– Во время нашей последней встречи вы поведали мне очень трогательную историю о вас с Каролиной, о том, как она спасла вам жизнь. Я понимаю, почему вы хотите выполнить свое обещание. Но вы так и не объяснили, что именно вы ей обещали.

– Я пообещала вернуться и разыскать ее детей.

– А еще вы говорили, что должны поделиться с ними некой информацией. Но так и не сказали, какой именно.

– Кэтрин, это очень личное. Я не пытаюсь что-то от вас утаить, но вам действительно необходимо знать это сейчас?

– Наверное, нет, но, будучи вашим адвокатом, я должна построить защиту, основанную на фактах. В иске Артура, слушание по которому скоро назначат, он утверждает, что вы одержимы манией. Если делу дадут ход, мне придется представлять доказательства, что это не так.

– Я понимаю, – мягко сказала Лена. – Хорошо, я скажу.

Она собралась уже заговорить, но Кэтрин ее остановила:

– Если вы предпочитаете немного подождать с признанием, можно подождать.

Лена кивнула:

– Отлично. Тогда давайте подождем.

– По-моему, мы остановились на начале 1942 года. Вы сказали, что обстоятельства изменились кардинально.

– Да, изменились. Но до этого у меня произошел инцидент с Рольфом.

– Рольф был надсмотрщиком на моем участке и постоянно ко мне цеплялся. Он был жирным, рыжеволосым, с красным лицом. Лет ему было двадцать восемь, может, тридцать. Такой тучный здоровяк под метр девяносто и весом под сто килограммов. Он был напыщенным, неприятным типом – другими словами не скажешь. Он расхаживал по Цеху, задираясь ко всем, и полагал, что может иметь любую женщину, какую пожелает. И я входила в это число. В начале года он начал околачиваться возле моего рабочего места, отпуская непристойные шуточки и хвастаясь своими сексуальными подвигами.

Я изо всех сил старалась не обращать на него внимания и, разумеется, никоим образом не поощряла этих ухаживаний. Но намеков он не понимал или не хотел понимать. Он клал руки мне на плечи, убеждая, что может изменить мою жизнь в лучшую сторону, если захочет. Я качала головой, вежливо отклоняла его ухаживания, убирала его руки со своих плеч. Через какое-то время он, обманувшись в своих ожиданиях, разозлился. И тогда началось физическое насилие.

Когда он обходил Цех, то намеренно налетал на меня и толкал. Или выхватывал шинель из-под моей машинки и швырял ее на пол с криком: «Ох!» Однажды это увидел Давид. Он отвел Рольфа в сторону, но я видела, что Рольф нагло отрицал, что делал что-то, и отвечал на все обвинения язвительным смехом.

На следующий день Рольф подошел ко мне сзади, наклонился и сказал:

– Не рассчитывай, что какой-то начальник цеха еврей заставит меня передумать. Я положил на тебя глаз. А Рольф всегда получает то, что хочет.

Он схватил меня за грудь, засмеялся и пошел дальше. Тем же вечером перед уходом домой я рассказала о случившемся Давиду.

Через два дня Рольф вновь принялся меня изводить. Давид увидел, подошел и велел зайти к нему в кабинет. В тот же день Рольф получил новый приказ – его перевели в ночную смену.

Рольф воспринял это болезненно. Он был просто вне себя и пожаловался гауптману Рихтеру, который руководил нашим предприятием. Как я уже говорила, нацисты организовали Цех и назначили управляющим Давида, но он был наемным служащим и подчинялся высшему руководству, а этим руководством и был гауптман Рихтер. Бóльшую часть времени Рихтер проводил в кафе и барах. Он принимал все рабочие решения Давида и обычно его не беспокоил, но после жалобы Рольфа от Давида потребовали, чтобы он оправдал перевод надсмотрщика.

Тем же вечером Давид позвал меня в кабинет и закрыл дверь.

– Мне необходимо обсудить с тобой кое-что важное.

– Речь пойдет о капрале Рольфе?

– О нем не волнуйся. Больше он не станет тебе докучать.

Я недоверчиво взглянула на Давида:

– Хорошо, если так.

– Нет, серьезно. Я перевел его в ночную смену. Он пожаловался гауптману Рихтеру, и сегодня у нас состоялся разговор.

– Какой разговор?

Давид улыбнулся:

– Интересно, о чем мы говорили?

Я кивнула.

– Во-первых, гауптман Рихтер захотел узнать, почему Рольфа перевели в другую смену. Я ответил, что он жестоко обращается с моими работницами и пытался принудить еврейку к сексу. К тому же у меня накопились к нему и другие претензии. «Наглая ложь! Ерунда! – заявил Рольф. – Вы верите на слово этой еврейке? Я просто выполняю свою работу, заставляю этих лентяек работать. Иногда приходится применить силу». – «При всем уважении, герр гауптман, я лично видел, как он вырвал шинель из швейной машины работницы и швырнул ее на пол, – сказал я. – И видел, как он при этом смеялся. Я видел, как он хватал ее за грудь. Уже не в первый раз он жестоко обращается с этой работницей. А это одна из моих лучших швей». Рихтер смерил взглядом Рольфа. «Отношения с еврейкой? Строжайше запрещено, капрал Рольф! Вам известно, что я могу отдать вас под трибунал? За подобное преступление я мог бы отправить вас на Восточный фронт». Рольф побледнел. «Отношения? Я? Да мне и в голову подобное не приходило. Вы совершаете огромную ошибку! Я никогда не стал бы пачкать руки об еврейку. Я только заставлял ее работать усерднее. Эта женщина пытается навлечь на мою голову неприятности, а я всего лишь выполнял свой долг». Рихтер кивнул и сказал: «Что ж, теперь будете выполнять свой долг в ночную смену. Перевод одобряется. Дайте мне знать, если с этим капралом снова возникнут неприятности».

Давид подмигнул мне:

– Вот такой состоялся разговор. Думаю, больше он тебя не побеспокоит. Но я позвал тебя не поэтому. Речь о другом. Садись. Мейер Капинский просил передать тебе, что имя человека, который предал твоего отца, – Луис Фейнберг.

Я напряглась:

– Он уверен?

Давид кивнул:

– Он знает об этом уже какое-то время.

У меня закипела кровь. Я была вне себя.

– Он знал? И ничего не сделал? Почему этот человек еще не наказан?

– Успокойся. Юденрат узнал, что он предатель и передает секретную информацию гестапо. Через него стали посылать фальшивые донесения, и теперь он немцам больше не нужен. Капинский сказал, что предоставляет тебе право решить судьбу Фейнберга, поскольку из-за него погиб твой отец. Ты можешь сама уладить этот вопрос, а можешь решить, что с ним сделать.

Я была ошарашена. Как я могла сама уладить этот вопрос? Сыграть роль палача? Я покачала головой.

– Я не знаю, что делать. Я не хочу брать на себя ответственность за смерть другого человека. Даже если он предатель.

Давид с улыбкой обнял меня:

– Никто не осудил бы тебя за это. На твоем месте я бы задушил его, но ты, черт побери, слишком порядочная! Если позволишь, я сделаю так, что этого человека накажут, как он того заслуживает.

– Только не убивайте! – предостерегла я. – Не хочу отвечать за его смерть.

– Не будем.

Через три дня Давид снова вызвал меня в кабинет.

– Я подготовил для Фейнберга наказание. Понадобится твоя помощь.

И он изложил мне свой план.

Тем же вечером Давид подбросил Фейнбергу анонимное послание на немецком языке: «Герр Фейнберг, вам приказано встретиться с обозначенным посланником у двери вашего дома в 19.00».

Ровно в семь вечера круглолицый мужчина в твидовой спортивной куртке и фетровой шляпе начал спускаться по лестнице к входной двери. У него был нос, как у хорька, и тоненькие усики, больше похожие на линию над губой. Выглядел он озадаченным – ему не давало покоя загадочное послание, которое он получил от своих немецких кураторов. Он повертел головой по сторонам.

– Пан Фейнберг! – окликнула я, стоя у подножия лестницы.

Он посмотрел на меня и вздрогнул:

– Да, я Фейнберг, но у меня важная встреча, юная леди, поэтому, пожалуйста, отойдите.

Он махнул рукой и попытался протиснуться мимо меня, но я преградила ему дорогу.

– Я жду вас.

– Вы? Девушка? Это вы написали мне?

Я покачала головой:

– Я не писала.

Он фыркнул:

– Хм! Неужели немцы послали девчонку, чтобы передать мне инструкции? О чем они только думают? – Он смерил меня взглядом и покачал головой. – Как тебя зовут?

Я не сводила взгляда с его лица. Мне необходимо было увидеть его реакцию.

– Лена Шейнман, дочь человека, которого вы предали.

Он замер и поспешно огляделся, но не заметил Давида, стоявшего в темноте у него за спиной.

– Капитана Шейнмана?

– Вы выдали нацистам моего отца. И еще трех патриотов. Вы донесли на них. Вам было известно, что за этим последуют репрессии. Нацисты расстреляли четыре семьи. Полностью. Это вы обрекли их на смерть! Вы предатель и убийца. Вы ничем не лучше гестапо.

Фейнберг пожал плечами:

– Кто ты такая, чтобы отчитывать меня? Что ты знаешь? Ты слишком молода. Если ты еще не поняла, идет война, и я сделаю что угодно, лишь бы остаться в живых. Я знаю, кто сейчас правит бал, и пойду на все, чтобы уберечь себя и свою жену.

– А как же моя семья? Мама и младший брат? И другие семьи, которых убили из-за вас?

– Им не повезло, но это издержки войны. Ты зря сюда пришла. Я поступил так, как должен был поступить. Когда-нибудь, когда повзрослеешь, поймешь.

– Я думаю, юденрату и остальным членам коммуны будет интересно узнать то, что вы рассказали.

– Ха! Рассказал что? Я ничего не говорил. Я буду все отрицать. Никто тебе не поверит – твое слово против слова Луиса Фейнберга.

Он повернулся, чтобы уйти, но Давид преградил ему путь и положил на его плечо свою сильную руку.

– По-моему, вы ошибаетесь, – сказал Давид.

Фейнберг уставился на него:

– Послушайте, что сделано, то сделано. Шейнмана в любом случае поймали бы. Это был только вопрос времени. Нацисты знали о существовании группы Сопротивления, я всего лишь немного ускорил процесс.

– Чтобы снискать их благосклонность, – сказала я.

– Да, чтобы снискать их благосклонность. Разумеется! Любой бы так поступил.

– Вы совершили предательство, – напомнил Давид.

– Против кого? Эй, откройте глаза, мы теперь часть Германии. Сейчас 1942 год! Проснитесь! Польши больше нет. Вы говорите о предательстве? Ха! Это Шейнман с дружками предавал Рейх.

– Пан Фейнберг, мы уже достаточно наслушались, – прервала его я. – На мгновение я подумала, что пан Капинский мог ошибиться. Я истолковывала свои сомнения в вашу пользу. Это больше, чем вы дали моей семье. – Я обернулась и направилась к двери. – Вы должны следовать за мной.

– Ни за что! – проворчал он. – Кто ты такая, чтобы мне приказывать?

– Сегодня приказы отдает она, – заявил Давид.

Он взял Фейнберга за плечо и подтолкнул к двери. На улице стояли все члены юденрата и больше тысячи других евреев. Они проклинали предателя и тыкали в него пальцем. Он извивался, но не мог вырваться из рук Давида.

Подошел пан Капинский:

– Ты – изгой в нашей коммуне, Фейнберг, презренный предатель. Ты больше не можешь жить среди нас. Ты изгоняешься из гетто. А теперь уходи!

– Куда? Куда мне идти? Мне запрещено покидать гетто, это против правил!

– Как вы там говорили? – ответил Давид. – Не повезло? Издержки войны?

Толпа расступилась, и Давид довел Луиса Фейнберга до границы гетто, к реке Хехло.

– Вот мост. Возможно, на том его конце вы встретите нацистов, которые оценят ваши жертвы ради Рейха. Может быть, вас удостоят еще большей благосклонности.

Фейнберг обернулся и умоляюще посмотрел на собравшихся:

– Капинский, помоги мне. Меня убьют. Дай мне время. Что я могу сделать? Как искупить вину? У меня есть немного денег.

Пан Капинский покачал головой и указал на мост:

– Здесь с тобой покончено, Луис. Ступай.

Фейнберг не оглядываясь пересек мост. Больше мы никогда о нем не слышали.

На следующее утро я, как обычно, шла на работу, но настроения не было. Бóльшую часть дня я провела как в тумане – не давала покоя ситуация с Фейнбергом. Я, как бы сильно его ни ненавидела, не могла избавиться от чувства вины за то, что изгнание, скорее всего, закончилось для него смертью или высылкой в трудовой лагерь. Несколько раз в течение дня Давид подходил к моему рабочему месту, спрашивал, как я себя чувствую. Я лгала, и он понял это.

Через пару дней после изгнания Фейнберга Давид вызвал меня к себе в кабинет.

– Ты должна это отпустить, – сказал он, – и жить дальше. Фейнберг был нацистским шпионом. Дать отпор Фейнбергу – то же самое, что дать отпор убийце. Капинский поступил бы с ним точно так же. Он дал тебе право выбора, потому что это затронуло твою семью.

– Знаю. Но, откровенно говоря, послать перепуганного еврея на верную смерть – это не сделало бы чести моему отцу. Даже если этот еврей – предатель. Посоветуй, как мне жить дальше? Мой отец – герой, Давид. Он никогда не переставал сражаться за Польшу. А я? Я сижу, как мышь, и весь день шью, чтобы получить свои крохи и хоть как-то выжить. И если завтра мой черед – чем мне гордиться? Какой след я оставлю после себя? Я хочу что-то делать. Хочу, чтобы отец мною гордился. – Я встала, положила руки Давиду на плечи, взглянула в его голубые глаза. – Что я могу сделать, Давид?

Он серьезно смотрел на меня, размышляя над этим вопросом. Прошло несколько томительных минут. Я слышала, как тикают часы. Потом Давид сказал:

– Ступай на свое рабочее место. Возможно, скоро что-то изменится. Я скажу, если ты сможешь помочь.

Я улыбнулась и поцеловала его в щеку:

– Спасибо тебе.

Так я впервые поцеловала Давида, и этот поцелуй был коротким.

Кэтрин удивленно приподняла брови и сдержанно улыбнулась.

– На сегодня довольно, – сказала Лена.