— Хотите, отвезу вас в больницу? — спросил он, думая о чем угодно, но только не о произошедшем. Хватит с меня смертей, твёрдо решил он. — Ну да… — вовремя опомнился, словно осознав, что здесь случилось, хотя, конечно, помнил об этом каждую секунду, но мозг сыграл с ним злую шутку, отключился на какое-то мгновение, не давая сойти с ума. — Извините…

— Я останусь и вызову милицию, — монотонно произнёс человек без глаза.

Несомненно, он все ещё находился в шоке.

— У меня к вам только просьба, выполните её?

Цветаев сделал безотчётное движение, словно извиняясь. Больше он ничем помочь не мог.

— Я скажу всё, что вы хотите, — так же монотонно произнёс человек без глаза.

Казалось, он держался из последних сил или не осознал произошедшего, или хотел застрелиться и только ждал, когда Цветаев покинет его.

— Опишите вместо меня другого человека?

— Хорошо, — сказал человек без глаза после паузы. — Мне теперь всё равно. Не знаю, получится ли у меня, но я постараюсь. В конце концов, вы спасли мне жизнь, правда, кому она теперь нужна?

Не похоже было, чтобы в жизни он выставлял на показ моменты слабости, однако теперь была та редкая ситуация, когда человек мог и не владеть собой.

— Позвоните жене.

«Сделайте хоть что-нибудь! — едва не добавил Цветаев, — только не стой, словно замороженный!»

— У меня нет жены, — ответил человек без глаза так, когда не хотят вдаваться в подробности.

Ну вот, ты просто ничем не можешь помочь, подумал Цветаев с облегчением, у тебя у самого наступил предел прочности и нервы ни к чёрту.

— Тогда просто не наговорите лишнего, — попросил он. — Скажите, что у вас шок. У вас же шок?

— Да, у меня шок после того, что они сделали со Светочкой и моим сыном, — скрипнул зубами человек без глаза.

— Ну и договорились, — сказал Цветаев, собирая с пола ещё тёплые гильзы.

Гильзы были особыми, и по ним можно было опровергнуть слова человека без глаза да и создать образ стрелка. Если бандерлоги найдут такие гильзы, то решат, что здесь был российский спецназ, а это никуда не годится.

Он не посмел его убить, хотя, чего греха таить, такая мысль пришла ему в голову: «Его всё равно «раскрутят». Будем надеяться, что это произойдёт как можно позже. Пророк убил бы, не задумываясь. Здравый смысл не всегда совпадает с реальностью».

А потом он как будто одеревенел, и некоторое время видел себя, как будто со стороны; возвращался, механически крутя руль, и только бутылка арманьяка на Прорезной 12, Б, привела его в чувства, и он ничего не мог придумать лучшего, как на ночь глядя поехать к Зинке Тарасовой, потому что понял, что у него на всё про всё не больше суток, и потому что человек без глаза долго не выдержит допроса, и потому что наследили в центре, на Михайловской, и потому что его раскусили на Прорезной. В общем, накопилось, где прорвётся, непонятно, и кажется, пришла пора передислоцироваться, как минимум, в другой район. Он снова подумал о жене, о том, что надо всё бросить, и уйти на восток, потому что истосковался донельзя. Но, конечно, это было неверно, не по-мужски, не по-бойцовски, и тогда он только крепче скрутил себя в узел, чтобы не стенать, не маяться и не рвать себе душу, и уже знал, что жизнь состоит из воспоминаний и сожалений, а настоящее — это всего лишь рефлексия, и всеобщая скорбь охватила его.

Чтобы отвлечься, Цветаев стал думать о деле, и получалось, что с Лёхой Бирсаном только всё ещё больше запуталось. Если он имел какое-то отношение к Гектору Орлову, то почему я его не спросил об этом? — мучил он себя. Ясно, что какое-то отношение всё-таки имел, раз боксёр ездил на его машине, но какое? Цветаев прикидывал разные варианты. Например, Гектор Орлов, да прости он меня, имеет предательские намерения, но тогда почему мы ещё живы? Или всё же — Жаглин, который дал ему адрес странной квартиры на Северной, пятьдесят шесть? Гектор Орлов встречался с Иркой Самохваловой? Встречался! Цветаев был в этом почти уверен. Подспудно он ждал её звонка, потому что они одна женщина не может выжить в неведении, даже такая, как Ирина Самохвалова, хотя у её не нервы, а стальные канаты. И всё равно логическая цепочка не выстраивалась. Не видел он полной картины. Будем плясать от Орлова, решил Цветаев, больше не от кого, но на всякий случай надо поговорить с Зинаидой Тарасовой, чтобы исключить Сашку Жаглина, или наоборот, понять его роль в этой истории.

До её дома он добрался к полуночи. Окна в доме не горели, и он малодушничал, решив, что Зинаида Тарасова съехала в более респектабельный район, однако после долгих звонков, она всё же спросила из-за двери сонным голосом:

— Какого чёрта?!

— Открывая, гость с шампанским и цветами пришёл! — крикнул он весело, хотя на душе кошки скребли, не любил он разыгрывать комедии.

Она медлила, разглядывая его в глазок. Естественным образом не узнала, потому что в лампочка в коридоре едва тлела.

— Я сейчас милицию позову! — пригрозила она.

Но он сунул в глазок шампанское и цветы, которые предусмотрительно купил по дороге, и она сдалась.

— Заходи, — сказала сварливо, открывая дверь, — только не долго. Сделал дело гуляй смело!

— Вот так всегда, — сказал он, проскальзывая в прихожую, закрывшись цветами.

Потом уже было поздно: естественно, она его узнала и с воплем:

— Помогите! — бросилась на кухню к распахнутому окну.

Цветаев, не разуваясь, медленно прошёл следом. Поставил шампанское на стол, цветы бросил в помойное ведро, сел и сказал, закинув ногу на ногу:

— Успокойся, поговорить надо.

— Не буду я с тобой разговаривать! — крикнула она и снова принялась взывать к ночи: — Помогите! Помогите ради Христа! Убивают!

— Ну всё, хватит! — стукнул он кулаком. — Давай выпьем!

Как ни странно, она прекратила орать, повернулась и спросила абсолютно спокойным тоном:

— Какой шампанское?

— «Советское», — посмотрел он на бутылку.

— Я такое не пью! — гордо встряхнула она головой, придерживая тяжёлую грудь.

— Садись, дура! — дёрнул её за руку.

Она плюхнулась на стул; грудь под халатом всколыхнулась, как созревшее тесто.

— Я тебя бить не буду, на чёрта ты мне сдалась, ответишь на один вопрос, и я уйду.

— Ну да, отвечу! — гордо вскинула она тяжёлую голову. — Меня из-за этого американца, знаешь, сколько таскали?!

— Не знаю, — ответил он равнодушно. — Твой друг сам напросился.

— Зато он платил евро, а не гривнами! — парировала она с таким азартом, который нечем было крыть.

Зинаида была крупная, мясистая, с толстыми пятками. Икры на ногах были развитыми, как у штангиста. Цветаев вспомнил, что голая она не такая уродливая, как в халате и ночной рубашке не первой свежести. Пахло от неё чёрт знает чем, какой-то кислятиной, но только не женщиной.

— Ладно, — согласилась она, — давай твоё шампанское, — и поднялась якобы за чашками.

— Смотри, без глупостей, — предупредил он её, заметив на столе у плиты набор кухонных ножей.

— Нужен ты мне больно, — гордо ответила она, — руки о тебя марать.

— Вот как? — удивился он равнодушно.

— А что ты думал?

— Я ничего не думал, — ответил он, снимая обертку с бутылки. — Лучше скажи, Саша Жаглин часто у тебя бывал?

— А то! — гордо ответила она, подавая огромные чашки и усаживаясь напротив. — Жениться обещал, да пропал куда-то.

— Не женится, — заметил Цветаев, разливая шампанское. — Убили его.

— Как убили?! — выдохнула она слезу, и глаза у неё расширились от ужаса.

— Девять дней назад, — ответил Цветаев, поднимая чашку. — Не чокаясь!

— Вот это да?! — удивилась она, и они выпили.

Потом она принялась плакать, размазывая слёзы по пухлым щекам и, не стесняясь, вытирая их подолом халата.

— Единственный путный мужик. Жениться обещал. А какие он стихи читал!

— Жаглин читал стихи?! — удивился Цветаев.

Ему стало ещё пуще жаль Жаглина, талант пропал.

— Ещё какие! — воскликнула она, наливая себе полную чашку. — Ты, небось, стихи не пишешь?! — спросила с упрёком.

— Не пишу, — признался Цветаев.

— А он писал! Про снег, про рассвет, про любовь!

— Никогда бы, не подумал, — обескуражено пробормотал Цветаев, вспомнил, от чего больше всего страдал Жаглин — от дефицита женской ласки.

Ему тоже нужна была ласка, и он подумал о своей любимой Наташка, и поклялся разобраться с предателем и уехать домой, а уж каким путём, видно будет.

— Да таких мужчин поискать надо! — в сердцах воскликнула она, придерживая грудь.

И это её вполне естественное движение почему-то стало его волновать.

— В этом я с тобой согласен, — миролюбиво кивнул он. — Сашка тебя куда-нибудь посылал? Или ты кому-нибудь звонила?

— Никому не посылал и никуда не звонила! — отрезала она. — Я ещё не чокнулась, я понимаю кое-что!

— В смысле? — удивился он, словно загипнотизированный её грудью.

— Свяжешься с вами, а потом хлопот не оберёшься, — посетовала она кокетливо, заметив его интерес.

— Он тебе что-нибудь рассказывал?.. — спросил Цветаев, с трудом отвлекаясь от неожиданного предмета вожделения.

— Всё! — торжественно объявила она. — Всё, чем вы занимаетесь, голубчики! — и с восторгом посмотрела на него блестящими серыми глазами.

Лицо её ещё пуще ожило, и казалось молодым и крепким, как наливное яблочко. А голос был словно материнский — добрым, участливый. От таких голосов не отказываются. Такие голоса звучат в тебе всю жизнь и привязывают крепче любых канатов.

Цветаев помолчал, ошарашенно. Сюда бы Пророка, он бы чокнулся окончательно и бесповоротно, и тогда бы случился всеобщий кошмар, а Жаглин на веки вечные был бы заклеймён предателем. Но Цветаев в это верил и не верил одновременно: одни факты говорили, что именно так оно и есть, например, Сашкино странное ранение; а другие — что такой балагур и распиздяй не может быть предателем по определению. Предатели — они всегда хитрые и себе на уме, говорят отрывисто и односложно, а Жаглин — трепло, балабол, весь на ладони, к тому же бескорыстен, как японский монах.

— И ты нас не заложила?! — уточнил он и поскрёб шрам, который вдруг в знак протеста отчаянно зачесался.

— Ну во-первых, я не майданутая, а во-вторых, не дура, сообразила язык за зубами держать. Рассказала только то, что Сашка велел.

— Вот оно что! — ещё раз удивился Цветаев. — Значит, у вас действительно серьёзно!

— Было серьёзно! — всплакнула она. — Наливай!

Он вдруг почувствовал, что пьянеет. Сказалась смесь арманьяка и шампанского. Но до полного падения было ещё далеко.

— Мне надоела твоя кислятина! — гордо заявила Зинка, отставляя чашку в сторону и забывая придержать грудь.

Момент, когда Зинка пропала и явилась с бутылкой водки, он пропусти, зафиксировал только когда бутылка внезапно возникла на столе, а рюмки уже были полны.

— Давай, выпьем по-настоящему!

— Давай, — махнул на жизнь Цветаев. — Хорошим парнем Жаглин был!

В этом он было вполне искренним. Искренней не бывает! Любил он по-своему балагура и идиота Жаглина, ничего уж здесь не поделаешь. Да и не мог он предать, потому что с первых дней был рядом с Пророком. Такие не предают, такое умирают на баррикадах под танками!

— А ты только сейчас понял?! — спросила она с издевкой, словно один Цветаев был виноват в смерти Жаглина, но не сознавался.

Он погрозил ей пальцем:

— Не поймаешь. Я не по этой части. Я товарищ! — И вспомнил вдруг о Лёхе Бирсане. Да так вспомнил, что на минуту, не меньше, проглотил язык. Что-то тяжелое и вечное стояло перед ним. Он не понимал, что именно, просто молча созерцал, ожидая любого подвоха, но он так и не случился; не далась ему в этот день вечность, не стал он мудрее, а только подошёл к её черте и тут же забыл, как забывают о нелепице, которую невозможно постичь.

— Эй, ты! — окликнула она и помахала перед носом, — упился, что ли?!

И в её голосе прозвучали те девичьи нотки, которые, наверное, нравились Жаглину в момент близости с ней.

— Упьёшься с вами, — ответил он сварливо, всё ещё ощущая неизбывное, как вкус горечи на губах. — Давай выпьем ещё за одного друга! — решился он.

— Тоже погиб? — доверительно шмыгнула она носом.

И снова её материнский голос заставил его отвлечься, и он едва не потерял нить разговора. Чёрт, женщины! — подумал он. Сколько ты встретишь их в жизни?

— Не спрашивай, ничего не спрашивай, — сказал он невпопад, чувствуя, что прощается с чем-то, с чем прощаться ни в коем случае нельзя было, а оно всё дальше и дальше уходит от него, причиняя боль. Прошлое — как эхо в горах, откликается, но недоступно.

— Нет, так нет, — она не обиделась вовсе. — Только что-то друзей у тебя часто убивают.

— И я о том же, — с этой самой болью в груди произнёс он и подумал о Пророке и Гекторе Орлове, уж они казались такими друзьями, водой не разольёшь, а один другого водит за нос. Не в этом ли всё дело? Неужели Ирка виновата? Запуталась, а я разгадывай.

Но водку выпил и понял, что потерял меру. Всё вдруг стало простым и понятным. Например, Саша Жаглин, влюбился, женился и молчал, чёрт косолапый. Обзавидуешься до смерти. Гектор Орлов врал как сивый мерин. А Пророк бесился на пустом месте. Ирочка Самохвалова — дура беспросветная. Лёха Бирсан — убийца и насильник. И я вместе с ними. Замечательная компания!

Зинаида призывно смеялась, в окно заглядывала полная луна, и момент, когда надо было остановиться, он пропустил, а очнулся от утреннего света и от того, что рука под головой затекла. Пошевелился и понял, что лежит в постели под смятой простынёй абсолютно голый, а со стороны кухни, между прочим, раздаются странные звуки. Больше всего его ужаснула мысль, что он потерял контроль над ситуацией, а когда его взгляд упал на аккуратно сложенные вещи, которые прижимал его пистолет в кобуре, и на трусы, словно в насмешку, повешенные на спинку стула, то вскочил, словно ошпаренный, прикрылся подушкой и с пистолетом в руке подался на кухню, откуда аппетитно пахло жареной картошкой и малосольными огурцами, и где Зинка в бигуди колдовала над плитой.

— Ну что, котик, проснулся? — обернулась она, придерживая уже знакомым движением шикарную грудь.

Цветаев спрятал пистолет за спину.

— Привет… — сказал он. — А что вчера было?

Шрам на груди просто таки зверски зачесался от досады.

— Вот таким ты мне больше нравишься, — засмеялась она, оглядывая его с головы до ног и задерживая взгляд на подушке.

Но он не дал ей разгуляться.

— Что вчера было? — напомнил вопрос.

— А что было? — Зинаида смешно вытаращила серые глаза.

— Что? Говори! — потребовал он.

К слову сказать, она успела накраситься, подвести губки и наложить тени, и в таком виде выглядела даже совсем нечего. Вчерашний зачуханный халатик сменила на шикарный бордовый с кружевами, закрывающими, между прочим, то, чего так старательно придерживала.

— Ничего не было, — сжалилась она над ним, — пьяная я была.

— Фу, — выдохнул он и предпочёл не спрашивать насчёт постели и трусов, а пятясь отступил в комнату и начал одеваться. В тот момент, когда на пол посыпалась мелочь из карманов, когда взгляд устремился следом и наткнулся на что-то чрезвычайно знакомое, Цветаев непроизвольно охнул и прочитал на газетном поле, потряс головой и ещё раз прочитал: «Бирсан Лёх…», и номер телефона. От удивления он так и оставил мелочь на полу.

— Откуда у тебя этот телефон? — сунулся на кухню с газетой в руках.

— Оттуда, — ответила Зинка, кокетливо выпутывая бигуди из волос. — А попка у тебя ничего!

— Я спрашиваю, откуда? — спросил он, чувствуя, что краснеет.

— Ты что ревнуешь, котик?!

Она задрала свой тяжёлый подбородок в потолок, демонстрируя свежий засос на шее. Таких подробностей Цветаев не помнил, его невольно передёрнуло, как кота, ступившего в лужу.

— Я тебе не котик! Говори, откуда! — спросил он, не обращая внимания на её материнские нотки, которые совсем недавно его страшно волновали.

— Ну ладно, ладно, — перестала она кривляться. Глаза сделались злыми, бигуди рассыпались по полу. — Знакомый дал!

— Какой?!

Он набрался терпения, зная по опыту, что дело того стоит.

— Клиент…

— Врёшь! — подался он вперёд на шаг. — Говори!

Не мог Лёха Бирсан позариться на Зинку. У Бирсана такие женщины были, к которым не подступишься абы как. Да и женат он был на писаной красавице итальянского типа, с огромными миндалевидными глазами. Разъезжали они на красном «феррари», обитом натуральной кожей, с откидным верхом. Впрочем, люди меняются, подумал Цветаев. Где та машина? И где та жена с итальянскими глазами? Хотя очень может быть, что его на простушек потянуло. Стервы порой надоедают.

— Ладно… — сказала она неохотно, — всё, но между нами. Ходили мы туда с Жаглиным… — и покраснела, и даже театрально схватилась за виски, опустив глаза.

— Куда? — удивился он её реакции.

— К этому мужику… — ответила она неловко.

— Зачем? — потерял он суть разговора…

Покраснела сильнее:

— На групповуху…

— На что?! — нахмурился он с ещё большим удивлением.

— Групповуху. Ой, мамочки! — Вовсе пошла красными пятнами. — Лично мне не понравилось, — повела мягким плечиком. — Жаглин был без ума. Хотел ещё пойти, но мы на этой почве поругались.

— И у тебя появился «чвашник»?

— Да… — ответила она, глядя в потолок и кусая губы.

Трудно было понять, раскаивается она или нет.

— А потом?..

— Потом… Да, да, да… Сашка пошёл и ради меня совершил на Бессарабске подвиг!

— Ляха бляха! — только и выругался Цветаев, испытав сильнейшее раскаяние.

Мог бы и сам догадаться! Он ошарашенно посмотрел на Зинаиду. Вот что сподвигло Жаглина! Так просто. А я его, скотина, подозревал чёрти в чём.

— Прости меня…

— Бог простит, — ответила она великодушно так, как ответила бы любая жалостливая баба в России.

Бигуди жалко свисали, лицо готово было расплакаться. Несомненно, они понимали друг друга, но и знали, что всё это пустопорожно, ни к чему не обязывает, слишком разные и ненужные они друг другу.

— Кого-нибудь узнала? — спросил он глупо.

Ему было жалко её, и это родило в нём даже не симпатию, а нечто большее, что связывает женщину и мужчину, что невозможно передать словами, а ощущается на подсознании, не животное чувство, а напротив, воспарение. Нет, нет, нет, — подумал он и вовремя вспомнил свою Наташку, иначе готов был протянуть руку и совершить ошибку.

— Где? — вздохнула она так, словно хотела сказать: «Отстань, мне и так тошно!»

— Там!

Блин, как он себя ненавидел в роли ищейки и знал, что ничто больше не будет, как было прежде, и что он сам в чём-то и как-то виноват: там не доглядел, здесь поотпустил, в результате Пророк созрел, как подгнивший плод.

— Никого. Мне стало стыдно, и я ушла!

— Ну а женщины там были? — настоял он. — Блондинки?

Он понял, что несёт околесицу, хотя его вдруг озарило: Ирка Самохвалова! Ах, сучка, ах, стерва! А Пророк — дурак, нашёл, на ком жениться!

— И блондинки, и брюнетки. Все голые! Больше я ничего не знаю. Жаглин у меня в ногах две недели валялся, чтобы я его простила. Я обычная проститутка. Я на такие заморочки не подписывалась. Я ещё замуж выйти хочу. Кто меня потом возьмёт?! Кому я буду нужна?!

Цветаев устало рухнул на стул:

— А что этот человек, — он показал на блокнот, — вам ещё что-нибудь говорил?

— Ничего не говорил. Я его ни разу не видела. С ним Жаглин общался. Есть будешь?

— Давай… — машинально согласился Цветаев и уставился на таракана, который выполз из-под чашки и вовсю шевелил усами.

— Ну вот так бы сразу и сказал, — вмиг подобрела Зинаида. — Я женщина честная, у меня такие мероприятия рвоту вызывают, а женщины туда ходят исключительно одни больные, — объяснила она, накладывая ему картошки.

— Откуда ты знаешь? — спросил он, опять же машинально беря вилку.

Таракан испугался и спрятался, как Зяма-кровавый за НАТО, но один ус остался торчать.

— Что я не видела их в деле? Фу! Они сумасшедшие, как с цепи сорвались. Нет, это не по мне. Я люблю ласку, нежность, и чтобы по обоюдному согласию. Вот как с тобой!

Она вызывающе поправила грудь и поглядела на него хитро-хитро.

— Ну ты даёшь, мать! — грубо оборвал её Цветаев и покраснел ещё гуще. — Меня интересует высокая, холёная блондинка.

— Жена, что ли? — поинтересовалась Зинаида, не скрывая ревности, словно имела на неё право.

— Да нет, — простодушно ответил он. — Жена у меня брюнетка, да и не здесь она.

Зинаида подумала:

— Тогда подружка?

— И не подружка, — вздохнул он, подумав, что Ирочка Самохвалова вряд ли могла претендовать на эту роль, не по Сеньке шапка. — А просто натуральная блондинка, вот с такими волосами, по плечи.

— Кажется, была одна, — Зинаида присела напротив и участливо заглянула в глаза. — Что, обмишурился?!

— Да брось ты! — открестился он. — Жена не моя.

— А чья?! Рассказывай! — потребовала она. — Дюже люблю такие истории… — и подпёрла подбородок мягким кулачком.

Чёрт, подумал он с досадой о Зинке, а ведь хорошая баба. Душевная, только слаба на передок. На таких бабах весь мужицкий мир держится, не зря Жаглин здесь околачивался.

— Это тайна, — огорчил он её. — Тайны не выдают. Я слово дал.

И сам тоже огорчился, потому что испытал огромное желание поделиться всем тем, в чём запутался. Может, кто-то что-то подскажет? Однако приходилось довольствоваться собственными домыслами, потому особо не разгуляешься.

— Жаль, — произнесла она мечтательно и с силой втянула в себя воздух. — А я вот настоящей любви и не испытывала, всю продажная и продажная. — И засмеялась, глядя на его вытягивающееся лицо. — Шучу я, шучу! Жаглин меня безумно любил, и ещё один мужчина тоже. Мне этого достаточно. Давай выпьем!

И Цветаев пожалел, что у него нет фотографии Ирочки Самохваловой. Всё сразу встало бы на свои места, хотя в то, что Ирочка занималась групповухой, абсолютно не верилось. Глаза у неё другие, строгие, нет в них блядства. Однако чем чёрт не шутит, пока Пророк спит.

Получалось, что Жаглин дал злополучный адрес Гектору Орлову, где того благополучно «приняли» на месяц и держали бы дольше, если бы ты, Цветаев, не постарался. Почему его тогда не расстреляли, как поступают со всеми другими иноверцами, не принявшими новый строй? Вопрос, на который Зинаида ответа не знала, как не знал его и Цветаев, хотя и догадывался: судьба Герки зависела от его длинного языка, он вовремя его укоротил.

— Знаешь, что, — не без внутренней борьбы с самим собой, сказал он, — пойду-ка я разбираться дальше.

— А может, останешься?.. — выпрямилась она.

— Не-а… — показал он головой и подумал о своей Наташке, она всегда неотлучно была с ним.

— Ну вот, — вздохнула Зинаида, — как хороший мужик, так сразу сбегает.

Он хотел сказать, что с удовольствием остался бы, чтобы слушать её материнский голос, но не сказал. Не должен он был так поступать. Звали его долг и иная любовь, и с этим ничего нельзя было поделать.

— Дела… Ты бы уезжала отсюда, — посоветовал он, понимая, что говорит глупости.

— Куда и зачем? — спросила она обречённо, как говорят все русские бабы на пороге войны.

— Плохо здесь скоро будет, так плохо, что мирную жизнь будешь вспоминать, как манну небесную, — сказал он ещё раз с надеждой, что Зинаида его услышит.

— Это уж, как Бог положит, — вздохнула она, посмотрела на него скорбно и с долготерпением поправила шикарную грудь.

И в этом он с ней было полностью согласен. Слава богу, что до соплей в шоколаде мы не добрались, подумал он с уважением к Зинаиде и едва её не поцеловал в щеку из чувства благодарности и за то, что она подарила ему свою нежность.

* * *

Выпивка всё-таки сказалась: его вывернуло прямо у подъезда, и с минуту он тихо, как последний лепесток, покачивался, обхватив дерево, виня запах тлена из парка и собственную неразборчивость. За этим приятным занятием его и осенило: если Орлов тайно встречался с Самохваловой, то получается, он предатель? Кому выгодно устранить Пророка из-за юбки? Тошнота отступила, и Цветаев стал соображать: а ничего, что Гектор месяц был в плену? Маскировался! А зубы? Зубы выбил специально, чтобы не заподозрили. А худоба? Согласуется с модой. Ха! — удивился он своим выводам. Так или иначе, но надо было срочно встретиться с Гектором и побеседовать по душам, а короче, напиться в его компании.

Он помчался на явку, даже не подумав, что там может быть Пророк, и опомнился только на Дружбе народов да и то на посту бандерлогов; на это раз не помог ни автомат, ни свастика на рукаве, ни зычный голос, от которого цепенели иные враги.

— Завертай назад! — крикнули ему, даже не посмотрев на документы и неназойливо поворачивали в его сторону стволы автоматов.

— А що сталося?

— Повертай, повертай, і не запитуй!

Цветаева заподозрил что-то неладное: между деревьями мелькали вооруженные бандерлоги в чёрном с оружием. Учения, что ли? Отъехал к «Киев-сити» и позвонил. Гектор Орлов тут же ответил, словно только и ждал его:

— Вариант три.

И больше ничего, ни слова ни полслова.

— Хорошо, — сообразил Цветаев и отключился.

«Вариант три» — означало перемену явки. С души отлегло. На Лесе Украинке постов не было, но зато в проулках стояли всё те же бандерлоги в чёрном, а на пересечении с Щорса — бронетранспортёры под фашистскими знамёнами. Неужели в нашу честь? — удивился Цветаев и едва не перекрестился.

Однако чем ближе к центру, тем было спокойнее, а на площади Толстого, вообще текла мирная, обывательская жизнь с голубями и сопливой детворой. Банды лысых юнцов наливались пиво, плюя на общественный порядок, старушки терпеливо ждали, когда освободятся бутылки, а воробьи были настолько сыты, что брезговали крошками и семечками на тротуаре, предпочитая овес и просо. Совсем, как у нас до войны, сентиментально умилился Цветаев, и тоска сжала его сердце. Вспомнилось ему, как они ещё не женатые целовались в парке, не было для него роднее воспоминаний.

— Куда ты пропал? — Гектор Орлов встретил его на подземной стоянке и, не выслушав ответа, сообщил паясничая: — А мы сюда перебрались.

Вообще, был он весь воздушно-беспечный до безобразия, казахскую бороденку сбрил, ставил лишь усы.

— А губа не лопнет? — спросил Цветаев, озираясь, как на биеннале современного искусства.

Такие парковки он видел только разве что в кино. Это был элитный район, баснословно дорогой и чванливый. Откуда у Пророка деньги? Но вовремя сообразил, что это та, последняя явка, которая должна была пригодиться на чёрный день. Похоже, он наступил.

— Конспирация, — с иронией в голосе просветил его Гектор Орлов и многозначительно кивнул на охранника с оселедцем на голове, который через окно разглядывал Цветаева с явным подозрением. На его рукаве красовались «вилы», вокруг которых было написано: «С нами Бог!» Гектор Орлов помахал охраннику рукой. Охранник презрительно отвернулся, ещё бы: ведь человек, который ему махал, был абсолютно лыс, беззуб и со зверским шрамом на скуле.

— Людей не пугай, — посоветовал Цветаев и подумал, что Орлов перехватил его здесь специально, чтобы он не встретился с Пророком, и был недалёк от истины. К слову сказать, Орлов поправился, даже местами округлился, и, похоже, рёбра у него уже не болели, только когда он улыбался, то походил на преждевременно состарившегося юнца, хотя одет был так, словно его сводили в модный бутик. А если кто его узнает? — подумал Цветаев, хотя в таком прикиде вряд ли, если только скалиться и паясничать начнёт.

— Пойдём-ка в бар, — с шиком предложил Гектор Орлов и радостно подмигнул. — Я плачу!

Его прямо-таки распирало от свобода, которая явно пошла ему на пользу. Казалось, он хочет сказать: «Что же мне теперь из-за зубов жизни лишаться?!»

— Пойдём, — согласился Цветаев, хотя после вчерашнего застолья с полногрудой Зинаидой добавлять ему вовсе не хотелось.

Пока они продвигались к своей цели, Гектор Орлов плотоядным взором пожирал каждую девицу и даже кое-кого комментировал на ходу: «Тоща»; или: «Годится»; на большее у него из-за гормонов фантазии не хватало, надо было действовать, а в условиях конспирации действовать было нельзя.

Бар «Троещина» был тут же, за углом платинового банка, элитный и дорогой, как и положено, с драпировкой на стенах, многозначительный и важный, как английский клуб. Гектор Орлов заказал полутёмного «донбасского», а Цветаев — кофе, ибо от витающего в баре запах алкоголя желудок грозился извергнуть всё, что в нём ещё осталось.

Кроме здоровяка с квадратной челюстью убийцы и огромным жировиком на лбу, в зале больше никого не было.

— Я знаю, ты у меня что-то хочешь спросить, — сказал Гектор Орлов, подпрыгивая на стуле от нетерпения.

Он заказал сразу десять бокалов, плотоядно, как на девиц, посмотрел на них, и содержимое первого тут же отправил себе в желудок.

Слышно было, как пиво журчит, словно в водопроводной трубе. Здоровяк в углу почему-то криво ухмыльнулся, и Цветаев решил, что они с Орловым знакомы.

— Не части, захлебнёшься, — предупредил он.

— Понимаешь, никак не могу напиться, — легкомысленно признался Орлов, вытирая усы. — Я когда в плену был, то только и мечтал, что каждый день буду выпивать по ведру пива именно и конкретно этой марки.

— Ведро, — со знанием дела поддакнул Цветаев, — это мало.

Он старался не глядеть на Гектора с левой стороны, потому что шрам чрезвычайно старил его, слева Гектор Орлов выглядел лет на шестьдесят, а справа — как и положено, не больше, чем на тридцать.

— Никто не хотел умирать, — пробормотал в пену Гектор Орлов, поглощая очередной бокал и с вожделением косясь на следующий. — Пророк дюже тобой интересовался.

— Что?..

Цветаеву послышался очень короткий смешок. Такой короткий, что короче не бывает. Непонятно было, кто его издал: то ли здоровяк в углу, то ли Гектор.

— Пророк тобой интересовался, — повторил он, — но я тебя не сдал!

И Цветаев вдруг понял, что Гектор Орлов не хотел заводить разговор при нём, ибо Антон Кубинский мог сопоставить кое-какие факты о кое-каких обстоятельствах, которые были явно не в пользу Орлова. И это подтвердило его догадку, что Орлов в чём-то замешан, но не хочет признаваться. Заставим, твёрдо решил он.

— Старик, — сказал он как можно драматичнее, — дело серьёзное: ты встречался с Самохваловой?

Орлов поперхнулся и долго кашлял, старательно пряча глаза. А когда откашлялся, то уточнил, по-прежнему не глядя на Цветаева:

— Ты спятил?!

— Я не спятил, это ты, похоже, спятил!

А ещё Цветаева удивило то обстоятельство, что здоровяк с жировиком на лбу явно прислушивался к их разговору. Он меньше всего походил на бандерлога или «чвашника», скорее, на «пшека». Нет, не «пшека», почему-то решил Цветаев, а на кого именно, не понял сразу.

— Старик, я ещё не полный псих и кое-что соображаю.

К слову сказать, «старик» — это была привычка Гектора Орлова с пятого класса, которая, как липучка, пристала и к Цветаеву.

И он совершенно не к месту вспомнил, как в пятом классе они втроём в марте пошли на реку «пробовать» лёд, а Лёха Бирсан провалился, потому что бахвалился, какой он смелый, и как Гектор вытащил его, и как они потом испуганные сушили одежду дома у Цветаева дома, потому что у него был большой, просто огромный электрический обогреватель. Родители об этом случае так и не узнали.

— Ну да… — многозначительно сказал Цветаев и замолчал, делая глоток кофе. Желудок отозвался жалобным стоном, и Цветаев отодвинул чашку.

Гектор Орлов бросил на Цветаева тревожный взглядом и потребовал:

— Ты давай не юли, говори как на духу!

Молодец, оценил Цветаев, не уступает ни пяти.

— Я с ней виделся.

— С кем? — как дебил, осведомился Гектор Орлов и сосредоточенно потрогал языком губу, на которой ещё не прошли болячки.

— С кем, с кем? С Иркой! — решил уличить его Цветаев.

Здоровяк с жировиком на лбу, уже не стесняясь, прислушивался к разговору и раздражал Цветаева всё больше и больше. На всякий случай он потрогал пистолет под мышкой, но здоровяк не отреагировал. Дурак, что ли? — удивился Цветаев.

— Зачем? — Гектор Орлов громко рыгнул, но стены бара, видно, слышали и не такие звуки, потому что сразу впитали их в себя, и никто ничего не услышал, кроме, разумеется, Цветаева, однако за долгие годы братства с Гектором Орловым он привык и не к таким его художествам, поэтому не обратил на них никакого внимания. Орлов есть Орлов. Много с него возьмёшь? Да ничего! Такой он человек.

— Зачем? — многозначительно переспросил Цветаев.

— Зачем? — подтвердил своё мнение Гектор Орлов.

Он уже обрёл душевное равновесие и в скоростном темпе приканчивал пятый бокал. На его морде было написано вечное блаженство, хотя глазки всё ещё юлили. Цветаев хотел предупредить его о странном здоровяке, который его страшно раздражал, но не успел.

— Знаешь, что?.. — с угрозой сказал Гектор Орлов, — я освежусь, а ты подумай над своими подозрениями.

— Хорошо, — многозначительно среагировал Цветаев, — только не сбеги.

— Ты лучше не сбеги! — бросил на ходу Гектор Орлов, заранее расстёгивая ширинку на модных клетчатых штанах в стиле «ливерпульской четверки» и безошибочно выбирая курс по направлению к туалетной комнате.

Видать, он был завсегдатаем этого заведения, потому что никто из обслуживающего персонала не обратил на его манипуляции с ширинкой никакого внимания, напротив, официант принципиально отвернул морду в сторону, а бармен сделал вид, что его интересует бокалы на стойкой. Только здоровяк проводил Гектора Орлова плотоядным взглядом, но следом не пошёл. Может, обойдётся, с тревогой подумал Цветаев, всё ещё ничего не понимая.

Вернулся Гектор Орлов явно умиротворенный: то ли пораскинул мозгами, то ли мочевой пузырь освободил его душу от мелочности и подозрений.

— Ладно, — в смущении пробормотал он, погружая морду в следующий бокал. — Виделся я с ней! Ну и что?! Только между нами! — предупредил он и посмотрел в глаза Цветаеву с тревогой, однако, имени Пророка не упомянул.

— О чём разговоры, старик! — принял его условия Цветаев. — Ты же меня знаешь!

Значит, Кубинский прав, подумал Цветаев, и не зря ревновал Ирку, старая любовь не ржавеет.

— Потому и говорю, что слишком хорошо тебя знаю: ты задрота! Ты не умеешь жить!

— Чего-о-о?! — едва не опрокинул стол Цветаев.

Кому приятно, когда его оскорбляют.

— Вот-вот, — показал на него пальцем Гектор Орлов, — вот именно!

— Ничего не именно! — запротестовал Цветаев, приходя в себя.

Плохо быть воспитанным идиотом, решил он.

— Ладно, ладно, — смилостивился Гектор Орлов, увидев, как помрачнел Цветаев. — Всё расскажу, потому что, во-первых, всё равно докопаешься, а во-вторых, у тебя не протечёт.

И испытующе посмотрел на Цветаева.

— Верно мыслишь, — через силу согласился Цветаев, — не протечёт, — но сразу не оттаял, а некоторое время злился.

— Понимаешь, с бабами не могу сойтись, — слёзно пожаловался Орлов совершенно другим тоном.

— Как это? — удивился Цветаев, полагая, что Гектор Орлов опять юродствует, иногда на него такое находило, но потом понял, что он говорит всерьёз.

— Точнее, — Гектор помахал руками, изображая свои усилия, — сходиться-то я, схожусь, а дальше со мной творятся сплошные выкрутасы.

— В смысле?

— Психую! — объяснил Гектор Орлов. — Становлюсь неадекватным, сам каюсь. Разонравились они мне все до единой, кроме одной.

— Так не бывает… — не поверил Цветаев, всё ещё подозревая, что Гектор валяет дурака.

— А у мёня бывает! — очень серьёзно заверил его Орлов.

— Сочувствую, — кивнул Цветаев, хотя готов был поспорить насчёт этого вопроса.

Сам он не испытывал себя в подобной ситуации, случая не было, и он надеялся, что никогда не представится.

— Я, быть может, без Ирки жить не могу! — панически воскликнул Орлов, и в голосе у него прозвучали истерические нотки. Такие нотки бывают только у непонимающих собственную душу, бредущих в облаке собственных заблуждений.

Цветаев нахмурился и уточнил:

— Не понял?

Гектор Орлов так покривился, словно проглотил лягушку:

— Я понял, что упустил счастье!

Не привык он говорить сентиментально, не получалось у него быть слабаком, поэтому Цветаев и не сразу поверил ему.

— Старик, — участливо сказал он, — ты что спятил?! Баб вокруг навалом, и каких!

Но почему-то вспомнил не киевских чернобровых красавиц, а Зинку Тарасову в ночной рубашке и мятом халате. Самому аж противно стало, хотя Тарасова в общем-то баба душевная. Искушенным, которые от всего отреклись, такие женщины с материнскими нотками в голосе очень даже нравятся, на таких и женятся в поисках последнего пристанища для души. Однако Цветаев не считал себя искушенным, ещё не все тайны мира ему открылись, носил он ещё розовые очки романтика; и женщины для него как раз и были одной большущей тайной, которую он только разгадывал, полагая, что работы в этой области — непочатый край, надо только засучить рукава да углубиться в материал.

Здоровяк к жировиком на лбу навострил уши. У Цветаева появилось желание подойти и дать ему в лоб по этому самому жировику.

— В том-то и дело, что «каких», — заявил Гектор Орлов, отставляя в сторону пустой бокал и приподнимаясь, чтобы дотянуться до следующего. — А ты чего не пьёшь? Хочешь?

Желудок у Цветаева со стоном дёрнулся к горлу.

— Нет, спасибо, — сцепив зубы, ответил он и решил, что будет лучше сбегать в туалет и облегчиться, но в следующее мгновение желудок вернулся на место, осталось лишь тягостное ощущение жёлчи во рту.

— А-а-а… перебрал, что ли? — злорадно оскалился Гектор Орлов. — Пить надо умеючи!

Здоровяк в углу заёрзал, на его губастом лице бродила странная ухмылка. Цветаев не выдержал:

— Ты его знаешь? — и показал взглядом на здоровяка.

— Кого? — переспросил Гектор Орлов. — Развернулся, посмотрел и сказал беспечно: — Мелькает здесь… А что?..

— Да ничего, пялится.

Цветаев успокоился: раз мелькает, то не опасен, или наоборот? Чёрт его знает! Позже он сообразил, что свобода сыграла с Орловым злую шутку — он донельзя расслабился и решил, что все невзгоды позади.

— Старик, — Гектор Орлов встал в позу нетерпения, — я отолью, и мы всё досконально обсудим.

— Валяй, — Цветаев облизнулся в ожидании исповеди и в какой-то момент упустил здоровяка из вида, отвлёкшись на яркие картинки в дебиляторе, а когда посмотрел в угол, здоровяка там уже не было. Вначале он не придал этому значения, ещё подождал, а потом сообразил, что за это время можно было отлить раз десять. Гектор Орлов всё не было и не было.

Тогда он отправился следом, на всякий случай расстегнув большим пальцем кнопку под мышкой. Дверь в туалет оказалась запертой изнутри. Цветаев недолго думая ударил по ней ногой, и она с треском распахнулась. Он застал следующую картину. Здоровяк тряс Гектор Орлов, руки которого безвольно болтались, как крылья у мёртвой птицы. Штанов на Гекторе Орлове почему-то не было.

Руководствуясь не разумом, а одним инстинктом, и вовремя сообразив, что кулаками здесь делу не поможешь, Цветаев подскочил и ударил здоровяка сбоку рукояткой пистолета. Здоровяк отлетел и с дробным стуком проехался мордой по рукомойникам. Его остановила стена, и он рухнул на пол.

— Ну ты и попадос! — прошипел он, силясь подняться, но руки у него подломились, а голова безвольно повисла на могучей шее.

И тогда Цветаев ударил ещё раз, жёстко и точно в челюсть. Что-то хрустнуло, и здоровяк обмяк. К вещей славе Гектора Орлова, он пришёл в себя сразу же и торопливо натянул штаны, не забыв застегнуть ширинку.

— Не убивай! — крикнул он, глядя на Цветаева, который замахнулся ещё раз.

Цветаев с удивлением оглянулся: Гектор Орлов никогда не был сентиментален, напротив, подскочил и ударил здоровяка ногой по рёбрам — раз¸ другой, но тому, естественно, было всё равно.

— Всё, пошли! — бросил он.

Цветаев ещё раз удивился и оставил здоровяка в покое.

— Он же нас будет искать?! — оглянулся.

— Не будет! — парировал Гектор Орлов.

Цветаев с удивлением посмотрел на него: Гектор Орлов размяк, плен не пошёл ему на пользу.

— Почему?

— Это местный педрила.

— Не понял?.. Тем более…

— Извращенец уже ко мне приставал. Видите ли, ему нравится моя беззубая улыбка и шрам.

— Надеюсь, ты не согласился?

Гектор Орлов скривился, как старый, беззубый волк.

— Всё! Всё! Хватит! Хватит! — запротестовал Цветаев, отворачиваясь. — С меня достаточно!

— Извини, мне теперь улыбаться нельзя ни при каких обстоятельствах! Мухи дохнут!

— Верю! — откликнулся Цветаев и вспомнил капитана Игоря с его поговоркой насчёт варёных мух.

Гектор Орлов не стесняясь засмеялся. Голые дёсна с плохо залеченными стоматологическими шрамами выглядели, мягко говоря, непрезентабельно.

— Ну смотри, — удивился Цветаев, — я бы его покалечил для острастки, чтобы неповадно было.

— Старик, ты уже и так его покалечил, наверное, сломал челюсть. Ему месяц в больничке валяться.

— Ну и что?

Они вернулись в зал. Гектор Орлов объяснил:

— Старик, это рядовая драка, а если мы его замочим, нас точно искать будут. Нехорошо получится, — добавил он рассудительно.

— Каким ты умным стал.

— А то! — вдохновился Гектор Орлов.

— Я и не подумал, — признался Цветаев.

— Ерунда! — храбро заявил Гектор Орлов, с вожделением страждущего берясь за пиво. — Живи, пока живётся!

Однако насладиться жизнью в этом баре ему не довелось, подскочил взволнованный официант и произнёс почему-то шёпотом, хотя в зале никого не было:

— Господа, вам лучше уйти. Сломанная дверь за наш счёт.

— Почему? — удивился Гектор Орлов.

— Вы зацепили Леву-пидара. Он просто так этого не оставит.

— С каких это пор? — удивился Цветаев.

— Обстановка в городе… — промямлил официант, пряча взгляд.

— Какая обстановка?! — уточнил Цветаев.

— Разгул для гомиков и прочих голубых, — доверительно сказал официант. — Извините…

Гектор Орлов с сожалением посмотрел на две оставшиеся кружки пива.

— Ну надо, так надо.

И они вышли из бара. Парило, на небо собирались облака. Цветаев подумал, что времена явно изменились и педрилы теперь в почёте.

— Ты мне не рассказал о Самохваловой, — напомнил он, щурясь от яркого солнечного света.

Ему вдруг расхотелось копаться во всей этой истории. Какой смысл? — подумал он обречённо, всё равно всё останется таким, как есть, ничего не изменится, только шишек набью.

— А чего рассказывать, — тягостно вздохнул Гектор Орлов, — идём!

— Куда?!

— Знаю я здесь ещё одно место.

Я не хочу! Я не пойду! — протестовала душа, но Цветаев тащился следом за Орловы, как собака на поводке, через арку, через проходной двор, который, естественно, пах кошками, а из окон доносился запах знаменитого киевского борща с чесночными пампушками. Гектор Орлов спустился в тёмный подвал, со странным названием «Український собака». Цветаев — за ним. Гектор Орлов плюхнулся кресло, признался с пьяной откровенностью:

— Увиделись мы с ней, но я получил отлуп!

— Как это так?! — удивился Цветаев и тоже плюхнулся в кресло напротив. — Ты, и отлуп?! — не поверил он.

Из мутного сумрака выплыл официант:

— Заказывать будем?

— А вот так! Заявила, что любит Антона, и знать ничего не знает! — прокричал Гектор Орлов, не обращая внимания на официанта.

— Пива и сока! — сказал Цветаев.

— Какой сок? — спросил официант с постным выражением на лице.

— Морковный! — уточнил Гектор Орлов.

И Цветаев впервые ощутил облегчение. В душе ему хотелось, чтобы Орлову ничего не обломится, чтобы его хоть кто-то щёлкнул по носу. Так оно и вышло, однако Гектор Орлов — не тот человек, который привык отступать, поэтому Цветаев ему не поверил до конца.

— Ну и?.. — не удержался он.

Гектор Орлов хитро улыбнулся беззубой улыбкой, мол, ты же меня знаешь!

— Сашка Жаглин вдруг сказал, что Ирка бывает по известному тебе адресу. Я и подался в надежде увидеть её ещё раз. Дурак, ляха бляха!

— Это точно! — подтвердил Цветаев и вспомнил телефон на газете и слова Зинки Тарасовой о групповухе. Спросить или не спросить? Не спросил, пожалел себя.

Гектор Орлов помолчал, а потом сказал, продолжая самобичевание.

— Старик, там была засада. — Голос его был абсолютно трезвым, словно он уже не влил себя ведро пива.

— Засада?! — как эхо повторил Цветаев.

— Ну да!

— Боксёр?! — многозначительно уточнил Цветаев.

— Да! А ты откуда ты знаешь?! — вперился в него взглядом Гектор Орлов, забыв, что ему противопоказано скалиться.

Цветаев удержался, чтобы не съязвить: «От верблюда!», однако, пожалел друга по двум причинам: во-первых, нечего бахвалиться, а во-вторых, о Лёхе Бирсане нельзя упоминать даже вскользь, потому что кто его знает, каким боком всё это вылезет. Пророк не дурак, быстренько всё сопоставит и так на Гектора косится, как собака на забор.

— Не важно. Нет твоего боксёра, — сказал он и почему-то подумал о Лёхе Бирсане: раз боксёр, то и Лёха Бирсан. Но какая связь с Орловым? Спрашивать напрямую было опасно. Орлов хоть и напьётся, но всё запомнит: проверено долгими годами практики, запомнит и разболтает Пророку — с превеликим удовольствием, по наивности, чтобы реабилитироваться, а уж тот своего не упустит.

— Как нет? — не понял Гектор Орлов.

Если бы Орлов увидел Бирсана, то непременно сообщил бы об этом, даже вопреки своим интересам, таким был Гектор Орлов, правдивым до отвращения, что ли. Не понимал его Цветаев, казалось, жизнь давным-давно должна была научить осторожности, но он в этой своей привычке выбалтывать друзьям тайны, как был, так и остался первоклассником. Уже и зубы все потерял, а ума не нажил.

— Нет, и всё, — невпопад ответил он, всё ещё сопоставляя факты. А они говорили, что не всё так однозначно. — Считай, что он тебе приснился, — не удержался от пафоса, чтобы заглушить в себе сомнения, потому что получалось, что Ирочка Самохвалова каким-то образом связана с Лёхой Бирсаном? Нет, не может быть — сама мысль покоробила его. Самохвалова брезгливая до отвращения. Не будет она связываться с похотливым Бирсаном, который сбился со счёта ещё в школе, разве что не добрался до географички, которая была похожа на Мэрилин Монро как две капли воды. А аппетитных блондинок, между прочим, Бирсан обожал, так что Ирочка была в его вкусе.

Гектор Орлов внимательно посмотрел на него, взгляд у него был абсолютно трезвым и потому глуповатым:

— Слава богу. Есть в мире справедливость! — подумав, сказал он. — Есть! — И потянулся за бокалом.

Когда наконец Гектор Орлов влил в себя последний бокал, Цветаев так устал от его пьяных излияний, что с превеликим удовольствием вытащил из «Українського собака» на свежий воздух и поволок домой. Гектор Орлов оказался тяжеленным, как штанга чемпиона мира, сказалось всё пиво, которое он выпил.

На улице было темно, но бульвар имени Бандеры был ярко освещён. Гектор Орлов, громко икая, пытался поведать что-то многозначительное, но не смог. — Ты знаешь, сколько я пива употребил! — сообщил он наконец, норовя расстегнуть ширинку и помочиться вначале на бульваре, потом — в лифте. — Мне всё можно!

Пришлось крепко держать его за руки, и они даже немного поборолись, потом Гектор хихикал, потом возомнил себя Лучано Паваротти и, страшно фальшивя, спел первый куплет из песни «Скажите девушки подружке вашей», потом огорчился до невозможности и сказал:

— Дай взаймы.

— Зачем?

— Ну дай!

— Зачем?

— Выпить хочу.

— У Пророка займёшь.

— А кто это?

— Антоха! Ты совсем упился?!

Гектор Орлов с третьей попытки произнёс, страшно шепелявя:

— Скажи мне, кто такой Антоха, и я тебе всё прощу. Даже то, что ты меня оскорблял весь день!

— Сейчас сам увидишь, — многозначительно пообещал ему Цветаев, выталкивая из кабины. — Стой! — и поставил перед дверью.

— Я ты куда?.. — покачнулся Гектор Орлов.

— А я — домой. Ты же не хочешь, чтобы Пророк убил меня?

— Не хочу, — повилял Гектор Орлов всем телом. — А по последней?..

— По последней выпьешь с ним.

— Дай поцелую!

— Всё! — Цветаев услышал за дверью шаги Пророка и отступил к лифту.

Гектор Орлов оглянулся, потерял равновесия и, когда дверь открылась, упал внутрь. Но Цветаев этого уже не видел, ибо спускался в лифте и считал, что легко отделался, потому что пьяный Гектор Орлов за весь вечер не выдал ни единой умной мысли, которая помогла бы в расследовании, а само расследование, похоже, зашло в тупик. Ещё он безутешно плакался о «первой любви». Если не Гектор Орлов, то кто? Кто предатель? Кто мог всех по очереди заложить? Сашка Жаглин отпадает само собой, Пророк не может быть по определению, а Лёху Бирсана Цветаев никак не мог связать с Самохваловой, потому что ещё в школе они ненавидели друг друга. На дальнейшие рассуждения у Цветаев просто не хватило сил. Он сел в машину и покатил к магазин Татьяны Воронцовой, чтобы прийти в себя и разгадать этот ребус. Город был тих и скромен, и хотя реклама и витрины светились, как прежде, он явно изменился, и редкие прохожие норовили спрятаться по домам.

Потом он вспомнил весьма незначительный инцидент, затерявшийся в закоулках памяти: Лёха Бирсан и непорочная Ирина Самохвалова однажды ездили на пару в Азовскую Ялту. Кто и когда упомянул об этом, Цветаев уже не помнил, да и упомянул ли вообще, но произошло это как раз в тот момент, когда Ирина развелась с Гектором Орловым и была безутешна. Если её в тот момент подвернулся, чтобы утешить, любвеобильный Лёха Бирсан, то всё становилось на свои места. Хотя, конечно, надо было уточнить этот момент, ибо память могло подвести, да и Цветаев не верил самому себе: а вдруг ошибся.

* * *

Дождь всё же пошёл — лёгкий, летний, почти что незаметный. Он тут же испарялся, упав на перегретый город, и возносился вновь, чтобы пролиться ещё раз.

В двадцать два тридцать на Владимирской Цветаев обнаружил, что за ним увязался «хвост». Белая «тойота» никак не хотела отцепляться, даже когда он три раза подряд свернул в переулки, рискуя безнадёжно застрять среди припаркованных машин. Но бог в тот вечер был на его стороне, хотя ему и удалось оторваться только в тупичке Белинского, запутать «хвост» до такой степени, что можно было позволить себе перескочить через пару газонов и пешеходные дорожек, дабы попасть на Богдана Хмельницкого и сделать дяде ручкой, а «бмв» бросить у кафе «Дракон», на Воровского, предварительно сняв с него фальшивые номера. В этом районе у него был отработанный вариант подземного хода. Этот ход он нашёл совершенно случайно ещё в июне, когда точно так же спасался от бандерлогов, тогда в отчаянии он нырнул в первый же попавшийся колодец и не прогадал.

Он сунул номера в бездонную яму, на дне которой шумела вода, и вышел рядом с обувным магазином «Бумеранг» на Житомирской. Тускло горели редкие фонари, и витрины на первых этажах были забиты фанерой. Над головой в распахнутое окно истерически орал дебилятор: «Ми не припустимо перемир'я! Ми блокуємо урядовий квартал і змусимо їх воювати! Ми не здригнемося і дамо відповідь жорстко!»

Несколько раз ему казалось, что за ним следят, он проверялся, но это уже были нервы. Редкие прохожие мелькали в жёлтом свете рекламы и мокрых тротуаров; трудно было себя убедить, что не произошло ничего из ряда вон выходящего и что «хвост» — случайность, которая не бывает случайной. Значит, протекло, решил он, где и как, гадать бессмысленно, ясно только одно — машина засвечена.

Однако квартал за кварталом ничего не происходило. На Прорезной Цветаев настолько осмелел, что, не проверяясь, вошёл в тёмный подъезд, предварительно, правда, сняв предохранитель на автомате, хотя в узком пространстве железяка мало чем могла помочь. Лестница поворачивала влево, потом следовал мостик через пролёт между первым и вторым этажами, и снова — длинный коридор, в конце которого полная луна освещала сквозь окно железную дверь. В тот момент, когда он открывал её, ему ткнули в бок пистолетом, и очень знакомый голос предупредил:

— Только без глупостей.

— Антон, — на всякий случай сказал он, — я давно тебя заметил.

На самом деле, бездарно прозевал, это было плохо, очень плохо, и автомат не помог бы. Устал я, понял он, и шестое чувство подвело, укатали Сивку горки. Хотя могу, конечно, развернуться, но если Пророк держит палец на курке, то, разумеется, не стоит.

— Давай поговорим, — усмехнулся Пророк и убрал пистолет.

Они вошли в первую комнату, и у него ещё раз мелькнула мысли положить его здесь — просто так, из озорства, чтобы Пророк не корчил из себя Рембо.

— Как ты нашёл меня? — спросил он, машинально открывая следующую дверь.

— Можно подумать, ты один такой умный, — насмешливо уточнил Пророк, делая шаг за ним.

Цветаев включил свет, и Пророк огляделся на ящики, забитые товаром, на полупустые полки, содержимое которых не уместилось в тару:

— Действительно, Клондайк. Знал я, что ты сюда ходишь.

Жаглин! — сообразил Цветаев. Только ему я проболтался о Клондайке. Идиот!

— Так это ты за мной следил?!

С души упал камень.

— Хотел убедиться, что ты не наделаешь глупостей, — как бычок, наклонил свою лобастую голову Пророк.

Теперь он выглядел угрюмо, и Цветаев посчитал это плохим знаком; резкая смена настроения — признак душевной болезни.

— Убедился? — спросил он, с досады бросая ключи на стол у окна, туда, где валялись высохшие кусочки сыра, колбасы, стояли полупустые банки с заморскими соусами и закуской. — Я чуть богу душу не отдал от страха!

Казалось, Пророк рассмеялся через силу, в нарушение принципов Пророка: нельзя привлекать к себе внимание. А гонять по центру города можно! Что это такое, как не нарушение треклятых принципов? Ну да ладно, решил Цветаев, отольются тебе крокодиловы слёзы.

В магазине было душно, как в парилке, и Цветаев открыл окно и включил вентилятор. Но это мало помогло — город был раскалён, как старая духовка; и некоторое время они помолчали в надежде на свежее дуновение.

— Доставай, что у тебя есть? — велел Пророк, валясь на промятый диван, словно кегля. — Если ты думаешь, что слежка мне доставила удовольствие, то ошибаешься.

— А зачем тогда следить?

Пророк, поморщившись, махнул рукой, мол, проехали, не это важно.

— Твой любимы арманьяк, — предложил Цветаев, заглядывая на полки, где стояли пыльные бутылки, не поместившиеся в ящики.

Он поставил автомат в угол, сбросил куртку и снял портупею. Хочет показать, кто из нас старший, подумал он о Пророке и почему-то разозлился, однако, Пророк ничего не почувствовал, толстокожим он был на этот счёт или ему было наплевать на чувства других.

— Крепкого не хочу, — снова поморщился Пророк. — Напьёмся, драться начнём. А нам надо поговорить по душам. Давай что-нибудь послабее.

Хотел Цветаев ехидно спросить у него, когда это они по душам разговаривали, да передумал. Последние полгода — никогда! А если и разговаривали, то давным-давно, в прошлом, в таком далёком, что оно быльём поросло, потому и забыли, как это делается. А вспомнить не можем, подумал он. Злость ушла, злость была вредна по определения — в кои веки к тебе приходит друг поговорить по душам, а ты скотина, выпендриваешься. Цветаев достал из холодильника итальянскую кислятину, колбасу в белой плесени и с любопытством уселся за стол, у окна, напротив Пророка. Ему не терпелось прощупать его на предмет того, чего он знает о Ирине Самохваловой и Орлове. Пикантная ситуация: расспросить мужа о его жене, но так, чтобы он не заподозрил подвоха. В памяти так и крутился Лёха Бирсан. Однако надо было соблюдать осторожность, один глупый намёк — и начнётся термоядерная реакция со всеми вытекающими последствиями.

— Я ведь Сашку-то проверил, — простодушно сказал Пророк, загоняя штопор в пробку и силясь вытащить её одним рывком.

Цветаев подождал, пока он не справится:

— И что?.. — спросил осторожно, боясь сглазить удачу, хотя что-то ему подсказывало, что Пророк пришёл не сориться, а мириться, но по старой привычке делал это неуклюже, как слон в посудной лавке.

— Ничего, — коротко ответил Пророк, наливая вино в стаканы. — Жаглин не предатель!

Но глаза почему-то опустил и смотрел в пол. Наверное, не верит самому себе, решил Цветаев.

— Слава богу! — воскликнул он, чтобы исчезло тягостное ощущение всеобщего вранья. — Расскажи, — лицемерно попросил он, испытывая чувство превосходства, потому что знал подноготную всех тех обстоятельств, которые волновали Пророка; при этом он покромсал колбасу и бросил её на тарелку не первой свежести.

— Действительно, положил троих, — словно только сейчас удивился Пророк. — Как, ума не приложу. Я бы не смог, а он положил. И как, подлец, сделал!

— Как? — полюбопытствовал Цветаев, снимая с колбасного кружочка белую оболочку.

Колбаса была твёрдая, как подмётка, однако с остро-пряным вкусом и хорошо подходила к кислому вину.

— На наглости — колотушкой для рыбы! — с неожиданным смешком добавил Пророк.

И Цветаев представил, как Сашка Жаглин выхватил эту самую колотушку у Зинки, разумеется, и нёсся, между прочим, с ней через полгорода, целенаправленно — именно туда, где его могли наверняка убить, в такое место, где это вызвало бы наибольший резонанс — на Бессарабский рынок, где бандерлогов, как блох на собаке. Влюбленным и дуракам везёт. Искал смерти, а получил славу удальца!

— Двоих забил этой колотушкой. А третий? Знаешь, что он с ним сделал? — Пророк поднял на него безумные глаза.

— Что? — от любопытства подался вперёд Цветаев.

Ему было жаль Жаглина. Хотя как поглядеть: смерть ради любимой! Что может быть краше! Он представил колотушку в руках разъярённого Жаглина и ему тоже стало смешно.

— Загрыз. Элементарно загрыз. Вот здесь, — Пророк показал на шею слева. — Ты сумел бы?

— Наверное, — пожал плечами Цветаев, смотря при каких обстоятельствах, если при таких, как у Жаглина, то ещё надо подумать; вдруг вспомнил упитанную Зинку в бордовом халате, бигуди и позавидовал — такие чувства не каждому даны. В отчаянии, восторженно сообразил, из-за неё! Ай, да мужик! Ай, да любовь!

— А я — нет, — тяжело признался Пророк. — Всё вот здесь омертвело, — и постучал себя по груди.

— А жена? — удивился Цветаев, наивно полагая, что она с Кубинским одно целое.

— А что жена? Жена счастлива, — сказал он странно.

Удивил Пророк, так удивил, что в пору расспросить подробности, да язык не повернулся. Цветаев сделал только участливое лицо.

— Я проверил, — сказал Пророк, возвращаясь к основной теме разговора. — Все трое с почестями похоронены на «Берковском». А там, как известно, хоронить запрещено.

— Значит, Сашка не виноват? — лицемерно предположил Цветаев.

В восторге он уже собрался было раскрывать карты перед Пророком, но вдруг подумал, что Пророк не будет играть в благородство, не будет разбираться в деталях, вникать в суть проблемы, а пойдёт и убьёт пьяного Орлова. И будет прав! Сто раз прав — нечего к чужим женам приставать! Но тогда их прошлое развалится как карточный домик, от него ничего не останется. Всё быльём порастёт. А этого нельзя допустить. Хватит с меня одного Лёхи Бирсана. И вообще, прошлое дразнить нельзя, оно не для этого создано, оно создано, чтобы в нём прятаться. Пока это ему удавалось всякий раз, как только он вспоминал жену и школьные годы.

— Не виноват, — подтвердил Пророк. — Осталось тебя проверить, — добавил он как бы между прочим и, поморщившись, словно от досады, выпил своё вино. — Кислятина однако!

— Подожди, подожди, а кто же ему руку сломал?.. — удивился Цветаев и стал кое о чём догадываться.

— Этого я не знаю. Может, в горячке не почувствовал?

Ага, иронично подумал Цветаев, тебе руку сломай, посмотрим, как ты запоёшь. Зинка ему руку сломала! Вот кто! И таким образом сподвигла на подвиг. Хороша баба! Цветаев глупо засмеялся, выдавая себя с головой. Если бы он на ней ещё и официально женился! Ляха бляха!

Пророк посмотрел на него с подозрением:

— Ты что-то сказал?

— Ничего не сказал, — опомнился Цветаев. — Представил, как он бандерлога загрыз.

— А-а-а… Ну да, — глядя на него с недоверием, согласился Пророк. — Мне тоже вначале смешно было. Даже очень, — от тряхнул головой, словно отбрасывая наваждение. — Ты, кстати, был с ним, когда его убили.

— Опять намёки?! — нарочно вспылил Цветаев и покосился в окно: луна поднялась выше и вовсю заглядывала в комнату, словно силясь понять, что здесь делают люди, о чём они спорят. Так вот она, эта луна, призывала ни в чём не сознаваться, даже под страхом лишения живота.

Цветаев точно знал, что перед Антоном пасовать нельзя, иначе он завладеет душой, и произведёт над ней вивисекцию, если уже не произвёл; нет хуже зависеть от друга, и самое странное, непонятно зачем? Однако точно не за красивые глазки.

— Никаких намёков. Одна констатация, — сказал Пророк, но сделал это так, словно не доверял Цветаеву.

И правильно, подумал Цветаев, я бы тоже не доверял после всех смертей.

— Я же говорил: нашёл его в парке с пулей в башке, — ответил он постным голосом, чтобы хоть чем-то пронять Пророка.

— Это я уже слышал и про пиндосовских собак — тоже.

— Ничего больше не знаю, — как на духу покаялся Цветаев.

— А как ты, вообще, там очутился? — Пророк посмотрел на него проникновенно, должно быть, стараясь понять, насколько он врёт; друг должен врать, но умеючи, а иначе что это за друг.

А не надо было шляться к жене, зло подумал Цветаев, глядишь, Жаглин был бы жив.

— Как? — переспросил Цветаев, выигрывая время. — Как обычно. Гулял…

О Зинаиде Тарасовой тоже нельзя было говорить ни слова, даже упоминать её имени. Пророк раскрутит её в два счёта, сбесится, а потом возьмёт и убьёт Гектора Орлова, и Ирку заодно, а меня — прицепом, как свидетеля его унижений.

— В два часа ночи? — с иронией уточнил Пророк.

— Ну да… — подтвердил Цветаев. — Лето же!

— С дыркой в ноге? — брови у Пророка полезли на крутой лоб.

— Потому и с дыркой, что в два часа, — нагло заверил его Цветаев.

Пророк подумал мгновение:

— Что-то ты, друг, темнишь, — хохотнул через силу и посмотрел так, словно готов был вывернуть наизнанку. — Пьянствовали на пару?!

— Был немного, — поспешнее чем надо, согласился Цветаев.

— Смотри, старик, всё равно выясню, — пригрозил Пророк, но как-то вяло; вышел из него, похоже, весь пар.

— Выясняй, — беспечно согласился Цветаев, поняв, что Пророк берёт его на арапа. — Пока выяснишь, поздно будет.

— Что «поздно»? Что «будет»?! — из последних сил вцепился Пророк.

— Ничего не будет, — твёрдо сказал Цветаев. — Отстань от меня! Зря ты всё это затеял. Я думаю, что никто не виноват.

— В смысле?

— Нет предателя. В смысле, нет предателя в отношении нашего дела, — веско сказал он и вдруг сообразил, что все события почему-то крутится вокруг секса, только слепой этого не видит, но промолчал об этой страшной догадке.

Он вдруг поймал себя на мысли, что раньше его интересовали мнения друзей, особенно — Пророка, а теперь он готов руководствоваться собственными выводами, и никто, кроме Наташки, разумеется, ему не указ.

— А в чём есть? — остыл Пророк.

— Я ещё не понял, — признался Цветаев, оторопело, потому что теперь всё, что с ними происходило, имело совсем другой смысл, монодрама какая-то, а не жизнь.

Пророк пристально посмотрел на него; и Цветаев подумал, что он сейчас спросит насчёт Гектора Орлова, или, не дай бог, — о жене, начнутся пьяные сопли, которые Цветаев терпеть не мог, но Пророк не спросил, а только скрипнул зубами и скомандовал:

— Наливай что-нибудь покрепче!

Видать, и ему тоже было тяжело — подозревать собственную жену, а может, он запутался с этим сексом, как и я? — подумал Цветаев. Такой вариант не стоит исключать.

И только потом, по прошествии нескольких дней, он наконец сообразил, что с Антоном Кубинским произошла страшная история: заматерел он, раньше всех заматерел, опередил друзей лет на двадцать, и это убило его душу: лишился он эмоций, способности сострадать и любить, недаром его прозвали Пророком, стал он тем, кем становятся люди, наделённые властью и выполняющие тяжёлую и смертельно опасную работу. А самое главное, он с этой работой, похоже, не справляется. Вот и бесится, и на всех кидается, и на Ирку — тоже, ведь она же предпочла его, а не Лёху Бирсана. А ведь это уже не боевая группа, а любовный треугольник!

* * *

Он проснулся от телефонного звонка и увидел, что два часа ночи и что звонит не кто-нибудь, а сама Ирина Самохвалова.

Цветаев испугался, что этот звонок убьёт его, точнее, убьёт-то его как раз ревнивец Пророк за то, что он тайно якшается с его женой, а когда поглядел на диван, на котором должен был спать Пророк, то обнаружил, что от Пророка осталась лишь одна вмятина.

Цветаев вскочил, чувствуя во всех членах страшную скованность, потому что уснул, оказывается, в кресле; хромая, как утка, обежал апартаменты, никого не обнаружил, закрыл входную дверь, которая была распахнутой настежь, и только тогда схватил телефон, который, словно раскалился от трелей и взывал в отчаянии ко всему белому свету.

— Где он?! — орала в трубке Самохвалова. — Где?!

Цветаев невольно посмотрел на низкий потолок: казалось, голос Самохваловой, как глас Бога, доносился именно оттуда.

— Кто?! — спросил он, отстраняя трубу, чтобы не оглохнуть — Самохвалова была в ярости — на грани истерики.

Цветаев пришла в голову совершенно дикая мысль, что с Пророком что-то случилось, а Ирка таким странным образом волнуется. Но ведь он всегда пропадал, такая у него работа, ничего не поделаешь. Самохвалова должна была привыкнуть.

— Ты знаешь, кто! — снова завопила она, разъярённая, как ведьма, и эхо отразилось от потолка.

— Ляха бляха! — сказал Цветаев, чтобы она успокоилась. — Я не знаю, говори яснее! Антон ушёл, я не знаю, где он.

— При чём здесь Кубинский! — снова закричала она так, что бутылка на столе качнулась, упала, и потекло вино. — Ты что, издеваешься?!

— Тогда, кто? — стал догадываться он и среагировал: — Это не телефонный разговор!

Он вдруг испугался, что она назовёт Лёхину фамилию, Лёх, конечно, много, но Бирсан — один и его могут искать или уже не ищет известно кто, а если ещё и слушает, то как раз по кодовому слову «Бирсан», чтобы потом пойти по нему, как по путеводной нити. Для таких случаев у бандерлогов существует специальная служба, пиндосы научили. По мобильнику можно отследить человека с точностью до тридцати метров, а это всё равно, что выстрелить себе к голову.

— Ладно, — сдержанно сказала она, но слышно было, как она грызёт от ярости трубку. — Через час там, где мы с тобой виделись! И не вздумай увильнуть!

Он пошёл чистить зубы и стал смутно припоминать, что Пророк спьяну болтал о каком-то новом задании, что надо куда-то нестись и что-то взорвать, кажется, правительственное здание на Танковой улице и что без него — верного Цветаева, ну, никак, потому что, видите ли, «ты виртуоз своего дела». Льстил, подлец! Но это потом, потом, самодовольно подумал Цветаев, вначале Самохвалова. Интересно, что она мне расскажет? — стал прикидывать варианты. У него даже перехватило дыхание: оказывается, когда домыслы становятся истиной, они имеют над человеком магическую власть.

Светало. Прохладный, свежий воздух наползал с востока, однако на его пути упрямо вставали миазмы падшего города, который не желал перемен, а неистово барахтался в собственной забубённой клоаке.

Цветаев выскочил из магазина, забыв впопыхах автомат, но возвращаться не решился, боясь сглазить удачу: Ирка передумает или начнёт действовать, не дождавшись его. Если то, что думаю я, правда, то, ей богу, никому из женщин, кроме своей Наташки, доверять никогда не буду, решил он. Собственно, эта мысль у него зрела давно и теперь она, похоже, получила ещё одно подтверждение.

До Воровского он добежал за полчаса, и весьма вовремя. Трудно было предположить, что двухгодичная «резина» кому-то понадобится. Но именно так обстояло дело, потому что трое придурков старательно крутили колёса на его красном «бмв». Совсем одурел народ, подумал Цветаев, доставая пистолет.

— Стой! — крикнул он громовым голосом и выстрелил два раза.

Эхо разнеслось по сонной улице. Грабители побросали инструменты и дёрнули так, что пятки засверкали. Пришлось засучить рукава и закрутить гайки на место. Не успел он справиться с делом и вытереть руки, как из темноту вылетел синий «опель» с тонированными стёклами и визгом затормозил рядом.

Цветаев выхватил пистолет, понимая, что попался глупо и надежды на спасение нет, но в следующее мгновение услышал знакомый голос:

— Не стреляй! Свой!

Дверь открылась шире, и Цветаев разглядел мрачного Пророка, а рядом с ним — улыбающуюся физиономию Гектора Орлова. Оба в камуфляже, оба с оружием, но Пророк — трезвый как стёклышко, а Гектор Орлов — пьяненький, глуповатый и весёлый. В глубине салона, как марионетки, лыбились братья Микулины.

— Привет! — сказал он им, как старым знакомым.

— Чего встал? — с укором спросил Пророк и приказал, поморщившись словно от зубной боли: — Лезь!

Под ногами звякнуло оружие. Однако главный сюрприз его ожидал в кабине: за рулём сидел «пропавший без вести» Андрей Сергеев из Песок.

— Рыжий! — воскликнул Цветаев и через переборку кабины полез обниматься.

— Всё! Всё! — брезгливо закричал Пророк. — У нас задание! Надевай! — и торопливо сунул Цветаеву «броник» и «разгрузку», чтобы только не видеть радости на их лицах. У самого-то кошки на душе скребут, неизвестно почему решил Цветаев и начат что-то припоминать в этом же духе.

— Старик! — закричал он. — Это же Андрюха! — и почувствовал, что глаза у него стали влажными.

— Ну и что?! — мрачно возразил Пророк. — Что с того? Задания-то никто не отменял!

— Не отменял, — Цветаеву пришлось остепениться, он только, улыбаясь до ушей, крепко пожал Рыжему руку, хотя и покривился при этом, у Андрюхи была альпинистская хватка, и принялся облачаться. — А-а-а? — спросил, взглянув на карманы, набитые короткими магазинами.

— Здесь, здесь твоя «Машка», никуда не делась, — ответил Пророк таким недовольным тоном, что Цветаев снова почувствовал бы себя виноватым, если бы не ночной разговор, который не складывался в ясную картину. Не из-за этого ли Пророк такой вредный? А разговор, между прочим, коснулся его жены, только Цветаев не мог вспомнить подробностей.

Они уже неслись по утреннему Киеву на бешенной скорости, презрев все правила, оставляя позади КПП с бандерлогами, чмошниками, «чвашниками» и их собаками в кольчугах, откуда им грозили кулаками, откуда свистели и орали вслед, однако стрелять не смели, потом что, как понял Цветаев, машина была обклеена спецпропуском и спереди, и сзади, и по бокам. Гектор Орлов глупо хихикал. Ром и Ромул дружески скалились. Только Антон выглядел надутым, словно перепил ночью.

— Куда? — спросил Цветаев, с удовольствием поглядывая на Рыжего, который, знай себе, невозмутимо крутил баранку и тоже радостно косился в его сторону.

Блин! Сколько они соли съели и сколько водки выпили! Но самое главное, что Рыжий жив! Убью Пророка, решил Цветаев, при первой возможности убью, и оглянулся за объяснением, но Пророк лишь хмуро усмехнулся и не счёт нужным что-либо сказать. Не пошла ему на пользу ночная пьянка, так же как и откровения, кажется, о жене, а хитрость удалась на славу. Мастер он этого дела — преподносить сюрпризы.

— Я его подальше от греха спрятал, — сказал Пророк доверительно, но так, чтобы Цветаев больше не задавал вопросов.

— Зачем? — всё же удивился Цветаев, хотя уже знал ответ, который прочитал в глазах друга.

Пророк воскликнул в сердцах:

— Проклятая у нас группа, что ни говори! Что не так?! — и подался вперёд, словно готовый броситься на Цветаева.

Казалось, он в очередной раз обвинил в чем-то именно его, единственного везунчика от природы, и готов был хоть голову расшибить, но проверить и этот факт. Прежде, чем перечислить всех погибших, он загнул большой палец: — Дима Краснов, Политыкин…

— Не надо! — остановил его Цветаев. — Я всё понял!

Ему не хотелось портить такой радостный момент, который бывает раз в жизни — Рыжий нашёлся!

— А если понял, то заткнись!

— И заткнусь! — не испугался Цветаев.

— И заткнись! — подтвердил Пророк, намекая, как показалось Цветаеву на то, о чём они не договорили ночью.

— Молчу! — покорно сказал Цветаев и тут же простил Тоше всё, чем был до этого недоволен; за одного Андрея простил, за рыжую бестию простил, за нечаянную радость простил, от чистого сердца простил и больше не держал зла. Не часто такие праздники удаются, подумал он с удовлетворение, и ещё раз оглянулся на Рыжего, проверяя, на месте ли он и не сон ли всё это, вообще говоря. Оказалось, не сон, потому что Рыжий подмигнул ему в зеркало заднего обзора, сам довольный не меньше, и сжал кулак в знак приветствия. Значит, будет дело, с удовлетворением подумал Цветаев, а то засиделись мы, как лягушки в болоте, занимаемся чёрти чем, ревнуем к прошлому, вместо того, чтобы глядеть вперёд и бить врага. Потом вспомнил, кто его ждёт и не дождётся, и даже, набрав воздух в лёгкие, загадочно посмотрел на Пророка, но вовремя прикусил язык. Самохвалова удавится, самодовольно решил он и спросил с надеждой на чудо:

— А ты больше никого не спрятал?

— Не-а… — удручённо показал головой Пророк.

— Я тоже, знаешь, как обрадовался, — поведал Гектор Орлов заплетающимся языком.

Но это ничего не значило, ибо надо знать Гектора Орлова, чтобы всецело доверять ему даже пьяному. В самый последний момент концентрировался он, делал всё, всё, что надо, и ни разу не залетал, ну, кроме, последнего раза, наверное, когда попал в плен, а «пшек» ему выбил последние зубы.

— А чего нам не сказал?

— Знаю я вас, олухов! — кисло отозвался Пророк и снова набычился. Грызли его сомнения и ревность.

Точно — ревность, вспомнил Цветаев. Это лишний раз подтверждает то, что он никому не верит, кроме себя любимого, подумал он умиротворенно. Ну и хорошо, лишь бы результат был положительным, как с Рыжим!

— Едем за Осипом Царенко, — счёл нужным объяснить Пророк. — Знаем, где он сегодня будет.

— Откуда? — спросил Цветаев, хотя спрашивать было бесполезно, чаще всего Пророк отвечал уклончиво, если вообще отвечал.

— У него сегодня день рождения. Сидит в ресторане «Три жирафа». Пьёт уже шесть часов кряду.

— Вот это по-нашему! — невпопад обрадовался Гектор Орлов.

Пророк посмотрел на него так, что будь на его месте любой другой, он бы провалился от стыда под землю, а с Гектора как с гуся вода.

— Ты зачем его взял? — спросил Цветаев, глядя на Гектора Орлова. — Он же пьяный.

— Ничего я не пьяный! — возразил заплетающимся языком Гектор Орлов и перестал на какое-то время глупо хихикать и покачиваться, как паяц.

— А ты попробуй его не возьми, — сварливо возразил Пророк. — Такой концерт закатил, — и осуждающе посмотрел на Гектора Орлова, будто мог его этим пронять.

За его спиной маячили, как привидения, братья Микулины. Они не смели участвовать в разговоре, но всеобщую радость поддерживали.

— Я дурака валяю, — признался Гектор Орлов, — мне весело, — и снова стал раскачиваться из стороны в сторону и глупо хихикать. Однако за станцией «Озёрная», стал громко икать.

Братья Микулины заволновались:

— Сейчас наблюёт.

— Стоп! — заорал Пророк. Он знал шутки Гектора Орлова не хуже Цветаева: они у него с первого класса были идиотскими, то в школьной столовой прилюдно таракана проглотит, то кошке хвост прищемит на уроке анатомии.

Андрей Сергеев так ударил по тормозам, что всё попадали со своих мест. Звякнуло оружие. Пророк начал ругаться, поднимаясь с колен:

— Ты чего так резко тормозишь?!

— Ты же сказал, я и затормозил, — спокойно возразил Андрей Сергеев и подмигнул Цветаеву, мол, я на твоей стороне, потому что Пророк — изверг, диктор Муссолини, фюрер, одним словом.

— Нельзя понимать всё напрямую, — прочитал ему мораль Пророк. — Всё! Вылезаем, а то действительно наблюёт.

Но Гектор Орлов хорошо знал своё дело, прошмыгнул, как молния, облюбовал ближайшее дерево и уже разговаривал с ним на языке пьяниц, то есть стоял в раскорячку и что-то высматривал на земле.

Цветаев тоже вылез размяться. Они были где-то в районе Кольцевой дороги. Напротив тянулись «автомагазины» и «шиномонтаж». Расцвело, но машин ещё было мало. Солнце поднималось горячее и яркое. Мрачные облака на горизонте предвещали дождь.

— Здесь недалеко, — сказал Пророк, поглядывая в сторону Полесского озера, намекая на Осипа Царенко, который за полгода убил так много людей, что имя его стало нарицательным. В свідомих газетах так и писали: «Спецназ по-царенковски пройшовся по Донбассу» или «Потрібно переймати Царенковские методи викорінювання населення на південному сході» Начал он ещё в Одессе, когда задушил шнурком в доме профсоюзов беременную женщину, продолжил под Красноармейском, в карательном батальоне «Днепр», однако под Новоазовском был ранен в пятую точку, когда уносил ноги от Народной армии, лечился в Киеве и больше никакими силами нельзя было его загнать на фронт, где по его словам он пострадал за идею очищения востока от русских, «я изнасиловал и убил больше двухсот пятидесяти восьми женщин, чтобы они их не рожали». А окопался Осип Царенко в родном пригороде Шулявка, покрикивал оттуда на бандровское правительство и чувствовал себя в безопасности. Мало того, он решит стать депутатом. И тогда его точно не достать, подумал Цветаев, будет разъезжать в бронированном автомобиле с кучей охранников.

Он посмотрел на широкую спину Гектора Орлова.

— Твоя работа? — мрачно спросил Пророк.

— Нет.

— Врёшь!

— Нет! — честным голосом уточнил Цветаев. — С чего бы?

Пророк посмотрел на него хитро:

— Ясно, «с чего бы»!

— Нет! — ещё раз сказал Цветаев и почувствовал, как взгляд у него становится тяжелым, как свинец.

— Ну, ладно, ладно, — морщась, уступил Пророк, он не настолько, чтобы Цветаев засчитал победу себе.

— Зря ты его потащил, — сказал Цветаев.

— Ничего, ничего, — обнадёжил Пророк. — В машине посидит. Машину-то караулить надо?

Похоже, он уговаривает самого себя. Сплошной альтруизм, а не война, подумал Цветаев: то он кого-то жалеет, то опекает без меры. Мне б такую любовь, да держат в чёрном теле.

— Надо, — согласился он, хотя они так никогда не делали, предпочитая прятать транспорт в кустах, значит, Гектор Орлов так пронял Пророка, что он готов был использовать его вместо затычки, лишь бы Гектор Орлов от него отстал.

Ослаб Пророк, подумал Цветаев, прежде у него хватка была железной, не уступал он никому.

Гектор Орлов освежился и подошёл к ним, вытирая рот грязным платком.

— Блин… ох, я и напился, — признался он, пробуя влезть в машину.

Два раза у него не получилось. На третий — Пророк втащил его за шиворот. Гектор Орлов плюхнулся на сидение, лицо у него было бледно-зелёного цвета.

У Цветаева зазвонил телефон.

— Где ты? — Услышал он голос Самохваловой, и его пробил холодный пот. К счастью, этого никто не заметил, все были заняты Гектором Орловым, который рад был оказаться в центре внимания.

— Здесь, — твёрдо ответил он.

— Ты что, издеваешься?! — бросила она на истерической ноте.

Такой Самохвалову он ещё не знал и не собирался знать, не любил он психопаток, навидался в своё время — мать у него была психопаткой и мучила отца всю жизнь. Повезло Антону — истерические женщины встречаются крайне редко, одна на миллион, если не реже.

— Я сейчас занят, — сказал он, прикрывая трубку, ибо Кубинский уже навострил волосатые уши.

— Что значит «занят»?! — укусила она трубку. — Я тебя жду, а он «занят»! Скотина! Урод! Подонок! Если ты не явишься!..

— Дождёшься! — прервал он её. — Я действительно занят, — и отключился.

Пророк вопросительно уставился на него. У Цветаева похолодело в животе. Если Тоша взорвётся, все, кто находится в машине, пострадают, включая ветровой стекло.

— Баба, — ответил он безразличным тоном. — Они все такие… ты же знаешь…

— А-а-а… — понимающе кивнул Пророк. И ты не устоял. — А я думал…

С кем ещё можно так разговаривать накануне операции, как не подружкой, которая волнуется, ждёт и требует внимания.

— Нет, нет, — счёл нужным объяснить Цветаев, — это не Наташа. Наташа у меня спокойная. Она…

Он так не вспомнил, о чём конкретно говорил ночью Пророк, о жене — точно, а подробности напрочь вылетели из головы, чужие проблемы — кому они нужны? Только мужу-ревнивцу.

— Да ладно, тебе старик, — снисходительно улыбнулся Пророк. — С кем не бывает.

Видать, у него с Иркой дела дрянь, решил Цветаев, испытывая облегчение, не продержались и трёх лет. Его спас нынешний козёл отпущения, то бишь Гектор Орлов, который купался в лучах пьяной славы.

— Хорошо бы опохмелиться, — просяще завёл он любимую песню. — У тебя же есть, я знаю, — и похлопал Пророка по могучей груди.

— Я тебе опохмелюсь! — показал ему кулак Пророк, хотя непроизвольно дёрнулся к внутреннему карману, под «броник», где у него плескался коньяк во фляжке.

— Я отлично слышу! — многозначительно заметил Гектор Орлов, делая, однако, идиотской лицо.

— Нет там ничего, — заверил его Пророк.

— И это мой друг?! — надавил на психику Гектор Орлов.

— Да, я твой друг, но напросился, терпи.

— Терплю, — покорно ответил Гектор Орлов. — Сколько мы вчера выпили? — переключил он своё внимание на Цветаева.

— Я с тобой не пил, — отодвинулся Цветаев, пряча телефон в карман.

Гектор Орлов обескуражено замолчал.

— Вот так всегда, — многозначительно сказал он, намекая непонятно на что.

Пророк схитрил:

— Дай телефон, мой разрядился.

Цветаев всё понял: Пророк всё же что-то заподозрил. Не мог он не узнать голос жены, но пока он разбирался с Орловым, Цветаев стёр последнее входящее сообщение, поэтому с лёгким сердцем отдал телефон и отвернулся, чтобы скрыть гримасу превосходства.

Пророк прокомментировал что-то вроде того: «Сам дурак» и вернул аппарат.

Подъехали. Возле пристани виднелся ресторан. Машину оставили в кустах.

— Так! — приказал Пророк. — Хвати болтать! Маски надеть! И вперёд!

Маска давала силу. Она приравнивала тебя к небожителю. В маске ты мог убить любого, и никто тебе слова не скажет. Таков был нынешний менталитет Киева.

— Говорим только по-украински.

— А если не умею? — невозмутимо обернулся Рыжий.

— Если не умеешь, молчи!

— Есть молчать! — заулыбался Рыжий и подмигнул Цветаеву, мол, я знаю, что делать, я командира не подведу.

— Рыжий и братья Микулины со мной! — приказал Пророк. — Жека, твоя позиция там! — и показал на вышку для прыжков в воду.

Оказалось, что Пророк уже провёл рекогносцировку на местности. Кто бы сомневался, с удовлетворением подумал Цветаев. Вот почему он всёцело доверял ему.

— Есть, — отозвался он, выскакивая из машины и оказываясь рядом с Рыжим: — Как дела?

— Звонил жене. Снаряд в крышу попал. Вернусь, дыру заделаю, и снова будем жить-поживать!

И Цветаев вспомнил, что Рыжий как-то говорил, что его дом стоял над рекой Волчьей и что посёлок у них старше, чем США.

— За мой! — скомандовал Пророк и не дал им пообщаться.

— А я?! — с воплем вопросил Гектор Орлов.

К его чести, он мгновенно протрезвел, и физиономия у него была более чем серьёзной.

— А ты в резерве, — к его огорчению сказал Цветаев и побежал к вышке.

Ему пришлось одолеть проволочный забор и густой терновник. Вышка стояла среди понтонов. Уже на самой верхней площадке Цветаев ни к селу ни к городу вспомнил весь разговор.

Ночной бдения с арманьяком и вином вылился в откровения Пророка: он жаловался, что Ирка чрезмерно сладострастна.

— Понимаешь, она как бы предаёт меня.

Несомненно, он спрашивал совета, но Цветаев не мог его дать, потому что сам мало разбирался в подобных ситуациях.

— А что здесь такого? — спросил он. — Ну, попалась темпераментная женщина. Радуйся! У других они холодные, как бутылки из-под пива.

— Не в этом дело… — старался объяснить Пророк.

— А в чём?

— Понимаешь… — но дальше этой фразу дело у него не шло.

— Старик, ты меня запутал, — искренне сказал Цветаев.

— Понимаешь! — решился Пророк, — Когда у твоей жены сладострастие совпадает с твоим сладострастием, то всё нормально. Переспали и довольны. А ведь я чувствую, что ей ещё хочется, но она, стерва, не говорит. А главное, я могу ещё, но ей чего-то не хватает.

— Разобрался бы по душам, — предложил Цветаев и удивился проблеме, у них с Наташкой такого не было.

— Пробовал и неодинажды.

— И что? — Он ничем не мог помочь, это было как с одноглазым мужчиной в издательстве. Каждый умирает в одиночестве, таков закон природы.

— Нет контакта. Она всегда уходит от таких разговоров.

— Подожди, подожди, старик, — спросил тогда Цветаев напрямую, — ты её в чем-то подозреваешь?

Это «в чём-то» едва не стало ему поперёк горла. Намёк был более чем очевиден, а так с друзьями не разговаривают. Друзей берегут, холят их нежную душу.

— Нет, конечно. С чего бы? — поспешил ответить Пророк. — Но мне не нравится, что она со мной неоткровенна.

— Здесь, старик, я тебе ни в чём не могу помочь, — поспешил закончить разговор Цветаев и лицемерно подумал о Лёхе Бирсане. Сказать, или не сказать? Не сказал. Пожалел. Может быть, даже напрасно: разрубить узел раз и навсегда — милое дело. Только «навсегда» не получится, потому что прошлое никуда не девается, оно всегда с тобой, и это неизменно, как тень.

С площадки, находящейся на десятиметровой высоте, всё хорошо было видно: и ресторан со столиками на террасе, и лодочную станцию, раскрашенную, как украинская вышиванка, с неизменно бандеровским флагом на шесте.

Пророка пока видно не было, потом он их заметил: они подходили цепочкой мимо дорогих машин под прикрытием тына из орешника.

— Что видишь? — раздалось в наушниках.

— Снаружи пусто. Стоп, погоди!..

Из ресторана вышло трое — пьяные и весёлые. Опорожнились у крыльца на маргаритки и анютины глазки и подались назад. Цветаев взял их на прицел, но отпустил — Осипа Царенко среди них не оказалось.

— Он внутри.

— Понял.

Пророка не надо было учить, он хорошо знал своё дело. Одного Микулина, то ли Рема, то ли Ромула, он оставил со стороны дороги, а сам подался с тыла. Две-три минуты ничего не происходило. Неожиданно грохнула светозвуковая граната, полетели стёкла, и бандерлоги прыснули из ресторана, как пчелы из улья, когда в неё суют пылающую головню. Заработал пулемёт Рыжего, и все, кто выскочили на крыльцо к озеру, легли носом в землю — все, кроме одного, человека в белом костюме. Должно быть, он пробежал с тыльной стороны ресторана, которую контролировал один из братьев Микулиных, и Цветаев его увидел не сразу, а только когда колыхнулась лодка — кольцо блеснуло в перекрестие панорамы. Он среагировал вовремя и сказал в локалку:

— Уходит.

— Где?

— Лодки слева от вас!

— Не стреляй! — голосом полным энтузиазма завопил Пророк. — Мы сами! Мы сами!

Пока Рыжий расхаживал с пулеметом по веранде, Пророк с одним из братьев Микулиных побежал прямиком по распростёртым телам. К этому моменту Осипа Царенко успел перебраться под мостик, но Цветаев, естественно, навёл точно по адресу. Микулин прыгнул в воду и с помощью мата и зуботычин вытащил говнюка из-под понтонов на свет божий. Цветаев не успел разглядеть, что с ним сделали вполне естественным путём, потому что локалке вдруг дико вскрикнул Гектор Орлов, и пока Цветаев разворачивался на его вопли, судорожно заработал автомат, и он тут же снял одного из стрелков в чёрной форме, а следующего пристрелил Гектор Орлов, который обошёл их с фланга.

Прибежали свои и добили ещё двоих, который лежали под колёсами машины ДПС. Пророк посмотрел на бандерлогов и сказал:

— Вот это мы влипли!

У Цветаева дико зачесался шрам на груди.

— Откуда они взялись? Откуда?! — вдруг заорал Пророк.

Ему никто не ответил: Рыжий снял кепи и задумчиво проверил лысину — всё ли в порядке, Гектор Орлов крякнул с досады в усы и сказал: «Вот я и пригодился», а братья Микулины никак себя не проявили, потому что, как всегда, поскромничали.

Но это было только началом проблем.