Простодурсен живёт без лопаты давно, а кто-то из тьмы загляделся в окно…

В маленькой приречной стране наступила зима. Тяжёлый белый снег покрыл взгорки, норки и дома. Река потемнела, как глухая ночь. Она норовила утечь от зимних морозов, не застывать на месте. Но они упрямо желали сковать её льдом. В приречной стране было тихо. Все шумные зарылись в снег, а голосистые улетели в тёплые края. Только изредка проснётся, бывало, ветер да стукнет друг о друга большие ветки, выбивая сухую скрипучую музыку и обтрясая снег.

Простодурсен и Утёнок коротали время у себя в дому, радуясь, что близится великий марципановый праздник. Они устроились у печки. Открыли дверцу и всматривались в добрые, жаркие языки пламени. Они обсуждали, как бы им получше оголодать к этому пиршеству. То ли есть пудинг через день, то ли каждый раз съедать половину обычной порции.

Им было невдомёк, что в вечерней темноте кто-то стоит под окном и смотрит на них. Кто-то бесшумно стоял и молча смотрел, как тёплые и уютные отсветы пламени ложатся на две физиономии – с клювом и без.

– На марципановом празднике мы будем есть только марципаны? – спросил Утёнок.

– Да, – ответил Простодурсен. – Очень вкусные марципаны.

– И мы сначала поедим марципаны, потом съедим ещё марципанов и дальше закусим снова марципанами?

– Да. Мы будем есть сколько влезет.

– А когда больше не влезет?

– Марципанов больше не влезет? – переспросил Простодурсен. – Такого не бывает.

– Это потому что они очень вкусные?

– Да.

– А на вкус они какие?

– Вкусные.

– Нет, но на что они похожи?

– Они ни на что не похожи. Ковригсен лепит их в форме коз, или диковинных лягушек, и ещё разных троллей, и какие-то длинные яйца. Они бывают синие, жёлтые, зелёные, белые, красные и в полоску. И вкус у всех фигурок разный. Язык не устаёт их пробовать, живот требует добавки.

– А как он требует?

– Кричит «Дайте ещё!».

– Живот кричит?

– Не криком кричит, но… Это всё равно что съесть утренние облака, полные солнечного света.

– Разве облака едят?

– Не едят, нет. Но я просто объясняю тебе, какие прекрасные марципаны бывают на празднике марципанов.

– Слышишь? Мой живот, мне кажется, уже начал кричать.

– Ну вот видишь.

– Но когда живот перестанет кричать? Когда мы так наедимся, что в нас больше и крошки не засунуть? Тогда мы просто побредём домой спать – и всё?

– Нет. Сперва Октава споёт песню. А Сдобсен расскажет о жизни за границей. А Ковригсен прочитает стихи.

– А я?

– Что ты?

– Я буду сидеть и слушать?

– Тебе не хочется?

– Хочется. Только я тоже хотел бы выступить. Показать фокус или сыграть сценку.

– Это наверняка можно.

– Здорово! Теперь я буду радоваться празднику ещё больше. Представляешь, вот я выхожу, сытый по самый клюв, и начинаю выступать…

– Да.

– Сколько чудесного в нашей стране!

– Ты считаешь?

– Конечно. Например, мы можем радовать друг друга песнями или стихами. Или радоваться тому, что ещё только будет потом. Вот как марципановому празднику.

– Ты прав. А если завтра будет хорошая погода, можем пойти покидать в речку снежки-бульки.

Так они проводили вечер. Что-то говорили по очереди. Обычно всего несколько слов. Потом замолкали. А ещё потом вдруг, как по волшебству, находились новые слова, и разговор продолжался.

Но тот, кто тёмным холодным вечером подсматривал в окно, стоял тихо-тихо. И ел глазами двоих у печки. Это был Пронырсен. Он опирался на лопату. И думал, что это как-то очень странно. Потом задумался, что именно кажется ему странным. И понял: по-настоящему странно, что он тихо стоит на месте.

Пронырсен не стоял на месте никогда. Ноги даны ему, чтобы ходить или бегать, считал он. А руки – чтобы хватать, поднимать и двигать вещи или рубить дрова.

Но сейчас он просто не мог сойти с места.

То, что он видел в окне, не отпускало его.

Во-первых, само окно. Снаружи мороз что есть силы мостил его льдом. Но тепло изнутри дома всё время перетапливало иней в капли воды. И получилось, что домик – как сонный зверь, лежит и щурится в темноту приоткрытым глазом.

А в окне виднелись Простодурсен с Утёнком. И вы знаете, что они делали? Пронырсен просто отказывался верить своим глазам. Причём эта парочка занималась своим чудовищным делом уже давно. Они сидели и разглядывали огонь. Пронырсен с ужасом видел, что они не отворачивались, не качали головой и не рвали на себе волосы от отчаянья. Нет, они с улыбкой наблюдали, как их собственные дрова прогорают щепка за щепкой! Неужели можно улыбаться, когда твои драгоценные полешечки превращаются в золу? Или они забыли, сколько труда стоит заготовить их на зиму?

Сам Пронырсен всегда садился к печке спиной, чтобы не видеть, как сгорают дрова.

– Фуф! – сказал он вдруг. И сам вздрогнул от этого шустрого словца, которое вырвалось у него без спросу. Других слов на улице в этот холодный и тёмный зимний вечер не было. А это походило на всхлип. Короткий вздох, одиноко нырнувший в снег над рекой и тихо пропавший.

«И что вообще происходит? – подумал он. – Что за дурь несусветная? Я правда стою тут по пояс в снегу, ещё и с лопатой?»

«Да, – пробормотал в ответ внутренний голос. – Стоишь».

«И наплевать, – продолжал внутренний голос, – что в этом такого?»

Бормотание бормотало всё громче и уже почти забормотало Пронырсена до потери пульса и головы. К счастью, тут у него страшно замёрзли кулаки и нос.

– Спасибо, – сказал Пронырсен.

Он сказал это морозу, который так вовремя его заморозил и тем пресёк бормотание.

Пронырсен отвернулся от окна. И уставился на чёрный еловый лес. Ему надо пройти его весь, чтобы дойти до своей норы. Холодной стылой норы в морозной черноте.

Внезапно Пронырсен вспомнил, зачем пришёл к Простодурсену. Он принёс лопату, он брал её взаймы.

Лопатой он выкопал отличную тётеловушку. У них тут в стране процветает сумасбродство, праздношатание, дуракаваляние и ничегонеделание, и Пронырсен хотел оградить себя. Прежде всего от внезапного вторжения. А вдруг неизвестно кто постучится в дверь и спросит, можно ли войти?

Что такое тётя, Пронырсен не знал, но Сдобсен однажды обмолвился, что за границей тёти кишмя кишат. И у них есть повадка нагрянуть в гости без предупреждения. Кошмар ходячий, короче говоря.

Чтобы копать, надо иметь чем копать. Одалживаться у Простодурсена было Пронырсену поперёк души. Но по воле случая он оказался в этой книге. А тут всего одна лопата, и принадлежит она Простодурсену.

Простодурсен ни разу не напомнил ему, что пора возвращать лопату. Даже не вспомнил. Простодурсен только тем и занят, что булькает в реку камешки. Такой он дурень, этот простофиля. Стоит себе на берегу вместе с уткой своей и швыряет камни. Расшвыривается временем, короче говоря.

Но сегодня Пронырсен сам принёс лопату назад. Тётеловушка наконец-то доделана. Она получилась глубокая, под конец он сам еле из неё вылезал и потому сколотил себе лесенку. А теперь он вытащил лесенку наверх и спрятал подальше.

Ловушка – это мрачная тёмная яма прямо перед дверью в его нору. Пронырсен прикрыл её ветками и мхом, а потом лёг снег и заровнял дырки.

Бедная та тётя, которая нагрянет к нему. Небось засобирается домой быстрее, чем придумает новое сумасбродство.

Пронырсен был горд своей ловушкой. Хотя никакой заслуги лопаты в том, конечно, нет. Лопата у Простодурсена скверная, это мягко говоря. Древко слишком длинное, а клинок тонкий и узкий – хилый, короче. Всё это он и собирался втолковать сегодня Простодурсену. Открыть глаза на правду.

Ну и подошёл к окну с потёками оттаявшего льда. И остался стоять.

Да и на что Простодурсену лопата, когда у него дома уже есть целый утёнок?

– Нет, – сказал Пронырсен лопате. – Иди-ка ты со мной назад, домой. Тут у Простодурсена ты будешь только ржаветь в углу без дела.

Лопата не ответила. Пронырсен пошёл в обратный путь. Он проваливался в снег, замёрз и дрожал. Размера он был небольшого. А по сравнению с большим тёмным вечером он был так ничтожно мал, что почти и не был вовсе.

 

Кому-то дан урок: не рой другому яму, а у кого-то ноги как ледышки прямо…

Пронырсен покрепче сжал холодную лопату. Повернул голову. Ещё раз посмотрел на окно неказистого домика Простодурсена. Интересно, о чём они там говорят? Странно, что люди живут под одной крышей так долго, а им всё ещё есть о чём поговорить. И они не кричат друг на дружку. И не затевают ссор, чтобы выгнать другого из дома.

Он прокладывал себе путь в снегу. Было чудно и тихо. На слух казалось, что река наконец встала. Превратилась в лёд и не течёт.

Как хорошо, когда не надо помнить ни о ком, кроме себя, думал Пронырсен. Вот мне не надо всё время думать о Сдобсене, например. Поэтому голова у меня занята только мыслями о дровах и сливовом варенье. И я не должен непременно держать в уме ещё и Сдобсена. Этого противного типа. Сидит сейчас, конечно же, в пыли и грязи и читает книгу про заграницу. Транжирит время, валяет дурака и бьёт баклуши. Нет, увольте, сами заботьтесь об этом старом кренделе. Надо радоваться тому, что есть. Не отнимают сливовое варенье – уже хорошо. Радуйся. Вот я и радуюсь. Темно и холодно? Но могло быть гораздо хуже. Могло небо рухнуть. Или хотя бы луна. А вот не рухнули. Всем спасибо. И о Сдобсене мне думать не надо. Снова спасибо. Фуф!

Так он и шёл, думая, как хорошо устроил свою жизнь. В голове роились пока не додуманные мысли. Погрузившись в них, Пронырсен не заметил, что он уже дома почти. Он радовался, что жизнь не хуже, не холоднее, не тяжелее и не горше, чем она есть.

Внезапно земля ушла из-под его ноги.

Пронырсен пошатнулся.

Ещё миг – и всё: жизнь стала бы так ужасна, что хуже не бывает. Пронырсен почувствовал, что падает в собственную тётеловушку. И всё же в последнюю секунду он извернулся и плюхнулся на спину.

Он лежал в снегу. А за ближайшей ёлкой кто-то стоял и издевательски хохотал над ним. Неужели эти заграничные тётушки прознали, что он тут строит, и… Что же они, совсем сумасшедшие?

Но нет. Никто не хохотал. Кругом глухая тишина. Так тихо, как сейчас, не бывало ещё никогда.

Барахтаясь, он перекатился на четвереньки. С трудом встал на дрожащие колени.

– Не волнуйся, – сказал он лопате. – Не надо бояться. Я должен был проверить, работает ли ловушка. Всё прошло удачно. Всё в порядке.

Пронырсен покачал лопату, чтобы её успокоить. И тут ему в голову пришла странная идея взять лопату в дом. Обычно она всегда стояла за дверью. Но в тот вечер он занёс её в дом и приставил к стене рядом с ледяной печкой.

– Ну вот, – сказал Пронырсен. – Если станет достаточно холодно, мы затопим. Но немного помёрзнуть – только на пользу.

Он едва видел лопату. Огарок сальной свечи, стоявшей на полу, еле тлел, слабое пламя грозило вот-вот погаснуть. В крыше была щель, сквозь которую обычно и сочился свет. Но сейчас в неё только падал снег и задувал холодный воздух.

– Фуф, – сказал Пронырсен. – И чего ты хочешь?

Он обращался к лопате. Вообще он твёрдо знал, что разговаривать с лопатой ненормально. Но разговаривал. А лопата просто стояла себе и наудачу бросала тень на стену.

– Вот что я тебе скажу, – снова заговорил Пронырсен. – В этом краю скоро будет праздник марципанов. Такие нравы в этой жалкой стране. Теперь они примутся замешивать марципановое тесто, делить его на шарики, лепить из шариков фигурки. Наведут грязь и свинство. Скажу тебе больше. У них ещё достанет наглости пригласить меня на это их дуракавалянье. Ну уж я им отвечу. Марципаны, да? И что теперь? Развлекаться ничегонеделаньем? Терять время? Валять дурака, бить баклуши и сумасбродничать? Я уж не говорю о бедном утёнке. Они наверняка потащат его с собой. Раскормят, конечно, и он никогда не будет летать.

Бормоча так, Пронырсен достал чёрствый хлеб, совершенно смёрзшийся. Он хотел разбить его на куски и размочить в сливовом варенье, но вдруг замолчал на полуслове и резко повернулся к лопате.

– Что ты сказала? – набросился он на неё. – Ты сказала, что я завидую? Что я завидую Простодурсену? Что я ревную это чучело к его утёнку?

С этими словами он схватил лопату и вышвырнул её на снег. Тут и свечка погасла.

– Пропади всё пропадом! – выругался Пронырсен. – Дурацкая лопата, и вообще. Все кругом бездельники и сумасброды!

Морозная темнота вела себя как и любая другая темнота. Она не отвечала. И не исчезала от любого вздоха, как пламя свечки.

– Ладно, – сказал угрюмо Пронырсен. – Хорошо же. На эту ночь, так и быть, пущу тебя.

Он спустился в снег, достал лопату и внёс её в дом. Зажёг свет, чтобы она могла немного побросать тень на стену.

Замороженный хлеб не оттаивал. И вёл себя как лопата. Лежал без дела и пускал тени, когда повезёт.

– Зато у меня много дров, – сказал Пронырсен на всё это. – И вы там можете сколько угодно таращиться на огонь, только меня не трогайте.

Внезапно лопата стремительно съехала по стене, грохнулась на пол и легла неподалёку от хлеба.

Пронырсен вздрогнул. Он вскочил и замер посреди норы.

Сначала он вздрогнул, потому что упала лопата. А потом ещё раз – от мысли, что он вздрагивает от такой малости.

– Фуф! – грозно сказал он лопате. – Ты думаешь, ты можешь меня напугать, да? Ага! Ты думаешь, я тут дрожу от страха, а ты можешь надо мной издеваться? Так, да?

И он снова вышвырнул лопату на снег.

Пронырсен уже не знал, что и думать. За всё время, что лопата была у него в пользовании, он и слова ей не сказал. А сегодня весь вечер так с ней ссорится, что уже дважды выставлял её за дверь.

Не валяет ли он дурака? Чего это он праздно шатается с лопатой туда-обратно?

Он снова вернулся в нору. Покружил по ней, погладил поленья по тёмным спинкам. Подумал, не затопить ли всё-таки. Но огонь ещё настоятельнее напомнит ему о Простодурсене, а этого Пронырсен вовсе не хотел.

Под ноги ему попались камешки, лежавшие на полу. Три кусочка слюды очень красивой расцветки. Такие называют сорочье серебро. Он сам принёс их с горы, чтоб навести немножко красоты.

И вдруг ему в голову пришла ещё одна странная мысль. Он положил один камешек рядом со свечкой, а сам пошёл на двор за лопатой.

– Прости, – буркнул он. – Я не хотел, чтоб ты тут мёрзла. У меня зимой мозги стынут. Всё заносит снегом, все сидят по своим норам, ну и… сумасбродничают. А видишь этот красивый блестящий камень? Видишь, конечно. Такие редко встретишь. Думаешь, кое-кто засмущается, если ему такой отдадут? Немного смущения полезно в тёмное время. Ладно, пойдём, нам обоим надо выспаться.

И Пронырсен лёг спать вместе с лопатой. Ужас какие холодные у неё ноги, подумал он. Но не стал прогонять её. А думал только о том, какой завтра будет прекрасный день и как он смутит кое-кого.

 

В лесу заплутать и на помощь позвать – идея! но вдруг и не станут искать?..

Новый день начался, как только кончилась ночь. Так были устроены день и ночь в этой стране. Никто из них не пропускал свою очередь из шалости или из лености, и каждый любил поразить жителей приречной страны собственными дарами.

Этот день сохранил весь снег ушедшего дня, но украсил себе небо новыми облаками и то и дело подпускал к всеобщей белизне брызги солнечного света.

Ковригсен, как всегда, проснулся самым первым во всей стране.

Он заботился о том, чтобы в задней комнате пекарни не выстыло тепло и никто не остался без ковриг.

К тому же утро этого дня было не как все остальные. Сегодня на его крыльце должна стоять маленькая зелёная лягушка – Марципановый Лягух – и ждать, когда он откроет дверь. Ковригсен давно предвкушал, как он в этом году расскажет Лягуху, что у него появилась золотая рыбка. И ему не терпелось поразить рыбку тем, что в гости пришёл Марципановый Лягух. Если у него найдётся время, он сможет поплескаться с рыбкой в аквариуме, пока Ковригсен приступает к праздничным марципанам для великого пира.

Но я вынужден напомнить, что это был совершенно новый день. А вовсе не старый день годичной давности, вернувшийся сегодня. Ковригсен увидел это, едва он распахнул широкую дверь пекарни. Эти пушистые зимние сугробы, похожие на безбрежный торт. Эти новые облака.

Но Лягуха, который должен был стоять на своём месте и улыбаться, не было. На крыльце виднелись только заледеневшие следы вчерашних покупателей.

И что прикажете делать? Ковригсен закрыл дверь и снова распахнул её. Напрасные хлопоты. Искрящийся новенький день есть, а Лягуха нет как нет.

– Фу ты ну ты! – опечалился Ковригсен. – Ширли-мырли! Фигли-мигли! Трали-вали! Чтоб не сказать хухры-мухры! За что такой шурум-бурум на мою бедную голову?!

За этими нежданными неприятностями нам с вами надо не забыть старого кренделя Сдобсена. Из всех времён года он не любил зиму. Поэтому зимой бедняга спал сколько хватало сил, лишь бы подольше не открывать глаза на своё пыльное, захламлённое жилище. Но, как назло, стоило ему захотеть поспать подольше – и он вскакивал ни свет ни заря. И ничего с этим поделать не мог. Такова его несчастная жизнь.

Первое, что попалось ему на глаза, когда он их открыл, – опрокинутый молочный стакан. Понять, что он молочный, было уже непросто. Пыль, которая непрестанно множилась в воздухе, осела на стакан и на стол, они сделались ровного липкого серого цвета. Горлышко стакана наполовину затянул паутиной маленький паучок, какавший прямо там, где он коротал дни в ожидании весны и жирных мух.

Окно тоже не блистало чистотой. Снаружи застыли грязные дождевые разводы, а изнутри к нему был прислонён сохлый букет колосьев, осыпавшийся трухой.

Всё это можно было бы перетерпеть до той поры, пока на улице не потеплеет и не посветлеет. Когда бы нахальное солнце не высунуло свою бледную физиономию, зачем-то осветив всю эту пакость.

И печка у Сдобсена была не очень. Поскольку хороших просушенных дров у него не водилось, считай, никогда, то железные части печки заржавели. Правда, ржавчину на печке гармонично дополняли собой ржавые гвозди, торчавшие из стен, и ржавый ящик под столом.

По всему дому пахло старыми, наполовину потраченными днями и двумя прокисшими от воды башмаками. Случалось, что другие запахи пытались пробиться сквозь эти два и утвердиться, но обычно быстро оставляли напрасные попытки.

Нелегко быть мной, думал Сдобсен тем утром. И никто не понимает, как это трудно. Вечером, ложась спать, я Сдобсен. И утром, когда пора вставать, тоже Сдобсен. Весь день я Сдобсен, а башмаки мои не просыхают уже четыре года. А скоро марципановый праздник. Великий день, когда все светятся радостью. А во мне радости нет. Не могу я идти на праздник в таком настроении.

Пожалуй, пора броситься в реку с криками «Спасите! Помогите!». Наверняка в приварок к помощи и спасению получаешь разные другие радости. Например, тёплый кисель из понарошки и слова утешения от всех. Глядишь, настроение исправится. А заодно и сам ополоснусь, и одежду освежу.

Ему показалось, что план гениальный, и с ним всё изменится к лучшему.

Но ведь возможны осложнения? На улице зима. Речка очень холодная. И он наверняка простудится. И будет лежать один в кровати, пока остальные станут веселиться и есть марципаны. Бедный я, несчастный, думал Сдобсен. Вот лежу я, лежу, а они себе празднуют и пируют, пируют и празднуют. Я ведь могу до того заболеть, что даже не захочу марципанов?

Остаётся заблудиться в лесу и звать на помощь. Но придётся зайти страшно глубоко в лес. А если зайти так далеко, как надо, чтобы заблудиться, то там кричи не кричи – никто не услышит. И всё пройдёт впустую. Или он, неровен час, заблудится по-настоящему.

Ох, нет, думал он. Нет, нелегко быть Сдобсеном. Тем более в этой стране. Надо бы мне переехать за границу, там о таких, как я, заботятся.

Он завидовал своим соседям. Октава поживает так отлично, что даже насвистывает, когда колет дрова. Ну разве могут быть проблемы у тех, кто колет дрова со свистом, думал Сдобсен.

Не то что я, бедный, тут же подумал он. Дрова рублю в сырых башмаках. Пока нарублю, насажаю заноз в руки. А поленья сыплются во все стороны и отшибают пальцы на ногах.

Ему стало до того себя жалко, что захотелось себя побаловать. Но ничего вкусненького у него не было. А готовить – сплошная морока, к тому же непременно или пригорит, или выкипит.

Бедный я, снова подумал он.

Какое несчастье непрестанно быть Сдобсеном. Ни тебе баловства, ни хоть капли утешения.

Тут-то и раздался стук в дверь.

Это ещё кого принесла нелёгкая мучить меня? – подумал Сдобсен. Зачем они отвлекают меня от моих глубоких мрачных дум? Неужели мне не дано даже погоревать о себе в тишине и покое?

О ужас, пришёл Пронырсен.

Конечно, вздохнул Сдобсен, если вдруг кто придёт, то обязательно самый противный из всех.

Что этому червяку здесь надо? По какому поводу он притащился собачиться на этот раз?

– Фуф, – сказал Пронырсен.

– Да, – ответил Сдобсен.

– Сидишь тут у себя и наслаждаешься жизнью?

– Нет, – ответил Сдобсен. – Я никогда не получаю от жизни наслаждения.

– Фуф, – ответил ему Пронырсен.

– Ты что-то ещё хотел? – спросил Сдобсен.

– Я только хотел дать тебе вот это вот. Я подумал – вдруг ты такое собираешь?

Пронырсен покопался в кармане и вытащил что-то. Оно блестело. Это было сорочье серебро.

Сдобсен застыл от ужаса. Пронырсен, можно сказать, ни разу к нему не заходил. Он вообще не из тех, кто ходит по гостям. Наоборот, он носу не кажет из своей норы за лесом, разве что спускается в пекарню Ковригсена за чёрствым хлебом.

Как понять, что он вдруг заявился сюда с красивым камешком?

– Ты хочешь отдать мне этот камень? – спросил Сдобсен.

– Да, – ответил Пронырсен. – Это, в сущности, пустяк. Но если ты хочешь.

– Спасибо, хочу, – сказал Сдобсен. – Это бесплатно?

– Да, – ответил Пронырсен. – Полностью бесплатно.

– Понятно. Тогда стоит, пожалуй, взять.

– Фуф, – ответил Пронырсен.

– Зато тебе теперь не придётся тащить эту тяжесть назад домой, – сказал Сдобсен.

– Да, большое спасибо, – ответил Пронырсен.

– Это я должен благодарить, – исправился Сдобсен. – Спасибо.

– На здоровье, – ответил Пронырсен.

Они стояли в дверях, кланялись, маялись, глядели по сторонам.

– Снега много, – сказал Пронырсен.

– Снега? – спросил Сдобсен. – Да, много. Ладно, тебе пора, у тебя дела стоят.

– Фуф, – кивнул Пронырсен. – Времена такие, что дел невпроворот.

– Тогда не буду дольше отвлекать тебя, – сказал Сдобсен. Вошёл в дом и закрыл дверь.

Он хотел покоя. Пронырсен оторвал его от важного дела, и теперь он мечтал снова вернуться к прежнему занятию.

Пронырсен стоял за дверью и был собой недоволен. Фуф, думал он, что это за сумасбродство? Что на меня нашло, чего это я потащился к Сдобсену и отдал ему камень? Как мне вообще пришло в голову отвлекать кого-то в рабочий полдень? Это всё надоеда лопата Простодурсена. Плохонькая, да дурная. Сию секунду пойду прямо домой и вышвырну её вон. Дальше так продолжаться не может. Расшвыриваюсь ценными камнями. Да ещё кому отдал? Чумазому неряхе Сдобсену. Фуф. Лучше б настучал ему этим камнем по ленивой башке, всё была бы польза.

Пронырсен злился на себя. У него не было привычки стоять под чужими дверями и рассуждать, как сейчас. Наоборот, его принцип был «не шастай по чужим дверям». Всё! Надо срочно бежать домой, выкинуть эту сумасбродку лопату, чтоб не смущала его покой, и быстрее в лес за дровами.

Но не прошёл он и нескольких шагов, как кто-то окликнул его по имени. К этому он тоже не был привычен. Обычно никто его имя не трогал. Да что же это сегодня за напасть! Неужто заграничные тётушки идут по его следу? А он тут в снегах, вдали от своей ловушки… Нет, это Октава неслась к нему на всех парах, вздымая вихри снега.

– Пронырсен, дорогуша! Какое счастье, что я тебя встретила! – заголосила она издали.

– Фуф, – буркнул Пронырсен. – Я спешу.

– Ты всегда спешишь, – сказала Октава. – Впрочем, сейчас под праздник спешка у всех.

– Потому что у них головы нет. Ах, марципан, ах, праздник… Не жалеют времени на ничегонеделанье и дуракаваляние.

– Вот именно, Пронырсен, лапушка. Ничегонеделанье – важная часть жизни. И в этом году мы будем валять дурака у тебя в норе.

– Чего?!

– Мы всегда устраивали марципановый пир у Ковригсена. Но мы боимся загнать нашего единственного пекаря вконец. А много места только у тебя.

– Фуф… Так ты собираешься выгнать меня из собственной норы?

– Выгнать? Да что ты! Конечно, ты останешься, ведь ты же будешь у нас метрдотель.

– Вы ещё и отель устроите?!

Ещё немного, и Пронырсен потерял бы сознание. Октава вылила на себя столько крепких духов, что Пронырсена одурманило. В разгар зимы от неё пахло летом, весной и осенью одновременно. Пронырсен почувствовал, что дрожит. Он только не мог понять, дрожит ли он от запаха, от холода или ещё от чего. И ему всё больше хотелось поскорее попасть домой, к лопате. Да-да, он вдруг поймал себя на мысли, что хочет очутиться у себя в норе и затопить печь, чтобы им с лопатой согреться. И он рассказал бы ей, какой несносный дурень оказался этот Сдобсен. А ещё он рассказал бы лопате, что Октава зверски надушилась и нацепила огромную шляпу. Бедная лопата, подумал Пронырсен, стоит там одна в холодной норе.

– Метрдотель, – объяснила Октава, – встречает гостей и провожает их на места, больше ничего тебе делать не придётся. Ковригсен лепит марципаны, я сделаю сок из кудыки и фрукты в глазури. Потом культурная программа и всё прочее.

– Всё прочее? – спросил Пронырсен.

– Ну да. Всё такое, что делает жизнь в тёмные трудные времена чуть легче.

– Нет, – твёрдо сказал Пронырсен. – Сумасбродства и дуракаваляния в моей норе не будет. У меня там дрова. И я занят по горло. Если вам непременно надо бить баклуши, бейте их у пекаря. Фуф! Наше вам с кисточкой!

В этом весь Пронырсен. Сказал «фуф» и ушёл. А Октава осталась одна благоухать в снегу. А ей тоже было чем заняться. Но она дала Ковригсену слово, что в этом году праздник будет не у него.

К счастью, голова у Октавы была так устроена, что в ней всё время ходил по кругу поезд гениальных идей. И одна из них как раз блеснула на повороте. В следующую минуту Октава уже бежала к Сдобсену. Она постучала в дверь и вошла.

– Вот как? – сказал Сдобсен. – Решила всё-таки проверить, жив ли твой сосед?

– Да я была уверена, что ты плесневеешь тут как обычно, – ответила Октава.

– Плесневею не плесневею, но всё к тому идёт, – ответил Сдобсен.

– Зато у меня для тебя хорошая новость, – сказала Октава.

– Да? Ты принесла мне сладенького?

– Никакого сладенького до марципанов! Но в этом году Пронырсен сказал, что мы можем провести праздник у него. А хорошая новость в том, что ты должен пойти помочь ему всё украсить.

– Пронырсен? Да ты что! И почему это я, в мокрых башмаках и с больными ногами, должен…

– Ты должен. Если ты не пойдёшь ему помогать, праздника в этом году не будет.

– Но, Октава…

– Именно так. Я побежала домой глазировать фрукты и ягоды и разучивать новую песню. А ты поторапливайся побыстрее.

 

Кто прячется в доме, кто падает в яму, а дни коротки, и смеркается рано…

В то утро Простодурсен с Утёнком проснулись поздно. Вечером они засиделись у печки, разговаривая о празднике. А поскольку дятел улетел на юг, их никто не разбудил.

Утёнок открыл глаза уже с мыслью о празднике. Причём думал он не о марципанах. Какой номер он покажет – вот чем была занята его голова. Он мечтал сразить всех фокусом, каких здесь, у реки, ещё не видали. Бесподобный номер с исчезновением. Снип-снап-снибеда, Утёнок исчезает без следа. Все хлопают в восторге и трут глаза! Мурра-снурра-снибедам, Утёнок вернулся к нам, к восторгу господ и дам! Так примерно виделось ему выступление.

Всё пройдёт как по маслу: он исчезнет волшебным образом.

Это будет потрясающий фокус.

О нём станут слагать легенды.

Оставалась лишь маленькая загвоздка. Исчезнуть у Утёнка пока не получалось. Но он верил, что получится. Главное – терпение и труд.

Не сдаваться, а тренироваться. Сказано – сделано. Не тратя времени даром, Утёнок немедленно юркнул под одеяло. Теперь его никто не видит, верно? Потом он осторожно высунул голову… Оп-ля, его видно!

Он повторял и повторял номер, пока не проснулся Простодурсен.

– Что такое? – спросил он. – Ты заболел?

– Нет, я бодр и здоров. Готовлюсь к своему выступлению. Я же буду показывать фокус на празднике!

– Надо затопить печку и съесть пару ложек пудинга.

– Слушай, Простодурыч…

– Да?

– Ты меня видишь?

– Тебя? Вижу, ну да. Вон ты стоишь.

Утёнок и правда стоял на подушке. Но внезапно юркнул под одеяло.

– А теперь? – закричал он.

– Теперь ты залез под одеяло.

– Нет, не говори так! Ответь, ты меня видишь?

– Нет, я тебя не вижу.

Утёнок вылез наружу.

– Класс, да? Сначала ты меня видел, а потом – нет.

– Ты спрятался под одеялом.

– Это был фокус. Номер с исчезанием.

– Холодно что-то, – поёжился Простодурсен.

– Подожди, сейчас я покажу этот номер красиво!

– Надо печку затопить, – ответил Простодурсен.

Пока Простодурсен растапливал печь, Утёнок искал, где бы показать фокус так, чтобы сразить зрителей наповал. Один ящик комода был наполовину выдвинут. Утёнок запрыгнул туда.

– Смотри опять! – закричал он.

– Я занят печкой, – ответил Простодурсен.

– Нет, посмотри! Мне надо тренироваться к празднику!

– Давай, давай.

– Но ты должен смотреть! Как я стану невидимым, когда на меня никто не глядит?

– Хорошо, исчезай, я смотрю. Только быстро.

– Нет, ты неправильно с Утёнком разговариваешь.

– Неправильно? А как надо?

– «Великий маг и волшебник Утёнок, – должен ты сказать, – представьте публике ваш знаменитый трюк с исчезанием».

– Великий маг и волшебник, представьте скорее, пожалуйста.

Утёнок встал на краю ящика. Он взмахнул крыльями, проговорил «фокус-покус-бумс», плюхнулся в ящик на спину и замер. И тихо лежал две секунды, ожидая аплодисментов. Но не услышав их даже после трёх секунд, высунул голову посмотреть, в чём дело. Простодурсен стоял на коленках перед печкой и дул, раздувая пламя.

– Бессовестный! – закричал Утёнок.

– Что такое? – удивился Простодурсен.

– Зачем ты не хлопаешь?

– Чем я не хлопаю?

– В ладоши не хлопаешь! Или ты не видел великого трюка с исчезанием меня?

– Чему же мне хлопать, если ты пропал? Мне тогда плакать надо.

– А ты не плакал. Ты возился с печкой.

– Я замёрз и хотел поскорее затопить.

– А вдруг бы я пропал насовсем? И не появился бы?

– Тогда бы я пошёл искать тебя в ящике комода.

– Какой ты противный! Вечно тебе надо всё испортить…

– Да что я испортил?!

– Всё! Я на ваш дурацкий праздник не пойду. Марципаны, очень интересно. Все будут развлекаться, показывать номера. А на меня всем наплевать, никто обо мне не думает.

– Все только о тебе и думают. Просто мне надо было сначала затопить печку.

– Даю тебе последний шанс, смотри хорошо. Сейчас я исчезну за стулом, это очень трудно.

– После завтрака можем сходить к Ковригсену, ты потренируешься вместе с его золотой рыбкой.

– Этой лупоглазой? Да что рыбы понимают в трюках!..

И пока они так проводили утро, Сдобсен месил снег своими мокрыми башмаками. День был погожий, с розовыми и фиолетовыми облаками и проблесками солнца. Идти к Пронырсену душа у него не лежала. Уж больно этот парень странный, думал Сдобсен. Честно говоря, даже противный. Поэтому Сдобсен тащился в горку так небыстро, что иди он ещё медленнее – просто примёрз бы к месту.

Хоть он и плёлся медленнее некуда, а всё-таки неуклонно приближался к норе Пронырсена. И вскоре уже стоял у него под дверью.

Массивная дверь была заперта. Надо бы постучать, но Сдобсен тянул время. Хотя… Раз Пронырсен согласился отдать свою нору для праздника, он наверняка ждёт, что придут помогать её украшать. Быть может, он печку затопил. И даже, как знать, повеселел и подобрел.

Сдобсен стоял в нескольких шагах от двери и думал. В доме кто-то был, это Сдобсен слышал. Вроде бы голос Пронырсена? И он, похоже, разговаривает с мелкой домашней зверушкой?.. Тогда это не так опасно. Главное – нахваливать хозяйские дрова.

Смелее, подбодрил себя Сдобсен, марципаны уже лепятся. Давай, крендель, твой выход.

Он сделал широкий шаг к двери.

Потом ещё один.

И тут же, проломив снег, ветки и мох, ухнул под землю. Так глубоко он ещё не падал.

Сдобсен очутился в мерзкой норе. Здесь было ещё более сыро и гадко, чем даже у него дома. Да что там говорить, по сравнению с этой грязной дырой его дом – прямо-таки торт с розочками.

Так вот чего он всех позвал, подумал Сдобсен. Гости придут на праздник, а угодят в западню. В холодную, мокрую яму.

Выход светлел далеко вверху. По краю из него торчали обломки веток и целились в Сдобсена. Не переставая падал снег.

Что теперь делать – позвать на помощь?

Разумно ли звать на помощь?

Услышать его может только Пронырсен. А он не сказать чтобы спешил прийти на выручку или поддержать попавшего в беду. Яму эту он копал явно с другими намерениями.

В дыре было темно, как ночью. Что-то тонкое и мягкое выпирало из стенок. Корни деревьев, наверное.

Больше всего Сдобсен боялся, что скоро поймёт, как ему страшно. Пока он только перепугался. Он был оглоушен падением. Было больно и холодно. Но страх едва дотягивался до него из-за спины, где угнездилось недоброе.

Э-эх, что ему стоило остаться дома! Он мог бы поднять упавший стакан и вазу. Протереть окно и любоваться красивым свежим видом. Радоваться скорому празднику. Наконец, почитать книгу о загранице. Как прекрасно он мог бы провести время, останься он дома! У него так пыльно и неприятно, что даже от небольшой уборки станет гораздо уютнее.

Вместо этого он лежит в земле. Внутри земли. Будем надеяться, что это не земляные внутренности и кишки выпирают из стенок? И не земляной живот урчит от голода?

Неожиданно он услышал, что наверху средь бела дня открылась дверь. Чего ему ждать? То ли Пронырсен даст ему по башке, то ли просто закроет дыру мхом и ветками?

Но зачем, вдруг подумал Сдобсен, для чего он сперва пришёл ко мне в гости и принёс кусочек сорочьего серебра, а потом заманил в яму? Вот ведь семь пятниц на неделе, сам не знает, чего хочет.

Наверху стояла тишина. Сдобсен осторожно повернулся лицом к свету. Вдруг сошла лавина снега, а вслед за тем в проломе показалось лицо Пронырсена.

– Меня вы врасплох не застанете, поняли? – строго спросил он. – Я наслышан о вас, как вы без спросу являетесь досаждать людям. Дудки! Не на такого напали!

– Но, дорогой Пронырсен, – робко промямлил Сдобсен, – я не собирался досаждать, наоборот…

– Что наоборот? – спросил Пронырсен. – Наоборот – ты кто?

– Сдобсен, – ответил Сдобсен. – Всего-навсего. Я просто хотел помочь…

– Фуф! – ещё больше завёлся Пронырсен. – Помочь? Ты валяешься там, как ведро в колодце, и заявляешь, что помогать надо мне? Фуф!

– Не-ет, – ответил Сдобсен, – я пришёл из-за праздника марципанов. Октава сказала, что тебе, наверно, надо помочь всё украсить. Ты ведь такой хороший. И никто у нас тут не живёт так роскошно, как ты. Потому что один ты на все руки мастер.

Пронырсен не отвечал. Он смотрел вниз на Сдобсена. Потом огляделся по сторонам и снова посмотрел вниз.

– Отличную яму ты себе выкопал, – подластился Сдобсен.

– Фуф!

– Никогда таких глубоких не видел. У тебя талант копать.

– Фуф! – повторил Пронырсен.

– Жалко, если я её замурзаю, – притворно вздохнул Сдобсен.

– Красивое солнце сегодня, – ответил Пронырсен.

– Да, только ноги у меня закоченели.

– Вот! Видишь? Помогать надо тебе, а не мне.

– Да, это ты прав.

– Ладно. Заходи ко мне, помёрзни.

– Я… я не зайду… мне отсюда не вылезти.

– Ну вот видишь. Тебе самому помогать и помогать. Пойду принесу лестницу.

Пронырсена не было недолго, потом он вернулся вместе с лестницей и опустил её в яму.

– Спасибо тебе, – сказал Сдобсен.

– Ты замурзал мою тётеловушку, – заявил Пронырсен.

– Разве? Да нет… Я не хотел.

– Тебе пора научиться смотреть под ноги, – сказал Пронырсен.

– Как ты её назвал? Тётеловушка?

– Да. Но тсс. Нос в чужие дела не суём.

– Ты прав. Спасибо тебе. Я пойду домой.

Сдобсен снова стоял в снегу. Он не помнил, когда ещё ему было так больно, грязно и холодно. Надо поскорее попасть в тепло. Вопрос только, успеет ли он дойти до дома раньше, чем превратится в ледышку.

– Так что, зайдёшь немного помёрзнуть? – спросил Пронырсен.

– Спасибо, я уже помёрз. Пожалуй, пойду домой и помёрзну там.

– Фуф! У меня похолоднее будет, чем у тебя. Шагай внутрь.

– Э… А… Хорошо. А у тебя гости? Я слышал, ты с кем-то весело болтал, как раз когда я… то есть прежде чем я…

– Гости? Я одинок, как за́мок. Дрова берегу. Летом дрова коплю, зимой берегу.

Сдобсен зашёл в нору. В лицо дохнуло холодом. С потолка свисали сосульки, под дырой в крыше намело сугроб. Чтобы сделать хоть шаг, надо было протиснуться между штабелями аккуратных поленниц из сухих отборных дров. Но тепло давала только хилая сальная свечка на полу. Она горела неровно – видно, дрожала от холода. Тепла от неё не хватало даже на то, чтобы с сосульки прямо над ней скатилась хоть капля.

– Праздник, марципаны… всё это сумасбродство, – буркнул Пронырсен. – У тебя ноги согрелись?

– Не-ет, – ответил Сдобсен, дрожа от холода.

– Встань поближе к свечке, – разрешил Пронырсен.

– Хор-р-рошо, – ответил Сдобсен, стуча зубами.

Ему хотелось домой. В свой неприбранный дом к своим беспросветным печальным мыслям. У него там тоже не жарко. Его мокрые дрова не горят, а чадят. Но тепла от них всё же хватает, чтобы ботинки были мягкие, а не стояли колом на ноге, как тут. Может, Октава пошутила, что праздник будет у Пронырсена?

– Что ты не протопишь чуточку?

– Фуф, – фыркнул Пронырсен. – Ты хочешь, чтобы я жёг свои дрова? Ещё чего! Пока холодно, мечтаешь о тепле. А если согреть нору, надо будет думать, о чём мечтать тогда.

– Ты мечтаешь о тепле? – спросил Сдобсен.

– Иногда бывает, – признался Пронырсен.

– Я тоже, – сказал Сдобсен.

– Понятно, – ответил Пронырсен. – Фуф.

– Нам было бы неплохо украсить тут всё, – сказал Сдобсен.

– Украсить? – возмутился Пронырсен. – Что за глупости! Если они хотят съесть свои марципаны у меня, пусть сидят на дровах.

– Но мы всегда к празднику всё украшаем. И топим, чтоб стало тепло. Потом Октава поёт красивую песню, и мы все едим восхитительные марципаны.

Пронырсен опёрся о ледяную печку. Бросил взгляд на лопату, прислонённую к стене. Взглянул сверху вниз на Сдобсена. Тот скрючился на полу рядом со свечкой и дрожал от холода. Пронырсен вообще-то решил сегодня затопить печь. Он думал сжечь два полешка, чтобы они с лопатой уютно посидели перед печкой, глядя в огонь. Но заявился этот Сдобсен и всё нарушил. Что за невезенье – стоило выбрать наконец день, чтобы погреться и отдохнуть, как тут же является незваный гость. Нет, надо отделаться от него побыстрее.

– Во сколько этот праздник? – спросил Пронырсен.

– Завтра в это же время, – ответил Сдобсен.

– Фуф! – только и сказал Пронырсен.

– Знаешь, видно, не будет в этом году праздника, – сказал Сдобсен. – Пойду скажу Октаве, что придётся нам обождать с марципанами до следующего года. Надо мне идти, пока я не примёрз к полу.

Сдобсен встал, хрустнула ледяная корочка вокруг него.

– Я… я сейчас истоплю пару полешек, – сказал Пронырсен.

– Нет, не надо, – возразил Сдобсен. – Тогда ты потеряешь свою мечту о тепле. Лучше я уйду.

– Но… я могу выйти, стоять за дверью и мечтать, как тебе тут тепло.

Теперь Сдобсен невольно поднял глаза на Пронырсена. Тот отвернулся. Взгляд, которым смотрел на него Сдобсен, напугал хозяина норы до смерти. Потому что он уразумел, что только что сказал. Он предложил Сдобсену растопить печь, вместо того чтобы гнать этого Сдобсена взашей. Что за сумасбродство? И почему он думает одно, а говорит и делает другое?

– Ну если ты так хочешь, – сказал Сдобсен.

– Фуф, – ответил Пронырсен. – Слову место.

Так оно и вышло, что из трубы Пронырсена впервые за всю зиму показался дымок. В печке легко и весело горел огонь, и скоро с сосулек и со Сдобсена стало капать. А в снегу снаружи стоял Пронырсен и мечтательно думал, как хорошо и тепло в доме. Он стоял и стоял. Замёрз и дрожал. Надо бы делом заняться, подумал он. Вот хоть тётеловушку починить.

Но у него щекотало в пузе от любопытства, как там греется Сдобсен и что творится в норе. В конце концов он открыл дверь и крикнул:

– Как дела?

– Превосходно! Тепло получилось крепкое, вкусное, оно уютно ползёт по комнате. Чудесный запах. Прямо как за границей.

– Как я и мечтал, – сказал Пронырсен.

– Ещё немного, и я смогу идти без хруста и скрипа! – прокричал Сдобсен.

– Ты хочешь уйти? – прокричал Пронырсен.

– Да! Раз ты не любишь марципаны и праздники, незачем тебя и мучить. Поищем себе другое пристанище.

Пронырсен решительно шагнул в дверь.

Он не подумал, понравится это ему или гостю, просто взял и сделал.

– Мне надо взять лопату, – объяснил он.

– Какие у тебя отличные сухие дрова, – сказал Сдобсен.

– Да ладно, – смущённо отмахнулся Пронырсен, – дрова как дрова. Пойду снег почищу.

И он снова вышел за дверь. Он не хотел уходить, но ушёл. И вовремя, потому что в голове уже завозились нехорошие мысли. Они говорили: не уходи, посиди тут с гостем. И до того это были неправильные мысли, что Пронырсену только и оставалось нажаловаться на них лопате.

– Фуф, – сказал он лопате. – В моём доме сидит этот Сдобсен и нежится в моём тепле. Ничего себе! Явился ко мне и как нечего делать говорит: у нас тут праздник будет! Ага. Вот такие у них тут нравы. Лишь бы бить баклуши, ничего не делать и валять дурака. Сумасброды! Сейчас пойду его шугану, а мы с тобой сами посидим уютно у огонька.

Лопата промолчала.

– Вот именно, – сказал Пронырсен. – Они хотят нас надуть. Обдурить. Не на таких напали. Если он сейчас же сам не уберётся, я его в речку кину.

 

Безутешный кондитер вопит и стенает: завтра праздник, сыщика впрямь не хватает…

Утёнок и Простодурсен позавтракали малюсенькой порцией пудинга, и Утёнок тут же убежал работать над своим трюком с исчезновением. На поверку это оказался не такой простой фокус, как он думал поначалу. Куда бы он ни исчез, Простодурсен всякий раз находил его. Другой бы уже плюнул и выучил для праздника песенку, например, но Утёнок упрямо продолжал тренироваться.

– Главное – не сдаваться, – сказал он.

– Да, – поддержал Простодурсен.

– В конце концов я раз – и пропаду, – обнадёжил Утёнок.

– Ой, – напугался Простодурсен.

– А когда вы в прошлый раз праздновали марципаны, меня ведь ещё не было, да? – сказал Утёнок.

– Не было.

– Вот я думаю: а где я тогда был?

– Ты правда об этом думаешь?

– Да. Пока я ещё не завёлся в яйце и не вышел из него, ты уже по мне тосковал?

– Нет.

– Ни капельки?

– Да я же о тебе не подозревал даже.

– И ты обо мне нисколько не думал?

– Как же я мог думать? Я же не знал.

– Простодурыч, ты ранил моё сердце. Значит, когда в прошлом году ты веселился на празднике марципанов, ты ни минутки не помечтал об утёнке?

– Нет. Но я часто думал, что в моей жизни чего-то не хватает. Что дни моей приречной жизни не полны… – ответил Простодурсен.

– И тут появился я, да? Нашёлся и заполнил собой твою пустоту, да? И сказал тебе «кря-кря».

– Сначала ты только пищал «кля-кля».

– Да, потому что я не простая птица. Я незаурядная. Хочешь жить с великим мастером бульканья камней господином Простодурсеном – изволь выделяться из толпы.

– Оказалось, что мне не хватало именно тебя, Утёнка. Тогда я об этом не подозревал. А теперь знаю точно.

– Вот сейчас ты очень хорошо сказал, Простодурсен. Иногда ты чеканишь фразы прямо как мастер слова.

– Не сходить ли нам нагулять аппетит? Праздник уже завтра. Ты же помнишь?

– Да, давай погуляем для оголодания. А я дорогой потренируюсь исчезать.

Одеваясь, они утеплились, как могли. Утёнок завернулся в тёплый платок и надел свою красивую шапочку. А Простодурсен надел своё большое, длинное и широкое пальто, варежки и яркую шапку и уже взялся за ручку двери. И тут они услышали вопль.

– Кто-то вопит, – сказал Простодурсен.

– Да, – ответил Утёнок, – причём это Ковригсен.

– Который никогда не вопит, – заметил Простодурсен.

– Потому что тесто не любит шума, – повторил Утёнок вечную присказку Ковригсена.

– Давай подождём, не закричит ли он ещё разок, – предложил Утёнок.

Они стояли на крыльце и только дышали. Каждый вдох и выдох превращался в белое облачко.

И снова раздался вопль. Он доносился из-под горы, от Ковригсена.

Это было странно.

– Надо бы сходить посмотреть, – сказал Утёнок.

– Да, – согласился Простодурсен.

Река была на месте и текла неспешно, более-менее как обычно. Но всё же менее в тех местах, где лёд умудрился сковать её плотнее.

Снова завопил Ковригсен.

– Глупый Лягух! – голосил он.

Утёнок обмер. Лягух – это лягушка? А он, Утёнок, как-то раз играл лягушку в спектакле. И до сих пор его оперение отливает изумрудом от зелёнки, которая заменила ему костюм.

Утёнку тогда очень понравилось быть актёром. Он надеялся, что и на празднике дело до театра дойдёт.

– Лишь бы никто не сгрыз миндаль, – озабоченно сказал Простодурсен.

Хоть он и не разбирался в тонкостях кулинарии, но знал, что для настоящих марципанов надо много-много миндаля.

Они дошли до пекарни Ковригсена и остановились. Обычно они прямиком заходили внутрь, спеша зарыться и ртом, и носом в сдобный хлебный запах. Но сейчас за дверью слышались вопли-сопли и крикли-рыкли. Поэтому Утёнок с Простодурсеном топтались под дверью.

Вдруг дверь с шумом распахнулась. На пороге стоял Ковригсен.

– Это катастрофа, – простонал он.

– Что случилось? – спросил Простодурсен.

– Марципановый Лягух!

– Не понял, – удивился Простодурсен.

– Заходите! – сказал Ковригсен.

– Нет-нет, – поспешно стал отнекиваться Простодурсен.

– Это почему?

– Мы надышимся хлебным запахом и что-нибудь купим, а завтра к празднику будем недостаточно голодными, – объяснил Простодурсен.

– Везёт тебе, – завистливо ответил Ковригсен.

– Почему?

– У тебя такие милые, такие крошечные проблемки.

– И ещё я в кармане, – добавил Утёнок из кармана, где как раз сидел.

Ковригсен сдул мучную пыль с носа и шагнул из двери на холод. Вид у него был сердитый и грозный. Казалось, он сию секунду завопит или заголосит снова. Но вместо того он просто рассказал, что стряслось.

– Каждый раз накануне марципанового праздника я оставляю на крыльце три свежие ковриги. Ночью приходит лягушка по имени Марципановый Лягух и съедает их. А утром Лягух уже ждёт под дверью. Я выношу ему стакан свежего сока из кудыки. Он выпивает сок, запрыгивает мне на плечо и шепчет на ухо рецепт.

– Рецепт? – переспросил Простодурсен.

– Именно. Секретный рецепт марципана.

– Но, – удивился Простодурсен, – ты же делал марципаны не один раз?

– Милый мой, – сказал Ковригсен, – кто из нас кондитер – ты или я?

– Ты, – сказал Простодурсен. – К счастью.

– Золотые слова, – сказал Ковригсен. – Марципаны я делаю часто, но это простые марципаны. Просто вкусные. Просто мягкие. Просто ароматные. Отличные марципаны на каждый день. Но праздничный марципан – это совсем другое дело. Он тает во рту, он пахнет ласковым ветром и он сражает своим великолепным видом. Я думал, ты это успел заметить.

На самом деле Простодурсен знал, что обычный и праздничный марципан – это совсем не одно и то же. Но он не догадывался, что дело в секретном рецепте.

– Рецепт Лягуха до того секретный, что я каждый раз даю обещание забыть его. Как только бывает съеден последний марципан, рецепт сразу же улетучивается из моей головы. И до следующего года я не могу его узнать.

– А ты не забыл положить под дверью три ковриги? – спросил Простодурсен.

– Конечно, я их положил. И утром их на крыльце не было. Как и Лягуха.

Ковригсен пошатнулся и ухватился за стенку. Вид у него был скорбный. Простодурсен стал его утешать. Говорил, что можно ведь сделать обычные марципаны и чем-нибудь их сверху присыпать. И тогда их можно уже считать праздничными марципанами.

– Простодурсен! – воскликнул Ковригсен. – Я когда-нибудь учил тебя, как правильно булькать камни?

– Нет, – ответил Простодурсен, – ты не учил.

– Тогда почему ты решил поучить кондитера, как делать марципаны?

– Я не хотел тебя обидеть. Наоборот, я думал тебя развеселить.

– Найди Марципанового Лягуха, и я сразу развеселюсь.

– Но как его найти? У тебя есть зацепки? Он оставил записку?

– Зацепка одна, – сказал Ковригсен. – Наш Лягух – зелёная лягушка, которая знает секретный рецепт праздничного марципана.

Простодурсен огляделся по сторонам. Потом покачал головой. Ни лягушки, ни следа от неё, ни намёка.

Ковригсен захлопнул дверь, мучное облако выпало на снег и осело на реку. Дверь распахнулась снова.

– Так что, – спросил Ковригсен. – Вы нашли этого зелёного балбеса?

– Нет. Вот если бы мы знали, где его искать…

– Для начала сходите к Пронырсену. Любой сыщик начал бы с разговора с ним.

– Мы не сыщики, – напомнил Простодурсен.

– В том-то и беда, – совсем приуныл Ковригсен. – Вот кого явно не хватает на берегах нашей старой жалкой реки. Нет сыщика – не будет праздничных марципанов.

– Не обязательно во всём виноват Пронырсен, – заметил Простодурсен.

– Не обязательно. Но обыкновенно, если стряслось странное или пропало важное, дело пахнет Пронырсеном.

– И то правда, – согласился Простодурсен.

Сам Ковригсен не мог отлучиться из пекарни. В печи сидят плюшки, булки, сдоба и ковриги, объяснил он. Как ни мечтает он отправиться на поиски сам, но стоит ему уйти – всё сгорит. Чаду будет до заграницы, если не дальше.

Простодурсен с Утёнком спустились к реке. Накатали снежков. Простодурсен стал кидать их в реку. Это, конечно, не шло ни в какое сравнение с бульканьем камней. Снежки не булькали и даже не чмокали, падая в снег. Простодурсен занимался этим только для тренировки, чтобы не потерять форму до весны, когда река снова станет шире, глубже и быстрее и выставит напоказ дно с камнями-бульками.

– Ну что, идём? – спросил Утёнок.

– Ты знаешь, я что-то не люблю ходить к этому Пронырсену, – ответил Простодурсен.

– Я тебя провожу.

– Честно?

– Да.

– Но это я из нас старший и взрослый.

– Вот и хорошо. Я залезу к тебе в карман и провожу тебя до самой двери.

– Ты правду говоришь?

– Ну пошли, – сказал Утёнок.

 

Пронырсена мысль посетила с наскока, он в нору вошёл, не подумав нисколько…

Пронырсен стоял за дверью и принюхивался к тёплому запаху из своей норы. И вдруг обнаружил у себя в голове странную мысль. Сдобсен сейчас уйдёт, а с чем останется он, Пронырсен? Вот такая была мысль. Обдумав её, Пронырсен пришёл к странному выводу: он понял, что ему не хочется отпускать Сдобсена. К такому повороту своих мыслей Пронырсен был не готов. И сперва понадеялся, что эта глупая сумасбродная мысль сама выветрится из головы. Так нет же – она, представьте, породила ещё одну мысль, даже более нелепую. Пронырсену вспомнилась вчерашняя сцена в домике Простодурсена, и он закричал:

– Эй, Сдобсен!

– Что такое?

– Хотел спросить кое-что.

– Знаешь, – ответил Сдобсен, – если ты зайдёшь в дом, мне станет лучше слышно тебя.

И Пронырсен зашёл в дом. Как ни крути, а нора это моя, напомнил он себе.

– Представляешь, вчера я видел Простодурсена с Утёнком. Они вели себя подозрительно.

– Да?

– Они сидели перед своей печкой. Открыли в ней дверцу, чтобы пламя их освещало…

– И?

– Они по очереди говорили. Просто открывали рот или клюв и говорили слова.

– Да? Очень мило, судя по твоим словам.

– Мило не мило, но вид у них был довольный.

– Ещё бы.

– Может быть… раз у нас уже топится печь, то мы могли бы… э-э…

– Ну конечно, – закивал Сдобсен.

– Вроде как в шутку, – добавил Пронырсен.

У него голова шла кругом. Он не привык к гостям в своей норе. Сейчас ему казалось, что с гостем всё здесь изменилось до странности. Было страшновато даже. И Пронырсен торопливо, пока до него не дошло, что он валяет дурака, открыл дверцу и плюхнулся перед ней на попу.

– Ты первый, – сказал он.

– Что первый? – спросил Сдобсен.

– Говори слова.

– А-а… – сообразил Сдобсен. – Спасибо за подарок – сорочье серебро.

– На здоровье.

– Он очень красивый.

– Да.

– Между прочим, ты проделал неблизкий путь, чтобы отдать его мне. Почему ты решил так сделать?

– Я не помню.

– Угу.

– Ты должен говорить больше.

– Ладно. Было бы неплохо украсить твою нору.

– Фуф.

– Мы могли бы, например, убрать дрова и украсить всё ветками и мхом.

– Пожалуй, – сказал Пронырсен. – Целое дерево я сюда вносить не дам, но ветки – можно.

– Прекрасная идея, кстати. Если принести целое дерево, то больше можно и не украшать.

– Деревом дом не украсишь.

– Почему нет? Все гости рты бы разинули, увидев дерево посреди норы. Можно, кстати, на ветки что-нибудь повесить.

– Да, удивятся-то они точно. Фуф!

И пошло-поехало. Они поговорили, как украсить нору, и какое пламя красивое, и о реке весной, и о птицах осенью, и снова о том, как обуютить нору к празднику. Беседа текла увлекательно и порою прерывалась смехом. Они договорились до того, что даже придумали для праздника игру. Все должны будут взяться за руки и ходить вокруг дерева, разговаривая о погоде. А лучше даже петь – например, о снеге. Или о метели и морозе.

– Фуф, – радостно сказал Пронырсен. – Это было здорово.

– Ещё как! – согласился Сдобсен.

– А не подкрепиться ли нам чёрствым хлебом со сливовым вареньем?

– Самое время, – согласился Сдобсен.

Пронырсен принёс чёрствый хлеб и варенье. По пути ему на глаза попалась лопата, стоявшая почти у двери. Она словно хотела ему что-то сказать. Наверняка станет мораль читать, подумал Пронырсен. Выслушивать от неё мораль ему совершенно не хотелось, и он поспешил назад к огню, пока праздничное настроение не развеялось.

– Угощайся вот, – сказал он Сдобсену.

– Спасибо, – сказал Сдобсен. – Я всё думаю: вот притащим мы целое дерево, а они напугаются. Нет?

– Послушай, а кто вообще придумал праздники? – спросил Пронырсен.

– Октава, конечно. Это она главная выдумщица.

– Так что – заморим червячка и притащим дерево?

– Ты серьёзно хочешь тащить в дом дерево?

– Ну да. И пока мы будем там на холоде рубить дерево, мы можем мечтать, что скоро вернёмся в тепло. Это будет нам в радость. А потом можем ещё поиграть в эту игру, когда по очереди говорят слова.

Оба они были напуганы тем, как ловко каждый из них обращается со словами, когда они играют в паре. Раньше они за собой таких талантов не знали. А Сдобсен не знал и другого – что чёрствый хлеб вполне съедобная еда, стоит только размочить его в сливовом варенье. Ну а теперь они пойдут на улицу, срубят дерево и притащат его в дом для праздника. Вот до чего они додумались!

– За границей, – сказал Сдобсен, – многое устроено на зависть прекрасно. Но размачивать в сливовом варенье чёрствый хлеб – до этого они не додумались.

– Фуф, – согласился Пронырсен. – Пойдём рубить дерево.

И они вышли в снег. Но перед уходом подложили в печку дров, чтобы получше разгорелся огонь, которому они будут радоваться.

– Я знаю несколько отличных ёлок у реки, – сказал Пронырсен.

– То-то они удивятся, – гнул своё Сдобсен, – что мы поставим в доме ёлку в честь праздника марципанов!

Пронырсен выбрал отличную ёлочку – в меру высокую, аккуратную и густую. Он обтряс с неё снег и принялся рубить под корешок. Но едва топор коснулся тонкого ствола, раздался жалобный крик. Они присмотрелись и увидели, что к стволу прилепилась зелёная лягушка.

– Слушай, лягушка, – сказал Пронырсен. – Прыгай отсюда, мы собираемся унести эту ёлку домой.

– Масла три кило! – проквакала лягушка.

– Что-что?

– Масла три кило!

– Тебя, что ли, в речку сунуть? Сдобсен, пойди послушай, чего она пузырит?

– Масла три кило, – задумчиво повторил Сдобсен. – А я думал, зимой лягушки убираются на юг… Проще всего сунуть её в реку. Спроси её ещё разок.

– Так, лягушка, отвечай! – спросил Пронырсен. – В речку хочешь?

– Масла три кило! – чётко ответила лягушка.

В этот самый миг из-за ельника вышли Простодурсен с Утёнком. Любители красивых зрелищ порадовались бы, глядя на них. На Простодурсене было широченное пальто и куча всего вязаного ярких цветов. Утёнок торчал из кармана пальто, упакованный в платок и с шапкой на макушке вместо бантика.

– Внимание, внимание! – заверещал Утёнок. – Мы ведём поисковые работы. А вы дрова рубите?

– Мы готовили сюрприз вам, – сказал Сдобсен, – но напоролись на сюрприз сами. Вон сидит под ёлкой, весь зелёный.

Простодурсен не верил своим глазам. Пока они шли через лес, он мечтал только об одном – чтобы лес не кончался. В животе урчало, поджилки тряслись; Утёнок всё время открывал клюв, но слова пролетали мимо Простодурсена. Он боялся встречи с Пронырсеном. И до смерти боялся спрашивать его про марципановую лягушку. От ужаса он не мог ответить даже на самые простые вопросы Утёнка.

И вот пожалуйста – Пронырсен на пару со Сдобсеном. Каждый из них хорош, что ни говори. Встретишь такого перед обедом – и кусок в горло не полезет. Но вдвоём они не стали вдвое противнее. Наоборот, они были похожи на пару счастливых птиц, согласно хлопочущих над постройкой гнезда.

– Мы тут просто лягушку ищем, – сказал Простодурсен.

– Фуф, – ответил Пронырсен. – Лягушку? Эта не подойдёт?

Простодурсен как раз подошёл к ёлочке. И увидел зелёную лягушку, которая сидела прислонясь к тонкому стволу и дрожала от холода.

– Привет, – сказал Простодурсен. – Ты заблудился, да?

– Масла три кило, – ответила лягушка.

– О! – обрадовался Простодурсен. – Приятно слышать. Мы сейчас отнесём тебя к нашему пекарю, он будет плакать от счастья.

– Это лягушка Ковригсена? – заинтересовался Сдобсен.

– Нет, это Марципановый Лягух, – объяснил Простодурсен. – Один он знает секретный рецепт праздничных марципанов.

– Да? – удивился Сдобсен. – Он всё время говорит только «масла три кило». Разве в марципаны кладут масло?

– Понятия не имею, – ответил Простодурсен. – Я лично разбираюсь только в бульканье камней.

– Какие вы пусечки! – сказал вдруг Утёнок.

– Кто? – спросил Сдобсен.

– Вы с Пронырсеном. У вас такие щёки красные.

– Фуф, – смутился Пронырсен. – Мы играли в игру – по очереди открывали рот и говорили слова.

– Вы тоже готовите сюрприз? – заинтересовался Утёнок.

– Да. Мы сидели, открывали по очереди рты – и вдруг вылетела прекрасная идея. Вот подождите до праздника и увидите. В этом году всё будет не так, как всегда.

Простодурсен поднял Лягуха, и Утёнок пригласил его в карман. Вдвоём даже веселее. Они заторопились назад к пекарю, пока он там не лопнул от досады.

Да и солнце уже клонилось к закату. В эти морозные зимние месяцы оно выходит посветить ненадолго. А им надо было успеть к Ковригсену до темноты.

 

Нашли того, кто квакает, – пропал другой, что крякает…

– Слышишь, как тихо шепчет река? – спросил Простодурсен, пока они шли лесом.

– Нет, я слышу только «масла три кило». Её заело. Или у этой лягушки не все дома, или это не та лягушка. Нам нужна марципановая, а не для масляного крема.

– Лягушка, думаю, правильная, но рецепт очень странный. Не могу представить, как Ковригсену удаётся забывать масла три кило каждый год.

– У неё слишком быстро бьётся сердце. Я попробую её успокоить, но ты не переваливайся с ноги на ногу, Простодурыч, иди ровно.

Простодурсен ускорил шаг. В ельнике это было нетрудно, потому что кое-где под деревьями не было снега. Но спускаясь дальше под горку, он ступил на наст и стал вязнуть в снегу, то и дело проваливаясь глубоко.

К дверям пекарни Простодурсен подошёл потный и вымотанный, но не переводя духа шагнул внутрь – так ему хотелось осчастливить милого хлебопёка и кондитера.

– Это ты, Простодурсен? – встретила его Октава. – Наш бедный пекарь в отчаянье. Я пытаюсь его утешить, но всё попусту.

Простодурсен понял бы это и без пояснений. Ковригсен распластался по столу и молотил кулаками по столешнице с въевшейся мукой, а Октава стояла рядом и гладила его по спине.

– Я его нашёл! – сказал Простодурсен. – Я его принёс!

Он сунул руку в карман и вытащил Лягуха. И попросту не заметил в ту секунду, что в кармане чего-то не хватает. Это он обнаружил позже.

– Простодурсен! – воскликнул Ковригсен. – Мой спаситель! Наш великий герой!

– Масла три кило, – проквакал Лягух.

– Что? – изумился Ковригсен.

– Масла три кило, – охотно повторил Лягух.

– Не дразни меня. В марципаны масло не кладут. А секретный рецепт надо шептать на ухо.

Ковригсен пересадил Лягуха себе на плечо. Тот дрожал. Посидел, помолчал и сказал:

– Масла три кило.

– Понятно, – сказал Ковригсен, – теперь всё ясно. Он забыл рецепт и не хотел попадаться мне на глаза.

– Ты послушай, как у него сердце колотится, – сказала Октава. – Он влюблён, это за километр видно. От любви он потерял голову вместе с рецептом.

– А про три кило масла помнит, – хмуро сказал Ковригсен. – Короче говоря, наш воз и ныне там, если не дальше.

– Выход один – найти его любимую. Если мы её разыщем, Лягух выкинет любовь из головы, и там всплывёт рецепт. С любовью так всегда. Пока любимой рядом нет, пылкий влюблённый только о ней и мечтает. Но стоит ей появиться, и он опять готов думать о пирогах и рецептах. От любви легко проголодаться.

– О нет! – простонал Ковригсен. – Неужто мы сейчас в потёмках должны идти искать другую лягушку? И где?

– Три кило масла выведут нас на след, – сказала Октава. – Что тебе известно о трёх кило масла?

– Я выставил их в снег охлаждаться, – сказал Ковригсен.

Все вместе они пошли смотреть на масло. Они надеялись найти здесь ключ к разгадке зелёной тайны.

Первое, что бросилось им в глаза, – от масла не было и следа. Туесок для масла стоял на месте, но масла там было не наскрести и на одну коврижку.

А потом они услышали тихий стон. Это стонала лягушка. Зелёненькая, кругленькая, она уютно устроилась в лунке, вытопившейся под ней в снегу. Изо рта выползло облачко маслянистого пара.

– Взгляните на Лягуха, взгляните, – сказал Простодурсен.

Лягух по-прежнему сидел на плече Ковригсена. Он раскачивался, мотал головой и заливался слезами. Зелёная окраска пошла фиолетовыми и красными пятнами. Лягух был безнадёжно влюблён.

– Масла три кило, – сказал он.

– Всё понял, – подытожил Ковригсен. – Попросту хватила через край масляного. Надо пустить её в аквариум к моей золотой рыбке. Та её погоняет и приведёт в норму, а Лягух успокоится и вспомнит рецепт.

– Масла три кило, – проквакал Лягух. – Масла три кило.

– До чего тихий сегодня Утёнок, – подивилась Октава. – Он спит?

– Утёнок? Нет, – ответил Простодурсен.

Он сунул руку в карман. И вот тогда обнаружил ужасное. В кармане было пусто. Утёнок пропал.

– Он… его нет, – пролепетал Простодурсен.

– Что?

– Он сидел в кармане. А сейчас его там нет.

Простодурсен почувствовал, как эти слова соскользнули у него с языка, а потом он услышал их своими ушами и похолодел, внутри него всё опустело и выстыло, как от залезшего под пальто ветра.

Он ещё раз ощупал карман.

Нет, Утёнка в нём не было.

– Утё-ё-ёнок! – крикнул он в пекарню и на улицу.

Ни слова в ответ. Полная тишина. Такая же полная тишина была до появления Утёнка. Тогда тоже никто не отвечал на зов Простодурсена. И не звал его. Но тогда Простодурсен ни капли не грустил без Утёнка. Теперь же он привык жить с Утёнком и сразу заметил, какая рваная, занозистая и бессмысленная стала жизнь с его пропажей.

Но он же никуда не делся, да?

Не сгинул навек?

И не совершил свой великий исчезательный фокус?

– Простодурсен, – строго сказала Октава, – ты умудрился в своём беспорядке куда-то задевать Утёнка?

– Я – задевать? – разинул рот Простодурсен. – Это он у нас главный беспорядник и всё теряет, а последние два дня только и ищет, как бы ему задевать себя куда подальше, – готовит фокус на праздник.

– Тогда что ты с ним сделал?

– Я сделал? Я ничего с ним не делал. Он сидел у меня в кармане вместе с Марципановым Лягухом. Боюсь, Лягух вытолкнул его из кармана. И теперь он лежит где-то, дрожа от страха, совсем один в холодной непроглядной тьме, да ещё сгорает от стыда.

– О нет! – простонала Октава. – Разве мы сможем праздновать, когда такая беда с Утёнком? Когда небо высветится звёздами, мы пойдём его искать. Но ты хорош, Простодурсен! Носить малыша в кармане!

– Ему нравится мой карман. Это его любимое место. Но что мне делать, если я его не найду?!

 

Одни слова как воробьи летают, другие – комом в горле застревают…

И это был вечер накануне великого марципанового пиршества. Небо развесило гирлянды золочёных звёзд и для пущей красоты прикнопило тонкий и яркий серебряный месяц. Река почти не двигалась, сдавленная бездонным безмолвным льдом. Музыка ослабела, но её мягкая нежность была большим утешением для тех, кто вышел сейчас из тепла на поиски.

Сдобсен и Пронырсен притащили в дом ёлку. Но не для того, чтобы она провела вечер в тёплой компании и погрела иголочки. А для того только, чтобы принарядить нору Пронырсена. И теперь её было не узнать.

Свисавшие с потолка сосульки от тепла растаяли, как и сугроб под дыркой в крыше. Сдобсен всё время собирал натёкшую с них воду тряпкой и выходил на крыльцо отжать её.

Пронырсен перекладывал дрова. Одну поленницу он сделал ниже и длиннее, чтобы она служила столом. Из второй сложил красивую затейливую фигуру. Ёлку он подпёр четырьмя большими поленьями, а вокруг расчистил просторное место.

Их со Сдобсеном посетила гениальная идея: на празднике они будут все вместе ходить вокруг дерева. Возьмутся за руки и на ходу будут разговаривать о погоде или петь песни о белом снеге, о морозе, о метели. Кто съел столько мягких сладких марципанов, не откажется от физкультуры у ёлки.

Но, хлопоча в норе, Сдобсен и Пронырсен не прекращали свою новую игру. Они по очереди открывали рот и говорили вслух, что пришло в голову.

– Пол уже почти сухой, – говорил, например, Сдобсен.

Теперь была очередь Пронырсена.

– Фуф, – отвечал он. – Хорошая у меня тряпка для пола, правда?

– Впитывает влагу замечательно. Качество отличное. Не уступает лучшим заграничным тряпкам, – говорил в свой черёд Сдобсен.

– Когда мы покончим с делами, ты мог бы рассказать о загранице подробно. Мы сядем, будем любоваться, как мы украсили дом, и есть чёрствый хлеб. А ты мог бы рассказать о загранице.

– С радостью, – сказал Сдобсен, – с великой радостью. Заграница – страна очень большая. Там происходит множество интересных событий.

– Как ты считаешь, не надо ли украсить ёлку? У меня есть красивые красные носки, я их почти не носил.

– Если тебе хочется, конечно. Кстати, мне скоро пора домой.

– Домой?

– Скоро наступит ночь.

– Да?

– Да.

– У тебя в дому сейчас холодно?

– Холодно, как в болоте. Точно так.

– Но мне одному не нужно всё это тепло.

– Очень мило с твоей стороны, но это уже слишком… Как жаль, что его нельзя унести с собой.

– Фуф. Ты мог бы поспать на дровах.

– Думаешь, можно?

– Если высушить тряпку, ты положил бы её под голову вместо подушки.

– Я ужасно храплю.

– Меня это не трогает.

Так они играли. Отличная оказалась игра. Не надо ни кубики кидать, ни спешить первым дойти до цели. Причём они могли ходить, стоять и делать что угодно. Поэтому они переделали кучу дел, не прерывая игры.

Между прочим, они не забыли закрыть тётеловушку досками. Оба несколько раз чуть не сверзились в неё, пока клали доски. Пронырсен почти уверил себя, что никаких тётушек у него нет. Но если паче чаяния одна объявится, у него наготове ловушка, проверенная в деле, а не так просто…

А на улице бродил под звёздами Простодурсен, искал Утёнка. Октава ходила вместе с ним и тихо, нежно утешала его. Они почти не разговаривали. Засовывали руки в снег и шарили под настом в поисках бедного пернатого младенца, выпавшего из кармана Простодурсена. А в кармане только и осталось, что платок и шапочка, которые должны были уберечь Утёнка от холода.

– Мы его не найдём, – сказал Простодурсен.

– Что ты, – откликнулась Октава.

В голове Простодурсена строем маршировали гнусные мрачные мысли. Мысли о том, какими станут дни без Утёнка. Больше не будет вопросов, почему луна круглая, и о других круглых предметах вопросов тоже не будет. Никаких радостных криков над ухом по утрам. И не на кого поворчать, когда устанешь от всех этих вопросов и радостных криков. И не с кем постоять на берегу и побулькать камешки, например.

Нет, надо срочно Утёнка найти!

Простодурсен вспомнил, как Утёнок научил его смотреть в небо. Это было одно из любимых занятий Утёнка – стоять у реки и тихо глядеть вверх на бесконечное и безначальное небо.

Вот что мне надо сейчас сделать, понял Простодурсен. Он выпрямился. Они стояли на берегу, но в этом месте ёлки росли так густо, что ему пришлось отойти вбок, чтобы увидеть небо.

– Простодурсен, ты что? – спросила Октава. – Ты думаешь, Утёнок залез на дерево?

– Нет, но Утёнок научил меня всегда любоваться небом. Он говорил, что это помогает от всего.

Небо было красивое. С посыпкой из звёзд. С тонким белым месяцем, похожим сейчас на пустую колыбельку. И Утёнок как будто всё равно смотрел сейчас на небо вместе с ним. Непостижимым образом небо утешило Простодурсена. Небо без начала и без конца. Небо, которое было такой радостью для Утёнка. И теперь оно обещало Простодурсену сохранить для него всё, что было прекрасного при Утёнке.

Простодурсен стоял, задравши голову в небо, и тут что-то коснулось его спины. Как будто что-то живое шевельнулось у него на спине под пальто.

– Помоги! – раздался оттуда крик. – Я исчез! Фокус удался! Помоги мне, Простодурыч!

– Что?! – вскрикнула Октава. – Он был всё это время в кармане?

– Октава, – крикнули из пальто. – Октава! Я сделался невидимкой! Это я, Утёнок. Ну-ка найди меня!

Простодурсен скинул своё большое пальто и помог Утёнку выбраться. Тот путался в меху, дёргался, ползал, но наконец пробрался назад в карман.

– Ты в своём уме? – набросился на него Простодурсен. – Что ты устроил? А если бы я сел на тебя, олух в перьях?

– Я хотел потренироваться… Нашёл дыру в кармане и решил устроить фокус с исчезновением от этого трикиломасла. И залез в дыру. И заснул. Теперь я тут?

– Тут, – насупился Простодурсен. – Мы с Октавой уже несколько часов бродим у реки и в лесу, ищем тебя, а ты… Голова твоя безмозглая.

– Я ужасно голодный.

– И хорошо. Я тоже голодный.

– Правильно, – сказала Октава. – Мы должны проголодаться к завтрашнему пиршеству.

– Ах да, – вспомнил Утёнок, – завтра праздник марципанов. Простодурыч, пойдём скорее домой спать, тогда время добежит быстрее!

Наступила ночь. Река глухо бормотала лесу песню в утешение. Месяц бросал тусклые отсветы на лёд и на снег.

Сдобсен крутился на лежанке из дров. И вспоминал, как он хотел броситься в реку, чтобы его пожалели, спасли и утешили. Сейчас он чувствовал себя и спасённым, и утешенным, да ещё и сухим. Причём таким сухим, каким не был уже несколько лет. Он прислушался к похрапыванию Пронырсена и улыбнулся, вспомнив, какая несусветная мысль посетила их сегодня – украсить нору живой ёлкой. А потом заснул на лежанке из поленьев.

Октава стояла у своего окна и смотрела на ночь. Она никогда не укладывалась спать, не рассказав ночи, как прошёл день. Чтобы и ночь была в курсе всех невероятных событий в жизни маленькой приречной страны.

Простодурсен лежал в своей кровати под своим одеялом и спал. Утёнок лежал рядом и думал, как он завтра на празднике будет показывать свой фокус. Потом он стал думать, как всё-таки странно, что в прошлом году во время праздника его совсем не было. Нигде. Понять это было очень трудно. Ну и не надо, подумал он. Непонятные вещи всегда занятные, о них он с удовольствием подумает потом. И тут он наконец уснул, высунув клюв из-под одеяла.

У Ковригсена тишиной и не пахло. Он же пекарь и кондитер, и завтра ему кормить марципанами всю компанию. Отравленную маслом лягушку он посадил в банку к золотой рыбке, и та нещадно и неутомимо гоняла гостью, чтобы вытопить из неё масло.

Увидев, что лягушка жива и здорова, Марципановый Лягух наконец пришёл в себя и нашептал Ковригсену секретный рецепт. И тот немедленно принялся за дело. Пинта здесь, полпинты там, щепотку сюда и ложечку туда, полстакана тут, четверть стакана там, пудра на рабочий стол и пудра на готовые марципаны… Ковригсен носился по своей удобной, основательной пекарне как угорелый.

А на улице был мир и покой. Луна светила, река струилась, а снег лежал такой же, каким его высыпало из себя небо.

 

Время ни с места – проси не проси, праздника ждать уже вовсе нет сил…

Когда ночь отночевала своё, небо выкатило наверх хилое зимнее солнце и разбросало редкие розочки кремовых облаков.

Время в этот день тянулось так медленно, что Утёнку казалось – оно останавливается. Проснувшись утром, он обнаружил у себя в голове прекрасный план. Тот угнездился там, пока Утёнок спал. Теперь он в точности знал, с чем выступит на празднике.

Впрочем, сначала должно было пройти всё утро до полудня. Потом от полудня до обеда. Но и этого мало, потому что после обеда надо пережить послеобеденные часы. И тогда только сможет наступить вечер и начаться праздник.

Простодурсен и не думал поторапливать время. Он ходил по дому, прихорашивался, выбирал себе наряд, причёсывался и перекладывал вещи с места на место.

– Долго ещё? – спросил Утёнок.

– Мы только встали, – ответил Простодурсен.

– Ты так же ответил, когда я спрашивал в прошлый раз.

– Но ты спрашивал минуту назад.

– А сколько ещё ждать?

– Прилично.

– А прилично – это сколько?

– Займись чем-нибудь. Тогда время идёт быстрее.

– Я не могу ничем заниматься. Мне нужен покой, чтобы вечером быть в форме и показать фокус.

– Посиди тогда.

– Я сижу.

– Вот и хорошо.

– А долго ещё?

И так сто раз.

Утёнок сидел на стуле и клювом подпихивал каждую следующую секунду. Что будет на празднике? Как он выступит? Нет сил дождаться. У него даже голова закружилась от восторга – какой гениальный номер он придумал. И он упал со стула. Пришлось Простодурсену поднимать его, гладить и успокаивать.

– Я тоже хочу быть красивым, – сказал Утёнок.

– Ты очень красивый, – ответил Простодурсен.

– Но ты должен меня украсить. Сам вон в белой рубашке и вообще. Надо меня чем-то посыпать или приклеить к перьям блёстки, например.

– Думаешь?

– Да! Я хочу быть звездой вечера. Сиять, блестеть, мерцать и переливаться, когда я выйду к публике.

– Понятно, – сказал Простодурсен. – Ну давай посмотрим, что у нас есть.

Оказалось, это способ обмануть время. Если время тормозит, надо наряжаться. Эту хитрую мудрость Утёнок теперь запомнит на будущее.

У Простодурсена нашлись два тюбика кондитерской краски – красный и зелёный. Утёнок сказал, что хочет шотландскую красно-зелёную клетку от макушки до крыльев.

Потом они перевернули вверх дном весь дом в поисках чего-нибудь эдакого, что дом утаил от них. Нашли много клубков пыли и три камня-булька. Нашли маленькие твёрдые штучки: прежде они были мягкими – например, яблочными огрызками. И ещё разные предметы, которые Простодурсен давно искал. А за комодом, где быть ничего не должно, обнаружились шляпа и галстук. Их, видно, оставили птицы, когда прилетали посмотреть великое представление приречного театра.

– Гип-гип-ура! – крикнул Утёнок.

– Да, – согласился Простодурсен. – Великовата и пыльная, но отлично тебе подойдёт.

– Я её надену! Я её надену! Эх, жаль, блёсток нет.

– Есть, смотри.

Простодурсен достал из кармана стакан. Он был наполовину полон отличным блескучим порошком. Простодурсен посыпал им Утёнка.

– Подними меня скорее! Хочу посмотреть на себя.

Простодурсен поднял его и поставил на комод. Теперь Утёнок мог любоваться собой, таким великолепным, в зеркале.

– Даже не верится, – сказал Утёнок, – что этот красавец – я.

– Да, – сказал Простодурсен, – ты бесподобен.

– Тебе не кажется, что шляпу лучше сдвинуть набекрень?

– Не кажется.

– Нет, сдвину. Так вид более молодецкий. Мне бы только на галстук не наступить, выходя к публике.

– А что ты публике покажешь?

– Этого я тебе сказать не могу. Это секрет.

– Знаешь, исчезнуть во всём этом снаряжении может оказаться нелегко.

– Мало что даётся нам легко, Простодурыч. Главное – не сдаваться.

– Ты прав.

– Теперь мы оба такие франты!

– Да. Но ты вообще неотразим – блёстки, клетка, шляпа, галстук…

– Остался только красивый запах.

– Запах?

– Октава же надевает на себя запахи.

– Октава пахнет за всех, другим запахам места нет. К тому же и нет у нас ничего такого.

– А вроде в шкафу валялось несколько изюминок.

– И?

– Можно для красоты вставить их в уши.

– В уши? Тогда мы ничего не услышим.

– Да, не годится. Мы должны послушать песню Октавы. И стихи Ковригсена. И вообще всё. Какой я всё-таки красавец. Видел, Простодурсен?

– Видел.

– Только надо шляпу сдвинуть набекрень.

Утёнок крутился на комоде. С него сыпались блёстки. Он репетировал поклоны, чтобы раскланяться после выступления. И разучивал вступительную речь:

– Уважаемая публика! Дорогие жители нашей приречной страны! Для меня большая радость…

– Не мог бы ты помолчать минутку? – попросил Простодурсен.

Он стоял и смотрел в окно. Там лес, река, снег – всё погружалось в новый вечер.

– Что такое? – крякнул Утёнок.

– Ничего. Тебе же не трудно немного помолчать.

– Понимаешь, я в ударе. Я пенюсь и пузырюсь. А ты что-то нет?

– Я хочу тишины, чтобы спокойно подумать.

– А о чём ты будешь спокойно думать?

– Ни о чём.

– Ты хочешь спокойно подумать ни о чём?

– Да.

– Нет, я чую, что ты будешь думать о другом.

– Да нет… я просто тоскую по камешкам, по весне и…

– И что?

– Я расстраиваюсь, что праздник будет у Пронырсена. Я его недолюбливаю.

– Вот, твоё «ни о чём» – это куча всего.

– Ну да.

– Пронырсен сегодня не опасный. Сдобсен сидит с ним и обычнит его.

– Обычнит?

– Делает обычным. Мы же с тобой их видели. Помнишь, они готовили сюрприз к празднику, они улыбались, они радовались. Как обычные приречные жители.

– Ой-ла-ла, Утёнок… Нам пора идти. Даже бежать!

– Так сразу? Мне надо хотя бы ещё разок крутануть шляпу.

– Давай быстро.

– А весна придёт, Простодурыч. Вдруг раз – и кругом весна, и бульки…

– Какой ты красавчик, Утёнок!

– Да, мы смотримся отлично. Потому что мы идём на мой первый марципановый бал.

 

Финал: вокруг дерева ходят все, и жизнь сияет во всей красе…

Приветствовал гостей сам Пронырсен. Он стоял перед дверью с можжевеловой веткой в руке. На досках, которыми закрыли тётеловушку, они со Сдобсеном соорудили снежный фонарь. В нём радостно и ярко светила сальная свечка.

Простодурсен не знал, что и думать. Интересно, к чему этот снежный фонарь? И эта ветка у Пронырсена в руке… Увидев её, Простодурсен решил поворачивать обратно. Он не сомневался, что ветка нужна Пронырсену для какой-нибудь гадости. Но в последнюю секунду передумал и просто подтолкнул вперёд Октаву. Она лучше разбирается в Пронырсене.

Тут и стало ясно, зачем Пронырсену ветка.

– Фуф, – сказал он. – Можно заходить.

А потом можжевеловой веткой отряхнул снег с ботинок Октавы.

Что-то странное с этим парнем, подумал Простодурсен. Неужели Сдобсен так его вышколил? Ловкий он крендель…

– Здравствуйте, Простодурсен и Утёнок, – сказал Пронырсен. – У меня ваша лопата. Спасибо, что одолжили. Она мне очень пригодилась. Вот она стоит в доме. И клинок, и черенок тёплые и невредимые. Вы сможете забрать её, когда пойдёте домой после праздника.

– Спасибо, – ответил Простодурсен.

– А вот и Ковригсен со своей золотой рыбкой. Заходите, заходите…

Поглаживая в кармане Утёнка, Простодурсен зашёл в нору. Он едва поверил своим глазам. Во-первых, в норе было очень тепло. Во-вторых, дрова. Из них были сложены стулья, табуретки и стол. Причём стол из дров был длинный и удобный. Хозяйственная тряпка всего с одной едва заметной дырочкой была постелена вместо маленькой скатерти посередине стола, а края его закрывали наволочка и простыня, можно сказать, совсем не мятые. По всей норе, на полочках и на диковинных дровяных конструкциях, были расставлены разноцветные свечки. Все они горели. Выглядело всё очень красиво, даже щегольски.

Посреди комнаты, в крестовине из четырёх больших чурок, стояла – вы не поверите! – ёлочка. Два красных носка на верхних ветках украшали её.

Ковригсен обошёл всю нору, чтобы показать своей золотой рыбке всё-всё-всё. Рыбка от восторга чуть не выплескала воду.

– Какая красота! – щебетала Октава. – Какой тонкий вкус! Сколько выдумки! И даже ёлка… Я знала, Пронырсен, что на тебя можно положиться. А теперь пора повеселиться!

– Фуф, – сказал Пронырсен. – Фуф, фуф. Это просто игра, которую выдумали мы со Сдобсеном.

– А-а… – вступил Сдобсен. – Но ведь нам чего-то не хватает?

– Не хватает? – встревожился Пронырсен. – Я вешал оба носка, я точно помню.

– Марципаны, – напомнил Сдобсен. – Разве мы не будем угощаться марципанами?

– Тут такое дело, – откликнулся Ковригсен и поставил банку с рыбкой на дровяной стол. – В этом году Марципановый Лягух витал в облаках. Так что праздничный марципан тоже получился заоблачного вкуса.

– Марципана не будет? – уточнил Простодурсен.

– Праздничный марципан в этом году вышел не как всегда, а гораздо, гораздо лучше, – сказал Ковригсен.

– Что? – возмутился Сдобсен. – Ты его уже съел?

– Фуф, – успокоил Пронырсен. – Ничего страшного, у меня большой запас чёрствого хлеба и есть сливовое варенье.

В норе стало тихо. Свечи мерцали. Утёнок блестел. Октава пахла. Все выглядели настолько торжественно, насколько принарядились. Вот только тишина была гулкая, необычная.

– Угу, – сказал Ковригсен. – Отвечаю. Я сегодня навещал мудрую каменную куропатку. Ту, которая помогла мне найти мою рыбку. И подарил ей огромное марципановое яйцо. Кстати, вам всем от неё поклон. Она съела марципан с большим удовольствием. А остальные марципаны лежат на санках. Санки стоят за кустом у реки.

Вот шутник этот Ковригсен. Он хотел их просто подразнить! Все ринулись за марципанами. Их оказалось четыре ящика! Праздничный запах уже растёкся между гор.

А потом они ящики открыли.

В одном приехало триста четырнадцать мелких фигурок синего и бирюзового цвета. Всё это были звери. Саблезубые, беззубые и с молочными зубами. С длинными, короткими и тонкими шеями. С хоботами и крыльями, хвостами и шипами… и дальше придумайте сами.

Во втором ящике оказались марципаны с кислинкой – девятьсот восемнадцать разных фруктов и ягод. Некоторые из них гости знали, о некоторых слыхали, но многие даже фантазии не хватало вообразить. Они были тёмно-красные, густо-зелёные, празднично-фиолетовые, королевско-синие и канареечно-жёлтые. С небольшими вкраплениями поразительных оттенков. У каждого цвета свой вкус, и от каждого вкуса невозможно оторваться.

В третий ящик Ковригсен свалил чёрствый хлеб. Во всяком случае, выглядело это именно так. Но, конечно же, и это оказались марципаны с глубоким, приторным, радостным и диковатым вкусом. При виде этого ящика Пронырсен чуть не лишился чувств. Из всех постоянных покупателей только он ходил к Ковригсену за чёрствым хлебом. А теперь получил его в виде сочного марципана с крепким вкусом.

А в четвёртом ящике были рядами, один к одному, сложены камни-бульки. Золотые и серебряные, кругляши и плоские шайбы, белые, серые и обычные. Только всё это были не камни, а марципаны.

Теперь Простодурсен в свой черёд едва не хлопнулся без чувств. Бог мой, что только не творит Ковригсен, чтобы порадовать их и поддержать в добром здравии и хорошем настроении!

Простодурсен тут же попробовал камешек на вкус. Весенний дух разошёлся по телу и забил нос. Конечно, это был марципан. Но от его лёгкого, радостного вкуса Простодурсен почувствовал себя так, словно стоял на берегу громко поющей весенней реки и булькал камешки.

Они выложили всю эту вкуснотищу на стол. Разложили – веером, пирамидой, заборчиком. Построили из марципанов поезда. Для принесённых Октавой коробок с фруктами в глазури и четырёх кувшинов сока из кудыки едва хватило места.

Мне жаль, что это не у вас разбегались глаза от яркого великолепия.

Мне жаль, что это не у вас кружилась голова от дурманящих запахов.

– Ну что же, – сказал Ковригсен. – Не хотите ли снять пробу?

– Снять пробу? – спросил Простодурсен. – Уже можно есть?

– Да. Разве нельзя? – спросила Октава.

Можно, можно, ещё как. Они сели за стол, они открыли рты и клюв. Нет-нет, словами этого не описать. Диковинные звери один за другим исчезали внутри гостей, а потом бродили в них. Чёрствый хлеб проскакивал стоймя. Они ели бульки вместе с фруктами и ягодами, заливая их соком.

– Скоро нам придётся сделать перерывчик, – простонал Сдобсен. – Нельзя ли объявить марципановую паузу?

– Фуф, господин пекарь, – сказал Пронырсен. – Хлебушек вам сегодня удался.

– Мы с Пронырсеном придумали, что надо бы нам всем походить вокруг дерева. Это будет такая игра. И мы снова проголодаемся.

– Да! – оживилась Октава. – Мы можем петь мою песню, пока ходим.

– И получится, как будто мы гуляем в лесу, не выходя из дома, – добавил Простодурсен.

Они встали, взялись за руки и за крылья и пошли вокруг ёлки. Вернее, все шли, а Утёнок болтался между Простодурсеном и Октавой.

– Я лечу! – кричал он. – Смотрите, я лечу в галстуке и шляпе!

Пронырсен вспомнил про лопату. Он сбегал принёс её, и теперь они со Сдобсеном держали её с обоих концов во время этого тихого хождения по кругу.

– Что же, – мягко сказала Октава. – Я готова представить вам свою новую песню.

У ёлки грянуло троекратное «ура!». И Октава запела совсем новую песню:

Аплодисменты и крики восторга наполнили нору Пронырсена. К тому времени компания сделала немало кругов вокруг ёлки и вполне готова была к новой порции марципанов.

– Какая ты чудесная, Октава! – восхищённо сказал Утёнок. – Какие из тебя вылетают красивые стаи слов!

– Ничего особенного, – смутилась Октава.

– У меня есть подобие стишка, – сказал Ковригсен. – Если это вдруг кстати.

– Да, фуф, – сказал Пронырсен. – Я только хотел сказать, что не буду произносить речь, если кто-то её ждёт. Вместо речи я собирался сказать совсем другое, но хорошо, что забыл. Фуф. Спасибо.

– Итак – стихотворение, – сказал Ковригсен.

После криков «браво!» и «ура!» в честь Ковригсена наступила очередь Сдобсена. Он, как обычно, повёл рассказ о далёкой стране под названием заграница. Территория её огромна, сказал он. Но самое удивительное то, что в ней нельзя поселиться. Потому что стоит тебе обосноваться за границей, как она внезапно перемещается в другое место.

– Это точно как мы с Пронырсеном, – объяснил он. – Пока мы с ним не изобрели нашу игру, меня пугала даже мысль о том, чтобы пойти к нему. А теперь меня пугает мысль, что придётся идти домой. Получается, что всё выворачивается навыворот, стоит только найти что-то кроме того, что было наоборотным раньше. К тому же за границей есть туннели в горах и парашютисты. А у нас, к счастью, нет. Спасибо.

– А теперь, – сказал Утёнок, – моя очередь.

– Ты тоже хочешь выступить? – удивился Сдобсен.

– Да! С моим коронным номером. Я его единственный исполнитель в мире. Итак – волшебное и невероятное…

– Не тяни время, – оборвал его Простодурсен.

Утёнок запрыгнул на стол. Вскочил на жестянку из-под печенья, стоявшую рядом с золотой рыбкой. Осмотрел публику. Все постарались и выглядели сегодня превосходно. А некоторые ещё и пахли так же.

Он посмотрел на Ковригсена. Тот наконец-то отряхнул с себя муку. Сбрызнул волосы кондитерским золотом, а вихор начесал и подколол сосновыми иголками, и он стоял на голове красивым рыжим гребнем и благоухал.

Утёнок взглянул на Октаву. Она пришла в новой шляпе, украшенной в духе мечтаний о долгом летнем отпуске за границей, и расточала приятный аромат.

Он оглянулся на Простодурсена в белой рубашке, с подобием галстука, который тот соорудил из красного шерстяного шнура.

Затем перевёл взгляд на Пронырсена со Сдобсеном, которые загадочным образом сблизились перед лицом зимы. Оба они припорошили волосы снегом, но теперь он растаял и потёк.

Пять дивных созданий. Пять небесных сводов. Пять вселенных, пять судеб – нестройных, некулёмых – сейчас сидели тихо.

И оставалась ещё сияющая золотая рыбка. Она высунула голову из воды и сказала два слова, которые знала.

– Тьфу-тьфу, – сказала она.

– Будешь начинать? – спросил Простодурсен.

– Я уже давно начал, – сказал Утёнок. – Отвечайте не задумываясь. Что вы видите перед собой?

Гости заёрзали на дровяных сиденьях. Посмотрели на Утёнка. Он был прямо у них перед глазами. Так они и ответили.

Простодурсен заволновался. Неужели Утёнок собирается исчезнуть? А продумал ли он, как потом вернуться обратно? С этим малышом никогда не знаешь, о чём он забыл подумать.

– Отлично, – сказал Утёнок.

Он дважды склонил голову в поклоне.

– Это всё? – спросил Простодурсен.

– Разве мало? – удивился Утёнок.

– Ну… – неуверенно протянул Простодурсен.

– Я хотел показать вам что-то невероятное, что могу показать только я. А это невероятное – это я. Твой Утёнок, Простодурыч, часть твоей жизни. На празднике год назад меня ещё не было. Никто обо мне не слышал, никто меня не ждал, и ты жил, как будто я и не должен никогда появиться. Но вдруг к тебе приплыли в руки утка и яйцо. А из этого яйца вышел я собственной персоной. А теперь я встал на жестянку и дал вам на меня посмотреть. На твоего меня, Простодурыч. Это же невероятно, что всё устроено так. В этом больше магии, чем на небесах.

После этой длинной речи наступило молчание. Словно бы слова Утёнка обживались во всех головах, суетились, вертелись, метались, чтобы донести свой смысл.

И вдруг все как будто разом поняли, что они стали свидетелями великого превращения. Потрясающего фокуса. Необычайного чуда. А именно: на жестянке стоит Утёнок. А раньше его и в помине не было.

Тогда они захлопали. Они кричали «ура!» и громко били в ладоши.

– Невероятно! – кричала Октава. – Этот Утёнок – он такой выдумщик!

– Фуф, – попросил Пронырсен. – Ничего себе! Ты не повторишь номер на бис?

Утёнок повторил. Раз за разом он напоминал им, что он здесь, вот он. Напоминал, чтобы они не забывали, сколь невероятна, загадочна и волшебна жизнь.

Они ещё отведали красочных праздничных марципанов. Поводили хоровод вокруг ёлки. Они изо всех сил старались радоваться жизни вместе.

Тем временем пришла ночь со своими тихими шалостями. А тщедушный ручеёк тихо и упрямо катил себе вперёд сквозь зиму.