Глава 1. Чистота эксперимента

— Ты в курсе, что в последнее время Глэдис проявляет к тебе нездоровый интерес?

Вопрос был задан как бы невзначай. Оливер Джонсон, для друзей — просто Олли, врать не умел, и поэтому спросил прямо, но небрежным тоном, распутывая провода, перед тем, как воткнуть их в соответствующие разъемы перед началом эксперимента.

Том Хейли, его друг и компаньон, к которому, собственно, и был обращен вопрос, притворился, что тщательно разглядывает амперметр, а то мало ли что… Но вопрос, повисший в воздухе, требовал ответа, и Том промычал что-то в том духе, что этого мог не заметить только слепой, и ее интерес не кажется ему таким уж нездоровым.

Вообще-то об этом знали уже все вокруг, Глэдис была девушкой энергичной и привыкла получать то, чего ей хотелось, и кроме того не любила неопределенности. Поэтому между ней и Томом уже давно не было ничего непонятного. Только старший брат, как всегда, оказался последним, кто об этом узнал.

Том по праву считался одним из первых красавчиков на отделении физики в Оксфорде, где они учились вместе с Олли. Они как-то сразу подружились, хотя на первый взгляд, были совсем разными — застенчивый немногословный Олли, и всегда модно одетый, Том с манерами рокового мужчины. Тем не менее, они составляли неплохой тандем. Блестящий теоретик, Том был не очень силен там, где нужно было собрать аппаратуру и что-то выяснить эмпирически. Олли напротив, не был богат теоретическими идеями, но если к нему с такой идеей приходили, он, некоторое время поразмыслив, выдавал примерный список приборов и оборудования для эксперимента. Казалось, нет такой проблемы, которую он не мог бы решить технически.

Глэдис тоже училась в Оксфорде, но на отделении клинической медицины. Она была младше Олли на два года. Том часто бывал у них дома на правах друга, и как-то так сложилось, что со временем она стала вести себя с Томом как с женихом. Собственно, никто не был особенно против. Том рассудил, что когда-то придется жениться, так почему бы не на Глэдис — она была любимицей отца, известного нефролога, наверняка он поможет дочери открыть частную практику, да и дружба с Олли сыграла не последнюю роль. Правда, Том не спешил приближать счастливый момент — свадьба никуда от него не денется, считал он, а вокруг еще много хорошеньких девчонок, к тому же положение жениха спасало его от слишком настойчивых притязаний, а Глэдис смотрела на его мелкие приключения сквозь пальцы.

Сейчас друзья были заняты тем, что они называли "делом своей жизни". Идея была не нова в принципе, но очень привлекательна для них. Наука наконец доказала возможность путешествий во времени, и теоретических выкладок на эту тему было достаточно, так что не было необходимости "изобретать велосипед". Идея осуществить такое путешествие на практике пришла Тому в голову сразу после знакомства с Олли. Друзья пришли к общему мнению, что это им по силам, и с энтузиазмом взялись за дело. Том подбирал условия и параметры, а Олли — аппаратуру.

Вопрос с лабораторией был решен сразу. На заднем дворе дома родителей Олли имелся гараж, который построил их с Глэдис отец. Планировалось, что со временем, когда Олли купит себе приличную машину, он будет держать ее там, но Олли по-прежнему предпочитал покупать очень старые машины и ремонтировать их. Чем более безнадежной казалась рухлядь, тем интереснее представлялась ему задача. Поездив некоторое время, на реанимированной страшилке, парень ее продавал, и покупал следующую. Отец ворчал, что его сын, видимо, не наигрался еще в "Лего", однако всегда заинтересованно следил за судьбой очередного приобретения Олли, цокая языком и восхищенно покачивая головой, когда развалюха, поднятая буквально из руин золотыми руками сына, бодро трогалась с места. И все же ставить в хороший новый гараж эти, по его словам, "ржавые чудовища" не разрешал, и Олли потихоньку приспособил гараж под мастерскую. Доктор Джонсон решил, что, по-видимому, сын безнадежен, и махнул рукой, предоставив молодого изобретателя самому себе.

Теперь в гараже была устроена целая лаборатория. Олли и Том вдохновенно возились со странным агрегатом. Самой заметной его частью, если не считать густого переплетения проводов и приборов, была дешевая душевая кабина, которую друзья гордо именовали "временной капсулой". Некоторых успехов они уже достигли. Первой в прошлое отправилась отбивная котлета, которую Глэдис заботливо принесла на обед своему любимому. Благополучное возвращение котлеты в целости и сохранности вызвало бурю восторгов у изобретателей. Съев котлету, и не ощутив никакой разницы во вкусе по сравнению с другой такой же, которая предназначалась Олли и в будущее не перебрасывалась, экспериментаторы пошли дальше.

Следующим подопытным оказалась канарейка, которую Том купил в зоомагазине. Она тоже благополучно вернулась, и, кажется даже в хорошем настроении, насколько это можно понять по птице. С этого момента началась серия экспериментов с разными животными. Друзья научились забрасывать их только в прошлое. В будущее попасть они не могли.

Готовясь к очередному эксперименту (теперь в прошлое должна была отправиться обезьяна, купленная под большим секретом ввиду возможных осложнений со стороны Глэдис, убежденной "зеленой"), друзья сделали еще одно открытие. Оказывается, никто еще до них подобных экспериментов не проводил. После кропотливой работы с литературой им удалось найти упоминание только об одной небольшой серии опытов — мелкие животные перемещались на несколько часов назад и только в пределах лаборатории. Их же машина могла перемещать живые объекты не только во времени на несколько лет назад, но и в пространстве, как свидетельствовали записи видеокамеры, которая всегда путешествовала с очередным подопытным животным. А значит, они стали обладателями уникального прибора! Это пахло серьезной научной победой, не говоря о возможной коммерческой выгоде!

Теперь главное было — сохранить эксперименты в тайне до тех пор, пока машина будет запатентована, и ее можно будет показать научному миру. Они будут первыми! С ума сойти! Теперь друзья стали более ревностно следить за любыми работами в этой области, но пока никто в мире не выдал никакого результата, хоть отдаленно похожего на их достижения. Это обнадеживало изобретателей. Оставалось только отладить машину так, чтобы результаты были предсказуемыми, и приступить к главной стадии эксперимента — перемещению человека. Им казалось естественным, что перемещаемым объектом должен стать кто-то из них двоих. Это было и заманчиво, и страшно. Первый человек, шагнувший через время, конечно, станет знаменит почти так же, как первый человек, полетевший в космос. Но с другой стороны… Они тщательно изучили все записи камер, которые принесли с собой предыдущие пернатые и мохнатые путешественники. С перемещением человека было сложнее. На него возлагалась обязанность добыть доказательства того, что он был в прошлом. Животные никуда не уходили потому, что перемещались в клетке, и без проблем возвращались обратно. Вернулись живыми и невредимыми они все, даже та крыса, которая ухитрилась сбежать из клетки и погибла в прошлом. Человеку придется покинуть место высадки, пройтись по окрестностям, а потом вернуться на то же место к назначенному сроку. Это был риск. Друзья кинули жребий. Выпало перемещаться Тому. Решающую стадию эксперимента назначили на ближайшее воскресенье, так как ни у одного, ни у другого не было в это время срочных дел.

В воскресенье они явились в гараж рано утром.

— Черт, я не спал всю ночь! — сказал Том, — Вот уж, не думал, что буду так нервничать.

— Ты что, струсил? — поддел его Олли, — Зато потом ты станешь знаменитостью! Или давай я слетаю…

— Ты спятил?! Следи за приборами! Если что пойдет не так, ты сможешь это поправить, а я — нет!

— Ладно, ладно, — примирительно сказал Олли, — Ты прихватил с собой что-нибудь, чтобы отметить место?

Вместо ответа Том продемонстрировал шесть металлических колышков для палатки и моток блестящей ярко-желтой ленты, которой перевязывают подарки.

— Отлично. Камера, хронометр — не забудь. Я поставлю время пребывания — час. Готов? От винта!

— Не так быстро! — раздался от входа женский голос.

 

Глава 2. Шаг в прошлое

На пороге, прислонившись плечом к косяку, стояла Глэдис. Это была невысокая девятнадцатилетняя девушка, с хорошо оформившимися женственными изгибами фигуры. У нее были светлые волосы со слегка рыжеватым оттенком. Голубые глаза, ясные и блестящие, придавали всему лицу живое, энергичное выражение. Она была белокожей, и каждая весна оставляла свою отметину на ней в виде веселой россыпи мелких золотистых веснушек на носу, щеках и даже на плечах, с чем девушка яростно и безуспешно боролась. Она была окружена, как облаком, тем едва уловимым очарованием юности, которое так мало ценят в себе молодые девушки, и которое они же с такой ностальгией вспоминают, когда это время остается далеко позади.

— Ты шпионила за нами?! — угрожающе рыкнул Олли.

— А что такого? — пожала плечами Глэдис, — Если сначала вы только и говорите о своей крошке, а потом вдруг начинаете шнырять как два Джеймса Бонда и разводить какие-то тайны, поневоле заинтересуешься — вдруг вы влипли в какие-то неприятности? Том, дорогой, — она послала молодому человеку бархатный взгляд, — Ты завтракал? Я принесла тебе сандвичи. Просто свинство, что этот негодяй Олли не дает тебе поспать в воскресенье! Это наверняка его идея.

— Но ты-то тоже на ногах, — хмуро заметил "негодяй".

— Я — это другое дело. У меня через неделю экзамен по практической хирургии.

Друзья злорадно переглянулись.

— У профессора Кросби, да? Ох, задаст он тебе перцу!

Хирургия была, пожалуй, единственным слабым местом Глэдис в учебе. Она не боялась крови, не была брезглива, и хорошо работала в анатомическом театре, но операции на живом человеческом теле вызывали у нее решительный протест. Ей приходилось это делать, и она покорно ассистировала на операциях, но только для того, чтобы успешно сдавать экзамены. Девушка очень хотела стать врачом общего лечебного профиля, поэтому готова была терпеть и хирургию. Профессор Кросби был чудовищем ее ночных кошмаров, хотя ничего страшного не было в этом полноватом, добродушном человеке, влюбленном в свою профессию хирурга. Он искренне не понимал, как это дочь такого человека, как доктор Джонсон не в состоянии самостоятельно сделать аппендэктомию, и считал, что этот психологический барьер необходимо убрать. А для этого он видел только одно средство — работать, работать, и еще раз работать у операционного стола, и выбирал в качестве ассистента Глэдис каждый раз, когда имел такую возможность. Поэтому девушка, мягко говоря, не испытывала восторга перед экзаменом, и Олли с Томом это было прекрасно известно. Однако ответила она спокойно и холодно.

— На вашем месте, вместо того, чтобы упражняться в остроумии, я бы подумала о том, как не допустить, чтобы о ваших занятиях узнал папа, ну, и… другие…

— Проклятье, Глэдис, что об этом знает папа? Ты ему донесла?

— Подожди, Олли, ну узнает твой старик о том, чем мы здесь занимаемся, что с того? — попытался разрядить обстановку Том.

— Ты не понимаешь, Том, если старик узнает, лаборатории конец. Он потратил уйму денег, чтобы построить эту хибару! Сколько, по-твоему, стоит тот подъемник? Но он убежден, что где опыты, там непременно будут взрывы. В некоторых вещах он понимает только свою точку зрения. Что ты ему рассказала, козявка?

Глэдис не отреагировала даже на обидное детское прозвище, которым брат изводил ее когда-то, и ответила так же спокойно:

— Остынь, Оливер! Папа и мама и сами не слепые. И, если ты заметил, не дураки, — едко добавила она, — Поэтому они подозревают, что здесь что-то не так, но ПОКА не вмешиваются. От меня зависит, узнают ли они подробности, или нет. Впрочем, я могу их успокоить. Если они узнают, что я тоже участвовала в ваших делах, они решат, что ничего предосудительного ты не делаешь. Я считаюсь здравомыслящей девушкой, не забыл? Я могу сказать, что вы изобрели принципиально новый солярий, и хотите запатентовать его, как свою разработку, а я у вас в качестве эксперта, и лишних вопросов не будет.

— Ну да, эксперт, — хмыкнул Олли, — Да тебе стоит только вылезти на солнце, и ты становишься пестрой, как кукушечье яйцо!

Это было неосторожно со стороны Олли. Вот теперь голубые глаза девушки полыхнули настоящим гневом.

— Оливер Джонсон! Видит Бог, я давала тебе шанс, но теперь — пеняй на себя. Я пошла к папе!

— Может, свяжем ее до конца опыта? — тоскливо предложил Олли, — И заткнем рот!

— Только попробуйте сунуться, — уходя, бросила через плечо Глэдис, — Я так заору, что сюда сбегутся все, от прислуги до мамы с папой, и тогда будьте уверены, я молчать не стану!

— Постой, Глэдис! — это уже вступил в боевые действия Том, — Подожди же!

Услышав голос дорогого Тома, Глэдис остановилась и царственно обернулась.

— Да, милый!

— Скажи, чего ты хочешь?

— Так бы давно! Вы затеяли, судя по всему, интересное дело. Мне всегда было любопытно побывать в прошлом. Кроме того это все может стать всемирно известным. Я тоже хочу в этом участвовать. Предлагаю отправить в прошлое меня!

— Вот, смотри, Глэдис, — говорил Олли, — Человеческое существо, проходя через время принудительно, "продавливает" в пространстве-времени туннель, точно соответствующий форме его тела в трехмерном пространстве и появляется примерно в расчетной местности, в расчетный момент истории, говоря условно. Туннель поддерживается некоторое время, что и является гарантией возврата. Для тебя мы зададим время возврата — через час. За час ты должна будешь сделать запись на камеру и найти там какой-нибудь предмет, который можно предъявить, как доказательство того, что ты была в прошлом. Это необходимо. По истечении времени существования туннеля, через час, ты должна оказаться точно в том месте, в котором вышла после прохождения через время, это очень важно! Тогда ты просто вернешься в исходный момент и исходное место, то есть в эту кабинку, наше время притянет тебя обратно, потому что ты принадлежишь ему. При обратном прохождении твоего тела туннель затянется, пространство-время вернется к первоначальному состоянию без изменений. Но тебе непременно, слышишь? Непременно надо оказаться на том самом месте!

— А если я не успею? — голос Глэдис невольно дрогнул. Олли помрачнел.

— Если экспериментатор по каким-то причинам опоздает к концу существования туннеля, его возвращение затруднится, потому что туннель распадется. Но он не исчезнет совсем, так как через него было перемещено тело из другого времени, и только "в один конец". Правда, он станет не целой "дырой во времени", а будет похож на дуршлаг, вставленный во временной туннель, и будет сохраняться, пока все вещества, составляющие перемещенное тело, не пройдут по нему обратно. Словом, для того, чтобы вернуться, экспериментатор должен будет умереть в том, другом времени, тогда его тело материализуется в исходной точке снова живым.

— А это верный способ? — девушка содрогнулась.

— Если говорить языком науки, то это значит — попусту забивать тебе голову, — Олли уже начал сердиться, — Поэтому я скажу так: Том все просчитал, и в теории все верно. А потом — так было с крысой, которую мы как-то переместили в прошлое, но она там погибла. Она вернулась снова живая. Но я надеюсь, ты не станешь испытывать этот способ на себе? Просто приди на место вовремя! Хотя… если тебе все это не нравится, ты еще можешь отказаться, — в его голосе прозвучала скрытая надежда.

— Ну, нет. Прийти вовремя не так уж сложно. А в какое время вы меня собираетесь отправить?

— Ну, скажем, в средние века. В промежуток от 13 до 16 века. Или ты хочешь знать точную дату?

— Да мне без разницы… Надо пойти надеть что-нибудь подходящее, чтобы меня не кинули сразу в костер. И не вздумайте меня надуть!

— Иди, иди! — проворчал вслед Олли, — Больно надо тебя надувать…

Когда Глэдис ушла, друзья переглянулись. Разумеется, они оба знали все то, что Олли только что говорил девушке, но теперь, когда все условия были озвучены, экспериментаторы впервые всерьез задумались о самой неприятной стороне опыта.

— Ты уверен, что это хорошая идея? — спросил Олли, — Что-то у меня кошки на душе скребут… Может, пока ее нет, запустим в прошлое меня? Правда, Том, заводи машину!

— Ты же знаешь свою сестру, — возразил Том, — Устроит скандал. Она всегда выполняет свои обещания. Рассекретит нашу крошку раньше времени, и пойди, докажи, что это мы ее изобрели! А знаешь, я даже рад, что так получилось. Если Глэдис так хочет — пусть отправляется.

Олли внимательно посмотрел на друга. Как-то раньше он никогда не замечал, что Том, в общем-то трус. Или просто не хотел этого видеть?

Вернулась Глэдис. На ней была простенькая белая блузка, сарафан из небеленого полотна и сандалии.

— Ну, я готова! — весело сказала она, — Начинайте!

Ей казалось, что она падает спиной вперед в какую-то плотную, вязкую массу, ничего не было видно, только пятна света, которые иногда казались цветными, иногда возникало ощущение, что какие-то похожие на слои глины пласты смыкались над ней. Как Алиса, падающая в страну чудес, подумалось Глэдис, только в отличие от героини Кэролла, ей было страшно. Очень страшно. Оставалось только надеяться, что Олли и Том не ошиблись. Наконец пространство вокруг начало быстро меняться и оформилось в "картинку".

Она оказалась на серпообразно изогнутой опушке леса, которая переходила в луг. По-видимому, здесь была ранняя осень — воздух теплый, но деревья уже чуть тронуты золотом, и трава начала желтеть. На противоположном краю луга росли невысокие кусты, отделяя луг от другого участка земли, расположенного ниже, на склоне пологого холма. Это, видимо, было поле, судя по равномерному, светло-желтому цвету растительности. Там работал какой-то человек. Издали Глэдис не могла разглядеть, как он одет. Она прикинула расстояние. У нее был в запасе только час — успеет ли она дойти до того человека и вернуться на это же место? А ведь надо еще расспросить его и взять какие-то вещи в доказательство того, что она, Глэдис, была в другом времени. Вот будет смешно, подумала она, если окажется, что ребята отослали ее всего на год или два назад? Но, приглядевшись, она поняла, что местность вокруг совершенно незнакомая, значит, либо расстояние от дома очень велико, либо это действительно другое время.

Для начала, решила Глэдис, надо отметить место, где она стояла, чтобы точно попасть потом во временной туннель. Она все еще держала в руке колышки для палатки и моток подарочной ленты. Воткнув колышки в землю вокруг себя, куда могла дотянуться, она намотала на них ленту. Получилась небольшая вольера с низкой, но яркой оградой. С некоторым трепетом девушка переступила через желтый бордюрчик, как будто пересекла границу неведомого, и двинулась по склону к полю и крестьянину.

Где-то в лесу, слева, довольно далеко, слышались звуки рога и какой-то шум. Глэдис ощутила смутное беспокойство, когда поняла, что звуки приближаются. Она уже преодолела луг более чем наполовину, и остановилась, раздумывая. Если идти дальше, охотники могут вылететь прямо на нее. Она не могла точно определить, где они. Неизвестно, как они поведут себя, увидев одинокую девушку. Если она вернется назад, то может, удастся спрятаться в лесу недалеко от места высадки. Возможно придется вернуться в будущее, а потом повторить попытку… Да, но как же вернуться ни с чем, без трофеев? Она очень ярко представила себе ироничные подначки Тома и горестные причитания Олли в том смысле, что ее никак нельзя было отправлять туда, он же предупреждал! Пока она раздумывала, события понеслись вскачь. Сначала из кустов, окаймлявших опушку, выкатился какой-то серый ком, и стремительно понесся в ее сторону. Она разглядела, что это небольшой, по-видимому, годовалый кабанчик, который бежал, не разбирая дороги, и не то не видел девушки, не то просто был слишком занят своими проблемами. Он пролетел за ее спиной, примерно в пятнадцати шагах, и скрылся в кустах на противоположном краю "серпа". Совсем близко послышался лай собак. Глэдис уже не думала, а просто развернулась и побежала обратно, к своей "вольерке", как спасительному убежищу.

Краем глаза она видела, что из кустов показалась свора охотничьих псов, которые явно шли по следу зверя, а вскоре вслед за ними вынеслись и сами охотники. Вдруг лай собак изменился. Ровные и звонкие голоса гончих перешли в беспорядочное тявканье. Она невольно оглянулась. Собаки крутились возле того места, где она пересекла след кабана. Охотники, догнав свору, громко бранились. Вдруг мужчина в зеленом жилете, ехавший впереди, оглянулся и увидел Глэдис.

— Это она! Собаки потеряли след, потому что вон та нищенка перешла его! Она заплатит за это! За ней!

Теперь ей стало по-настоящему страшно. Она оказалась на месте того самого несчастного (хотя, учитывая обстоятельства, вероятно очень везучего) кабана. Глэдис припустила бегом, что было сил, даже не заметив, что выронила камеру. Стоять в середине "вольерки" не имело смысла, наоборот, если отвлечь охотников, а потом вернуться, можно было бы получить шанс закончить это путешествие более-менее благополучно, и Бог с ними, с трофеями, уже не до них. Она вломилась в кусты и углубилась в лес. "Надо найти ручей", — лихорадочно думала она, — "Тогда собаки не найдут меня!"

К счастью, ручей оказался недалеко. Глэдис с размаху влетела в воду. Платье тут же намокло до колен, но девушка не обратила на это внимания. Хуже было то, что сандалии тоже намокли и стали скользкими. Она прошла вниз по течению, стараясь не упасть, потом выбралась на противоположный берег и побежала вглубь леса. Собак больше не было слышно, наверное, они потеряли ее след у ручья. Но голоса охотников были отчетливо слышны по-прежнему, судя по всему, они не собирались отказываться от идеи поймать ее. В другое время она бы рассердилась, но теперь ее занимало только собственное спасение, и поэтому она бежала дальше. Теперь пора было поворачивать обратно, к опушке, чтобы успеть к отправке обратно в будущее. Наверняка они не ждут такого маневра. Голоса были слышны довольно далеко позади, но возникали то справа, то слева. Наверное, охотники рассыпались в цепь и прочесывали лес. Глэдис решила повернуть назад, к этим голосам. Оставалось только одно — каким-то образом просочиться сквозь цепь. Она осторожно пошла назад. Голоса приближались. Когда они стали слышны совсем четко, она выбрала себе самое ветвистое дерево. В своем саду ей часто приходилось залезать на яблони — самые аппетитные и румяные яблоки, как известно, растут на самой верхушке, и сейчас ей не было очень трудно взобраться довольно высоко. Правда, мешало мокрое платье и сандалии, но она справилась с этой задачей. Оказавшись в густой кроне, она перевела дух, но страхи, которым до сих пор не было места в ее голове, теперь обступили со всех сторон. А если внизу пройдут с собаками, и ее почуют? А если она не успеет ко времени? А если она заблудится, как тогда? А что если она останется в этом времени, и ей придется умереть? От одной мысли об этом она покрылась холодной испариной. Хватит паниковать, сказала она себе. Еще ничего не случилось. И тут Глэдис услышала разговор совсем рядом, чуть в стороне от того дерева, на котором она сидела. Охотники, к счастью, были без собак.

— Ставлю свой нож против медной пуговицы, что она не будет нас дожидаться. Надо было отправить несколько человек в обход, лес скоро кончится, — говорил один.

— Эй, Алан! — возразил другой, — Уж не хочешь ли ты, чтобы ее и вправду поймали? Несчастной старухе не поздоровится. Сэр Роджер больно разошелся, не стоит попадаться ему под руку.

— С чего ты взял, что она старуха? По-моему, молодая, дочь или жена какого-нибудь йомена.

— Не знаю, я не разглядывал. Может, из-за ее хламиды так показалось?

Глэдис наверху сокрушенно покачала головой. Хламида! Ну надо же! И это они о сарафане, купленном совсем не дешево на этническом празднике в окрестностях Эдинбурга. Да их пра-пра-пра-правнучки только мечтают о такой одежде! Радовало только одно — увлеченные разговором, охотники не смотрели наверх, и постепенно удалялись. Глэдис посмотрела на хронометр. Как быстро летит время! Прошло уже сорок две минуты со времени высадки! Надо срочно возвращаться. Тем не менее, она подождала, пока парочка не скрылась из виду совсем, а потом соскользнула на землю. Самое неприятное заключалось в том, что она теперь не представляла, в какую сторону бежать. Ну, разве что — очень примерно. Откуда пришли те двое? Она пошла в сторону, противоположную той, откуда еще слышались голоса. Несколько минут она шла в этом направлении. Как сказал один из них? Лес скоро кончится, значит, он небольшой. Но опушки не было видно. Напрасно девушка высматривала просветы среди стволов. Голоса охотников слышались то с одной стороны, то с другой. Ну где же этот луг, он ведь не маленький! Она все шла и шла, поминутно посматривая на хронометр. Времени оставалось все меньше. Глэдис начала паниковать. "Спокойно, спокойно", — уговаривала она себя, — "Еще ничего не потеряно". Оставалось меньше десяти минут, и тут она чуть не задохнулась от радости: где-то справа послышалось журчание ручья. Это тот самый ручей, который она пересекла, отрываясь от погони! Значит, она все время шла вдоль него! Она торопливо вбежала в воду, и снова перешла его вброд. Главное — выйти на луг. Теперь хотя бы ясно, куда идти. Через несколько минут впереди показался просвет. Глэдис припустила бегом, и вскоре вылетела на тот самый луг. Она вышла из леса почти на конце изгиба серповидной опушки. Место высадки было гораздо правее. Девушка понеслась вдоль опушки, не разбирая дороги, как тот кабанчик, который стал причиной ее неприятностей. Вот уже недалеко. Она боялась даже посмотреть на хронометр. Ей казалось, что она даже различает далеко впереди еле видный желтый контур в траве…

— Вот она! — послышался крик.

Занятая своими мыслями и сосредоточенная на одной цели, Глэдис не заметила расположившихся под деревьями троих охотников. Среди них был и тот, в зеленом жилете.

— Хватайте ее, парни, она задолжала нам кабана, — выкрикнул он, и сам расхохотался над своей шуткой.

Двое побежали к ней. Для того, чтобы попасть в контур, ей надо было двигаться им навстречу. Девушка растерялась. И все же, пересилив страх, она рванулась вперед. Теперь она ясно видела свой спасительный "вольерчик". Еще немного, еще… И вдруг желтый контур, дрогнув, растаял. Время вышло. Громко вскрикнув от отчаяния, Глэдис резко свернула в лес.

Она неслась, задыхаясь, заячьими петлями, слыша треск сучьев сзади, проламываясь через кусты. В конце концов, девушке пришлось остановиться, чтобы отдышаться, и она обратила внимание, что погони больше не слышно. Глэдис стояла, тяжело дыша и прислушиваясь. Вокруг была тишина, какая стоит обычно в осеннем лесу. Шумели верхушки деревьев, где-то поскрипывал старый ствол. Все вокруг было безмятежно, и этому лесу не было никакого дела до затерявшейся во времени девчонки. Только теперь у нее появилось время, чтобы осознать весь ужас положения. Она не успела! Что же делать? Зачем только она ввязалась в эту авантюру! Значит, она застряла здесь, непонятно в каком времени, и нужно теперь… умереть? Ее разум и психика нормального человека сразу восстали против такого поворота событий. Но как же тогда быть? Олли говорил, что других вариантов нет. Может, не надо убегать от этих охотников, а выйти к ним, и постараться разозлить их побольше? Не обязательно они ее убьют, но ничего хорошего от такого поступка ждать не приходится. Она поежилась. Значит, самоубийство? Повеситься прямо здесь, в нарядном осеннем лесу? Среди солнечных бликов и пряно пахнущей листвы? Нет, это было выше ее сил. Поразмыслив еще немного, Глэдис решила пока ничего не предпринимать и подождать подходящего случая. Может быть, очень захочется есть, или пойдут дожди, или просто случится что-то очень плохое. Может, тогда будет легче уйти из жизни? Она встала и пошла просто вперед, без определенного направления. Не сидеть же все оставшееся время под деревом!

Снова впереди забрезжил просвет. Неужели это кончился лес? Она вышла на довольно большую светлую поляну. Наверное, это когда-то была вырубка. Кто-то вырубил деревья для каких-то нужд, оставив почему-то в центре огромный старый дуб. Девушка невольно залюбовалась им.

— Вот ты где! Попалась! — неожиданно раздалось сзади. Глэдис окатило холодной волной страха. Она попыталась отскочить, но кто-то крепко схватил ее за руку. Она совершенно не слышала, как он подкрался. "Он же охотник", — пронеслось в ее мозгу, — "Значит, умеет ходить бесшумно!"

Это был тот самый, в зеленом жилете. Он, видимо, был ровесником Тома и Олли, но пониже ростом и более крепкий на вид. Пожалуй, его можно было бы назвать привлекательным, если бы не густой запах алкоголя и безумное веселье в мутных глазах. Он был один. Глэдис попыталась успокоиться.

— Убери руки, — сказала она спокойным и холодным тоном, который обычно безотказно действовал на брата.

— Ты что, собралась мне указывать?! — безумные глаза полыхнули темным гневом исподлобья, он стиснул ее руку так, что она чуть не вскрикнула, показалось, что запястье сдавило камнями.

— Что ж, давай поговорим… — ее голос предательски дрогнул.

— Какие могут быть разговоры с добычей, — оскалил он белые волчьи клыки.

Белоручку Боба считали нелюдимым и мрачноватым. Не потому что он от природы был злым. Просто не умел говорить так, чтобы люди слушали его, открыв рот. Ну и ладно. Не менестрель же он! Понимать его умела только Мэй, его жена. И еще, конечно, железо! Оно, казалось, всегда угадывало, чего от него хочет Боб, и послушно принимало форму то ножа, то серпа, то наконечника стрелы…

Одевался он тоже очень просто: рубаха, похожая на тунику с рукавами (кот) из грубого полотна, до колен, суконные чулки-шоссы, широкий пояс — вот и весь наряд. И прозвище ему дано было, понятно, в шутку. Кузнецы не бывают белоручками. Но так уж он был устроен, что всегда казался закопченным — заросший до глаз черной бородой, с обнаженными руками, покрытыми такой же черной растительностью (ему всегда было жарко, как будто он впитал в себя горячий воздух кузницы про запас), и когда в воскресенье он шел с семьей в церковь, отовсюду неслось: "Белоручка Боб, Белоручка, замараться не боишься?" Он никогда не злился на это — такие уж шутки в Уолхалле, его родной деревне. Вообще, по виду Боба никогда нельзя было сказать, какое у него настроение.

Но сегодня оно было отменным. Осенью Боб всегда запасал древесный уголь на время дождей. Сэр Роджер, владелец этой земли, выделил ему в этом году большой участок леса и разрешил рубить деревья на уголь. Здесь кузнец завел обширную угольную яму. А как же! Новую дорогу-то проложили через Уолхалл! Заказов стало больше — угля не напасешься. За лето Боб со старшим сыном нажег много, должно хватить на все дождливое время. Вот и сейчас сзади поскрипывает телега, нагруженная мешками, вокруг осенний лес. Тепло и тихо. Даже ветра нет. Тропинка еле заметна, но впереди уже показалась поляна, старая вырубка, а недалеко от нее — хорошая дорога до самого Уолхалла. Задумавшись, он не сразу понял, что давно слышит странные звуки, похожие на тихое поскуливание. Боб пошел вперед быстрее. Он никого не боялся, не каждый осмелится связаться с кузнецом — невысокий, кряжистый, как дубовый пень, он даже на вид был очень силен, но все же вытащил из-под мешков увесистую дубину, окованную железом, так, на всякий случай.

Выйдя на поляну, Боб осмотрелся и нахмурился. Под дубом, стоявшим посреди вырубки, смутно белела женская фигурка. Молодая девушка лежала, высоко подтянув исцарапанные, в ссадинах колени. Вокруг валялись клочья одежды. Она мелко вздрагивала и, всхлипывая, слабо куталась в то, до чего могла дотянуться. Боб наскоро привязал лошадь и пошел к дубу. Услышав шаги, девушка подняла на него испуганные, красные от слез глаза, и попыталась отползти подальше.

— Не бойся, я не сделаю тебе ничего плохого, — кузнец старался говорить как можно мягче, но она по-прежнему отодвигалась от него. Нетрудно было догадаться, что с ней произошло.

— Кто это сделал? — она никак не дала понять, что услышала вопрос. Может, немая? Кузнецу не хотелось ввязываться в историю из-за неизвестной девчонки, кто знает, что подумает ее родня? Но не оставлять же ее в лесу — косые лучи солнца уже стали красноватыми, близился вечер.

Боб сходил к телеге и принес толстый суконный плащ, который он прихватил с собой на случай дождя. Укутавшись в плащ, девушка, казалось, почувствовала себя увереннее, по крайней мере, она смогла встать и с помощью Боба доковылять до телеги. Он помог ей взобраться на мешки с углем, и двинулся в путь.

В деревню они въехали уже в темноте. Хорошо знающая дорогу лошадь, сама нашла дом кузнеца. Мэй и Джо, старший сын, встречали его на крыльце. Джо держал зажженный факел.

— Что-то ты поздно сегодня, старый, — ворчливо сказала Мэй, — ужин давно остыл.

— Я рано закончил, да вот задержался на старой вырубке. Джо, посвети-ка мне!

Разбуженная светом факела, девушка сонно заморгала и приподнялась на телеге. Как только уснуть умудрилась на угловатых мешках!

— Святой Боже! — ахнула Мэй, — Кто это?

— Нашел под дубом. Ничего не говорит, только дрожит и плачет. Расспроси-ка ты ее, Мэй, у тебя это лучше выходит.

— Бедняжка! Как тебя зовут? — участливо спросила Мэй.

— Г-глэдис…

— Слава Богу, — проворчал Боб, — А то я уж думал, у нее языка нет.

— Вот что, старый, — решительно сказала Мэй, — Давай-ка ее в дом. Джо, разбуди Хильду, принесите воды. Пойдем, милая, держись за меня.

 

Глава 3. Новая жизнь

Глэдис, вздрогнув, проснулась среди ночи. Что-то плохое случилось с ней. Что-то очень плохое. Да! Она не дома, а Бог знает где! В каком времени, в какой местности — непонятно! Она прислушалась к сонному дыханию людей. В одной большой комнате, на широких нарах, покрытых соломенным матрацем, спали мальчики, их двое. Девочки, которых тоже двое, спали здесь же, на других нарах, в уголке, отгороженном занавеской. Посреди комнаты стоял большой крепкий стол. Вокруг него — лавки и табуретки, сколоченные грубо, но прочно, на века. Одну из этих лавок приспособили под кровать для Глэдис. Прямо в комнате, под потолком, на крюках висели сельскохозяйственные инструменты вперемешку с пучками трав. В углу располагался камин. Простенок с проходом отделял от общей комнаты помещение, служившее кухней. Там был еще один камин с плитой, под потолком, на полках и небольших колышках стояла и висела посуда, в основном глиняная, но попадались и медные горшки и сковородки. На большом сундуке в кухне спали хозяин и хозяйка.

Глэдис вспомнила этот долгий, страшный день. Перемещение во времени, бегство по лесу, а потом тот… ее передернуло. Ужас и отвращение до тошноты. Мерзкое ощущение беспомощности. Вечером та женщина, которую зовут, кажется, Мэй, помогла ей помыться, но Глэдис сама себе казалась грязной, хотелось мыться и мыться снова. В душ, в горячую ванну! Но здесь нет ни душа, ни ванны. Девушка снова начала всхлипывать. Вот теперь ей не было жалко своей жизни. Домой, немедленно домой, прочь отсюда! Интересно, останется ли память о том, что здесь произошло? Лучше бы не осталась! Теперь — самое трудное. Как это сделать? Перебрав разные варианты, она решила, что, пожалуй, самый верный и доступный сейчас способ — повеситься. В сарае, где стоит лошадь, наверняка есть вожжи. А хозяева? Они были так добры, даже дети! Написать им записку? Смогут ли они ее прочитать? Разговорный язык в целом не очень отличается, пожалуй, только оборотами, а вот письменный… Оставить что-нибудь на память? Но если верить Олли, этот предмет тоже вернется с ней по временному коридору после ее смерти. Так ничего не решив, Глэдис осторожно встала. Хозяйка дала ей широкую длинную полотняную рубаху, которую называла блио, взамен ее одежды, от которой остались только клоки. Непривычное одеяние, но удобное. Девушка осторожно, стараясь ничего не задеть, прошла через комнату. Это было относительно легко. Труднее оказалось справиться с дверным засовом и тяжеленным брусом, которым была заложена дверь. Как только они ворочают такую тяжесть? А ведь дверь запирала хозяйка! Наконец, и с этим покончено. Глэдис выскользнула во двор. Там было темно, но глаза, привыкшие к темноте, различали очертания предметов. Конюшню Глэдис нашла легко, по звукам, которые издавала лошадь. Вожжи тоже нашлись почти сразу, они висели у двери. Петлю девушка завязывать не умела, как-то раньше не приходилось, но с грехом пополам, она вспомнила, как выглядит лассо, и изобразила нечто похожее. Небо уже серело. Через открытую дверь проникал мутный свет, Глэдис разглядела над собой балку, и перебросила через нее конец вожжей, кое-как закрепив его внизу. Петля угрожающе раскачивалась над ее головой. "Кому суждено быть повешенным, тот не утонет", — вспомнилась ей пословица. Ее снова захлестнул страх. "Зато потом я окажусь дома", — подбодрила она себя, и огляделась, в поисках подставки. Нашлось деревянное ведро. Проклятье, тоже очень тяжелое, как они пользуются такими вещами? Глэдис подтащила его под петлю, и взобралась на него. Дрожащими руками надела петлю на шею, и почувствовала, что у нее не хватает духу спрыгнуть с ведра. "Смелее!", — понукала она себя, — "Еще немного, и ты дома!" Но ужас сковал, как льдом. Неимоверным усилием воли она крошечными шажками продвигалась к краю, как вдруг…

— Так и знала! Ну надо же, чуть не проспала! — Глэдис крепко схватили за руку, и девушка едва не заорала от неожиданности. Это была Мэй. "Наверное, не суждено мне быть повешенной", — мелькнула у Глэдис мысль.

Они сидели на лавке возле дома, чтобы не будить остальных. Мэй принесла уже знакомый Глэдис толстый суконный плащ (тоже тяжелый!) и укутала девушку.

— Я знаю, что с тобой случилось, — неторопливо говорила женщина, — Это бывает. Лет пятнадцать тому, а может, и больше, здесь недалеко осаждали замок. Солдаты так и шмыгали по окрестностям. А я молоденькая была, пошла в лес за хворостом. Ну и встретились мне двое… Что я могла поделать? Тоже всякое думала потом… Да Бог отвел. Потом Боб ко мне посватался. И ведь знал… А вот видишь — и живу, и детки у нас. Когда надо будет, Бог заберет у тебя жизнь. А пока — грех ее выбрасывать, как старый башмак. Иди в дом, поспи. Завтра проснешься, и жизнь покажется милее.

Глэдис слушала рассеянно. Она согрелась, и ее вправду клонило в сон, поэтому она охотно последовала совету Мэй. Девушка улеглась на свою лавку с каким-то облегчением. В глубине души она даже рада была, что попытка не удалась, но также понимала, что следующую сделать будет труднее.

Глэдис жила в семье Белоручки Боба уже почти две недели. В первые дни она только лежала на своей лавке, свернувшись калачиком, отказываясь от еды и не желая двигаться. Наконец, Мэй растормошила ее и сунула в руки какую-то работу. Это заставило девушку встряхнуться. За работу она взялась, не желая быть нахлебницей, но после выполнения Мэй снова придумала ей занятие, и так далее. Работы в хозяйстве было много. Ремесло Боба отнимало у него все время. Старший сын тоже был занят в кузнице, поэтому то, что в других семьях делают сообща муж и жена, здесь ложилось на плечи Мэй и детей. Надо отдать должное Бобу, зарабатывал он неплохо, и многое из необходимого просто покупалось, но работы в усадьбе было все равно предостаточно.

Домик, в котором жила семья, был небольшим, и состоял, судя по всему, из каркаса, сколоченного из массивных деревянных брусов, пространство между которыми было заполнено глиной. Снаружи он был тщательно побелен, а выступающие части брусов просмолены. Крыша была соломенная, двускатная. Под ней помещался чердак со слуховым оконцем. Окошки в доме были маленькие, затянутые бычьим пузырем, их было всего три, не считая слухового. За домом располагался сад с огородом, небольшой, но ухоженный. В саду росли две или три яблони, грушевое дерево и пара вишен. В огороде часть урожая была собрана, и сложена в кучки здесь же. То была морковь, брюква, репа, свекла. В доме под нарами, на которых спали девочки, Глэдис видела несколько тыкв средних размеров. Урожай постепенно перекочевывал в подвал, вырытый прямо под домом и выстеленный соломой. Перед домом был устроен небольшой дворик, обсаженный живой изгородью. В него выходило одно из окошек, возле которого рос куст жасмина. Если выйти из дома, то справа находилась конюшня, и помещение для коз. Здесь же жили куры, и помещался амбар, в котором хранилось зерно. В левой части двора был построен хлев для свиней, к которому примыкал загон, обнесенный досками, и сарай, в котором хранились кузнечные инструменты Боба и поковки про запас. Сама кузница находилась за пределами двора, на отшибе.

Семейка коз, куры, пара свиней — все это было в ведении Мэй. Активно помогали дети, кроме Джо, которому недавно исполнилось шестнадцать лет (постоянная работа в кузнице сделала его крупным и мускулистым, отчего он казался старше), была ещё Хильда, тринадцати лет от роду, она считалась самой главной женщиной после матери, затем по возрасту шла восьмилетняя Джен, и, наконец, шестилетний Дрю. Заняты были все. Глэдис старалась не отставать. Работа ей не очень нравилась. Хоть она выросла в загородном доме, сельская жизнь была ей незнакома. Но она старалась хоть чем-то помочь. Одевались в просторные рубахи, кот — широкая рубаха с узкими рукавами, и сюркот — такая же рубаха, только еще более широкая и рукава пошире, да пошита из более плотной ткани. Все прихватывалось поясом. Одежда женщин мало отличалась от одежды мужчин по крою, мужская была покороче — максимум, до колена. Дополняли наряд суконные или льняные шоссы и башмаки из грубой кожи. С непривычки Глэдис было холодно в этой одежде, но Мэй и дети порой одевались еще легче, и, кажется, не испытывали никаких неудобств.

В воскресенье Мэй настояла, чтобы Глэдис пошла с семьей в церковь.

— Если не пойдешь, то люди подумают, что ты колдунья. В Уолхалле не любят чужих, — сказала она.

Боб и дети тщательно умылись и надели чистую одежду. В целом, она была пошита так же, как и повседневная, но из более тонкого полотна, отделана цветной тесьмой и пояс к этой одежде полагался более красивый.

Деревенская церковь была очень небольшой и скромной, но каким-то чудом вместила всех прихожан. В церкви священник, отец Эндрю, увидев новое лицо, обратился к Глэдис и мягко, но настойчиво пригласил ее на исповедь. Глэдис никогда не была особенно религиозна, но, все вокруг были так серьезны и торжественны, что и она поневоле прониклась общим настроением. Отец Эндрю расспрашивал ее очень подробно о том, кто она и откуда пришла, что случилось с ней. Глэдис пришлось нелегко, но она кое-как выкрутилась, сославшись на то, что недавно подверглась нападению разбойников, что до сих пор нездорова и мысли путаются, но обещала прийти в самое ближайшее время и все рассказать. Но в целом, он произвел на Глэдис благоприятное впечатление, хотя и показался чересчур любопытным.

После посещения церкви Глэдис всерьез подумала о том, что можно рассказывать о себе, а что — нет. Она определенно нуждалась в "легенде". Правду говорить нельзя — это очевидно. В конце концов, девушка придумала сносную, на ее взгляд, историю. Другой важный результат, который Глэдис принесла из церкви — она, наконец, определила время, в котором оказалась: начало 14 века! В алтаре у священника лежало законченное письмо, и внизу стояла дата. Глэдис украдкой подсмотрела ее. Цифры были написаны витиеватым почерком, и последние две она не разобрала, не то 25, не то 35. Вот это да! Если бы удалось смыться отсюда с трофеем, ребята были бы очень довольны. Только где они теперь…

Дни текли за днями, похожие один на другой. Повторить попытку самоубийства у Глэдис пока не получалось: она почти никогда не оставалась одна, все время рядом была Мэй, или крутился кто-то из детей. К тому же, как только Глэдис начинала думать о новой попытке, снова откуда-то изнутри поднимался ледяной ужас, и девушка опять откладывала мысли о возвращении в "долгий ящик". Как ни странно, ей не было настолько плохо, чтобы желание уйти из жизни стало очень сильным. Каждодневная работа была однообразной и тяжелой, но приносила небольшие радости в виде удовлетворения от порядка в доме, наведенного своей рукой, вида живописных гроздей сушеных яблок и груш, в нанизывании которых принимала участие и Глэдис, даже блики солнца на поверхности воды в ведре согревали душу. Странно, что раньше Глэдис не замечала этих маленьких радостей. Наверное, ее слишком многое отвлекало от них там, в ее времени, а здесь не было никаких изощренных развлечений вроде телевизора, или компьютера, и красота мира проявлялась ярко и выпукло, практически, была частью жизни этих людей. Мэй учила Глэдис шить, а девушка взамен показала хозяйке несколько приемов вышивки, которым ее когда-то обучили в школе, но Мэй они были незнакомы, и женщина с энтузиазмом принялась их осваивать. Вдруг это мирное течение жизни всколыхнул трагический случай.

Накануне вечером, придя из кузницы, Боб радостно рассказывал, что получил из замка Блэкстон, владения сюзерена, большой заказ на наконечники стрел и копий и разнообразные пряжки для доспехов и упряжи: Виль, замковый кузнец, не любил мелкой работы, и старался отдать ее кому-нибудь другому. Сам он ковал нагрудники, налокотники, шлемы, и тому подобное. Но Боб не был так разборчив, и брался за любую работу. Ему доставлял удовольствие сам процесс возни с железом. К тому же этот заказ сулил неплохой заработок. Весь следующий день Боб и Джо провели в кузнице, и вернулись под вечер усталые, но довольные. Вот и сегодня они снова отправились в кузницу. Мэй и Джен пошли кормить скот, Хильда копалась в огороде, Дрю бегал на улице с такими же маленькими ребятишками. Глэдис возилась во дворе с большим чаном, который они выкатили вдвоем с Мэй. Назревала стирка. Девушка уже привыкла обходиться во время уборки без моющих средств, но для стирки и мытья Мэй варила домашнее мыло из жиров и щелока. Оно было без отдушек, и почти не пахло, но стирало хорошо. Глэдис уже вылила в чан ведра два воды (она научилась управляться с тяжелыми бытовыми предметами), как вдруг безмятежное утро прорезал нечеловеческий вопль, донесшийся из кузницы.

Глэдис и Мэй бросили все и помчались туда. Мэй вбежала первая и замерла на пороге.

— Уходи, не смотри туда, — бросила она через плечо, — Лучше не пускай сюда детей.

— Я изучала медицину, Мэй! — возразила Глэдис, — Пусти меня, мне надо посмотреть. Не бойся, в обморок не упаду, — добавила она, увидев, что женщина колеблется.

Картина была в самом деле ужасная. Боб катался по полу, подвывая, как раненый пес. Вся передняя сторона левой руки и частично бок были обожжены. Середина ожога была страшного иссиня-черного цвета, ее окаймляла красная зона, покрытая большими пузырями. К краям зона светлела. Джо, белый, как полотно, невнятно бормотал, бескровными губами. Из его бессвязных оправданий Глэдис поняла, что они ковали наконечники для стрел, Джо отковывал куски железа в бруски, а Боб отсекал от брусков по кусочку и придавал им форму. Один из брусков у Джо упал и откатился к горну. Юноша этого не заметил. Через некоторое время Боб понес к двери ведро с готовыми поковками, и случайно наступил на этот злосчастный брусок, который покатился, как ролик, под ногой кузнеца, и он чуть не упал в горн, но успел подставить руку. К счастью, Боб работал без кот, и дело не осложнилось горящей одеждой, но и без того положение было не из легких. Бок пострадал меньше, хотя и там вздулись волдыри. Мэй хотела их вскрыть, но Глэдис не дала, предупредив, что так можно погубить больного. Ожог на руке был очень серьёзным. Глэдис было ясно, что обугленные ткани нужно удалить, иначе они будут отравлять близлежащие, и может развиться газовая гангрена. Она закусила губу: опять хирургия! Обезболивающие, антибиотики, где вы! Нет даже хирургических инструментов. Боба отвели в дом. Он непрерывно стонал. Плита в кухне к счастью, была горячей. Глэдис велела нагреть воды, принести чистого полотна и острый нож.

— Джо, найди что-нибудь тяжелое, желательно не железное. Ты должен ударить отца по голове так, чтобы он потерял сознание, — сказала она юноше, — Тогда ему не будет больно. Сможешь?

Парень кивнул. Операция длилась недолго и прошла хорошо. Глэдис ухитрилась не задеть крупных сосудов, а Джо удачно ударил Боба по голове дубовой скалкой, так что кузнец пришел в себя только после того, как Глэдис закончила. Мэй не вмешивалась, видимо, поверив девушке. По окончании они вместе укутали руку и торс Боба в полотно.

Последовавшие за этим дни были сущим кошмаром для семейства. Боб испытывал сильные боли. Глэдис удалось немного облегчить их с помощью вытяжки из маковых зерен (пришлось вспомнить основы фармакологии и историю медицины — курсы, которые она с интересом прослушала в университете, но не придала им особого значения), потом поднялась температура. Повязки меняли так часто, как только позволяли запасы полотна. Обнадеживало то, что признаков гангрены пока не было. Джо никто ничего не сказал, но на парне и так лица не было. К счастью, основную часть заказа они сделали вдвоем, так что теперь юноша мог работать в кузнице один. Он уже достаточно знал и умел. Но ему нужно было помогать — раздувать мехи. За это взялась Мэй. Домашние дела легли на Хильду. Глэдис помогала, как могла, но заботы о больном отнимали у нее много времени и сил, девушка отходила от него очень редко и ненадолго. Один день выдался особенно тяжелым. Боб почти все время был без сознания, но, по крайней мере, не страдал от боли. Он только лежал и тяжело дышал. Ночью Глэдис, сидя рядом с больным, услышала приглушенные всхлипы. Девушка встала и пошла в кухню. Мэй лежала на сундуке и плакала, уткнувшись лицом в подушку. Девушка обняла ее.

— Как мы будем жить без него… — прошептала женщина, — Что будет с детьми? Джо еще так мало умеет!

— Мэй, никто не умер, — Глэдис попыталась сказать это как можно увереннее.

— Ну так умрет, не сегодня, так завтра, — Мэй снова залилась слезами.

— Тебе надо поспать, нам нужны силы.

— Не оставляй нас сейчас, слышишь? — Мэй вдруг порывисто схватила девушку за руку, — Не знаю, что бы я делала без тебя!

— Я не оставлю вас, обещаю, — голос Глэдис невольно дрогнул, — И сделаю все, чтобы Боб поправился.

— Так ты думаешь, он может выжить? — даже в темноте Глэдис ощутила горячую надежду, которая вдруг проснулась в женщине.

— Да, может, — медленно сказала девушка, ей не хотелось обнадеживать попусту, но она чувствовала, что сейчас надо сказать именно это — То, что он жив до сих пор — хороший признак.

— Правда? Если он выживет, клянусь, ты станешь мне еще одной дочерью!

— Пока рано говорить об этом, — напомнила Глэдис, — Будет лучше, если ты поспишь.

Мэй послушно улеглась, и, измученная тревогами, вскоре заснула. Глэдис вернулась к больному, и уловила перемену в его состоянии. Он больше не был без сознания. Он спал.

С этой ночи Боб пошел на поправку. Он проспал всю ночь и весь день, и к вечеру, проснувшись, попросил есть. Еще днем Мэй зарезала курицу, и теперь больной смог поесть бульона с овощами и кусочками мяса. После этого он опять уснул. Рана начала заживать. Глэдис в сопровождении Хильды сходила на болото и набрала ликоподиума — болотного мха, и как только рана покрылась коркой, стала присыпать ее сухим мхом, чтобы ускорить заживление и избежать нагноения. Выздоровление шло очень медленно, но верно. Наступил октябрь, зарядили дожди. Джо и Мэй работали в кузнице. Заказов стало меньше, не все решались доверять свои дела мальчишке, но кое-как удавалось сводить концы с концами. Однажды Боб потребовал, чтобы ему помогли добраться до кузницы, и с тех пор стал ходить туда каждый день. Работать он пока не мог, но помогал советами, и само его присутствие придавало значимости работе Джо. "Слава Богу!", — шептала Мэй, — "Слава Богу!" Она горячо молилась каждый вечер и исправно ходила в церковь, что Глэдис, к своему стыду, совсем забросила, занятая больным. Но Мэй смотрела на нее сияющими глазами и все время повторяла: "Что бы мы делали без тебя!", на что девушка отвечала: "Я только отдаю долг". Она и в самом деле была благодарна Мэй за то, что та удержала ее от самоубийства.

Однажды, уже в конце октября, вечером в дверь кто-то постучался. Это оказалась соседка. Женщина была в отчаянии. Муж ремонтировал крышу, которая начала протекать, поскользнулся и, по ее мнению, сломал руку. Она просила Глэдис посмотреть его. Рука оказалась не сломана, хоть и торчала под немыслимым углом. Это был вывих. Лечение заняло пару минут, а благодарные соседи вознаградили лекаря курицей и десятком яиц, что было кстати, потому что за время болезни Боба Мэй зарезала почти всех своих кур. На следующий день в дверь опять постучали. Пришла женщина с другой улицы. У нее заболел ребенок. Глэдис осмотрела его, порекомендовала лечение, и через пару дней малыш пошел на поправку. И снова ей удалось заработать. Мэй и раньше никогда не давала понять, что девушка в тягость семье, но теперь, внося свою лепту в семейный котел, Глэдис окончательно успокоилась. Кроме того, Боб тоже горел желанием как-то отблагодарить ее, и Глэдис попросила его сделать ей хирургические инструменты. Эту просьбу было не так-то просто выполнить — хорошее железо было редкостью и ценилось очень высоко. Как правило, заказчики приходили со своим, излишков практически не было, но для Глэдис Боб нашел железо нужного качества, и Джо под руководством отца сделал небольшой хирургический набор. К Глэдис стали приходить с разными болезнями. Бобу и Джо пришлось сделать дополнительно зубные щипцы и акушерские инструменты.

Не всё удавалось. Однажды пришла девушка и попросила избавить ее от беременности. Глэдис отказалась наотрез. Девушка пошла к какой-то знахарке, а потом умерла от заражения крови. И хоть Глэдис не была виновата в ее смерти, родня несчастной стала смотреть косо. В другой раз пришел йомен, у которого распух и почернел палец на правой руке. Ничтожная ранка начала нарывать, но он слишком долго не обращал на нее внимания. Это была гангрена. Глэдис сказала, что палец придется отнять, но он и слышать об этом не хотел. А через несколько дней пришла его жена и сказала, что у мужа жар. Не ожидая ничего хорошего, Глэдис пошла к больному. Теперь распухла вся кисть. Глэдис мысленно застонала — операция предстояла нешуточная, а опыта у нее не было. Оставить все как есть — значит, обречь больного на медленную и мучительную смерть. Оперировать — она не чувствовала себя компетентной для такой операции. Где Вы, доктор Кросби! Поколебавшись, она все-таки взялась за операцию. С "наркозом" ей снова помог Джо, который так приложил больного деревянным молотком по голове, что девушка даже немного испугалась за его череп. Лекарь старалась изо всех сил. Два пальца пришлось ампутировать, а остальное она просто хорошо почистила. Случилось то, чего она всегда подсознательно боялась. Больной пришел в себя, и начал кричать от боли, его пришлось держать. Если бы она поддалась первому импульсу, она бросила бы скальпель и убежала. Однако, сжав волю в кулак, и огромным усилием уняв дрожь в руках, девушка закончила операцию. Глэдис опасалась болевого шока, но пациент выжил. Она гордилась собой. Неимоверными усилиями ей удалось сохранить почти всю кисть. Жена йомена совала ей какие-то деньги, клялась, что больше пока нет, но потом она непременно заплатит еще, но девушка так устала, что ей было не до проблем фермерши. В каком-то полусне она дала рекомендации, как ухаживать за раной, и ушла. Дома ее стошнило. Девушка подумала, что это от напряжения, кое-как добралась до постели и заснула, не раздеваясь. Утром она в полудреме слышала, как Мэй возмущалась женой йомена, которая заплатила, по мнению женщины, сущие гроши. Другой лекарь взял бы вдвое дороже, да и где его найдешь, другого. Глэдис улыбалась сквозь сон, и вдруг с удивлением почувствовала, что ее опять тошнит.

Йомен явно выздоравливал. Но вместо благодарности, его жена принялась жаловаться всем и везде на то, что ее мужу отрезали два пальца, и работник он теперь никакой, вот черт дернул связаться с девчонкой, которая ничего не смыслит, а лечить берется! Мэй бросалась на защиту каждый раз, когда слышала такое. "Сейчас у него двух пальцев нет!" — кричала она, — "А то мужа бы не было, так с пальцами и похоронила бы!" "Да он и так через пару дней на поправку пошел, и нечего было человека калечить!" — возражали оппоненты. Глэдис сначала расстраивалась, потом только удивлялась человеческой глупости и неблагодарности. Ей было достаточно своих проблем. Тошнота не проходила, но наряду с ней появился зверский аппетит. Как-то утром, подкладывая ей в миску тушеные овощи, Мэй внимательно посмотрела на девушку, и вдруг села напротив. Никого кроме них за столом не осталось. Боб и Джо ушли в кузницу, Хильда и Джен — в сарай к скоту, маленький Дрю деловито мел первый снег во дворе.

— Девочка моя, — по-матерински ласково сказала женщина, — А ведь ты в тягости.

— Нет! Этого не может быть! — горячо возразила Глэдис, хотя и сама давно понимала, что это так.

— Придется смириться, милая! Уж я-то знаю. Ну да ничего. Дети подросли, Боб, хвала небесам и тебе, поправляется. Где четверо, там и пятый. Проживем. Только не вздумай наделать лишнего! — строго предупредила она.

О "лишнем" Глэдис думала постоянно, но все время откладывала возвращение домой: то Боб был еще нездоров, то злополучный йомен, которого она не хотела оставлять в таком состоянии, а теперь… Что делать? Кто знает, как поведет себя во временном коридоре ее изменившееся тело? И в каком состоянии оно материализуется там, в будущем? Она подумывала и о медицинском решении проблемы, но, вспомнив о судьбе своей неудавшейся пациентки, не решилась. Оставалось ждать до родов.

— Кто же отец ребенка? — как-то спросила Мэй, — Может, разыскать его? Мужчины иногда признают своих детей. Как он выглядел?

— Я плохо помню. Помню, что на нем было белое блио и зеленый суконный… одежда без рукавов.

— Зеленый гамбезон? Ну, это мог быть кто угодно, хоть сам сэр Роджер, но он не стал бы делать такого, я уверена. Он все-таки рыцарь. Знаешь что? Говори всем, что его отец умер. Тогда к тебе будут относиться как к вдове. А если отец неизвестен, могут подумать, что ты… нехорошая женщина.

Время текло не торопясь. Пришло Рождество. Мэй с утра хлопотала на кухне, по дому плыли вкусные запахи. Дети украшали дом и двор, как могли. Везде по деревне слышались песни и смех. Утром 25 декабря дети проснулись рано, их веселая возня разбудила Глэдис. Она встала и выглянула из-за занавески. Возле камина были сложены подарки, каждый ребенок получил свой и радовался: Джо степенно поглаживал круглый бок красивого, окованного железом сундучка для вещей, Хильда получила новые башмачки, Джен — теплые чулки очень красивого лазурного цвета, Дрю — раскрашенную деревянную лошадку на колесиках. Мэй щеголяла в новом белоснежном чепце с яркими лентами, Бобу достался крепкий кожаный пояс с металлическими бляхами и удобной кожаной петлей для кошелька.

— А ты что стоишь? — спросила Мэй девушку, — Видишь тот сверток? Это тебе.

В свертке оказался кусок белоснежного тонкого полотна. Глэдис ходила в старой одежде Мэй, своей у нее пока не было. Это был первый кусок полотна, который принадлежал лично ей! Девушка сделала заметку в памяти, чтобы потом сшить что-нибудь с помощью Мэй. Глэдис было немного совестно от того, что она не припасла ничего для своих друзей, но долго предаваться унынию не пришлось, все семейство собралось в церковь, и Глэдис пошла вместе с ними.

Церковь тоже была украшена еловыми ветками и множеством свечей. Снова отец Эндрю пригласил девушку на исповедь, но теперь она была готова и предложила ему придуманную версию своего прошлого. Он задал пару вопросов, но в целом принял ее без видимых сомнений.

Дома Мэй зажгла свечи во всех окошках, на столе их было пять. Накрыли стол к рождественскому обеду. Ради праздника на столе было жареное мясо, овсяная каша плам-порридж, лепешки, душистый сыр, пудинг и вино. Вся семья радостно ужинала, потом пели рождественские песни, потом пошли гулять по деревне. Односельчане весело приветствовали семейство и Глэдис, то там, то тут разворачивались небольшие представления. Дети изображали разные моменты из истории семьи плотника Иосифа. На деревенской площади взрослые представляли пантомиму о святом Георгии и драконе. Везде было весело, время летело незаметно.

Дни после Рождества тоже были окутаны атмосферой праздника. На улицах и на площади пели и танцевали, местный трактирщик выставил большую бочку эля, и угощал всех. Уютно и светло было в домах, на улицах и на душе. Но это было, пожалуй, последнее светлое время для Глэдис в этой деревне.

Неприятности начались сразу после Нового Года. К Глэдис пришла старуха по имени Эби. У нее заболела корова. Девушка пыталась объяснить, что она не умеет лечить коров, но Эби ничего слушать не хотела, только обещала заплатить все больше и больше. Наконец, Глэдис сдалась, не столько ради награды, сколько уступив настойчивости старухи. Девушка решила хотя бы посмотреть, что можно сделать.

Несчастное животное лежало на боку и стонало, как человек. Глэдис ничего не понимала в ветеринарии, только смутно помнила, что у травоядных какой-то сложный желудок. По ее мнению, ничего сделать было нельзя. Кажется, корова съела с сеном что-то острое — гвоздь, или кусок проволоки. Самое гуманное, что можно было сделать — прирезать ее побыстрее. Девушка сказала об этом хозяйке.

— Да ты что, рехнулась?! — закричала Эби, — Она же стельная! Да ты сама ее и испортила!

Глэдис поняла, что спорить бесполезно, и ушла. Но Эби на этом не успокоилась. Конечно, корова сдохла, несмотря на то, что другая знахарка все же взялась ее лечить, а по деревне поползли слухи. Глэдис припомнили все сразу, и даже то, что она почти два месяца не ходила в церковь. Это было явным признаком колдовства.

Однажды к дому кузнеца пришла целая толпа, вооруженная кольями и топорами. Люди требовали отдать им ведьму для расправы. Мэй и дети торопливо забаррикадировали дверь. Тогда раздались угрозы поджечь дом. По счастью, из кузницы прибежали Боб и Джо. Они, конечно, не справились бы с целой толпой, но их крепкие фигуры и решительный вид немного охладили пыл сторонников крутых мер. К тому же Боб напомнил, кто ковал им эти самые топоры, и пригрозил, что уйдет вместе с семьей, а им придется ходить за поковками в Блэкстон, а это дальше и дороже выйдет. Крестьяне немного погудели еще для порядка, и разошлись. Но выходить на улицу Глэдис стало опасно.

— Ничего, — говорила Мэй, — Поворчат и забудут.

Но глаза ее тревожно блестели при этом. Через несколько дней нападению подверглась Хильда. Девочка шла за водой, когда ей встретилась стайка других детей. Сначала ее стали дразнить и оскорблять, а потом кто-то кинул камень, и тут же в нее полетели камни, палки, какие-то овощи — все, что подвернулось под руку обидчикам. Она вернулась домой вся в слезах, покрытая синяками и с рассеченной бровью. Мэй сходила к родителям тех детей, и вернулась мрачная. Видимо, понимания она не нашла. Глэдис приняла решение. Оставаться здесь дольше и подвергать опасности этих славных людей она не могла. Вечером девушка тайком собрала кое-какие пожитки, и ночью, дождавшись, когда все уснут, осторожно встала, прихватила свою одежду и вышла во двор. Теперь уже дверной брус не казался ей таким тяжелым, как раньше — в повседневной жизни ей встречались предметы и тяжелее. Она наскоро набросила верхнюю одежду и, с трудом справившись с засовом на воротах, вышла на улицу. Луна была на ущербе, но кое-что можно было смутно разобрать. Она решила дойти до площади, а там отправиться, куда потянет, наудачу. Но не успела она сделать и нескольких шагов, как ее окликнули:

— Глэдис! Ты куда?

К счастью, это была Хильда, а не Мэй. Наверное, не могла уснуть после побоев, бедняжка.

— Хильда, возвращайся в дом. На улице холодно.

— Ты уходишь совсем, да? Не уходи, пожалуйста! Это ничего, что они меня сегодня побили, меня и раньше дразнили, правда! Я же с ними никогда не играла, всегда помогала маме по дому! Не уходи! Пойдем домой!

Глэдис обняла девочку.

— Мне пора, Хильда. Я не могу остаться. Если с кем-то из вас случится что-то плохое, я сама себя не прощу. Прости. И передай маме, что я никогда не забуду, что сделали для меня вы все, и ты тоже! Прощай.

Поцеловав Хильду на прощание, Глэдис ушла, оставив девочку стоящей среди улицы.

Девушка никогда не думала, что идти зимней ночью через лес так страшно. В ее времени дикие животные старались не встречаться с человеком, а здесь она слышала отдаленный волчий вой, и почему-то чувствовала: эти звери здесь хозяева. Наверное, потому дорога и была такой безлюдной. То там, то здесь что-то похрустывало, заставляя ее испуганно шарахаться. Она шла всю ночь, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть. К счастью, ничего с ней не приключилось, и уже после того, как совсем рассвело, она почувствовала запах дыма. Еще через некоторое время впереди показалась деревня.

Домики с заснеженными крышами и дымками над трубами выглядели очень уютно. Но в самой деревне все оказалось не так идиллично. Она стучалась то в один дом, то в другой, просясь хотя бы погреться, но везде ей отвечали, что у них самих места мало. Тогда она начала спрашивать, нет ли в деревне больных. Ей сразу назвали несколько домов, где кто-то болел. В одном доме был больной старик. У него было, видимо, слабое сердце, и высокое давление. Глэдис порекомендовала сладкое питье, тепло к ногам, и сделала кровопускание. Старику стало легче. Его дочь, сурового вида женщина, дала девушке два пенни, и в ответ на ее просьбу о жилье подсказала, кто мог бы ее приютить. Хозяйка указанного дома, хоть и без восторга, согласилась пустить девушку на постой до весны, но предупредила, что за стол и крышу над головой она должна будет платить два шиллинга в неделю. Глэдис пришлось согласиться. Она начала откладывать деньги еще до Рождества так, на всякий случай. Подсчитав свои сбережения, она заплатила за две недели вперед. До конца дня она обошла еще двоих больных. Случаи были не очень тяжелые, и ее лечение помогло почти сразу. Она снова немного заработала. Девушка повеселела, но к вечеру она буквально валилась с ног от усталости. Эту ночь она спала очень крепко.

Снова потянулись дни, похожие один на другой. С утра до вечера Глэдис обходила больных, иногда ей подсказывали, где есть еще пациенты. Зарабатывала она немного, но кое-что удалось отложить, и когда пришло время платить за жилье, нужная сумма у девушки нашлась. Хозяйка порой просила ее что-то сделать по хозяйству, и Глэдис снова и снова вспоминала добрым словом Мэй и ее семейство, где многому научилась. Хозяйке девушка сказала, что осталась вдовой и вынуждена зарабатывать на жизнь ремеслом лекаря, чтобы прокормить себя и будущего ребенка. Женщина относилась к ней далеко не так тепло, как Мэй, но предложенную историю встретила с пониманием. Глэдис старалась уделять должное внимание и церкви, памятуя о том, какие последствия может повлечь небрежность в этом вопросе, и ее репутация укрепилась.

Беременность протекала нормально, и Глэдис подумывала уже о родах. Но снова вмешался случай. Была примерно середина февраля. Глэдис шла от одного больного к другому. Проходя по улице, она услышала сзади скрип телеги, и посторонилась, давая дорогу. Телега уже почти обогнала ее, девушка повернула голову, глянула на седока и прямо-таки уперлась взглядом в ненавидящие глаза Эби. Телега проехала мимо, понукания возницы слышались уже в конце улицы, а Эби, извернувшись невероятным образом, все обжигала девушку злобой даже издали. Домой Глэдис вернулась в этот день с неприятным предчувствием.

Слухи поползли по деревне уже на следующий день. А через несколько дней двое пациентов отказались от услуг Глэдис. Девушка опасалась, что если так пойдет дальше, то ей нечем станет платить за жилье. Хорошо, что она недавно внесла плату до конца февраля. Теперь, когда она проходила по деревне, женщины шептались у нее за спиной. Это было знакомо. Ей очень не хотелось уходить именно сейчас. Небо хмурилось, мороз сменялся оттепелью все чаще. Снег стал рыхлым и вязким. Даже обходить пациентов стало трудно. Но угроза витала в воздухе. Хозяйка дома не раз намекала, что март — это уже весна. С трудом Глэдис удалось уговорить ее подождать, пока не подсохнет дорога. Но однажды ночью женщина растолкала ее. Прибежал мальчик, сын одной из пациенток, и сказал, что на площади собирается народ с факелами, вооруженный кто чем, и все говорят о ведьме. Насколько можно было понять, всех взбудоражил один из йоменов, к которому недавно приехала погостить родственница, порассказавшая немало интересного. Нетрудно было догадаться, кто это. Наверняка Эби не ограничилась одними фактами, и ее россказни обросли массой красочных подробностей. Глэдис вскочила и быстро собрала свои невеликие пожитки. Хозяйка дала немного еды на дорогу, но попрощались они сдержанно. Женщина явно боялась за себя и свою семью.

И снова бегство. От дома, в котором жила Глэдис, вела только одна дорога, выходившая за пределы деревни. В противоположном конце улицы была площадь, с которой доносился гомон толпы, мелькали огни. Глэдис пошла, куда глаза глядят, стараясь придерживаться дороги. Это было непросто, потому что снег подтаял, и черные проталины сливались с ночной темнотой. Вязкая подмерзшая грязь налипала на башмаки, и они казались пудовыми. Молодая женщина шла уже несколько часов, когда вдруг поняла, что за ней погоня. Сзади доносился шум многих голосов, который не стихал, а наоборот, приближался. Она постаралась прибавить шагу, но и так уже выбивалась из сил. Она остановилась возле большого камня, на котором были высечены какие-то знаки, и, опираясь на него, перевела дух. Теперь шум был слышен отчетливо. Глэдис снова охватил ужас. Конечно, скорее всего, они ее убьют, и она окажется дома, но как! Отдать себя добровольно на растерзание разъяренной толпе? Она не хотела такой смерти. С трудом оттолкнувшись от камня, она двинулась дальше, сама не представляя, куда.

 

Глава 4. Сэр Джейкоб

В сереющем свете наступающего утра проступили обочины. Становилось светлее. Начинался хмурый день, дул сильный, но не холодный ветер. У Глэдис теплилась надежда, что скоро дорога начнет подтаивать, идти станет совсем трудно, и крестьяне повернут назад. Взрыв криков сзади показал, что преследователи настроены решительно, и, наверное, они увидели ее следы на дороге. Сил у нее почти не было. Хотелось лечь на обочину, накрыться плащом, и будь что будет. Но она упрямо продолжала двигаться вперед, даже не замечая, что лес кончился, и по обе стороны от дороги потянулись открытые пространства — луга, или поля. Теперь она была как на ладони. Радостный крик сзади возвестил о том, что ее заметили. Обернувшись, она увидела, как из-за леса вываливает толпа, человек двадцать. Мелькали колья и вилы, часть факелов они потушили, но некоторые еще горели. Близость цели придала сил преследователям, и погоня закончилась скоро. Ее окружили со всех сторон. Ни одного сочувствующего взгляда — искаженные злобой лица и сжатые кулаки. Женщины дергали за одежду, мужчины пока только выкрикивали оскорбления.

— Попалась, ведьма! — выкрикнул невзрачный человечек, и толпа отозвалась угрожающим ревом.

— Я не ведьма, разве я причинила кому-то зло? Люди, я только лечила ваших родных, вспомните! — Глэдис сама понимала, что это вряд ли подействует на них, но ей показалось, что крики как-то стали потише.

— А моя корова? — вперед протиснулась Эби, — Это ты отравила мою корову! Ох, если б вы только видели ее, кормилицу мою! — запричитала Эби, — Лежит, бедная, живот распух, и черная кровь течет изо рта! Это все она!

— Я даже не трогала твою корову, Эби! Я в первый раз в жизни увидела ее, когда она уже была больна! Побойся Бога!

— Ах, ты еще и Бога вспомнила! — разъярился краснолицый бородатый йомен.

— Я же христианка, как и вы! Я ходила в церковь вместе с вами! — сделала она жалкую попытку, но только ухудшила положение.

— Ах ты, дрянь! — завопили из толпы, — Ты и церковью готова прикрыться! Что вы стоите, бейте ее, ребята!

— Постойте, мой ребенок ни в чем не виноват! — отчаянно крикнула девушка, — Если вы убьете меня, вы убьете и его!

— Подлая ведьма! — зашипела какая-то женщина, — Кого ты можешь породить? Только такую же, как ты!

— А мы сейчас посмотрим, — ухмыляясь, сказал здоровенный детина, поигрывая огромным ножом, — Если у нее там девка, значит, она собиралась породить такую же ведьму, и ее надо сжечь живьем, а если мальчишка — то оставим ее в покое! — толпа отозвалась криками одобрения и смешками.

— Люди, одумайтесь! — почти прошептала она, помертвевшими губами, — Я же не выживу после такого!

— Ну и подыхай, ведьма! — плюнула ей в лицо Эби. К Глэдис потянулись руки со всех сторон, схватили за одежду и за волосы. Она скорчилась, прикрывая живот, и закричала не своим голосом:

— На помощь!!! Помоги-и-ите!!!

Молодая женщина ни на что не надеялась, но это было последнее, что она могла сделать. И вдруг…

— Эй вы, сброд, прочь с дороги!

Увлеченные расправой, крестьяне не заметили группы всадников, которые подъехали с той же стороны, с которой пришли и они сами. Это был отряд из десятка рыцарей, судя по добротной одежде и легким походным доспехам.

— Кто вы такие и что здесь делаете? — властно обратился к йоменам один из них.

— Мы честные йомены из Сэнда, Ваша милость, — с поклоном ответил краснолицый, — А я старший, меня зовут Бен, по прозвищу Карнаухий. Ведьма объявилась в наших краях, вот мы ее и судим.

— Из Сэнда?! — рыкнул рыцарь, — Это же на земле сэра Роджера Блэкстона! А как вы посмели судить кого-то на земле сэра Джейкоба Лоувэлли?

Крестьяне притихли. "Я же вам кричал про межу, а вы не послушали", — прошептал кто-то.

— Вы что ослепли, не видели пограничного знака?! — громыхал рыцарь, — А ну, пошли прочь отсюда, пока я не велел вас всех высечь!

— Простите нас, сэр рыцарь, — закланялся еще больше покрасневший краснолицый, — Мы уйдем, сейчас же уйдем… Хватайте ведьму, ребята и пошли отсюда.

У Глэдис появилась хрупкая надежда:

— Прошу Вас, сэр рыцарь, не отдавайте меня им! Я не виновата, они… — Чья-то ладонь зажала ей рот, но ее уже услышали. Рыцарь, который вел переговоры, обернулся к другому рыцарю, который был одет богаче всех и держался чуть поодаль, не проявляя видимого интереса к происходящему.

— По-моему, это совсем не похоже на суд, — лениво сказал тот, — Вы же хотели разорвать ее на части, или мне показалось? В любом случае, на моей земле вершу суд только я! Отпустите эту женщину, я сам решу ее судьбу!

Крестьяне медлили. Им совсем не хотелось расставаться с добычей, а столкновение было невыгодно обеим сторонам. Йоменов было больше, но для десятка хорошо вооруженных конных рыцарей они не были серьезными противниками. Будучи вассалами другого лорда, йомены могли не подчиниться, и нападение на них могло означать ссору с соседом. Но с другой стороны, они нарушили границу чужих владений, что само по себе заслуживало наказания. Ситуация походила на весы с качающимися чашами. Обе группы стояли лицом к лицу. Повисла напряженная пауза. Наконец, Глэдис почувствовала, что державшие ее руки медленно разжались.

— В чем вы ее обвиняете? — спросил тот же рыцарь.

— Отравила корову! Сглазила девушку! Искалечила человека! — посыпались обвинения.

— Молчать! А ты что скажешь? — обратился он к Глэдис, — Кто ты такая? Откуда?

Глэдис очень устала, и еле держалась на ногах, но страх придавал ей сил.

— Я сирота, Ваша Милость, — начала она историю, которую придумала раньше, — Воспитывалась в монастыре, где меня обучили медицине. Я зарабатываю на жизнь тем, что лечу людей. Я никому не причинила вреда! Я отказалась лечить корову этой женщины, а меня обвинили в том, что несчастное животное сдохло!

— Неправда! Ты сама ее отравила, потому и отказалась лечить… — высунулась вперед Эби.

— Заткнись! — прикрикнул на нее первый рыцарь, — А то отведаешь плети. Как ты смеешь вмешиваться в суд рыцаря!

— А что с искалеченным человеком? — все так же лениво спросил сюзерен.

— Мне пришлось отнять два пальца, чтобы остановить гангрену, но я сохранила ему кисть. Если бы он позволил мне начать лечение раньше, я бы смогла сохранить больше! — история, которая, как ей казалось, уже была забыта, теперь снова взволновала девушку, и у нее даже голос окреп. Лицо собеседника было закрыто шлемом, но он заметно оживился.

— Я встречался с чем-то подобным, когда воевал. Это смелый шаг, но он бывает необходим… А эти скоты, конечно, не оценили?

— Вы бы полегче, сэр рыцарь… — начал было детина с ножом, но один из рыцарей угрожающе двинулся к нему, и парень притих.

— На моей земле тебе следует вести себя скромнее, — высокомерно проговорил лорд, — я вправе приказать бросить тебя в подвал моего замка, и потребовать выкуп у твоего сюзерена. Не думаю, что он будет доволен. Но сначала я разберусь с этим делом. А знаете ли вы тех, кого она вылечила?

Сначала царила тишина, только свистел в поле весенний ветер. Глэдис даже забеспокоилась, что никто ничего не вспомнит, но…

— Моего ребенка вылечила от ушных болей, — неохотно сказала одна из женщин.

— Мне вырвала больной зуб! Уж как я с ним намучился… У моей жены принимала роды! И старого Билла лечила от колик в животе! — примеры посыпались, как из рога изобилия, теперь уже их было трудно остановить. Крестьяне как будто очнулись. Некоторые поглядывали на девушку чуть ли не виновато, а какая-то женщина сердито шикнула на Эби, когда та попыталась снова вылезти с какими-то обвинениями:

— Помолчи уж, и так из-за тебя стыда теперь не оберешься. И ведь все знают твой дурной язык!

— Довольно! — поднял руку лорд. Крестьяне затихли.

— Я понял, что эта женщина принесла больше пользы, чем вреда. Я считаю ее невиновной, и забираю с собой. А вам приказываю немедленно убраться с моей земли.

Крестьяне не стали больше спорить, и потянулись в обратный путь, рассуждая о том, что был свой лекарь в деревне, а теперь придется больных возить за пять миль, к знахарке.

— Клянусь небом, они пришлют еще к Вам посольство, мистрис, — весело сказал главный рыцарь, которого все называли сэром Джейкобом, — и попросят вернуться.

— Ни за что, — прошептала Глэдис, оседая прямо в снежно-водяную кашу. Страх, который поддерживал ее последние несколько часов, истаял, и силы совсем испарились.

Ее перенесли на относительно сухое место на обочине, постелив два, или три плаща, уложили. Двигаться дальше она не могла, и сэр Джейкоб послал оруженосца в деревню за повозкой.

Замок Лоувелли стоял на естественной возвышенности, и даже издали производил впечатление чего-то тяжелого и массивного. Холм был окружен рвом с водой, через который к воротам вел подъемный мост. На ночь его поднимали и закрывали им ворота. Толстые внешние стены высотой футов пятьдесят образовывали периметр в форме шестигранника, в каждом углу которого располагалась круглая башня, как бы "утопленная" в стену наполовину. Более высокие башни чередовались с более низкими, что обеспечивало лучшую зону обстрела в случае нападения. Низкие башни были примерно на восемь футов выше стены, высокие — на все двенадцать. Вход защищали ворота, набранные из двух слоев толстых дубовых досок и окованные снаружи медью. По бокам от ворот помещались привратные башни, соединенные сверху галереей с бойницами, на которой во время осады могли располагаться лучники. За воротами начинался небольшой двор, кольцеобразно опоясывающий замок вдоль второй, внутренней стены, которая была устроена почти так же, как внешняя, и тоже имела свой ров, но меньший, чем внешний. В кольцеобразном дворе помещались мастерские — кузница, две пекарни, кухня и столовая для рабочих, трудились шорники, гончары, плотники, здесь же жили их семьи, женщины занимались ткачеством и вышивкой.

За внутренней стеной начиналось жилое пространство. С обеих сторон от входа во двор располагались разные служебные помещения: справа — конюшня, сараи для домашней живности, большая кухня, обслуживающая замок; слева — мастерская оружейника, псарня, домик для слуг, сарай для дров, еще одна пекарня и при ней — мельница. В центре этого пространства высился квадратный донжон — главная башня, высотой в шестьдесят футов. Тоже массивный, как и стены, с маленькими окошками, он напоминал подозрительного и мрачного человека, который на всех смотрит, прищурившись. Вход в него располагался на уровне 15 футов от земли. К нему вела деревянная лестница с перилами, сделанная добротно, но с таким расчетом, чтобы ее можно было быстро обрушить. Рядом с донжоном располагалось более веселого вида жилое крыло, которое соединялось с ним крытой деревянной галереей примерно на высоте входа в башню. Это был каменный трехэтажный домик, с фигурными рамами, и цветными витражами, выкрашенный в красивый голубой цвет. На первом этаже в нем располагалась часовня. Стены домика были более тонкими, чем в донжоне. Вокруг жилого крыла был разбит сад, примыкавший вплотную к стене с одной стороны. Он был не очень большой — всего несколько плодовых деревьев и кустов, грядки для овощей и зелени, зато в нем нашлось место и для цветника, который, наверное, был очень мил в конце весны — начале лета, но пока выглядел как-то грустно. Раньше здесь жили кроме сэра Джейкоба, его родители, брат и две сестры. Этим и объяснялось наличие жилого крыла и сада с цветником, сам хозяин был неприхотлив, и, наверное, обошелся бы одним донжоном. Но теперь он остался здесь один — отец умер от какой-то болезни, мать ушла в монастырь, брат погиб на турнире, сестры вышли замуж и жили в замках мужей, иногда посещая родное гнездо и навещая одинокого брата.

Глэдис поместили в жилом крыле, в небольшой комнате рядом с часовней на первом этаже. Сэр Джейкоб был не женат, детей у него тоже не было, поэтому многие помещения пустовали. Комната была удобная, правда, немного холодная. В ней было два застекленных окна, выходивших в сад, большой камин между ними, подле него располагалась длинная лавка и лежал мягкий ковер. Справа от входа, изголовьем к стене, стояла широкая кровать с темно-синим балдахином. Если не считать металлической стойки, на которую можно было повесить одежду, готовясь ко сну, и пары канделябров, то в комнате больше не было ничего, но девушку устраивало и это.

Первые дни она только спала. Еду ей приносили в комнату. Она даже не понимала, вкусно, или нет, то, что она ест. Усталость и страх обессилили ее. Оставаться одна она боялась, и сэр Джейкоб распорядился, чтобы с ней в комнате ночевала Мэг — женщина лет сорока с небольшим. Глэдис все гадала, что заставило рыцаря так заботиться о ней, но вскоре получила ключ к разгадке.

Как-то вечером, через несколько дней после ее поселения в замке, хозяин зашел к ней. После приветственных слов и непременных вопросов о здоровье он перешел к главному, и по его тону она поняла, что вопросы копились у него давно, но он не хотел беспокоить гостью до того, как она отдохнет. Сначала он расспрашивал ее о жизни в монастыре, и Глэдис, как могла, выкручивалась. Но потом он сменил тему, и завел разговор о ней самой, о том, что заставило ее наставников обучать ее медицине, и, собственно, о медицине, и молодая женщина обрела почву под ногами.

Сэр Джейкоб был очень любознателен и начитан для рыцаря. Он читал сочинения Галена, Роджера Бэкона, Парацельса. Они интересовали его, как с философской, так и с естественнонаучной точки зрения. Он был скорее ученым, чем воином, и ценил в людях прежде всего то, что позже назвали образованием.

Рыцарь хотел выяснить, что гостья знает о разных процессах, происходящих в человеческом теле. Ее познания в анатомии и физиологии привели его в восторг, хотя некоторые факты он воспринял с недоверием. Например, идею о клеточном строении организма он принял сразу, но решительно воспротивился тому, что клетки тоже живые. Он упорно доказывал, что этого быть не может, по его мнению, они должны быть похожи на мертвые камни, из которых строят дом, и подобно тому, как жилым этот дом делает присутствие людей, так и в теле есть жизнь благодаря душе. А если бы клетки были живыми, то давно расползлись бы кто куда.

Разговор затянулся заполночь. Мэг давно дремала, на своем соломенном матрасе, но оба — и гостья, и хозяин, остались очень довольны вечером. Глэдис почувствовала некоторое облегчение: после пережитого она боялась даже вспоминать о своей профессии, иногда девушке казалось, что она никогда больше не подойдет к больному, по крайней мере, не здесь. Теперь же искренний интерес сэра Джейкоба, ее собственный рассказ о том, что когда-то заставило ее поступить в университет, оживили в ней и прежнюю любовь к медицине, но практиковать она еще опасалась. Зато исправно ходила в церковь, что с одобрением воспринял замковый капеллан, отец Джозеф.

Беседы с хозяином замка стали ежевечерними, теперь они касались не только медицины, но и других тем — мироздания, биологии, того, что в этом времени считалось алхимией, философии. Глэдис как-то незаметно узнавала многое и о самом хозяине замка, осторожно рассказывала о себе, то, что не противоречило легенде. Такое времяпрепровождение нравилось им обоим и заметно скрашивало вечера. Но однажды рыцарь пришел утром. Молодая женщина только-только успела встать и умыться.

— Прошу извинить меня за ранний визит, Глэдис, — сказал он с поклоном, — Но, кажется, дело не терпит отлагательства. Возможно, Вы еще недостаточно окрепли после пережитых Вами волнений, но, тем не менее, я прошу Вас применить Ваше искусство лекаря. Один из моих слуг тяжело болен. Я знал этого егеря с малых лет. Сколько я себя помню, он служил моему отцу, даже спас ему жизнь как-то на охоте, лишившись при этом глаза. К сожалению, я узнал о его болезни слишком поздно… И, тем не менее, позволю себе просить Вас помочь ему.

У Глэдис по спине побежали ледяные мурашки. Если случай безнадежный, и больной умрет, это может означать новые гонения.

— Он так плох? — спросила она, и голос невольно дрогнул.

— Его жена уверена, что он умирает. Они уже пытались лечить его, но ничего не помогает. Послушайте, Глэдис! — кажется, на этот раз сэру Джейкобу изменила его флегматичность, — Я помню, что Вы пережили! Вам нечего бояться! Осмотрите его, и, если есть хоть капля надежды, помогите ему! Вы будете под моей защитой при любом исходе дела, никто не посмеет Вас ни в чем обвинить!

Молодая женщина все еще колебалась. Беременность перевалила за седьмой месяц. Новые осложнения были некстати, к тому же неизвестно, что ждет ее у больного… Но отказать человеку, который спас ей жизнь, и с которым уже возникла дружба, она не могла.

— Во дворе ждет запряженная повозка, — решительно сказал сэр Джейкоб, и вышел. Оставалось только надеть плащ, взять узелок с инструментами и выйти вслед за ним.

Больной жил в Строберри Хилл, деревне, находившейся неподалеку. Его звали Катберт. Положение в самом деле было не из легких. Жар, затрудненное дыхание, отрешенный взгляд единственного глаза — все говорило о запущенной болезни. Его жена, хрупкая молчаливая женщина, только тихо плакала. Глэдис осмотрела его, послушала хрипы в груди, и поставила диагноз.

— У Вашего мужа воспаление легких, — сказала она женщине, — Я ничего не могу обещать, но мы попробуем его спасти.

И снова увидела в глазах женщины ту же безумную надежду, что и раньше во взгляде Мэй. Но теперь это зрелище заставило ее поежиться — ей уже пришлось убедиться, что слишком горячая вера становится иногда бомбой замедленного действия. Порекомендовав пока давать через каждый час, попеременно, то отвар из ивовой коры и ромашки, то теплое молоко с коровьим маслом и медом, и ставить на грудь и на голову компрессы из полотна, смоченного раствором уксуса, Глэдис вышла во двор.

— Он очень плох, но мне нужно в замок, а потом — снова сюда, — сказала она сэру Джейкобу.

В замке она потребовала, чтобы ее проводили в кладовые, и перерыла множество бочек, мешков и ящиков, пока не собрала то, зачем пришла — ком серой плесени.

— И что, это Вам понадобится? — брезгливо поинтересовался сэр Джейкоб, глядя на ее добычу, — Право, это, в самом деле, похоже на какое-то зелье!

Молодая женщина потребовала поставить в ее комнате стол, принести жаровню с углями и некоторую посуду. Отец Джозеф только крестился и качал головой, наблюдая за ее манипуляциями, но не вмешивался. Сделать водную вытяжку из плесени было не очень сложно, смущало только то, что невозможно было проверить результат. Пришлось положиться на удачу. Вернулась она к больному только поздно вечером. По крайней мере, его состояние не ухудшилось. Вместе с женой Катберта, которую звали Лин, Глэдис поставила ему горчичник на грудь, и дала чашку вытяжки из плесени, остальное лекарство она оставила Лин, велев давать больному на следующий день с утра, по чашке четыре раза в день, продолжая процедуры. В замок молодая женщина вернулась уже далеко заполночь, и уснула, едва успев раздеться и улечься в кровать.

Проснувшись утром, Глэдис ощутила смутное беспокойство. Полежав еще немного, она вспомнила события вчерашнего дня. Дверь открылась, и вошла Мэг с кувшином воды для умывания.

— Есть ли какие-нибудь новости, Мэг, — спросила молодая женщина, заранее боясь услышать ответ, что вот, мол, из деревни прислали сказать, что больной умер.

— Да что тут может случиться, миледи, — флегматично пожала плечами Мэг, — Вот, Джейн и Кэт поругались на кухне из-за одного стрелка… А больше ничего…

Глэдис облегченно вздохнула и принялась за утренние процедуры и завтрак. После завтрака она снова отправилась в кладовые за плесенью, заслужив неодобрительный взгляд сторожа.

Приготовив новую порцию вытяжки, она снова поехала в деревню, благо, сэр Джейкоб распорядился всегда держать повозку наготове для лекаря. Лин встретила ее во дворе. По сияющим глазам женщины Глэдис поняла, что, видимо, есть перемены к лучшему. И правда, больной спокойно спал. Жар уменьшился. Молодая женщина снова оставила лекарство и уехала.

По прошествии двух дней, температура спала. Глэдис рискнула поставить банки. А еще через несколько дней такой терапии стало ясно, что Катберт начал выздоравливать. То ли от природы сильный организм справился с болезнью, то ли не знавшее антибиотиков тело хорошо отреагировало на них, то ли просто повезло.

Глэдис склонялась скорее, к последнему. Ведь могло случиться все, что угодно — она могла неправильно выбрать грибки, у больного могла быть врожденная непереносимость пенициллина, или просто болезнь могла зайти слишком далеко… Молодая женщина даже думать не хотела, как все повернулось бы в этом случае. Как бы там ни было, егерь явно ожил. Он еще натужно кашлял, но уже охотно разговаривал с лекарем, и даже пытался шутить.

Конечно, об этом стало известно и в замке. Сэр Джейкоб передал ей через Мэг приглашение отныне делить с ним трапезу в парадном зале. Глэдис оценила это. В мире, где очень много значило происхождение, это было знаком серьезного признания ее заслуг. Начиная с того времени, она снова вернулась к медицинской практике. Теперь это было не так рискованно — защитой служили стены замка и имя его владельца.

А через полтора месяца у нее родился крепенький мальчик. Из деревни привезли самую лучшую повитуху. Сначала, правда, возникла некоторая заминка. Глэдис, несмотря на боли, не позволяла ей прикоснуться к себе, требуя, чтобы та вымыла руки. Напрасно женщина уверяла, что мыла руки вот только этим утром, строптивая роженица была непреклонна. Бедная Мэг металась от одной к другой, пытаясь убедить одну в том, что повитуха очень опытная, и у нее выживает каждый второй ребенок, не меньше! Другую она уговаривала, приводя в пример самые разные причуды рожениц. И наконец, конфликт был улажен — повитуха, не переставая недовольно ворчать, вымыла руки, и была допущена к процессу родов. Впрочем, все прошло гладко, заплатили ей щедро (об этом позаботился сэр Джейкоб), и женщина осталась вполне довольна.

Глэдис смотрела на сына, и ее переполняла тихая радость. Он казался ей самым красивым и самым чудесным существом на земле.

— Как Вы его назовете, миледи, — спросила как-то Мэг.

Малыш лежал в колыбельке, похожей на лодочку, укрытый одеяльцем из овечьей шкуры, и молодой женщине почему-то пришел на ум миф об аргонавтах.

— Джейсон, — сказала она неожиданно для себя, — Его будут звать Джейсон.

— Назвали бы Вы его как-нибудь иначе, — с сомнением сказала Мэг, — Ну, там, Бертольдом, или Бертраном, как какого-нибудь рыцаря, или, скажем, Артуром, или Ричардом, как короля… А Джейсон — что это за имя!

— Нет, пусть его зовут, как великого путешественника и воина, — улыбаясь, сказала Глэдис. Так мальчика и окрестили в замковой часовне.

Дни текли, похожие один на другой. Дел у Глэдис было много. Заботы о Джее занимали большую часть дня, помощь Мэг была просто неоценима, но в основном ребенком занималась мать. Не признавая кормилиц, она кормила его сама, неизменно вызывая неудовольствие Мэг. "Вам надо беречь здоровье, мистрис", — ворчала та, — "Виданое ли дело — леди сама кормит! Вы потеряете свою красоту!" Но Глэдис только отмахивалась. Ей нравилось в сынишке все — как он ест, деловито причмокивая, хмуря крошечные белесые бровки, как доверчиво посапывает, засыпая, этот теплый мягкий комочек. Он стал целым миром для нее. Отрываться от него, даже ненадолго, было выше ее сил.

И все же она по-прежнему практиковала. Больших трудов стоило убедить отца Джозефа, что никакого колдовства в ее ремесле нет. Священник смирился далеко не сразу, и не со всем в ее деятельности, но Глэдис не жалела, что потратила на него время.

Болезни, с которыми к ней приходили, были разнообразными — от разных ран и ожогов до инфекций. Приходилось лечить всех. Она вспомнила даже то, чему не уделяла особого внимания в университете, например, фитотерапию и массаж, не говоря уже о фармакологии. Ингредиенты для лекарств ей поставляли бродячие торговцы, которые порой забредали в замок. В их ящиках находилось масса всякой всячины — от ароматических масел до тканей и ювелирных украшений. Среди шарлатанских "чудодейственных" средств, которые они предлагали, Глэдис иногда находила настоящие перлы — кашалотовый воск, мускус, струю бобра, нутряной медвежий жир, живицу растений из далеких стран, растертый корень жень-шеня. Кроме того, когда кто-то из мастеров собирался в крупный город, чтобы продать там на базаре свои изделия, молодая женщина всегда давала список того, что нужно спросить у аптекаря. Как правило, ее поручения выполнялись, так как все понимали, что с каждым может случиться какая-то болезнь.

Лекарства ей приходилось готовить самой, но она справлялась, даже смогла освоить получение средств для наркоза в полевых условиях, ведь особенно много пришлось заниматься хирургией. Травмы встречались часто. Теперь Глэдис оперировала более смело, и все так же жалела, что не изучала работу доктора Кросби так подробно, как следовало. На полостные операции она решалась редко, только в крайнем случае, когда другого выхода не было, потому что на результате сильно сказывалось отсутствие полноценной асептики. Она очень старалась — заставляла поддерживать чистоту в операционной, не пускала туда никого в верхней одежде, сама переодевалась в чистое, входя в помещение, кипятила все что можно и как можно чаще. Но от главного неудобства деваться было некуда: оперировать приходилось голыми руками — не было подходящих материалов, чтобы сделать хирургические перчатки, которые можно легко стерилизовать, поэтому часто приходилось иметь дело с гнойными осложнениями после операций. И все же, как она могла судить по рассказам о деятельности других медиков, ее результаты были совсем не плохи. Сэр Джейкоб велел построить небольшой домик между внешней и внутренней стенами для того, чтобы Глэдис могла спокойно принимать больных, и отец Джозеф, поупиравшись, все же освятил его. В нем был камин, помещение вроде кухни, чтобы готовить лекарства, комната с операционным столом и маленькая кладовка, которую девушка приспособила под кабинет. Все это по приказу лорда тщательно убирали.

День, с которого начался новый виток истории Глэдис, был таким же, как все. С утра она, покормив Джея, вышла к воротам, чтобы осмотреть новых пациентов, потом принимала их в своем домике. После обеда она вышла с малышом на руках в сад на прогулку. Вдруг с верха донжона раздался резкий звук трубы. Молодая женщина подняла голову. Башенный сторож вскинул вверх и опустил сигнальный флаг. Это означало, что к воротам приближается всадник. Трое солдат побежали к подъемному мосту, чтобы встретить гостя, и вскоре он показался — усталый гонец в запыленной одежде прошел через двор в сопровождении стражи и скрылся в жилом крыле. Глэдис очень хотелось узнать, какие вести привез этот всадник, но она знала, что пока он не поговорит с хозяином замка, никто ничего не расскажет. Может, Мэг удастся что-то узнать через слуг? Но и Мэг только пожимала плечами и помалкивала.

Вечером, как всегда, пришел сэр Джейкоб. После недолгого разговора Глэдис решилась, наконец, задать интересовавшие ее вопросы.

— Ах, это… — устало произнес лорд, — Письмо от моего кузена Нэда из Лондона. Снова зовет ко двору. Но я так понимаю, что ему просто не с кем поговорить по душам. Мы так играли, когда он был ребенком, а мне поручали присмотреть за ним. Бывало, обведем вокруг пальца охрану, отстанем от охоты, найдем какое-нибудь укромное место, и лежим под деревом, глядя сквозь листву… Разговариваем… Он представлял себя английским королем, я — французским, или испанским, и мы вели переговоры от лица наших стран. Иногда мы даже объявляли друг другу войну, вскакивали и устраивали поединок. В шутку, конечно… Теперь ему, наверное, тоже хочется чего-то подобного. Он пишет, что хотел бы что-то обсудить, как в старые добрые времена. По правде сказать, терпеть не могу его двор. Хорошо, что он не приказывает прямо…

— Но разве он — Ваш сюзерен? — воскликнула пораженная Глэдис, — Как он может Вам приказать?

Сэр Джейкоб с удивлением посмотрел на нее.

— Король вправе приказать любому рыцарю! И если бы он приказал, я бы, безусловно, подчинился. Но он не приказывает, а только намекает. Кажется, он задумал на этот раз что-то грандиозное!

— Король — Ваш кузен?

— Ну да! Моя мать была из рода Плантагенетов, так что я троюродный брат нынешнего короля Эдуарда. Можно сказать, мы росли вместе.

После этого они снова болтали о разных отвлеченных вещах, и больше не возвращались к этой теме. Но этот разговор не давал Глэдис покоя. Она никак не могла уснуть, и сама удивлялась этому. Что-то важное сказал сегодня ее владетельный друг, но что? Наконец, молодая женщина забылась зыбким и беспокойным сном. Проснулась она резко, как от толчка, и села в постели. Ночь и тишина. Горит всего одна свеча. Накинув кот, Глэдис осторожно обошла спящую возле ее кровати Мэг и подошла к ребенку. Он тоже спал. Улыбаясь, она смотрела на маленького человечка, и мысли ее текли немного сонно и нежно. Казалось, на всей земле и вокруг был мир и покой. Мир и покой… Она как будто снова проснулась. Какой сейчас год?! Двадцать шестой! "Кузен Нэд" задумал что-то грандиозное! Эдуард II, как она помнила, не очень любил авантюры, а вот его сын, который, примерно, через год взойдет на престол, действительно способен на нечто грандиозное. А что может задумать амбициозный, молодой король!? Ну конечно. Через семь лет начнется война, которую потом назовут столетней! Глэдис никогда не была особенно сильна в истории, но леденящие кровь рассказы о зверствах солдат с обеих сторон, которые читал учитель в школе, поневоле запомнились ей. А бунты крестьян, а эпидемии, голод… Что может грозить ей самой — не важно. Но Джей! Он же не вернется с ней в будущее. Ему придется жить в этом времени со всеми его опасностями. Время ещё есть. Значит, король хочет обсудить планы с сэром Джейкобом, и может быть, прислушается к его мнению…

На следующий вечер, когда сэр Джейкоб снова зашел к ней поболтать перед сном, она заговорила с ним о "кузене Нэде".

— Полно, Глэдис! — отмахнулся милорд, — У короля теперь другие игры, и другие друзья.

— Но он же хочет видеть именно Вас! — возразила Глэдис, — Наверное, ему нужен совет мудрого человека! Он может совершить какую-нибудь роковую ошибку!

— Он и так наделал много глупостей, и больше, кажется, сделать уже невозможно. Бедняга Нэд и правда, очень одинок. Но это оттого, что он никогда не умел разбираться в людях, и всегда окружал себя разным сбродом. Его нельзя за это винить — старый король, его отец, был великим воином, но ему некогда было заниматься воспитанием сына, и вот теперь у Нэда почти не осталось настоящих друзей. Ведь быть рядом с ним — значит, терпеть его теперешних "приятелей", а я, признаться, как только вижу этого выскочку Диспенсера, мне сразу хочется вызвать его на поединок до смерти.

— Новые приятели — пустышки, Хью Диспенсер просто пользуется слабостью короля. Вы не обязаны с ним дружить! — возразила Глэдис, — Но возможно, королю Эдуарду не хватает как раз настоящего друга!

— Откуда Вам это известно? — глаза сэра Джейкоба удивленно расширились, — Вы были при дворе! Ну конечно, как я раньше не догадался! Вы не похожи на простолюдинку, я давно подозревал это!

Глэдис поняла, что увлеклась.

— Я многое слышала в монастыре, у нас бывали и очень знатные посетители, — попыталась она выкрутиться, — Некоторые из них опасались, что король, по чьему-то наущению, начнет большую войну, а это неисчислимые беды для Англии!

— Разве Вам была доступна тайна Исповеди? — с сомнением протянул лорд.

— Нет, но мне приходилось оказывать им медицинскую помощь, а с лекарями иногда беседуют откровеннее, чем с прочими людьми.

На этом разговор закончился, но Глэдис не собиралась складывать оружие. Так или иначе, она поднимала тему войны в их последующих разговорах. Она приводила в пример раны, которые получали во время сражений, и подробно рассказывала, как долго иногда воинам приходилось их залечивать после, говорила о болезнях, которыми чревато большое скопление трупов, о голоде, на который обрекает война, и тому подобное. Наконец сэр Джейкоб не выдержал:

— Глэдис, все, что Вы говорите — чистая правда! Я сам воевал, и видел многое! Но это все в прошлом. Я не хочу ни дворцовых интриг, ни турниров, ни даже странной (да простит мне Бог) дружбы короля. Покой и книги — вот мой удел. Даже если бы я захотел предотвратить войну, которой Вы, по-видимому, опасаетесь — что может сделать один человек?

— Я думаю, сэр Джейкоб, — сказала она мягко, — Что если Вы оглянетесь назад, и вспомните былые времена, то найдете в прошлом много примеров того, что смог сделать один человек. А если чего-то не вспомните, то книги, безусловно, Вам помогут.

Рыцарь вскоре ушел, а Глэдис легла спать. Закрыв глаза, она подумала, что из-за того, что в Великобритании рождались такие люди, как сэр Джейкоб, наверное, и появились Оксфордский, и Кембриджский университеты. Она улыбнулась и уснула.

Сэр Джейкоб пришел к ней на следующий вечер, как всегда. Вид у него был торжественный.

— Я много думал о нашем вчерашнем разговоре, — начал он, — Вы правы, Глэдис, абсолютно правы. И одному человеку под силу повернуть ход истории. В конце концов, разве не это случилось, когда Спаситель взошел на крест во имя искупления грехов рода человеческого! Я ни в коей мере не претендую на такой подвиг, от моих скромных сил и не требуется так много. Но я готов. Я сделаю для Англии все, что в моих силах! Я принял решение. Как только смогу, я отправлюсь в монастырь, чтобы молиться о судьбах моей Родины и ее народа! Клянусь, я возьму на себя самые строгие обеты, чтобы Господь услышал мои молитвы.

— Но… Я… — только и смогла выговорить пораженная Глэдис.

— Не говорите ничего! — Сэр Джейкоб подошел к молодой женщине и взял ее руки в свои, — Это Вы открыли мне глаза, и я безмерно Вам за это благодарен! О Вас и Вашем сыне я позабочусь. Вы ни в чем не будете нуждаться. Мой замок и земли относятся к майорату, и я не могу подарить их монастырю. Они могут перейти только по наследству к мужчине из нашего рода. К сожалению, у меня есть только один родственник, который может наследовать мне. Это мой двоюродный брат, сэр Арнольд. Мы никогда не были дружны, но он рыцарь и благородный человек. Он позаботится о Вас.

Сэр Джейкоб давно ушел, а Глэдис все еще не верила своим ушам. Вот как он ее понял! Кто бы мог подумать. Зная сэра Джейкоба, она понимала, что это окончательное решение, и его уже не переубедить. Ее терзали сомнения и смутные плохие предчувствия.

 

Глава 5. Рыцарское слово сэра Арнольда

Вскоре после этого разговора сэр Джейкоб стал активно готовиться к принятию монашеского сана. Он много молился, а к середине осени уехал. Дел у него было много. Для того, чтобы оставить мир, нужно было испросить разрешения у сюзерена и у короля, а это означало некоторое время пребывания при дворе в ожидании аудиенции и непременную обязанность погостить в замке сюзерена. "Кузен Нэд", очевидно, был недоволен решением сэра Джейкоба, потому что при дворе короля рыцарь пробыл особенно долго. Дело осложняла распутица, поэтому вернулся он только в конце весны, но по его довольному виду можно было судить, что поездка закончилась удачно. Тут же было отправлено письмо в монастырь, и оставалось только дождаться ответа от настоятеля, чтобы начать сборы в дорогу.

В это же самое время в замке появились новые хозяева. Сначала приехал в сопровождении небольшой свиты сэр Арнольд. Он был довольно высоким, как и сэр Джейкоб, но все время сутулился, как будто хотел выглядеть меньше. Внешность у него была какая-то блеклая, словно он очень долго сидел в темноте: мышиного цвета редкие волосы, лоб с большими залысинами, светло-голубые, как будто вылинявшие, глаза, мучнисто-белая кожа. Сэр Джейкоб познакомил с ним Глэдис почти сразу. Она так и не поняла, какое впечатление произвела на сэра Арнольда. На его лице не отразилось ровным счетом, ничего, хотя он тут же рассыпался в комплиментах, "расшаркался", как сказала бы Мэг.

В тот же вечер, в присутствии свидетелей — замкового капеллана отца Джозефа и не знакомого Глэдис рыцаря, были оговорены условия, на которых замок Лоувэлли должен был перейти к сэру Арнольду. В числе прочих было и условие заботиться о гостье замка, мистрис Глэдис и ее ребенке. С сэра Арнольда было взято слово рыцаря, что он выполнит всё. Сэр Арнольд дал это слово, даже, возможно, более поспешно, чем следовало. Он вообще с большим трудом скрывал свою радость по поводу так нежданно свалившегося на него наследства. Как рассказывала Мэг, до этого он жил с семьей в небольшом доме на земле своего сюзерена, и только мечтал о своем замке. Обстоятельства обязывали его проявлять сдержанность, но ему просто не сиделось на месте. То он тщательно обследовал кладовые, то ходил по жилому крылу, открывая все двери и осматривая комнаты, то бродил по донжону. Однажды он так же заглянул в комнату Глэдис. Молодая женщина собиралась кормить ребенка. Увидев ее, сэр Арнольд возвел очи горе, и стал пространно объяснять, что ему-де безмерно жаль, что его дорогой брат, сэр Джейкоб покидает этот мир, и он, сэр Арнольд, хочет исполнить волю своего брата как можно лучше, вот и осматривает замок, чтобы понять, что здесь нужно сделать, и т. п. Потом он уехал, но недели через три вернулся в сопровождении жены, двух девочек, шести и девяти лет и четырехлетнего мальчика.

Жена сэра Арнольда, леди Брангвина, была высокой худой дамой с резкими скулами, нездоровый желтый оттенок кожи говорил о том, что, возможно, у нее проблемы с печенью. Однажды Глэдис даже заикнулась о том, что могла бы осмотреть леди, так, на всякий случай, чтобы предупредить возможные болезни. Это вызвало настоящую бурю. Девушке было заявлено, что никакой необходимости в этом нет, леди никогда ничем не болела, и абсолютно здорова, и если ей понадобится помощь лекаря, она заявит об этом сама, и уж конечно обратится к настоящему лекарю, с разрешением на лечение, а не к деревенскому коновалу, который, или которая вообразила о себе невесть что! Вот так! Ошеломленная такой бурной реакцией, Глэдис осталась стоять на месте, а леди Брангвина, повернувшись, гордо покинула место боя. Через несколько дней Глэдис получила ключ к разгадке такого поведения, встретив в коридоре молоденькую служанку. Девушка плакала навзрыд. Глэдис участливо поинтересовалась, что ее так взволновало, и служанка, глотая слезы, рассказала, что она всегда была горничной, убирала помещения господ, следила за чистотой, а теперь леди Брангвина, придравшись к какой-то мелочи, отправила ее на кухню, помогать кухарке, и сказала, что это насовсем. А все из-за того, что сэр Арнольд шлепнул ее, горничную, пониже спины, а леди заметила. В общем, Глэдис поняла, что видимо, леди ревновала своего мужа ко всем подряд, и возможно, имела на это причины. Теперь все работы в жилом крыле выполняли только пожилые женщины и мужчины. Все молодые служанки были отправлены кто куда — в пекарни, на кухню, в птичник, и чем привлекательнее была девушка, тем дальше была ее ссылка.

И сама Глэдис стала понемногу отдаляться от новых хозяев. Так, она перестала есть вместе с ними в большом зале. Во время ужина царила такое чопорное и холодное молчание, что невольно приходила на ум мысль о покойнике в доме. А потом почему-то все блюда стали готовиться в очень небольшом количестве, и когда слуги заканчивали обносить хозяев, на долю Глэдис оставались только какие-то крохи. Наконец, ей это надоело, и она стала оставаться в комнате, ссылаясь на то, что у нее есть срочная работа. Теперь еду ей приносила Мэг и прямо из кухни, что было только к лучшему, потому что эта еда была горячее той, которую ели в зале, да и на кухне знали Глэдис (ее средство от ожогов часто оказывалось там кстати) и старались передать ей что-то вкусненькое. Правда, теперь ей доставалось гораздо меньше мясных блюд, но она была неприхотлива, и при случае могла обойтись одними овощами. В часовню она тоже заглядывала теперь реже, и только тогда, когда там никого не было, но отец Джозеф ни разу не упрекнул ее за это.

Сэр Джейкоб ни во что не вмешивался. Он теперь вообще редко выходил из своей комнаты, все время проводя в молитвах, даже его скудную еду ему приносили туда же. Только один раз он изменил своему добровольному затворничеству. Это случилось, когда леди Брангвина решила отобрать у Глэдис домик, в котором она принимала пациентов. Дама заприметила чистенькое помещение и задумала поселить там свою приближенную, вдову в годах, которая часто исполняла при леди обязанности компаньонки. Злые языки говорили, что с некоторых пор леди стала подозревать, что ее подруга недостаточно уродлива. Ничтоже сумняшеся, леди отдала распоряжение освободить домик, но когда слуги принялись выносить из него пузырьки с лекарствами и травы, прибежала Глэдис. Разгорелся скандал. Глэдис пыталась вразумить хозяйку, что не сможет принимать больных в замке, так как доступ туда ограничен, что, в общем, правильно, но людей надо лечить, и хозяин замка обязан заботиться о своих вассалах. Леди ни в какую не хотела уступать, и кричала, что раз у Глэдис нет разрешения на медицинскую практику, то она и не лекарь. На что ей начали возражать все собравшиеся на шум люди: многие из них уже получили медицинскую помощь от Глэдис, и не хотели лишиться своего лекаря. Леди крикнула стражу, люди схватились кто за что, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в разгар конфликта не появился сам сэр Джейкоб в сопровождении отца Джозефа, который, как потом выяснилось, не только известил набожного рыцаря, но и уговорил вмешаться. Все мигом притихли. Большинство собравшихся все еще были вассалами сэра Джейкоба, и уважали своего сюзерена, несмотря на его причуду с уходом в монастырь.

— Друзья мои, — обратился он к собравшимся, — Я смиренно прошу вас разойтись по своим делам. Замку по-прежнему нужны ваши руки. А Вас, леди Брангвина, я прошу найти сэра Арнольда и зайти ко мне в комнату. И не забывайте, — добавил он, видя, что дама собирается возражать, — Передача замка еще не состоялась.

Ей было нечего сказать на это, и все понемногу разошлись. Примерно, часа через два в комнате Глэдис объявилась сияющая Мэг.

— Можете и дальше принимать больных в своем домике, мистрис, — весело сказала женщина, — Я не знаю, что там им сказал сэр Джейкоб, только эта сушеная треска, да простит меня Бог, я имею в виду миледи, выскочила из его комнаты, как ошпаренная, и вся в красных пятнах! Да и сэр Арнольд вышел мрачнее тучи. Ох, только бы сэр Джейкоб передумал отдавать им замок!

Но, к несчастью, он не передумал. В середине лета пришел ответ из монастыря. Сэр Джейкоб уехал, но через две недели вернулся. В замке стали готовиться к церемонии передачи собственности. Однако переписка с монастырем затянулась до осени.

Джей рос. В девять месяцев впервые пошел сам, некоторые слова уже произносил совсем четко. В начале лета ему исполнился год. Глэдис с грустью вспоминала, как отмечались дни рождения в ее семье. Бабушка и дед были бы в восторге от внука! Наверняка надарили бы подарков, и Олли, конечно, не остался бы в стороне. Наверное, он подарил бы погремушки собственной конструкции, которые начинают светиться и петь колыбельные, если их легонько качать, или смешно ойкать, если их дергать. Такие игрушки он дарил ее подругам, у которых были дети… Как жаль, что нельзя показать малыша родным. Она стала сильно скучать по дому. Спасал только Джей. Уже сейчас было заметно, какой он хорошенький и какой умница: малыш всегда с интересом наблюдал за тем, как мама готовит лекарства и с удовольствием играл со стеклянными флакончиками. Флакончики были грубоватыми, но прочными. Стекло было таким толстым, что они не разбивались даже от довольно сильного удара, поэтому Глэдис была относительно спокойна. Правда однажды Джей умудрился засунуть в горлышко такого флакона пальчик, пытаясь достать прилипшую внутри соломинку, и пальчик застрял, да так крепко, что пришлось звать оружейника. Это был очень искусный мастер, он пришел с малым молотом, который использовался при изготовлении кольчуг, и одним точным и аккуратным ударом разбил горлышко флакона, да так, что ребенок не поранился, только заревел от страха. Для Глэдис разбитый флакончик был довольно большой потерей, они были редкостью и стоили дорого. Сэр Джейкоб ничего не жалел для нее, а как-то будет обстоять дело теперь? Но что такое какой-то флакончик по сравнению со здоровьем Джея! Он всегда мог отвлечь ее от мрачных мыслей, как будто чувствовал, когда мама начинала грустить.

И все же размеренная жизнь в замке успокоила ее, душевные рубцы от страшных событий первых месяцев в этом мире понемногу начали заживать, и в ней проснулся интерес к окружающей жизни. Жители замка выглядели грубоватыми и прямодушными. Рост большинства из них был небольшим, даже невысокая, по меркам своего времени, Глэдис, казалась среди них весьма статной. Однако при небольшом росте, они были очень сильны, даже женщины. Это объяснялось отчасти тем, что бытовые предметы были тяжелыми, не говоря уже о том, что доспехи, даже легкие, были еще более увесистыми, а отчасти своим здоровьем люди были обязаны привычкой находиться в холодных помещениях. Экология здесь не играла такой уж важной роли. Безусловно, вода, овощи и мясо были свободны от разных синтетических добавок, но это компенсировалось неразборчивостью в выборе продуктов и ужасающей антисанитарией. Как-то Глэдис увидела, как служанка, которая несла с кухни какое-то блюдо, уронила на землю кусок мяса, а потом спокойно подобрала его, вытерла и положила обратно на блюдо. Причем никто из присутствующих во дворе не обратил на это никакого внимания. Другой случай был связан с отравлением. Глэдис позвали к внезапно заболевшему гончару. Молодая женщина обследовала его и констатировала отравление спорыньей, она спросила жену гончара, где та брала хлеб, и женщина сказала, что пекла его сама. Осмотрев запас зерна, который, к счастью оказался небольшим, Глэдис нашла зараженные зерна и велела все уничтожить, объяснив, что зерно теперь ядовито. Однако хозяйка, видимо, не послушалась, и Глэдис через некоторое время снова пришлось лечить и гончара, и теперь уже всю его семью. Однако отравлениями, травмами и инфекциями всё ограничивалось. Простудных заболеваний практически не было.

Мужчин в замке было большинство, хоть и незначительное. От слишком настойчивых ухаживаний молодую женщину спасало поначалу положение личной гостьи хозяина, а потом подмогой стал статус лекаря — кто же захочет ссориться с тем, от кого может зависеть здоровье! Поэтому отношения с мужской частью населения замка не выходили за рамки уважительно-деловых и мелких знаков внимания. К своему удивлению, Глэдис поймала себя на том, что почти не думает о Томе. Его образ стал каким-то бледным и размытым в ее памяти. Она не могла припомнить ничего такого, что было присуще именно ему, что отличало бы его от других мужчин. Однажды, вспомнив о нем, Глэдис подумала — а смог бы он, избалованный вниманием, выжить в этом мире? Ведь здесь его знания физика-теоретика вряд ли бы кто-то оценил. Скорее, смог бы Олли. У нее самой так много сил уходило на то, чтобы выжить, что совсем ничего не оставалось на личную жизнь, и даже на переживания о ней… И все же в последнее время она начала замечать за собой, что невольно замедляет шаг, когда, проходя по двору, видит тренировочные поединки стражников. Ей нравилось наблюдать за их отточенными ловкими движениями, в которых сквозило такое явное желание победить, что и ее саму охватывал какой-то азарт.

А между тем моментов, доставляющих удовольствие, становилось все меньше. Как-то в конце лета, проходя по коридору, она встретилась с сэром Арнольдом, идущим навстречу. Когда они поравнялись, коридор почему-то показался ей узким, так незаметно она оказалась оттесненной к стене.

— Что это значит, сэр рыцарь? — спросила Глэдис спокойным холодным тоном.

— О! Простите мне мою неловкость! — пропел сэр Арнольд, не торопясь, однако менять позицию, — Но Вы так очаровательны, а два одиноких сердца…

— Может, мне сказать леди Брангвине, что она слишком мало уделяет Вам внимания в последнее время, раз Вы чувствуете себя одиноким? — язвительно поинтересовалась молодая женщина, и, высвободившись, ушла, успев заметить недобрый прищуренный взгляд блеклых голубых глаз.

Вскоре после этого сэр Арнольд в своей вкрадчивой манере объявил Глэдис, что в целях безопасности она будет теперь жить в донжоне, в комнате над большим залом. Это было вполне в духе нового хозяина Лоувэлли. Как-то так получалось, что у всех, кто пытался ему возражать, вскоре начинались неприятности, поэтому его стали недолюбливать и побаиваться.

Новая комната Глэдис была гораздо меньше прежней и располагалась прямо над большим залом. Несмотря на стены неимоверной толщины, это делало ее очень шумной во время пиров и праздников, которые, однако, случались не так уж часто. Высокое стрельчатое окно не было застеклено. К вечеру его закрывали двумя тяжелыми ставнями, а осенью в него вставили раму, затянутую бычьим пузырем, но все равно от окна сильно дуло, а комната от недостатка света казалась мрачной. Кровать была меньше, но для Глэдис это было не важно, а Мэг позаботилась о хорошем матрасе, набитом сеном, шерстяных одеялах разной плотности и подушках. На случай особенно холодной погоды была предусмотрена тяжелая накидка из волчьих шкур. Туалет в виде чуланчика находился в коридоре, и представлял собой скрипучий деревянный ящик, торчащий на дубовых балках выступающих из стены, футах в 25 над землей. Добираться до разных нужных служб тоже стало неудобно — сначала надо было пробраться по извитой темной каменной лестнице, выдолбленной прямо в толще стены, потом пройти через небольшой холл и спуститься по деревянной лестнице во двор. Так что даже купание Джея теперь превращалось в целое приключение. Но Глэдис не жаловалась. Новое положение позволяло поддерживать некоторую дистанцию.

Семья сэра Арнольда была ей неприятна, даже маленький Зигберт, которому в сентябре исполнилось пять лет. Как-то Глэдис вышла погулять с Джейсоном. Зигберт уже был во дворе. Увидев Джея, он пошел ему навстречу спокойно, даже лениво, однако подойдя, вдруг с силой толкнул малыша плечом, как будто не заметив его на своем пути, и так же спокойно пошел дальше. Джей упал и заплакал. Подхватив его, Глэдис увидела совсем рядом обломки деревянной бочки с торчащими острыми щепками. Мальчик только чудом не напоролся на них. Молодой женщине хотелось верить, что это была случайность. Дочери сэра Арнольда тоже не отличались дружелюбием. Только завидев Глэдис, они начинали шептаться, поджимая губы точь-в-точь, как их маменька, косо поглядывая, и спеша увести друг дружку.

Но самую большую настороженность вызывал у Глэдис глава семейства. Он предпринял еще одну попытку сблизиться с ней, такую же откровенную и отвратительную, и снова получил отпор. По странному стечению обстоятельств, в этот же вечер у него случилось недомогание, что, по-видимому, было отнесено на счет мести лекаря, потому, что попытки прекратились, а сэр Арнольд стал относиться к молодой женщине с некоторой опаской. Она же, в свою очередь, подозревала, что недомогание было спровоцировано леди Брангвиной, однако в данном случае дурная слава оказалась на руку именно Глэдис. И все же она никогда не могла понять, что на уме у нового лорда Лоувэлли. Однажды между ними произошел разговор, которому молодая женщина не придала никакого значения, но позже пришла к выводу, что он стал ключом к последующим событиям.

Был чудесный летний день, начало августа. Погода уже несколько дней стояла прекрасная. Цветов в саду стало уже мало, но зато на деревьях висели почти созревшие плоды. Больных в этот день не было, и Глэдис, взяв сына на руки, спустилась в сад погулять. К ее удивлению, в саду она застала сэра Джейкоба, который только недавно вернулся из очередной поездки в монастырь, а сегодня, наверное, тоже решил подышать свежим воздухом. Он явно обрадовался появлению молодой женщины, отметил, что Джейсон вырос, порасспрашивал ее о том, хорошо ли с ней обращаются и всем ли она довольна. Глэдис не стала его расстраивать, рассудив, что после его отъезда ей все равно придется справляться самой с этими проблемами, так какая разница, когда начинать — раньше, или позже. Ей очень не хватало их вечерних разговоров, однако, как только она попыталась поговорить на эту тему, он мягко, но решительно остановил ее, напомнив, что теперь у него есть более важная миссия, и вскоре ушел. Только теперь Глэдис заметила, что они были не одни. Недалеко, за кустами, со скучающим видом стоял сэр Арнольд, делая вид, что кроме облаков, его ничто больше не интересует. Увидев, что замечен, он тут же подошел к Глэдис с приятной улыбкой и поприветствовал ее, как ни в чем ни бывало. Поговорив немного о погоде, о том, что скоро осень, он вдруг переключился на Джейсона, бегавшего поблизости.

— Кстати, — спросил он вдруг, — А кто отец этого прелестного малыша? Или мне не стоит этого спрашивать? — вкрадчиво добавил он.

Расслабившаяся было после разговора с сэром Джейкобом, Глэдис снова мгновенно собралась. Вот уж с кем надо постоянно держать ухо востро.

— Его отец погиб в стычке с разбойниками, — ответила она. Так они решили в свое время с Мэй. Сначала хотели остановиться на версии, что муж Глэдис погиб в крестовом походе, но потом рассудили, что могут возникнуть вопросы о том, с кем он воевал, где погиб, найдутся сослуживцы… Поэтому в качестве легенды придумали стычку с разбойниками.

— Если Вам не трудно, я не хотела бы говорить на эту тему, — продолжила она, — Мне до сих пор тяжело об этом вспоминать…

— О! Конечно, конечно, — как будто спохватился он, и перевел разговор на другое, но ей показалось, что он далеко не исчерпал запас своих вопросов на эту тему.

Вечером догадка подтвердилась. Мэг предупредила, что ее как бы невзначай расспрашивала служанка миледи, хотела знать все о Джее и Глэдис, в частности, кто отец ребенка. Однако молодая женщина решила, что это просто задетое и разожженное любопытство. "Пусть помучаются", — подумала она с улыбкой, засыпая. Больше разговоров на эту тему не было, и Глэдис вскоре забыла о них. Тем более, что неумолимо приближался день передачи замка в собственность сэра Арнольда и отъезда сэра Джейкоба в монастырь. Беспокойство Глэдис росло.

Церемония прошла в начале зимы, в декабре, когда замерзли дороги и установился санный путь. На нее были приглашены многие знатные вельможи. Приехали сестры сэра Джейкоба, а также его сюзерен, сам сэр Генри Кривая Шея и сюзерен сэра Арнольда, герцог Йоркский. Глэдис присутствовала на ней, но почти ничего не видела. Слезы застилали глаза. Прощаясь со всеми, сэр Джейкоб подошел и к ней:

— Утрите слезы, сестра моя, — сказал он, ласково обняв молодую женщину, — Я буду молиться и за Вас, и за Вашего сына. Вы помогли мне понять мое истинное предназначение, и Господь вознаградит Вас за это.

На пир, данный по случаю церемонии, Глэдис не пошла. Ей было не до веселья. Да и приглашение как-то свелось к тому, что ее появления на пиру с нетерпением ждут, но будут просто счастливы, если она совсем не придет.

В большом зале шумели трое суток. Глэдис недоумевала, что можно делать так долго за столом. Первые сутки Джейсон почти не спал и капризничал, а на вторые стал засыпать, как ни в чем ни бывало. На третьи сутки гости разъехались, и сразу вслед за ними отбыл и сэр Джейкоб.

Новые времена начались в замке Лоувэлли сразу на следующий день. Слуги суетились, снимая гербы сэра Джейкоба и полотнища с его цветами. Взамен вешали гербы сэра Арнольда и яркие красно-зеленые с серебром вымпелы, отчего стало казаться, что замок объят пламенем. Конечно, у Глэдис сразу же окончательно отобрали домик для приема пациентов, и намекнули, что неплохо было бы и ей самой переселиться за внутреннюю стену, чему молодая женщина воспротивилась, пригрозив, что пошлет письмо рыцарю, при котором сэр Арнольд давал слово заботиться о ней и ребенке, и разговоры на эту тему увяли.

Помещение для работы ей предоставила Роз, жена того самого гончара, которого Глэдис лечила от отравления спорыньей. Теперь принимать пациентов и оперировать приходилось в ее столовой. Женщина с детьми мужественно сидела в кухне, или уходила в мастерскую к мужу. Взамен она получала каждый день качественную уборку, которую по старой памяти продолжали делать в помещении лекаря. Так прошла зима.

Рождество Глэдис провела с Джеем в своей комнате. Мэг ушла к родным. С кухни принесли праздничную кашу плам-порридж и большой кусок пирога. Молодая женщина зажгла везде свечи, и комната стала похожа на сказочное жилище. Сев с ребенком перед камином, она спела несколько рождественских песенок, а Джей смеялся и хлопал в ладошки.

Как-то раз, уже ближе к весне, проходя через двор к своему "медпункту", как Глэдис в шутку называла про себя домик гончара, молодая женщина снова остановилась, чтобы посмотреть на учебный поединок. Сражались стражник и стрелок. Стражнику нечего было противопоставить звериной ловкости и боевому искусству стрелка, и поединок завершился очень скоро. Стрелок поднял глаза на Глэдис, и слегка поклонился, показав изящным жестом, что свою победу посвящает ей. Молодая женщина приветливо помахала в ответ и двинулась дальше. Таких эпизодов было много и раньше, поэтому она почти не обратила на него внимания. Однако через пару дней ситуация повторилась снова. Опять поединок, тот же стрелок, и снова победа и поклон. Теперь ситуация, повторившись, невольно отложилась в памяти Глэдис.

Однако когда она вошла в помещение для больных, то тут же забыла обо всем на свете. На лавке сидела женщина, держа на руках трехлетнего ребенка. Его личико было синюшным, дышал бедный малыш тяжело и с хрипом. Диагноз был очевиден. Дифтерия. Глэдис почувствовала, как по спине побежали ледяные мурашки. В университете рассказывали, что эта болезнь уносила сотни детских жизней, пока не был открыт анатоксин. Где же он теперь? Оставалось только одно средство. Серебряную трубочку она заготовила давно, на всякий случай. Глэдис помчалась в свою комнату, даже не заметив, что по пути ей снова попался тот же стрелок.

Вернувшись к больному ребенку, она велела выйти матери и Роз с детьми. Операция прошла быстро. Глэдис усыпила малыша эфиром собственного изготовления, и, разрезав трахею, вставила в горло трубочку. К счастью, она подошла по размеру. Затем молодая женщина отдала матери спящего ребенка. Мать, увидев, что ребенок жив и спокойно дышит, чуть не сошла с ума от радости, Глэдис с большим трудом удалось ее успокоить, чтобы дать ей лекарства для ребенка и предупредить, что через неделю она снова должна прийти, а малышу нельзя разговаривать в течение этого времени. Роз было строго-настрого наказано вымыть все в доме и ничего не давать соседям. Глэдис сама приняла участие в уборке, а после они с Роз тщательно вымылись.

Несколько дней прошли спокойно. Глэдис с тревогой присматривалась к Джею, но он был по-прежнему веселым и беззаботным. В нем прибавилось энергии и самостоятельности. Теперь он научился сам спускаться по лестнице в холл, и совершенно не боялся темноты. Лестница во двор была ему еще не по силам, здесь помогали Глэдис и Мэг. Во дворе ему было интересно все. Только когда там появлялся Зигберт, малыш хмурился и на всякий случай держался поближе к матери. А сын сэра Арнольда в свою очередь, всячески старался досадить ему — однажды сунул прямо в руки мертвую птицу, в другой раз обрызгал с ног до головы водой из лужи только что вылитых помоев, поэтому молодая женщина старалась не выпускать сына из виду во время прогулки. Жаловаться на него лорду было бессмысленно.

Все дни после визита женщины с мальчиком где-то внутри у Глэдис жило смутное беспокойство, и она часто бегала к Роз, спрашивая, не пришла ли женщина с маленьким мальчиком после операции. С ребенком гуляла Мэг. На пятый день, возвращаясь из "медпункта", Глэдис вошла во внутренний двор замка и замерла на месте: Зигберт тыкал лицом в сугроб, как котенка в лужицу, маленького мальчика. Тот только слабо отбивался. И конечно, это был Джей! Но почему он один? И они так далеко! В этот момент рядом с мучителем и его жертвой возникла рослая мужская фигура. Мужчина молча вытащил Джея из сугроба, отцепив руки Зигберта. Тот яростно взвизгнул и подпрыгнул вверх, пытаясь схватить скрюченными пальцами ускользнувшую добычу, но спаситель не обратил на него никакого внимания. Вытирая лицо мальчику, сидевшему у него на руках, и нашептывая что-то успокаивающее, он повернулся, чтобы идти к донжону. Глэдис, сорвавшись с места, понеслась к ним.

— Эй, постойте, — крикнула она, — я здесь!

— Спасибо Вам, — задыхаясь, проговорила она, подбежав и взяв сына на руки, — Простите, я не знаю, как Вас зовут, но пусть Бог Вас наградит за то, что Вы сделали, я все видела!

— Друзья зовут меня Дик, миледи, — отозвался стрелок с учтивым поклоном, — Я был бы рад, если бы и Вы были моим другом.

Он был хорошо сложен. Одет аккуратно, даже щеголевато, но не чрезмерно. Черные вьющиеся волосы, тонкие, тщательно подстриженные усы, правильные черты лица, но самой странной, броской чертой были его глаза. Пожалуй, этот цвет можно было бы назвать голубым, но его оттенок был настолько светлым, что радужка казалась почти белой. На этот раз Глэдис хорошо его разглядела, однако была слишком занята своими проблемами, только еще раз поблагодарила и ушла в донжон. В комнату прибежала Мэг, и, заливаясь слезами, стала просить прощения, что оставила ребенка во дворе одного, но ее позвала миледи, и отказаться было никак нельзя! Сердиться и отчитывать ее было бесполезно, поэтому Глэдис только попросила в следующий раз, прежде чем оставлять Джея одного, известить ее во что бы то ни стало.

Казалось, что все обошлось, но к вечеру Джей стал вялым, отказался от еды. Глэдис забеспокоилась. Малыш рано попросился спать, и мать уложила его. Однако ночью он проснулся и заплакал. Молодая женщина всю оставшуюся часть ночи продержала его на руках. Утром ему стало немного легче, и Глэдис удалось покормить его, но к обеду поднялась температура. Появились признаки дифтерии. Ей надо было идти к больным, но она боялась оставить ребенка даже ненадолго, поэтому взяла его на руки и спустилась во двор. Почти сразу ей попался Дик.

— Что с Вами, миледи? — участливо спросил он, — Что-то с ребенком?

— Дик, прошу Вас, — заговорила она, — Ко мне должна прийти важная пациентка. Идите к Роз, жене гончара, и попросите ее немедленно дать мне знать, когда она появится.

Глэдис снова поднялась в комнату. Ожидание было мучительным. Весь день она давала Джею отвары из трав и ивовой коры, чтобы сбить температуру, вытяжку из плесени, делала ингаляции с ромашкой, и к утру ребенку стало лучше. На следующий день она была все так же занята лечением, когда в комнату постучали, и вошел Дик. Пациентка с мальчиком пришла, сообщил он. Глэдис вздохнула с облегчением. Она оставила сына на попечение Мэг, и побежала к Роз. К счастью, ни у Роз, ни у ее детей не было никаких признаков дифтерии.

Болезнь мальчика пошла на убыль. Операция снова прошла успешно. Глэдис вынула трубку и аккуратно зашила разрез. Мысленно перекрестившись, она нацедила немного крови ребенка во флакончик, чтобы потом постараться приготовить вытяжку, хоть отдаленно напоминающую анатоксин. После этого она снова вручила мальчика матери, рассказав, как лечить его дальше и когда можно будет прийти, чтобы снять швы.

Джею было явно лучше, хотя ещё дней десять он оставался бледным и не таким подвижным, как обычно. Захваченная на самой ранней стадии, болезнь медленно отступала, а серебряная трубка осталась в активе. Но через несколько дней Глэдис заметила необычную активность в жилом крыле. Там, видимо, что-то случилось. На следующий день в замок приехал гость — чопорный и одетый во все черное. Как сообщила Мэг, это врач, вызванный леди Брангвиной, а сэр Зигберт очень плох. Ему делают кровопускание за кровопусканием, но и это перестало помогать. Отец Джозеф постоянно там. Глэдис просто места себе не находила. Джей весело прыгал в кровати и просился гулять, а что чувствовала леди Брангвина, Глэдис догадывалась, так как сама пережила подобное совсем недавно. Она даже пыталась передать лекарства и советы по лечению ребенка через Мэг, но та вернулась расстроенная.

— Что толку, мистрис, они даже слушать меня не захотели, ни миледи, ни ее служанка, слушают только этого своего черного, вот чисто ворон, прости Господи! А мальчику совсем плохо.

Теперь оставалось только надеяться. Ночью их с Мэг разбудил нечеловеческий крик, донесшийся откуда-то снизу, а утром стало известно о смерти сына сэра Арнольда.

После похорон стало как-то тихо. В замке, к счастью, никто не заболел, потому что таких маленьких детей больше не было, а взрослые более устойчивы к этой болезни. Леди Брангвина совсем перестала появляться где бы то ни было. Смерть сына сильно подкосила ее. Глэдис даже было по-человечески жаль эту женщину, потерявшую ребенка так нелепо.

Однако вскоре новая напасть заявила о себе. На этот раз даже Мэг ничего не знала. Глэдис сама узнала о приближающейся беде совершенно случайно. В тот день было много больных, и молодая женщина провела в "медпункте" весь день. Возвращаясь к себе в комнату уже вечером, она задержалась у входа в донжон. Был чудный закат, какой бывает в конце марта — прозрачный и еще холодный, но уже с робким обещанием будущего тепла. Она с наслаждением дышала этой ранней весной, когда до нее донеслись обрывки разговора из большого зала. Промелькнули слова "мой сумасбродный кузен", "нежданный наследник", и она стала невольно прислушиваться. Для этого она бесшумно добралась до начала лестницы, ведущей наверх. Здесь было темно, а наступающие сумерки делали это место еще более укромным, и в то же время, здесь было слышно, что говорили в большом зале. Одним из собеседников был сэр Арнольд. Он явно пришел сюда, чтобы поговорить о чем-то приватном, о чем не хотел беседовать в жилом крыле. И правда, в такое время в большой зал как правило, никто не приходил. Второй, с кем он беседовал, отвечал более глухо, было трудно разобрать не только слова, но и голос, Глэдис никак не могла понять, кто это.

— Кто бы мог подумать, что он оставит после себя ублюдка, — говорил сэр Арнольд, — я столько лет ждал, надеялся, что когда-то стану хозяином в этом замке! Ведь больше некому, только я мог быть наследником! Я боялся, что он женится и родит сына. Я послал тебя сюда для того, чтобы ты немедленно известил меня, если такое вдруг случится. И вот, все прошло как по маслу! Ему вздумалось уйти в монастырь! И что же я узнаю, когда приезжаю сюда? Что по замку, по МОЕМУ замку бегает возможный наследник?! Как ты мог так опростоволоситься? Почему я узнал об этом так поздно?

Собеседник что-то неразборчиво ответил.

— Да! — продолжал сэр Арнольд, — Передача замка в мои руки состоялась. Это было надежно, пока Зигберт, мой прямой наследник, был жив! А теперь что? Не знаю, сможет ли леди Брангвина еще раз родить сына! А если эта нищенка с манерами царицы Савской докажет, что ее отпрыск — его сын?! Тогда ОН сможет претендовать на майорат! Его признают законным наследником, и замок будет принадлежать ИМ! А куда денемся мы — ты знаешь? И кто будет так щедро платить тебе?

Снова невнятное бормотание собеседника.

— Почему до сих пор не доказала? Ты меня удивляешь! Это же ясно, как день! Она думала, что все и так у нее в руках! А может, думала, что сможет его переубедить. Ну, положим, переубедить его нельзя, это я знаю, как никто другой. Но если она потребует, чтобы он засвидетельствовал, что ее сын — его ребенок, он не откажется, я знаю это так же точно!

И опять неразборчивый комментарий.

— Как это — не его! Да у них даже имена похожи, вслушайся! Стала бы она так называть не его ребенка! Но довольно слов! Теперь мне нужно от тебя дело. Ты должен уничтожить этого ребенка, слышишь? Ты уже достаточно близко подобрался, теперь действуй! Но помни, что эту смерть не должны связывать с моим именем! Ты понял? Не должны. Ребенок должен погибнуть как бы от несчастного случая, чтобы были свидетели, которые смогут это подтвердить. А потом можно будет устранить и мать, она нам ни к чему, еще поднимет шум! Уже грозила мне, что напишет сэру Артуру, при котором я давал рыцарское слово заботиться о ней и ее ублюдке. Придумаем что-нибудь о том, что она помешалась от горя. Ты все понял? Ну а теперь иди. Ещё не хватало, чтобы мое отсутствие заметили.

Они вышли из зала. В сгустившихся сумерках их было почти не видно, и Глэдис так и не узнала, кто был таинственным собеседником сэра Арнольда. У нее дрожали колени. Она поняла, о ком они говорили — о ней и Джее. Джей! Они готовы убить его из-за одних подозрений, основанных только на страхах сэра Арнольда! Молодая женщина дала себе слово не спускать глаз с сына. И все же кто этот незнакомец, который "уже достаточно близко подобрался"?

Она ломала голову над этим. Этот человек живет в замке давно, в качестве соглядатая. Он может общаться с ней запросто. Кто же это? Гончар, которого пришлось лечить от отравления? В его доме Глэдис бывала каждый день. Стрелок Дик? Но он не такой уж близкий, и у него была возможность убить Джея, правда, это было еще до смерти Зигберта. С егерем Катбертом она тоже общалась очень часто — он приходил в замок сообщить о звере и предложить охоту, и всегда навещал ее и выказывал всяческое почтение. Кроме того, это мог быть любой из ее пациентов, многие из них приходили к ней не по одному разу.

Оставлять ребенка было не с кем, кроме Мэг. К счастью, ее можно было исключить из списка подозреваемых: Глэдис была уверена, что собеседником сэра Арнольда был мужчина. Но, как показали последние события, Мэг могли отвлечь. Брать малыша с собой она тоже не могла. Недавний случай с дифтерией доказал, каким опасным даже на расстоянии может быть для него ремесло мамы. В общем, вопросов было больше, чем ответов. А пока — начался апрель. Больных стало меньше. Не все могли пробиться к замку через распутицу, а в самом замке народу было мало, и болели редко. Поэтому Глэдис большую часть времени проводила с сыном.

Наступил май. Дороги подсохли, зацвел сад. Погода то баловала по-весеннему теплым солнцем, то снова поливала дождями и застилала туманами. Глэдис снова начала осторожно практиковать. Вспышка дифтерии заставила ее более внимательно вспоминать фармакологию. Она экспериментировала — получала формалин из муравьиного настоя, вытяжки из разных грибков, изучала травы. Происков против Джея пока заметно не было. Дик появлялся каждый день — то помогал принести воды для купания, то развлекал ребенка, показывая блестящее оружие, или затевая прогулки по разным службам замка. Часто Глэдис ловила на себе пристальный взгляд его светло-голубых глаз, и постепенно это начало вызывать у нее какой-то трепет. Но что-то мешало ей пойти на сближение с этим человеком. Она не могла не заметить, что Дик пользуется успехом у женской части населения замка. Это даже иногда вызывало скандалы, однако ей он всегда выказывал только преданность. Такое отношение с его стороны грело ее самолюбие, и все же подслушанный разговор не шел у нее из головы.

— Дик, почему ты не носишь цветов своего сюзерена, — спросила молодая женщина как-то раз, — ведь ты служишь сэру Арнольду. Все в замке, так или иначе, носят его цвета.

— У меня нет сюзерена, — получила она неожиданный ответ, — Я вольный наемник, служу тому, кто мне платит. В известных пределах, конечно, — поспешно добавил он.

Между тем, жизнь шла своим чередом, Джейсону исполнилось два года. Мэг подарила ему вышитую рубашечку, Катберт — деревянного единорога, выточенного из корня какого-то дерева, Дик — игрушечный меч.

Во второй половине июня вдруг пришло сообщение, что герцог Йоркский с супругой, по дороге с турнира намерены заехать в замок Лоувэлли. Началась суматоха. Охотники уезжали рано утром, чтобы добыть дичи, на скотном дворе и в птичнике забивали животных, с кухни пахло жареным мясом. Эти хлопоты не трогали Глэдис, но она напряглась. В этой суматохе могло случиться что угодно, подстроить несчастный случай было легче легкого. Она почти не спала, перестала принимать больных, не отходя от Джея. Через несколько дней она была так измотана, что засыпала почти на ходу. Мэг помогала, как могла, но и они вдвоем не могли следить за Джеем постоянно. Он уже сам мог преодолеть лестницу во двор, и вообще рос очень крепким для своего возраста. Недалек тот день, когда он захочет гулять сам, и удержать его будет очень трудно, как понимала Глэдис. И все чаще на ум приходила мысль, что так ребенка не уберечь.

Наконец, гости приехали. С самого утра в большом зале кипела уборка, накрывали столы, вешали парадные полотнища с гербами. Глэдис не пошла с ребенком гулять, наблюдая через открытое окно за суетой во дворе. Вот замахали стражники у ворот, затрубили герольды, и в ворота торжественно въехала яркая кавалькада всадников. Впереди ехал сенешаль и знаменосец со знаменем, на котором красовался герцогский герб, за ним — герцог с женой, и около двадцати всадников. Дорогие одежды, блестящие доспехи, разноцветные плюмажи — все это, казалось, заполнило двор. Сэр Арнольд и леди Брангвина вышли встречать дорогих гостей. Одни слуги принимали коней и вели их на конюшню, другие встречали всадников и провожали их в комнаты для отдыха. На кухне суетятся кухарки и их помощники — жизнь кипит. Глэдис немного расслабилась. Мэг возится в комнате, перебирая вещи. Как мирно все это выглядит. Никто не посмеет ничего сделать с ребенком, когда в замке столько народу, решила она. Слишком много посторонних глаз. На нее навалилась усталость. Снова охватила хандра. В таком состоянии ее и застал внезапно появившийся Дик.

— Что с Вами, миледи, — участливо спросил он, — Что-то случилось?

— Не обращай внимания, Дик. Просто грустно.

— Мне больно видеть, Вашу грусть, миледи! — сказал Дик, и его удивительно светлые глаза мягко заблестели на загорелом лице. Да, он был очень хорош собой, хоть и не во вкусе Глэдис. Но ей так нужна была поддержка! Она чувствовала себя одинокой и беззащитной перед этим ощущением наползающей грозовой тучи.

— Спасибо, Дик, — с чувством сказала она, — у меня не так много осталось друзей в этом замке.

На его лице промелькнуло странное выражение. Всего на миг. Но она так была поглощена своими переживаниями, что приняла его за еще одно проявление сочувствия.

— Вам надо отдохнуть, хоть немного, — сказал он, — Я могу погулять с мастером Джеем, покажу ему лошадей, если Вы не против.

Она заколебалась. Но сейчас день. Во дворе полно народу, в замке гости… Что может случиться? Они с сыном в последнее время так мало бывали на свежем воздухе. А Дик смотрел так тепло…

— Джей, ты хочешь посмотреть на лошадок? — обратилась она к сыну.

— Д-да! — радостно и очень четко выкрикнул малыш.

— Ты пойдешь гулять с мастером Диком?

В ответ Джей только ликующе запрыгал.

— Понятно. Дик, Вы обещаете, что будете оберегать его?

— Глаз не спущу, миледи! — весело отозвался парень, подхватывая мальчика на руки.

— Прямо не узнать его, — улыбнулась Мэг, не отрываясь от работы, когда стрелок вразвалочку вышел с Джейсоном на руках, — Стал такой заботливый! Может, время его пришло, детишек захотелось, семьи… И то сказать, сколько можно болтаться по свету! — она с усилием распрямилась, — Дик, он парень неплохой, со всеми всегда приветливый. Правда, девушки к нему так и липнут, что твои мухи к меду! Да и сам он раньше любил пыль в глаза пустить. Был у него перстень, изумруд с рубином в серебряной оправе, красивый такой…

— Подожди-подожди, — рассеянно слушавшая Глэдис вдруг встрепенулась, — Как ты сказала? Изумруд с рубином? Я не видела у него такого перстня. Когда ты видела у него перстень в последний раз?

— Да ещё зимой… А теперь что-то давно его не видно, мы еще удивлялись, куда он мог его деть? Ведь не расставался с ним, даже Лу не подарил, а уж как она просила, так просила…

Но Глэдис уже не слышала. Она выбежала из комнаты, и полетела вниз по лестнице, умирая от страха. Перстень "исчез" как раз в то время, когда сэр Джейкоб ушел в монастырь, а Дик начал интересоваться Глэдис и малышом. Значит, ему понадобилось скрыть то, что он носит цвета сэра Арнольда? На выходе из донжона ей попался один из слуг.

— Куда пошел Дик с ребенком? — крикнула она на бегу. Слуга озадаченно махнул в направлении двора.

Уже выбежав на деревянную лестницу, ведущую во двор, она увидела их. Видимо, Дик только что сошел с нее, и не спеша шел поперек двора. Джей спокойно сидел у него на руках. Удивительно, но народу вокруг практически не было, наверное, гости ушли в свои комнаты, чтобы отдохнуть с дороги, а все остальные были заняты приготовлениями к пиру. Стараясь не выдать своей паники, Глэдис стала быстро спускаться. Она одолела всю лестницу, а Дик прошел почти весь двор. Он не свернул направо, к конюшням, а пошел прямо. В этой части двора стояла широкая колода с водой, из которой поили лошадей и скот. До конюшен было отсюда рукой подать, так просто было бы сказать, что отвлекся на минуту на строптивого жеребца, а ребенок убежал и упал в воду… Тогда убийство было бы не таким явным — дети часто бывают непредсказуемыми. Дик был уже совсем рядом с колодой, а Глэдис совсем запыхалась. Она боялась сделать слишком резкое движение, чтобы не спровоцировать "несчастный случай".

— Дик, — мягко окликнула она, — Дик, я забыла кое-что!

Он медленно обернулся к ней. Как раз в этот момент во дворе никого не было! Неужели он так точно все рассчитал?

— Что же, миледи? — на его губах заиграла какая-то неприятная, холодная улыбка, и он сделал еще один маленький шаг назад, к колоде. Он все равно сделает это, поняла Глэдис, при ней, или без нее — он все равно убьет Джея, а потом все ее обвинения спишут на бред обезумевшей от горя матери. Ее охватило отчаяние. Ничего не подозревающий Джей засмеялся и протянул к ней ручки. Она не видела пока, как спасти ребенка, но знала, что скорее умрет сама, чем позволит этому хладнокровному предателю сделать свое дело. Пока что главное — отвлечь его, между ними еще слишком большое расстояние.

— Я вспомнила, — продолжала она как можно более непринужденно, — Что мне надо его покормить, именно сейчас, — она придвинулась на пару шагов.

— Неправда, миледи, — его глаза блеснули насмешливо и злорадно, — Вы кормили его перед самым моим приходом, я видел миски.

Если бы не страх, она, возможно, вспыхнула бы от досады, но, довольный собой, он забыл отступить. Пару шагов она выиграла! Но это так мало, так мало! Он стоит почти над самой колодой. Она уловила какое-то движение под навесом конюшен, и это вселило в нее безумную надежду, теперь надо постараться, чтобы Дик его не заметил.

— Дик! — строго приказала она, — Дай мне моего сына!

— Идите к себе, миледи, — холодно ответил Дик, делая еще один шаг, назад, теперь он стоял подле самой колоды, — Мы погуляем и придем, — он снова ухмыльнулся.

— Дик, неужели ты можешь причинить вред ребенку? — тихо спросила она, — Это страшный грех!

— Только не надо мне говорить про грехи, миледи! На войне кого только не приходится убивать! — Дик так стиснул малыша, что тот испуганно пискнул и отчаянно забился в руках негодяя. У Глэдис помутилось в глазах. Дик хотел сделать какое-то движение, но тут ему на плечо легла тяжелая лапа. Сзади стоял одноглазый Катберт, тот самый егерь, которого Глэдис посчастливилось вылечить от воспаления легких. Старый охотник умел ходить совершенно бесшумно.

— Верни-ка ребенка матери, — негромко, но весомо приказал он.

— Я верну его… тебе! Лови! — с этими словами Дик с силой швырнул Джея в сторону колоды, и с размаху ударил Катберта в лицо. Глэдис закричала и кинулась к колоде. Мгновенно во дворе стало людно, слуги с трудом растащили сцепившихся в драке мужчин, а Глэдис лихорадочно шарила, шарила, и шарила в воде, не переставая кричать, пока не выхватила из воды мокрое маленькое тельце и не прижала его к себе так крепко, что никто не смог бы разжать ее рук.

Не зря, видимо, говорят, что Бог хранит пьяных, влюбленных, сумасшедших и детей. Джей не получил никаких серьёзных повреждений, хотя бросок был такой сильный, что если бы ребенок задел стенку колоды, он мог бы разбить голову, или поломать кости, но он упал прямо в воду, поэтому только перепугался и чуть не захлебнулся, но остался цел. Мэг плакала, не переставая, хоть Глэдис постаралась утешить ее и даже поблагодарила за вовремя сказанные слова. Женщина чувствовала себя виноватой, и то кляла свою забывчивость, сокрушаясь, что могло погибнуть невинное дитя, то призывала страшные кары небесные на голову Дика. Потом вдруг успокоилась.

— Я знаю, что я сделаю, — сказала она, — Я поговорю со слугами сэра герцога, пусть шепнут ему, что все это утром случилось не просто так. Не знаю, что из этого получится, но может это хоть немного послужит искуплением моей глупости.

Катберта и Дика отвели в подвал и заперли, сэр Арнольд, появившись ненадолго во дворе, процедил сквозь зубы, что с этим безобразием он разберется после отъезда гостей, и что виновные не должны рассчитывать на снисхождение, потому что никому не позволено позорить рыцаря перед сюзереном. Его слова натолкнули Глэдис на одну мысль, и в ее голове созрел план.

На пир ее пригласили как всегда — очень вежливо, и не очень настойчиво. Она, как всегда, сказала, что, видимо, не придет, сославшись в этот раз на плохое самочувствие после утренних событий. Но когда начался праздничный обед, она взяла Джея (теперь она не отходила от него, ни на шаг, и никому не позволяла приближаться к нему, даже Мэг) и заняла наблюдательный пост возле дверей большого зала. Зал был празднично украшен. Повсюду горели свечи и факелы, на стенах висели лучшие гобелены и парадные щиты с родовыми гербами, с потолка свисали красно-зеленые вымпелы с серебряными гербами сэра Арнольда. Стол ломился от яств, тянуло вкусными запахами, мимо Глэдис то и дело сновали слуги, разносившие куски жареного мяса, дичь в разнообразных соусах и фрукты. Но ей было не до еды. Сенешаль несколько раз неодобрительно посмотрел на нее, но ничего не сказал. После всех волнений и купания в холодной воде Джейсон спал так крепко, что даже шум набирающего обороты пира не мог его разбудить. Глэдис ждала только подходящего момента, ловя каждое слово, долетавшее из зала. Но стол был большой, сэр Арнольд и герцог Йоркский с женами сидели на возвышении, в самом конце, и она не могла слышать их беседы. Разговоры сливались в один сплошной гул. Тост следовал за тостом, лица пирующих разрумянились, голоса стали громче. И вот (Глэдис подобралась) герцог задал какой-то вопрос, сэр Арнольд изменился в лице и как-то несолидно заерзал. Герцог повысил голос, обращаясь ко всему столу.

— Может, кто-то из Ваших вассалов, сэр Арнольд, сможет удовлетворить мое любопытство? Эй, друзья! Кто может мне рассказать, что произошло сегодня утром во дворе?

Все притихли. Глэдис знала, что слухи уже поползли по замку. Сэр Арнольд деланно засмеялся.

— Право, сэр, стоит ли обращать внимание на ссору слуг из-за девки?

Среди пирующих пробежал неодобрительный гул. Многие за столом знали Глэдис, и отношение к ней прежнего хозяина замка. Тогда она решила, что момент настал, и вошла, распахнув тяжелую скрипучую дверь так широко, как только смогла.

— Вы имели в виду меня, сэр рыцарь?

Все взгляды устремились на нее. Сэр Арнольд покрылся свинцовой бледностью, а леди Брангвина, по обыкновению, пошла красными пятнами. Глэдис понимала, что идет ва-банк.

— Ваша Светлость, — она поклонилась настолько низко и изящно, насколько позволял спящий на руках Джей, — Если Вас заинтересует история, в результате которой чуть не погиб мой сын, вот этот мальчик, я готова рассказать все, что знаю, и что не погрешит против истины.

Она нарочно выбрала такой сложный оборот, чтобы ее речь была не похожа на речь простолюдинки. Глэдис понимала, что ее непременно спросят о происхождении, и ей придется что-то отвечать, и хоть это скользкая тема, девушка была к ней готова. Но она рассудила, что лучше заявить о себе сразу. Глаза герцога блеснули интересом

— Что ж, расскажите нам… мистрис, кто Вы такая, и как Вас зовут, — сказал он.

— Меня зовут Глэдис, и, к сожалению, я не помню своих родителей. Я вдова. Зарабатываю на жизнь искусством врачевания, которому меня обучили в монастыре, где я воспитывалась. Заступиться за меня некому. Живу я в этом замке с милостивого разрешения его прежнего хозяина, сэра Джейкоба, который спас мне жизнь и взял меня под свою защиту. Уходя в монастырь, чтобы молиться за всех нас, он разрешил мне остаться здесь, и взял с сэра Арнольда слово, что он также будет заботиться обо мне, и, насколько мне известно, сэр Арнольд дал ему слово рыцаря, не так ли, сэр? — Она обратилась напрямую к сэру Арнольду.

— Да, конечно, — его голос еле заметно дрогнул, но, надо отдать должное, сэр Арнольд быстро овладел собой.

— Разумеется, я помню об этом слове, и всегда держал его, не так ли? — вернул он вопрос, — Но я не вижу, как это связано с утренним случаем.

Теперь надо было двигаться очень осторожно.

— Мой сын чуть не погиб сегодня утром. Я расскажу, как было дело. Что значат эти события — решать Вам, Ваша Светлость.

— Говорите, — разрешил заинтригованный герцог.

— Моего сына зовут Джейсон. Он — мой единственный ребенок. Есть ли у Вас дети, миледи? — обратилась Глэдис к жене герцога. Дама давно смотрела на Глэдис с сочувствием, поэтому молодая женщина рискнула сделать это.

— Да, у нас есть дети, — мягко сказала герцогиня, — Но Бог дал нам только одного сына, поэтому я понимаю, как дорог Вам этот мальчик.

Глэдис снова поклонилась и благодарно улыбнулась.

— Да благословит Вас Господь, Ваша Светлость! Видит Бог, я забочусь о сыне, как только могу, но что может женщина, которая растит ребенка одна? Иногда мне приходится оставлять его на чье-то попечение. Поэтому я была так рада, когда у нас появился друг… То есть я считала этого человека другом, — с горечью добавила она.

Затем Глэдис подробно описала то, что произошло утром, умолчав только о кольце. Все сидели, как пораженные громом.

— То, что Вы рассказываете, ужасно, — сказал герцог, — Надеюсь, Вы понимаете, насколько серьезны выдвинутые Вами обвинения? Чем Вы можете доказать свои слова?

— Моим свидетелем может быть егерь Катберт, который сейчас заперт в подвале вместе с тем, кто пытался убить моего сына.

— Велите привести их обоих, — приказал герцог.

Привели Катберта и Дика.

— Назови себя, — приказал герцог Катберту.

— Я Катберт из Строберри Хилл, много лет служу егерем в этом замке. По меньшей мере, три поколения моих предков были свободными людьми, и я могу это доказать.

— Так ли это? — спросил герцог у присутствующих и многие жители замка подтвердили слова Катберта.

— Ты рыцарь? — спросил герцог.

— Нет, Ваша Светлость, у меня не было склонности к военному делу, но лес и зверей никто не знает лучше моего.

— Ты знаешь эту женщину?

— Да, Ваша Светлость, кто ее не знает. Сэр Джейкоб приютил ее и очень уважал за светлый ум и искусство лекаря. Она многим здесь отплатила добром.

И снова многие из присутствующих подтвердили слова егеря.

Те же вопросы были заданы Дику. Он тоже сказал, что он — свободный человек, служит стрелком в замковой страже. Когда его спросили, рыцарь ли он, Дик немного замялся, и сказал, что пока нет. ("Вот что тебе обещал сэр Арнольд в обмен на смерть моего сына!" — подумала Глэдис, — "Рыцарские шпоры!"). Таким образом, получилось, что свидетельства Катберта и Дика имели равную силу.

— Расскажи же нам теперь, что произошло утром, — потребовал герцог, обратившись к Катберту.

Катберт повторил всю историю, уже рассказанную Глэдис, но когда он дошел до конца, Дик, стоявший с равнодушным видом, закричал, что и егерь, и Глэдис врут, они сговорились.

— Когда же они могли сговориться, — крикнул кто-то из-за стола, — когда вас тут же увели и заперли?

Дик стал кричать, что они придумали это раньше, и все подстроили.

— Тогда как ты, дружок, оказался во дворе с ребенком? — спросил герцог.

Дик сказал, что хотел показать ребенку лошадей, но те, кто разнимал дерущихся, тут же опровергли его слова, наперебой указывая, что конюшня совсем в другой стороне.

— Что ж, с тобой мне все понятно, — сказал герцог, пресекая дальнейшие разговоры, — Но вот что я не могу постигнуть: что заставило тебя пойти на такое страшное преступление?

Дик молчал.

— Ну, с тобой мы еще разберемся. Я полагаю, сэр Арнольд, Вы отпустите егеря? — продолжал между тем герцог, — Он поступил благородно, вступившись за женщину и ребенка! Такой поступок заслуживает награды!

Все присутствующие поддержали слова герцога громкими одобрительными криками.

— Да, разумеется, Катберт, ты свободен, я рад, что у меня есть такие слуги! Ты, конечно, получишь награду! — сказал сэр Арнольд.

— Я служу всем жителям этого замка, — сказал Катберт, — Для меня честь быть им защитой. Но я не Ваш вассал, сэр Арнольд. Я был и остаюсь вассалом сэра Джейкоба, хоть он и не хочет больше знать мирских дел!

— Вот значит как! — задумчиво протянул герцог, — Ну а ты, разбойник, кому служишь? — обратился он к Дику.

— Никому, — хмуро отозвался тот, — У меня нет господина, я вольный наемник.

— Ваша Светлость, — вмешалась Глэдис, — Позвольте мне задать ему вопрос!

— Задавайте, — позволил герцог, которого эта история явно занимала.

— Скажи, Дик, — начала она, — У тебя есть Прекрасная Дама?

— При чем тут это! — досадливо воскликнул сэр Арнольд, который явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Я не обязан отвечать на твои вопросы! — огрызнулся Дик.

— Ваша Светлость, велите ему ответить, это важно, — попросила Глэдис, и, в конце концов, Дик был вынужден назвать имя дамы, которое никому из присутствующих не было известно, только герцогиня понимающе покивала.

— Каковы ее цвета? — задала Глэдис новый вопрос.

— Белый и зеленый.

— Вы все это слышали. Как вам всем известно, человек благородный, если так можно выразиться по отношению к этому молодцу, — продолжала Глэдис, — носит цвета либо своей дамы, либо своего сюзерена. У Дика был перстень, который он носил долгое время. Очень красивая вещица. Рубин с изумрудом в серебряной оправе. Чьи это цвета?

Этот вопрос можно было не задавать. Все гости заозирались вокруг, стараясь незаметно посмотреть на вымпелы, развешанные в зале. Успокоившийся было, сэр Арнольд вскочил на ноги. Снова бледность залила его лицо.

— Вы… вы… слишком далеко заходите! Слышите? Как Вы смеете обвинять рыцаря? Кто знает, было ли у него такое кольцо?!

— Я помню, что у него была эта вещица, — вдруг сказала одна из дам, — Она очень заметная.

— И я помню! И я! И я! — раздались еще голоса.

— Я только доказала, что Дик был Вашим слугой, который втерся в мое доверие, — сказала Глэдис, — Разве я обвиняла Вас, сэр Арнольд? Кто знает, в чьих интересах он действовал? Может, и в своих собственных… Вы давали слово рыцаря, что будете заботиться о нас, и защищать меня и моего сына. Но на этот раз нас защитило Провидение и Катберт. Могу ли я надеяться, что в будущем и Вы присоединитесь к ним?

На этом разбирательство закончилось. Герцог побушевал немного, сказал, что увезет Дика в Лондон, где пытка развяжет ему язык, чтобы выяснить до конца, в чьих интересах он действовал. С большим трудом сэру Арнольду удалось уговорить герцога оставить преступника для предания суду здесь, на месте. Кроме того, сэр Арнольд произнес прочувствованную речь, обращенную к Глэдис, в которой принес ей извинения за своего слугу, который, возомнив о себе невесть что, решился на преступление, и что он, сэр Арнольд, не знал ни сном, ни духом о его планах. В заключение он пообещал, что впредь такое не повторится, и ее защитой он отныне будет заниматься лично. Потом подали ужин, на который Глэдис не осталась, потому что чувствовала себя измотанной и усталой, а Джей проснулся и стал капризничать. Ей принесли еду прямо в комнату, и впервые за много дней она наконец с удовольствием поела, а потом крепко уснула.

Герцог с женой отбыл на следующий день. Перед отъездом герцогиня, леди Элизабет, навестила Глэдис. Она пожаловалась на некоторое недомогание, и Глэдис, осмотрев ее, дала несколько советов, мазь своего изготовления и написала рецепт травяного настоя, который должен был помочь. Общались они очень тепло.

— Может быть, это грешно с моей стороны, — сказала леди Элизабет в разговоре, — Но я не верю ни одному слову сэра Арнольда. Мне кажется, что в этой истории осталась какая-то тайна.

В это время Джей подбежал к ней и положил голову ей на колени.

— Какой прелестный мальчуган, — сказала она, — Кто его отец?

— Простите, леди, но я не могу назвать его имя, — смутившись, сказала Глэдис.

— О, это богатая почва для догадок, — улыбнувшись, сказала леди Элизабет, — А имя Джейсон так похоже на имя Джейкоб…

— Возможно, но этим их родство исчерпывается, — Глэдис пожала плечами.

— К сожалению, тот, кто сам много лжет, не склонен верить и другим, — задумчиво проговорила герцогиня, — Вы должны быть очень осторожны. Но помните, я всегда буду рада видеть Вас в качестве своего лекаря.

На этом они попрощались. Но после отъезда герцогской четы Глэдис навестил еще один человек. Катберт пришел поблагодарить ее за заступничество, а в конце разговора вдруг сказал:

— Не будет Вам здесь покоя, миледи. Уходили бы Вы отсюда, вместе с мальчиком. Слушайте! Раньше я был королевским лесничим, и знаю одно хорошее место. На границе владений Лоувелли и Блэкстонов есть участок королевского леса. Там раньше охотились, но теперь остался такой маленький кусочек леса, что и охотиться негде. Но охотничий домик остался. Я там жил. Другие лесники его перестраивали, так что он и сейчас еще крепкий. Уходите и живите там. Если что, я скажу, что Вы за домом присматриваете.

Катберт объяснил, как добраться до этого домика, и ушел, а Глэдис задумалась.

 

Глава 6. Побег

Чем больше Глэдис думала о словах Катберта, тем яснее для нее становилось, что егерь прав. Здесь Джею угрожала опасность. Молодая женщина даже не удивилась, когда на следующий день стало известно, что Дик сбежал. Глэдис была уверена, что сэр Арнольд приложил руку к его побегу — он не стал бы оставлять такого важного свидетеля в замке.

Главный сообщник сэра Арнольда был нейтрализован, но, возможно, есть и другие, или таковые найдутся в ближайшем будущем. Быть постоянно рядом с сыном не получится, это тоже было понятно. Оставалось только уйти из замка, и только так, чтобы никто не мог знать, куда. Но что делать там, за стенами замка? Жить в домике, о котором говорил Катберт? Надо же как-то зарабатывать на жизнь — опять скитаться из деревни в деревню, задерживаясь на одном месте только до тех пор, пока позволяют местные жители? А с кем оставить Джея? Ясно было одно. Оставаться в замке — значит обречь ребенка на неминуемую смерть. Ему даже не дадут вырасти.

Однако пока как будто все было тихо, и Глэдис была уверена, что после такого громкого дела на некоторое время ее с ребенком оставят в покое, она даже стала снова оставлять его на попечение Мэг и вернулась к медицинской практике. Теперь это было важно как никогда: за время жизни в замке, ей удалось скопить немного денег. Бывало, что она лечила совсем бесплатно, но чаще всего пациенты все же старались заплатить. Расплачивались продуктами и поделками ремесленников, иногда и деньгами. В основном Глэдис довольствовалась тем, что ей давали. Суммы она редко назначала сама — только когда приходилось делать сложные операции, использовать дорогие лекарства, или когда ей попадались люди, похожие на жену йомена, которому она когда-то оперировала руку. По опыту Глэдис знала, что такие будут недовольны исходом лечения независимо от результата, так пусть хотя бы заплатят за лекарства — и оговаривала условия заранее.

Тратила она немного — только когда нужно было заплатить кому-то из замковых мастеров, но это случалось не так уж часто, а едой и одеждой ее обеспечивал хозяин замка, стоило только к нему обратиться. В последнее время, правда, ей чаще всего приходилось изготавливать одежду и другие нужные предметы самой, но у нее были ткани в запасе, а шить молодая женщина научилась у Мэй, поэтому, вещей у нее и ребенка было достаточно.

И все же, несмотря на то, что пока на большинство насущных вопросов, не было ответов, молодая женщина стала готовиться к побегу. Она отобрала только самое необходимое, то, что можно унести в руках и сложила это в холщовый мешок, который спрятала под матрас своей кровати. Ещё раньше Глэдис заказала у скорняка объемную прочную кожаную сумку с твердым каркасом, которую можно было бы повесить через плечо. Эта сумка не раз выручала ее, когда нужно было поехать к больному в близлежащую деревню, или принести в "медпункт" очередную партию лекарств, изготовленных в комнате. Теперь молодая женщина постоянно держала в ней набор наиболее часто применяемых средств, самые редкие ингредиенты и инструменты.

Приготовления были почти закончены, когда снова вмешался случай. Однажды вечером, когда после приема больных молодая женщина возвращалась в донжон, ее внимание привлек возникший на пороге входа в жилое крыло отец Джозеф. Он появился тихо, почти крадучись, и, оглядевшись вокруг, не произнеся ни слова, сделал приглашающий жест. Глэдис обернулась. Во дворе было мало народу, в основном, мастера и слуги заканчивали работу и все уже находились или в помещениях, или под навесами. Никто не обращал внимания на то, что происходило во дворе. Заинтригованная, молодая женщина направилась к жилому крылу. В общем-то, это не было чем-то незаурядным, она продолжала заглядывать в часовню время от времени.

Отец Джозеф казался крайне взволнованным. Он буквально втащил Глэдис за рукав в часовню, а затем в исповедальню.

— Простите мне такую настойчивость, — лихорадочно зашептал он, — но боюсь, у меня есть причины так поступать! Не говорите ничего, у нас мало времени! В случае, если сюда кто-нибудь придет, я возьму на душу грех (да простит мне Господь!) и скажу, что Вы приходили на исповедь. Но речь не о том. Глэдис! Я не всегда одобрял то, что Вы делаете, но сердце мое говорило, что избавлять от страданий тех несчастных, что живут в замке и его окрестностях — дело благое. И я дал слово Господу, что Вы спасете тела, а я, грешный, буду спасать их души в меру скромных сил своих! А теперь настал черед спасти Вас! Я не могу открыть Вам всего, у меня нет на это права, но поверьте — Вам и Вашему сыну грозит опасность! Вы должны покинуть этот замок! Слышите? Как можно скорее! Когда отошлют Вашу служанку, знайте — беда уже близка! А теперь идите! И торопитесь! Никто не должен знать, что Вы предупреждены! Я буду молиться за Вас!

— И я буду молиться за Вас, святой отец! — прошептала в ответ молодая женщина, — Награди Вас Бог!

Глэдис вышла из исповедальни на негнущихся ногах, но с чувством горячей благодарности к священнику.

— Отпускаю тебе твои грехи, дитя мое! — на всякий случай сказал ей вслед отец Джозеф.

До донжона она добралась как будто в полусне. Огромным усилием воли она сдерживалась, чтобы не выдать себя и не сорваться на панический бег. Джей спокойно сидел на кровати и играл с деревянным единорогом. Мэг казалась озабоченной.

— Что случилось, Мэг, — спросила Глэдис, как ни в чем не бывало.

— Да вот, миледи, — расстроено ответила служанка, — придется мне уехать на несколько дней. Дочку мою с зятем и внуками выселяют с их земли. Сменился деревенский староста, и требует с них арендную плату и бумагу на право аренды. А они платили, вот только что платили! И что он к ним привязался? Сэр Арнольд сказал, что распорядился насчет такой бумаги, завтра мне ее дадут, да я бы, с Вашего позволения, сразу и уехала. Они далеко живут, у самой границы владений сэра Арнольда. Ведь Вы отпустите меня, миледи? Правда отпустите?

— Конечно, Мэг, поезжай, — ответила Глэдис возможно спокойно, но сердце ее ушло в пятки. Как сказал отец Джозеф? "Когда отошлют Вашу служанку, знайте — беда уже близка!" Значит, завтра, после отъезда Мэг, должно что-то случиться. Или отвлекут ее саму и убьют Джея, или уничтожат их обоих разом, выдав за несчастный случай. Неизвестно, сколько ещё осталось времени в запасе, значит, надо что-то предпринять в течение ближайших полусуток, до отъезда служанки.

— Как ты хочешь уехать, Мэг, — спросила Глэдис у женщины.

— Сначала пешком до Дэйла, а там найму повозку, — отозвалась та. Глэдис лихорадочно думала. У нее созревал план. Достаточно ли будет корзины?

Принесли ужин. Тушеные овощи в горшочках, хлеб, сыр и молоко в кувшине. Молоко было совсем ни к чему. Глэдис, проходя мимо подноса, как бы невзначай толкнула кувшин. Прямо на кровать хлынула белая река.

— Вот досада! — воскликнула Мэг, — теперь на кухню идти!

— Не надо на кухню, — сказала молодая женщина, — просто сходи вниз, к колодцу, и принеси воды. Попьем сегодня воду, это будет всем нам полезно. И прихвати из кладовой корзину побольше, уложим в нее твои вещи, путь до Дэйла неблизкий.

Мэг стала было возражать, но Глэдис настаивала, и служанка ушла, недовольно ворча. Молодая женщина подошла к рабочему столу и взяла один из пузырьков. Немного содержимого вылила в ужин Джея, остальное — в горшочек, предназначенный Мэг.

Когда служанка вернулась, Джейсон уже с удовольствием ел. Глэдис к ужину почти не притронулась. "Надо поесть, миледи", — уговаривала Мэг, — "Я ненадолго, только отдам им бумагу, и сразу обратно, мигом обернусь, уж три денечка за ребеночком посмотрите!". Ее забота была трогательной. Глэдис жаль было расставаться с этой доброй женщиной, которая была для нее не столько служанкой, сколько другом. Молодой женщине было немного совестно за то, что должно было произойти позже, и она тайком спрятала часть хлеба и сыра, сделав вид, что поела.

После ужина ребенок сразу стал зевать и тереть глазки, и мать уложила его. Мэг ещё ходила, складывала в корзину вещи, но скоро начала жаловаться на усталость, легла на свой соломенный матрас и уснула. Глэдис не спала. Июньские ночи коротки. Как только небо стало слегка светлеть, она встала. Мэг и мальчик спали так крепко, что даже не слышно было дыхания. Молодая женщина аккуратно выложила на кровать из корзины вещи Мэг, положила на дно кусок холста, а на него — спящего Джея. Сверху она пристроила свой холщовый мешок с вещами, следя, чтобы он прикрывал мальчика, но позволял ему спокойно дышать, и накрыла корзину куском полотна. Малыш не проснулся от всего этого. Снотворное из маковых зерен, которое он съел вместе с ужином, убаюкало его, по расчетам Глэдис, примерно до полудня. Мэг проснется, конечно, раньше, но они с Джеем будут, как надеялась молодая женщина, уже далеко.

Она села и, засветив одну свечу, написала записку Мэг. Женщина была неграмотна, но Глэдис надеялась, что найдется человек, который ее прочитает. "Милая Мэг", — писала Глэдис, — "Прости, что пришлось усыпить тебя и воспользоваться твоей корзиной и плащом. Я делаю это для твоей собственной безопасности. Мне необходимо уйти вместе с ребенком, потому что я боюсь, что случится что-то страшное. Пока мы в замке, этот страх будет со мной всегда. Никто не должен знать, куда я ушла, даже ты. Я сама не знаю, куда отправлюсь, надеюсь только, что где бы я ни была, мой сын будет в большей безопасности там, чем здесь. Спасибо тебе за все. Глэдис"

Потом она надела на шею сумку с лекарствами и привязала ее к себе широким длинным поясом. Мэг была полновата, поэтому, когда молодая женщина надела сверху кот и ее плащ, получилось довольно правдоподобно. Взяв в руки корзину, Глэдис поняла, что ноша получилась очень тяжелая. Нельзя было показать это возле ворот. Она опасалась вопросов стражников, а за ворота необходимо выйти очень рано, как только будет опущен мост.

Ее вдруг затрясло. "Спокойно", — сказала она себе, — "Что может случиться? Тебя убьют — так что? Вернешься домой. Если убьют Джея, будет гораздо хуже, но его и так убьют, если мы останемся здесь!" Подбодрив себя таким образом, она пристроила поудобнее корзину, надвинула поглубже капюшон плаща и зашагала вниз по лестнице.

Было очень рано, примерно, пятый час, но дверь на внешнюю лестницу была открыта. Служанка мела площадку перед большим залом. Подняв голову, она крикнула: "Доброе утро, Мэг!", видимо, узнав плащ. Глэдис только кивнула в ответ, опасаясь, что голос ее выдаст. Девушка фыркнула и вернулась к работе. Во дворе почти никого не было, только в пекарне и на кухне загорались первые огоньки. Глэдис посмотрела вперед, и ее окатило горячей волной радости: внутренние ворота были открыты, и мост уже опущен. Она как можно более неторопливо пересекла двор. Корзина оттягивала руки, а напряженная спина все время ждала окрика. Все так же не спеша она пошла от внутренних ворот ко внешним. Здесь было гораздо темнее, чем во дворе. Ремесленники только начали просыпаться, кое-где мелькали огоньки свечей, в кузнице уже разжигали горн, где-то кричали петухи.

У внешних ворот ее ждало разочарование: их еще не думали открывать, а мост был поднят. Стражники только лениво похаживали и переругивались. Она готова была заплакать от досады, и не было никакой возможности их поторопить. Ее могли хватиться в любой момент. Оставалось только стоять и ждать. Корзину она поставила на землю.

— Ты кто такая, и куда собралась в такую рань? — раздалось над ухом. Это был, вероятно, командир, судя по зычному голосу и властному, хоть и беззлобному сейчас тону.

— Я Мэг, служанка мистрис Глэдис, — ответила молодая женщина, стараясь унять дрожь в голосе и подделаться под неторопливую речь с так хорошо знакомыми ей, немного тягучими интонациями, — Уезжаю к дочке.

— А что это тебя черт понес так рано? — продолжал интересоваться солдат.

— Так ведь они далеко живут, на самом краю владений сэра Арнольда, — ответила она, продолжая краем глаза наблюдать за стражниками. Вот один вразвалочку ("да скорей же ты!", — думала Глэдис) пошел к будке, где находился ворот, на который наматывалась цепь при поднятии моста. За ним отправился второй и третий.

— А что тебе на месте не сидится, в такую даль переться? — командиру стражников явно хотелось поговорить, — И что у тебя в корзине?

— Подарки родне, — насколько могла, спокойно сказала Глэдис, незаметно стараясь загородить корзину, — А еду я к ним потому, что их с земли выселяют. Вот бумагу везу, что сэр Арнольд, мол, им разрешил там жить…

— Ах, чтоб провалиться в преисподнюю тому, кто их выселяет! — выругался стражник, — У меня самого… — он стал пространно и эмоционально рассказывать о том, как его семью когда-то тоже вот так хотели выселить, да сэр Джейкоб не дал. "Может, сэр Арнольд узнал эту историю от кого-то, и подстроил что-то подобное", — подумала молодая женщина, — "Очень уж неожиданно случились неприятности у Мэг".

Солнце вставало, даже здесь, в тени, становилось светлее. Глэдис уже нервно озиралась. Ну почему сегодня нет ни дождя, ни тумана? К счастью, в будке дрогнуло, и со страшным грохотом заработал механизм моста (если так его можно назвать). Молодая женщина испугалась, что ребенок проснется и заплачет, несмотря на снотворное. Наконец, звук сошедшей лавины, от которого вздрогнула земля, возвестил, что мост опущен, и стражники так же, не торопясь, принялись открывать ворота. В корзине было тихо. Глэдис осторожно перевела дух. Один из стражников пошел к ним с факелом.

— Долго ещё вы будете возиться? — недовольно спросил командир, — Не видишь, мамаша торопится!

— Кто такая? — сунулся к Глэдис стражник, норовя посветить ей в лицо. Она инстинктивно вскинула руку, загораживаясь от света.

— Да ты что, рехнулся? — командир отпустил слишком ретивому солдату затрещину, — с огнем прямо в лицо! Не сердись на него, мамаша, молодой он ещё.

Глэдис тревожно прислушивалась к шуму пробуждающегося поселения ремесленников за спиной. Её там многие знали. Стоит кому-то поинтересоваться, кто тут стоит возле ворот, и назвать ее по имени… Медленно-медленно тяжелые, окованные медью створки начали открываться, и между них протиснулся луч солнца. Она подняла тяжелую корзину и двинулась к воротам. Привычные и ставшие родными звуки замковой жизни теперь оставались позади. Где-то там, в донжоне, спит верная Мэг. Спасительница. Глэдис от всей души пожелала ей удачи. Может, ее положение ещё улучшится после побега беспокойной хозяйки. Мэг, хоть и в годах, но ещё крепкая, ее могут взять служить в жилое крыло.

Но долго предаваться сентиментальным размышлениям было некогда. Отсутствие Глэдис, кажется, пока не заметили, значит, надо было поторопиться, чтобы уйти подальше. От тяжести корзины болели локти, по спине тек пот, медицинская сумка давила на живот и натирала шею, но Глэдис терпела. Главное — миновать мост и дойти по дороге до леса. Наконец, на нее упала тень от деревьев. Осталось совсем немного.

Пройдя по лесной дороге, она дошла до развилки. На камне, стоявшем на перекрестке, были выбиты стрелки. Одна из них указывала направо, в сторону Строберри Хилл, другая налево, на Дэйл. Глэдис свернула налево, но не по дороге, а в лес. Она сделала это нарочно. Если будет погоня, и ее след почуют собаки, пусть преследователи подумают, что она направляется в Дэйл, и простодушная Мэг, возможно проговорится, что мистрис спрашивала о том, как та хочет уехать. Конечно, сэр Арнольд вряд ли будет откровенно снаряжать большую погоню, ведь ему важно показать, что молодая женщина и ее ребенок — желанные гости, и все, о чем он может беспокоиться, касается только их собственного блага. Но он может придумать что-то изощренное, например, что отправляется на охоту. Эта версия позволит взять с собой собак. А ей во что бы то ни стало необходимо сбить их со следа. Как надеялась Глэдис, погоня отправится в Дэйл, может даже там оставят засаду. Но ей на самом деле надо было идти в другом направлении — на Строберри Хилл. В деревню она заходить не собиралась, чтобы как можно дольше не показываться на глаза тем, кто сможет указать на ее след.

Путешествие обещало быть нелегким. Джей был еще слишком мал для таких долгих прогулок, а торопливое бегство из замка не позволило взять достаточно еды в дорогу, ей удалось прихватить только хлеб, сыр и фляжку воды. Поэтому то, что придется миновать Строберри Хилл, не заходя в него, несколько беспокоило молодую женщину, но осторожность заставляла ее смириться. Еду можно было купить дальше. Как рассказывал Катберт, если идти от Строберри Хилл по тропе, оставленной лесорубами, то милях в пяти-шести от деревни будет небольшое поместье, в котором живет йомен с семьей. Это один из ориентиров, свидетельствующий о том, что направление выбрано правильно. Но туда ещё надо было добраться.

А пока Глэдис с трудом продиралась через густой подлесок. Наученная горьким опытом, она замечала ориентиры, чтобы потом можно было снова найти дорогу, и вернуться к развилке. Молодая женщина совсем выбилась из сил, но упорно шла, разыскивая какой-нибудь ручей, чтобы ее нельзя было найти с собаками. Солнце поднялось уже высоко, когда она, перейдя для верности два ручья, остановилась, наконец, на небольшой поляне, буквально падая от усталости. Конечно, хороший следопыт смог бы выследить ее, несмотря на такие меры предосторожности, но сам сэр Арнольд, как знала Глэдис, в охоте не был особенно силен, предпочитая, чтобы его вел по следу опытный егерь. Лучшим следопытом был Катберт, который вовсе не хотел, чтобы ее поймали, но есть и другие егеря, а как поведут себя они? Глэдис не хотела думать об этом. Больше, чем сделала, она пока сделать не могла. Снова, как когда-то вокруг был лес и неизвестность, а в ближайшем будущем — еще и возможная погоня, как и тогда, но теперь она чувствовала себя более уверенно, хотя и по-прежнему боялась за сына. Она сделала вынужденный привал, чтобы отдохнуть, надеясь, что Джей уже проснется и сможет дальше идти сам. С такой тяжелой корзиной она не смогла бы идти быстро.

Из корзины по-прежнему, не доносилось ни звука, и Глэдис забеспокоилась, не задохнулся ли малыш под тяжестью мешка с вещами. Она вытащила мешок. Джей спокойно спал. Она села, прислонившись спиной к стволу дерева, и поставив рядом корзину. Сквозь усталость и страх, пробилось радостное чувство — свобода! Никто не станет больше угрожать ни ей, ни ребенку, никто больше ничего не отнимет, ни от чьего настроения она больше не зависит. Она сама не заметила, как задремала.

Проснулась Глэдис от того, что Джей теребил ее за кот, и тревожно звал: "Мама, мама!". Где-то далеко тявкали собаки, но лай не приближался, а потом и вовсе стих. Глэдис обняла сына и успокоила, как могла. Они перекусили хлебом и сыром, запили скудный обед водой из родника, и, выждав еще некоторое время, молодая женщина приняла решение двигаться дальше. Корзину Глэдис оставила в лесу, прихватив мешок с вещами, и взяв Джейсона за руку. К развилке они вышли без приключений. Теперь Глэдис пошла в сторону Строберри Хилл. Они шли весь остаток дня. Двигались не так быстро, как хотелось бы Глэдис, потому что Джей не привык так много ходить, и все время просился на руки. Приходилось делать частые привалы. Погони не было видно, но молодая женщина все время напряженно прислушивалась, и, только заслышав издалека голоса, или стук копыт, тут же сворачивала с ребенком в лес. Как правило, по дороге проезжали крестьяне с гружеными повозками, но один раз проехали двое стражников из замка в сторону деревни, а потом назад. Глэдис с ребенком они не заметили, и молодая женщина поздравила себя с правильным решением не заходить в Строберри Хилл, хотя еды оставалось очень мало. Джей, казалось, понимал важность момента, и затаивался, как зайчонок, когда приходилось прятаться в лесу. Молодая женщина старалась его развлечь по дороге, показывая то птицу, то бабочку, но он и так почти не капризничал. Только когда уставал, начинал хныкать.

Они миновали Строберри Хилл на исходе дня. Заночевать пришлось в лесу. Огня она не разжигала, хотя у нее было с собой огниво, и пользоваться им молодая женщина умела. Темнело, и вместе с темнотой поднимались страхи. Лес выпускал на волю ночную жизнь. Где-то трещали ветки, где-то ухала сова. Джей снова начал хныкать и жаться к маме, Глэдис тоже было страшно, но она, ласково разговаривая с малышом, успокоила его и поторопилась с ужином, чтобы побыстрее лечь спать. Поужинали снова хлебом и сыром. Несмотря на летнее время, к ночи становилось прохладно, и, уютно устроившись между корней дерева, Глэдис закуталась вместе с ребенком в плащ. Джей тут же сонно засопел, а молодая женщина некоторое время лежала, несмотря на усталость, прислушиваясь к ночным звукам, пока сон не сморил и ее.

Проснулась она от холода. Светало. Плащ отсырел за ночь, стал тяжелым. Спина и бок затекли, и только там, где, прижавшись к ней, спал Джей, было по-домашнему тепло. Сначала ей показалось, что у нее за ночь село зрение: она плохо видела даже предметы возле себя, а далеких вовсе не было видно, но потом поняла — над землей висел густой туман. Было промозгло и сыро, но туман скрыл их от любопытных глаз, и Глэдис рискнула разжечь костер, все равно двигаться дальше было нельзя. Она с сожалением выбралась из теплого плаща, стараясь не разбудить Джея, и собрала хворост. Она не была сильна в походном искусстве, но, когда малыш проснулся, костерок уже весело трещал. Последний кусочек хлеба молодая женщина поджарила. У костра они провели довольно много времени, и только около полудня, когда туман немного рассеялся, снова тронулись в путь.

До охотничьего домика Глэдис и Джей добрались только на следующий день. Ещё одна ночевка в лесу далась труднее, чем первая. Есть уже было нечего, одежда не успела как следует, просохнуть, к тому же ночью зарядил дождь, и Глэдис стала бояться, что Джей заболеет. Хорошо, что жизнь в замке тоже не была идеальной. Холода и сырости там было достаточно, и Джейсон привык ним. Но голод и усталость брали свое. Сначала он плакал и поминутно просил есть, потом замолк, и только уныло брел рядом с матерью. Это было почти невыносимо для нее. Последней отрадой оставался костер, у которого хотя бы можно было погреться. Теперь человеческое жилье было так далеко, что молодая женщина почти не опасалась незваных гостей, а дикие звери, как она знала, не любят огня.

И все же Глэдис уже начала бояться, что они заблудились, когда на следующее утро, наконец, показался дом, в котором жила семья йомена. Хозяин был на работе, дома была его жена. Глэдис попросила продать ей кое-какую еду, и хозяйка, поняв, что Глэдис готова заплатить, смягчилась, и не только дала молодой женщине продуктов, но и предложила горячей похлебки, пустила их погреться и позволила просушить одежду. Впервые за последние сутки путешественники поели. На отдых ушло часа три. Джей спал. Молодой женщиной начало овладевать отчаяние, но у хозяйки она не стала пока ничего спрашивать об охотничьем домике — неизвестно, как повернутся события. В конце концов, можно будет вернуться сюда и попроситься на ночлег на одну ночь, если поиски окажутся бесплодными. Глэдис гнала от себя мысли о том, что будет после, если…

От дома шла почти неприметная тропинка вглубь леса. Глэдис знала о ней только со слов Катберта, и совсем не была уверена, что она ведет туда, куда нужно. Однако через три часа, когда она с Джеем снова отправилась в дорогу, настроение молодой женщины изменилось. Дождь кончился, они были сыты, одежда просохла, а выглянувшее солнце пригрело по-летнему.

Примерно, через полчаса ходьбы показалась просека, о которой говорил лесничий, и Глэдис, хоть и с трудом, нашла на противоположном краю ее тропинку, которая когда-то, видимо, была хорошо утоптана, и теперь еще не успела совсем зарасти. Молодая женщина повеселела. Тропинка привела их на поляну, и сердце Глэдис радостно забилось: посреди поляны действительно стоял домик, похожий на тот, о котором рассказывал Катберт. В нем давно никто не жил, но на вид он был достаточно крепким, присутствовал даже каменный фундамент, на котором стояла уже знакомая ей деревянно-глиняная конструкция. Наконец-то крыша над головой!

Пришлось отдирать доски, которыми крест-накрест был заколочен вход, сметать с крыльца грязь и оплетающие стебли растений. Внутри были пыль и запустение. Передохнув немного, Глэдис взялась за работу. Дом был меньше, чем у Белоручки Боба, кухня совсем маленькая, но больше и не требовалось. Окошка тоже было три, даже бычий пузырь на двух из них сохранился, а третье Глэдис просто загородила старым сидением от табурета. Из мебели в комнате был стол, три широких больших лавки и в углу нары для сна. На них даже лежал набитый сеном матрас. В кухне располагался камин, сложенный вместе с плитой, стол поменьше и два табурета. Здесь же была устроена кладовка. Под потолком и в комнате, и в кухне, были полки, на которых, к радости Глэдис, нашлись глиняные горшки и миски, три деревянных ложки и котелок со сковородой, которая также могла служить ему крышкой. Нож у молодой женщины был с собой. Она давно завела такой — для хозяйственных целей. Во дворе был колодец с хорошей чистой водой. Пара деревянных ведер нашлась в доме. Рядом с домом, справа, располагался довольно крепкий сарай. С другой стороны двора стоял пустой амбар. За домом обнаружился небольшой запущенный сад и клочок земли, который, видимо, когда-то обрабатывали.

Весь остаток дня Глэдис приводила все это в относительный порядок. Вытащив из мешка более-менее сухую одежду, она переоделась сама и переодела ребенка, остальные вещи вывесила сушиться на улицу. Растопила камин и поставила на угли котелок с водой, подмела в доме, протерла пыль, благо помещение было небольшое. Джей радостно бегал вокруг и даже пытался помогать, а потом уселся на крыльцо, да прямо так и заснул. Она приготовила ужин — бросила в кипящую воду покрошенные овощи, приправила суп мукой, маслом и яйцом (все это было куплено у жены йомена), и только тогда разбудила ребенка. После ужина он снова стал зевать, да и она уже буквально валилась с ног. Закрыв окна ставнями, а дверь на засов, и заложив ее специально для этого предназначенной деревянной балкой, она кое-как добралась до кровати, прихватив с собой Джея. Под голову она положила высушенную одежду, а укрыла себя и сына ставшим уже родным плащом. Заснула она, казалось, не успев донести голову до импровизированной подушки, и спала так, как давно уже не спала — крепко, спокойно и без сновидений.

Они жили в домике уже неделю. Глэдис снова сходила к жене йомена, которую звали Лиз, и купила продуктов — муки, яиц, масла, молока, овощей, и в числе прочего, курицу, которую они вместе даже ощипали и выпотрошили. Нести все это было тяжело, но оно того стоило. Продуктов и денег пока хватало, а думать, что делать дальше, Глэдис не хотелось. Она пряталась от дум за домашними делами, ей даже нравилось обустраивать их новое жилище. Она нарвала травы, высушила ее под навесом у сарая, заново набила матрас и сделала две подушки. Вымыла и вычистила всю небогатую посуду, убрала в доме и постройках. Вокруг был такой покой! Никто не угрожал, а Джея достаточно было просто не выпускать из виду, когда он носился по поляне. Даже за эти несколько дней он заметно окреп — много движения и свежего воздуха, никакого затворничества и страха. Множество новых занятий и впечатлений — он никогда не видел столько зелени. Когда была плохая погода, Глэдис растапливала камин, садилась с сыном поближе к огню и рассказывала ему, что знала о растениях, насекомых и животных. Слушал он очень хорошо, эти рассказы его явно интересовали.

В один из таких дней, когда на дворе лил дождь, а мать с сыном сидели у камина, снаружи вдруг послышалось:

— Эй, хозяева!

У Глэдис упало сердце — она уже так привыкла думать, что здесь их никто не найдет. Но тут она узнала голос, и, бросившись к двери, распахнула ее настежь:

— Катберт! Входи! Пока мы здесь живем, тебе всегда рады в этом доме!

— Я как услышал, что вы ушли из замка, сразу подумал, что найду вас здесь, хотя милорд думал, что Вас надо искать в Дэйле, — степенно говорил лесничий, сидя за столом и обнимая широченными ладонями кружку с горячим травяным чаем, — Даже погоню выслал. Я тоже ездил. В лесу мы с Эдди, другим егерем, конечно поняли, куда Вы подались, но не сказали — мы на зверей охотимся, а людей они пусть сами ловят, если хотят. Потом я выждал для верности несколько дней, пока все поуляжется, и Вас перестанут искать, да подался сюда. Вот, Лин вам подарки передала, — похлопал он по пузатому мешку, — А это от меня, — передал он туго свернутое в жгут и связанное одеяло из толстого сукна.

— Нас-то с ней никто не спрашивал о Вас, а спросили бы, так мы бы все равно ничего не сказали. Так что живите здесь спокойно. Разве что с охотой кто-нибудь сюда заедет, но это редко бывает.

Глэдис зябко повела плечами. Старое воспоминание заныло, как прищемленный палец. Чтобы отвлечься, она стала расспрашивать о том, что случилось в замке после ее побега. Ничего особенного, по словам Катберта, не произошло. Мэг проснулась и пошла за бумагой, и только тогда обнаружилось, что Глэдис нет. Расспросы служанки ничего не дали, и ее оставили в покое. Она в тот же день уехала. Сэр Арнольд повозмущался для вида, потом сказал всем, что едет на охоту, взял двух егерей с собаками, нескольких слуг и поехал вдогонку, но ничего не добился, правда, говорят, что оставил пару стражников в Дэйле.

— Я буду к вам заглядывать, — сказал лесничий, — Еды привезти, или починить, что надо — это я всегда. Только вот что Вы, мистрис, будете делать дальше? Одной Вам будет трудно ребеночка растить. Вам бы замуж за достойного человека, да где его в такой глуши найдешь? Или как-то еще зарабатывать на жизнь. Здесь тоже жить можно. Привезу Вам кур, может, козу, и прокормите себя и мастера Джея, да только жаль, что такой лекарь будет пропадать в чаще леса.

— Я знаю, что я сделаю, Катберт! — решение пришло к Глэдис неожиданно, — Я отправлюсь с Джейсоном к герцогине Йоркской! Она говорила, что будет рада видеть меня в роли своего лекаря. Может быть, она поможет нам. Мне не нужно милостыни, достаточно будет, если она даст мне возможность честно зарабатывать себе на жизнь.

— К герцогине? — Катберт удивленно поднял брови, — Ну, если она Вас звала, то, наверное, можно и к герцогине. Только до Йоркшира путь неблизкий, да и с ребенком Вам будет трудно. Вот что! Отправляйтесь-ка Вы на какой-нибудь большой турнир! На них всегда съезжается вся знать! Может, там и встретите Их Светлость. Насколько я знаю, кажется, в середине июля будет турнир в Уоллингфорде. Если в ближайшие дни отправитесь, то, как раз, успеете.

Вскоре Катберт попрощался и уехал. Он был верхом, и хотел попасть домой засветло. А Глэдис вечером снова долго лежала без сна, размышляя.

 

Глава 7. Не только волка ноги кормят

На следующий день погода выдалась пасмурная, но без дождя, и Глэдис снова отправилась к Лиз. Оставлять дома одного Джея она не решилась, пришлось взять его с собой. На этот раз дорога была совсем не в тягость обоим. Джей весело бежал впереди, и отдохнувшей Глэдис шагалось легко. Их окружали лесные запахи, между деревьев висела легкая дымка. Серый день был слегка сонным, даже птиц не было слышно.

До дома йомена они добрались без приключений. На этот раз дома был и глава семейства по имени Оз. Мрачноватый на вид, он встретил гостей без восторга. И сама Лиз была не так приветлива. Глэдис вызвала ее во двор, и женщины расположились на лавке под навесом. Джейсон немного дичился, но потом принялся осторожно обследовать двор.

Глэдис решила, что нужны какие-то объяснения, и рассказала Лиз свою легенду, прибавив, что время от времени она будет жить в охотничьем домике, чтобы присматривать за ним и содержать в порядке. Но иногда ей придется уходить на заработки, чтобы прокормить себя и ребенка. Казалось, жену йомена удовлетворило такое объяснение, и она, смягчившись, предложила молодой женщине и впредь приходить за едой, когда будет нужно. Как добраться до Уоллингфорда, Лиз не знала, но, отлучившись ненадолго в дом, вернулась и подробно все рассказала со слов мужа. Глэдис поблагодарила, и, купив еще немного продуктов, ушла.

Жаль было покидать уютный домик, но молодая женщина понимала, что оставить все как есть нельзя. Она могла только надеяться на доброту Катберта и Лин — но с ними могло случиться все, что угодно, и даже некому будет ей об этом сообщить. Лиз согласна была делиться тем, что у нее самой было в избытке, но только до тех пор, пока Глэдис сможет платить за это. Она долго размышляла, что делать с Джеем. Можно было попросить Лиз присмотреть за ним, но у нее самой было трое детей, а отношение Оза вызывало у Глэдис сомнения в том, что ребенку будет хорошо в этой семье, к тому же неизвестно, насколько затянется ее путешествие. А если удастся найти герцогиню, и она согласится взять молодую женщину с собой, возвращаться за ребенком будет далеко, и Глэдис решила рискнуть взять сына с собой. Насчет еды можно было пока не волноваться. В мешке, который привез Катберт, были простые продукты — сушеные фрукты, овощи, растительное масло, хлеб, сыр, крупа. Часть этого Глэдис сложила в дорожный мешок, остальное разместила в кладовке.

Путешествие было непростым. До Строберри Хилл они с Джеем добрались без приключений. Осторожности ради, в деревню снова не зашли, а, обойдя ее, медленно пошли по обочине дороги, ведущей к развилке. Изредка проезжали повозки, и она обращалась к возницам с просьбой довезти ее до какой-нибудь деревни. Но одни ехали не в ту сторону, которая была ей нужна, другие смотрели косо, и только нахлестывали лошадь, чтобы побыстрее уехать, а некоторые возницы осыпали ее бранью, обзывая дурными словами. Она уже начала отчаиваться, когда ей попался, наконец, небольшой караван из трех повозок. Оставив сына на обочине, молодая женщина вышла на дорогу.

Ехавший на передней повозке крупный бородатый мужчина, натянул поводья и обоз остановился.

— Ты что, рехнулась!? — напустился он на женщину, — Шатаешься без дела, и другим мешаешь! Сама беспутная, так хоть ребенка пожалела бы!

— Не сердитесь на меня, пожалуйста! — взмолилась Глэдис, — Видите — некому больше мне помочь. Я вдова, осталась одна с ребенком, еду к родне, возьмите меня с собой, я не буду обузой. За охрану заплачу, а одна пропаду в лесах, никто и не вспомнит!

Бородатый оглянулся на своих спутников.

— Смотри сам, Сид, — сказал один из них, — Если ее кормить не надо, худо не будет. Кому она помешает?

— Ладно, можешь положить вещи в мой воз, — решил Сид, — И ребенка посади, веса в нем немного, но самой тебе придется идти пешком, а то лошадь быстро устанет.

Глэдис с радостью согласилась — даже эти условия сильно облегчали путешествие.

Ее спутники были ремесленниками. Путь их лежал в Оксфорд на ярмарку, там они надеялись подороже продать свои изделия. Старшим в обозе был Сид, крепкий крестьянин лет сорока, который вез на ярмарку овечью шерсть, пряжу и вязаные вещи. Как узнала из разговоров Глэдис, он несколько лет служил в замковой страже, имел боевой опыт, и часто ходил с такими небольшими обозами, поэтому остальные крестьяне его беспрекословно слушались.

Общение с попутчиками было сведено к минимуму, но молодую женщину это устраивало. На привалах она с сыном ела отдельно, благо припасы позволяли. Ночевали на постоялых дворах. В основном, это были крепкие строения, сложенные из камня или добротных толстых бревен, с маленькими окошками, обнесенные таким же крепким частоколом, с тяжелыми дубовыми воротами. Ставни и двери были массивными и прочными. На ночь их закрывали на огромные замки и закладывали мощными брусами. Запоры накладывали уже в сумерках, и горе тому, кто не успел попасть в помещение до того, как будет заперта дверь — она уже не открывалась до утра, и опоздавшим оставалось только ночевать снаружи. Несмотря на такие меры предосторожности, хозяин двора, или его слуга всю ночь караулили у двери с оружием — как правило, это была дубинка, окованная металлом, или кистень. Носить мечи дозволялось только рыцарям и оруженосцам.

Ночлег стоил недорого, но того, кто не мог заплатить, тоже ждала холодная ночевка — их просто выставляли вон без всякой жалости. Тех, у кого денег было совсем мало, отправляли спать на сеновал, в конюшню, или на чердак, но если у человека была хоть одна монета, даже самая мелкая, какой-никакой, а ночлег ему был обеспечен. Спали все вместе, в общей комнате на соломенных матрасах — кто-то на лавках, кто-то прямо на полу. Усталые путники, как правило, не засиживались допоздна. Как только окончательно темнело, хозяева закрывали двери и окна, гасили все огни в доме, оставляя только небольшой масляный светильник у двери, и все ложились спать, где находили себе место. Отдельные комнаты, одна или две, были на втором этаже, там, где жил сам хозяин, но стоили они дорого, и их берегли для особых гостей. Еду здесь специально не готовили, но то, что привез с собой постоялец, могли приготовить для него. Кроме того, здесь можно было купить немного молока, яиц, или сыра.

Об удобстве говорить не приходилось, но ночевать вне крепких стен было опасно. Глэдис наслушалась за время путешествия разных жутких историй о том, как купцы, паломники, или другие путешественники попадали в засады и погибали все от рук разбойников. Кто-то вовсе пропадал без вести. Только сейчас она поняла, как рисковала, когда после побега проводила ночи в лесу одна, с ребенком. Впрочем, возможно, все было и не так опасно для них тогда. Преступники предпочитали промышлять на больших дорогах, много их крутилось и возле постоялых дворов — здесь можно было высмотреть очередную добычу, или стянуть то, что плохо лежит. Поэтому никто из постояльцев не жаловался на условия, предпочитая защиту комфорту. Глэдис тоже терпела, хотя ей было трудно привыкнуть к душным помещениям и жесткому ложу, но со временем все образовалось. Она так уставала за день, что засыпала как убитая. Джей тоже сначала капризничал, но потом привык, и научился занимать себя сам, да и уставал он не меньше, и даже, учитывая его возраст, возможно больше. Глэдис даже удивлялась его выносливости. Скоро молодой женщине пришлось убедиться в том, насколько разумно было никогда не останавливаться на ночлег в лесу. Не доезжая миль пяти до Оксфорда, они подверглись нападению.

Время перевалило заполдень. Вокруг был спокойный летний лес, однако, уже примерно с час Сид беспокойно озирался вокруг. Когда кто-то из спутников пытался с ним заговорить, он жестом останавливал его и прикладывал палец к губам. Вдруг раздался резкий свист, и из леса с громкими криками стали выбегать люди, вооруженные как попало. Нападавших было около десятка. Очевидно, они уже некоторое время выслеживали обоз, и решили, что он станет лакомой добычей. Очень скоро повозки оказались окружены. Передняя осталась на месте, две последние подъехали к ней вплотную и стали бок о бок, образуя с первой плотный треугольник. Сид, вскочил во весь рост, и извлек откуда-то массивный топор, остальные четверо тоже рассредоточились — видимо, они уже не в первый раз попадали в похожую ситуацию, или действия были согласованы заранее. Двое остались на земле, спиной к подводам, обороняя тыл, и еще двое стояли, как и Сид, во весь рост, на повозках, защищая фланги. В руках у них тоже откуда-то взялось оружие. Глэдис с сыном оказались в центре, за спинами мужчин. Джей не плакал, только крупно дрожал и смотрел широко раскрытыми блестящими глазами.

Нападавшие набросились на обоз, послышались крики и жуткий влажный хруст, потом живая волна отхлынула от телег под защиту кустов и леса. На земле лежали, корчась, несколько раненых. Защитники все были на ногах, только тяжело дышали, обрызганные кровью, своей, или чужой — неизвестно. Захватить обоз врасплох не удалось. Откуда-то, со стороны нападавших, вышел вразвалочку невысокий крепыш, одетый в серый кот, коричневый гамбезон, коричневые шоссы и сапоги. Глубоко надвинутая на глаза охотничья шляпа и густая борода не позволяли хорошо рассмотреть лицо. Шел он походкой дикого зверя — легко и гибко, улыбаясь какой-то волчьей, похожей на оскал, улыбкой. Зубы у него были удивительно белые и ровные. Безошибочно определив главного, он вступил в переговоры с Сидом. Не слышно было, о чем они говорили, но издали это напоминало разговор продавца и покупателя. Через некоторое время они "ударили по рукам", и Сид отсчитал разбойнику несколько монет. Главарь свистнул, и шайка, подхватив раненых, скрылась в зеленой поросли.

— Вот собака! — сказал, подходя, Сид, — Взял с меня целых десять шиллингов, по одному на каждого своего головореза.

— Почему они отступили, ведь их было больше, — спросила Глэдис.

— Мы им дали отпор — пояснил Сид, — Если бы они снова сунулись, мы бы еще кого-то покалечили. А им не хочется под топор, верно я говорю? — обратился он к остальным. Спутники засмеялись.

— Вот что, — продолжил он деловито, — Нас шестеро, значит, с каждого теперь по одному шиллингу и восемь пенсов. Раненые есть?

Глэдис закусила губу. Денег оставалось совсем мало, три с половиной шиллинга. Хорошо, что еще был запас еды. Остальные, охая и стеная, полезли в кошельки и под плащи, доставая припасенные монеты. Глэдис понимала их: еще несколько дней им придется жить в Оксфорде — питаться и ночевать, прежде чем они что-то выручат за свой товар.

Раненых оказалось трое, в том числе и сам Сид, которому задели плечо чем-то острым. Задерживаться на этом месте старший не разрешил, поэтому они проехали еще мили полторы по дороге, пока Сид не начал шататься. Сделали привал. Глэдис осмотрела раненых, и открыла свою сумку.

— Что же ты сразу не сказала, что ты лекарь — с уважением протянул Сид, — Я бы с тебя гораздо дешевле взял!

Раны были не опасны, но болезненны, особенно от ударов булавой. Глэдис почистила, обработала и перевязала их. После этого случая к ней стали относиться гораздо лучше. Молодая женщина даже рискнула рассказать Сиду о том, что на самом деле идет в Уоллингфорд на турнир. Старший понимающе покивал.

— Да, лекари там будут нужны. Вот что: в Оксфорде у меня есть приятель. Он возит товары вниз по Темзе на лодке. Попробую договориться, чтобы он тебя взял до Уоллингфорда, сбережешь день пути, не меньше.

Уоллингфорд был совсем не похож на тот город, который видела Глэдис в своем времени — никакого уюта, ухоженных садиков, теннисных кортов и живописных отелей. Это было скопление домиков, расположенных так же, как и в любой деревне — две главные немощенные улицы, крестообразно расположенные, с площадью на пересечении. Домики спускались прямо к реке, на берегу которой была устроена небольшая торговая пристань. Каменного моста через Темзу, который так любили фотографировать туристы, еще не было, вместо него красовался очень простой деревянный, но он был достаточно высоким, чтобы под ним могли проходить груженные лодки. Зато замок, который Глэдис видела только в виде руин, сейчас стоял целый, во всей красе. В его планировке не было ничего необычного — та же массивность и замкнутость. В центре — круглый донжон под островерхой крышей, вокруг — двойная толстая каменная стена. Внутрь пускали только жителей замка, или гостей по приказу самого лорда. Под его стенами было построено множество домиков, в которых жили ремесленники, целый город. Жизнь здесь просто кипела. С восточной стороны от замка, сразу за пределами поселения ремесленников, располагалось большое поле, довольно ровное, ограниченное с запада холмом, на котором стоял замок, с юга — Темзой, и с других сторон — лесом. На этом поле и строилось ристалище.

Когда Глэдис прибыла в Уоллингфорд, до турнира оставалось еще около трех дней. Молодая женщина надеялась встретить герцогскую чету накануне турнира, когда они еще не успеют затеряться в толпе прибывших. Глэдис без труда нашла постоялый двор и заплатила за четыре ночи. Больше денег не было, оставался только шиллинг на еду, и того было мало. Правда, удалось уговорить служанку на постоялом дворе присматривать за Джеем, пока мать будет в отлучке. Девушка согласилась на это без восторга, и только после того, как Глэдис пообещала ей, что будет каждые два-три часа приходить, чтобы самой заняться ребенком. Эта ситуация напоминала ей билет в один конец. Она просто не сможет вернуться назад с сыном. Теперь все зависело от того, как скоро она найдет герцогиню, и Глэдис исправно ходила к строящемуся ристалищу, тщательно рассматривая прибывающих.

Между тем работа на ристалище кипела. Вокруг поля были возведены помосты, напоминающие трибуны. Над самыми высокими были устроены козырьки из досок, задрапированные яркими тканями. Это были места для родовитых рыцарей, их семей и самых приближенных слуг. Чуть пониже располагались скамьи для зрителей, принадлежащих к сословиям ремесленников и купцов. Здесь же могли поместиться небогатые рыцари. Для прочего люда была отведена площадка в конце трибун, там не было никакого благоустройства, только дощатый барьер, отделявший собственно ристалище от зрителей. Вокруг ристалища, со стороны замка и со стороны леса, располагалось место, отведенное для гостей турнира. Большинство из них приехало со свитой и расположилось в палатках. С каждым днем лагерь все разрастался. Глэдис бродила среди шатров, пытаясь высмотреть знакомые лица, но все было тщетно. На третий день, перед самым началом турнира, она совсем потеряла надежду. Поток прибывающих практически иссяк. Спешно разбивали палатки опоздавшие, но это были в основном, небольшие кортежи, или одиночные рыцари, приехавшие только с парой оруженосцев. Ни герцога Йоркского, ни герцогини Глэдис так и не нашла. Молодой женщиной стало овладевать отчаяние — что же делать теперь? Оставалось только одно — прийти на турнир назавтра. Если герцогская чета прибыла на праздник, их непременно назовут в числе почетных гостей.

На следующий день на ристалище потянулась огромная пестрая толпа. Ехали верхом рыцари в начищенных доспехах, дамы в ярких нарядах, расшитых самоцветами, окутанные, как облаками, покрывалами из драгоценных тканей, шли, перешучиваясь, мастеровые, одетые неброско, но добротно. Сновали то туда, то сюда торговцы, предлагающие все — от вина и воды до ювелирных украшений. Глэдис шла с этой разношерстной толпой, по привычке поглядывая по сторонам. Трибуны постепенно заполнялись. Поминутно вспыхивали ссоры из-за мест.

Наконец, все собрались, и герольды протрубили условные сигналы к началу турнира. Место действительно найти было очень сложно. Лучшие места возле барьера очень быстро оказались заняты, и протиснуться вперед было практически невозможно — вокруг были только каменные плечи и локти. Молодую женщину стиснули со всех сторон. Несмотря на то, что Глэдис была ростом выше большинства людей, ей было почти ничего не видно. Она только слышала, как называют имена почетных гостей: сэр Генри, по прозвищу "Кривая Шея", герцог Ланкастерский… граф Вустер, граф Мортимер… множество имен, знакомых ей по истории. Но имя герцога Йоркского так и не было названо. Напрасно молодая женщина напрягала слух и внимание. И вот объявили начало турнира. Это был конец. Глэдис почувствовала себя опустошенной и смертельно усталой. Напряжение последних дней вылилось в полную апатию и отсутствие всякой воли к дальнейшей борьбе. Турнир не интересовал ее, и она отправилась на постоялый двор, где, повалившись на лавку, уснула.

Она проснулась только к вечеру, оттого, что ребенок, испугавшись такого долгого сна мамы, стал тормошить ее. Народ собирался на ночлег. То, что она пришла еще днем, когда все были на турнире, сыграло ей на руку — у нее с Джеем было самое лучшее место в углу, возле окна. Здесь немного дуло, зато было не очень душно. Купив на остаток денег сыра, хлеба и молока, Глэдис поужинала и покормила ребенка. Ночью ей не спалось. Джей сопел у нее под боком, но это была последняя оплаченная ночь. Остатков ужина хватит еще на завтра до обеда, а потом — что делать потом, она решительно не знала. Надо как-то вернуться в лесной домик, но как? Леса кишат разбойниками, денег больше не было, как не было и надежды, что ее возьмут с собой бесплатно какие-нибудь ремесленники, возвращающиеся домой. Только к утру ей удалось задремать.

Утром она встала и умылась. Оставалось только одно. Найти какой-нибудь заработок. Она упросила служанку присмотреть за Джеем в последний раз, упомянув случайно, что хочет найти герцогиню Йоркскую. Служанка всплеснула руками.

— Да что ты! Все же знают, что герцог Йоркский никогда не приезжает на турниры в Уоллингфорд! Как-то лет десять, а может, и больше тому, здесь, говорят, был большой турнир, и один лорд, сэр Гавестон, оскорбил здесь нескольких других лордов. Так вот, они сами и их друзья поклялись, говорят, что ноги их здесь больше не будет! Вот и герцог Йоркский никогда сюда не ездит!

Эта новость могла бы совсем "добить" Глэдис, если бы она еще со вчерашнего дня не чувствовала удивительного равнодушия к своей дальнейшей судьбе. Выслушав девушку, молодая женщина просто собралась и пошла к ристалищу, прихватив с собой на всякий случай медицинскую сумку. Все были уже там. По правилам этого турнира, на второй день была общая схватка. Рыцари-участники разделились на два отряда, и должны были сражаться один против другого. Глэдис не интересовало, что происходило на ристалище. Она решила дойти до города ремесленников и поспрашивать там о больных, как она делала раньше, в деревне.

Пройти мимо ристалища было трудно. Все подходы оказались запружены народом. Зрители сидели даже на деревьях, чтобы видеть то, что происходило на поле. Еще издали Глэдис услышала какие-то жалобные звуки. Кто-то стонущим голосом звал на помощь. Молодая женщина отправилась на зов. Это был молоденький парнишка, лет четырдцати, одетый в яркую, щеголеватую одежду. Он бегал между людей и жалобно кричал:

— Лекаря! Ради всего святого! Лекаря! Мой господин умирает! Вы не видели лекаря? — но в ответ все только качали головами, или отмахивались, увлеченные схваткой на поле.

Глэдис протиснулась к нему.

— Я лекарь. Что случилось?

— Ты лекарь? — парнишка с сомнением покачал головой, — А разрешение на лечение у тебя есть?

— Тебе нужен лекарь, или разрешение? — рассердилась Глэдис, — Меня обучали медицине в монастыре, я могу помочь! Давай поторопимся, если не хочешь, чтобы стало поздно.

С минуту мальчик колебался, а потом схватил молодую женщину за руку, и потащил за собой. Из его сбивчивых объяснений она поняла, что он оруженосец, и его хозяин был только что ранен в схватке, оруженосцу (которого звали Хад), удалось вытащить рыцаря из-под копыт лошадей, и с помощью герольдов отнести его в палатку, но хозяин очень плох — из плеча торчит сломанная кость, и он задыхается.

— Что будет, если он умрет, — всхлипнул парнишка, внезапно остановившись, — Смерть хозяина — это такой позор для оруженосца, такой позор! Что скажет мой отец?!

Глэдис пришлось потрясти молодого человека за плечи:

— Хад, идем скорее, чем быстрее ты меня приведешь, тем быстрее я смогу помочь.

Раненый лежал на походной постели, дыша тяжело, с хрипами, лицо было синеватого оттенка, который становился гуще с каждым вдохом, и переходил в лиловый при выдохе. С левой стороны груди, возле шеи, торчал отломок ключицы. Глэдис бросило в жар. Случай был тяжелый. Если больной не выживет, на карьере лекаря, возможно, придется поставить крест.

— Хад, — обратилась она к оруженосцу, — Мне нужна твоя помощь. Твой хозяин задыхается, потому что через рану в грудную клетку попадает воздух. Мне нужно сделать ему операцию, а ты должен сделать так, чтобы твоему хозяину не было больно…

И снова отработанная схема — наркоз тяжелым предметом по голове, который осуществил Хад, и довольно сложная операция по постановке на место сломанной кости. Для обеспечения выхода воздуха из грудной полости Глэдис вставила больному между ребер все ту же серебряную трубочку. "Наркоз" пришлось применять два раза. Молодая женщина даже стала опасаться, что раненый может умереть не столько от раны, сколько от сотрясения мозга. Но наконец, все было закончено. Ключица поставлена на место, лишний воздух удален. Глэдис зашила раны. Рыцарь стал дышать свободнее, и пришел в себя уже во время перевязки. Несмотря на боли, он все же чувствовал облегчение, и слабым голосом приказал Хаду отсчитать лекарю десять золотых монет. Оруженосец попытался было возразить, но хозяин заявил, что жизнь рыцаря стоит дороже, чем какие-то несколько монет. Теперь оставалось надеяться, что гнойное осложнение не сведет больного в могилу. Все зависело от крепости организма рыцаря, о чем Глэдис и сообщила им обоим, пообещав заглянуть ещё на следующий день. В награду она получила увесистый кошелек из рук Хада.

До постоялого двора она летела, как на крыльях. Даже одной золотой монеты хватило, чтобы оплатить ещё три ночи и стол на постоялом дворе. Теперь она уже специально направилась к ристалищу с медицинской сумкой. Как цинично бы это ни выглядело, но общая схватка оказалась просто "золотым дном" для лекаря. Медицинской помощи требовалось так много, что все лекари и знахари были нарасхват, и у Глэдис оказалось достаточно пациентов. В основном, богатые рыцари предпочитали услуги лекарей с лицензией, но было много и таких, кто не мог платить дипломированным медикам, или кому медицинская помощь была нужна срочно. Эти рыцари и становились пациентами Глэдис.

Ещё несколько дней после турнира молодая женщина оставалась в Уоллингфорде. Не все раненые были транспортабельны, и она совершала обход каждый день. Во время одного из посещений ее ждал неприятный сюрприз. У раненого, которого она накануне с большим трудом прооперировала после сложного раздробленного перелома, к ее приходу уже был дипломированный лекарь, который встретил молодую женщину крайне враждебно. Сухопарый, одетый во все черное, он устроил ей настоящий экзамен. Но его представления об анатомии и физиологии, настолько отличались от того, чему учили Глэдис, что каждый ее ответ вызывал бурю негодования, и, обратившись к пациенту и оруженосцам, почтенный медик громко заявил, что не понимает, как можно было доверить лечение такого достойного рыцаря невежественной деревенской знахарке. Обстановка накалилась. Глэдис казалось, что ее вот-вот побьют, и, наверное, это было недалеко от истины. Ей ничего не оставалось, кроме как уйти. А за ее спиной раздавались дикие крики. Это "дипломированный специалист" велел прижечь едва затянувшуюся рану раскаленным железом. Теперь спасти раненого могло только чудо.

Этот случай сильно подействовал на молодую женщину. Первой панической мыслью было бросить все и бежать отсюда с ребенком, она ведь уже хорошо заработала! Но как же остальные пациенты? Ведь ей на смену к ним придут такие же "специалисты", как ее коллега, с которым она только что так неудачно познакомилась. Глэдис потребовалась вся ее воля, чтобы снова взять себя в руки и, поколебавшись, молодая женщина решила остаться и продолжить обход. В тот же вечер ее нашел на постоялом дворе оруженосец одного из пациентов и в цветистых выражениях сообщил, что его сюзерен чувствует себя лучше, и назавтра отбывает в свой замок, а мистрис Глэдис велел передать свою благодарность и скромный дар. "Скромным даром" оказался массивный серебряный браслет и кошелек, весьма приличного вида и такого же приличного веса. Глэдис оставалось только удивляться тому, насколько переменчивой бывает удача.

Турнир закончился. Потянулись из города караваны бродячих торговцев, с каждым днем таял палаточный лагерь — уезжали подлечившиеся рыцари. Глэдис попыталась было расспросить о больных в городе, но ей категорически заявили, что здесь имеют право лечить только два лекаря, получивших разрешение самого лорда, и ни от кого больше помощь принимать не велено.

Пора было подумать о том, куда двинуться дальше. Но теперь будущее не пугало молодую женщину. Она поняла, как можно зарабатывать. Главное — добраться до следующего турнира. Заработала она весьма неплохо, даже смогла купить смирного мула, которого назвала Руфусом. Самое трудное было — управиться с упряжью. Основные приемы ей показал оруженосец одного из пациентов, и, потренировавшись пару дней, Глэдис, наконец, научилась взнуздывать и навьючивать мула самостоятельно.

Через постоялый двор проходило множество разных людей, и выяснить, где будет следующий турнир, не составило труда. Порой в разных местах проходило сразу несколько турниров, оставалось только выбрать. Глэдис выбрала турнир в Мальборо. До него было ещё почти три недели, и это было не очень далеко — приходилось думать ещё и о Джее. Найти попутчиков тоже не составило труда — на турнир отправлялись многие торговцы. Договориться с ними было сложнее, чем с ремесленниками. За право присоединиться к обозу просили очень дорого, и торговались за каждые полпенни, мотивируя это тем, что охрану для обоза придется нанимать отдельно, но и это, наконец, было улажено. Отбыть караван должен был назавтра, ранним утром, и Глэдис, прихватив с собой Джейсона, отправилась в город, запастись продуктами на дорогу.

Молодая женщина с удовольствием ходила по рынку, выбирая овощи, сыр, копченое мясо. Наличие Руфуса позволяло не ограничивать себя в весе продуктов — основная тяжесть достанется мулу. Джейсон держался за мамин подол, и с интересом разглядывал все вокруг — на постоялом дворе развлечений было мало, а здесь жизнь била ключом: кричали торговцы, зазывая покупателей, выступали жонглеры, показывая нехитрые трюки и фокусы, где-то плавно бубнил уличный рассказчик. Со всех сторон окутывала невообразимая смесь запахов: пахло копченостями, фруктами, рыбой, выпечкой, пряностями вперемешку с запахом помоев и чего-то гнилостного, откуда-то выплывал аромат свежего дерева и растворялся в запахе эля и жареного мяса.

Вдруг Глэдис уловила перемену настроения толпы. Все сорвались с места и устремились куда-то в одну сторону. Лавочники спешно закрывали ставни, купцы торопливо давали наставления слугам, которых оставляли с товаром, почтенные матроны, только что неторопливо плававшие в толпе, как корабли, со своими корзинками, уличные мальчишки — все бежали по направлению к центру площади, где раздавались уже звуки труб герольдов. Глэдис с сыном тоже двигались туда, подхваченные потоком. Почему-то молодой женщине не хотелось идти. Ей чудилось, что герольды трубят как-то не так, как на турнире — более строго и резко. Однако выбраться из людской массы пока не получалось, она боялась, что затопчут ребенка.

Наконец, движение вокруг замедлилось и прекратилось. Как и на турнире, вокруг были только плечи, локти и бока. Неимоверным усилием она выковыряла откуда-то снизу Джея, и, взяв мальчика на руки, прижала его к груди. Уже было ясно, что происходит. Впереди, в центре площади, стоял помост, на котором была сооружена виселица с тремя петлями. У ее подножия стоял деревянный верстак со странной рамой. На помосте находился палач в черном капюшоне, двое герольдов и одетый в черное с золотом одеяние важный господин. "Верховный судья", — зашептались вокруг. Судья развернул длинный свиток и принялся нараспев, суровым речитативом зачитывать текст. Глэдис было очень плохо слышно, но она кое-как поняла, что сейчас состоится казнь разбойников, пойманных во время турнира. Они обвинялись в убийствах и грабежах и подлежали повешению. А их предводитель обвинялся еще и в присвоении титула — он называл себя "зеленый барон", притом не имея никакого отношения к знати. Для него было приготовлено более суровое наказание — пытки и колесование.

Глэдис совсем не хотелось смотреть на это, но попытки протиснуться прочь не увенчались успехом. Тем временем, судья спустился с эшафота, а на него вывели первых трех разбойников, приговоренных к повешению. Они не то молились, не то плакали. Один даже повалился на колени, что было встречено возмущенным воем и криками презрения. Толпа качнулась вперед, люди стали протискиваться поближе к помосту, и это позволило Глэдис, охотно уступавшей свое место, отодвинуться назад. Плотность толпы здесь явно уменьшилась, значит, край уже близко. Джей вертелся у нее на руках, пытаясь разглядеть, что происходит на помосте. Молодая женщина тоже обернулась, продолжая протискиваться. На шею осужденным уже надели петли. Они стояли на длинной лавке, по обоим концам которой встали двое помощников палача, и ловким, слаженным движением выбили опору из-под ног несчастных. Толпа ответила на это ревом. Послышались одобрительные крики и проклятия повешенным.

Новая волна рева прокатилась по толпе, и снова люди качнулись вперед, позволив Глэдис отвоевать еще немного пространства. Это на помост вывели главаря. Молодая женщина снова обернулась и увидела, как палач грубым рывком толкнул его к деревянной раме, а помощники принялись растягивать руки и ноги осужденного в стороны и закреплять ремнями. Видимо, главарь был настоящим лидером. Он не молился и держался без страха, а когда одну кисть руки прикрутили слишком сильно, только оскалился. Даже издали Глэдис видела, как его зубы сверкнули ослепительно белым. Она вздрогнула. Не с ним ли торговался Сид на лесной дороге? Что было дальше, она не видела. Людская масса наконец поредела, а сзади слышались, то нечеловеческие крики, то рев. Выбравшись, наконец, на свободное пространство, она обернулась в последний раз. Палач вырвал что-то из вопящего, корчащегося в раме тела и показал окровавленный комок толпе, на что та снова ответила ревом. Осужденному уже ничем помочь было нельзя. Это молодая женщина понимала, как медик.

На постоялый двор она вернулась, как сомнамбула. Ее трясло. По роду занятий она не могла бояться крови, и давно привыкла к тому, что пациентам приходилось причинять боль, но вид того, как хладнокровно и расчетливо уродуют человеческое тело с целью причинить наибольшее страдание — это было отвратительно. Глэдис не спала всю ночь, и была рада, когда на следующий день покинула Уоллингфорд с обозом.

 

Глава 8. Зигзаг судьбы

Лето пролетело быстро. Начало осени тоже выдалось относительно сухим и теплым. Глэдис успела побывать на четырех турнирах. Много времени отнимала дорога. Погода далеко не всегда баловала, и Глэдис всерьез опасалась за здоровье Джейсона, но его удалось пристроить пожить на два месяца в семью йомена, жившего недалеко от Мальборо. Ник, так звали йомена, и его жена Лили имели двоих собственных детей, Джей был ровесником их младшей дочери. Глэдис оставила им немного денег, обняла на прощание сына и уехала, скрепя сердце, несмотря на его слезы.

Одной скитаться по турнирам было гораздо удобнее. Она научилась ездить верхом, и задача ещё упростилась. Но также молодая женщина убедилась, что в ее ремесле далеко не все гладко.

Один раз, когда она шла к больному, ее перехватил рыцарь с непомерно пышным красно-желтым плюмажем на шлеме, и властно приказал следовать за ним. Оказалось, что его друг был тяжело ранен в общей схватке. Случай был безнадежный — все лицо несчастного было буквально вдавлено внутрь головы. Уже появились первые признаки агонии, о чем молодая женщина сразу и сообщила, на что приведший ее рыцарь отреагировал крайне бурно — выхватил меч, и сказал, что если раненый умрет, то вместе с ним умрет и лекарь, не сумевший спасти ему жизнь. Выхода не было, и Глэдис взялась чистить рану. Больной умер, как только она отвернулась, чтобы взять очередной инструмент. В то же мгновение над ее головой сверкнул меч. К счастью, спасли оруженосцы, которые повисли на руках не в меру горячего сюзерена, как собаки на медведе, наперебой уговаривая его, что рыцарь не должен воевать с женщиной, кем бы она ни была. Пользуясь заминкой, Глэдис смахнула в сумку инструменты и бросилась бежать. Работая на этом турнире, она долго потом вздрагивала, завидев издали пижонский красно-желтый плюмаж, и обходила его десятой дорогой.

Пациенты умирали довольно часто. Сказывалось отсутствие полноценной асептики, невозможность организовать в походных условиях хороший уход, чрезмерная тяга к алкоголю, пренебрежение режимом — и тому подобное. Особенно беспомощной молодая женщина чувствовала себя, когда знала, какие лекарства применила бы в своем времени, а ничего даже отдаленно похожего не было. Но смерть в этом мире была настолько частым гостем, что те, кому посчастливилось остаться в живых, относились к ней намного проще, чем во времени Глэдис. Молодая женщина долго не могла привыкнуть к этому. Каждый раз, теряя пациента по естественным причинам, она горевала. Особенно трудно бывало, когда больной был ей симпатичен. Однако, узнав примерную статистику смертей у других лекарей (умирали более половины раненых), она немного смирилась. У нее больные выживали гораздо чаще. Уже на втором турнире она почувствовала, что ее труды замечены. К ней стали обращаться лично, и по рекомендации рыцарей, имена которых были ей знакомы. Оруженосцы тоже выражали свою признательность, как могли — подсказывали, у кого из их родни в другой местности можно остановиться на постой.

У такого положения дел была и еще одна позитивная сторона: каждая спасенная жизнь становилась событием, и такой случай не только пышно праздновался, но и очень щедро вознаграждался. Рыцарь награждал всех и всем, чем мог. Особенно горячая благодарность доставалась тем, кто оказывался возле него в числе первых. Как правило, это были друзья, особенно близкие оруженосцы и… лекарь. Поэтому, если его не убивали сразу по личным мотивам, то жаловаться на жизнь ему не приходилось.

Другой случай, который тоже многому научил молодую женщину, произошел на другом турнире. Задержавшись у раненого до темноты, Глэдис возвращалась на постоялый двор. По каким-то причинам, провожать ее никто не вызвался. Занятая в основном, тем, чтобы не упасть, зацепившись о корень дерева, или попав ногой в яму, она не замечала ничего вокруг, и опомнилась только, когда ее грубо схватили за руку и за сумку. Нападавших было трое, и у молодой женщины не было никаких шансов отбиться самостоятельно. По счастью, где-то недалеко проходили стражники, которые прибежали на ее крик, и не только отогнали грабителей, но и проводили Глэдис до постоялого двора. С тех пор она стала гораздо внимательнее относиться к обстановке вокруг и на всякий случай постоянно держала при себе небольшой кинжал и пузырек с соком веха — ядовитой жгучей травы. Это было не Бог весть, какое оружие, но скальпелем она владела хорошо, и анатомию знала, а потому даже эти нехитрые средства могли здорово пригодиться. Так и случилось в следующий раз, когда на нее напал на этот раз один грабитель — ей удалось брызнуть соком веха ему в лицо, что позволило выгадать драгоценные секунды для бегства. Эти случаи открыли ей глаза на еще одну простую истину — никогда нельзя носить все ценности с собой, и она стала устраивать тайники, в которых прятала свои сбережения во время работы на турнире.

Глэдис понимала, что уже несколько раз смерть проходила совсем близко, спасала до сих пор только удача. Когда усталость становилась совсем невыносимой, молодая женщина думала, что в следующий раз, когда ей попадется грабитель, или слишком агрессивный рыцарь, она не станет сопротивляться — пусть все случится само собой. Но Джей!

Только мысль о сыне заставляла ее идти дальше. Семья йомена, в которой он жил сейчас, казалось, была вполне приличной. Если бы можно было оставить его там! Но на что он сможет рассчитывать, оставшись сиротой? Кто научит его какому-нибудь ремеслу? Ни родных, которые смогут помочь, ни стартового капитала, чтобы арендовать клочок земли, который в будущем сможет принести доход. За обучение у мастера надо было заплатить. Потом, когда мастер сочтет, что ученик достаточно умеет, надо было заплатить за вступление в цех мастеров. А еще — инструменты, и на что-то надо жить. Глэдис не могла бросить ребенка здесь совсем одного, без средств к существованию, и решила заработать столько, чтобы иметь возможность оплатить содержание мальчика в приличной семье и его обучение. И она снова и снова вставала каждое утро, и отправлялась на обход, или на поиски новых пациентов.

Но вот наступил октябрь, зарядили дожди. О новых турнирах больше не было слышно. Глэдис добралась до дома Ника и Лили. Сын встретил ее так радостно, что у молодой женщины защемило сердце. Наверное, ему здесь было все-таки не так хорошо, как ей хотелось бы.

Пережидать непогоду в семье йомена пришлось почти две недели. Наконец, дожди прекратились, и начало понемногу подмораживать. Улучив погожий денек, молодая женщина тронулась с ребенком в путь. Продукты на дорогу и про запас она купила в Мальборо, и нашла там же караван, который двигался примерно в нужную сторону. Путь до охотничьего домика занял больше времени, чем летом в Уоллингфорд. Часто приходилось останавливаться на постоялых дворах, чтобы дождаться хорошей погоды — дороги раскисли, и стали труднопроезжими.

И все же этому пути, как и любому другому, тоже пришел конец. Уже лежал везде мелкий белый снежок, когда путешественники увидели, наконец, знакомую поляну и домик. Малыш радостно запрыгал и захлопал в ладошки. Глэдис тоже улыбалась. Ей казалось, что они вернулись домой. В домике все было так, как они оставили, уезжая летом. В камине вскоре загудел огонь, и старый друг-котелок закачался в нем.

Остаток осени и зима казались Глэдис самым счастливым временем, проведенным в этом мире. Денег было достаточно. Все самое необходимое, даже сено и овес для Руфуса, удалось раздобыть у Оза. Она отдыхала, занималась домашними делами, а вечерами сидела у камина с Джеем, рассказывая ему разные истории из жизни. Малыш рос очень смышленым. Особенно нравились ему считалки — "Раз, два, вот моя туфля", "Раз, два, три, четыре, пять — я живого зайца смог поймать". Может быть, поэтому считать он начал очень рано. Говорил он тоже вполне понятно и бегло. Глэдис начала показывать ему буквы, и с грустью вспоминала красочные детские книжки из своего времени.

Как только выпал снег, и установился санный путь, их снова навестил Катберт, привез гостинцы от Лин — большой пирог, сушеные ягоды, муку и крупы, но самым дорогим подарком были самодельные саночки для Джея. Сидя на своем любимом месте против двери, обнимая ладонями кружку с горячим травяным питьем, он неторопливо рассказывал новости: в замке все уже забыли о Глэдис. Жизнь вошла в привычную колею. Мэг и правда взяли работать в жилое крыло, но она нет-нет, да и вспоминала прежнюю хозяйку, да и отец Джозеф тайком интересовался, нет ли каких известий о мистрис Глэдис. Леди Брангвина совсем пожелтела, стала еще более раздражительной, капризной и ревнивой. Дети у них больше не рождались. В ответ Глэдис рассказала, как прошло ее лето. Катберт одобрительно покивал. А после его отъезда в домик Глэдис начали наведываться пациенты. Наверное, егерь постарался, чтобы эту дорогу узнали.

Конечно, были и свои проблемы. Несколько раз приходили волки, осторожно царапались в дверь, пытались проникнуть в сарай к Руфусу, и он жалобно кричал оттуда, а Глэдис и Джей сидели, затаившись, в доме, и не могли ничем помочь своему другу.

Но все обошлось, и в целом, зима прошла благополучно. Маленькому семейству даже удалось отпраздновать Рождество. Глэдис зажгла везде свечи, приготовила праздничную кашу и сладкий пудинг, как могла. Затем села с Джеем к камину и весь вечер пела ему рождественские песенки, а он старательно подтягивал, и было ясно, что кем-кем, а менестрелем, ему, кажется не быть по причине отсутствия музыкального слуха. И все же вечер они провели к обоюдному удовольствию. Глэдис исполнила все, что знала, а потом еще раз, специально для Джея те гимны, которые ему особенно понравились. На этом праздник закончился, и они спокойно отправились спать.

После Рождества время как будто побежало быстрее. Солнце стало подниматься все выше, день прибавился. Глэдис помнила, с каким трепетом она ожидала это время, когда жила в деревне, у чужих людей, и весной должна была уйти. Тогда она не знала, куда отправиться, что делать, как жить дальше, а теперь молодая женщина с удовольствием подставляла лицо весеннему ветру, и только нетерпеливо поглядывала на снежные холмики за окном — когда же они растают. Отдохнув за зиму, она уже стремилась приступить к своей работе на турнирах, а пока приводила в порядок сумку и инструменты, готовила лекарства.

Наконец, лужи и проталины возвестили окончательное наступление весны, лес наполнился птичьим щебетом. Джей сидел на корточках во дворе, и что-то сосредоточенно ковырял в ручье. Приглядевшись, Глэдис с удивлением заметила, что он соорудил запруду и пытается приладить к ней свернутый кольцом жгут из прутиков, как колесо водяной мельницы. Пока не получалось, но малыш не сдавался. Она невольно вспомнила Олли — мальчик явно пошел в дядюшку, и ее желание отдать сына в обучение окончательно окрепло. И только напоследок мелькнула странная, непрошеная мысль — а что же малыш унаследовал от отца? Молодую женщину невольно передернуло от неожиданного болезненного воспоминания. Она тряхнула головой, словно отгоняя наваждение, и вернулась к своим делам.

Наконец, дороги подсохли. Маленькое семейство снова навестил Катберт, и привез слухи о новых турнирах. Ближайший был слишком далеко на севере, Глэдис не хотелось отправляться в такое длинное путешествие. А вот в начале мая должен был состояться турнир в Оксфорде, и это было подходящее дело. Катберт даже взялся выяснить, не поедет ли кто-нибудь из жителей Строберри Хилл в те края, чтобы пристроить молодую женщину к каравану. Лин бралась присмотреть за Джеем, но Глэдис опасалась оставлять ребенка так близко от замка Лоувэлли. Страшные воспоминания были еще свежи. Она снова решила взять мальчика с собой и отдать его хотя бы на пару месяцев в какую-нибудь семью пожить.

Договориться о сопровождении удалось все с тем же Сидом. Он снова собирал односельчан для поездки на ярмарку, чтобы продать изделия, которые накопились у мастеров за зиму. На этот раз он согласился взять с собой Глэдис без долгих уговоров.

Путешествие было почти таким же, как и в прошлом году, только на этот раз обошлось без разбойников. Казалось, все развивается на редкость удачно. Даже временную семью для Джея удалось найти сразу — за малышом согласилась присмотреть жена хозяина постоялого двора, на котором караван остановился в Оксфорде.

И снова — тяжелая работа, раны, ежедневные обходы пациентов. Глэдис так уставала, что редко виделась с ребенком. Но и платили ей щедро. По расчетам молодой женщины выходило, что за это лето она должна заработать совсем неплохо. Еще пару лет, и можно будет, поручив надежному человеку (например, Катберту) устроить будущее Джея, подумать о возвращении в свое время. Она и подумать не могла, какой поворот приготовила ей судьба на этот раз.

Следующие турниры, которые представляли интерес для Глэдис, должны были пройти в Ившеме и Бекингеме, а потом — снова в Уоллингфорде, но это уже в самой середине лета. Всё складывалось хорошо. Отработав на первых двух, молодая женщина вернулась в Оксфорд, чтобы навестить Джея и немного отдохнуть перед новой работой. В середине июня Джейсону исполнилось три года, и мать хотела как-то отметить это.

Хозяйка постоялого двора встретила Глэдис, как родную, а получив очередной гонорар, и вовсе рассыпалась в любезностях. Джей, наоборот, был каким-то скучным, несмотря на привезенные мамой подарки, хотя голодным, или оборванным не выглядел. Нет, он обрадовался, и очень, но Глэдис, которая хорошо знала своего сына, он показался не таким жизнерадостным, как обычно. Проходили дни. Глэдис с утра забирала ребенка и уходила с ним гулять по городу и окрестностям, благо, что погода была в основном, хорошая, но даже туман и небольшой дождь не портили им настроения. Джей снова стал веселым и любознательным, и его состояние в первый день молодая женщина отнесла на счет долгой разлуки. Однако, чем более приближался день отъезда мамы, тем чаще портилось настроение у мальчика. И только в последний день перед отъездом на турнир молодая женщина получила ключ к разгадке.

Как-то вечером, когда на постоялом дворе уже собирались гасить огни, Глэдис вышла во двор, подышать свежим воздухом на ночь. Служанка с грохотом закрывала ставни, и вдруг, оставив работу, подошла к молодой женщине.

— Забрали бы Вы своего ребенка отсюда, мистрис, — сказала служанка вполголоса, — Плохо ему тут.

— О чем это ты? — насторожилась молодая женщина.

— Нет, ничего такого, — торопливо заговорила собеседница, — Его не били, Вы не думайте! Так, иногда тычка дадут и все. Ну да это со всеми детьми так. Меня-то знаете, как били! Почитай, всю шкуру со спины хозяин иногда спустит! И ничего — выросла вот. Да только зря хозяин его к работе приставляет, он же еще крошка совсем. А Вы, я знаю, большие деньги им платите!

— К какой еще работе приставляют моего сына? — похолодела Глэдис.

— Да вот, помогать в кузне — поковки носить. Оно, может, и полезно ему, что бездельником расти… Вы только не выдайте меня! — вдруг испугалась женщина, — А если что — я не признаюсь, хоть режьте!

С этими словами служанка заспешила прочь. Глэдис осталась посреди двора одна, как пораженная громом. Значит, в кузне поковки носить? Она тут же вспомнила сожженную почти до кости руку Белоручки Боба. И хозяин может "всю шкуру спустить со спины"! А щедрая плата? И она не мешает "иногда тычки давать"? Молодая женщина кипела негодованием. Что же делать? Припереть хозяйку к стенке? Тогда как объяснить, откуда взялась эта информация? А уехать завтра придется — уже нашлась лодка до Уоллингфорда, и ждать никто не будет. Ничего не решив, Глэдис вернулась в помещение. Джей сидел на лавке у окна и смотрел блестящими глазами, как она идет к нему.

— Мама, ты завтра уедешь? — только и спросил он. Его подбородок задрожал, а глаза налились слезами. Она не выдержала, и, схватив мальчика в охапку, прошептала прямо в пушистую льняную макушку:

— МЫ завтра уедем. Вместе.

Он бы, наверное, запрыгал, как всегда, если бы она не обнимала его так крепко. Наутро она спокойно сообщила хозяйке, что забирает ребенка и уезжает вместе с ним. Толстуха, видно, очень не хотела терять такой выгодный куш — разохалась и попыталась выведать, что же стало причиной такого неожиданного решения. Впрочем, сделала это так грубо, что Глэдис даже не пришлось придумывать тонких объяснений. Молодая женщина просто сказала, что хочет, чтобы ребенок был поближе к ней, и ушла, оставив за спиной причитания разочарованной трактирщицы, медленно, но верно перерастающие в проклятия.

Путешествие до Уоллингфорда прошло без приключений. Правда, оставить Джея было не с кем. Но Глэдис это пока было не нужно. Они остановились на том же постоялом дворе, что и в прошлом году, и служанка не только узнала их, но и согласилась присмотреть за мальчиком в последующие дни.

Только на этот раз молодая женщина никуда не спешила. Ее работа начнется на третий, ну может быть, на второй день турнира. В первые дни планировались поединки — в один день сражались рыцари-зачинщики, во второй — все желающие.

Глэдис рассудила, что рыцарей-зачинщиков и их соперников наверняка будут лечить дипломированные медики, а вот во второй день их может уже не хватить на всех, а на третий день, когда будет общая схватка, наверняка уже будут задействованы все, кто хоть шапочно знаком с медициной. Поэтому время, оставшееся до горячей поры, она решила посвятить сыну.

Каждый день они ходили к растущему ристалищу, и разглядывали постройки. Глэдис рассказывала мальчику все, что знала: для чего нужны те, или другие сооружения, какие палатки прибавились на поле, предназначенном для гостей, какие гербы, или цвета принадлежат самым знатным рыцарям — общаясь с пациентами и оруженосцами, она многое успела узнать об этом. Однажды она даже разглядела издали огромный красно-желтый плюмаж, и поспешила ретироваться вместе с ребенком.

В один из этих дней Джей озадачил ее:

— Я тоже стану лыцалем! Я ведь стану? Скажи, мама, стану?

Она только улыбалась в ответ. Скорее всего, именно этого ее ребенку и не достичь. Ведь здесь так много значит происхождение!

Наконец, наступил первый день турнира. Джей потребовал, чтобы они непременно пошли на ристалище. Глэдис не была уверена, что ему стоит на это смотреть, но малыш настаивал, и она сдалась.

На поле они провели весь день. Сначала выехали и выстроились на ристалище рыцари-зачинщики, а за ними — все остальные, кто желал принять участие в турнире в то или иное время. Сияли доспехи, качались яркие плюмажи, герольды торжественно называли имена известных воинов и почетных гостей. Можно было понять Джея с его желанием стать рыцарем — все это выглядело очень празднично и эффектно. Потом начались поединки. Рыцари разъезжались в разные концы ристалища, а потом вихрем срывались с места и неслись друг навстречу другу с копьями наперевес.

Сперва Глэдис не очень интересовалась тем, что происходит, но потом тоже заразилась общим настроением, и кричала вместе с толпой, когда удар оказывался особенно удачным, или, когда рыцари оказывали друг другу знаки учтивости. Такие жесты шумно приветствовалось на помостах для зрителей, и дамы бросали на поле цветы, безделушки, шарфы и даже оторванные рукава платьев. Когда тот или иной рыцарь падал, Глэдис бегло ставила диагноз. В общем, время прошло не так скучно, как она предполагала поначалу, и на постоялый двор они вернулись только вечером.

На следующий день Джей снова потребовал, чтобы они пошли на ристалище, но вмешался случай. Глэдис разыскал один из бывших пациентов, мельком увидевший ее в толпе, и попросил оказать помощь своему другу, раненному вчера. Отказать она не могла. Джей закатил форменный скандал, и ей пришлось уйти под аккомпанемент возмущенного рева, наскоро передав сына служанке — времени терять было нельзя.

Глэдис вернулась на постоялый двор часа через три. Мальчик демонстрировал крайнюю степень обиды. И только обещание мамы, что они сейчас же пойдут смотреть бои, смогло восстановить мир.

Они шагали, к полю, Джей нетерпеливо тянул вперед. Только что раскрылись ворота, выпуская очередного победившего рыцаря со свитой. Это была небольшая конная кавалькада. Впереди, смеясь, и что-то рассказывая другому всаднику, ехал, по всей видимости, сюзерен. Его доспехи были погнуты и запылены. Нарядный плащ лазурного цвета, подбитый красным, сейчас напоминал несколько потрепанное боевое знамя. Глэдис на всякий случай всмотрелась в герб, изображенный на щите — нет, кажется ничего знакомого: поделенное пополам сверху вниз поле, половина лазурного цвета, с белым единорогом посередине, вторая половина красная с черной башней в центре. Молодая женщина немного расслабилась, но тут она перевела взгляд выше, и чуть не задохнулась от неожиданности и внезапно нахлынувших эмоций. Это лицо она старалась забыть в течение почти четырех лет, проведенных ею в этом мире. Это его она увидела здесь первым, и это он…

Первым импульсом было — бежать, но она встала, как вкопанная. Джей теребил ее руку, и уже начал снова хныкать. Сердце билось, как набат, в голове. Ей понадобилась вся сила воли, чтобы собраться. "Спокойно", — подумала Глэдис, — "Он не может меня помнить. Таких не помнят, и он был пьян в стельку. Надо вести себя, как ни в чем не бывало…"

Глядя прямо перед собой, она двинулась дальше. И тут…

— Эй, ты! — она невольно вздрогнула от этого окрика, — А я тебя знаю!

Глэдис медленно подняла глаза. Рыцарь смотрел прямо на нее.

— Вряд ли Вы можете знать меня, сэр рыцарь, — она выделила последние слова особенно четко, намекая, что их знакомство не может иметь ничего общего с этим званием.

— Клянусь небом! — воскликнул собеседник рыцаря, — Да она говорит, как придворная дама! И каков же Ваш титул? И где Ваша блестящая свита?

Сопровождавшие рыцаря слуги заржали, но он сам даже не улыбнулся, по-прежнему глядя в упор на молодую женщину.

— Я скромный лекарь, вот и весь мой титул, — нарочито покорно ответила она.

— Слышали? — сказал весельчак, обернувшись к остальным, и хотел, видимо добавить что-то еще, но тут Джей решил, что, видимо, пора вмешаться. С начала этого странного разговора он, было, притих, поняв, что происходит что-то необычное, но теперь почувствовал, что над мамой смеются. Он вышел вперед и встал перед Глэдис, держа подобранную где-то палку перед собой, как меч. Утихающее веселье вспыхнуло снова.

— Это что, Ваш защитник, миледи? — вытирая слезы, выступившие от смеха, проговорил давешний насмешник.

— Остынь, Китни! — голос рыцаря прозвучал неожиданно резко. Смех постепенно угас.

— Ну и как тебя зовут, храбрец, — обратился он к мальчику.

— Джей! — выкрикнул малыш, — И я буду с тобой длаться… или… или… — он, конечно, хотел сказать как рыцарь "пешим или конным", но детский ум не осилил сложной формулы.

— И сколько же тебе лет? — продолжал рыцарь.

"Он сейчас догадается", — с ужасом поняла Глэдис, но прежде, чем она успела окликнуть и предостеречь сына, тот гордо поднял вверх три пальчика, ведь они совсем недавно праздновали это событие, и Джейсон хорошо запомнил, насколько он уже большой. Но тут ворота ристалища снова открылись, выпуская следующего победителя со свитой, в группе всадников произошло некоторое смятение, и Глэдис, подхватив сына на руки, нырнула в толпу, собравшуюся вокруг ристалища. "Стой! Стой!" — кричали откуда-то, но она бежала, не оглядываясь, и перевела дух только на постоялом дворе.

Ее снова терзал уже почти забытый страх за ребенка. Теперь ее угораздило встретить биологического отца Джейсона! "Мужчины иногда признают своих детей", — вспомнились ей слова Мэй, но она решительно отогнала это воспоминание. Что может быть нужно благополучному рыцарю от незаконнорожденного ребенка? Только одно: чтобы никто и никогда не вспомнил об их родстве. А обстоятельства его появления на свет? Насколько было известно Глэдис, такое поведение для рыцаря считалось недопустимым. Это грозило ему серьезными, мягко говоря, неприятностями, если все откроется. Но хватит ли у нее мужества предать это огласке? Что значит слово бродяжки, лекаря без лицензии против слова рыцаря? А может, он не догадался? Но что-то говорило ей, что догадался. Джей был его точной копией. Только уменьшенной.

Мальчик давно уже пытался привлечь ее внимание, просился снова на турнир, потом снова попытался устроить скандал. Она взяла его за плечи и заглянула в лицо.

— Не отвлекай меня, дорогой. Маме надо подумать. Мы в опасности.

— Я буду длаться! — начал было Джей, но она уже его не слышала, и он понемногу притих.

Сквозь страх пробилась прагматичная мысль — Джей теперь не безродный. По крайней мере, его отец — рыцарь, и, видимо, не из последних. Об этом говорили добротные доспехи и довольно многочисленная свита. Трудно сказать, поможет ли это ему стать рыцарем в будущем, со стороны мамы генеалогия довольно зыбкая, но теперь появилась надежда, что его удастся пристроить оруженосцем. Но сейчас главная задача — сберечь ему жизнь. Для начала стоит выяснить, как зовут нового врага. Предположения у Глэдис были. Сюзереном Мэй и Белоручки Боба был сэр Роджер из Блэкстона. Убегая, Глэдис вышла за пределы его владений и оказалась на земле сэра Джейкоба. Вряд ли она успела миновать за это время ещё чьи-то владения. Боб жег уголь тоже на земле Блэкстона, и по этой же земле скакала та роковая охота. Значит, видимо, отец Джейсона — Роджер Блэкстон. Это надо было проверить.

— Эй, Дэзи, — позвала она служанку, — Ты ведь много чего знаешь. Скажи, чей это герб — красно-синий, с единорогом и башней?

Девушка задумалась.

— А тебе зачем? — наконец осведомилась она.

— Да вот, один из молодцов этого рыцаря задолжал мне за лечение, — сочинила на ходу Глэдис, — Только сегодня его узнала, хочу пожаловаться его сюзерену. Нехорошо обижать вдову!

— Уж такую вдову попробуй обидеть, — иронически хмыкнула Дэзи, и тут же слегка порозовела — Ну ладно, я спрошу у Рэя. Это один герольд, он часто приходит глотку промочить.

Заглянувший вечером Рэй подтвердил догадку Глэдис. Красно-синий герб с такими знаками действительно принадлежал сэру Роджеру. А когда герольд ушел, Дэзи отозвала Глэдис в сторону.

— Послушай, Глэдис, — сказала девушка, — Я сегодня убиралась во дворе, так вот подходил ко мне какой-то. Рожа — ну вот чисто разбойник! Спрашивал про тебя и Джея. Я, конечно, сказала, что знать ничего не знаю, и никого такого не видала. Я так думаю, что тот молодчик долг отдавать совсем не хочет! Смотри, как бы он не пристукнул тебя где-нибудь! Мальчишка останется сиротой! Тебе надо уходить!

Но Глэдис и сама уже думала об этом. Наскоро поблагодарив девушку, и подкрепив благодарность парой серебряных монет, молодая женщина быстро собралась в дорогу. Найти караван было непросто — турнир был в самом разгаре, и торговля шла бойко. К счастью, из города уходил небольшой обоз счастливцев, которые уже продали весь товар, и отправлялись они на юг, в сторону Мальборо. С ними и уехала Глэдис с сыном.

 

Глава 9. Единорог и башня

Турнир в Уоллингфорде Глэдис пропустила. Много времени понадобилось, чтобы добраться в Мальборо, к Нику и Лили. Они снова согласились взять на себя заботы о Джейсоне на пару месяцев, но Ник, отозвав молодую женщину в сторону, предупредил: это в последний раз. Лили была беременна, и Ник сказал, что если ребенок родится в срок, и мать будет здорова, содержать четверых детей им будет не под силу. Но на ближайшее время Джей был пристроен. Следующий большой турнир должен был состояться в Глостере, в начале августа. На постоялом дворе в Мальборо нашлись попутчики, и Глэдис снова отправилась в дорогу.

Глостерский турнир был похож на театрализованное зрелище. Казалось, что затеян он был не столько с целью сразиться, сколько с целью развлечься. Так, в правилах турнира было сказано, что рыцари должны изображать все, что связано с охотой: каждый брал себе прозвище — название дикого зверя, или имя известного охотника. В доспехах тоже должны были присутствовать темы выбранных зверей — нашитые лапы, хвосты, клыки; или знаки охотников — лук, охотничий рог и т. п. "Охотники" могли биться со "зверями", но не могли биться с другими "охотниками", а "звери" могли биться как с "охотниками", так и с другими "зверями". Кроме обычной награды, победитель получал также "охотничий трофей" с одежды побежденного соперника.

Лагерь и ристалище напоминали Глэдис сразу и зоопарк, и стойбище древних людей — столько вокруг было звериных морд, шкур, связок клыков и когтей. Но она с интересом бродила среди этой разношерстной во всех отношениях толпы. Казалось, рыцари воспользовались этим турниром еще и как возможностью похвастаться своими успехами в охоте — вот у одного возле входа в палатку стоит парадный щит с огромной кабаньей головой, у другого на копье висит связка медвежьих когтей, у третьего на поясе — высушенная лапа какой-то крупной дикой кошки с выпущенными когтями. Вот один рыцарь на полном серьёзе уверяет другого, что у него есть настоящий рог единорога, добытый им лично. Глэдис даже остановилась, чтобы послушать хвастуна. Внутренне улыбаясь, она собралась было двинуться дальше, но с размаху налетела на кого-то. Она хотела извиниться, даже открыла рот, но, взглянув на этого человека, так и застыла: это был спутник сэра Роджера Блэкстона. Он смотрел на неё, иронично подняв бровь, и нисколько не удивляясь. Почему-то она поняла, что он оказался здесь не случайно.

— Что же ты не смотришь, куда идешь? — осведомился он, — Ба! Да это же та самая знахарка! А где же твой защитник?

Глэдис овладела собой и, сделав равнодушное лицо, попыталась пройти мимо, но он поймал ее за руку:

— Я же задал тебе вопрос, разве нет? — его голос ещё звучал игриво, но в нем появились металлические нотки.

— А я думала, что на него можно не отвечать, так как я свободный человек, — она нарочно подчеркнула, тот факт, что не является рабыней, — Да и какое дело может быть достойному рыцарю до маленького мальчика? К тому же я Вас совсем не знаю, сэр…

— Китни, просто Китни, без всяких "сэр", — лениво протянул он, и вдруг резко: — Где ребенок?

— Я сейчас позову стражу! — выкрикнула она, глядя через его плечо. Видимо, этот трюк еще не стал таким уж распространенным, и он поверил: оглянулся и слегка ослабил хватку. Глэдис рванулась изо всех сил, и, высвободившись, пустилась бегом. Спрятавшись за двумя палатками, и отдышавшись, она обдумала ситуацию. Сомневаться не приходилось — за ней и ее сыном охотятся. Теперь придется опасаться ещё и этого.

Следующий день турнира прошел как обычно. Глэдис примостилась недалеко от выхода с ристалища, под большим деревом. Выход и все подходы к этому месту были ей хорошо видны, а ее саму укрывала тень. К тому же здесь было относительно малолюдно, потому что все события, происходящие на поле, закрывали кусты, и зрители предпочитали более удобные места. С поля выносили раненых, и почти сразу звали лекаря. Она откликалась, оказывала помощь сразу, или в палатке пациента, и снова возвращалась на свой наблюдательный пункт. День был напряженный, и молодая женщина устала, но заработала она опять неплохо.

Вечером, когда она совсем уже собралась отправиться на отдых (в этот раз ей повезло, и она остановилась не на постоялом дворе, а у родственников одного из своих прежних пациентов), к ней прибежал один из герольдов и попросил зайти к раненому рыцарю. От усталости Глэдис уже плохо соображала, и работать в таком состоянии не хотела, но палатка оказалась недалеко. Однако, чем ближе молодая женщина подходила, тем меньше ей хотелось туда идти, но она отнесла это за счет усталости, и только у самого входа поняла, что ее насторожило: на палатке не было никаких гербов и никаких указаний на владельца — даже шкур или когтей каких-нибудь животных, характерных для этого турнира. Она тут же встала, как вкопанная, но ее втолкнули внутрь.

Внутри горели масляные светильники. На деревянном стуле сидел Китни, а за ее спиной, у входа, расположился вооруженный солдат. Повисла пауза.

— Наш разговор слишком быстро закончился, — сказал наконец Китни, — Но здесь нам никто не помешает. Итак, Вы знаете мое имя, а как же Ваше?

Молодая женщина молчала.

— Хорошо, я сам скажу: Глэдис, не так ли? — она не ожидала, что он так хорошо осведомлен.

— На постоялом дворе есть не только служанка, но еще хозяева, посетители, и у всех есть глаза и уши, — продолжал он, — Надо только знать, у кого и что спросить, а главное — как. Я умею спрашивать.

Последние слова прозвучали как-то зловеще.

— Ну, так где же Ваш сын? С Вами сейчас его нет, значит, Вы оставили его на чье-то попечение? Ай-яй-яй! Разве так поступает настоящая мать?

Она почти не слушала. Ум Глэдис лихорадочно искал выход. Китни встал и пошел вокруг нее. У молодой женщины затеплилась надежда. Её "оружие" лежало в жестких маленьких кармашках, подвешенных к поясу. В левом — пузырек с соком веха, а в правом маленький кинжал, заточенный остро, как скальпель. Кармашки были такими маленькими, что обычно не интересовали воришек. Только бы дотянуться до одного из них незаметно. Медицинская сумка висит слева, стоит попытаться… Но сначала надо как-то избавиться от солдата и отвлечь Китни. А он подошел вплотную, и шипел почти в лицо:

— Я все равно узнаю, где ребенок, но если ты скажешь сама, то избавишь меня от необходимости причинять тебе боль. Где он?! Отвечай!!!!

— Ты сам не знаешь, о чем спрашиваешь! — она сделала вид, что испугалась, впрочем, особенно стараться не пришлось. Однако то, что он стоял вплотную, дало ей возможность незаметно дотянуться до левого кармашка, и пузырек со жгучим соком скользнул в ладонь.

— С этим ребенком связана опасная тайна — твой хозяин не рассказывал тебе? — Она блефовала, но это теперь было неважно. Необходимо избавиться от солдата.

— Какая еще тайна? — он говорил небрежным тоном, но видимо заинтересовался.

— Я не могу говорить при нем, — она кивнула на солдата. Китни заколебался, но видимо рассудил, что в случае чего справится.

— Выйди, — бросил он стражу, — И смотри в оба.

Она сделала жест, как бы приглашая наклониться к ней поближе, и когда Китни склонился, плеснула из флакона. Реакция у него была отличная. Глаза он закрыть успел, но вся щека и часть лба оказались облиты, и пятно на коже стремительно багровело. Сначала он пытался не обращать на это внимания, и протянул руку к Глэдис, но видимо жжение стало нестерпимым, и он схватился за лицо, крикнув стражу. В тот же момент молодая женщина оттолкнула скрюченную фигуру, и бросилась к противоположной стене палатки, на ходу выхватив из кармашка кинжал. Вспороть полотняный бок — дело доли секунды. Риск был большой, потому что она не знала, кто находится снаружи, но пришлось положиться на удачу. Стража сначала ворвалась в палатку, некоторое время ушло на то, чтобы оценить обстановку, и у Глэдис оказалось в активе несколько секунд. Этого ей хватило, чтобы раствориться в сгущающихся сумерках…

… Зима уходила медленно. Морозы отступили, но их сменила слякоть. Выбраться из дома было невозможно — вокруг мокрая, вязкая земля. Эта зима далась маленькому семейству тяжело, как никогда, потому что предыдущее лето получилось не очень "урожайным" для Глэдис. После того, как она обнаружила интерес сэра Роджера к себе и ребенку, молодая женщина стала временами замечать, что за ними следят. Она постоянно ощущала чужое присутствие рядом, когда работала на турнирах, и, в конце концов, стала бояться каждой тени. Ей уже трудно было отличить настоящую опасность от пустых страхов.

Прошлую зиму они прожили спокойно на заработанные летом деньги. Правда, Глэдис ничего не удалось отложить, но ее это тогда не беспокоило. За зиму она отдохнула и страхи отступили. Весной молодая женщина снова приступила к работе. Оставлять ребенка на чье-то попечение стало легче. Почти в каждом крупном городе у нее теперь были знакомые, которых рекомендовали ей бывшие пациенты, или кто-то из их окружения, и Джея можно было оставить теперь не на постоялом дворе, а в домашних условиях, к тому же вычислить такое убежище было труднее.

И все-таки проблем прибавилось. Глэдис больше не могла спокойно ходить и искать работу. Каждый раз, когда ее приглашали к кому-то, она подолгу присматривалась и все проверяла, прежде чем согласиться пойти к пациенту, но, только завидев поблизости подозрительных по ее мнению людей, она тут же забирала Джея и сбегала с турнира, даже не дожидаясь его окончания. Заработки упали, потому что ни один турнир она теперь не отрабатывала до конца. И все же, несмотря на такие меры безопасности, в самом конце сезона, уже осенью, случилось неприятное происшествие.

Глэдис в очередной раз покинула турнир раньше времени, но по пути пришлось задержаться на постоялом дворе, так как Джей приболел. Обоз ушел дальше без них. Здесь, на постоялом дворе, их и настигли три всадника. То, что эти люди приехали именно за Глэдис с сыном, стало ясно сразу, как только они вошли и, коротко переговорив с хозяином таверны, направились прямо к молодой женщине. Заступиться было совершенно некому — посетителей в это время дня не было, а хозяин не стал вмешиваться, поэтому сопротивляться было бесполезно. У Глэдис отобрали медицинскую сумку, кошелек с деньгами и пояс с кармашками (наверное, Китни предупредил), после чего их с сыном заперли в сарае. Хорошо, что молодая женщина, по обыкновению, устроила тайник в конюшне, где стоял мул, и основная сумма заработанных денег хранилась там. Из разговоров своих тюремщиков она поняла, что они только слуги, которые получили приказ захватить женщину с ребенком, а распоряжаться их судьбой будет кто-то другой, кого они ждут. Время было ограничено, и Глэдис принялась искать возможность для побега.

Обследовав свою тюрьму, молодая женщина обнаружила, что соломенная крыша сарая в одном углу прохудилась, и через дыру можно выбраться во двор. Пасмурный день клонился к вечеру, на улице быстро темнело. Скоро закроют ворота, и со двора нельзя будет выйти. Труднее всего оказалось добраться до балок на потолке, но она нашла колоду и ведро и соорудила шаткий помост. Кое-как она взобралась на него вместе с Джеем. Он не шумел — за свою короткую жизнь он уже успел понять, что бывают такие моменты, в которые надо вести себя очень тихо; и не капризничал, только сопел оттого, что она слишком сильно перехватила его поперек живота. Она боялась, что он может упасть, но мальчик даже смог самостоятельно продержаться на балке, пока на нее не вскарабкалась и мама. Выбраться через дыру оказалось совсем легко. Она спрыгнула во двор и подхватила на руки сына. Вокруг было тихо. Тюремщики сидели в таверне. К своей радости, Глэдис обнаружила возле конюшни, под навесом, медицинскую сумку. В ней все было перевернуто вверх дном, некоторые порошки высыпались, но самое главное — инструменты были целы, хотя тоже валялись в беспорядке. Захватчики не увидели здесь особенной ценности и бросили сумку там же, где потеряли к ней интерес. Мул и тайник тоже уцелели. Глэдис забрала деньги, вывела животное и ушла.

До жилых мест добрались без приключений. Глэдис приняла решение сразу отправиться в охотничий домик. Конечно, было ещё рано. То там, то тут ещё объявлялись турниры, но у нее больше не было сил работать на них, рискуя. Денег было мало, и с огромным сожалением ей пришлось продать мула. Так началась эта долгая зима.

Продукты пришлось экономить, но Глэдис все равно чувствовала удовлетворение. Ей удалось сберечь ребёнку ещё один год жизни. Лесной домик создавал ощущение безопасности. Что будет дальше — она старалась не думать, все больше приучаясь жить сегодняшним днем. Снова они проводили вечера перед камином, а утром рассматривали следы животных, оставленные на снегу ночью, и гадали, кто же их навещал. Два раза приезжал Катберт, привозил гостинцы от Лин, ремонтировал то, что уже не могло ждать. Молодая женщина поделилась с ним своими злоключениями.

— Оставайтесь-ка здесь, Глэдис, — посоветовал егерь, — Привезу вам козу, кур, и прокормитесь. А турниры — дело опасное.

Молодая женщина и сама чувствовала большой соблазн последовать этому совету, и сказала, что подумает. И вот теперь за окном лили мартовские дожди, ветер становился теплее, и Глэдис снова тянуло в путь. Она обнаружила, что работа лекаря на турнире нравится ей, несмотря на то, что она тяжелая и опасная. Все же не один человек остался в живых благодаря ее усилиям. И потом — возможно, не всегда ее страхи имели под собой почву. Надо попробовать вести себя смелее, и не убегать от каждого подозрительного шороха. Джея можно оставлять у знакомых, а на тот случай, если она однажды не вернется за ним, можно оставить распоряжение отвезти мальчика к Катберту. Наверняка егерь придумает, как пристроить ребенка. Рассудив таким образом, Глэдис окончательно успокоилась. Теперь она была полна решимости продолжать своё ремесло.

Наконец, дороги подсохли. Глэдис сходила в Строберри Хилл и нашла попутчиков до ближайшего крупного города. О турнирах она надеялась узнать позже, на постоялых дворах. Джейсону шел пятый год, и он был уже вполне самостоятельным. Путешествовать с ним стало легче. Всё складывалось хорошо. Ближайший турнир, на который она успевала, был объявлен в Солсбери в конце апреля. Глэдис отработала на нем от начала и до конца. Ничего подозрительного она не заметила, и никто ее не потревожил. Следующий турнир, в Боте, тоже прошел как обычно. Молодая женщина начала думать, что либо ее преследователи отказались от своих планов, либо ей действительно многое только казалось. Теперь ее ждал третий турнир — в Мальборо. После него она планировала отдохнуть и отметить пятый День Рождения Джейсона, а потом отправиться в Бекингем, на большой турнир, куда приглашен весь цвет знати.

В Мальборо тоже все как будто было спокойно. Глэдис даже заглянула к Нику и Лили. У них рос третий ребенок — хорошенький мальчик, и молодая женщина от души порадовалась за них. Джея она оставила у других новых знакомых.

Работа на турнире шла ровно. Преследователи никак не давали о себе знать. Основная работа, как всегда, началась на второй день. Глэдис вошла в хороший рабочий ритм. Обходила пациентов, оперировала, чистила, перевязывала. Все было знакомо и привычно, и она перестала даже думать о своих проблемах. По вечерам она возвращалась в небольшой дом на окраине Мальборо, где ее ждал Джей. Она так уставала, что общение с сыном сводилось к минимуму. Ей только и хватало сил погулять с ним вечером в саду за домом перед сном.

Турнир шел на убыль. Боев больше не было. Подлечившиеся пациенты разъезжались по домам, а остальным уже не требовалось усиленное внимание. Глэдис решила, что и ей с сыном пора уезжать. Она собиралась отбыть сразу после его Дня Рождения. Ей было нужно направление на Бекингем, но подошел бы также обоз до Оксфорда, или Уоллингфорда, где она планировала отдохнуть с неделю. Попутчики нашлись довольно скоро, и время отбытия ее устраивало.

День Рождения Джея они отметили вдвоем. Хозяйка дома испекла сладкий пудинг, Глэдис приготовила подарок — искусно сделанную восковую птичку, украшенную настоящими перьями. Засиживаться допоздна не стали: на следующий день, рано утром предстояло явиться на постоялый двор, чтобы присоединиться к обозу до Оксфорда.

Рано утром Глэдис проснулась и разбудила Джея. Хозяева тоже встали рано, чтобы проводить гостей. Простились очень тепло. Настроение у мамы и сына, несмотря на ранний час, было приподнятое. Они шли по сонному городу в сторону окраины. В мастерских ремесленников только-только начали загораться огоньки. Навстречу им по улице двигался одинокий всадник, понурая фигура выглядела так, как будто он спит прямо в седле. "Не спи за рулем!" — всплыло откуда-то из глубин сознания полузабытое выражение. Глэдис внутренне улыбнулась, и тут события как будто сорвались с места и понеслись вскачь: поравнявшийся с ними всадник вдруг нагнулся, и молниеносным движением подхватил Джея, усадив его перед собой. Лошадь развернулась и быстро поскакала по улице. Остолбеневшая было Глэдис, сорвалась с места, и бросилась вслед удаляющимся детским крикам "мама, мама!!" Сзади ее тоже нагонял цокот копыт, вслед ей скакали двое всадников. Глэдис безумно кинулась к ним:

— Помогите!!! Ради всего святого!!! У меня только что украли ребенка!! — и тут она увидела: на туниках рыцарей, наброшенных поверх доспехов, красовались одинаковые красно-синие гербы с единорогом и башней. Она отпрянула, но тут сильные руки подхватили ее и бросили поперек седла. Медицинская сумка открылась, из нее падали пузырьки с лекарствами и разбивались вдребезги.

Сколько скакали лошади, Глэдис не помнила. Сначала ей было видно только лошадиный бок и дорогу. Глухо задребезжали под копытами доски моста, а потом она впала в какое-то забытье. Потом ее кто-то хлопал по щекам, а когда она открыла глаза, ей сунули флягу с водой. Пить очень хотелось, и она сделала несколько больших глотков. Стало лучше. Она поняла, что полусидит-полулежит на траве, вокруг люди, судя по вооружению, рыцари, и где-то над головой — зеленая листва, пронизанная солнцем.

— Смотрите в оба, — сказал знакомый голос, — Она умеет сбегать так, что вы и глазом моргнуть не успеете.

Глэдис глянула вверх. Над ней стоял Китни. С некоторым злорадством она отметила, что одна щека у него все ещё слегка шелушится. Другой рыцарь поддерживал ее под спину одной рукой и держал во второй руке флягу с водой.

— Где мой сын? — она хотела спросить как можно строже, но голос был глухим и хриплым.

— Всему свое время, мистрис, — пожал плечами Китни, и тут же, оглянувшись, отступил с поклоном.

Теперь ей было видно всё. На большой поляне расположилась кавалькада человек в пятнадцать. Поодаль были привязаны оседланные лошади. А через поляну шел человек, которого она меньше всего хотела бы видеть и сейчас, и когда бы то ни было. Роджер Блэкстон. В сверкающих парадных доспехах, в тунике с гербом, но без шлема. Волна отвращения и ненависти накрыла ее с головой. Она сделала движение, чтобы подняться, и к ней тут же протянулись руки и подняли ее на ноги.

— Приветствую Вас, миледи, — он отвесил поклон, — Не передать словами…

— Можно обойтись без торжественной части, сэр рыцарь, она здесь неуместна, — холодно перебила она, — Я требую, чтобы мне немедленно вернули моего сына.

— Его никто не отнимал, он здесь, — сэр Роджер повел рукой. Она глянула в том направлении, и сердце радостно екнуло: Джей живой и невредимый стоял возле лошадей, и за руку его держал один из рыцарей. Увидев мать, ребенок двинулся было к ней, но рыцарь что-то ему сказал, и малыш, доверчиво глянув вверх, остался на месте.

— Почему его не пускают ко мне?! — возмутилась Глэдис.

— Потому что ему исполнилось пять лет, — спокойно ответил сэр Роджер, — Уже пора воспитывать его как будущего рыцаря. Он и сам этого хочет.

— Мама, они говорят, что я стану рыцарем! — радостно крикнул Джей с того края поляны.

— Джей! — только и смогла она произнести.

— Но довольно разговоров. Пора отправляться в замок, — сэр Роджер махнул рукой, и рыцари направились к коням.

— Я никуда с вами не поеду, — выкрикнула Глэдис.

— Если не поедете сами, придется везти Вас силой, — так же невозмутимо бросил через плечо сэр Роджер, — Или Вам понравилось ездить поперек седла?

Замок Блэкстон строился по образу и подобию других рыцарских замков. Он тоже стоял на возвышенности, с южной стороны протекала небольшая речка. Её русло расширили и углубили, затем, видимо, прорыли ров, который опоясывал замок и заполнялся водой из неё. С северо-восточной и восточной стороны от замка раскинулись поля, где-то вдалеке, на кромке леса, виднелось поселение, в котором жили фермеры. Видимо, это был Уолхалл, где нашла приют Глэдис в самом начале своей жизни в этом мире.

С северо-западной, западной и южной стороны замка, на противоположном берегу речки и рва, начинался обширный лес. Прибрежная полоса была вырублена и тщательно расчищена, но за ней сразу начиналась опушка, переходящая в густые заросли. Подъемный мост, переброшенный через самое глубокое место речки, вел в замок. Внешняя стена, проходя по естественной неровности склона холма, меняла высоту от сорока пяти до пятидесяти пяти футов, и издали казалась неровной, но в случае нападения зона обстрела с более высоких участков была шире. По верху стены, с внутренней стороны, проходила деревянная галерея, шириной в два фута, по которой постоянно ходила стража. Угловые башни были круглыми, слегка расширяющимися книзу. Пространство за внешней стеной и внутренняя стена были устроены так же, как и в других замках — городок ремесленников и точная копия внешней стены со рвом, только ров был поменьше, чем внешний.

За внутренней стеной расположился двор. Жилого крыла не было, хозяин обходился одним круглым донжоном, правда, он был больше, чем, например, в замке сэра Джейкоба. Это было монументальное сооружение, не меньше семидесяти футов высотой, и футов пятидесяти в диаметре, казавшееся ещё выше из-за покатого конического навеса, устроенного над основной плоской крышей башни. Перед донжоном была оборудована площадка для тренировок солдат, выложенная камнем. Слева находилась конюшня, выстроенная основательно, на каменном фундаменте, псарня, оружейная, пекарня и кухня для солдат с навесом-столовой. Здесь же был колодец, обложенный камнем.

Справа от донжона стояла довольно изящная маленькая часовня. Рядом был разбит сад, сейчас довольно запущенный, но плодоносящий, о чем говорили зеленые завязи яблок и слив, небольшой огород, в котором виднелась зеленая ботва моркови и красноватая — свеклы. А вот в цветнике царила "мерзость запустения", только в середине клумбы гордо торчал огромный лопух. Далее располагались ещё одна кухня с пекарней, более чистая, вероятно, для рыцарей, птичник, мельница и тщательно огороженный скотный двор, где содержались коровы и свиньи.

Внутреннее устройство донжона также не блистало оригинальностью. Надземная часть представляла собой пять этажей, если не считать пространства на крыше, за зубцами, покрытого навесом. Там практически постоянно жил башенный сторож. Точнее, их было двое, старый солдат, и более молодой, но с искалеченной правой рукой и ногой. Когда один нес вахту, другой спускался на верхний этаж донжона, в комнату с камином, чтобы поспать и погреться. Центром верхнего этажа являлась площадка, на которую выходила изогнутая, проложенная в толще стены, лестница снизу. На одной стороне площадки находилась комната сторожей, а помещение на другой стороне пустовало.

Если спуститься вниз по лестнице, на этаж ниже, то можно было попасть на другую площадку, полукруглой формы. Большие двустворчатые двери открывались с нее прямо в большой зал, в котором находился пиршественный стол, лавки, канделябры и кресло хозяина, за которым располагалась неприметная дверца, ведущая в оружейную. Сбоку от парадных дверей находился узкий коридор, в конце которого помещалась дверь в просторную спальню хозяина.

Лестница, уводящая с площадки вниз, на следующий этаж, также проложенная прямо в стене, была более короткой, чем верхняя и довольно широкой — на ней, чуть потеснившись, могли разойтись два человека. На этот уровень выходила лестница прямо со двора. Возле входа в донжон располагалась маленькая комната для стражи и прислуги, а остальное пространство этажа было разделено пополам массивной каменной перегородкой, которую в случае осады можно было перекрыть наглухо. Здесь помещались довольно благоустроенные комнаты рыцарей, которые постоянно жили в замке и не имели своих семей, их было, как правило, немного, всего двое или трое человек. Женатые рыцари, принесшие сэру Роджеру вассальную клятву, жили либо в деревне, либо в домах, построенных вне замка, и являлись на службу по вызову, или тогда, когда сами считали нужным, а точнее — как предписывал кодекс чести в плане службы сюзерену.

Остальная часть гарнизона, стрелки и стражники, жили либо в помещении для слуг, либо в угловых башнях. С половины, противоположной входу, узкий лаз вел вниз, в помещения для слуг и кладовые, располагавшиеся в нижней части донжона, на первых двух этажах, не имеющих своего выхода наружу. Кроме того, по слухам, под замком было ещё несколько этажей подземелий, но входить туда имели право единицы — только сам хозяин, или особо приближенные лица по его приказу.

Глэдис поселили на самом верху донжона, в пустующей комнате напротив комнаты сторожей. Помещение оборудовали так, чтобы в нем было максимально комфортно. Видимо, здесь раньше жил кто-то из семьи рыцаря. Места в комнате было много, окна выходили на южную сторону, поэтому света и воздуха было предостаточно. Оконные проемы были застеклены цветным стеклом, но рамы можно было при желании распахнуть. В комнате стояла широкая кровать, с мягкой периной и бархатным балдахином, подушки были обшиты шелком, с шелковыми же кистями, имелся целый набор одеял на любую погоду. Под одним из окон стоял большой, в половину человеческого роста высотой сундук из добротного дубового дерева, окованный медью, почти пустой, если не считать покоящихся в нем нескольких подушек и какой-то лохматой шкуры. Интерьер дополняли изящный столик, инкрустированный перламутром и разными породами дерева, камин, мягкая шкура и длинная лавка перед ним, металлическая стойка для одежды возле кровати и пара канделябров.

Почти сразу в комнату пришла молоденькая девушка, которая сначала показалась Глэдис сонной, но при более близком знакомстве оказалась не только очень живой, но и хорошенькой. Девушку звали Мэри. Её прислали к Глэдис в качестве служанки. Сонный вид ей придавали припухшие глаза. Видимо, много пришлось плакать в последнее время. Но Глэдис было не до того, чтобы расспрашивать девушку о её проблемах. Пока она совершенно не понимала, почему оказалась здесь, и что будет дальше. Неизвестность пугала.

 

Глава 10. Семья поневоле

Она провела несколько дней в абсолютном неведении относительно планов сэра Роджера на нее и Джея. Сын навещал ее каждый день, но общались они исключительно в присутствии Китни и пожилой няньки. Как рассказала Мэри, нянька появилась в замке примерно за месяц до прибытия Глэдис с сыном. Видимо, их здесь ждали. Кстати, служанка оказалась просто кладом. Девушка успевала везде, и знала все обо всем, что происходило в замке. Она же рассказала, что Джейсон живет теперь в комнате одного из рыцарей на третьем этаже. Это значит, что его уже начали готовить в оруженосцы. Глэдис много общалась с оруженосцами, и знала, что так заведено. Наставником будущего рыцаря с самого раннего детства становился уже состоявшийся рыцарь, желательно не родственник, так как считалось, что родственные чувства могут помешать правильному становлению характера юного оруженосца. Материнское сердце Глэдис, например, никак не могло смириться с тем, что ее пятилетний сын спит теперь на жестком матрасе и каждый день, с самого раннего утра должен проверять, хорошо ли начищены доспехи наставника и в порядке ли его одежда. Впрочем, неженкой Джейсон никогда не был.

С самой Глэдис обращались хоть и холодновато, но относительно вежливо. Кормили хорошо, она давно отвыкла так питаться. Но охраняли ее тоже хорошо, вежливо, но твердо пресекая любые ее попытки выбраться из комнаты. Стража помещалась здесь же, на той же площадке, в комнате напротив, дверь в которую была всегда открыта.

Джей посвежел и выглядел здоровым. Кажется, никто пока не собирался причинять им какой-то вред, но Глэдис почти не спала, и сходила с ума от беспокойства, не зная, что их с сыном ждет в будущем. Кроме того, она так привыкла засыпать, слушая, как он посапывает под боком! Джей, который, как хороший товарищ, делил с ней и горе, и радости, почти никогда не хныкал, и в свои пять лет уже делал наивные и смешные пока попытки стать мужчиной в семье. И теперь она была лишена радости наблюдать за всем этим. Она безумно скучала по нему. Ей было мало, мало этих коротких визитов, когда нельзя было даже обнять малыша, прижать его к себе, вдохнуть запах молока и ромашки, которой от него почему-то всегда пахло, даже зимой, прикоснуться губами к шелковистым волосикам на макушке, подержать так, чтобы он начал уже нетерпеливо возиться, готовый сорваться с места и помчаться навстречу новым приключениям. Она тосковала и даже научилась плакать — в последние годы было как-то не до этого. Даже в первые дни в этом мире ей не было так одиноко.

В один из таких дней и появился сэр Роджер. Он пришел, одетый нарядно, даже щеголевато, по-видимому, у него было прекрасное настроение. Ее окатило волной ледяного бешенства, но она не дала вырваться ему на волю — инстинктивно почувствовала, что сейчас должно случиться что-то важное.

— Почему мне не дают видеться с сыном? — холодно спросила она вместо приветствия.

— Приветствую Вас, миледи, — сэр Роджер поклонился не без изящества, и даже как будто сделал движение, чтобы поцеловать ей руку, но, видимо передумал, не зная, как это будет воспринято, — Разве он не навещает Вас каждый день?

Ее просто мутило от ненависти к этому человеку.

— А разве матери будет достаточно видеть своего сына всего по часу в день, и то в присутствии чужих людей?

— Это не чужие люди, — озадаченно сказал сэр Роджер, — Китни — моя правая рука, а нянька — опытная женщина, вырастившая, по крайней мере, пятерых детей, так что наш сын в хороших руках, — закончил он даже с каким-то облегчением. Такой простодушный эгоизм при других обстоятельствах показался бы ей забавным, но сейчас это самодовольное лицо вызывало у нее только отвращение. Однако он не дал ей времени на анализ своих чувств.

— Но я пришел не за этим. Мальчика зовут Джей, не соблаговолите ли сообщить его полное имя?

— Джейсон, — нехотя ответила она.

— Что?! Клянусь небом, миледи, что это за имя! Где Вы его откопали? Что-то не припомню такого святого.

— Да уж, святым он не был, — едко заметила Глэдис, — Зато это был великий воин!

Сэр Роджер посмотрел на нее с интересом:

— А Вы не так просты, как кажется! И Ваше имя — Глэдис, гладиус, меч… Готов поклясться, что Вы благородного происхождения!

Ее возмутило его высокомерие, но она постаралась взять себя в руки.

— Мои родители были уважаемыми людьми, но не родовитыми.

— Так значит, Вы знаете, кто они? Они живы?

Она просто кожей почувствовала, как важен для него ее ответ. Ей очень хотелось сказать какую-нибудь колкость, но она снова напомнила себе, что ее сын живет в замке этого человека. Собственная судьба ее не очень интересовала — она хорошо понимала, чем рано или поздно закончится ее пребывание в этом мире. Но снова эта двойственность: родители — они были? Или будут? Как сказать? И, главное — что сказать? Это странный разговор. Он не сможет поверить просто физически. В его времени и слов-то таких нет. Но зачем он спрашивает? Она в любом случае не стала бы откровенничать. Но от него зависит судьба Джея.

— Их нет в этом мире, — наконец, она нашла компромиссный вариант.

— Тогда где Вы жили? Где был Ваш дом?

— По какому праву Вы допрашиваете меня, сэр рыцарь? Хоть я и пленница, но не совершила ничего плохого. Или Вы собрались меня судить?

— Что ж, Вам все равно пришлось бы рано или поздно узнать… Мой сын… Можете не отрицать, это ясно, как день, так вот. Джейсон — единственный ребенок мужского пола, который может (и должен!) называться моим сыном и наследником. Но для того, чтобы он мог вступить в свои права, он должен также быть моим законным сыном. Поэтому я намерен жениться на Вас и признать Джея своим сыном в присутствии достойных свидетелей.

— Что?! — Глэдис была в первый момент так удивлена, что даже просто не могла сказать ни слова, — И Вы решили все за меня, даже не спросив, согласна я, или нет?!! Да я скорей умру, чем соглашусь выйти за Вас замуж!

На сэра Роджера ее всплеск эмоций не произвел особого впечатления. Он выслушал ее довольно невозмутимо, возможно, чего-то подобного он ждал.

— В этом нет никакой необходимости, — спокойно сказал он, — Ни умирать, ни давать согласие. Да, все уже решено. Джейсон — мой сын по крови, и будет им по закону, что бы мне ни пришлось для этого сделать. Или Вам с ним так нравилась бродячая жизнь безродных собак, что Вы готовы лишить его титула и семьи, не говоря уже о пище и крове?

Глэдис промолчала.

— Но мне нужно знать, кто были его предки. Где они жили, как их звали. Я отправлю туда самых доверенных людей. Они узнают все о Ваших родителях, и сохранят это в тайне, если понадобится. Так кто же они?

— Мой отец был лекарем, так же, как и я. А мать была дочерью моряка, но после замужества занималась домом и детьми, — медленно проговорила Глэдис, — больше я ничего не могу сказать.

— Ваш отец имел разрешение на то, чтобы лечить?

— Да, конечно.

— Тогда он без сомнения был человеком благородным. Человека низкого происхождения никто не стал бы обучать лекарскому искусству.

— Нет-нет! — начала было Глэдис, и прикусила язык. Что бы она ни сказала, это либо будет выглядеть ложью, либо будет созвучно тому, что хочет слышать этот феодал. Что же сказать? Волей-неволей, придется вернуться к прежней версии.

— Это всё, что я могу о них сказать, — повторила она, опустив глаза.

— Я понял, — сказал он, — Вы не помните родителей, но доподлинно известно, что они были благородного происхождения.

Она молчала, растерянная и измотанная этим разговором, как будто она кричала ему свои доводы через стеклянную стену, и никак не могла докричаться.

— Этого мне достаточно, — сказал сэр Роджер, и вышел, оставив у нее чувство опустошенности и безысходности.

Она в отчаянии сжала кулаки, но вдруг почувствовала безумную усталость. Глэдис доплелась до кровати, повалилась на нее и тут же уснула прямо в одежде.

Проснулась она только на следующее утро и обнаружила, что заботливо укрыта — наверное, Мэри постаралась. И все же расположение духа у молодой женщины было мрачное. Она даже не сразу поняла, почему у нее такое плохое настроение, но постепенно события вчерашнего дня и разговор с сэром Роджером всплыли в ее сознании. Она принялась обдумывать ситуацию.

Замуж ей совершенно не хотелось, тем более за Блэкстона. Она вообще как-то не думала о том, чтобы устроить свою судьбу в этом мире, потому что к любому положению, в которое попадала, относилась только как к чему-то временному. Если их обвенчают, то церковный брак будет считаться нерасторжимым, и она будет связана с этим человеком до конца своего пребывания здесь, если, конечно, его не убьют. Перспектива не радовала.

Побег в сложившихся условиях маловероятен. Она находилась на самом верху башни донжона, и под ней было как минимум, два этажа, на которых никогда не бывает безлюдно. Конечно, если привлечь на свою сторону Мэри, можно ещё раз попробовать трюк с переодеванием, но как же тогда Джей? Надо как-то подготовить и его…"…Или Вам с ним так нравилась бродячая жизнь безродных собак, что Вы готовы лишить его титула и семьи, не говоря уже о пище и крове?" — вдруг вспомнилось ей, и у нее сразу опустились руки. Действительно, даже если побег удастся, что дальше? Снова дороги, опасности, чужие дома? Кто позаботится о ребенке, если с ней что-то случится? Она уже не раз убеждалась, что чужой ребенок не нужен здесь никому, а теперь вышло так, что у него появился ещё один защитник, который, возможно сможет дать ее сыну даже больше, чем она сама… Тогда она уже не так нужна? Можно открыть окно, стать на подоконник, и… через какое-то время (странная игра слов в данном случае) оказаться дома. Сможет ли она жить спокойно, зная, что где-то в прошлом ее ребенок остался сиротой? А если сэр Роджер ещё раз женится? Снова Джей окажется в положении чужого ребенка? А если он заболеет, или получит травму — кто будет его лечить? "Дипломированный" медик? Методами своего времени? У нее просто голова шла кругом от этих многочисленных "если". "Когда надо будет, Господь сам заберет у тебя жизнь", — вспомнились слова Мэй. Тогда что остается? Мысль об этом замужестве наполняла ее самым горячим протестом, противоречия изматывали ее, но поделать она ничего не могла, поэтому просто "отпустила" ситуацию.

Немного развлекали разговоры с Мэри. Девушка действительно знала многое о жителях замка. Оказывается, сэр Роджер уже был дважды женат. В первый раз он женился в восемнадцать лет, но его жена через полтора года умерла родами. Вскоре умер и ее ребенок. Сэр Роджер, по словам Мэри, сильно горевал. Пил и носился по полям с охотой, а потом это все почему-то разом прекратилось. Он образумился, и через два месяца женился во второй раз, на знатной и красивой девице, которая славилась исключительной добродетелью. Она и в самом деле, видимо, была очень милой и доброй, Мэри отзывалась о ней только в превосходной степени. Но женой она оказалась слишком набожной. Все ее время занимали пост и молитвы, что конечно, заслуживало уважения, но семейная жизнь от этого сильно страдала: через три года супружества у них все ещё не было детей. Казалось, миледи не только не испытывала никакого интереса к супружеской жизни, но и старательно ее избегала. Наверное, она просто была создана не для этого. Самым горячим ее желанием было — уйти в монастырь. В конце концов, сэру Роджеру пришлось уступить ее просьбам, и она тут же постриглась в монахини.

По слухам, сэр Роджер пытался решить проблему с наследником и по-другому. Но дети, которые рождались в замке, были либо не похожи на него, либо не того пола. Поэтому появление здорового крепкого мальчика, да ещё обладающего несомненным портретным сходством с ним стало просто подарком судьбы.

Между тем в замке явно готовилось торжество. Сновали слуги, откуда-то доносились вкусные ароматы. К Глэдис забегали какие-то женщины и постоянно заставляли что-то примерять. Приходил замковый капеллан, отец Квентин, толстенький и низенький, даже для этого времени, предлагал исповедаться. Однако он выглядел таким самодовольным, что Глэдис предпочла вежливо отказаться. Зашел сам сэр Роджер, принес что-то блестящее на бархатной подушечке, рассыпался в цветистых словах, но Глэдис слушала его подчеркнуто рассеянно, и в конце его речи только и сказала, что предпочла бы, чтобы ей вернули медицинскую сумку с остатками лекарств и инструментами. Он как-то сразу запнулся, постоял немного молча и ушел, оставив подарок — красивое серебряное колье с сапфирами. Правда, после этого визита сумку Глэдис все-таки вернули.

Однако самый главный сюрприз ждал молодую женщину вечером, накануне свадьбы. Несмотря на свое отношение к этому событию, Глэдис ощущала некоторое волнение. Только что ушли швеи, приносившие платье на примерку. К их стараниям невеста была большей частью, равнодушна. В металлическое зеркало она, конечно, себя рассматривала, но никак не могла понять, нравится ей то, что она видела, или нет. Никаких особых эмоций по поводу платья у нее не было. Было только ощущение чего-то нереального, происходящего не с ней, или не по-настоящему. Как только служанки удалились, в дверь постучали. Она даже подумала, что кто-то из мастериц что-то забыл. Но вошел сэр Роджер. Она встала и подошла к окну, повернувшись к нему спиной.

— Приветствую Вас, миледи, — начал он, она не ответила.

— Я пришел сообщить Вам приятное известие, — продолжал рыцарь.

— Что, свадьба отменяется? — равнодушно спросила Глэдис.

— Нет, моя новость касается другого, — спокойно произнес сэр Роджер, — Я открыл тайну Вашего рождения.

Это было настолько неожиданно, что Глэдис круто развернулась, глядя с удивлением. Он, казалось, наслаждался произведенным эффектом.

— Да, да! Я много размышлял, и, наконец, пришел к выводу. Замок Торнстон — говорит Вам что-нибудь это название?

— Я слышу его впервые в жизни, — холодно и спокойно произнесла она.

— Это неудивительно. Вы были слишком малы тогда. Этот замок разрушил сэр Галахад, кузен владельца замка, сэра Освальда. Ну что, Вы снова скажете, что не узнаете этих имен? — она только покачала головой, но это не смутило его, — Что ж, я продолжу. Как известно, захватчик и сам погиб под развалинами замка. Торнстон и земли вокруг него так и остались спорными на много лет. Ведь точно неизвестно было, остался ли в живых кто-то из законных владельцев. Погиб сэр Освальд и его жена, леди Летисия. Но погибла не вся семья. У сэра Освальда и леди Летисии была дочь. Леди Ева. Я видел ее в детстве. И я утверждаю, что эта леди сейчас стоит передо мной.

Глэдис потеряла дар речи от неожиданности. Некоторое время она просто стояла, беззвучно шевеля губами. Наконец, ее прорвало:

— Но это же полный бред! Я — леди Ева? Я же говорила уже, что не имею никакого отношения ни к одной знатной фамилии, и не имею никакого желания присваивать себе ни чужое имя, ни чужой титул! Я знаю закон! Это преступление, которое карается смертью! Я не собираюсь никого обманывать, и на плаху тоже не тороплюсь!

Сэр Роджер спокойно переждал ее вспышку.

— Это все, что Вы можете сказать? — осведомился он. Она только молчала, тяжело дыша.

— Тогда скажите мне, Вы можете назвать имена своих родителей?

— К чему повторять то, что уже было сказано?

— Так можете, или нет? — настаивал рыцарь.

— Я знаю, как они звучали, — нехотя сказала Глэдис.

— Вот как? И мы сможем найти их в церковных книгах? — она молчала, он тоже держал паузу.

— Вряд ли, — наконец сдалась молодая женщина. Он удовлетворенно кивнул.

— Значит, пока неоспоримо только одно: эти люди существовали и были благородного происхождения, но доподлинно неизвестно, кто они. Я заявляю, что вижу в Вас черты людей, которых знал когда-то. Это факт. Оспорить его Вы не можете. Вы также не можете доказать, что они не Ваши родители. А то, что не доказано, истиной не считается.

Она не ожидала от него таких логических выкладок. Этот феодал не так прост, как кажется. Возразить было нечего, однако она сделала последнюю отчаянную попытку:

— Но я не леди Ева!

— Но никто не может этого знать наверняка, не так ли? Впрочем, Вы можете объявить меня лжецом завтра, когда я повторю это при свидетелях. Тогда Вас сразу можно будет обвинить в присвоении титула, и отправить к палачу, поскольку Вы уже объявлены леди Евой, вернувшейся на родную землю. Кстати, на плахе окажется и наш сын, поскольку титул, который Вы считаете присвоенным, распространяется и на него.

С этими словами сэр Роджер повернулся и вышел. Глэдис долго ещё смотрела в окно на багровый закат. На миг мелькнуло страшное воспоминание: изуродованное человеческое тело, прикрученное к деревянной раме.

Следующий день начался рано. За Глэдис пришли утром. Мэри и другие служанки принесли платье, украшения и свадебное покрывало. Ей почти ничего не пришлось делать, только поднимать руки и поворачиваться, когда ее об этом просили.

— Ах, миледи, — шептала Мэри, — Вы просто прелестны! Ну почему Вы так бледны? Неужели Вам нисколечко не радостно?

— Мэри, у меня давно не было такого тяжелого дня, — вполголоса ответила Глэдис. Девушка сочувственно притихла.

Наконец, сборы были закончены. В сопровождении служанок молодая женщина спустилась вниз, впервые за все время пребывания в замке. Возле часовни собралось все население замка Блэкстон. Ближе к дверям стояли рыцари в парадных доспехах с гербами. Она искала глазами Джейсона, но его пока не было видно. Навстречу ей шел сэр Роджер. На нем был белоснежный кот, красный бархатный сюркот, отделанный золотой тесьмой и схваченный широким поясом, расшитым серебром и драгоценными камнями, короткий лазурный плащ. Лазурного же цвета шоссы и черные башмаки дополняли наряд.

— Как Вы прекрасны, дорогая, — произнес он с поклоном. Она ответила только яростным взглядом. Он усмехнулся, взял ее холодную руку и положил поверх своей, вытянув ее вперед. Музыканты грянули что-то торжественное, и молодые пошли к часовне, сопровождаемые приветственными криками и пожеланиями счастья и долгих лет.

Рассеянно скользя взглядом по лицам, Глэдис остановилась на одном из них. Её внимание привлекло выражение этого лица, и она невольно выделила эту фигуру из толпы. Это была женщина, довольно молодая, пожалуй, чуть старше Глэдис, но возраст определить было сложно из-за следов явного пристрастия к алкоголю. Собой она была недурна — статная, пожалуй, чуть полноватая, но женственная, белокурые волосы, круглое лицо, которое можно было бы назвать приятным, если бы не колючий пристальный взгляд серых глаз, в котором причудливо смешивались ненависть и странное высокомерие. Она стояла, скрестив руки на полной груди, и, пожалуй, единственная не выражала никаких чувств по отношению к новобрачным. Видимо, это была Ведерная Салли, о которой ей как-то рассказывала Мэри — горничная, претендовавшая на особое место в сердце сэра Роджера. Но Глэдис не стала задерживать внимание на этой личности.

В часовне ее ждал приятный сюрприз. Возле входа, стоял Джейсон, одетый как паж — в красной парадной тунике, лазурном берете с пером, лазурных шоссах и черных башмаках. Рядом с ним расположился рыцарь, который теперь, как рассказывала Мэри, будет его наставником до момента, когда мальчика произведут в оруженосцы. Глэдис старалась не выпускать его из виду как можно дольше.

Отец Квентин ждал их в алтаре.

— Дети мои… — начал было он, но сэр Роджер поднял руку, призывая к молчанию. Приветственные крики стихли.

— Прежде, чем Вы, святой отец, объявите брак свершившимся, я хотел бы обратиться к вам, друзья мои! — он поклонился гостям.

— Я хотел бы прояснить кое-что относительно дамы, которую я намерен взять в жены, — поклон в сторону Глэдис.

— До этого мы знали о ней очень мало, но в некое время Господь открыл мне глаза. Я посмотрел внимательнее, и увидел, что мое видение было верным. Господа и друзья мои! Я узнал эту женщину, и теперь, в присутствии многих достойных рыцарей я хочу открыть вам ее истинное имя: это леди Ева из Торнстона! Я свидетельствую это!

По толпе гостей пробежал удивленный ропот, перешедший в громкие возгласы. Глэдис глянула на священника, и увидела на его лице растерянность, смешанную со страхом.

— Я знаю, как невероятно это звучит, ведь прошло столько лет, и мы были детьми, — продолжал сэр Роджер, — Но, друзья, если кто-то может оспорить мои слова, то пусть этот человек сделает это сейчас! В свою очередь, я готов отстаивать свою правоту пешим, или конным, с копьем, или мечом, пока не умру, или не докажу, что я прав! Итак! Готов ли кто-то принять мой вызов?

Воцарилась тишина. Казалось, слышно было, как скользят по цветным стеклам солнечные лучи. Молчание длилось так долго, что у Глэдис вспотели ладони. Она ждала, что вот-вот кто-то выйдет и скажет, как в кино: "Я заявляю, что это ложь!"

— Что ж, — нарушил тишину сэр Роджер, — Ваше молчание подтверждает, что на мои слова нечего возразить! Но если кто-то захочет это сделать, я всегда готов защитить истинность того, что только что сказал! И я объявляю эту женщину Евой из Торнстона!

Гости приветственно взревели в ответ.

— И я беру ее в жены! — новый взрыв приветствий.

— И в присутствии достойных свидетелей я признаю ее ребенка, мальчика по имени Джейсон, своим сыном! — новые приветственные крики.

— И я готов взять замок Торнстон и принадлежащие ему земли в качестве приданого!

"Ай да сэр Роджер!" — подумала ошарашенная Глэдис, — "Вот значит, как делаются дела в этом Средневековье! И поправил Джею родословную родовитой мамой, и прибрал к рукам спорную землю!"

Между тем, одобрительные крики постепенно смолкли.

— Э-э… Ну что ж, — произнес наконец отец Квентин, — Сэр Роджер, леди Ева. Властью, данной мне Богом, объявляю вас мужем и женой! Поцелуйте же супругу.

Сэр Роджер повернулся к Глэдис. Она тоже повернулась к нему, но подумала: "Если ты это сделаешь, ты покойник!" Наверное, эта мысль очень ясно отпечаталась на её лице. Но он, как ни в чем ни бывало, поднял свадебное покрывало, едва коснулся губами ее лба, и тут же опустил легкую ткань. К ним бросились гости с поздравлениями и пожеланиями. Джей добрался до матери, и, вцепившись в ее руку, прижался к боку. Откуда-то изнутри поднялась теплая волна нежности. Строгий наставник старательно смотрел в другую сторону. Глэдис вдруг почувствовала невероятное облегчение. Ощущение нереальности происходящего как будто получило свое подтверждение. Прежняя жизнь закончилась. Глэдис нет места в этом мире. Отныне все, что будет происходить, произойдет не с Глэдис Джонсон, а с леди Евой из Торнстона. И, наверное, это правильно.