Сообщение о начале нового советского наступления на Украине вызвало в «Вольфшанце» переполох. Гитлер немедленно потребовал к себе начальника Генерального штаба сухопутных войск Цейтцлера. И едва тот вошел к нему, потрясая в воздухе шифровкой, в негодовании спросил:

— Что это? Что это, спрашиваю я вас, Цейтцлер?

Начальник Генштаба уже был в курсе событий. Поэтому ответил без обиняков:

— По-моему, мой фюрер, там началось зимнее наступление.

— Но откуда они взяли резервы? И какие?

— Им удалось восстановить девять танковых корпусов, мой фюрер, — ответил генерал.

— И это все?

— Других данных у нас нет, мой фюрер. Но можно предполагать, что в пехоте у русских никогда не будет недостатка…

— Вы думаете, это серьезно? — не дал ему договорить Гитлер, надеясь услышать в ответ что-нибудь утешительное. Что-то такое, что не противоречило бы его представлению о положении на фронте.

Но Цейтцлер ничем не порадовал его. Он только посоветовал подождать несколько дней для того, чтобы точнее уяснить обстановку. А пока продумать, откуда и какие силы можно будет перебросить на Украину, если там создастся кризисная ситуация. Однако Гитлера не успокоил деловой тон начальника Генштаба.

— Если нам не удастся остановить русских в первые же дни их наступления, самая сложная, а возможно, и катастрофическая ситуация создастся здесь, в Крыму, — заявил он. — Но потерять Крым мы не можем ни в коем случае. Мы обязаны всеми силами оборонять этот второй Сталинград. Манштейн выстоит! Он обязан выстоять! Сколько мы дали ему дивизий?

— Вам известно, мой фюрер!

— Конечно! Он получил пять полностью укомплектованных танковых дивизий, три пехотных и одну парашютно-десантную! Полторы тысячи танков! Он выдержит натиск русских! Он обязан выдержать! — неистовствовал Гитлер.

Но это тоже оказалось иллюзией. В полдень двадцать седьмого декабря 1943 года Манштейн сообщил Гитлеру, что вынужден начать отход по всему фронту.

Это отступление в очередной раз спутало в «Вольфшанце» все планы и надежды.

Кейтель, Йодль, Цейтцлер почти не уходили от Гитлера. Настроение в ставке было более чем мрачное. Впоследствии бывший до Цейтцлера начальником Генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер напишет в своем дневнике: «Самое позднее в конце 1943 года стало ясно, что война в военном отношении проиграна». Ясно настолько, что в начале января Геббельс даже посоветовал Гитлеру начать «мирные переговоры со Сталиным». Но совет принят не был. Вместо переговоров было решено взять из группы армий «Север» двенадцать дивизий и срочно перебросить их на Украину. Но успели перебросить только две. Красная армия в начале января начала наступление под Ленинградом и Новгородом. В результате его колыбель революции была полностью освобождена от вражеской блокады. Население одного из крупнейших в стране городов получило возможность нормально для военных условий жить и трудиться.

В эти дни в «Волчье логово» зачастили Борман, Геббельс, Гиммлер. Совещания длились до глубокой ночи, а зачастую и до утра. Цель их была одна: изыскать еще не задействованные резервы для продолжения войны. Рейхсминистры, рейхсфюрер докладывали. Гитлер слушал. Потом говорил он. Слушали они или каждый из них в отдельности, если Гитлер совещался с ним с одним. Гитлер, как всегда, говорил долго, не опуская никаких подробностей и деталей. Память у него была цепкая, и он не упускал случая щегольнуть ею. Во время одного из таких совещаний с Гиммлером он вдруг остановил на «верном Генрихе» свой взгляд. Гиммлер немедленно заметил это и попытался понять, чем это вызвано. Но ему память не подсказала ничего. И он сделал вид, что взгляд этот его не касается. Тогда Гитлер прояснил ситуацию сам.

— Вы давно не докладывали мне, Генрих, о том, как идет подготовка к проведению акции в Москве, — заметил он. — Или вы уже забыли об этом моем указании?

— Как можно, мой фюрер? — выразил крайнее изумление Гиммлер. — Не проходит и дня, чтобы я не говорил об этом с Эрнстом. А не докладываю только потому, что все идет так, как надо.

— И все же, Генрих. Я хотел бы быть в курсе некоторых подробностей. Вы уже подобрали исполнителя акции?

— Да, мой фюрер. Этим вопросом занимался лично Скорцени. Кандидатура одобрена Мюллером и Эрнстом, и в настоящий момент исполнитель проходит курс обучения в нашей школе «Ораниенбург».

— Хорошо, — остался удовлетворенным Гитлер. — Долго ли еще вы собираетесь его учить?

— Вся подготовка во всех ее аспектах была рассчитана на год, мой фюрер. Прошло уже полгода. Значит, осталось примерно еще столько же, — ответил Гиммлер.

Рейхсфюрер был несколько далек от истины, когда уверял фюрера, что и на день не выпускает ход подготовки террориста из поля своего зрения. Дел у него хватало и без этого русского. Но то, что неделю тому назад ему действительно о ходе подготовки акции докладывал Кальтенбруннер и сведения эти были свежи — это было правдой.

— Полгода в наше время — это слишком большой срок, Генрих, — подумав, сказал Гитлер.

— Я понял, мой фюрер. Мы обсудим с Эрнстом этот вопрос самым подробнейшим образом, — пообещал Гиммлер. — Но я не уверен, что нам удастся ускорить некоторые технические вопросы. Вы же знаете, что, несмотря на все старания инженеров, по-прежнему стопорится дело с созданием фаустпатрона.

— Да. Мне это известно. И только недавно Шпеер клялся, что уже весной русские танки запылают кострами от этого нового оружия, — сказал Гитлер.

— Я возьму это под свой контроль, мой фюрер, — пообещал Гиммлер.

— Хуже не будет, — согласился Гитлер. — Но сроки исполнения акции! Сроки, Генрих! Они должны быть сокращены.

Гиммлер с удовольствием поговорил бы сейчас о чем-нибудь другом. Например, о том, что людям Шелленберга удалось немало узнать о том, о чем говорилось на совещании Большой Тройки в Тегеране, а позднее на совещании Рузвельта, Черчилля и Инёню в Каире. Или хотя бы о том, какие новые драконовские меры применяет гестапо против разного рода маловеров, шептунов, сплетников и прочих распространителей вредных слухов. Но он не был уверен в том, что Гитлера сейчас заинтересует эта тема, и пообещал непременно, сегодня же еще раз обсудить с Кальтенбруннером вопросы, как ускорить подготовку к проведению акции. Гитлер в ответ устало кивнул в знак согласия. Гиммлер обрадовался, что аудиенция окончилась, и поспешил оставить Гитлера одного. Но, возвратившись в Берлин в свою резиденцию на Принц-Альбрехтштрассе, 8, он действительно сразу же пригласил к себе начальника РСХА. И как только тот появился в кабинете, сразу же сказал ему:

— Фюрер недоволен, Эрнст, темпами подготовки к акции русского террориста.

— Но ведь все идет по плану, рейхсфюрер, — не захотел в чем-либо признавать себя виновным Кальтенбруннер.

— Значит, эти планы не годятся ни к черту, — решил Гиммлер.

— Это другое дело, — согласился обергруппенфюрер. — Давайте пересмотрим их.

— Дело не только в сроках, Эрнст, — продолжал Гиммлер. — Думаю, что не хватает и самого нашего с вами участия во всей этой операции. Я очень просил бы вас выкроить время и самому вникнуть во все детали подготовки. Я чувствую, что фюрер теперь будет постоянно интересоваться ее ходом. И каждый раз нам следует докладывать ему о каких-либо существенных его сдвигах.

— Я согласен с вами, рейхсфюрер, что именно так это и будет, — ответил Кальтенбруннер. — Но я в курсе абсолютно всех дел. Все, повторяю, идет нормально. Люди работают напряженно. У меня нет претензий ни к кому. Мне известно, например, что уже два дня тому назад начали сборку самолета-доставщика. Через месяц его будут испытывать в воздухе. Это совершенное чудо техники.

— Жаль, что я не знал этого, — откровенно посетовал Гиммлер. — Я мог бы доложить об этом фюреру.

«Ничего. Я сам доложу. И фотографии покажу», — подумал Кальтенбруннер и сказал: — О сроках я поговорю со Скорцени и Грейфе, рейхсфюрер. Мы еще раз просмотрим программу подготовки и предельно уплотним ее за счет отказа от второстепенных тем.

На этом разговор о подготовке акции закончился. Кальтенбруннер перешел к докладу о последней операции в Варшавском гетто.