Уже третий год шла война. Все усилия советской контрразведки в эту суровую для страны пору были направлены на разоблачение гитлеровской агентуры, на ликвидацию засланных в наш тыл террористов, на выявление тех, кто, изменив Родине, вступил на путь прислужничества врагу. Контрразведчики напряженно, с риском для жизни работали в тылу у немцев, на фронте, в нашем тылу — всюду, где был и мог появиться враг. Немало забот в это суровое время выпало и на долю начальника одного из отделов НКГБ полковника Яна Францевича Круклиса. Ему было уже под пятьдесят. Из них более половины он проработал в контрразведке. Высокий, худощавый, немного сутулый, с копной седеющих, слегка вьющихся волос, всегда спокойный и уравновешенный, Круклис мог показаться незнакомым даже несколько медлительным. Но именно только показаться. Потому что за этой кажущейся медлительностью скрывался человек очень энергичный, с цепким, аналитического склада умом.

Как только Круклис вернулся в наркомат из очередной командировки, он тут же был вызван к своему непосредственному начальнику генерал-майору Ефремову. Задание руководства он выполнил успешно и отчитался перед генералом Ефремовым буквально в несколько минут. Генерал, выслушав его, неодобрительно покачал головой:

— А вот немцы, Ян Францевич, о результатах твоей работы пишут куда больше. На вот, почитай. Удалось перехватить донесение, — сказал он, протягивая Круклису уже расшифрованный документ.

Круклис прочитал текст шифровки, положил его на стол:

— Им видней. Если нарочно не врут, — заметил он.

— А у нас есть и другое подтверждение, что ты поработал неплохо. Спасибо, — поблагодарил Ефремов и тут же предупредил: — Но отдохнуть, Ян Францевич, не получится. Задание твоему отделу уже дано. Твой заместитель проинформирует тебя о нем во всех подробностях. А я хочу лишь предупредить: дело, судя по всему, с предысторией. Идти придется по старым следам. Но мне кажется, что, если сейчас же не принять каких-то экстренных мер, потом наверстать упущенное будет очень трудно. Поэтому включайся. Разберись.

Отдай все необходимые распоряжения, а уж потом денек можешь отдохнуть.

Круклис направился к себе. Об отдыхе, как о таковом, он и не мечтал. Думал лишь о том, чтобы, вернувшись в Москву, хотя бы хорошенько выспаться. Начальство обычно учитывало измотанность людей, возвращающихся из командировки, и, как правило, выслушав отчет, разрешало «отдохнуть до утра». Но в данном случае столь желанный вариант не сработал.

Едва полковник зашел в свой кабинет и закрыл за собой дверь, как она снова приоткрылась. На пороге появился подполковник Доронин и спросил:

— Разрешите, товарищ полковник?

— А я разве когда-нибудь не разрешал? — с приятным мягким акцентом ответил полковник и, увидев в руках у Доронина какой-то небольшой сверток, добавил: — Тем более, когда приходят с подарком.

— А вы знаете, товарищ полковник, похоже, что вы угадали, — согласился Доронин.

— У меня на такие вещи безошибочный нюх, — признался Круклис. — Еще в детстве выработал: точно знал, когда собираются за уши оттрепать, а когда подарят марципан. А что тут? То, о чем мне только что говорил Ефремов?

Доронин поставил сверток на стол, развернул газету и извлек из нее металлическую шкатулку.

— Доставили из отделения милиции, — доложил он и сообщил полковнику все, что самому ему было известно об ограблении квартиры некой Барановой. Полковник слушал его очень внимательно, ни разу не прерывал. А когда Доронин закончил доклад, поднялся из-за стола и несколько раз прошагал до двери и обратно.

— История любопытная. И даже смешная: искали золото, а нашли фотографии, — сказал он наконец. — Только так ли уж это все смешно? Что скажешь, Владимир Иванович?

— Во всяком случае, в отделении милиции по этому поводу смеяться не стали, — заметил Доронин.

— Великодушно предоставили это нам, — улыбнулся Круклис. — Ладно. Мы тоже сначала хорошенько подумаем, смеяться нам или нет.

Сказав это, Круклис достал из среднего ящика стола большое увеличительное стекло в оправе с ручкой и начал через него изучать снимки. Делал он это не торопясь. Иногда возвращался к уже просмотренному снимку, сравнивал его с другими. И наконец отложил и фотографии и увеличительное стекло в сторону.

— Кажется, нам тоже будет не до смеха, — задумчиво проговорил он. — Надеюсь, вы обратили внимание на объекты, сфотографированные неизвестным любителем городских пейзажей?

— Еще бы! Сам их подбор уже вызывает законный вопрос, товарищ полковник, — заметил Доронин. — Ведь тут что? Есть снимки секретных и даже совершенно секретных объектов. Есть такие, которые я пока не могу распознать. А есть фотографии каких-то с виду самых обычных подворотен. Но коли они собраны все вместе и заложены в тайник, значит, они тоже были сделаны неспроста? — рассуждал Доронин.

— Вне всякого сомнения, — согласился Круклис. — Но окончательно ясно это будет, если мы узнаем, кто эти снимки сделал.

— Мы над этим уже думали, — ответил Доронин.

— И что же? — пытливо посмотрел на него Круклис.

— Наиболее реальны три версии. Первая: снимки сделаны теми, кто жил в этой квартире до Барановой. Вторая: снимки сделала Баранова или кто-то из известных ей лиц и вложил в тайник с ее ведома. Третья… Но сейчас я подумал, что ее, пожалуй, можно отбросить, — хотел было остановиться Доронин.

Но Круклис категорически возразил.

— Отбрасывать будем потом. Сначала все будем собирать. Так что третье? — потребовал он ответа.

— Третья версия такова: снимки могли быть сделаны уже после отъезда Барановой из Москвы. В докладной начальника отделения сказано, что она уехала примерно за две недели до начала войны. Так вот, снимки сделаны после ее отъезда и спрятаны в тайник без ее ведома, — высказал свою последнюю версию Доронин. — Но во всех случаях, кто бы этим фотографом ни был, он, без сомнения, вражеский агент, работающий или на абвер, или на РСХА.

— Вот это самый важный для нас вывод, — заметил Круклис. — Опираясь на него, мы и будем строить все свои предположения. От него начнем танцевать как от печки и сразу же попробуем разобраться — почему эти фотографии лежали в тайнике? Их что, положили туда и за ненадобностью забыли?

— Маловероятно…

— И я тоже так думаю. Тогда: спрятали до поры до времени или для того, чтобы их кто-то забрал?

— Это больше похоже на правду. Именно кто-то…

— В таком случае давайте рассуждать. Раз фотографии для кого-то приготовлены — значит, за ними придут. Придут рано или поздно. И то ли из-за линии фронта, то ли кто-нибудь из местных, надежно законспирированных тут. Отсюда мой первый приказ: надо хорошенько осмотреть дом Барановой и установить за ним постоянное наблюдение. Второе. Надо кому-нибудь из наших побывать на допросах этих жуликов, которые выкрали фотографии. Возможно, удастся получить какую-то интересующую нас информацию. В-третьих. Фотографии отдайте на экспертизу. Путь точно определят каждый снятый на них объект. А также время съемок. И последнее. Готовьте справки на всех проживающих в квартире Барановой начиная с тридцать пятого года до июня сорок первого включительно. Я не знаю пока, какая из ваших версий окажется рабочей. Но если это будет вторая, то нужно сразу же быть готовым к ее разработке. Постарайтесь узнать все, что можно, о самой Барановой. Когда, где родилась? Есть ли родственники? Чью она носит фамилию? Свою? Мужа? Если мужа — то где он? Какова его судьба? Узнайте непременно фамилию Барановой до замужества. С этого мы начнем. И я думаю, что дело пойдет.

Доронин собрал со стола фотографии и снова уложил их в шкатулку.

— Я понял задачу, товарищ полковник. Разрешите выполнять? — спросил он.

— Конечно, — кивнул полковник и тут же жестом задержал Доронина: — Интересно, давно ли она живет в Москве?

— Узнаю, товарищ полковник, — ответил Доронин.

— Я к тому, что хорошо бы также знать, с кем она тут встречалась. Наверняка ведь были какие-нибудь друзья или хотя бы знакомые… Кто-нибудь бывал у нее в гостях… Кто? Что за люди? Это надо узнать очень осторожно. Продумайте, как это сделать, чтобы не пошли разговоры, чтобы ненароком не спугнуть кого не надо…

— Продумаю, товарищ полковник.

— Вот теперь действуйте. И как только появится какой-нибудь результат — немедленно докладывайте мне, — хотел было уже отпустить своего заместителя Круклис, но тот задержался.

— Еще одно сообщение, товарищ полковник, — сказал он.

— Слушаю.

— Звонил из танкового училища старший лейтенант Орехов. Ваш сын Эрик досрочно сдал экзамены и отправлен на фронт, — доложил Доронин.

— Вот чертенок. Все боится, что войны на его долю не достанется, — укоризненно покачал головой полковник. — Куда же его направили?

— Орехов сказал, что пока они целой группой поехали на Урал за новой техникой, а уж оттуда прямиком на фронт.

— И матери ничего не сообщил. Решил сразу поразить письмом из действующей армии. Эх, герой!

— А как старший, товарищ полковник? — спросил Доронин.

— Летает, воюет. Старший и есть старший. Поумней. Пишет регулярно: жив-здоров. Все хорошо. Настроение бодрое, скучать некогда. Больше ни строчки. Пока меня не было, мать получила фотографию. Я глянул, а у него на гимнастерке еще один орден Красного Знамени появился. Освальд молодец, — довольно ответил Круклис.

— Понятно, что и младшей не хочет отставать от него, — сказал Доронин.

— Мне тоже понятно. А вот жена все чаще меня укоряет, почему у нас дочки нет. А я тут при чем? — развел руками Круклис и сел за стол.

За время его командировки накопилась целая гора бумаг, и надо было поскорее все их просмотреть и пустить в дело.