Круклиса спасли илистое дно и густой, как зубная щетка, прибрежный камыш. Влетев в него, как снаряд, объятый пламенем По-2 поднял в воздух высоченный бурун озерной воды и ткнулся в береговой обрыв. Это удержало его от капотирования, а обрушившаяся сверху вода частично притушила огонь. У Круклиса обгорела спина, оказалась сломанной ключица, были повреждены два ребра. Но он остался жив и даже нашел в себе силы не только самому выбраться из самолета, но и вытащить летчика. Однако поднять его на берег он уже не смог. Оттащил лишь от самолета шагов на пятьдесят и потерял сознание.
В тот же день Круклиса доставили в Москву. Клавдия Дмитриевна, его жена, настояла на том, чтобы его определили в Главный военный госпиталь и положили в отделение, которым она заведовала. Руководство наркомата поддержало ее просьбу. Для Круклиса нашли отдельную палату с телефоном.
Переносы, переезды, перелеты очень измучили Круклиса, к тому же еще оказалось, что у него сильно повреждена нога, и он, едва его уложили в палате на койку, сразу же уснул.
Но перед этим он все же успел дать несколько указаний Доронину, появившемуся в палате почти следом за Круклисом. Главным из них было — отныне круглосуточно слушать Ригу на известной волне. Сообщение об отправке мотоцикла из мастерской на аэродром могло поступить в любую минуту. А это означало, что операция по заброске террористов в Москву практически началась.
На следующий день с утра Круклиса возили на рентген. Потом, поскольку у него довольно сильно была обожжена спина, ему сделали переливание крови. Во второй половине дня к нему приехал Ефремов. Но прежде чем появиться в палате, он долго разговаривал с Клавдией Дмитриевной. А когда наконец зашел, то первым делом облобызал полковника. И искренне радуясь тому, что он остался жив, сказал:
— Больше ты у меня, пока вместе служим, не то что на самолете, на трамвае никуда не поедешь!
— Посмотрим, — усмехнулся Круклис.
— И смотреть нечего! Ведь как не хотел отпускать…
— Правильно сделали, что отпустили, Василий Петрович. Разрешите доложить?
— Да ты не докладывай, а рассказывай.
— Задание, товарищ генерал, выполнил. Наше предположение полностью подтвердилось. Действительно, готовится серьезнейшая террористическая акция. И со дня на день следует ожидать засылки террористов в Москву. Дело у них сейчас остановилось только из-за средства доставки. В Риге ждут прилета того самого специального самолета, о котором в свое время докладывал Пяткин…
И Круклис рассказал обо всем, что ему удалось узнать за линией фронта. Ефремов слушал его с повышенным вниманием. Не перебивая и не переспрашивая. И только один раз не выдержал, попросил подтвердить:
— Неужели своими глазами видел этих гадов?
— Видел, Василий Петрович, четко и ясно видел, как вас сейчас. И пальто кожаное, которое для него сшили, видел и даже щупал, и о мотоцикле, на котором они должны будут въехать в Москву, мне тоже кое-что известно, — подтвердил Круклис и рассказал о том, как удалось собрать все эти данные.
— Цены нет твоим сведениям, — сказал Ефремов. И усмехнулся: — Значит, надеются…
— Выходит, так, Василий Петрович.
— И думают, что всех перехитрили?
— Без этого не стали бы доводить дело до конца. Да теперь они уже и не отступятся от него. Если даже у кого-нибудь и появится мысль о том, что толку от этой затеи не будет, вслух высказывать ее не станут. Побоятся. На таком мудреце сразу же и отыграются. Его в первую очередь и обвинят в провале всей затеи, — высказал свои доводы Круклис. — Наверняка верхушка цепляется за эту акцию, как утопающий за соломинку. Так кто же из подчиненных осмелится эту соломинку вырвать из рук утопающего?
— И особенно сейчас, когда мы стоим на пороге Германии! Ты во всем совершенно прав, мой старый боевой друг, — полностью согласился с доводами Круклиса Ефремов. — Давай решим еще один очень важный вопрос.
Круклис приготовился слушать.
— Руководство наркомата полностью полагается на твое благоразумие, Ян, и дает тебе право самому решить, учитывая твое состояние: сможешь ты сейчас продолжать руководить операцией по обезвреживанию вражеской агентуры или нет?
Круклис ответил почти не раздумывая:
— В этих условиях, Василий Петрович, делать это будет очень трудно. А за чуткость благодарю…
— Да подожди ты благодарить, — не дал ему договорить Ефремов. — Условия изменим. Создадим. Перевезем и положим тебя прямо у себя, в медпункте. Комнатку там уже подобрали… Ты не об условиях думай. Ты свои силы хорошенько взвесь. Кстати, супруга твоя особо не возражала.
— А мне в таких вопросах ее согласия не требуется, — заметил Круклис. — И если действительно у меня все будет, что называется, под рукой и я со всеми смогу обо всем говорить, чего же тут взвешивать, Василий Петрович?
— Значит, ты сам доводишь дело до конца?
— Только так учили меня мои учителя.
— Ни секунды не сомневался в том, что ты их достойный ученик. Ладно. Тогда пока отдыхай и копи силы, — попрощался с ним Ефремов.
На следующий день Круклиса перевезли туда, куда обещал Ефремов. Здесь Круклис прежде всего в полном объеме, со всеми подробностями выслушал доклад Доронина. И тут же принял решение: агента, который явится в Москву за пленкой, не брать.
— Мы его вызовем и второй, и третий раз и в конце концов возьмем вместе с этим истопником прямо у него на квартире. А пока не надо лишний раз настораживать. Пусть думают, что все идет как надо, — объяснил он это решение.
— За Барановой установлено постоянное наблюдение. Она, как вы и предполагали, еще раз вышла замуж. Живет на квартире у мужа, некоего Тимофеева, но на сей раз фамилию не меняла, — докладывал Доронин.
— Не меняла… А почему? — подумав, спросил Круклис.
— Мы такой вопрос перед собой не ставили, — признался Доронин.
— Я вам отвечу на него. А потому, что там, в Ташкенте, не знала, да и сейчас еще не знает: с какой фамилией ей лучше вернуться в Москву. Ибо для нее еще неясно, на каком положении она собирается тут жить: на легальном, полулегальном или совсем нелегальном. И где: в проезде Соломенной Сторожки, если переезжать придется завтра, в Томилино, если предстоит жить на полулегальном положении, или на Арбате, естественно, через неделю после освобождения Риги, если каким-то путем удастся узнать, что квартиру не обыскивали и как после грабежа ее опечатали, так она и стоит нетронутой. Таково одно объяснение. Есть и второе. Но тут вы были правы, оно сейчас не так уж и нужно. Важнее другое: кто этот новый муж Барановой?
— Вполне лояльный человек. Уже пожилой. От воинской повинности освобожден по состоянию здоровья. Был вдов. В Ташкент выезжал к своей единственной родственнице — больной родной сестре. Прожил у нее три месяца, похоронил. Тут-то его, надо думать, и подцепила Баранова. Ни в какой деятельности, враждебной советской власти, никогда замешан не был, — дал справку Доронин.
— Ну и слава богу, что не был, — удовлетворенно ответил Круклис. — А то прямо страшно делается, сколько вокруг оказалось бы всяких мерзавцев. Значит, будем считать, что эта пройдоха охмурила в своих интересах ни в чем не повинного человека. В этом, я тебе скажу, тоже есть определенный смысл. Ну а как выглядит этот связник-проводник, которой привозил Барановой письма в Кострому?
— По биографии тоже чист. Коренной костромич. На транспорте работает с тридцатого года. По работе характеризуется положительно. В плену, в окружении не был. На оккупированной территории не проживал. Родственников за границей не имеет. Сам за границу никогда не выезжал. В сорок первом году был ранен при бомбежке. По инвалидности невоеннообязанный, — сообщил Доронин.
— Тоже хорошо, — одобрил Круклис. — А как попал в сети Барановой?
— Этого пока не знаем. Но с ней он практически не встречается.
— А как же передает письма?
— Привозит в Кострому, письмо перекладывает в чистый конверт и отправляет на главпочту до востребования, уже на ее имя, — ответил Доронин.
— Ну мошенница! И тут на всякий случай себя обезопасила! — не удержался от восхищения Круклис. — Но ведь хоть раз-то они встретились? Ведь когда-то она должна была научить его этой хитрости?
— Это, очевидно, можно будет узнать только от него или от нее.
— Пожалуй, — согласился Круклис. — Но тоже пока их трогать не станем. И будем терпеливо ждать развертывания дальнейших событий.
— Есть еще одно сообщение, уже несколько другого рода, — продолжал Доронин.
— Давай, — согласился Круклис.
— Местность, в которой вы были под Новый год у партизан, освободили. Мы сразу же связались с Центральным штабом партизанского движения и вышли на бывшего командира отряда. Он жив-здоров, на днях со всякими отчетами прибудет в Москву. Попросили его сразу же дать о себе знать.
— А ты знаешь, Владимир Иванович, я об этой истории, что у партизан произошла, пока был в Риге, много раз вспоминал, — задумчиво сказал Круклис. — И даже мысль была — по пути в Москву хоть на полдня заскочить к ним. Жаль, что время не позволило. Но почему-то думается, что все, что там произошло, непременно связано со всей этой акцией РСХА. Упорно, повторяю, думается…
— Вполне возможно, товарищ полковник. Приедет, узнаем точнее, — согласился Доронин.
— Приедет, может быть уже поздно. Нам сейчас надо знать. Поэтому вызови-ка его немедленно, — приказал Круклис.
Доронин взглянул на часы.
— Понял. Сегодня же. Сейчас же. Еще успею.
— И попроси, если у него нет готовых сведений о Шефнере, пусть специально поинтересуется, поговорит с людьми. Может быть, хоть что-нибудь все же о нем известно? Ведь если он остался жив, его не схватили и он в том, что у них произошло, ни в чем себя не запятнал и по-прежнему остался верен своим убеждениям, мы непременно должны будем его разыскать. Он еще понадобится и нам, и новой Германии. И еще как понадобится.
— В таком случае, может, кого-нибудь послать туда? — сразу предложил Доронин.
— Сначала давай с командиром отряда побеседуем, — не стал спешить Круклис.
Доронин хотел сообщить что-то еще. Но в комнату старшей сестры, в которой разместили Круклиса, неожиданно вошел врач и недвусмысленно дал понять, что на сегодня всякие разговоры заканчиваются. У него на этот счет имеются самые строгие указания руководства, и он не собирается их нарушать. Доронину волей-неволей пришлось ретироваться. Круклис поспал, а потом допоздна читал показания «двадцать второго».
Ночью небо над Москвой затянуло тучами. Они наплыли откуда-то с северо-запада, повисли над крышами. Круклис почувствовал, как голову у него сдавило, будто железными обручами. Заныли поломанная ключица и ребра. Но это еще как-то можно было терпеть. А голову разламывало на части. И Круклис позвал дежурную сестру. Она дала ему анальгин. Не помогло. Дала еще какие-то таблетки. Он промучился до рассвета и уснул тяжелым, сковывающим все тело сном, когда за окнами уже стали видны серые стены зданий. Пошел дождь. Где-то в районе Сокольников разразилась гроза. Но Круклис не слышал ее совершенно. Будить его не стали. А как только на работе появился Ефремов, немедленно доложили ему о резком ухудшении состояния полковника. Ефремов откровенно расстроился и вызвал на консультацию профессора, а заодно и Клавдию Дмитриевну.
Консультант приехал первым. И сразу же высказал свое профессорское неудовольствие по поводу медпункта.
— Как так можно? Кто до этого додумался? — гудел его бас. — При чем тут гипс?
Успокоило его лишь появление Клавдии Дмитриевны, мнением которой как специалиста он весьма дорожил. Они тут же подробно обсудили рецидив. Круклис к этому времени уже проснулся. И быстро сообразив, почему тут появился незнакомый ему пожилой мужчина в пенсне на золотой цепочке, с бородкой, в белоснежном колпаке и халате, так бесцеремонно со всеми разговаривающий, улыбнулся как можно приятней.
— Доброе утро, — поздоровался он со всеми сразу. — Кажется, я проспал все на свете?
— Как ты себя чувствуешь, Ян? — спросила Клавдия Дмитриевна.
— Нормально, — все так же улыбаясь, ответил Круклис. — А у вас что тут, выездная сессия?
— Вы угадали, мой дорогой, — ответил профессор, присел на койку Круклиса и привычным движением нащупал на руке у него пульс.
Потом он так же ловко открыл у него нижнее веко, попросил показать язык и откровенно признался, что ему все это не нравится.
Круклис понял, что, если он не отобьет эту атаку, минут через десять его из медпункта увезут куда-нибудь в госпиталь.
— А что случилось? — спросил он самым невинным тоном.
— А ты не помнишь? — в свою очередь, задала вопрос Клавдия Дмитриевна.
— Ничего не помню. Разве что под утро немного заболела голова…
— Немного? — усмехнулся профессор.
— Ну, как обычно.
— Я удивляюсь, как вы после такого количества всяких успокаивающих средств вообще сегодня проснулись, — укоризненно глядя на него, покачал головой профессор.
— Ерунда, — бодро ответил Круклис. — Моя дорогая супруга может вам подтвердить, что на меня все эти успокаивающие лекарства не действовали никогда.
— Это правда? — взглянул на Клавдию Дмитриевну профессор.
— Да. Это так, — ответила Клавдия Дмитриевна.
— А вы не верите! — подзадорил профессора Круклис.
— Допустим, — согласился профессор. — Я понимаю, что положить вас сюда ваше начальство заставили только какие-то чрезвычайные обстоятельства. Но произошедший сегодня рецидив показал, что это для вас небезопасно. И я должен сейчас решить, что с вами делать дальше. Поэтому отвечайте мне только правду.
— Правду! И только правду! Клянусь! — пообещал Круклис.
Профессор вздохнул и снова покачал головой.
— Сознание теряли? — задал он первый вопрос.
— Когда?
— После падения?
— Говорили, только на несколько минут сразу после падения.
— А потом?
— Боже упаси.
— А рвоты были?
— Никогда.
— Спазмы? Головокружение?
— Ничего похожего.
— Не верю!
— Ну как вам доказать?
— Никак не докажете.
— Спросите мою жену! — снова пошел на крайнюю меру Круклис. — Она все обо мне знает лучше меня.
— Только что с ней беседовал. Она, кстати, не заметила никаких симптомов сотрясения мозга, — признался профессор.
— Вот видите! — обрадовался Круклис. — А вы опять не верите…
— И не поверю никогда. Потому что так не бывает! — отрезал профессор. — Курите?
— Почти нет.
— Что значит «почти»?
— Ну, раз в неделю. Ну, два…
— Вот это вас и спасло. У вас не по возрасту эластичные сосуды. В чем заключается тут ваша работа?
— Раз в день выслушиваю доклады своего заместителя.
— И это все?
— Абсолютно.
— Долго он докладывает?
— Минут десять.
Профессор задал еще несколько вопросов и вышел с Клавдией Дмитриевной в коридор. Там они совещались не менее четверти часа. Потом вернулись, к удивлению Круклиса, уже вместе с Ефремовым. Генерал замыкал шествие медиков, приложив палец к губам. Круклис понял: надо молчать.
— Попробуем рискнуть, — обнадеживающе начал свой приговор профессор. — Но если что-нибудь подобное сегодняшнему повторится — безо всяких разговоров в госпиталь. Так, дорогой мой. Курить категорически запрещаю вам совсем. Читать — только что-нибудь этакое легонькое, лучше про природу. Доклады выслушивать через день, минут по пять, желательно во второй половине дня. Усиленное питание и витамины.
— Все будет выполнено, — ответили Круклис и Ефремов. И оба поблагодарили профессора за помощь.
Профессор попрощался. Оставив Круклиса с женой, за ним ушел Ефремов.
— Твоя работа? — пытливо взглянув на жену, спросил Круклис.
— Нет, Ян. Меня саму вызвал Ефремов.
— А кто же его надоумил тащить сюда этого деда?
— Это крупнейший невропатолог. Профессор…
— Предполагаю, что не коновал из деревни. Да что за нужда была? Подумаешь, голова заболела!
— Это очень серьезно, Ян. И я уверена, что у тебя есть сотрясение мозга. Но я же и упросила профессора оставить тебя тут. И это вовсе не потому, что я недооценила ситуацию. Просто из двух зол, зная тебя, я выбрала меньшее. Ведь в госпитале ты наверняка извел бы себя сам. Господи, и когда только ты уймешься? Поседел уже весь. Двое сыновей на фронте. Сам изранен, изломан, все не можешь найти покоя.
Круклис ласково погладил и поцеловал жене руку.
— Спасибо тебе за поддержку, за то, что правильно меня понимаешь. Даю слово, развяжемся с этой историей, и делай со мной, что хочешь. В госпиталь? В госпиталь. В санаторий? В санаторий. В сумасшедший дом? А черт с ним, где наша не пропадала!
— Не говори глупости. С сотрясением мозга туда не отправляют, — ответила Клавдия Дмитриевна и вызвала сестру. Она проинструктировала ее, оставила свои телефоны и попросила в случае ухудшения немедленно звонить и поспешила к своим больным. Круклис проследил через окно, как она села в машину, как выехала со двора, и тут же позвонил Доронину.
— Ну что там у нас сегодня, Владимир Иванович? — спросил он как ни в чем не бывало.
— Если ничего не отменяется, то художник, — напомнил Доронин.
— А что может отмениться? Давай его сюда, — приказал Круклис.
Остаток дня он занимался с художником созданием роботов обоих террористов. Зрительная память у него была на редкость цепкая. Он прекрасно запомнил их лица, со всеми характерными для обоих индивидуальными особенностями, и теперь старался добиться полного портретного сходства.
К вечеру, когда работа вполне удалась и была закончена, Круклис почувствовал, что немного устал. И решил вздремнуть. Но тут неожиданно явился Доронин и доложил о том, что к Степину прибыл гость. Всякую сонливость с Круклиса как рукой сняло.
— Кто такой? — сразу воспрянул он духом.
— Мужчина лет сорока пяти, в красноармейской форме: в обмотках, с вещмешком, со скаткой. Но без погон, — доложил Доронин.
— Почему решили, что он именно к Степину?
— Точно видели, спустился к нему, в его подвал. А через час Степин вышел из дома, доехал до Ярославского вокзала, побывал на квартире у «двадцать второго» в Софрине и оставил там в тайнике ключ, — доложил Доронин.
— Тогда вполне возможно, что это тот, кого мы ждем, и прибыл он по вашему вызову, — согласился с Дорониным Круклис. — И красноармейская форма тогда тоже очень кстати. Работает под фронтовика. Мало ли сейчас всякого люду возвращается по домам: и раненые, и больные, и уволенные в запас. И с документами для красноармейца проще. А раз помчался в Софрино, значит, либо гость что-то привез для «двадцать второго», либо сам пожелал увидеть его воочию. Второе — даже вероятнее. Проверить еще раз перед такой серьезной операцией, все ли тут в порядке, не мешает.
— Значит, встречу организовывать?
— Непременно. Но проинструктировать «двадцать второго» во всех деталях и строжайше предупредить: сорвет дело — возмездие наступит незамедлительно.
— Не сорвет, — ответил Доронин.
Круклис осуждающе взглянул на своего заместителя.
— Ох, Владимир Иванович, и откуда только в вас такая уверенность?
— Трус он, товарищ полковник. И, похоже, рад до смерти, что для него так дело обернулось.
— Ладно. Организовывайте, — не стал обсуждать эту тему полковник. — А главное, задание ему такое будет: узнать, и как можно точнее, когда прибудут те двое.
— Понял, — ответил Доронин.
На следующий день «двадцать второго» с утра пораньше отвезли в Софрино. В час дня из дома вышел Степин вместе с гостем. В три они уже были в поселке и стучали в дверь. «Двадцать второй» встретил их, как и обычно, без особой радости. Но выпроваживать не спешил и предложил чаю. Степин от угощения отказываться не стал. Но гость неожиданно возразил:
— Обстановка задерживаться не позволяет, — сказал он.
«Двадцать второй» сделал вид, что его удивляет такая обеспокоенность гостя.
— Да сюда даже в самое тревожное для них время ни один проверяющий не заглядывал, — объяснил он. — А если вдруг кто и заявится, так что за беда? Ходить в гости не возбраняется.
— И все же засиживаться не стоит, — ответил гость. — Береженого, как говорится, и бог бережет.
Он отошел в угол, расстегнул шаровары, снял с себя женский пояс с двумя молниями, открыл их и достал из-под подкладки две пачки сторублевок.
— Ровно двадцать пять тысяч, — протягивая деньги «двадцать второму», сказал он. — При очередном сеансе связи прошу подтвердить получение такими словами: благодарю двадцать пять раз.
— Да что это такое: неужели совсем перестали нам доверять? — развел руками «двадцать второй».
— Многое перестали, — заметил гость. — И еще приказано передать, чтобы в ближайшие десять дней из дома не отлучались.
— Это почему? Что случилось?
— Мне неизвестно, — ответил гость, застегивая шаровары.
— Но а как же мне не отлучаться? Я ведь работаю, — заметил «двадцать второй». — А за прогул тут по головке не гладят.
— Заболейте, — посоветовал гость.
— Легко сказать. Они для проверки врача пришлют на дом. Накладка может получиться.
— Не знаю. У меня от своих проблем голова кругом идет, — ответил гость и взглянул на Степина. — Идемте. Спешить надо.
Вернувшись в Москву, гость к Степину больше не заходил. А сразу же направился на Рижский вокзал. За ним проследили. Наблюдали, как он стоял в очереди к военному коменданту, как потом, сделав у него отметку и получив посадочный талон, еще часа два протолкался у кассы за билетом, как ждал поезда на Великие Луки, сел в вагон, следовавший до Резекне, и уехал. Как и было решено, задерживать его не стали. И лишь доложили обо всем Доронину. А тот Ефремову. А утром оба появились у Круклиса. Доронин был бодр. Все шло как надо. И полковника он об этом уже проинформировал. Ефремов кисло морщился. Круклис сразу заметил это, спросил:
— Что не так, Василий Петрович?
— Да думаю об этом мерзавце, которого вчера отпустили.
— Считаете, что неправильно сделали?
— Мало сделали, — усмехнулся Ефремов. — Надо было бы его, сукина сына, еще подстраховать на дорожку. А то они, чего доброго, еще сами разбомбят его где-нибудь в пути.
— Понимаю, послать ему в сопровождение пару истребителей было бы нелишне. Но не додумались. Извините, Василий Петрович, — в том же шутливом тоне ответил Круклис. — Но мы исправимся. Подтвердим радиограммой, что он тут был и именно так, как он об этом просил. Когда у «двадцать второго» очередной сеанс связи?
— Через два дня, — доложил Доронин.
— Вот тогда и подтвердим. А уж в следующий раз, а мы его вызовем, как только прибудут основные гости, можете быть уверены, он от нас не уйдет.
— Да уж, пока он на крючке, тянуть с этим не стоит, — согласился Ефремов. — Но я с другими сомнениями к вам пришел посоветоваться. Конечно, у нас все рассчитано и все пока идет так, как надо. Но неужели мы впустим в Москву этих двоих? Ведь вы подумайте, товарищи, они будут вооружены, что называется, до зубов. В том числе и минами дистанционного управления. И еще бог знает чем. Привезут какой-нибудь чумы, холеры. От этих гадов всего следует ожидать. А как они поведут себя в нашем городе, это мы можем только предполагать. Мы их ждем с одним заданием. А они могут прибыть сюда с совершенно другим. Заряды, которые они привезут, надо думать, будут умело замаскированы. Разложить их в разных местах, там, где ходит побольше народа, дело нетрудное. Взорвать по радио — еще легче. И вот вам уже эффект! Служба Шелленберга сумела сделать дело, а мы прохлопали. И где? В самом центре столицы. У себя под носом. А отсюда непременно политические выводы на весь белый свет. Геббельс не упустит случая, постарается объяснить: немецкая разведка сильна, как и прежде. Она все может и все умеет. Тут ведь игра-то простая. Что вы скажете по этому поводу?
— Опасения ваши вполне реальны, Василий Петрович. Мне они тоже в голову приходили, — ответил Круклис. — И все же, взвесив все имеющиеся в нашем распоряжении сведения, я думаю, что террористы не станут размениваться на мелочи.
— Это не мелочи, о чем я говорил, — заметил Ефремов.
— Но ведь все это: и взрывы мин, и прочие возможные диверсии, могли бы осуществить другие лица. Скажем, тот же вчерашний связной. Разве он не мог где-нибудь оставить любой сюрприз? Который, кстати сказать, взорвал бы, подав нужный сигнал, тот же «двадцать второй»?
— Резонно, — согласился Ефремов.
— Но тем не менее они этого не сделали…
— Хорошо, Ян. Но скажи, разве одно исключает другое? — спросил Ефремов. — Почему мы решили, что они прибудут сюда только с одним, с главным заданием?
— Совершенно не исключает.
— И еще вопрос на засыпку, — продолжал Ефремов. — Мы предполагаем, что, добравшись до Москвы, террористы прямиком махнут в Софрино, а уж оттуда будут выезжать непосредственно на задания. А если по каким-либо причинам, возможно, даже совершенно непредвиденным, им этот план придется переиграть? Где тогда мы будем их брать?
— Случиться, конечно, может всякое. Но жить они приедут, я уверен, именно в Софрино, — убежденно ответил Круклис.
— Почему уверен? — снова спросил Ефремов.
— Потому что, во-первых, жить им надо не где-нибудь, а в хорошо законспирированном месте. Это требуется для их же собственной безопасности. А Софрино в этом отношении просто идеально. Во-вторых, жить надо долго — не день, возможно, месяц, а то и два. Опять же потому, что то задание, с которым они сюда направлены, с ходу не выполнишь. Только на выбор позиции, обеспечивающей надежный выстрел и безопасный отход, уйдет неделя, а может, и больше…
— И все же, товарищи, появление террористов в Москве по возможности надо исключить полностью, — сказал Ефремов.
— Это другой вопрос. Другая задача, — ответил Круклис.
— Именно так, — подтвердил Ефремов. — И мы ее выполним. Естественно, не одни. Нам помогут.
— Два дня, чтобы обдумать все это, я считаю, у нас есть…
Это был приказ. И к его выполнению приступили немедленно. Но на звонки, на разного рода согласования ушла почти неделя. За это время пришлось еще раз свозить «двадцать второго» в Софрино и устроить ему встречу со Степиным. Связной привез «двадцать второму» письмо от Барановой. Она сообщала, что решила несколько задержаться в Костроме и в Москву не выезжать. При этом никаких причин такому решению она не указывала. Когда об этом сообщили Круклису, он задумался.
— Центр приказывал вернуться, — напомнил Доронин. — Впрочем, может быть, получила другое указание?
Круклис покачал головой.
— Ничего она не получала, Владимир Иванович. Просто по-настоящему запахло жареным, и она не захотела лезть в огонь. Вот и все объяснения, — решил он.
— А за невыполнение приказа?
Круклис безнадежно махнул рукой.
— Она великолепно учитывает, что сейчас не сорок первый год. И что ее еще надо найти. А вы думаете, она только от нас так тщательно запутывала свои следы? Нет, она все предусмотрела. Хитра, бестия. И осмотрительна… Ладно. Возьмем в Костроме.
Произошло и еще одно событие. В Москву приехал командир партизанского отряда. Его провели к Круклису. Встреча их, несмотря на состояние Круклиса, была теплой. Командир рассказал все, что ему было известно о гибели Зои и Ермилова. Сведения были достоверными. Командир отряда получил их от Веры и от матери Зои, которую местные жители, опасаясь мести карателей, в тот же день, когда все это произошло, переправили в партизанский отряд. Могилы Зои и Ермилова находятся в лесу. Но уже есть решение поселкового совета: прах героев-партизан перезахоронить в сквере в центре поселка.
— А вот о немецком майоре узнать удалось очень мало, — вынужден был признаться командир отряда. — Но когда немцы удирали, а вся полигонная команда эвакуировалась в тыл, его видели в легковой машине. Уезжал вместе со всеми. Отсюда можно сделать вывод, что его не забирали и он никаким репрессиям на тот период не подвергался.
— А точно это был он? Не перепутали? — спросил Круклис.
— Он, точно он. Его знали, — уверенно ответил командир отряда. — Он ведь и в поселке бывал, приезжал к Зоиной матери, и на полигоне его видели очень часто.
Что же касается сведений относительно его участия в истории гибели наших товарищей, то тут вам самим, пожалуй, может быть известно даже больше, чем нам.
— Каким образом? — удивился Круклис.
— Дело простое. Немцы, отступая, бросили полицаев, охранявших полигон, на произвол судьбы. Те — в лес. А там — мы. Короткая схватка. Четверых захватили. Остальных перебили. Тех, которых захватили, сдали в НКВД, — объяснил командир отряда.
— Кому сдали конкретно? Где? — попросил уточнить Круклис.
Командир отряда назвал по фамилиям всех. Доронин записал.
— Сегодня же свяжитесь по телефону или дайте телеграмму: пусть всех четверых доставят к нам, — приказал Доронину Круклис. И добавил, обращаясь уже к командиру отряда: — Тогда, безусловно, мы все узнаем сами. И очень хочется надеяться на то, что Шефнер остался честным антифашистом.
К исходу недели Ефремов утвердил план обезвреживания террористов на дальних подступах к Москве. Для непосредственного выполнения этой операции из Костромы были вызваны Медведев и Петренко.