Лиам вошел в прихожую, увидел на крючке куртку жены и посмотрел на часы. Половина четвертого. Он заглянул в гостиную, где Кэтрин лежала на диване.
– С тобой все в порядке? Я думал, ты весь день будешь работать. Нам не пора в больницу?
– Может, перестанешь паниковать всякий раз, когда у меня заболит голова или побежит из носа? Просто выдался тяжелый день.
– Лена?
Она кивнула:
– Ты даже не представляешь…
– Ты дослушала историю до конца?
– Узнала достаточно.
– Но ты ее остановила?
– Пришлось. И совсем не потому, что я беременна, хотя, уверена, это тоже сказалось. Лиам, они выбросили их через окно! Близнецов. Лена и Каролина выбросили их из идущего, черт побери, поезда. Они вышвырнули младенцев в окно!
Лиам тяжело опустился на диван.
– Господи! Какой ужас! Мне так искренне их всех жаль.
Он обнял плачущую Кэтрин.
– Лиам, они думали, что спасают малышкам жизнь. Они знали, что нацисты убьют детей, как только поезд прибудет в лагерь. Девочки умрут по прибытии. И они сделали единственное, что пришло им в голову. У кого бы еще хватило на это мужества? Только не у меня.
– И не у меня. Я не смог бы выбросить ребенка из поезда. Беззащитного малыша… Я бы с ума сошел!
– У меня такое подозрение, что или одна из них, или обе точно сошли с ума.
– И что это дает нашему расследованию? Мы намерены искать тех, кто умер еще во младенчестве семьдесят лет назад?
– По-видимому, Лена думает, что они выжили. Как бы там ни было, она хочет положить сомнениям конец. Неужели мы не можем этого для нее сделать? Она несет ответственность за судьбу одной из этих малышек. Она выбросила Рахиль в поле. Она любила этого ребенка. Черт, Лиам, по ее рассказу кажется, что это были и ее дети. Она даже называет их наши малышки.
– Я начинаю думать, что Артур, может быть, и прав. Возможно, Лена себя уговорила, заставила думать, что у малышек был шанс выжить, и эта вера снедает ее. Это можно назвать маниакальным поведением? Это иррационально? Черт, Кэт, не знаю…
– Брось, Лиам. Она не бредит. Она героиня. Каждое слово в ее истории пронизано правдой. Комар носа не подточит. Возможно ли, что после стольких лет она приукрашивает историю? Путает даты? Время? Не помнит, как разворачивались определенные события? Такое могло быть, но не в этом случае. Она помнит каждую подробность, и одно событие у нее четко следует за другим. Странно? Да. Но мы же говорим о холокосте. Что может быть более неправдоподобно, чем это?
– Более неправдоподобно? Что два разумных человека решили, будто можно выбросить из окна идущего поезда двух младенцев и рассчитывать при этом, что они выживут?
– Они сделали это, чтобы спасти близнецам жизнь. Это был единственный шанс, их бы убили через несколько часов. И все это отлично понимали. Мать прикрепила бумажку с адресом к пеленкам малышек и выбросила их в поле из медленно двигающегося поезда. У них был шанс выжить. Маленький, но шанс. Если бы их привезли в концентрационный лагерь, у них бы не было и его.
– Именно так Каролина поступила со своей собакой Мадлен. Позволила оставить ее в поле.
Кэтрин кивнула:
– Лучше так, чем отдать нацистам, чтобы ее убили. Ты прав. Лена рассказывала, что Каролина сидела словно в ступоре и бормотала «Мадлен» до того, как выбросить малышек. Ты все правильно понимаешь.
– Не знаю, понимаю ли я. Она не просто оставила их, она выбросила их через окно.
– Ты прекратишь это повторять?
– Нет, послушай меня. Каролина выбрасывает своих детей в окно поезда в 1943 году где-то посреди полей Польши. Какова бы ни была причина, Лена чувствует, что обязана найти их, но ждет целых семьдесят лет, прежде чем нанимает меня. Я все правильно излагаю?
– Нет. Лена сама выбросила одну из девочек. Она чувствует за собой вину. И она пообещала Каролине, что вернется, найдет близнецов и расскажет, как их любили и что их никто не бросал. Она поклялась.
– Где проезжал поезд, когда они выбрасывали детей?
Кэтрин покачала головой:
– Она не знает. Где-то между Хшанувом и Гросс-Розен, который теперь называется Рогозница, в Польше. Это километров триста пятьдесят.
Лиам воздел руки вверх:
– Километров триста пятьдесят! Но почему именно сейчас? Ведь Лена выжила. Она могла бы поискать их после окончания войны. И в любое время после. И что случилось с Каролиной?
– Я пока не знаю, что произошло с Каролиной, но думаю, что она этого не пережила. А что касается того, что Лена хочет разыскать их сейчас – это вопрос вопросов! Тому есть причина, Лиам. Это та нераскрытая тайна, о которой я постоянно твержу.
Лиам покачал головой:
– Без доказательств, что ее история – правда, ты чертовски долго будешь судиться с Артуром. Возможно, никакой манией она не страдает, но с уверенностью могу сказать, что у Лены все признаки навязчивой идеи. Разве врач не говорил тебе, что если идея заполняет всю жизнь человека, то это может быть симптомом психического расстройства?
Кэтрин кивнула:
– Говорил.
– И как ты намерена держаться завтра перед судьей Петерсоном? – поинтересовался Лиам.
– Стоять на своем. Он не имеет права заставлять раскрывать то, что сказал клиент адвокату.
– Лена не хочет отказываться от своего права?
– Я даже не стала ее просить. Она говорит правду, Лиам. Я точно это знаю.
Лиам закрыл глаза и покачал головой:
– Понятия не имею, как она хочет, чтобы я нашел этих детей. Даже если ее история чистая правда. Без доказательств это дело не выиграть. Оно может закончиться плачевно для Лены. И что еще хуже – тебя посадят в тюрьму.
– Я знаю, ты расстроен. Но не сдавайся. Пожалуйста! Посмотри, не сможешь ли раскопать что-нибудь о женщине по имени Мюриэль Бернштейн. Она училась в Кракове на медсестру в 1939 году и тоже ехала в Гросс-Розен. Она была вместе с подругами. А еще поищи семью по фамилии Шульц в Регенсбурге, Германия. Возможно, девочки оказались там. Это фамилия семьи Зигфрида. Любой из этих людей мог бы подтвердить историю Лены.
– Зигфрид? Как в опере? В Германии живет миллион Зигфридов! А Шульц?! Ты не могла назвать более распространенную фамилию? Это как выслеживать человека с фамилией Смит в Америке. Не говоря уже о том, что Бернштейн тоже довольно популярная фамилия.
– Слишком сложная задача для великого Таггарта?
– Я этого не говорил.