Дни Роберта мало отличались один от другого, были одинаково унылы и бесцветны. Гладить, чистить, мыть, одевать... -- на третий день своего пребывания в доме Рейбернов Роберт с ужасом понял, что совершает все эти действия, даже не задумываясь, как будто в Службе адаптации его и правда выдрессировали до появления условных рефлексов. Осознание этого пришло к Роберту в тот самый миг, когда он машинально опустился на колени, чтобы завязать развязавшийся на ботинке Рейберна шнурок. Открытие бросило молодого человека сначала в жар, а потом в холод, но через пару мгновений Роберт убедил себя, что все не так страшно. Тело и руки действовали, совершенно не затрагивая разум, и он мог спокойно думать и планировать побег, не опасаясь, что может выдать себя.
Еще через пять дней Роберт понял, что это тупик. Мысли неслись по кругу, изнуряли бесплодностью, и от тщеты размышлений можно было сойти с ума. Надежды обрести свободу, просто выйдя за дверь, оказались бессмысленными хотя бы потому, что Роберт так и не понял, как открывается эта чертова дверь. Точнее, он догадался, что она может быть настроена на голос, или на радужку глаза, а, может быть, на отпечаток ладони, но вот перед ним дверь оставалась закрытой, а почти всегда открытая дверь в парк была ему и даром не нужна, коль скоро этот парк был окружен высоченной стеной.
Роберт вновь вспомнил краснолицего инструктора в военном лагере и понял, что тот в очередной раз оказался прав -- для пленного и заключенного было вредно слишком много думать. Роберт поставил в обувной ящик начищенные до блеска хозяйские ботинки, аккуратно уложил щетки и вспомнил еще один совет инструктора: думать много было вредно, но и плыть по течению тоже -- необходимо было давать себе простые и четкие задания. Не пытаться разбить всех врагов и перевернуть мир, а выяснить для начала основное: где он находится. Кроме того, не мешало б узнать, какой здесь год, и как здесь вообще считают года и месяца, какие здесь деньги, обычаи, нравы -- все то, что было необходимо, чтобы вырваться на свободу и найти дорогу домой. Надежда, что в этот мир можно не только попасть, но и уйти отсюда, не давала Роберту покоя, и ему стоило немалых усилий ограничить свои планы простыми и самыми неотложными вопросами.
К несчастью, разговоры Рейбернов ничем не могли помочь. Хозяева способны были часами болтать ни о чем, полагая это разговорами об искусстве, охать над какой-нибудь безделушкой, в которой, по мнению Роберта, ценность представлял лишь материал, и строить наполеоновские планы -- к счастью, не о завоевании мира, а о создании гениального творения, которое должно было покорить свободное общество... Создавать гениальные творения должны были питомцы Рейбернов, но пока они "страдали" от нескончаемых творческих кризисов и жили в свое удовольствие. Роберт же то и дело слышал хозяйский вопль "Бобби!" и вынужден был бросать все дела и нестись со всех ног, чтобы подать Рейберну потерявшийся прямо у него под носом платок, или домашние туфли, или книгу...
Рабы Рейбернов были удивительно похожи на хозяев. К своим опекунам они относились со снисходительной любовью, управляющего считали занудой, не способным ни на что высокое, а налагаемые им наказания рассматривали как не слишком приятную, но естественную сторону жизни. К тому же Роберт заметил, что питомцы Рейбернов умели извлекать выгоды даже из наказаний, и больше всех в этом преуспела Мойра. В очередной раз попавшись на воровстве и заработав-таки обещанную порку, уже через десять минут после экзекуции Мойра рыдала на плече хозяйки, а та выговаривала управляющему, утверждая, что у Мойры такая тонкая душевная организация, что к ней нельзя подходить с обычной меркой, да и в любом случае в происшествии виновата не столько Мойра, сколько "домашняя мебель", не досмотревшая за хозяйскими драгоценностями... От таких заявлений у Роберта зачесалась спина, но, к счастью, дальше рассуждений дело не пошло. Зато еще через полчаса жалоб Мойра получила в подарок от хозяйки украденные сережки, нарядное платье, туфли и сумочку, а также разрешение отправиться на прогулку в город...
Иногда Роберту казалось, что единственным вменяемым человеком в этом сумасшедшем доме был доктор Черч, и тогда он спрашивал себя, в порядке ли у него с головой и не стал ли он жертвой Стокгольмского синдрома, раз начал сочувствовать собственному тюремщику. Доктор Черч был вездесущ. Он успевал всегда и везде, придавая роскошному бедламу хоть какую-то видимость порядка, а его способность появляться именно тогда, когда его меньше всего хотелось видеть, заставила Роберта задуматься, не является ли рабский ошейник не только вместилищем всей информации о рабе, но также и средством слежения.
Молодой человек вспомнил специальные браслеты для заключенных, благодаря которым можно было отпускать осужденных домой, разрешать им ходить на работу и в другие строго оговоренные места, но которые мгновенно фиксировали любую попытку заключенного перейти некую невидимую черту. Там -- дома -- это изобретение рекламировалось как новейшее достижение свободы и демократии, здесь -- стало самым надежным надсмотрщиком, спасения от которого он так и не смог найти. Остальные поставленные им задачи также не находили решения, и лишь к концу десятого дня пребывания в доме Рейбернов Роберт выяснил, что живет в столице и даже в одним из ее самых фешенебельных пригородов. Названия столицы и пригорода Роберту узнать не удалось, но здесь совершенно неожиданно на помощь ему пришел доктор Черч.
Если Роберт Шеннон считал единственным нормальном человеком в доме Рейбернов управляющего, то управляющий вскоре также пришел к выводу, что единственным вменяемым человеком во владениях Рейбернов был питомец Бобби. Трудолюбивый, дисциплинированный, он никогда не капризничал, ничего не клянчил, не пил, не воровал, не проводил время за пустой болтовней и сплетнями, и не норовил задрать подол Мойре или кому-нибудь из ее подружек. Бобби вообще не сошелся ни с кем из здешних питомцев, и это также свидетельствовало в его пользу. Возлагаемые на него работы он исполнял точно, качественно и в срок, а свою участь принял с терпением, смирением и достоинством истинного христианина.
Последнее не могло не встретить полного одобрения со стороны Джесса Черча, и он все чаще размышлял, что в заваленном тесте не было вины Бобби. В конце концов, переход из мира в мир наверняка должен был ввергнуть парня в состояние шока, и, судя по всему, этот шок оказался много глубже, чем можно было предполагать. Теперь Черч не сомневался, что именно шок помешал Бобби благополучно пройти тест. Сотрудники Службы адаптации тоже люди, уверял себя доктор, и они вполне могли не понять состояние попаданца и неверно оценить его потенциал. К счастью, закон был мудр и гуманен, так что по истечении трех месяцев пребывания Бобби у Рейбернов, Черч имел право отправить парня на бесплатный ретест.
Управляющий лишь сомневался, стоит ли оставить Бобби одну из его иномирных специальностей или воспитать из него хорошего управляющего. В том сумасшедшем доме, в который превратили свои владения Рейберны, помощник был бы кстати. Навыки парня никуда деться не могли, так что сначала надо было решить неотложные проблемы, а уже потом -- второстепенные. Главной задачей Черча было вытащить Рейбернов из той ямы, в которую они себя загнали, и значит, не имело ни малейшего смысла тратить время на всякую художественную белиберду. Коротко расспросив питомца, Джесс Черч с удовольствием узнал, что Бобби был владельцем фирмы, и его дело процветало. Полученная информация определила выбор доктора, и он приступил к делу.
Когда однажды вечером управляющий вызвал Роберта в свой кабинет, сунул ему в руки какую-то книгу и велел прочесть первую главу, добавив, что завтра проверит результат, Роберт машинально сказал "Да, доктор Черч, будет сделано, доктор Черч", и только забившись в свой угол, сообразил, что за книгу дал ему управляющий. Школьный учебник по географии и экономике свободного мира был лучшим источником информации, на который он мог рассчитывать. Роберт не мог понять, чем руководствовался Черч, но что бы там ни было, эту возможность глупо было упускать, и Роберт решил, что впервые за последние два месяца ему повезло. Если бы не необходимость рано вставать, чтобы вновь погрузиться в рабскую рутину, Роберт проглотил бы учебник за ночь, а так ему пришлось остановиться на третьей главе. На следующий вечер Черч и правда устроил ему экзамен, сухо похвалил за чтение двух дополнительных глав и велел изучить следующие три главы. Ежевечерний экзамен Черча, изучение новых глав и письменные ответы на вопросы, помещенные в конце каждого раздела учебника, занимали все вечера Роберта, а через неделю, когда учебник был дочитан, Джесс Черч устроил Роберту контрольную работу, после чего вручил новый учебник -- по менеджменту.
-- Ну, что ж, Бобби, у тебя есть некоторый шанс изменить свой статус, -- заметил Черч после рассмотрения письменной работы Роберта. -- Если ты и дальше будешь усердствовать в работе и учебе, месяца через три я отправлю тебя на ретест. И кстати... -- доктор Черч щелкнул зажигалкой и закурил, -- завтра, после полудня у нас будут гости. Свободный Рейберн намерен принять их у бассейна. Подготовь все необходимое.
-- Да, доктор Черч, будет сделано, доктор Черч, -- привычно ответил Роберт и, когда управляющий кивком отпустил его, вышел из кабинета.
Явление свободных Эллендеров вызвало немалую суету в особняке Рейбернов. К счастью для Роберта, некоторое участие в подготовке приема гостей приняли и другие питомцы хозяев, и даже Мойра соизволила принести поднос с чаем. Роберт только и успевал пододвигать для свободных плетеные кресла, подбирать за маленькой Линдой игрушки, расставлять шезлонги, раскрывать и закрывать зонты, подавать шапочки для купания, полотенца и халаты, искать забытые в траве солнечные очки, часы, коммуникаторы и женские украшения...
К величайшему облегчению молодого человека, через пару часов "веселья" дамы решили пощебетать "о своем, о женском" и, прихватив Линду с Мойрой, ушли сплетничать в дом. Свободные Эллендер и Рейберн растянулись на шезлонгах. Роберт подложил им под ноги подушки и уселся за спинками кресел. Наконец, он мог передохнуть.
-- А все же жаль, Дэнни, что ты не любишь рыбалку, -- заметил свободный Эллендер, словно продолжал давно начатый разговор.
-- Рано вставать, куда-то ехать, общаться с тупыми питомцами, которые ничего не понимают кроме клева и рыбы -- уволь, -- откликнулся Рейберн. -- Что в этом привлекательного? Я люблю красоту, но чтобы природа была красива, ее надо цивилизовать -- к примеру, как этот парк. Красота подразумевает форму, а где ты найдешь ее в дикой природе?
-- Я не слишком разбираюсь в красоте, -- заметил Эллендер, -- это правда, но ты же не станешь отрицать, что временами красота должна отступать перед практической пользой? Возьмем рыбалку -- возможно, она и не может похвастать особым изыском, зато позволяет чудесно отдохнуть. Или Арена... я понимаю, это не слишком эстетично, но какая встряска!
-- Фи... какие-то дикари... -- протянул Рейберн.
-- Что делать? Обществу нужны и такие питомцы, -- развел руками Эллендер. -- Я признаю, твои домашние любимцы очень милы, но, согласись, нам нужны и "рабочие лошадки", и "домашняя мебель", и "цепные псы"... Кстати, как тебе мой Подарок?
Роберт поднял голову и прислушался.
-- Бобби? -- переспросил хозяин. -- Замечательно! Я всегда знал, что ты умеешь выбирать. Но знаешь, "мебель" есть "мебель", с ним не о чем разговаривать. Иногда я даже сомневаюсь, умеет ли он говорить. Только и может сказать: "Да, хозяин, будет сделано, хозяин". Как тебе удалось натаскать его на чтение стихов?
Эллендер рассмеялся.
-- А зачем "мебели" разговаривать, Дэнни?
Роберт закусил губу. Они говорили о нем так, словно его здесь не было, и Роберт не сомневался, что даже если бы он стоял перед их носами, ничего бы не изменилось. Конечно, кто же замечает раба?!
-- Его обязанность делать твою жизнь комфортной, -- продолжал Эллендар, -- и, слава Богу, этому его обучили, как и умению молчать. Твои любимцы, конечно, мастерски умеют болтать, но, согласись, они не способны обеспечить твой уют. Впрочем, у твой "мебели" тоже есть некоторые художественные наклонности. Раз уж он прижился в твоем доме, дай ему кисти и карандаши и вели нарисовать какую-нибудь картину...
-- Картины не рисуют, а пишут, -- наставительно поправил Рейберн.
-- Да какая разница? -- отмахнулся свободный Эллендер. -- Главное, что он это умеет...
-- "Мебель"?! -- скептически хмыкнул Рейберн.
-- Ну, да, а иначе, зачем бы я его покупал? -- пожал плечами Эллендер. -- Если не веришь, так испытай его -- вели принести бумагу и карандаши и что-нибудь нарисовать.
-- Бобби! -- зычный голос Рейберна заставил Роберта вскочить. -- Принесли бумагу и карандаши, живо!
Когда требуемая бумага вместе с карандашами была доставлена, а Роберт застыл перед хозяином в ожидании дальнейших распоряжений, Рейберн окинул молодого человека недоверчивым взглядом и, наконец, приказал:
-- Нарисуй что-нибудь...
Вид лохматой собаки, чешущей лапой за ухом, изрядно развеселил свободных. Судя по всему, реплику Дюрера они не опознали.
-- Забавно, забавно, -- с видом знатока вещал Рейберн. -- В этом что-то есть. А красками ты работать умеешь? Сможешь написать пейзаж?
-- Да, хозяин, смогу, -- Роберт склонил голову, чтобы свободные не могли видеть его лица. Почему-то упоминание о живописи вызвало глухую боль, словно они расковыряли почти зажившую рану.
-- Чудесно! Я хочу, чтобы ты написал этот парк -- и покрасивее. Если, конечно, ты понимаешь, что такое красота. Собаки -- это забавно, но грубо и неэстетично. Если твоя картина мне понравится, я тебе что-нибудь подарю, а пока -- поправь подушку, мне неудобно.
Роберт опустился на колени, поправил подушку и сползший носок хозяина, вновь скользнул за кресло Рейберна.
-- Знаешь, Натти, -- доверительно произнес свободный Рейберн, -- ты даже не представляешь, до чего мне надоел Джесс Черч...
***
Когда доктор Черч узнал, что свободный Рейберн поручил Роберту написать картину и велел купить для этого все необходимое, он скривился, словно узрел пятно на белоснежной скатерти.
-- Бобби, -- строго произнес он, -- надеюсь, ты умеешь отличать главное от второстепенного? Мне все равно, сколько времени ты будешь писать этот идиотский парк -- хоть по одному штриху в неделю, но если ты не будешь выполнять свои обязанности и не подготовишься к тесту -- пеняй на себя. Ты все понял?
-- Да, доктор Черч, -- голос Роберта был ровен. Он давно уже понял, что при желании управляющий способен превратить его жизнь в ад и никакие хозяева в этом случае ему не помогут. Быть выпоротым, да еще при всех, не хотелось.
-- Хорошо, -- Джесс Черч удовлетворенно хлопнул ладонью по столу. -- Завтра днем мы поедем за покупками, а пока -- держи тренировочный тест. К утру ответы должны быть готовы.
Толстая тетрадь внушала некоторый трепет, но это был ключ к новому статусу, а значит, и ключ к дверям особняка. Роберт уже понял, что уровень свободы здесь зависит от статуса питомца. "Домашней мебели" не было нужды выходить за дверь без сопровождения хозяина или управляющего, и потому дверь перед ним оставалась закрытой. Ошейник, с тоской думал Роберт, опять ошейник, и черт его знает, как эту гадость снять... Но если ему присвоят квалификацию шофера... или посыльного... да кого угодно, лишь бы только получить право выходить за пределы особняка! Тогда он смог бы воспользоваться случаем, и бежать...
-- Ой, что это у тебя?
Веселая и нарядная Мойра преградила дорогу.
-- Тест?! Зачем он тебе?
-- Чтобы сдать. Я не собираюсь всю жизнь гладить белье.
Мойра с недоумением посмотрела на Роберта, а потом расхохоталась.
-- Ты? Сдать?! Ты же "мебель"! Что ты можешь сдать? Да у тебя, должно быть, интеллект ниже 70 и ты еще чего-то хочешь? Может быть, стать домашним любимцем?! -- Мойра веселилась вовсю. -- Очнись, Бобби, если ты не смог сдать тест один раз, то ни за что не сможешь сдать его вторично. Эти тесты придумали умные люди. А ты кто? "Домашняя мебель"! Да тебе повезло, что тебя воспитали как "мебель", а не как "рабочую лошадку". Тест он сдаст... Ну, надо же быть таким дураком... Ты его провалишь!
-- Посмотрим...
-- Конечно, посмотрим, -- согласилась Мойра. -- Вот когда Черч велит тебя выпороть, тогда и посмотрим. Да ты неделю не сможешь сидеть...
-- Пропусти, -- Роберт оттолкнул Мойру и пошел прочь.
-- И не думай, что я тебя пожалею! -- крикнула вслед девушка, но потом подумала, что если у Бобби хватит ума приползти к ней поплакаться, она, так и быть, проявит снисхождение и жалость. Хотя Бобби и был редкостным дураком, Мойра признавала, что он весьма недурен собой.
***
Свадьба Томаса Лонгвуда и Марши Смит была самым запоминающимся событием сезона. Хотя в столичной мэрии и церкви присутствовали только самые близкие друзья молодых -- и Рассел Брук в их числе -- свадебный бал собрал всю элиту свободного мира. По общему мнению, молодые идеально подходили друг другу, символизировали безграничные возможности Свободного мира, а Марша Лонгвуд была прекрасна и величественна как королева.
Рассел Брук, за два дня до свадьбы успевший избавиться от приставки "алиен" и дополнения к имени "де Стейт", чувствовал небывалый душевный подъем и с трепетом вслушивался в громкие и славные имена:
-- Консул Стивен Томпсон... консул Вильям Стейтон III... консул Марвин Торнтон... директор Картрайт... директор Мэтьюс... директор Проксмайр... директор Палмер... директор Сполдинг... секретарь Форсайт... сенатор Данкан... сенатор Иглтон... сенатор Робертс... сенатор Дженкинс... сенатор Томпсон... сенатор Клементс... сенатор Макмартин... сенатор...
Бруку казалось, что от этих людей волнами исходят энергия и напор. Он мог руку дать на отсечения, что элита его нового мира не знала, что такое безделье и прожигание жизни. Эти люди не жалели своих сил на благо свободного мира, и находиться среди них, принадлежать к ним было необыкновенно приятно. Сейчас Брук по-новому смотрел на полученные недавно полные гражданские права и думал, что обязан отблагодарить общество за предоставленные ему возможности.
Музыканты заиграли вальс и на середину зала одна за другой начали выходить пары.
-- Посмотрите, какая красивая женщина, -- шепнул кардиохирург на ухо Милфорду. -- Как вы думаете, она не будет возражать, если я приглашу ее на танец?
-- Господь с вами! -- остановил порыв друга Милфорд. -- Это же Эллис Дженкинс... Ну да, вы же ее не знаете... Редкостная стерва хоть и выглядит как ангел. Как сенатор она, конечно, выше всяких похвал, но как человек -- помилуй Бог... К тому же... видите вон того мужчину? Да-да, того, что приглашает ее танцевать? Надо же... пошла... -- поразился врач и покачал головой. -- Значит, завтра они непременно поругаются. Так вот, это сенатор Томпсон. У них уже много лет идет война -- скорей бы они поженились и перестали морочить людям головы...
-- Странно, -- заметил Брук, разглядывая сенатора, -- мне кажется, я его где-то видел.
-- Видели-видели, -- подтвердил Милфорд, -- только не его, а его деда -- в учебнике по истории нашего мира. Он младший внук Великого Томпсона и действительно чем-то на него похож. Так что не ссорьтесь с Томпсонами и не связывайтесь с Эллис Дженкинс. Здесь достаточно красивых женщин и без нее.
В том, что красивых женщин на балу много, Рассел Брук убедился через несколько минут. Женщины были очаровательны и даже умны, и последнее поразило кардиохирурга в самое сердце. Ему редко приходилось встречать женщин, которые умели бы говорить о чем-либо, кроме тряпок и мужчин, но при этом не выглядели бы истеричками и феминистками. Здешние женщины умели слушать, а их замечания всегда попадали в цель. Впервые в жизни Брук не скучал на светском рауте и не испытывал тайного негодования на бездельников, которые даже безделье и то не умели обставить достойно и красиво.
Музыка бушевала, участники бала были веселы и остроумны, Брук был счастлив. Со смущенным видом кардиохирург принял благодарность сенатора Данкана, станцевал тур вальса с директором Палмер -- удивительно элегантной и обаятельной женщиной, был представлен младшей дочери консула Торнтона и обменялся парой слов с сенатором Томпсоном. Когда поздно вечером молодые под аплодисменты собравшихся покинули бал для первой брачной ночи, Брук от души пожелал им счастья и жалел лишь об одном, что этот прекрасный вечер закончился.
Пьяный без вина -- потому что несколько коктейлей были не в счет -- Брук вместе с Милфордом вышел из зала арендованного отеля, чтобы пройтись пешком и привести в порядок мысли и чувства.
-- Хороша! -- проговорил, наконец, Милфорд. -- Нашего директора можно только поздравить...
-- Да, -- согласился Брук. -- Я помню Маршу Смит... еще когда нас вытащили из воды... Какое самообладание... какое достоинство... Нет, все же у вас удивительный мир! Не могу представить, чтобы в Америке директор иммиграционной и таможенной полиции женился на... к примеру, на нелегальной иммигрантке-мексиканке...
-- Рассел, все ошибки старого мира мы оставили там -- в старом мире! -- торжественно провозгласил Милфорд. -- Нам они -- не-нуж-ны. Уж если так получилось, что к нам попадают люди, то о них надо за-бо-тить-ся! И мы за-бо-тим-ся... это наш долг! Вы замечательный человек и я горжусь дружбой с вами... А доктор Картрайт? Какой инженер... А Марша Лонгвуд... ну, это вообще особый случай... Или наш глава... У нас каждый получает то, что ему необходимо... и работает там, где может...
-- Кстати, чуть не забыл, -- Рассел Брук даже встал посреди улицы. -- А как там Роберт Шеннон? Он смог, наконец, адаптироваться?
-- Смог, смог... -- успокоил Милфорд, -- хотя и не так, как вы. А что делать?.. Мы старались, но не все похожи на вас... Он сейчас под опекой семьи... Любители искусства... очень заботливые люди... У него есть все, что ему необходимо -- холсты, краски и эти... как их там -- кисти... и никаких забот... Все заботы на опекунах, а он в благодарность немного помогает им по хозяйству...
-- Я так и думал... -- пробормотал Брук. -- Не хотел настраивать вас против Шеннона... но... ходили слухи, будто за него все решал дед... Неудивительно, что и здесь он предпочел спрятаться под чье-то крылышко... Ну и черт с ним -- с Шенноном! -- заключил кардиохирург. -- Не хочет отвечать за себя -- пусть сидит под опекой! Мы с вами не таковы!
-- Не таковы, -- подтвердил Милфорд. -- Нам не нужна опека...
-- И не говорите, -- согласился Брук и тепло попрощался с другом, обнаружив, что дошел до дома.
Только ложась спать, кардиохирург вспомнил, что так и не спросил Милфорда, что необходимо для приобретения прав опеки над питомцами и как лучше выбирать "домашнюю мебель". Лицезрение счастливой свадьбы убедило Рассела Брука в необходимости свить собственное гнездо. Именно этому делу кардиохирург и собирался посвятить ближайший месяц.
***
Что бы ни утверждал доктор Черч, Роберт не хотел тянуть с написанием картины, но и не желал проваливать тест. В сутках по-прежнему было двадцать четыре часа, так что надежды на свободу, угроза порки, притягательность красок и капризы Рейберна кого угодно могли свести с ума, и все же Роберт нашел выход из ситуации -- сократил время сна. Теперь он спал по пять часов в сутки, но работа двигалась.
И все-таки, чем дальше продвигалась работа над картиной, тем больше Роберт нервничал. Такого с ним не случалось никогда. Роберт не мог понять, в чем дело, но чувствовал, что с картиной творится что-то неладное. Он выбрал удачный участок парка, вполне соответствующий хозяйскому представлению о красоте, сходство холста с реальностью мог бы отрицать только подслеповатый олух, и все же картина Роберту не нравилась. "Снимок с мобильника", -- внезапно понял он. "Пустая картинка, в которой начисто отсутствует душа... безупречная техническая подделка...".
Открытие ошеломило Роберта и у него потемнело в глазах. Он утратил способность чувствовать и писать, ослеп и оглох, как последний бездарь. Роберт пытался понять, что случилось, но в голове было пусто. Впервые в жизни молодой человек был близок к истерике...
-- Смотри-ка, а действительно красиво, -- свободный Рейберн скрестил руки на груди и картинно откинул назад голову. -- Кто бы мог подумать...
-- Но она же мертва! -- воскликнул Роберт, начисто забыв об осторожности. -- Я разучился чувствовать... не могу писать... -- молодого человека колотило, так что он почти не мог держать кисти. -- Это фотка и ничего больше! Здесь нет души!..
Свободный Рейберн посмотрел на Роберта с изумлением, а затем его лицо поскучнело.
-- Так значит, у тебя тоже творческий кризис, -- протянул он. -- Ну, хорошо... Что ты хочешь? Часы? Бери, я и так обещал тебе подарок. Или тебе не нравится твоя одежда?... Хм, понимаю, -- признал Рейберн, критически оглядев Роберта, -- тут и правда заскучаешь. Ладно, подбери что-нибудь из моих вещей -- мне не жалко. И перестань капризничать, это становится скучным...
-- Но я не могу писать!.. -- повторил Роберт. -- Пожалуйста, мне не надо часов... ничего не надо... но только вы можете...
-- Что могу?! -- уже с некоторым нетерпением спросил Рейберн. -- Господи, как вы мне все надоели!.. Что тебе надо?!
-- Свободу, -- выдохнул Роберт. -- Ведь вам это ничего не стоит...
-- Свободу? -- недоуменно переспросил Рейберн. -- Какую еще свободу?... Свободу... Ах, "Свободу"... Но, Бобби, сейчас не сезон... клуб откроется только перед Рождеством. Нет, я понимаю, игра, девочки -- все это очень увлекательно, но тебе придется подождать начала сезона... Конечно, я возьму тебя собой -- обещаю... Но это еще когда будет! Лучше возьми часы...
Роберт пошатнулся.
-- Пожалуйста, не надо никаких клубов, часов и подарков... отпустите меня... Я сам подарок -- я не стоил вам ни цента... Дайте мне уйти...
Дэниэль Рейберн с изумлением посмотрел на питомца.
-- Ты спятил, Бобби?! Да что ты будешь делать один?
-- Но я не могу писать! -- почти закричал Роберт. Осторожность, здравый смысл, расчет и все, чему Роберт выучился за двадцать восемь лет жизни, полетело к черту, сметенное ужасом от того факта, что у раба нет души и потому творить он не может, попросту не способен! -- Прошу вас, свободный Рейберн, я отработаю... хоть полгода, хоть год... сколько скажете.... но я должен быть свободным!
-- Это очень глупо... -- растерянно заметил Рейберн, -- и нелепо... но раз ты так хочешь... Хорошо, напиши мне восемь... нет, двенадцать картин, и иди куда хочешь, я дам тебе вольную. Обещаю.
Обещание прозвучало на редкость легковесно, и Роберт догадался, что Рейберн ни на мгновение не поверил, будто он напишет эти двенадцать картин, да он и сам не верил, что способен это сделать. С пеплом вместо души писать нельзя. И все же он должен писать! Несмотря на душевную пустоту, рабские обязанности и тесты...
Рейберн еще раз оглядел Роберта, словно сомневаясь в его умственных способностях, затем пожал плечами и вышел. Роберт опустился на пол, пытаясь понять, что с ним случилось. Сейчас он особо остро понимал, насколько бесцветными и стерильными были его дни. Он перестал видеть. Перестал слышать. Перестал чувствовать. Наверное, именно эта бесчувственность дала ему шанс выжить, но теперь необходимо было проснуться и найти утраченную душу. Потому что без души творить нельзя... и свободным стать тоже -- невозможно...
Роберт попытался вспомнить деда и свой дом, но воспоминания оказались тусклыми, словно старые бракованные фотографии. Попытался вызвать в памяти лица друзей, но обнаружил, что не помнит никого. Лица, имена, воспоминания рассыпались, словно отслужившие свой срок вещи.
"Стена... вокруг слишком много стен, в этом-то все и дело", -- догадался Роберт. Закрытые двери, высоченные заборы, угол гардеробной... Он давно не видел горизонт, забыл, как он выглядит...
И молодой человек со всей силой ударился об эту стену, словно хотел снести ее со своего пути. Попытался вспомнить океан, но услышал лишь механический голос: "Вы проникли в запретную зону -- сохраняйте спокойствие"... Вызвал в памяти лагерь на Среднем Западе, но увидел лишь пыль... В отчаянии закрыл глаза... "Поймать луч света... мимолетную улыбку..." -- неожиданно вспомнил он. "В самые худшие моменты жизни живопись давала мне возможность держаться и идти вперед. Для вас же живопись может оказаться гораздо большим..."
Роберт почти вывалился в парк и задрал голову.
Как давно он не смотрел в небо?.. Он забыл о его существовании. Забыл об облаках, солнце и ветре, о звездах и дожде... Забыл, что у неба нет границ, и никакие стены не могут заключить его в плен. Роберт всматривался в синеву, словно пытался на всю жизнь запомнить этот простор, впитать в себя эту свободу, и тогда на него обрушился водоворот красок, звуков и воспоминаний, буря чувств, так что молодой человек с трудом удержался от рыданий.
Мир ожил -- расцвел неожиданными красками, звуками и запахами, и Роберту показалось, будто он заново родился...
С этого дня Роберт спал по три часа в сутки.
Восход и закат были единственными часами, которые он мог посвятить живописи, и Роберт думал, что в этом есть смысл. После заката обязательно придет рассвет, после самых мрачных периодов жизни родится надежда...
Роберт осунулся. Вокруг глаз легли тени. Глаза заблестели, словно в лихорадке. Даже Джесс Черч, для которого усердие было естественным и благим делом, был удивлен этим трудовым остервенением.
-- Бобби, -- строго заметил он, -- я вовсе не настаиваю, чтобы ты тратил столько сил на эти идиотские картинки. Мало ли что взбредет в голову Рейбернам! Твое дело -- готовиться к тестам и выполнять свои обязанности. К чему этот фанатизм?
-- Краски... могут высохнуть... и грунтовка потрескаться... надо торопиться, -- устало отговорился Роберт первой пришедшей в голову чепухой. -- А к тесту я готовлюсь -- вот, -- молодой человек положил перед Черчем очередную заполненную ответами тетрадь.
Пролистав тест, Джесс Черч вынужден был признать, что Бобби выполняет данные ему задания и придраться не к чему. Оставалось пожать плечами и отправить Бобби работать.
Мойра, очарованная новым обликом "домашней мебели" и сраженная его способностями писать картины, кругами ходила вокруг Роберта, забывая даже о сплетнях с хозяйкой, о новых украшениях и своем пристрастии к безделью.
-- Ну, Бобби, -- говорила она, -- почему ты сразу не сказал, что у тебя творческий кризис? Я бы тебе помогла...
-- Мойра, отвяжись от меня, хорошо?
-- Я же не знала, что у тебя такой кризис... -- пыталась оправдаться девушка. -- И, знаешь, есть один способ -- мужчинам он помогает... от творческого кризиса... Хочешь, я тебе помогу?..
-- Я устал, Мойра...
-- Ну, прости меня, пожалуйста, -- всхлипывала Мойра. -- Я не знала! У меня никогда не было кризисов -- правда...
Роберт не знал, что делать с этой нежданной преданностью, а Мойра дошла до того, что готова была гладить за Роберта белье, чистить одежду и натирать хозяйские ботинки.
-- Мойра, но ты же в руках не держала ни щетки, ни утюг, -- попытался вразумить девушку Роберт. -- Не дай Бог что-нибудь спалишь, вот тогда Черч точно прикажет нас выпороть... и не поморщится...
И все же Мойра не сдавалась. Она стерегла Роберта, когда в разгар дня ему случалось неожиданно провалиться в сон, изо всех сил старалась, чтобы управляющий не заметил этого вопиющего нарушения дисциплины, беспрестанно твердила хозяйке, будто Роберт замечательный художник, и потому несправедливо, что у него до сих пор ничего нет.
Когда свободная Рейберн вручила Роберту золотую цепочку, а ее супруг платиновые часы с бриллиантами -- Роберт остолбенел. Подарки хозяев полагалось носить, не снимая, так что теперь чистить, гладить, одевать-раздевать и мыть Роберт должен был вместе с этими свидетельствами хозяйской благосклонности.
А потом наступил день, когда все было кончено. Роберт сидел на полу и смотрел на шесть восходов и шесть закатов и думал, что, пожалуй, это лучшие его работы. Свободный Рейберн шумно восхищался полотнами -- с его появлением Роберт с трудом поднялся на ноги, -- а доктор Джесс Черч, молча оглядев картины, зачем-то отправился в парк. Наконец, утомившись разглагольствованиями, свободный Рейберн потрепал Роберта по щеке и произнес:
-- Ну что ж, Бобби, я дал обещание, и я его выполню. Завтра же позвоню юристу. А пока приготовь мне ванну -- твои картины отвратительно пахнут! Мне кажется, я сам провонял черте чем... Рядом с тобой совершенно невозможно находиться!
***
В гостиную свободного Рейберна доктор Джесс Черч ворвался как шторм. Окинул взглядом трех питомцев, с которыми Рейберн вел искусствоведческую дискуссию, и жестом указал на дверь:
-- Вы, трое, брысь отсюда!
-- Джесс! -- негодующе поднял голову свободный. -- Что вы себе позволяете?
-- Я желаю говорить с вами наедине, и мне не нужны подлипалы, -- отчеканил управляющий. -- Мне повторить?! Вон отсюда!
Мойра первая вскочила с места и бросилась к двери. Остальные любимцы последовали за ней.
Когда дверь закрылась, и доктор Черч убедился, что их не подслушивают, он подошел к свободному Рейберну и заговорил тихо, но с таким напором, что Рейберн невольно сжался.
-- Полчаса назад, -- чеканя каждое слово, начал доктор, -- мне позвонил ваш юрист и сообщил, будто вы хотите дать свободу питомцу Бобби. Вы не хотите ничего мне об этом сказать? Может быть, юрист неправильно вас понял?
-- Ах, это... -- протянул Рейберн и пожал плечами. -- Нет, все правильно. Я решил дать Бобби свободу... Он мне больше не нужен... да и вообще, с ним не о чем говорить... Он не вписывается в обстановку моего дома...
Джесс Черч глубоко вздохнул и досчитал до десяти.
-- Я вижу, вы плохо понимаете свое положение, -- проговорил он. -- Так вот, я вам о нем напомню. Вы не имеете права отчуждать имущество иначе, чем в пользу ваших кредиторов. И всякая попытка избавиться от ценного имущества будет рассматриваться как нарушение их прав и воровство!
Дэниэль Рейберн оскорблено вскинул голову.
-- Что за чушь! -- возмущенно произнес он. -- Бобби не входит в описанное имущество -- это подарок!
-- Вы отвечаете перед кредиторами всем своим имуществом и всеми доходами, Рейберн. Подарок -- точно такой же доход, как и любой другой. Вы можете продать Бобби -- при условии, что вырученные средства пойдут на оплату долга, но вы не можете отпустить его на свободу. И вы это прекрасно знаете!
-- Ну, об этом я еще посоветуюсь с юристом... -- легкомысленно ответил Рейберн.
-- А как вы собираетесь оплачивать его услуги? -- почти надменно поинтересовался доктор Черч. -- Да-да, не надо так на меня смотреть. Все ваши траты проходят через меня, и я не дам добро на подобную выплату.
-- Как вы мне все надоели! -- Рейберн вскочил со своего места, так что стоящий поблизости табурет Мойры полетел на пол. -- Бобби такая же вещь, как и этот табурет или ваза, и я могу делать с ними все, что хочу -- продать, подарить, выкинуть! Хотите, я подарю вам вазу?! Мне не жалко, можете забирать! Ах, не хотите?! Ну, так к черту ее!!
Дэниэль Рейберн подхватил вазу и с размаху грохнул о стену. Во все стороны брызнули разноцветные осколки.
-- Вот так! -- с удовольствием выкрикнул он.
-- Хватит, -- коротко произнес управляющий, и это прозвучало так внушительно, что Рейберн немедленно умолк и сел. -- Я долго терпел ваши выходки, но даже моему безграничному терпению есть предел. Все, что вас окружает, это собственность ваших кредиторов, и сейчас, у меня на глазах, вы уничтожили этой собственности на шесть тысяч долларов. Что ж, я сообщу в долговую комиссию, как вы относитесь к чужому имуществу и к своим обязательствам.
-- Вы не посмеете... -- растерянно проговорил Рейберн.
-- Не посмею?! -- презрительно повторил Черч. -- Это мой долг.
***
Когда Джесс Черч закончил доклад, в одном из залов Службы экономического развития воцарилась тишина, но через несколько мгновений она взорвалась негодующими криками.
-- Какого черта! -- седовласый свободный стукнул кулаком по столу. -- Я согласился ждать выплаты долга только из уважения к покойному Рейберну и что я вижу теперь?! Верх безответственности!
-- Но ничего не случилось, -- немедленно вмешался свободный Эллендер. -- Что такое планы? Свободный Рейберн не может отчуждать имущество -- это очевидно, ну так питомец и останется под его опекой. Мы должны поблагодарить доктора Черча за бдительность и...
-- Что значит, не случилось?! -- чуть не завопил еще один кредитор. -- Он уничтожил имущества на шесть тысяч долларов, между прочим, эти шесть тысяч долларов принадлежать всем нам -- и вам в том числе! Сначала он хочет избавиться от питомца, который черте сколько стоит...
-- Не так уж и много, -- возразил Эллендер.
-- ... потом он выкидывает на ветер шесть тысяч долларов... Что ему придет в голову в следующий раз?!
-- Я давно говорил, что человек, способный за год промотать такое состояние, не заслуживает снисхождения, -- еще один кредитор вмешался в спор. -- Мы были излишне снисходительны. Но теперь -- довольно! Я требую немедленного возвращения долга. Если Рейберн не в состоянии платить -- его имущество должно быть пущено с торгов.
-- Но, подождите, свободные, это слишком суровые меры, -- быстро заговорил Эллендер. -- Я понимаю ваше негодование и признаю, что свободный Рейберн был неправ, но из сложившейся ситуации можно найти и другой выход. К тому же... возможно, свободный Рейберн уронил эту несчастную вазу случайно. Не стоит рассматривать несчастный случай как злонамеренность. Это слишком. Я понимаю ваши желания вернуть свои средства и потому предлагаю частичную распродажу имущества должника. Я признаю, восемь домашних любимцев -- это слишком много. Комиссия может продать их в счет оплаты долга и оставить для обеспечения жизни свободного Рейберна трех питомцев, включая этого Бобби, из-за которого сегодня поднялось столько шума. Он уже написал несколько картин -- пусть работает и дальше, а картины, как уже написанные, так и будущие -- пойдут в счет обеспечения долга. К тому же я предлагаю сдавать часть особняка Рейбернов вместе с парком для свадеб и каких-нибудь иных торжеств. Таким образом, за счет аренды особняка и продажи картин свободный Рейберн сможет расплатиться с долгом за три-четыре года. Вы согласны, доктор, что у этого плана есть шанс?
-- Да, -- нехотя подтвердил Джесс Черч, -- есть, при условии, что свободный Рейберн будет лишен права подписи.
-- Но это равносильно поражению в правах... -- побледнел Эллендер.
-- Именно так, -- холодно подтвердил Черч.
-- А я не согласен ждать! -- выпалил еще один кредитор. -- Пусть платит немедленно!..
-- Но, свободный Хартпенс...
-- Знаете что, Эллендер, -- возмущенный оппонент всем телом развернулся к собеседнику и уставился на Эллендера в упор, -- если вы так заботитесь о своем друге, так купите его долг.
-- Но... это слишком большая сумма, -- проговорил Эллендер. -- Это невозможно... у меня дело и практически нет свободных средств...
-- Тогда и говорить не о чем, -- отрезал разгневанный свободный. -- Я требую устроить аукцион.
-- Поддерживаю!
-- И я.
-- Итак, кто за аукцион?
Одна за другой над столом поднимались руки -- целый лес рук.
-- А вы, Эллендер?
-- Я против, -- упавшим голосом ответил друг несостоятельного должника.
-- В таком случае, вы остались в одиночестве. Ну что ж, решение принято -- аукцион.
***
Первое, что увидел Роберт, был желтый автобус для питомцев. Второе -- две полицейские машины. Третье -- стол. Питомцев чуть ли не пинками выгнали во двор, приказав выключить и бросить утюг, миски, щетки, книжки и все остальное, что в этот момент находилось в их руках, и теперь строили в шеренгу. Доктор Черч рассматривал какие-то бумаги, а свободные Рейберны -- доктора Черча.
-- Все здесь? -- мужчина в строгом деловом костюме вопросительно оглянулся на доктора и управляющий кивнул.
-- Да, можно начинать.
Неизвестный развернул какую-то бумагу, и Роберту стало холодно. Он не сразу поверил собственным ушам, но постепенно до него дошло -- все сказанное было правдой. Теперь Роберт понял, почему здешний управляющий не принадлежал Рейбернам и догадался, кто был его опекуном. Государство! Внешнее управление имуществом несостоятельного должника... А сейчас особняк, а также вещи и люди, находящиеся под его крышей, должны были пойти с молотка, чтобы оплатить долги хозяина. Хозяина?! Лгуна и бездельника, который уже давно ничем не владел и потому не имел права обещать рабам свободу!
Роберт оглянулся на остальных питомцев, подумал, что, должно быть, выглядит таким же бледным и растерянным, как и они. Надо было бежать, немедленно рвануть прочь, а там -- будь, что будет... И все же Роберт подавил безумный порыв. Их окружала полиция, Черч не спускал с него глаз, и он вряд ли смог бы сделать больше двух шагов. Молодой человек опустил голову.
-- С этого момента все вы находитесь под опекой долговой комиссии Службы экономического развития. Сейчас мы проведем инвентаризацию, а потом каждому из вас будет найден достойный и ответственный опекун. А теперь внимание: я буду называть ваши имена, когда вы услышите свои наименования, вы должны будете отозваться, подойти к столу, назвать себя и свою квалификацию. Потом мы осмотрим вас, и свободный Рейберн подпишет на каждого из вас акт передачи. Начнем. Питомец Мойра.
-- Здесь, -- голос девушки так дрожал, что Роберт с трудом разобрал, что она сказала. Мойра подошла к столу, и даже по ее спине молодой человек догадался, как девушка напугана. -- Мойра, домашний любимец, -- прошептала она.
-- Очень хорошо, Мойра, -- декодер с щелчком присоединился к ошейнику. -- Код... -- длинный перечень букв и цифр невозможно было запомнить, но Черч что-то сверил с бумагами.
-- Все правильно.
-- А теперь, Мойра, сними украшения и разденься.
-- Но это же подарки, -- жалобно пролепетала Мойра.
-- Милочка, -- голос свободного был полон терпения и снисходительности, -- пока ты находилась под опекой свободных Рейбернов, ты могла получать во временное пользование часть их имущества, но сейчас ты перешла под опеку комиссии и должна вернуть собственность реальному хозяину.
-- Пожалуйста! -- взмолилась Мойра. -- Не надо...
-- Мойра, делай, что тебе говорят, -- приказал Черч.
Девушка окинула всех почти безумным взглядом, как загнанный зверек бросилась к ногам Рейберна, обняла его колени, разрыдалась.
-- Хозяин, заступитесь за меня... вы же сами мне это подарили... и хозяйка тоже! Сжальтесь...
Рейберн оттолкнул Мойру, резко развернулся и пошел в дом. Мойра билась в истерике, лежа на узорчатой плитке.
Один из полицейских поднял девушку и почти поднес ее к столу. Два других заступили дорогу Рейберну.
-- Простите, свободный Рейберн, но вы должны присутствовать при инвентаризации. Вернитесь!
Роберт вцепился в подол футболки, нервно смял его, когда Мойру начали раздевать, а когда два доктора принялись осматривать девушку, опустил глаза...
-- Свободный Рейберн, подпишите акт.
Рейберн, не глядя, подмахнул бумагу... Раздетую, плачущую Мойру унесли в автобус.
-- Питомец Лесли...
-- Питомец Бак...
И вновь все повторилось сначала. Жалобы, слезы и мольбы... Оставленная одежда... кучка украшений... стопка актов... и изобретательность питомцев... Украшения прятали во рту -- и не только во рту, -- но исполнители работали четко и слаженно, как будто давно привыкли к таким сценам.
-- Питомец Бобби...
Роберт вздрогнул. Хриплым голосом сказал "Здесь", подошел к столу:
-- Питомец Бобби, -- доложил он. -- "Домашняя мебель".
Привычный щелчок декодера:
-- Код QPW1397... -- Роберт попытался запомнить свой номер, но на двенадцатой цифре сбился.
-- Сходится, -- доктор Черч поставил галку в одной из граф.
-- А теперь, Бобби...
Роберт не стал дожидаться окончания фразы: снял часы и цепочку, разделся, аккуратно положил вещи на стол.
-- Часы... корпус платиновый... четыре бриллианта... полкарата каждый... -- исполнители старательно заполняли лист и раскладывали имущество, "временно оказавшееся в собственности питомца", по коробкам.
-- Раскрой рот и высуни язык...
-- Не надо, -- произнес Черч. -- У него ничего нет.
-- Порядок есть порядок...
-- Как знаете, -- буркнул управляющий, -- но это пустая трата времени...
Исполнитель сменил перчатки и поправил зеркальце на лбу.
-- Открой рот, Бобби, вот так... молодец... поверни голову...
Когда досмотр, наконец, закончился, и свободный Рейберн подписал еще один акт, доктор Черч хлопнул Роберта по плечу:
-- Ладно, парень, я вытащу тебя... А сейчас иди в автобус. Все будет хорошо...
Роберт успел сделать только шаг, когда полицейские цепко ухватили его за локти.
-- Шевелись веселей, поедешь со всеми удобствами, -- пошутил один из них.
Одна из дверей автобуса распахнулась, Роберт забрался в отсек и сел в кресло питомца. Руки на подлокотники, ноги в специальные выемки, шесть ремней и подушка безопасности. Полицейский проверил крепления и захлопнул дверцу. Роберт услышал щелчок замка.
"У меня девять жизней..." -- вспомнил он детскую считалку. "Минус еще одна".
Его жизнь у Рейбернов закончилась, но не так как Роберт надеялся еще утром.