Что тебе надо?!

   -- Свободу, -- выдохнул Роберт. -- Ведь вам это ничего не стоит...

   -- Свободу? -- недоуменно переспросил Рейберн. -- Какую еще свободу?... Свободу... Ах, "Свободу"... Но, Бобби, сейчас не сезон... клуб откроется только перед Рождеством. Нет, я понимаю, игра, девочки -- все это очень увлекательно, но тебе придется подождать начала сезона... Конечно, я возьму тебя  собой -- обещаю... Но это еще когда будет! Лучше возьми часы...

   Роберт пошатнулся.

   -- Пожалуйста, не надо никаких клубов, часов и подарков... отпустите меня... Я сам подарок -- я не стоил вам ни цента... Дайте мне уйти...

   Дэниэль Рейберн с изумлением посмотрел на  питомца.

   -- Ты спятил, Бобби?! Да что ты будешь делать один?

   -- Но я не могу писать! -- почти закричал Роберт. Осторожность, здравый смысл, расчет и все, чему Роберт выучился за двадцать восемь лет жизни, полетело к черту, сметенное ужасом от того факта, что у раба нет души и потому творить он не может, попросту не способен! -- Прошу вас, свободный Рейберн, я отработаю... хоть полгода, хоть год... сколько скажете.... но я должен быть свободным!

   -- Это очень глупо... -- растерянно заметил Рейберн, -- и нелепо... но раз ты так хочешь... Хорошо, напиши мне восемь... нет, двенадцать картин, и иди куда хочешь, я дам тебе вольную. Обещаю.

   Обещание прозвучало на редкость легковесно, и Роберт догадался, что Рейберн ни на мгновение не поверил, будто он напишет эти двенадцать картин, да он и сам не верил, что способен это сделать. С пеплом вместо души писать нельзя. И все же он должен писать! Несмотря на душевную пустоту, рабские обязанности и тесты...

   Рейберн еще раз оглядел Роберта, словно сомневаясь в его умственных способностях, затем пожал плечами и вышел. Роберт опустился на пол, пытаясь понять, что с ним случилось. Сейчас он особо остро понимал, насколько бесцветными и стерильными были его дни. Он перестал видеть. Перестал слышать. Перестал чувствовать. Наверное, именно эта бесчувственность дала ему шанс выжить, но теперь необходимо было проснуться и найти утраченную душу. Потому что без души творить нельзя... и свободным стать тоже -- невозможно...

   Роберт попытался вспомнить деда и свой дом, но воспоминания оказались тусклыми, словно старые бракованные фотографии. Попытался вызвать в памяти лица друзей, но обнаружил, что не помнит никого. Лица, имена, воспоминания рассыпались, словно отслужившие свой срок вещи.

   "Стена... вокруг слишком много стен, в этом-то все и дело", -- догадался Роберт. Закрытые двери, высоченные заборы, угол гардеробной... Он давно не видел горизонт, забыл, как он выглядит...

   И молодой человек со всей силой ударился об эту стену, словно хотел снести ее со своего пути. Попытался вспомнить океан, но услышал лишь механический голос: "Вы проникли в запретную зону -- сохраняйте спокойствие"... Вызвал в памяти лагерь на Среднем Западе, но увидел лишь пыль... В отчаянии закрыл глаза... "Поймать луч света... мимолетную улыбку..." -- неожиданно вспомнил он. "В самые худшие моменты жизни живопись давала мне возможность держаться и идти вперед. Для вас же живопись может оказаться гораздо большим..."

   Роберт почти вывалился в парк и задрал голову.

   Как давно он не смотрел в небо?.. Он забыл о его существовании. Забыл об облаках, солнце и ветре, о звездах и дожде... Забыл, что у неба нет границ, и никакие стены не могут заключить его в плен. Роберт всматривался в синеву, словно пытался на всю жизнь запомнить этот простор, впитать в себя эту свободу, и тогда на него обрушился водоворот красок, звуков и воспоминаний, буря чувств, так что молодой человек с трудом удержался от рыданий.

   Мир ожил -- расцвел неожиданными красками, звуками и запахами, и Роберту показалось, будто он заново родился...

   С этого дня Роберт спал по три часа в сутки.

   Восход и закат были единственными часами, которые он мог посвятить живописи, и Роберт думал, что в этом есть смысл. После заката обязательно придет рассвет, после самых мрачных периодов жизни родится надежда...

   Роберт осунулся. Вокруг глаз легли тени. Глаза заблестели, словно в лихорадке. Даже Джесс Черч, для которого усердие было естественным и благим делом,  был удивлен этим трудовым остервенением.

   -- Бобби, -- строго заметил он, -- я вовсе не настаиваю, чтобы ты тратил столько сил на эти идиотские картинки. Мало ли что взбредет в голову Рейбернам! Твое дело -- готовиться к тестам и выполнять свои обязанности. К чему этот фанатизм?

   -- Краски... могут высохнуть... и грунтовка  потрескаться... надо торопиться, -- устало отговорился Роберт первой пришедшей  в голову чепухой. -- А к тесту я готовлюсь -- вот, -- молодой человек положил перед Черчем очередную заполненную ответами тетрадь.

   Пролистав тест, Джесс Черч вынужден был признать, что Бобби выполняет данные ему задания и придраться не к чему. Оставалось пожать плечами и отправить Бобби работать.

   Мойра, очарованная новым обликом "домашней мебели" и сраженная его способностями писать картины, кругами ходила вокруг Роберта, забывая даже о сплетнях с хозяйкой, о новых украшениях и своем пристрастии к безделью.

   -- Ну, Бобби, -- говорила она, --  почему ты сразу не сказал, что у тебя творческий кризис? Я бы тебе помогла...

   -- Мойра, отвяжись от меня, хорошо?

   -- Я же не знала, что у тебя такой кризис... -- пыталась оправдаться девушка. -- И, знаешь, есть один способ -- мужчинам он помогает... от  творческого кризиса... Хочешь, я тебе помогу?..

   -- Я устал, Мойра...

   -- Ну, прости меня, пожалуйста, -- всхлипывала Мойра. -- Я не знала! У меня никогда не было кризисов -- правда...

   Роберт не знал, что делать с этой нежданной преданностью, а Мойра дошла до того, что готова была гладить за Роберта белье, чистить одежду и натирать хозяйские ботинки.

   -- Мойра, но ты же в руках не держала ни щетки, ни утюг, -- попытался вразумить девушку Роберт. -- Не дай Бог что-нибудь спалишь, вот тогда Черч точно прикажет нас выпороть... и не поморщится...

   И все же Мойра не сдавалась. Она стерегла Роберта, когда в разгар дня ему случалось неожиданно провалиться в сон, изо всех сил старалась, чтобы управляющий не заметил этого вопиющего нарушения дисциплины, беспрестанно твердила хозяйке, будто Роберт замечательный художник, и потому несправедливо, что у него до сих пор ничего нет.

   Когда свободная Рейберн вручила Роберту золотую цепочку, а ее супруг платиновые часы с бриллиантами -- Роберт остолбенел. Подарки хозяев полагалось носить, не снимая, так что теперь чистить, гладить, одевать-раздевать и мыть Роберт должен был вместе с этими свидетельствами хозяйской благосклонности.

   А потом наступил день, когда все было кончено. Роберт сидел на полу и смотрел на шесть восходов и шесть закатов и думал, что, пожалуй, это лучшие его работы. Свободный Рейберн шумно восхищался полотнами -- с его появлением Роберт с трудом поднялся на ноги, -- а доктор Джесс Черч, молча оглядев картины, зачем-то отправился в парк. Наконец, утомившись разглагольствованиями, свободный Рейберн потрепал Роберта по щеке и произнес:

   -- Ну что ж, Бобби, я дал обещание, и я его выполню. Завтра же позвоню юристу. А пока приготовь мне ванну -- твои картины отвратительно пахнут! Мне кажется, я сам провонял черте чем... Рядом с тобой совершенно невозможно находиться!

 ***

   В гостиную свободного Рейберна доктор Джесс Черч ворвался как шторм. Окинул взглядом трех питомцев, с которыми Рейберн вел искусствоведческую дискуссию, и жестом указал на дверь:

   -- Вы, трое, брысь отсюда!

   -- Джесс! -- негодующе поднял голову свободный. -- Что вы себе позволяете?

   -- Я желаю говорить с вами наедине, и мне не нужны подлипалы, -- отчеканил управляющий. -- Мне повторить?! Вон отсюда!

   Мойра первая вскочила с места и бросилась к двери. Остальные любимцы последовали за ней.

   Когда дверь закрылась, и доктор Черч убедился, что их не подслушивают, он подошел к свободному Рейберну и заговорил тихо, но с таким напором, что Рейберн невольно сжался.

   -- Полчаса назад, -- чеканя каждое слово, начал доктор, -- мне позвонил ваш юрист и сообщил, будто вы хотите дать свободу питомцу Бобби. Вы не хотите ничего мне об этом сказать? Может быть, юрист неправильно вас понял?

   -- Ах, это... -- протянул Рейберн и пожал плечами. -- Нет, все правильно. Я решил дать Бобби свободу... Он мне больше не нужен... да и вообще, с ним не о чем говорить... Он не вписывается в обстановку моего дома...

   Джесс Черч глубоко вздохнул и досчитал до десяти.

   -- Я вижу, вы плохо понимаете свое положение, -- проговорил он. -- Так вот, я вам о нем напомню. Вы не имеете права отчуждать имущество иначе, чем в пользу ваших кредиторов. И всякая попытка избавиться от ценного имущества будет рассматриваться как нарушение их прав и воровство!

   Дэниэль Рейберн оскорблено вскинул голову.

   -- Что за чушь! -- возмущенно произнес он. -- Бобби не входит в описанное имущество -- это подарок!

   -- Вы отвечаете перед кредиторами всем своим имуществом и всеми доходами, Рейберн. Подарок -- точно такой же доход, как и любой другой. Вы можете продать Бобби -- при условии, что вырученные средства пойдут на оплату долга, но вы не можете отпустить его на свободу. И вы это прекрасно знаете!

   -- Ну, об этом я еще посоветуюсь с юристом... -- легкомысленно ответил Рейберн.

   -- А как вы собираетесь оплачивать его услуги? -- почти надменно поинтересовался доктор Черч. -- Да-да, не надо так на меня смотреть. Все ваши траты проходят через меня, и я не дам добро на подобную выплату.

   -- Как вы мне все надоели! -- Рейберн вскочил со своего места, так что стоящий поблизости табурет Мойры полетел на пол. -- Бобби такая же вещь, как и этот табурет или ваза, и я могу делать с ними все, что хочу -- продать, подарить, выкинуть! Хотите, я подарю вам вазу?! Мне не жалко, можете забирать! Ах, не хотите?! Ну, так к черту ее!!

   Дэниэль Рейберн подхватил вазу и с размаху грохнул о стену. Во все стороны брызнули разноцветные осколки.

   -- Вот так! -- с удовольствием выкрикнул он.

   -- Хватит, -- коротко произнес управляющий, и это прозвучало так внушительно, что Рейберн немедленно умолк и сел. -- Я долго терпел ваши выходки, но даже моему безграничному терпению есть предел. Все, что вас окружает, это собственность ваших кредиторов, и сейчас, у меня на глазах, вы уничтожили этой собственности на шесть тысяч долларов. Что ж, я сообщу в долговую комиссию, как вы относитесь к чужому имуществу и к своим обязательствам.

   -- Вы не посмеете... -- растерянно проговорил Рейберн.

   -- Не посмею?! -- презрительно повторил Черч. -- Это мой долг.

 ***

   Когда Джесс Черч закончил доклад, в одном из залов Службы экономического развития воцарилась тишина, но через несколько мгновений она взорвалась негодующими криками.

   -- Какого черта! -- седовласый свободный стукнул кулаком по столу. -- Я согласился ждать выплаты долга только из уважения к покойному Рейберну и что я вижу теперь?! Верх безответственности!

   -- Но ничего не случилось, -- немедленно вмешался свободный Эллендер. -- Что такое планы? Свободный Рейберн не может отчуждать имущество -- это очевидно, ну так питомец и останется под его опекой. Мы должны поблагодарить доктора Черча за бдительность и...

   -- Что значит, не случилось?! -- чуть не завопил еще один кредитор. -- Он уничтожил имущества на шесть тысяч долларов, между прочим, эти шесть тысяч долларов принадлежать всем нам -- и вам в том числе! Сначала он хочет избавиться от питомца, который черте сколько стоит...

   -- Не так уж и много, -- возразил Эллендер.

   -- ... потом он выкидывает на ветер шесть тысяч долларов... Что ему придет в голову в следующий раз?!

   -- Я давно говорил, что человек, способный за год промотать такое состояние, не заслуживает снисхождения, -- еще один кредитор вмешался в спор. -- Мы были излишне снисходительны. Но теперь -- довольно! Я требую немедленного возвращения долга. Если Рейберн не в состоянии платить -- его имущество должно быть пущено с торгов.

   -- Но, подождите, свободные, это слишком суровые меры, -- быстро заговорил Эллендер. -- Я понимаю ваше негодование и признаю, что свободный Рейберн был неправ, но из сложившейся ситуации можно найти и другой выход. К тому же... возможно, свободный Рейберн уронил эту несчастную вазу случайно. Не стоит рассматривать несчастный случай как злонамеренность. Это слишком. Я понимаю ваши желания вернуть свои средства и потому предлагаю частичную распродажу имущества должника. Я признаю, восемь домашних любимцев -- это слишком много. Комиссия может продать их в счет оплаты долга и оставить для обеспечения жизни свободного Рейберна трех питомцев, включая этого Бобби, из-за которого сегодня поднялось столько шума. Он уже написал несколько картин -- пусть работает и дальше, а картины, как уже написанные, так и будущие -- пойдут в счет обеспечения долга. К тому же я предлагаю сдавать часть особняка Рейбернов вместе с парком для свадеб и каких-нибудь иных торжеств. Таким образом, за счет аренды особняка и продажи картин свободный Рейберн сможет расплатиться с долгом за три-четыре года. Вы согласны, доктор, что у этого плана есть шанс?

   -- Да, -- нехотя подтвердил Джесс Черч, -- есть, при условии, что свободный Рейберн будет лишен права подписи.

   -- Но это равносильно поражению в правах... -- побледнел Эллендер.

   -- Именно так, -- холодно подтвердил Черч.

   -- А я не согласен ждать! -- выпалил еще один кредитор. -- Пусть платит немедленно!..

   -- Но, свободный Хартпенс...

   -- Знаете что, Эллендер, -- возмущенный оппонент всем телом развернулся к собеседнику и уставился на Эллендера в упор, -- если вы так заботитесь о своем друге, так купите его долг.

   -- Но... это слишком большая сумма, -- проговорил Эллендер. -- Это невозможно... у меня дело и практически нет свободных средств...

   -- Тогда и говорить не о чем, -- отрезал разгневанный свободный. -- Я требую устроить аукцион.

   -- Поддерживаю!

   -- И я.

   -- Итак, кто за аукцион?

   Одна за другой над столом поднимались руки -- целый лес рук.

   -- А вы, Эллендер?

   -- Я против, -- упавшим голосом ответил друг несостоятельного должника.

   -- В таком случае, вы остались в одиночестве. Ну что ж, решение принято -- аукцион.

 ***

   Первое, что увидел Роберт, был желтый автобус для питомцев. Второе -- две полицейские машины. Третье -- стол. Питомцев чуть ли не пинками выгнали во двор, приказав выключить и бросить утюг, миски, щетки, книжки и все остальное, что в этот момент находилось в их руках, и теперь строили в шеренгу. Доктор Черч рассматривал какие-то бумаги, а свободные Рейберны -- доктора Черча.

   -- Все здесь? -- мужчина в строгом деловом костюме вопросительно оглянулся на доктора и управляющий кивнул.

   -- Да, можно начинать.

   Неизвестный развернул какую-то бумагу, и Роберту стало холодно. Он не сразу поверил собственным ушам, но постепенно до него дошло -- все сказанное было правдой. Теперь Роберт понял, почему здешний управляющий не принадлежал Рейбернам и догадался, кто был его опекуном. Государство! Внешнее управление имуществом несостоятельного должника... А сейчас особняк, а также вещи и люди, находящиеся под его крышей, должны были пойти с молотка, чтобы оплатить долги хозяина. Хозяина?! Лгуна и бездельника, который уже давно ничем не владел и потому не имел права обещать рабам свободу!

   Роберт оглянулся на остальных питомцев, подумал, что, должно быть, выглядит таким же бледным и растерянным, как и они. Надо было бежать, немедленно рвануть прочь, а там -- будь, что будет... И все же Роберт подавил безумный порыв. Их окружала полиция, Черч не спускал с него глаз, и он вряд ли смог бы сделать больше двух шагов. Молодой человек опустил голову.

   -- С этого момента все вы находитесь под опекой долговой комиссии Службы экономического развития. Сейчас мы проведем инвентаризацию, а потом каждому из вас будет найден достойный и ответственный опекун. А теперь внимание: я буду называть ваши имена, когда вы услышите свои наименования, вы должны будете отозваться, подойти к столу, назвать себя и свою квалификацию. Потом мы осмотрим вас, и свободный Рейберн подпишет на каждого из вас акт передачи. Начнем. Питомец Мойра.

   -- Здесь, -- голос девушки так дрожал, что Роберт с трудом разобрал, что она сказала. Мойра подошла к столу, и даже по ее спине молодой человек догадался, как девушка напугана. -- Мойра, домашний любимец, -- прошептала она.

   -- Очень хорошо, Мойра, -- декодер с щелчком присоединился к ошейнику. -- Код... -- длинный перечень букв и цифр невозможно было запомнить, но Черч что-то сверил с бумагами.

   -- Все правильно.

   -- А теперь, Мойра, сними украшения и разденься.

   -- Но это же подарки, -- жалобно пролепетала Мойра.

   -- Милочка, -- голос свободного был полон терпения и снисходительности, -- пока ты находилась под опекой свободных Рейбернов, ты могла получать во временное пользование часть их имущества, но сейчас ты перешла под опеку комиссии и должна вернуть собственность реальному хозяину.

   -- Пожалуйста! -- взмолилась Мойра. -- Не надо...

   -- Мойра, делай, что тебе говорят, -- приказал Черч.

   Девушка окинула всех почти безумным взглядом, как загнанный зверек бросилась к ногам Рейберна, обняла его колени, разрыдалась.

   -- Хозяин, заступитесь за меня... вы же сами мне это подарили... и хозяйка тоже! Сжальтесь...

   Рейберн оттолкнул Мойру, резко развернулся и пошел в дом. Мойра билась в истерике, лежа на узорчатой плитке.

   Один из полицейских поднял девушку и почти поднес ее к столу. Два других заступили дорогу Рейберну.

   -- Простите, свободный Рейберн, но вы должны присутствовать при инвентаризации. Вернитесь!

   Роберт вцепился в подол футболки, нервно смял его, когда Мойру начали раздевать, а когда два доктора принялись осматривать девушку, опустил глаза...

   -- Свободный Рейберн, подпишите акт.

   Рейберн, не глядя, подмахнул бумагу... Раздетую, плачущую Мойру унесли в автобус.

   -- Питомец Лесли...

   -- Питомец Бак...

   И вновь все повторилось сначала. Жалобы, слезы и мольбы... Оставленная одежда... кучка украшений... стопка актов... и изобретательность питомцев... Украшения прятали во рту -- и не только во рту, -- но исполнители работали четко и слаженно, как будто давно привыкли к таким сценам.

   -- Питомец Бобби...

   Роберт вздрогнул. Хриплым голосом сказал "Здесь", подошел к столу:

   -- Питомец Бобби, -- доложил он. -- "Домашняя мебель".

   Привычный щелчок декодера:

   -- Код QPW1397... -- Роберт попытался запомнить свой номер, но на двенадцатой цифре сбился.

   -- Сходится, -- доктор Черч поставил галку в одной из граф.

   -- А теперь, Бобби...

   Роберт не стал дожидаться окончания фразы: снял часы и цепочку, разделся, аккуратно положил вещи на стол.

   -- Часы... корпус платиновый... четыре бриллианта... полкарата каждый... -- исполнители старательно заполняли лист и раскладывали имущество, "временно оказавшееся в собственности питомца", по коробкам.

   -- Раскрой рот и высуни язык...

   -- Не надо, -- произнес Черч. -- У него ничего нет.

   -- Порядок есть порядок...

   -- Как знаете, -- буркнул управляющий, -- но это пустая трата времени...

   Исполнитель сменил перчатки и поправил зеркальце на лбу.

   -- Открой рот, Бобби, вот так... молодец... поверни голову...

   Когда досмотр, наконец, закончился, и свободный Рейберн подписал еще один акт, доктор Черч хлопнул Роберта по плечу:

   -- Ладно, парень, я вытащу тебя... А сейчас иди в автобус. Все будет хорошо...

   Роберт успел сделать только шаг, когда полицейские цепко ухватили его за локти.

   -- Шевелись веселей, поедешь со всеми удобствами, -- пошутил один из них.

   Одна из дверей автобуса распахнулась, Роберт забрался в отсек и сел в кресло питомца. Руки на подлокотники, ноги в специальные выемки, шесть ремней и подушка безопасности. Полицейский проверил крепления и захлопнул дверцу. Роберт услышал щелчок замка.

   "У меня девять жизней..." -- вспомнил он детскую считалку. "Минус еще одна".

   Его жизнь у Рейбернов закончилась, но не так как Роберт надеялся еще утром.

 

Глава 10

Счастье каждый понимает по разному..

   После женитьбы Томас Лонгвуд обнаружил, что его жизнь резко изменилась к лучшему. Заботливая жена, встречающая его по окончании трудового дня собственноручно приготовленным печеньем, домашний уют, очаровательные вечера, благословенные ночи... Лонгвуд уже не удивлялся, как быстро и легко Марша приняла новый мир. В их особняке она была милой и домашней, на светских раутах -- величественной и невозмутимой, и Лонгвуд не знал никого, кто посмел бы отозваться о Марше дурно.

   Светская хроника писала о его жене с откровенным восторгом, консулы относились к ней с уважением, и даже Эллис Дженкинс время от времени расспрашивала о жизни там. К удивлению Лонгвуда донести до сенатора многие истины об Оставленной мире Марше удалось много лучше, чем ему самому, так что Лонгвуд мог только восхищаться талантами жены.

   И с питомцами Марша сразу взяла верный тон, что удавалось не всем попаданцам, удостоенным свободы. Даже Рассел Брук, наиболее здравомыслящий и ответственный из всех известных Лонгвуду переселенцев, имевший к тому же немалый опыт управления людьми, периодически попадал впросак, о чем не без юмора рассказывал Милфорду. С Маршей все было иначе. Через неделю после переезда в их новый дом жена купила трех питомцев для ухода за особняком, а потом и домашнюю любимицу, чтобы было с кем ходить по магазинам. Питомцев Марша выбирала вдумчиво, серьезно и обстоятельно, изучив не только рекламные буклеты, но и все квалификационные тесты, антропометрические данные и данные медицинских осмотров претендентов на опеку. Тщательно расспросить питомцев в ходе смотрин Марша тоже не забыла, и Лонгвуд с удовольствием понял, что чем бы ни занималась его жена, она занималась этим идеально.

   Когда через два месяца после женитьбы, мило краснея и смущаясь, словно она была юной невинной девушкой, Марша показала ему тест на беременность с двумя полосками, Лонгвуд почувствовал себя по-настоящему счастливым. Его брак должен был принести плоды, его мир был прекрасен. Оставалось сделать все, чтобы он и дальше оставался таковым. Стремясь как можно лучше защитить будущее наследника, Лонгвуд дал добро на новый эксперимент по программе "перезагрузки личности". На этот раз группе Торнтона была передана вся партия попаданцев, тем более что их и было-то всего пятеро, и никаких ценных специалистов среди них обнаружить не удалось. Первый опыт "перезагрузки" также можно было счесть удавшимся. Даже по истечении времени субъекты оставались послушными, старательными и квалифицированными, и нежданная продажа одного из них не могла стать причиной для беспокойства. Скорее, это было предлогом для проведения еще одного маленького эксперимента. И Лонгвуд не собирался упускать такую возможность.

 ***

   Два человека сидели за столом и пили кофе. Некогда они делили одну комнату в общежитии большого питомника Стейтонвилля, а потом неоднократно встречались по работе. Последний раз они виделись три года назад, но сейчас доктор Джесс Черч и свободный Линкольн Райт сидели в комнате отдыха Райта в Службе адаптации и обсуждали особенности того или иного сорта кофе. Наконец, Черч отставил чашку и посмотрел на сопитомника.

   -- Так что вы хотели обсудить, Линк? -- поинтересовался он.

   -- Того питомца... Бобби, -- ответил Райт. -- Никогда бы не подумал, что Эллендер подарит его Рейбернам.

   -- Друзья детства, что вы хотите, -- процедил Черч. -- Вы бы видели, как он бросился защищать Рейберна на заседании комиссии...

   -- А что, Рейбернов и правда нельзя было спасти? -- полюбопытствовал Райт и даже подался вперед в ожидании ответа.

   -- Можно, -- с некоторым недовольством ответил Черч, -- если бы они делали то, что им говорят. А так... -- Джесс Черч пожал плечами, -- пришлось дать всем урок. И свободным, и питомцам -- там распустились все.

   -- Бобби тоже?

   Черч прищурился.

   -- А с чего вас так интересует этот питомиц, Линк? А, вы наконец-то сообразили, что напортачили с тестами... -- с сарказмом заметил он.

   Райт замялся, размышляя, как далеко можно зайти в информировании сопитомника.

   -- Ладно, -- сжалился Черч, -- скажу вам в утешение, сначала я тоже решил, будто парень нарочно завалил тест и ему необходим урок. Но потом я пригляделся к нему и понял свою ошибку.

   -- Вот как? -- задумчиво проговорил Райт. -- Скажите, Джесс, как бы вы его охарактеризовали?

   -- Психически уравновешен, трудолюбив, дисциплинирован, ответственен, -- начал перечислять доктор. -- Прекрасно осознает свое место в обществе и принимает положение дел с терпением и достоинством. Вас удовлетворит такой ответ?

   -- А вы уверены в этой характеристике? -- поспешил уточнить Райт.

   -- Господь с вами, Линк, -- усмехнулся Черч. -- Я наблюдал за парнем почти три месяца и во время инвентаризации, кстати, тоже. Остальные питомцы закатили истерики из-за так называемых подарков, а Бобби все понял правильно. Конечно, сначала он был несколько растерян, но быстро собрался и дальше вел себя образцово: без напоминаний вернул все "подарки", разделся, дал себя осмотреть... Я же вам говорю -- прекрасный питомец, именно такой, какими они и должны быть.

   Линкольн Райт задумался. То, что рассказывал Черч, настолько расходилось с его наблюдениями за Шенноном во время собеседования и с воспоминаниями Рассела Брука, что оставалось в очередной раз признать, что программа "перезагрузки личности" сработала и продолжала работать до сих пор -- после дурного влияния Рейбернов. Райт даже порадовался, что непредвиденная выходка Эллендера столько блестяще подтвердила их успех. Оставалось доложить о результатах шефу.

   -- А какую рекомендацию вы бы дали в отношении этого питомца?

   -- Какой сейчас смысл в рекомендациях? -- пожал плечами доктор Черч. -- Если бы не глупость Рейбернов, вчера парень прошел бы ретест. Но теперь это невозможно... Кстати, о Рейбернах, -- перебил сам себя доктор и его взгляд стал жестким. -- Моя рекомендация -- поражение в правах на пять лет с обязательными экзаменами и набором бонусов по истечении этого срока...

   -- Пишите представление, Служба адаптации рассмотрит дело.

   -- Прекрасно! -- доктор Черч достал сигареты. -- У вас курят, Линк?

   -- Да курите, Бога ради, -- махнул рукой Райт. -- Но все же... об этом питомце... Что вы порекомендуете в его отношении?

   -- Что-что... -- проворчал Черч. -- Пристроить парня в хороший дом, а там будет видно. Есть у меня одна идея... И, кстати, Линк, вы ведь делаете питомцам предпродажный апгрейд?

   -- Естественно, -- кивнул Райт. -- А почему вы спрашиваете?

   -- Потому что пока парень находился у Рейбернов, у него не было возможностей следить за новинками по специальности, а мне бы хотелось, чтобы он предстал перед покупателями в лучшей форме. Парень это заслужил. Кто там у вас занимается "домашней мебелью"? Намекните, что парню нужно особое внимание. Он, конечно, перерастет свой статус, в этом нет сомнения, но сначала он должен проявить себя перед опекуном с самой лучшей стороны.

   -- Не беспокойтесь, -- Линкольн Райт улыбнулся. -- Это наша обязанность. И... чуть не забыл! А что вы скажете о его картинах?

   Доктор Черч опустил глаза, повертел сигарету, наконец, щелкнул зажигалкой и закурил. Помолчал.

   -- Спросите лучше экспертов, -- подчеркнуто сдержанно ответил он. -- Я не специалист. Картины, бесспорно, раскупят... слишком уж они странные...

   -- Что значит, странные? -- удивился Райт.

   Джесс Черч вновь задумался.

   -- Скажите, Линк, -- наконец, заговорил он, -- для чего существует живопись?

   -- Как для чего? -- Линкольн Райт даже растерялся от неожиданного вопроса. -- Чтобы радовать глаз... Чтобы людям было приятно... Да, причем тут теория?

   -- Картины Бобби... странные, -- повторил Черч. -- Они... тревожат. Нет, есть там одна картина -- день в парке -- так она да... красива, приятна, радует глаз... Но другие... Линк, вы их не видели?

   -- У меня нет на это времени, Джесс. Я думал, вы мне о них расскажете. У него что -- действительно талант?

   -- Должно быть, -- по-прежнему осторожно проговорил доктор. -- Но он пишет как-то... не так. Вроде, все точно, но при этом оставляет странное настроение. Вот на одной картине... -- Черч прервал сам себя, затянулся, словно обрадовался возможности еще раз обдумать свои слова. -- Так вот, -- возобновил он рассказ, -- на одной картине изображена уродливая кривая ветка, да еще и высохшая. Знаете, Линк, я следил за тем, чтобы парк Рейбернов содержался в полном порядке. И вдруг... это безобразие... Я посмотрел на картину и пошел в парк, чтобы проверить, откуда он взял эту ветку, и -- представляете? -- действительно ее обнаружил. Кстати, ветка не бросалась в глаза, не знаю, как он ее углядел. Я хотел распорядиться, чтобы это безобразие спилили, но почему-то не сделал этого. Знаете, на картине ветка выглядела странно изысканно... Кривые линии на фоне заката... Странные отсветы... Почти чернота деревьев... Картину почему-то не получалось выкинуть из головы... Хотелось посмотреть на нее еще раз... И еще... Она притягивала... Да и мысли от нее появлялись неправильные...и неуютные... А ведь она там такая не одна... -- Джесс Черч сокрушенно покачал головой.

   -- Не знаю, Линк, что это -- талант или нет, но я бы предпочел, чтобы Бобби занимался своим делом -- простым и понятным. Из него получится замечательный дворецкий и даже управляющий, если, конечно, с ним поработать. Он организован, очень ответственен, трудолюбив, но когда дело касается живописи -- теряет чувство меры. Вы бы видели, как он работал над картинами -- чуть не довел себя до полного истощения! Поэтому я и говорю, что его надо пристроить в хороший дом. Ему нужен серьезный и опытный опекун, который будет его направлять и, при необходимости, сдерживать. Да, так будет лучше всего. Парнишка перспективный...

   Райт неопределенно кивнул, решив, не углубляться в подобности.

   -- А вы чем займетесь после аукциона, Джесс? -- свободный решил сменить тему разговора.

   -- Отдохну пару неделек, а потом, наверное, опять отправлюсь вытаскивать из дерьма какого-нибудь свободного идиота, -- с легким презрением ответил Черч. -- Признаться, надоело...

   -- Вам надо к нам, -- с энтузиазмом предложил Райт. -- Если хотите, я поговорю с шефом...

   -- Зачем? -- удивился доктор. -- В Службе адаптации и так хорошие хозяйственники, с Лонгвудом иного и быть не можете, так что не вижу смысла. К тому же я получил три заявки из больших питомников, ну вы понимаете: Стейтонвилль, Гринборо, Ричмонд... Да и Институт Томпсона просит прочесть у них курс. В принципе, я почти согласился.

   -- На Институт Томпсона? -- вежливо поинтересовался Райт.

   -- На Стейтонвилль, -- возразил Черч. -- Все же Alma mater.

   -- Да, -- ностальгически вздохнул Райт, -- это было незабываемо. -- И два сопитомника -- свободный и нумер -- принялись вспоминать счастливую юность.

 ***

   Никогда еще Пат не испытывала такого жестокого разочарования. Как бы невероятно это ни было, но свободный Эллендер совершенно не видел в ней женщину. За три месяца жизни в хозяйском особняке Пат заслужила новую, гораздо лучшую комнату, вполне приличную одежду, пусть и того же тоскливого серого цвета и почти похожий на нормальные волосы парик, но во всем остальном ее жизнь потерпела полный крах. Натаниэль Эллендер не забывал хвалить ее за хорошую работу, но при этом смотрел так, словно она была пустым местом. Временами Пат казалось, что на мебель в своем кабинете хозяин смотрит и то с большим интересом, и в такие минуты она вспоминала свое официальное наименование и чувствовала, как в носу начинает пощипывать.

   Последнее время Пат то и дело спрашивала себя, зачем Эллендер ее купил, если не замечал красоты, той самой красоты, что была очевидна даже ребенку? С отчаянием и обидой девушка поняла, что ее купили лишь потому, что хозяину потребовался секретарь. И причина отсутствия секретаря также вгоняла Пат в тоску и отчаяние.

   Хотя хозяин и не замечал Пат, хозяйка прекрасно ее видела, и к удивлению девушки ревновала как последняя идиотка. Эта ревность, а также россказни питомцев, лучше всего объяснили Пат, почему ее предшественнице потребовалась замена. Ревность хозяйки -- вот что стало причиной ее покупки, а также покупки предшественницы, и предшественниц предшественницы.

   Пат не могла понять, почему хозяин с таким терпением выполнял капризы дуры-жены. Если бы хозяйка принадлежала к богатой и влиятельной семье, Пат еще могла бы это принять, пусть и не простить, но три месяца жизни под опекой Эллендера убедили ее, что жена хозяина ничего из себя не представляет и никакой деловой клан за ее спиной не стоит. Догадаться, в чем причина фантастического терпения хозяина, девушка не могла, а поверить в любовь -- не желала. Единственное, что поняла Пат в этой ситуации, так это то, что где-нибудь через год-полтора она получит свободу, и теперь заранее ждала этот день с трепетом и страхом.

   Хотя Пат уже знала, что не окажется на улице, лишившись крыши над головой, работы и всяких средств к существованию, мысль, что ей придется жить в глуши, работая в одном из дальних филиалов фирмы Эллендера, была невыносима. Ее предшественница стала офис-менеджером на Богом забытом островке в пяти днях пути от столицы. И это после роскошного особняка и того, как от ее усилий зависел успех одной из крупнейших фирм Свободного мира. Представлять же, куда Эллендер ушлет ее саму, девушка и вовсе не хотела.

   С каждым днем все больше впадая в уныние, Пат чуть ли не каждую ночь орошала подушку слезами. Она проклинала бесчувственного чурбана-хозяина, ревнивую дуру-хозяйку, идиотов на аукционе, которые не смогли перебить цену Эллендера и болванов из Службы адаптации, которые не оценили ее внешность, дав ей квалификацию "офисной мебели". А еще Пат жалела, что ее вместе с Робертом не подарили Рейбернам, которые, как она слышала, умели ценить красоту. Последние две недели Пат все чаще вспоминала бывшего жениха и предавалась несбыточным мечтам. Если бы Роберт находился рядом, Пат простила бы ему обманутые надежды, фантастическое невезение и даже позорно низкий статус. К сожалению, мечты оставались мечтами, и когда Пат убеждалась в этом, жизнь казалась ей еще мрачнее, чем была на самом деле.

   Эллендер неизменно был собран и деловит, и все трюки Пат, оказывавшие безотказное действие на Роберта и двух его предшественников, разбивались о невозмутимость хозяина. Патриция так привыкла к броне Эллендера, что даже растерялась, увидев хозяина в расстроенных чувствах. Вернувшись к себе после заседания какой-то комиссии, Эллендер в прострации рухнул в кресло, сгорбился и спрятал лицо в ладонях. Ошеломленная странным зрелищем, Пат застыла перед креслом опекуна, не способная ни думать, ни действовать. Лишь приказ Эллендера связать его со Службой психологической поддержки вернул Пат способность соображать. За последние три месяца девушка немало узнала об окружающем мире и сейчас с ликованием поняла, что у нее появился шанс.

   -- Шеф, вам не нужна Служба психологической поддержки, я готова сама все для вас сделать... Я так благодарна вам за опеку... я так вас люблю... служить вам -- счастье... -- почти скороговоркой говорила Пат, грациозно опускаясь перед хозяином на колени и глядя на него с обожанием.

   Свободный Эллендер поднял голову и посмотрел прямо в глаза Пат. Девушка поняла, что хозяин впервые ее увидел, но почему-то это не принесло ожидаемой радости. В глазах Эллендера не было ничего, кроме холодного недоумения.

   -- Бэль, дитя мое, -- мягко произнес опекун, и погладил Пат по щеке, -- я ценю твои старания, но каждый должен заниматься своим делом. Ты прекрасный секретарь и хорошо выполняешь свои обязанности, но у тебя нет таланта и квалификации, необходимой для агента Службы. Если бы у тебя были хоть какие-то способности в этой области, ты бы прошла необходимое обучение, но, как видишь, подобных способностей у тебя нет, и тебе дали другую специальность. Ну-ну, Бэль, ты хорошая девочка, очень старательная, но не пытайся браться за то, что не умеешь -- это безответственно.

   Никогда еще Пат не чувствовала себя такой униженной и несчастной...

   Когда через полчаса перед особняком Эллендеров остановился автомобиль Службы психологической поддержки, и из него выбралась элегантная девушка, Пат вновь почувствовала необходимость вытереть слезы. Роскошная стерва, приехавшая к хозяину, сама сидела за рулем, ее никто не сопровождал, у нее были собственные, пусть и короткие светлые волосы, и даже ошейник выглядел неимоверно дорогим и элегантным украшением. Шикарная дрянь рассеянно скользнула по ней взглядом и Пат почувствовала себя Золушкой до встречи с феей-крестной.

   -- Доктор Джен Сазерленд, -- представилась девица, -- где твой опекун, милочка?

   Пат героически подавила всхлип.

   -- Следуйте за мной, доктор, -- почтительно произнесла она, направляясь к кабинету.

   Когда еще через десять минут Пат внесла в кабинет поднос с двумя чашками чая, Эллендер не заметил ее появления, что-то горячо повествуя роскошной стерве, а стерва сидела напротив него и на попытку Пат задержаться в кабинете несколько дольше необходимого, так выразительно махнула рукой, что девушку вынесло прочь. Оказавшись за дверью Пат, наконец, расплакалась. "Уродина, дура, дрянь!" -- только и могла твердить она, прекрасно понимая, что все эти слова не значат ровным счетом ничего. Хотя черты лица доктора Сазерленд были далеки от совершенства и не могли сравниться с идеальным личиком Пат, для Эллендера это не имело ни малейшего значения. Пат не могла забыть, с каким вдохновением роскошная штучка слушала жалобы ее опекуна, как она двигалась, смотрела и говорила. В облике доктора Сазерленд было нечто такое, что для любого мужчины значило больше безупречных черт лица, и осознание этого заставляло Пат в бессилии стучать кулаками по подушке и проливать слезы.

   Через два часа, когда стерва, наконец, покинула свободного Эллендера, Пат выглянула на лестницу, чтобы посмотреть, как она садится в автомобиль. Доктор Сазерленд спустилась со ступенек роскошного подъезда, непринужденно выбросила в урну чулки, бросила туфли на шпильке на заднее сиденье автомобиля и с прежней непринужденностью влезла в мокасины.

   -- Да-да, -- произнесла она, чуть склонив голову, -- конечно, все в порядке. Возвращаюсь... И, кстати, пусть мне приготовят ванну...

   "Еще и коммуникатор!" -- с завистью подумала Пат, наблюдая, как роскошная дрянь садится за руль. -- "Ванна, автомобиль, великолепный ошейник... Ну, почему все так несправедливо?!"

   Только через два дня, когда Пат просматривала деловые новости, чтобы подготовить для хозяина доклад, она поняла причину угнетенного состояния опекуна. Его друзья Рейберны были признаны несостоятельными должниками, а их имущество должно было пойти с торгов. Особняк с парком, шесть ценных коллекций -- картины, скульптуры, драгоценности, музыкальные инструменты, эксклюзивная одежда, уникальные, ручной работы письменные принадлежности, -- а также питомцы.

   "Питомцы..." -- рассеянно повторила Пат.

   Не веря себе, девушка еще раз просмотрела сообщение Службы экономического развития, а потом ощутила уже подзабытое чувство восторга. Потомцев Рейбернов выставили на торги -- Роберта выставили на торги! Это было прекрасно, это было восхитительно и почти волшебно! Что мешало Эллендеру купить Роберта еще раз?! Да ничего, надо было только правильно подготовить для хозяина материал.

   Пат представила свой доклад, покупку Роберта, увидела, как изменится ее жизнь, и счастливо улыбнулась. Может быть, хозяин даже даст ей Роберта в пару... а хозяйка, наконец-то, перестанет ревновать... И тогда ее не сошлют на какой-нибудь дальний остров, а оставят в этом доме -- в центре деловой державы Эллендера...

   На доклад Пат явилась прекрасно подготовленной, Эллендер, как всегда, был собран и деловит. Казалось, от его недавнего отчаяния не осталось и следа, так что Пат он выслушал внимательно, удостоил похвал за проделанную работу и поручил проверить некоторые детали. Все шло прекрасно, и Пат, наконец, решилась:

   -- Кроме того, шеф, через пятнадцать дней состоится распродажа имущества свободных Рейбернов. Шесть прекрасных коллекций -- особенно выделяются коллекции драгоценностей и картин, -- особняк, парк и питомцы, в том числе ценные и редкие экземпляры. Прикажете, отправить заявку на участие в аукционе?

   Эллендер посмотрел прямо на Пат -- второй раз за три месяца, -- и девушка с трудом удержалась, чтобы не поежиться.

   -- Бэль, -- тон хозяина был ледяным, -- в нашем обществе существует такая вещь, как этика. В качестве твоего опекуна, я хочу, чтобы ты усвоила ее требования. Свободные Рейберны мои друзья. Для меня неэтично участвовать в распродаже их имущества.

   -- Именно об этом я и думала, шеф, -- ничуть не смутившись, затараторила Пат. -- Поскольку распродажа имущества редко осуществляется по реальным ценам, своим участие в торгах вы сможете поддержать свободных Рейбернов и задать тон аукциону.

   Взгляд Эллендера смягчился, и он вновь оглядел девушку, словно впервые видел.

   -- В твоих словах что-то есть, -- задумчиво произнес он. -- Ты подготовила списки представленного на аукцион имущества?

   -- Да, шеф, взгляните. В этих списках опись коллекций и питомцев. Крайне интересны лоты с шестнадцатого по двадцать седьмой, а также седьмой и девятый... Кроме того...

   Эллендер жестом заставил Пат замолчать и углубился в бумаги.

   -- Да, пожалуй, ты права, -- сообщил Эллендер через четверть часа. -- Я приму участие в аукционе. Рейбернов надо поддержать, к тому же у них действительно прекрасные коллекции. Но вот питомцы... -- свободный недовольно поморщился. -- Не думаю, что они заслуживают внимания. Мои друзья прекрасные люди, но, к сожалению, ничего не смыслят в воспитании. Если я куплю кого-нибудь из их питомцев, придется тратить время и средства на приведение бездельников в чувство, заново учить порядку, а это вряд ли рационально. Что ж, Бэль, пошли заявку на коллекционные торги -- я лично приму в них участие. И вызови управляющего. Да, кстати, ты получила отчеты южных филиалов?

   Пат бодро отчиталась по отчетам, пожаловалась на недостаточную информацию, поступившую от двух самых дальних отделений фирмы, и обреченно подумала, что ее план провалился. Конечно, можно было рассказать о Роберте, заплакать и попросить свободного Эллендера о милости... Все это было возможно, но Пат не была уверена, как опекун воспримет такую просьбу.

   И Пат промолчала...

 ***

   Смотрины шли третий день, и Роберт с удивлением обнаружил, что ему больше не кажется, будто он в любой момент может грохнуться в обморок. Острота впечатлений первого аукциона давно прошла, и Роберт отрешенно думал, что человек способен привыкнуть ко всему. Покупателей было мало, и все-таки время от времени молодому человеку приходилось поворачиваться, приседать, прыгать и отжиматься, а также открывать рот, чтобы свободные могли осмотреть его зубы. Роберт бездумно выполнял приказы и даже успевал рассмотреть покупателей, гадая, кто из них станет его хозяином. А еще Роберт понял, что питомцу на смотринах разрешается сидеть. Главное было быстро вскочить при приближении покупателя и поклониться.

   Только Мойра, поставленная на помост почти напротив молодого человека, вызывала беспокойство и жалость Роберта. Лишившись нарядных платьев, украшений, а главное -- длинных роскошных волос, девушка казалась несчастным птенчиком, вывалившимся из гнезда. Роберт вспомнил, что это был первый аукцион Мойры и в очередной раз пожалел девушку. Накануне смотрин Мойра в какой-то лихорадке рассказывала Роберту, как любил ее опекун и что он никогда бы не продал ее чужим людям. А заявки были, -- почти с гордостью уверяла Мойра, -- еще на последнем году обучения в большом питомнике Кэмбриджа -- от трех оркестров, двух театров и музыкальной вещательной корпорации свободного мира. Но хозяин отказался ее продавать, потому что заботился о ней. Он был очень добрый, -- добавила Мойра и всхлипнула. "Скажи, Бобби, -- то и дело спрашивала она, -- нас ведь купят в семью и будут любить, правда?"

   Каждый раз, слыша эти вопросы и видя умоляющие глаза Мойры, Роберт вздыхал и не знал, что сказать и чем утешить девушку. Насколько он мог судить, для Мойры было бы лучше, если бы Рейберн все же продал ее в эти оркестры или театры. Во всяком случае, сейчас она не была бы выставлена на продажу и ее не ощупывали бы покупатели. Утешать Мойру было нечем, говорить, что рабы не выбирают хозяев -- слишком жестоко, так что Роберт мог лишь лгать, что рано или поздно, но все будет хорошо.

   И вот теперь они третий день были выставлены на всеобщее обозрение, и по разговорам редких покупателей Роберт догадался, почему эти смотрины были такими длинными. Судя по всему, репутация рабов Рейберна была такова, что в столице нашлось не слишком много желающих их приобрести. Роберт даже спрашивал себя, не поможет ли ему эта ситуация, но вспомнив о Службе адаптации, мысленно произнес страстную молитву, чтобы его купил хоть кто-нибудь.

   Редкие покупатели лениво ощупывали его и шли дальше, переходя от питомца к питомцу, Роберт вновь задумался и пришел в себя от легкого удара трости.

   Перед молодым человеком стоял энергичный загорелый мужчина лет сорока трех или сорока пяти, в щегольском светлом костюме и с элегантной тростью в руке. Он с интересом осмотрел Роберта, затем тростью повернул его голову сначала в одну сторону, потом в другую, хмыкнул.

   -- Отвечай, парень, это ты написал "Восходы" и "Закаты"? -- требовательно поинтересовался покупатель.

   -- Да, свободный, -- почтительно ответил Роберт и склонил голову.

   -- Смотри на меня, -- приказал мужчина. -- И запомни, от твоей честности и искренности зависит твоя судьба. Тебе случалось писать декорации для театра?

   -- Да, свободный, -- не задумываясь, ответил Роберт, решив, что участие в оформлении студенческого спектакля вполне подпадает под определение "декорации".

   -- Конечно, ты "мебель", -- в задумчивости проговорил свободный, -- но в твоих картинах что-то есть... Так вот, я директор оперного театра, и если я куплю тебя в театр как художника, ты будешь стараться?

   Глаза Роберта расширились.

   -- Да, свободный, -- почти в восторге ответил он, -- я буду очень стараться, вы не пожалеете.

   -- Ну что ж, -- кивнул директор, -- рад это слышать. Значит, завтра, я тебя куплю. И запомни: я терпеть не могу разгильдяев и бездельников, но тех, кто умеет трудиться, я всегда готов вознаградить.

   Роберт опять склонился перед свободным, боясь спугнуть неожиданную удачу. Быть купленным в театр было счастьем, и Роберт готов был прочить хоть с десяток молитв, чтобы назавтра все так и произошло. "Боже Милосердый, пусть этот человек меня купит!" -- молился Роберт, даже не покраснев от того, что думает о возможном покупателе, а не о свободе. Не подавать трусы очередному пьяному идиоту, не завязывать ему шнурки, быть художником, а не "мебелью" было больше, чем счастье. Роберт даже напомнил себе, что радоваться пока рано, что день аукциона еще не наступил, и почти сразу же убедился в этой истине.

   -- Вот об этом питомце, сенатор, я вам и говорил.

   Доктор Джесс Черч стоял перед постаментом и указывал на него немолодому седовласому свободному. Чем-то этот человек напоминал почтенных судей из старых черно-белых фильмов, и хотя в тех фильмах судьи были самыми достойными и благородными людьми, радость Роберта начала увядать.

   -- Вы знаете, сенатор, я редко хвалю питомцев, но Бобби заслужил похвалу. Трудолюбив, дисциплинирован, ответственен. Не обманывайтесь его статусом, я уверен, со временем он его перерастет. Просто, у мальчика был небольшой нервный срыв, и он неудачно прошел квалификационные тесты. Но ничего, он взял себя в руки и начал заниматься. Если бы не глупость Рейбернов, две недели назад он прошел бы ретест -- я как раз подал на него документы. Ну что ж, надеюсь, ему еще удастся это сделать.

   -- Полагаете, Черч, у него есть перспектива? -- поинтересовался сенатор. Его голос был так же приятен, как и внешность, но Роберта все больше охватывала тревога.

   -- Бесспорно, сенатор, -- уверенно сообщил доктор. -- Не удивлюсь, если ему удастся стать не только дворецким, но даже и управляющим. У парня неплохая голова и великолепное чувство ответственности. Уж если его не смогли испортить Рейберны, это что-то да значит. И поверьте, они приложили к этому все усилий. Ну, вы понимаете -- таскать питомцев по клубам, предлагать им выпивку, наряды и прочую хренотень. Но, к счастью, парень прошел все это с терпением и достоинством.

   Сенатор рассмеялся.

   -- Ей Богу, Джесс, мальчик воистину счастливчик. Не могу припомнить, чтобы вы кого-нибудь так хватили. Хорошо, раз вы его рекомендуете, я куплю парнишку. И, конечно, присмотрюсь к нему, обещаю.

   Роберт почувствовал, как на лбу выступила испарина. Ну, что он мог сделать, чтобы Черч раздумал его рекомендовать, а сенатор покупать? Роберт перебрал в уме несколько возможностей и отверг их все. Любая выходка привела бы его прямиком в Службу адаптации, а повторная дрессура и общение с "тренажерами" не входили в планы Роберта. Оставалось только надеяться, что у театра денег окажется больше, чем у сенатора, и молиться.

   Утро второго аукциона Роберта ничем не отличалось от утра первого. Только на этот раз Роберт полностью отдавал себе отчет в том, что происходит. Молодой человек даже удивился, как можно было не заметить стольких людей, событий и подробностей. Несчастная Мойра дрожала всем телом, и он мысленно пожелал ей, чтобы этот аукцион стал для нее первым и последним.

   -- Лот номер восемь... Пошла! -- служитель шлепнул Мойру по ягодицам, и девушка поднялась на помост.

   Со своего места Роберту было не видно, что происходит в зале, и он стал прислушиваться к голосу аукциониста и тихим переговорам служителей.

   -- Ну, я же говорил -- государство... Пари было бы мое...

   -- А какой дурак станет заключать на это пари?

   -- Пари -- театр или симфонический оркестр?

   -- Театр!

   -- Оркестр!

   -- Два к одному!

   -- Принято!

   -- Ну, я был прав?

   -- Еще нет... Черт! -- раздосадованный голос потонул в злорадном смехе.

   -- Плати две сотни, я же говорил -- театр!

   Бледная Мойра сошла с помоста и почти упала на грудь Роберта.

   -- Кто? -- жалобно пролепетала она, и Роберт понял, что так же, как это случилось и с ним в первый аукцион, девушка даже не поняла, кто ее купил.

   -- Театр, -- прошептал он и Мойра расплакалась.

   -- Лот номер девять... Это еще что?! А ну, пошел!

   Служитель почти вырвал Мойру из его объятий, от души наградил обоих шлепками, и толкнул Роберта к лестнице. Молодой человек кивнул Мойре и поднялся на помост.

   -- А теперь звезда нашего аукциона! -- провозгласил аукционист. -- Если вы хотите найти образцового питомца, то лот номер девять именно такой!..

   Роберт посмотрел в зал и застыл перед открывшейся картиной. Директор театра, сенатор, которого привел Черч, множество других покупателей являли собой пеструю и необычную картину. Молодой человек поразился разнообразию увиденных типажей, выразительности поз, жестов и мимики собравшихся. В Роберте проснулся художник. Молодой человек забыл, зачем явились сюда все эти люди, забыл, что присутствует на аукционе, и о том, что товаром на этом аукционе является он сам. Больше всего на свете Роберту хотелось раздобыть где-нибудь блокнот и карандаш. Он даже оглянулся в поисках этих вещей и только тогда вспомнил, где находится.

   -- Ну что вы, свободные, пять с половиной тысяч -- это слишком мало за такого феникса, -- под смех собравшихся заявил аукционист. -- Да один экстерьер нашего мальчика стоит оценить на тысячу больше.

   Зал взорвался хохотом, и даже сенатор снисходительно улыбнулся. Роберт видел, как он приподнял карточку, и как директор театра поднял свою. И опять карточка сенатора поползла вверх, так что аукционная борьба сосредоточилась на двух соперниках. А потом директор с досадой отвернулся, заставив сенатора расцвести победной улыбкой. С потрясением Роберт понял, что его купили за семь с половиной тысяч -- купил сенатор, не театр.

   Роберт сошел с помоста и сразу же попал в руки служителей. Его осматривали, мыли, до невозможности долго программировали ошейник и готовили к отправке новому хозяину. Роберт терпеливо сносил все эти манипуляции и думал, что им с Мойрой одинаково не повезло. Мойра мечтала попасть в семью, а попала в театр. Он хотел попасть в театр, а попал к идеальному опекуну.

   Сам того не зная, доктор Джесс Черч сыграл с ним злую шутку