Чем себя порадовать в дождь?

Однажды пошёл дождь. И с тех пор лил как из ведра. Огромные капли плюхались на землю и растекались лужами. Всё давно промокло насквозь. Но дождь это не остановило.

Простодурсен с Утёнком сидели за кухонным столом. Они уже позавтракали. Съели пудинг. Наелись. И просто сидели и смотрели на отсыревшую Приречную страну за окном.

– Нам бы радоваться, – сказал Простодурсен.

– Да уж хорошо бы, – кивнул Утёнок. – Ты рад?

– Немного, – ответил Простодурсен.

– По тебе не скажешь.

– Не скажешь, но я рад. Немного.

– А чему?

– Что у нас дом крепкий. Крыша не течёт, луж на полу нет.

– А-а. Этому я тоже рад – что крыша не течёт и луж нет.

– Надо бы нам найти себе дело.

– Это трудно.

– Трудно?

– Сам подумай – там всё залило, а ты хочешь что-то искать.

– Зачем же нам искать на улице? Мы тут найдём.

– Да, здесь хотя бы сухо. И пудинг есть. И вообще тепло.

И они стали дальше смотреть в окно. Дождь как будто отстукивал прямо по голове: по-вез-ло-вам-кры-ша-не-те-чёт.

– Пойду я тогда посплю, – сказал Простодурсен.

– Ну уж нет! – возмутился Утёнок. – Мы так хорошо сидели!

– Хорошо?

– Ещё как хорошо. Радовались, что крыша не течёт. И что луж нет. И смотрели дождь в окне.

– Ты, наверно, прав, – сказал Простодурсен. – Но лично мне надоело смотреть дождь.

– А что крыша не течёт, тебе не надоело?

– Нет, нисколечко не надоело и никогда не надоест. Пойду я всё-таки посплю.

– Ты говорил, надо нам найти себе дело.

– Я вот нашёл. Пойду посплю. Одеяло ещё не выстыло.

Простодурсен встал из-за стола и поплёлся к кровати. Спать ему не хотелось, но всё-таки хоть какое занятие. Вот если бы крыша протекала, можно было б её чинить, черпать воду, бегать с тазами и тряпками. А так остаётся только спать да дремать.

На полу валялось полено. Об него Простодурсен и споткнулся. И теперь сам валялся на полу с расквашенной коленкой.

– Скорее радуйся! – откликнулся Утёнок.

– Чему? – простонал Простодурсен.

– Что ты всего-навсего на пол грохнулся, а мог бы вообще с горы сверзиться, – объяснил Утёнок.

– А мы точно должны всё время радоваться? – уточнил Простодурсен.

– Мы не должны, – ответил Утёнок. – А тебе точно хочется спать? Давай лучше речку сделаем!

Так они нашли себе дело – строить речку. Это оказалось нетрудно. Они разложили на полу, от стены до стены, одеяло, подушки и коврик, и получилась прекрасная речка. Утёнок хотел играть в рыбаков, как будто они поймали по огромной рыбине каждый. Рыб сделал Простодурсен из двух поленьев, обвязанных верёвкой, а лодкой стал кухонный ящик. И они поплыли на рыбалку.

– Поберегись! – скомандовал Утёнок.

– Почему? – удивился Простодурсен.

– Течение очень сильное. Вдруг лодка опрокинется, и мы утонем?

– У меня клюёт! – завопил Простодурсен.

– Нет! – закричал в ответ Утёнок. – Мы ловить ещё не начали – не доплыли.

– Помогите! – снова закричал Простодурсен.

– Что опять стряслось? – удивился Утёнок.

– Там лев!

– Спасите-помогите! Где?

– Там! Видишь, вон – пасть свою разинул.

– Нет!

– Да.

– Не-е-ет!

– Да-а-а-а!

– У нас ры-бал-ка. При чём тут лев?

– Ты сам кричал «спасите-помогите».

– Конечно, кричал. Я испугался. Я львов боюсь.

– Но зачем ты пугался полена?

– Ты сказал, что это лев.

– Так это же просто полено.

– А зачем ты сказал, что оно лев?

– Я присочинил.

– А теперь ещё присочини что-нибудь приятное.

– Например?

– Например, мы плыли, плыли и приплыли в кафе.

– Да мы же ловим рыбу посреди огромной реки.

– А вот и нет, – сказал Утёнок и выпрыгнул из кухонного ящика прямо в глупую реку. Игра в рыбалку ему надоела.

Чем же всё-таки занять себя, когда лодка оказалась всего лишь ящиком, а речка – одеялом с подушками? Крыша не протекает, Приречная страна размокла и раскисла.

Утёнок залез на стул и сказал:

– Нам не хватает радостей. Это я сам догадался. Поэтому сейчас я сяду на этот стул и буду ждать, когда к нам придут гости. Вот это будет радость! Вдруг к нам сейчас кто-нибудь придёт – в прекрасном настроении, с весёлыми историями. Я уже заранее очень рад, – сказал Утёнок. – Может, даже Октава заглянет. У неё голова полна идей, она придумает, чем нам заняться.

– Да, – тихо поддакнул Простодурсен.

– Или Сдобсен забредёт, – продолжал Утёнок. – А вдруг он расскажет, что свалился в речку и поймал карманом рыбу?

Простодурсен тихо, бочком двинулся к кровати. Он не верил, что в такой нудный дождь к ним придут гости. Но если ему дадут поспать, то, может, ему приснится прекрасный, удивительный сон, и…

Тут Утёнок заметил его манёвр.

– Что ты собрался делать?

– Хочу полежать под одеялом.

– Нет.

– Ты сидишь, тебе хорошо, могу я пока залезть под одеяло?

– Нет! У нас гости на пороге, а ты сейчас начнёшь храпеть!

– К нам никто не придёт в такую плохую погоду.

И тут Утёнок заплакал. А потом зарыдал.

– Вечно ты всё портишь!

– Порчу? – изумился Простодурсен. – Что же я порчу? Я только хотел прикорнуть под одеялом.

– Вот дурень! – злился Утёнок. – Я жду не дождусь гостей, и тут ты говоришь, что они не придут.

– Прости, пожалуйста. Конечно, кто-нибудь может прийти.

– Ну да! Поэтому сейчас тебе нельзя засыпать. Ты должен навести красоту, зажечь свечку и печь пирог!

Простодурсен тихо застонал и встал у окна.

Он очень любил своё окно. Оно как красивая картина в обрамлении стены и даже лучше, потому что меняется каждый день. Самая красивая вещь в его доме – окно. Сегодня, например, всё распухло от воды.

– И что дальше? – всхлипнул Утёнок.

– Ну ты вот сидишь, радуешься, – осторожно ответил Простодурсен.

– И ты иди сюда радоваться! Давай посидим вместе. Пока ждём гостей, ты мне расскажешь, как я вылуплялся из яйца.

– Скоро вечер, – сказал Простодурсен.

– Придумал! – закричал Утёнок.

– Что? – спросил Простодурсен.

– Ты придёшь ко мне в гости! Я тут сижу, такой одинокий-преодинокий, никому в целом свете не нужный, и тут ты приходишь меня навестить.

– Разве это радость? Я же здесь живу. Ну приду я к себе домой…

– Вечно ты всё портишь!

– Что я порчу?

– Всё! Только я придумал рыбалку – ты испортил её львом. Теперь я придумал гостя, так ты заявляешь, что тут живёшь.

Пришлось Утёнку поподробнее растолковать, что он придумал. И он изложил свою затею так хорошо, что даже Простодурсен понял.

Утёнок выдумал здорово. Как будто бы Простодурсен пришёл из заграницы, о которой всегда болтает Сдобсен. И он пришёл познакомиться со знаменитым Утёнком.

Простодурсен даже оделся в пальто. Чтобы было интересно играть, всё должно быть по-настоящему. Как будто он долго искал их дом, где прежде не бывал.

 

Изюминки на столе

Ивот Простодурсена выставили на дождь. Он сразу забарабанил в дверь.

– Кто там? Вы стучали? – донеслось в ответ из дома.

– Да! – закричал Простодурсен.

– Кто это бродит по улице в такую погоду? – продолжали расспрашивать из-за двери.

– Это я! Твой гость.

– А как вас зовут?

– Пусти меня скорее в дом! Тут очень льёт.

– Не знаю, могу ли я сегодня принимать визитёров. У меня не убрано.

– Меня это не смутит.

– Тогда заходите.

Простодурсен шагнул через порог. В доме и правда царил беспорядок.

– Хорошо, – сказал он, – что ты меня впустил. Я приехал издалека.

– Да что вы говорите!

– Я ездил за границу укрощать привидения.

– Привидения? Зря вы это сказали.

– А что поделаешь. Я жил в больших городах, и там меня нанимали гонять привидения. Противная работёнка, доложу я тебе. Но кто-то должен делать и её тоже.

– Угу. А что привело вас в наши края?

– Да вот прослышал – у вас здесь живёт знаменитый утёнок.

– Ах, знаменитый утёнок! Это вы удачно зашли! Он как раз я! Не обращайте внимания на беспорядок. Я тут живу с одним таким типом – он ничего за собой не убирает.

– Ужасные погоды стоят.

– И не говорите.

– В загранице было и того хуже. Дома сдувало ветром, вместе с дождём с неба сыпалась рыба, лодки так и переворачивались.

– Вы, наверно, проголодались? Из заграницы путь неблизкий.

– Я немного голоден, но не стоит хлопотать и готовить только ради меня.

– Могу угостить вас рыбой – мы утром были на рыбалке.

Утёнок за верёвку подтянул к себе одно из двух поленьев.

– Это вы лосося поймали?

– Да. А потом пришёл лев.

– Ох уж эти львы, всюду свой нос суют. В загранице их столько, что больше ничего и не помещается.

– Рыба вкусная?

– Изумительная! А не могу ли я ненадолго воспользоваться вашей кроватью?

– Нашей кроватью? А для чего?

– Для отдыха.

– Но… но вы же хотели повидаться со знаменитым утёнком?

– Так ты он и есть.

– Ты же не можешь прийти в гости к знаменитому утёнку – и вдруг завалиться спать! Ты должен вести себя прилично. Тюти-пути, спасибо-пожалуйста… Во-первых, надо спросить, как утёнок поживает. Во-вторых, что это ты без подарочка?

– Понятно, понятно. И как поживает знаменитый утёнок?

– Он поживает ужасно. Мне скучно. Я одинок, и счастья нет. Всем на меня наплевать. Мои гости только подъедают мою рыбу и мечтают завалиться спать в мою кровать.

– Ох.

– Вот именно. Мне нужно утешеньице.

– Видно, лучше мне уйти.

– Уйти? А кто же будет нежно гладить меня по пёрышкам и шептать мне, что я самый хороший? Ты укротитель привидений и львов, неужели ты не сумеешь утешить одного маленького утёнка?

– Я постараюсь.

– Да уж постарайся.

Укротитель привидений и львов сел на стул и посадил на колени знаменитого утёнка. Он тихо гладил его по пёрышкам, приговаривая:

– В загранице много разговоров о знаменитом утёнке.

– Правда? – опешил Утёнок.

– Да. Они знают, что утёнок хорошо поёт. И ждут не дождутся, что он приедет и споёт для них.

– Бедняги… Хочешь, я пока спою для тебя, укротитель?

– Хочу. А ты сам хочешь?

– Да. Это будет песня о доме, где я живу. И о всяком таком. Сейчас, подожди, приготовлюсь.

Приготовления выглядели так: Утёнок отряхнул пёрышки на груди и несколько раз поднял и опустил голову. Потом откашлялся и запел:

Знаменитый утёнок поклонился, укротитель привидений и львов захлопал в ладоши. Дождь пока не перестал лить. Крыша пока не протекла.

– А заграница правда есть? – спросил Утёнок.

– Не знаю, – ответил Простодурсен.

– И чем мы будем радовать себя теперь?

– Радовать себя?

– Ну да. Мы опять остались сами с собой вдвоём, чему нам радоваться?

– Думаешь, оно нам нужно?

– У тебя в шкафу ничего вкусненького нет?

– Нет. Хотя постой – вдруг изюмки остались…

– О, отлично! Изюм для радости первое дело. Давай ты их найдёшь!

Простодурсен принёс пять засохших изюмок. Утёнок сказал, что их надо положить на стол, а самим сесть вокруг него и радоваться, как вкусно им потом будет лакомиться изюмом.

Так они и сделали. Сели за стол и стали любоваться сморщенными чёрными ягодками, которые отбрасывали на стол крошечные тени.

– Хорошо живём, Простодурыч, – сказал Утёнок.

– Да уж да.

– Сидим в доме. Крыша не протекает. На столе изюмки. Это ли не радость? А потом захотим – и съедим их. И будет нам другая радость. Но пока мы хотим только есть их глазами.

Простодурсен радости не ощущал. Мысль о поедании старых изюмок, неизвестно сколько провалявшихся в шкафу, его не восторгала. Был бы это пирог – другое дело. Или хотя бы коврижка. Но Простодурсен не хотел портить радость Утёнку. Как ни странно, тот выглядел очень счастливым. Он рассматривал изюмки широко распахнутыми глазами, потом поднимал их к потолку, улыбался Простодурсену и снова уставлял радостный взгляд на изюмки.

– В странное мы место угодили, – заявил Утёнок внезапно.

– Странное?

– Именно что. Я как из яйца вылупился, так сразу понял: место странное.

– Может, и так, – задумчиво ответил Простодурсен.

– К примеру, – продолжал Утёнок, – меня печалит, что я не могу узнать всё обо всём.

– О чём именно?

– Да мало ли любопытного. Почему луна круглая. И где кончается небо. Сколько воды натекает в речку, и куда она девается, и…

– Незнание – одна печаль, а много знания – другая. Много будешь знать – скоро состаришься, – загадочно ответил Простодурсен.

– Когда за окном дождь и слякоть, непременно нужно много себя радовать. Вот мы, например, сейчас заняты тем, что радуем себя изюмками.

Так они проводили время. А дождь знай себе шёл, лил и падал, стучал, хлестал, звенел, лупил и барабанил, превращал лужи в озёра с водопадами и запрудами.

– Давай зажжём свечку, – предложил Утёнок. У него вообще было много идей. Они скакали и толкались в пушистой головёнке. – При свечке легче радоваться, что сидишь дома. Она трепещет, как маленькое солнце.

– Дело говоришь, – ответил Простодурсен и пошёл за свечкой.

И вот уже на столе стоит маленькая свечка. И горит. А день за окном постарел и побледнел. Ни света, ни яркости в нём почти не осталось.

– А что мы будем делать потом? – спросил Утёнок.

– Потом? – переспросил Простодурсен.

– Вот съедим мы изюмки. И у нас не останется чему радоваться.

– Мы можем их не есть, – сказал Простодурсен. – Раз нам от них так много радости, пусть лежат на столе дальше. Лично мне есть их совсем не хочется.

– Тебе обязательно надо всё испортить! – снова заныл Утёнок. – Что бы я ни придумал, ты найдёшь, как всё испортить!

Простодурсен отошёл к окну. Он стоял и думал. «А вынырнет ли вообще солнце из этих потоков воды хоть когда-нибудь?» – думал он. «Достаточно ли поблёк день, чтобы можно было лечь спать?» – думал он.

– Прости, я не хотел, – сказал он Утёнку.

– А чего ты хотел? – ответил Утёнок.

– Я всего лишь сказал, что не люблю изюм. Эти изюмки провалялись в шкафу незнамо сколько. Меня никогда не радовала мысль, что я смогу их съесть. Я держал их не для того. Просто выковырял из булки давным-давно, вот они и лежали. Так что можешь съесть все пять штук, вот что я хотел тебе сказать.

– Послушай, – сказал Утёнок.

Простодурсен послушал и ничего не услышал. Но сказать об этом он не решился: а вдруг Утёнок что-то слышит и радуется этому.

– Слышу, – ответил Простодурсен. – Да.

– Я слышу, как вздыхает лес, – сказал Утёнок. – Бедненький наш лес, он торчит на улице в любую погоду. Особенно в дождливую.

– Да, – сказал Простодурсен.

Прошло мгновение. Оно прошло как-то само по себе и кончилось.

– Ну вот, – сообщил Утёнок. – Сейчас я съем изюмки.

И тут случилось невероятное. Дождь прекратился. Пропал его шум. Куда-то делись дождевые облака. А на их месте засверкали отмытая до сияния луна и огромные россыпи отполированных до блеска звёзд.

– Смотри! – ахнул Простодурсен.

– Вижу, – откликнулся Утёнок.

Они стояли у окна и любовались.

– Эврика! – выдохнул Простодурсен.

– Где?

– Мы идём к Ковригсену за душистыми вечерними коврижками!

– Ура-ура-ура!!! – завопил Утёнок. – Давай пойдём прямо сейчас и будем всю дорогу радоваться! А ты можешь сначала побулькать камни в речку, тогда мы дольше будем радоваться коврижкам.

– Да, – закивал Простодурсен, – так и сделаем.

– А изюмки я припрячу на следующий дождь, – сказал запасливый Утёнок.

 

Мысль поселяется в голове

И в тот же самый вечер Ковригсена, когда он хлопотал над тестом для завтрашнего хлеба, осенила странная мысль. Он как раз развязал мешок муки. На полу стояли наготове два ведра с водой – он только что сходил за ней на реку. И теперь собирался принести дрожжи из холодной кладовки в глубине горы. Как вдруг к нему в голову пришла мысль. И Ковригсен вдруг её подумал.

«Неохота мне, – подумал он, потому что мысль была вот такого скверного характера. – Да ну их. Сил моих нет».

Он обернулся посмотреть, откуда мысль взялась. Из какой засады выскочила. Не иначе, сто лет ждала, пока он подвернётся. Но ничего необычного в глаза ему не бросилось. Ничто не разбито, не пролито, не упало, не пропало.

«Неохота мне тесто месить, – стал он думать вредную мысль дальше. – Покупатели мои греются себе по домам и только и мечтают свежими коврижками разжиться. Строят планы, как они спозаранку отправятся в пекарню. И никому нет дела, что творится в моей голове. А в неё, знаете ли, пришла мысль. Не желаю я возиться с этим дурацким тестом».

Слово «дурацкое» тоже пришло к нему в голову вместе с мыслью. И не оно одно, потому что следом Ковригсен подумал много разных плохих слов о тесте: вонючее, прилипучее, рассыпучее. «Тесто-пердесто», – подумал он – и сам испугался. Что это за слова такие? Он же пекарь. Ему нельзя так о тесте думать. Без теста ему никуда…

Ковригсен смешал крепкого сока кудыки со сладкой проточной речной водой. Воду он только начерпал, она ещё играла в вёдрах.

Он помешивал питьё в стакане и смотрел на воду, и тут в голову протиснулась ещё одна мысль. О золотой рыбке.

Мысль о золотой рыбке не была новой. Это была старая хорошая мысль, и она навещала его частенько. «Мне нужна золотая рыбка, – думал Ковригсен тогда. – Как бы кстати пришлась тут, во мраке моей горы, отливающая золотом рыбка. От неё в пекарне стало бы светлее. Она бы плавала мирно и красиво в моей стеклянной банке. А я бы рассказывал ей, что пора ставить тесто. А потом бы докладывал, что тесто уже подошло. И мы бы вместе завтракали по утрам. Я бы насыпал ей в банку самые лучшие крошки. А по вечерам читал вслух книги. Я сочинял бы ей стихи. О, как хорошо бы мне жилось с золотой рыбкой! С золотою рыбкою на пару вмиг бы мы поставили опару».

Ковригсен взял стакан сока из кудыки, вышел из-за прилавка и сел за стол. На нём как раз и стояла стеклянная банка. Ковригсен давно положил в неё несколько камешков и иногда вставлял туда еловую веточку. Но это совсем не то. Стеклянная банка нужна, чтобы в ней плавала золотая рыбка.

Раньше он думал, что рыбка живёт в реке. Поэтому он много-много раз ходил ловить золотую рыбку. Но она ни разу даже хвостиком ему не махнула. Нет золотой рыбки в их реке.

А у банки без рыбки вид голый, холодный и бессмысленный. Вот стоит она со своей затхлой водой и позеленевшими камнями, а той, которая должна блестеть и сверкать, кружить и плавать, слушать его стихи, ждать его каждое утро, – её нет как нет.

«Просто у меня одинчанка, – подумал он. – Мне нужна рядом живая душа. Я и на тесто злюсь, потому что больше не на кого. Оно хоть как-то шевелится – поднимается, подходит, пухнет. Но друг из него никакой. Что я из него слеплю, то и получится. И оно не плавает и не ждёт, пока я накрошу корм. Не мечтает послушать хорошую историю. Нет, тесто – это тесто, а рыбка – это рыбка. И пока золотая рыбка не поселится в этой стеклянной банке, ни коврижек, ни плюшек в пекарне никто печь не будет. Вот».

Ковригсен думал так долго, что срочно должен был развести себе ещё стакан сока. А потом он вылил из рыбкиной банки стоялую воду и налил свежую.

– Всё должно быть готово для нашей рыбки, – наставительно сказал он банке. – И чисто, и уютно, и водичка свежая.

Он так предвкушал встречу с золотой рыбкой, что чуть не расплакался. Ему казалось, что в этот холодный вечер рыбка где-то плавает и зовёт его. Что её тоже одолела одинчанка, и она только и мечтает, чтобы Ковригсен уже нашёл её наконец.

Ковригсен надел пальто с непромокаемыми карманами – он сшил его специально для ловли золотой рыбки. Потом оглянулся напоследок. И увидел мешок муки и пустой чан для теста.

– Да-да, – только и сказал он муке.

Он шагнул в вечерний холод – и тут же столкнулся с двумя покупателями.

– Добрый вечер, – сказал большой покупатель. Это был Простодурсен.

– Кляк-кляк, – добавил небольшой покупатель. Это был Утёнок.

– Добрый вечер, – буркнул Ковригсен. – Гуляете?

– Да вот думали разжиться вечерней коврижечкой, – сказал Простодурсен.

– Дико прекрасной, громко хрустящей коврижкой с сиропом! – объяснил Утёнок.

Ковригсен посмотрел на славную парочку. Большой и маленький. «Прямо как я буду с рыбкой», – подумал он.

– Ты нас впустишь? – напомнил Простодурсен.

– Пекарня временно закрыта.

– Закрыта? – удивился Простодурсен. – Временно? Это что значит?

– Это значит, что, пока я не найду золотую рыбку, пекарня не откроется, – объяснил Ковригсен.

Маленький Утёнок сидел в кармане у Простодурсена и смотрел в небо. Оно такое удивительное. Утёнку никогда не надоедало смотреть на него.

– Золотая рыбка? – спросил он теперь. – Это какая такая?

– Она сияет, – объяснил Ковригсен. – В тёмные одинокие вечера она дружелюбно блестит во мраке.

– Думаешь, у нас в реке такие водятся? – спросил Простодурсен.

– Думаю, нет, – ответил Ковригсен. – Золотые рыбки – большая редкость. В нашей речке я её не нашёл. Мне кажется, искать надо в других местах.

– Где?

– За холмами. Или за широкими долами. В глуши лесной или в глуби морской.

– Но уже темно. И ночь скоро.

– Ну, – сказал Утёнок, – рыбка только в темноте и сияет. Ты забыл?

– Всё так, но как-то это печально звучит, – вздохнул Простодурсен.

– Лучше нам пойти с ним, – сказал Утёнок. – Мы полны отваги, мы спасём беднягу.

– Разве мы полны отваги? – удивился Простодурсен.

– Я точно полон, – сказал Утёнок. – Я езжу в твоём кармане, хотя ты ходишь вразвалку и обо всё спотыкаешься и запинаешься. И я смотрю в небо, а голова у меня не кружится.

– О, какие же вы счастливые! – простонал Ковригсен.

– Почему? – спросил Простодурсен.

– Потому что вы есть друг у друга. У вас всегда живая душа рядом.

– Особенно у Простодурсена, – сказал Утёнок. – У него же я. А я очень живая душа: пою, болтаю и вообще.

– Но, – подумал вслух Простодурсен, – рыбка же всегда сидит в банке и не вылезает?

– Это в ней самое удобное, – ответил Ковригсен. – Мне нужна живая душа, которая не обсыпается мукой, не заляпывается тестом и не трещит без умолку, а то я все рецепты позабуду.

– Утёнок тебе тогда не подойдёт, – кивнул Простодурсен. – Попробуй рыбку.

– А удочка? Удочка где? – заволновался Утёнок.

– Приплыли, – ответил Ковригсен. – Удочка мне не нужна. Я же не ужин себе ловлю. Что подумает обо мне золотая рыбка, если я поймаю её на крючок?

Они стояли у дверей пекарни. Остро и свежо пахло дождём. Он вылился весь и кончился, но с камней, деревьев и спящих птиц ещё капало.

– Ну ладно, – сказал Ковригсен. – Пойду я лучше.

– Вот именно, – оживился Утёнок. – Лучше мы пойдём.

– Без коврижки? – спросил Простодурсен. – Хотя бы одной?

Последнее время Ковригсен о еде совсем не думал. Потому что он думал о золотой рыбке. Но идея прихватить еды показалась ему разумной. Поиски могут затянуться.

Он вернулся в пекарню и собрал с прилавка последние коврижки.

– То есть вы тоже собираетесь искать золотую рыбку? – уточнил он.

– Ещё бы! – ответил Утёнок. – Какой смысл оставаться здесь, если пекарня закрылась? Лучше уж мы пройдём с нашим пекарем огонь и воду, и тогда будут нам на завтрак тёплые плюшки-ватрушки.

Только они тронулись в путь, как примчался Пронырсен. Этот пролаза, как всегда, желал бесплатно получить сухого хлеба.

– Извини, – сказал Ковригсен, – пекарня закрыта до лучших времён.

– Чего? – поразился Пронырсен. – Ты часом не сбрендил?

– Просто нам нужно найти золотую рыбку, – объяснил Утёнок.

– Фуф. Совсем у вас мозги крен дали, – фыркнул Пронырсен. – Пекарь тащится на рыбалку! Всё бы вам дурака валять да баклуши бить. Большей дурости не встречал.

– Ну мне пора, – ответил Ковригсен.

– Золотая рыбка? Фуф! – сплюнул Пронырсен. – Самая психанутая пекарня по эту сторону луны. Чтоб вас волки съели и не поперхнулись! Чтоб на вас ведьмы с плесенью напали! Дурь-понадурь!

Он ещё раз сплюнул себе под ноги и усвистал в свою нору.

А Ковригсен с друзьями уходил всё дальше и дальше в вечер и всё глубже и глубже в лес.

 

Куропатка на камне

– Мы будем просто идти и идти? – немного погодя спросил Утёнок.

Он не привык бродить по лесу в потёмках. И надеялся, что Ковригсен знает, куда идёт. Неужели он правда думает, что внезапно где-то приветливо блеснёт золотая рыбка? Какую странную затею мы затеяли, подумал он.

– Ты о каменных куропатках слышал? – вдруг спросил Ковригсен.

– Каменные куропатки? – удивился Простодурсен. – Нет, никогда о таких не слыхал.

– Это особая порода. Они насиживают камни.

– Насиживают камни?

– Именно что. Это самые долготерпеливые в мире куропатки. Они не откладывают яйца, как прочие куры. Они выбирают себе камень и насиживают его.

– И из этих камней вылупляются золотые рыбки?

– Что из них вылупляется, никому не известно. Но эти каменные куропатки – птицы очень мудрые. И знают много такого, что нам неведомо. Вот только насиживают камни они по ночам. А днём их не сыскать.

– И они водятся у нас в лесу?

– Я надеюсь. Вдруг мы найдём. Но надо зайти в самую чащу.

Простодурсен посматривал на Ковригсена: скоро ли он собирается угостить их коврижками? Ведь Простодурсен был голоден, из-за этого они с Утёнком и пошли в пекарню. Они не собирались искать золотую рыбку, а всего лишь хотели раздобыть свежих коврижек на ужин. А тут на тебе – пекарня закрыта. До лучших времён. Их поди дождись.

Да ещё какие-то куропатки каменные. Что за странные птицы? Зачем они камни насиживают?

Простодурсену захотелось повернуть домой. Их со всех сторон подпирала ночь с корявыми деревьями и мшистыми камнями.

Тут Ковригсен упал – ночь сунула что-то прямо ему под ноги.

– Что такое? – спросил Простодурсен.

– Запнулся, – ответил Ковригсен.

– А как коврижки? Целы?

Ковригсен поднялся на ноги. А вот от коврижек остались одни крошки мельче муки.

Впереди чавкало и вздыхало болото, много повидавшее на своём веку, и воняло старыми ночами и сгнившим деревом, как исстари повелось.

– Не лучше ли повернуть назад? – спросил Простодурсен. – Ночь велика, а мы малы.

– Повернуть? – изумился Ковригсен. – Когда мы почти дошли?

– А мы почти дошли?

– Я чувствую, что мы близко, как никогда.

– Тогда можно доесть те крошки. А ты уж получше щупай, куда нам ступать, не то заплутаем.

Они ощупью пробирались вдоль большого камня в поисках, где бы присесть. Если бы птицы храпели во сне, было бы, наверно, не так страшно противно. Но птицы храпеть не умеют. Они были тише деревьев, на которых сидели. А ночь выдалась холодная. И камень ледяной. Да ещё на небо набежали чёрные тучи – того и гляди выметут с неба все звёзды и луну в придачу.

И тут они налетели на поваленное дерево. Старый дуб, растратив надежды, рухнул и упёрся в камень. Вот и местечко для них. Ковригсен предложил сесть на его пальто с непромокаемыми карманами, а то дерево мокрое, как губка.

Утёнок всё это время тихо дремал у Простодурсена в кармане. И вдруг проснулся.

– Ну и жизнь у нас, жестянка, – сказал он задумчиво. – Живём себе, плюшки жуём, а тут бац – пекарю приспичило найти рыбку золотую, и вот мы уже ночью в лесу крошки подъедаем.

– Согласен, – поддакнул Простодурсен.

– Думаю, самое время мне спеть весёлую песню. Удалую.

– Нет-нет, – всполошился Ковригсен. – Нам надо помалкивать, не то спугнём каменную куропатку.

И тут кто-то не то хмыкнул, не то засмеялся.

– Клё-клё-клё! – булькал он.

Простодурсен дёрнулся и прижался к Ковригсену. Что-то – небольшой камень или тяжёлая шишка – скатилось с большого камня и замерло во мраке.

– Спугнуть каменную куропатку! Клё-клё-клё! – хохотал кто-то.

Теперь они услышали: клёкот и хохот раздаются прямо у них над головой. Тучи на секунду раздвинулись, и в свете луны они увидели на камне кого-то похожего на птицу.

– Это каменная куропатка? – шёпотом спросил Простодурсен у Ковригсена.

– Думаю, да, – прошелестел в ответ Ковригсен.

– Привет, каменная куропатка, – громко сказал Утёнок. – Мы охотимся на золотую рыбку.

– Охотитесь на рыбу? – переспросила куропатка.

– Видишь ли, э-э, – начал мямлить Ковригсен, – мы, это, слышали, что ты о-о-очень мудрая птица, и вот, это, пришли спросить, не знаешь ли ты, э-э-э, чего о золотых рыбках.

– Золотые рыбки – отличные пловцы, – бодро отбарабанила куропатка. – Они плавают вперёд грудью и едят ртом.

Внезапно завеса из туч над ними разорвалась, и луна осветила лес бледным лучом белого света. Теперь они сумели рассмотреть куропатку. Она распласталась животом на камне, раскинув по нему крылья. Похожа она была на большую чёрную курицу с горящими глазами.

– Камень, на котором ты лежишь, – он тебе как яйцо? – спросил Утёнок.

– Камень – это камень, а яйцо – это яйцо, – наставительно ответила куропатка.

– А зачем ты лежишь на камне? – не унимался Утёнок.

– Разве я не каменная куропатка?

– Каменная, – согласился Утёнок. – А ты знаешь, как нам найти золотую рыбку?

– Знание стоит недёшево, – ответила куропатка.

Она ущипнула свой камень, словно желая разбудить того, кто в нём спал.

– Когда долго хранишь покой, понимаешь всё обо всём, – сообщила она. – Но знание стоит недёшево.

– Я пекарь, – сказал Ковригсен, – и разбираюсь в ценах. Чего ты хочешь?

Услышав слово «пекарь», каменная куропатка вдруг вскочила и завыла на луну. Это был протяжный печальный вой, полный тёмных ночей и повалившихся от старости деревьев.

 

Ночь в дороге

– Мимо меня то и дело проходят разные хитрованы, – сказала куропатка. – Некоторые уж такие ловчилы, что… И все твердят, что идут за самым в жизни прекрасным. А меня спрашивают, как пройти, потому что я всё знаю о дорогах. Я так отлично разбираюсь во всех путях-перепутьях, что… Но кто остаётся, всех проводив? Кто греет большой, холодный, корявый столетний камень? А?

– Ты! – закричал Утёнок. – Ты, каменная куропатка! Скажи, я правильно угадал?!

– Ты башковитый птенец, – ответила куропатка. – Толстоват и клюв слабый, но соображаешь хорошо.

– Какую ты хочешь плату? – сказал Ковригсен. – Печь хлеб я больше не смогу, покуда рыбку не найду.

Утёнок был восхищён мужеством куропатки. Лежать так каждую ночь. И в дождь, и в страшный ветер. А всё ради камня. И он вдруг понял, что хочет стать каменным селезнем. Вот вырастет – и станет каменным селезнем, ужасно умным и совершенно бесстрашным.

Надо было немедленно рассказать об этом каменной куропатке. Что он, наверно, сумеет найти себе камень неподалёку. Тогда они смогут болтать и жалеть друг дружку в самые холодные и промозглые ночи.

Утёнок уже предвкушал, как обрадуют куропатку его слова. Но только он открыл клюв, собираясь выпустить на волю эти слова радости, как в лесу кто-то пискнул. Это был отчаянный душераздирающий вопль, и Утёнку сразу стало думаться о самых мокрых и ужасных ночах. В бесконечной дали от пекарни Ковригсена и печки Простодурсена. На холодном камне в глухой непроглядной темноте. Обо всех опасностях. Нет-нет, увольте. Каменный селезень – это не его призвание. Лучше он станет тестяным селезнем: тот сидит на тесте в задней комнате пекарни, а пухнущее тесто выпирает его наверх. «Да, – подумал он строго и с нажимом, разгоняя неприятные мысли, – я стану смелым тестяным селезнем и буду следить, чтобы тесто оставалось тёплым».

Пока Утёнок думал об этом, рядом кудахтали, торгуясь о плате.

Выяснилось: каменной куропатке вполне хватит хлебных крошек, она не ела их сорок с лишним лет.

Погрузив клюв в крошки, она стала описывать путникам их извилистую, кочковатую и опасную дорогу. Им придётся ещё углубиться в лес, влезть на холм, перейти дол, перебраться два раза через каменную насыпь, спуститься на сто шагов, потом ещё спуститься и обогнуть ельник. Там они увидят речку и нору, вот в той норе златорыбник и живёт.

– И он торгует золотыми рыбками? – не выдержал Ковригсен.

– Торгует золотыми рыбками?! Клё-клё-клё! – зашлась от хохота куропатка. – Нет, конечно!

– Он их так раздаёт?

– Клё-клё-клё! – куропатка веселилась пуще прежнего. – Нет, этот тип никому ничего не даёт. Разве что… но… О, какие восхитительные крошки! Нет ли ещё крошечек?

– То есть никакой золотой рыбки нет? – спросил Ковригсен.

– Как нет? Есть.

– Но где?

– В его плаче. Точнее говоря, в таких штучках маленьких… как их… в слезах. Точно – в его слезах.

– В его слезах?

– Вот именно. Проще не придумаешь. Каждый раз, как он плачет, заводится золотая рыбка.

– Куда ж он их девает? Их же о-го-го сколько набирается?

– У него ни одной нет, – ответила каменная куропатка. – Этот тип плачет так редко, что, считай, никогда не плачет. Но если ему и доведётся пустить слезу, так он сразу прячется. Он, видишь ли, боится увидеть свои слёзы. Вдруг они окажутся противные… О-хо-хо. Вот так оно устроено в этом подлунном мире. Так всё хитроумно да затейливо… Ух, что за чудо эти крошки! Дайте ещё немножко.

– Я и не знал, что золотые рыбки – такая редкость, – сказал Простодурсен.

А Ковригсен ничего не сказал. Луна робко светила ему в лицо, и на щеке вдоль носа чернел её тёмный отсвет. Вид у Ковригсена был несчастный. Он поднял на куропатку глаза – они были как два пустых блюдца.

– Ну пока-пока, – сказала каменная куропатка. – Спасибо, что навестили. Кстати, нельзя ли у вас заказать тортик на Рождество?

– Что? – не понял Ковригсен.

– Да тортик на Рождество, – повторила куропатка. – А то здесь в праздники одиноко. Лежу вся мокрая, в снегу и слякоти, одна радость – глотнуть дыма из далёких печных труб.

– Конечно, – кивнул Ковригсен. – Если я найду рыбку, то с меня торт на Рождество. Сам принесу.

– И чтобы крем на креме и сверху кремовые розочки! – оживилась куропатка.

И она снова с головой залезла в мешочек с крошками. А Ковригсен, Простодурсен и Утёнок ступили на извилистую, кочковатую и опасную дорожку к златорыбнику.

Они долго шли молча. Утёнок заснул. Он лежал у Простодурсена в кармане пальто, на каком-то мягком соре, вместе с двумя камнями-бульками и ни о чём не тревожился.

У Простодурсена ныли ноги. Ему хотелось домой, в свою кровать, к тёплой печке. И коврижек от Ковригсена хотелось. Но теперь уже дорога вперёд была короче дороги назад.

Они шли и шли. Ночь била им в нос влажными непонятными запахами. Изредка они слышали, как невидимые букашки тыркаются и стрекочут во мху и вереске. Над головами хлопали крыльями птицы и гудели деревья.

– Ты думаешь, она правда такая умная, курица эта? – спросил Простодурсен.

Они как раз, спотыкаясь, лезли через каменную насыпь. Потом, путаясь в мокрой траве, пересекли луг и снова вошли в лес – хотя он ощетинился ветками, загораживая вход.

– Думаешь, да? – снова приступился Простодурсен.

– Нет рыбки – нет коврижек, – коротко ответил Ковригсен.

– Но как ты заставишь его плакать? И как соберёшь его слёзы? Вдруг он окажется бешеным великаном?

– Он может оказаться милым гномом.

– А если куропатка подшутила над нами?

– А если нет?

– Присядем?

– Зачем?

– Ноги устали.

– Мы скоро дойдём.

– Тем более надо дух перевести – вдруг придётся убегать.

– Убегать?

– От этого типа. Неизвестно, захочет ли он плакать. Вдруг ему придёт в голову погнаться за нами.

– Хорошо, ищи ёлку.

Они с трудом брели в потёмках. Продирались сквозь густые ветки и принюхивались – и так, по запаху, нашли ёлку. Под ней было сухо и хорошо. Они легли на землю и накрылись огромным пальто Ковригсена.

– Ох, хорошо немного полежать, – протяжно выдохнул Простодурсен.

– Ага, – согласился Ковригсен. – Завтра как заберём золотую рыбку, так прямым ходом в пекарню – испечём огромный торт.

– Ты правда думаешь, что…

– Что?

– Сам не знаю, – сказал Простодурсен.

Они лежали и смотрели в тёмную ночь, где проносились рваные облака.

– Слышишь? – спросил Простодурсен.

– Что?

– Как будто речка журчит.

– Да. Мы же рядом, – ответил Ковригсен.

– Речки я люблю, – мечтательно сказал Простодурсен.

– Я тоже, – ответил Ковригсен. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

 

Слёзы за книжным шкафом

Утром они проснулись оттого, что сверху на них что-то сыпалось.

– Спасите! – завопил Простодурсен. – Помогите!

– Дождь? – удивился Ковригсен. – Или не дождь? Капли как ядра.

Утёнок высунул было голову – и тут же юркнул обратно. С дерева летели шишки, сучья и старые гнёзда. А под деревом стоял обормот с огромной палкой и колотил по веткам. Колотил и хохотал, хохотал и колотил.

– Хо-хо-хо! – гудел он. – Охотнички-златорыбнички! Хо-хо-хо!

Это был Пронырсен. Нет, представляете себе – их Пронырсен! Неужели он крался за ними всю ночь, только чтобы засыпать их шишками?

– Нельзя ли прекратить! – крикнул Простодурсен.

Они проворно вылезли из-под ёлки на простор. Птицы давно проснулись, а солнце досушивало росу на траве.

– Шишками отлично топить! Их семечки полезны для мускулов! Я пришёл их собирать, – сообщил Пронырсен, – а простаивать из-за вас мне некогда.

– Ты зачем потащился за нами следом? – спросил Ковригсен.

– Я за вами следом?! Фуф. Я тут живу. Ага.

– Ты переехал?

– Я переехал? Это кто ещё переехал?! Вчера под ёлкой никого не было.

Ещё сонные, они понуро спустились к речке, задорно плескавшей совсем рядом.

Прямо напротив них, на другой стороне блескучей речки, была нора… с красивой дверью… точно как у Пронырсена.

И это была нора Пронырсена. А речка – их старой доброй речкой, у которой все они живут. Оказывается, они всю ночь шли – а пришли домой.

– А я что говорил? – шепнул Простодурсен. – Все куры – дуры.

– Ты уверен? – спросил Ковригсен.

– Здесь никто кроме Пронырсена не живёт. Если б мы знали, куда пришли, то хотя бы выспались спокойно дома.

– Чего застыли? – крикнул издали Пронырсен. – Золотую рыбку ждёте?

– Да! – оживился Утёнок. – Мы же ходили к каменной куропатке! Теперь нам надо выжать слезу из главного по золотым рыбкам, и они тогда ка-а-ак начнут прямо в руки скакать!

Простодурсен чувствовал, что Ковригсену сейчас белый свет не мил. Ещё бы. Он так мечтал о рыбке! Забросил пекарню, клюнул на удочку этой куропатки и всю ночь сбивал ноги – чтобы проснуться утром у своей реки? Простодурсен боялся даже взглянуть на него. К тому же он помнил, что Ковригсен обещал не открывать пекарню, пока у него не будет плескаться в банке рыбка золотая. Так они все с голоду подохнут, пожалуй.

Очень хотелось Простодурсену утешить своего бедного друга. Он искал слова, чтобы помочь его горю, и не находил ни одного.

В конце концов он всё-таки обернулся к Ковригсену. «Хоть улыбкой его согрею», – так он подумал.

Но ни чёрные тучи, ни горестные морщины не омрачали лица Ковригсена. Он улыбался – сам собою.

– Что такое? – изумился Простодурсен. – Ты улыбаешься?

– Каменные куропатки – птицы мудрые, – ответил Ковригсен. – Гораздо умнее, чем мы думаем.

– Хитрее – уж во всяком случае, – согласился Простодурсен. – Умеют выманить у путника всю его еду и отправить его с глаз долой ночью по лесам шастать.

Утёнок резвился в мокрой траве, мыл пёрышки. Потом он взобрался на камень и подставил их солнышку на просушку.

Пронырсен набил мешок шишек и теперь, качаясь, шёл по старому рухнувшему дереву – оно лежало как мостик с берега на берег.

– Пекарь-мекарь, ха-ха-ха! – крикнул он Ковригсену. – Твои коврижки-замухрышки крошатся, сухари, как пескари, склизкие! А уж рыбовод из тебя получится ещё хуже! Фуф!

И он скрылся в норе со всем вместе – и шишками, и смехом.

– Ты когда-нибудь видел его в слезах? – спросил Ковригсен.

– Пронырсена? – разинул рот Простодурсен. – Нет, не видел.

– Тогда пошли. Торт будем печь, – сказал Ковригсен.

– Правда? Ты не шутишь насчёт торта?

– Нет. Я серьёзно говорю.

Мы с вами не успели глазом моргнуть, а они уже в четыре руки взбивали в пекарне крем. У запасливого Ковригсена нашлись коржи для парадного торта, пропитанные мёдом и пряным соусом из понарошки. Он хлопотал над ними, насвистывая и посыпая себя мукой, точно как в старые добрые деньки. Простодурсен был на подхвате: отцеживал из варенья вишенки, приносил засахаренные листочки кудыки, натирал на мелкой тёрке миндаль. Но он не понимал, что происходит, и побаивался за Ковригсена. Сами подумайте: они промучились всю ночь безо всякого толка, а Ковригсен вдруг взялся мастерить парадный торт.

– Похоже… – начал он осторожно. – Похоже, мы куда-то не туда забрели.

– Точнёхонько куда куропатка велела, – беззаботно присвистывая, ответил Ковригсен.

– Торт – первый сорт! – в восторге крикнул Утёнок. – Крем на креме сверху крема!

– Что ж мы тогда златорыбника не нашли? – не сдавался Простодурсен.

– Как не нашли, когда он нас шишками засыпал?

– Пронырсен? Ты думаешь, это Пронырсен? Он, конечно… Нет, это не может быть просто наш Пронырсен.

– Ещё как может.

– Но… – растерялся Простодурсен.

– Не но, а да, – сказал Ковригсен. – Теперь мне нужна спросонья, чтобы украсить торт.

Все мысли в голове Простодурсена вывернулись наизнанку. Он чуть не плакал. Неужели пекарь верит, что золотая рыбка плавает и плещется внутри Пронырсена? И как он собирается её оттуда достать? Нет, это невозможно. И неправда. Надо, чтобы всё стало как раньше. Тогда всё было понятно, а Ковригсен торговал свежими коврижками.

Как ни печально, но печаль постепенно одолела Простодурсена; он спрятался за книжный шкаф, где искал спросонью, и дал волю слезам. Они закапали на мох. Но золотая рыбка из них не вынырнула. Никакой золотой рыбки в его слезах не было, разумеется.

– Ты там плачешь? – спросил Ковригсен.

– Да, – всхлипнул Простодурсен.

– Это не ты должен плакать! – вмешался Утёнок. – Но если ты ревёшь, то чур я тоже!

И теперь Ковригсен доделывал торт, а Простодурсен с Утёнком плакали за шкафом.

– Слёзы бывают разные, – сказал Ковригсен.

Он пришёл к ним за шкаф с тортом. Торт получился белый с розовым, он источал острый свежий дух весенней воскресной прогулки в цветущем лесу.

– Мы уже садимся утешаться тортом? – деловито спросил Утёнок.

– Нет, – ответил Ковригсен.

– А что ж мы будем с ним делать? – шмыгнул Утёнок клювом; слеза висела на его кончике.

– Мы вынесем его на солнышко и пойдём вверх по речке. Это, может, и не очень умно, но…

– Совсем неумно, – ответил Утёнок. – Торт раскиснет, или на него какнет птица, и его вообще нельзя станет есть.

– Я не о торте, – сказал Ковригсен.

Тут распахнулась дверь – и вошли двое, ранее в истории о золотой рыбке не замеченные. Это пришли Октава со Сдобсеном, как вы правильно догадались.

– Что говорят! – затараторила Октава.

– Знаете, что говорят? – подхватил Сдобсен.

– Где говорят? – удивился Простодурсен.

– Говорят, пекарня закрылась до лучших времён! – выпалила Октава.

– Это правда? – спросил Сдобсен. – Случись такое за границей, там бы…

– Всё так, – ответил Ковригсен. – Но сейчас мы идём в гости.

 

Торт на солнцепёке

– В какие такие гости? – спросил Утёнок.

Ковригсен стоял в своей старой пекарне в кольце изумлённо разинувших рот покупателей. Их было четверо. Ковригсен держал в руках расчудесный торт. Он сиял, как новая луна, и отчаянно манил запахом кисло-сладкого крема.

– Видите стеклянную банку на столе? – спросил Ковригсен.

Все посмотрели на банку. Она была большая, круглая, полная воды.

– Вот и я так смотрю по вечерам, – продолжал Ковригсен. – Когда все мои покупатели расходятся по домам, а я остаюсь один, и меня ждёт новое тесто на завтра, – тогда я подхожу к моей стеклянной банке и заглядываю в неё. Но вижу в воде только отражение собственного перепачканного мукой лица.

Терпение Утёнка лопнуло.

– Ну и скукотища – по гостям ходить, – буркнул он. – Только и разговоров, что о банке.

– Завтра утром в ней будет резвиться золотая рыбка, – сказал Ковригсен. – А если нет, то я закрываю пекарню навсегда.

– Сразу так? – спросил Сдобсен. – Вот за границей у них бывает такая штука – отпуск. Может, тебе съездить в отпуск за границу?

– Он думает, что его рыбка где-то внутри Пронырсена, – сказал Простодурсен.

Ему хотелось ввести Октаву со Сдобсеном в курс дела. Вдруг они сумеют повлиять на Ковригсена, и он станет обычным собой.

– Пронырсен вечно так, – откликнулась Октава. – У самого рыбок – как шпрот в банке, а с Ковригсеном не делится.

Тут она прервала себя посреди речи, повернула шляпу вполоборота и пристально взглянула на Простодурсена.

– Что ты сказал? Рыбка внутри Пронырсена?

– Ковригсен в это верит, – кивнул Простодурсен.

– А-а! И ты хочешь обкормить его тортом, чтоб всё пошло верхом? И посмотришь, не выйдет ли рыбка? Гениально! – повернулась Октава к Ковригсену.

– Нет! – заволновался Утёнок. – Рыбка приплывёт не так!

– Не пойти ли нам домой? – обратился Сдобсен к Октаве. – Посидим, почитаем о загранице, подождём, пока тут всё устроится.

– Ну нет! – решительно помотала головой Октава. – Я сто лет не была на рыбалке. И хочу… я хочу… спеть песню.

– Не галдите, – сказал Ковригсен, – подождите. Пронырсен – мой постоянный покупатель. Он всё время просит отдать ему сухой хлеб. Но никто не может жить на одних сухарях. Мне кажется, пришло время сдобрить его жизнь вкусным тортом и тёплой компанией. Октава подарит ему песню, и вам по дороге тоже может попасться что-нибудь подходящее. Наверняка он обрадуется сюрпризу. А вдруг он так сильно обрадуется, что…

– Ты думаешь, он нас впустит? – спросил Простодурсен. – Гостеприимством он не славится.

– Розочки-мимозочки! – ахнула Октава. – Мы свалимся ему как торт на голову! И как-нибудь протиснемся внутрь.

– Простите великодушно, – сказал Сдобсен. – А с золотой рыбкой это как-то связано?

– Конечно! – сказала Октава. – Вся наша жизнь как золотая рыбка. Блестит, переливается и хватает ртом воздух. О, какую прекрасную песню я сочиню!

Говорить больше было не о чем.

Простодурсен распахнул дверь. Они вышли за порог. День стоял яркий, ясный, солнце золотило вершины всех-всех гор и только ждало, когда кто-нибудь прибежит с ним поиграть.

Утёнок бродил среди травинок, шишек, шелухи и семечек в поисках подарка Пронырсену. Сдобсен шёл, приклеив взгляд к роскошному торту, и отвернул от него голову только когда второй раз оступился и чуть не упал. Октава мурлыкала себе под нос мелодию и думала, в каком порядке поставить слова в песенном сюрпризе для Пронырсена. А Простодурсен спустился к речке, мирно протекавшей через их страну в большой мир.

В кармане он нащупал два камня-булька. Есть хотелось отчаянно – прямо хоть ешь эти камни. Но Простодурсен знал, что они портят зубы. Зато улучшают настроение. Для этого их надо булькнуть в речку так, чтобы они описали правильную дугу и красиво сказали «бульк», уходя под воду.

Он булькнул первый бульк. Звук заставил его вспомнить, как хорошо всё было раньше. Они жили обычной жизнью, пекарь пёк коврижки, а Простодурсен их лопал. Короче говоря, булькнувший камень напомнил ему о позавчерашнем дне.

И у него остался ещё один камешек. Самый красивый. Простодурсен всегда оставлял напоследок всё самое красивое, а когда ел торт, то самое вкусное. «Может, надо подарить бульк Пронырсену?» – подумал он внезапно. Лучшего подарка Простодурсен просто не мог себе представить. Глупо, конечно, что он уже булькнул камешек поплоше. Лучше было бы подарить Пронырсену его. Тот и не узнал бы никогда, что был бульк получше, да и наверняка вообще в бульках не разбирается.

– Всё урчишь? – спросил его Утёнок, внезапно появившийся рядом с веточкой понарошки под мышкой.

– Урчу? – переспросил Простодурсен. – Это что такое?

– Сам не знаю, – беззаботно ответил Утёнок. – Слово такое. Оно из Октавиной песни выпало, а я подобрал. Вот нашёл веточку Пронырсену в подарок.

 

Праздник в норе

– Кто будет стучать? – спросил Ковригсен.

Они стояли перед добротной дверью добротной норы Пронырсена.

– Дурака валяете? – раздался у них за спиной рык Пронырсена. Он шагал по мокрой траве с полной охапкой веток на растопку. – Баклуши бьёте?

– Поздравляем с днём! – сказал Ковригсен.

– С днём чего? – строго спросил Пронырсен, прищурился и одного за другим оглядел всех. Пока было не похоже, чтобы он собирался пригласить их в дом.

– С днём сегодня, – ответил Ковригсен. – Поздравляю тебя с сегодняшним днём!

– Да ну. А с чего вдруг? Почему сегодня?

– Потому что день хороший. А ты так хорошо забираешь у меня чёрствый хлеб, прямо чемпион по сухарям, что я решил подарить тебе торт.

Пронырсен растерялся. Но не уронил ношу, не закричал «ура-ура» и на одной ножке не запрыгал. Он покрепче прижал к себе ветки и подозрительно хмыкнул.

– Торт, говоришь? А зачем ты тогда притащил с собой эту ораву?

Сдобсен тихо кашлянул. Оторвал от торта взгляд, намертво к нему прикипевший, и перевёл на Пронырсена.

– Мы ничего плохого не хотели, – сказал он. – И торт на вид тоже неплох.

– Ладно. Поставьте его вон там в траве. Мне сейчас балду пинать да кофеи гонять некогда, дел невпроворот. Я, видите ли, днём люблю работать, – заявил Пронырсен.

– Когда приходят гости, их обычно приглашают в дом, – сказала Октава.

– Гости? Не знаю таких. Я их звать не звал и видеть не вижу, – фыркнул Пронырсен.

– Бедная золотая рыбка, – сказал Утёнок тонким голосом. – Жить в такой зловредности!

– Мы сейчас о золотой рыбке не говорим, – одёрнул его Простодурсен. – И лучше всего нам пойти домой.

– Нет, не сейчас! – заартачился Утёнок. – У меня есть подарок для Пронырсена, и я хочу посмотреть, как из него рыбка выскочит!

Из их слов Пронырсен мало что понял. Он притащил веток на растопку, а тут на тебе. Но что пузо говорит ему «ням-ням, тортика хочу» – это он разобрал. Хотя вся история настораживала. Принести ему торт за то, что он всегда клянчит сухари? Что ж они тогда не оставили торт под дверью и не ушли себе тихо?

– Ты не хочешь пригласить нас в дом?! – спросила Октава. – Мы твои соседи! Сердце у нас горячее, но ноги замёрзли!

– Да, – поддакнул Сдобсен. – Торт тяжёлый, у пекаря уже руки отваливаются. И я тоже поздравляю с днём. Ты заслужил.

Пронырсен снова прищурился и ещё раз оглядел всю компанию. Все улыбались ему. Утёнок припас подарок – из-под крыла торчала чахлая ветка понарошки. Они пришли его поздравить. Такого в жизни Пронырсена ещё не случалось. И в нём самом происходило что-то непонятное.

Он ещё сильнее стиснул ветки, чтобы это непонятное не изменило его полностью.

– Фуф, хм-хм, – прочистил он горло. – Вам дома не сидится, вы всей толпой гуляете с тортом наперевес. Наверняка замыслили гадость-не-радость. Ну уж так и быть – заходите посидите.

– Восхитительно! – обрадовалась Октава.

Она бросилась Пронырсену на шею и шепнула ему в ухо, что его ждёт сюрприз – её песенка.

И Пронырсен открыл им дверь своей норы.

Место в ней оказалось меньше, чем они думали. Потому что Пронырсен везде сложил дрова. На маленьком столе лежала плесневелая сухая горбушка. А сам стол был закапан подкисшим сливовым вареньем. Но торт сиял великолепием, а Утёнок навёл красоту на столе – поставил веточку понарошки.

– Это тебе подарок, – сказал Утёнок торжественно. – Лично от меня лично тебе. Только ухаживай за ней хорошенько, воды не жалей!

– Ещё бы, – кивнул Пронырсен. – Ещё бы.

– И это тебе, – Простодурсен протянул ему камешек. – Этот отличный бульк я дарю тебе, чтобы… чтобы…

– Выманить из тебя золотую рыбку! – выпалил Утёнок.

– Хм, я тоже, – вмешался Сдобсен, – я тоже хочу вручить тебе свой скромный подарок. Вот этот носовой платок сшила Октава из заграничной майки. И сегодня я хочу подарить его тебе.

– А теперь, – объявила Октава, – я хочу спеть, пока мы не начали есть торт.

Она огляделась в поисках достойного певицы места – и взгромоздилась на стол. И исполнила свежую песенку, сочинённую по дороге вдоль речки.

Задорная песня взбодрила всех. Но особенно преобразилось лицо Пронырсена. Ковригсен это сразу увидел. Он видел всё. Видел, как слова песни влетели в уши Пронырсена, как от них у того защекотало в носу и зачесались щёки. И что-то случилось с глазами Пронырсена. Они стали большими и заблестели. А когда Октава дошла до сухарей, из глаз что-то капнуло.

– Смотрите! – заверещал Утёнок. Он стоял прямо перед Пронырсеном и не спускал с него глаз. – Сейчас выскочит рыбка!

– Что? – придя в себя, спросил Пронырсен. До него вдруг дошло, что происходит: у него льётся вода из глаз. Форменная протечка. «Совсем рехнулся, – подумал он. – Стою тут как старая рассохшаяся бочка». И он потянулся вытереть слёзы подаренным платком.

– Нет! – остановил его Утёнок. – Не порть рыбку!

Но рыбки не было. Это Ковригсен сразу увидел. Обманули дурака на четыре кулака. Рыбку ему наплачут, ага, держи карман шире. Посмеялась над ним куропатка.

– Это… – вмешался Сдобсен. – Рыба-то где?

– Какая рыба? – удивлённо спросил Пронырсен. – Это торт с рыбой, что ли?

– Уходим? – тихо сказал Простодурсен.

Ковригсен стоял не шевелясь и молчал. В голове колотились чёрные одинокие вечера и пустая стеклянная банка. Он увидел, что Пронырсен утирает свои мелкие слёзы. И подумал: не рассказать ли ему всё? Не признаться ли, что он затеял этот визит, и торт, и подарки, только чтобы выжать из Пронырсена слезу? Потому что врушка-куропатка задурила ему голову россказнями о том, как из слёз Пронырсена выплывет золотая рыбка. Но он первый раз видел Пронырсена таким счастливым. Не хотелось портить ему радость. А хотелось пойти к себе в пекарню и тихо побыть одному. Ковригсена тошнило от вида прекрасного торта на столе.

Так он и сказал. Что ему вдруг стало плохо, что его знобит. Но он надеется, что торт им понравится.

И пока все приятно проводили время в посиделках за тортом, Ковригсен один брёл вдоль реки.

Он вернулся в своё жилище с горькими мыслями. Раньше здесь пахло свежим хлебом и книгами, а теперь только книгами, да и то не сильно. Э-эх.

Ковригсен заглянул в стеклянную банку. И, как обычно, увидел своё лицо и больше ничего. Сегодня он был одинок и несчастен, как никогда прежде. Да ещё его мучили угрызения совести: он ведь пытался одурачить преданного покупателя. Муки грызли, грызли и, видно, перегрызли что-то тяжёлое и застарелое – и душа оборвалась. Ковригсен заплакал. Слёзы полились градом, застучали по воде в банке; отражение расплылось.

 

Конец истории

Когда они доели торт и Сдобсен дожаловался на негодную для сушки белья погоду, гостевание у Пронырсена закончилось. Он спросил, не налить ли на дорожку по стакану воды, но никто не захотел.

– Спасибо, что зашли, – сказал Пронырсен. – Если ещё торт надо будет съесть, приходите.

Похлопывая себя по пузу, он вылизывал тарелку из-под торта.

Простодурсен сомневался, будут ли в их жизни новые торты. Интересно, чем они отныне будут угощать гостей? Если Ковригсен закроет пекарню, придётся им всем переходить на сосновые семечки. Даже сухари у Пронырсена переведутся.

– Пойдёмте к пекарю – повеселим его, – сказал Утёнок.

– Лучше оставить его в покое, – ответил Простодурсен.

– Ничего себе покой! – возмутился Утёнок. – Сидит там больной, совсем один.

– Утёнок прав, – вмешалась Октава. – Хотя больше торта нам сейчас не съесть, но больного проведать надо. Мы взбодрим его песенкой о золотой рыбке.

– Нет! – решительно сказал Простодурсен. – Ни слова о золотой рыбке! Если ты задумала о ней петь, я с вами не пойду.

Сдобсен промолчал. Он не мог говорить, а то бы торт полез из ушей. Поэтому он тихо плёлся позади всех и вспоминал удивительный вкус.

Они осторожно открыли дверь, словно опасаясь, что гора рухнет им на голову, и на цыпочках вошли в уютную пекарню, где съели, слопали, сгрызли и стрескали столько коврижек, булок и плюшек, что не сосчитать.

Ковригсен сидел на стуле и разговаривал с воздухом.

– Ой-ла-ла, – говорил он, – так вот где ты была! Вот откуда ты взялась! А какая красавица! То-то удивятся мои покупатели, вот увидишь. Покупатели? Это те, кто приходит в пекарню купить коврижек и прочего, что я пеку. Ой-ла-ла, сколько всего мне надо тебе рассказать! А на ночь я прочту тебе историю каменной куропатки.

– Это… – сказал Сдобсен. – У тебя жар, да?

– Жар? – изумился Ковригсен. – У меня?

Теперь он увидел, что не один в пекарне. Простодурсен, Утёнок, Октава и Сдобсен жались к двери и смотрели на него с ужасом.

– Идите сюда скорее! – крикнул Ковригсен. – Смотрите, кто в банке!

Вот так всё и вышло.

На том нашей истории конец.

Они сгрудились вокруг стола и заглянули в банку. А в ней плавала прекрасная золотая рыбка, и от неё в пекарне стало светлей. А иногда она разевала рот и говорила «тьфу-тьфу».

– Она говорит «тьфу-тьфу», когда я ей рассказываю, – рассмеялся довольный Ковригсен. – Потому что всё понимает.

– Но… – сказал Простодурсен.

– Я стоял и рассматривал свою стеклянную банку, – ответил Ковригсен. – И думал, как плохо хотел поступить с Пронырсеном. А потом что-то закапало из глаз – и вот: в банке завелась рыбка. Но лучше вы рассказывайте ей о речке и что у нас тут ещё интересного, а я пока опару поставлю.

И они принялись рассказывать ей о речке и кудыке, понарошке и загранице…

Они говорили по очереди, а рыбка иногда высовывала голову и говорила «тьфу-тьфу».

Вот такая это была золотая рыбка.