#img_11.jpeg

Все лето дул холодный, резкий норд-ост. Кончался сентябрь, а льды в бухте так и не разошлись. От ветра ледяные поля крошились и с треском лопались. Повсюду громоздились бесформенные груды торосов.

На берегу бухты стояла невысокая худенькая девушка с кроткими голубыми глазами и долго смотрела на ледяной хаос. Потом она грустно вздохнула и поднялась на пригорок. Там стоял маленький домик с радиомачтой. А через час она торопливо бежала вниз, где у самого берега бухты зябко жались к земле три рубленых домика полярной станции. Рывком распахнув дверь, девушка вбежала в столовую зимовки, или, как ее называют, кают-компанию. Здесь обычно проводили свое свободное время зимовщики. И сейчас в просторной комнате сидели две пары шахматистов. Начальник станции Тимофей Иванович Крылов, пожилой, плотный мужчина с большими залысинами на лбу и с крупным рябоватым лицом, сидел в кресле и задумчиво посасывал потухшую трубку. Несколько болельщиков молча следили за игрой.

Девушка обвела всех сияющими глазами и воскликнула:

— Товарищи! Слушайте, какую я радиограмму приняла сейчас с Диксона! — И, четко выговаривая слова, она торжественно прочитала: — «Вам вышел ледокольный пароход «Прончищев» точка примите меры разгрузке максимально короткий срок точка».

Шахматисты на мгновенье подняли головы, равнодушно посмотрели вокруг и снова склонились над досками. Метеоролог Петя Заиграев, коренастый парень лет двадцати пяти, с толстыми добрыми губами и сонным взглядом сероватых глаз, подошел, взял из рук девушки синенькую полоску радиограммы, прочитал вслух еще раз и вернул обратно.

— Сколько уж таких «грамм» ты приняла за лето? — спросил он.

Девушка непонимающе смотрела на него.

— Это пятая. Но при чем здесь прежние?

— А при том. Этот тоже потолкается во льдах, да и назад. А мы тут должны нервную систему себе расстраивать ожиданием.

— Но это же «Прончищев»!

— Ну и что?

— «Прончищев» пробьется! — упрямо повторила девушка.

— Ты так уверена?

В сонных глазах метеоролога мелькнула живая искорка. Он повернулся к сидевшим в комнате зимовщикам и, подмигнув, внушительно произнес:

— Слышали? «Прончищев» пробьется! А почему? А-а… ну то-то!

Все засмеялись.

Девушка покраснела и, сердито взглянув на метеоролога, сказала:

— Как не стыдно тебе, Петр! Вовсе не поэтому, а потому, что у «Прончищева» ледовая обшивка.

— Вот я и говорю… ледовая обшивка… только сидит она в машине парохода, — Заиграев дружелюбно подмигнул девушке.

Тимофей Иванович подозвал ее и взял радиограмму.

— Похоже на то, что действительно пробьется, — спокойно сказал он и посмотрел искоса на девушку. — Небось рада?

Девушка смущенно потупила глаза.

Все жители этого крохотного островка, затерянного в холодных просторах Карского моря, знали, что на «Прончищеве» плавает третьим механиком Евгений Цесарский. Таня Маслова, радистка полярной станции, познакомилась с ним летом прошлого года на борту «Прончищева», когда ехала сюда, на зимовку. Всю зиму на остров шли от Цесарского длинные телеграммы. На зимовке любили подшучивать над их «телеграфной» любовью. Особенно допекал Таню метеоролог Петя Заиграев. Когда долго не было телеграмм от Цесарского, он успокаивал Таню.

— Ты не горюй, — говорил он с серьезным видом. — Ваша любовь самая дорогая — шутка ли, каждое слово стоит три копейки! Просто парень всю зарплату уже пустил в эфир, а теперь сидит, сухари жует и ждет получки.

Таня смеялась вместе со всеми и не обижалась.

После радиограммы на станции поднялось радостное оживление. Зимовщики пачками писали письма, ремонтировали спуск к морю, очищали от порожней тары склады. Но прошли сутки, вторые, третьи, а парохода все не было. На пятый день радиограмма сообщила, что «Прончищев» застрял во льдах недалеко от острова.

Теперь все зависело от ветра. А он, не ослабевая, дул и дул от норд-оста.

С надеждой и тоской смотрела Таня на ледяные поля, медленно плывшие с севера. Заиграев каждый день грозился бросить свою «проклятую» профессию, из-за которой, мол, его не любят девушки, и обещал Тане:

— Вот погоди, я сделаю тебе такую погодку, что пальчики оближешь. И твой «Прончищев», как по Черному морю, пройдет сюда.

Таня лишь вздыхала в ответ.

И вдруг ветер сменился. За одну ночь он круто зашел к юго-западу и задул порывистыми шквалами, сотрясая стекла в окнах домов зимовки.

Бухта начала постепенно очищаться ото льда.

«Прончищев» пришел на десятые сутки ночью. На острове не спали. Все толпились на берегу и поздравляли друг друга с прибытием первого и, как видно, последнего в этой навигации судна.

Пароход стал на якорь милях в трех от берега: далеко выступающая в море отмель не позволяла подойти ближе.

На берегу стихли.

Вскоре донеслось глухое рокотание мотора, и к острову пристал небольшой катер. На берег выпрыгнул капитан «Прончищева» — Иван Семенович Антуфьев, еще не старый, сухощавый мужчина, с коротенькой прямой трубкой во рту. Он озабоченно поздоровался с зимовщиками, отвел Тимофея Ивановича в сторону и негромко сказал:

— Полчаса назад я получил штормовое предупреждение. Циклон от норд-веста, как обещают, придет сюда часов через пять-шесть.

Тимофей Иванович сразу посерьезнел и деловито спросил:

— Как думаете поступить?

Капитан помолчал и, взглянув в глаза начальника зимовки, спокойно ответил:

— У меня на борту шестьдесят тонн груза для вас. Больше пароходов не будет. Надо успеть.

И они начали обсуждать детали предстоящей работы.

Вслед за капитаном на берег спрыгнул с катера моторист. Петя Заиграев лукаво взглянул на стоявшую поодаль Таню и провозгласил:

— Главному корреспонденту острова наш пламенный привет! Ребята, это же Женя Цесарский, райская птичка залетела к нам!

Лицо механика расплылось в улыбке. Его окружили и по команде Заиграева принялись качать под общие возгласы и смех.

— Будет вам, медведи белые! Все кости растрясете! — кричал довольный Цесарский. Вырвавшись из цепких рук зимовщиков, он увидел Таню и бросился к ней.

— Таня! — Схватив ее руку, он оглянулся на ребят и вдруг, решившись, обнял девушку.

Кругом притворно закашляли и завистливо завздыхали.

Таня неловко высвободилась из объятий Цесарского и укоризненно сказала:

— Женя, неудобно, видят же все.

— Ну и пусть видят! — пылко воскликнул Цесарский.

Подошли капитан и начальник зимовки. Тимофей Иванович внимательно оглядел всех и сказал:

— Положение таково, что нельзя терять ни минуты. Начнем разгрузку. На нашей шлюпке пойдут Заиграев, Афонин и Кибирев. Капитан обещает спустить свой вельбот и помочь в разгрузке. Шлюпки будут ходить на буксире у катера. Есть вопросы?

— Есть! — воскликнула Таня. — Разрешите мне быть на катере во время разгрузки.

Тимофей Иванович повернулся к капитану:

— Как, Иван Семенович, разрешим? Только, чур, чтобы твой механик не увез с собой нашу Таню.

*

Катер со шлюпкой на буксире быстро бежал к стоявшему на рейде «Прончищеву». Волны неспешно катились из открытого океана. Катер то взбирался на вершину гребня, то вдруг рывком скатывался к подножию следующего вала. Шлюпка в точности повторяла его маневры.

— А ты, как заправдашняя морячка, не боишься качки. Молодец, Танюша! — повернувшись от штурвала, ласково проговорил Цесарский.

Таня сидела на задней банке и, крепко вцепившись в низкие бортовые релинги, с радостным изумлением смотрела на бесконечные, свинцового цвета волны, которые мерно вздымали и опускали катер.

Улыбнувшись Цесарскому, она сказала:

— Ой, что ты! Я трусиха. А моря боюсь больше всего. Как подумаю, что под нами такая глубина, так голова кружится и скорей на берег хочется, — она засмеялась. — Я, наверное, никогда бы не смогла стать морячкой.

— А женой моряка? — игриво спросил Цесарский.

— Не знаю, — смущенно ответила Таня.

Цесарский перешел на шепот:

— Уедем, Танюша. Я так истосковался. И мама ждет нашей свадьбы, все уже приготовила. Что тебе этот остров? Ты и так уже второй год на нем сидишь. А я не могу больше без тебя.

Таня покачала головой.

— Нет, Женя. Еще год надо работать здесь. Ведь я договор подписала. На меня надеются, а я вдруг…

Она замолчала, а затем, прижавшись лбом к его плечу, тихо закончила:

— Не надо об этом, Женечка. Мне ведь тоже нелегко.

Цесарский осторожно прижался щекой к ее голове. Со шлюпки тотчас донеслись крики и свист. Трое сидевших там ребят шутливо махали кулаками и кричали:

— Эй, полундра!

Таня отпрянула. Цесарский добродушно рассмеялся:

— Вот черти, следят за нами, — и, повернувшись, весело крикнул: — Больше не будем, ладно уж! — и снова стал сосредоточенно смотреть вперед.

Таня озабоченно произнесла:

— Смотри, какая большая зыбь. Трудно будет груз из шлюпок на берег переносить. Достанется ребятам нынче.

Цесарский усмехнулся.

— Ничего, наши помогут. Что тут трудного? Помокнуть, конечно, нам придется. На каждой зимовке так. Главное, погода чтоб не подвела. Если заштормит, груза вам не видать.

Таня пристально посмотрела на него.

— Не говори так. Нам эти припасы очень нужны.

— Постараемся, конечно. Мы-то не боимся шторма, но капитан судном рисковать не будет, он сразу — вира якорь — и курс на Диксон.

Цесарский круто развернул катер и плавно подошел к борту «Прончищева».

Тотчас же началась погрузка.

В обратный путь катер тащил за собой две тяжело нагруженные шлюпки. Корма катера низко осела, и догонявшие его волны нередко заплескивались внутрь. Цесарский не умолкая рассказывал Тане смешные морские истории. Девушка слушала, весело смеялась и время от времени принималась ковшом вычерпывать воду.

Метрах в ста от берега тяжелые шлюпки сели на мель. Цесарский выключил мотор, и катер, как поплавок, закачался на волнах.

Таня испуганно вскрикнула:

— Что же теперь делать? Женя, что ты сидишь, надо предпринять что-нибудь, надо снимать их с мели.

Цесарский посмотрел на Таню и рассмеялся.

— Не волнуйся, Танюша, ребята уже предприняли все, что нужно.

Таня оглянулась и увидела, как от шлюпки к острову один за одним потянулись почти по пояс в воде ребята. Каждый нес на плече тяжелый мешок. Последним осторожно сошел в воду Заиграев. Он помахал Тане рукой, крикнул:

— Чур, не целоваться! — и тяжело двинулся к острову. Догонявшие его волны с шумом набрасывались на спину и быстро убегали вперед. Заиграев крепко держал обеими руками мешок на плече и, пошатываясь, медленно брел к берегу. Таня ахнула:

— Что они делают, сумасшедшие! У Заиграева только что ангина была. Опять сляжет. Боже мой, надо немедленно остановить их!

Цесарский посмотрел вслед ребятам и спокойно сказал:

— Ничего с ними не случится. Они делают то, что им и положено делать.

Он быстро пересел к Тане и обнял ее за талию. Таня вздрогнула и отвела его руки.

— Нет, нет. Я не могу так. Мне стыдно.

Цесарский обиженно отвернулся.

— Ты напрасно расстраиваешься. Им за это деньги платят.

Таня укоризненно посмотрела на него:

— Женя!

Цесарский шутливо поднял обе руки вверх:

— Молчу, молчу! Я пошутил, Таня, больше не буду.

Почти целый час заняло перетаскивание мешков на берег. Начальник зимовки долго смотрел, как посиневшие от холода зимовщики и матросы упрямо шагали по пояс в ледяной воде с тяжелыми мешками на плечах. Затем он молча ушел, но спустя несколько минут вернулся, держа в руках бутылку со спиртом и эмалированную кружку.

Спирт согрел ребят. Они весело расселись в подтащенные теперь к самому берегу порожние шлюпки, и катер снова повел свой поезд на рейд, к густо дымившему «Прончищеву».

*

Шторм начался гораздо раньше, чем предсказывали синоптики. Сначала потянулись в бухту редкие льдины, затем стремительно понеслись по небу низко нависшие над морем, темные, тяжелые облака.

Катер вел от «Прончищева» последнюю шлюпку с грузом, когда внезапно налетел норд-вестовый ветер и закрутил на воде белые гребешки. Резкими, сильными порывами ветер набрасывался на катер, словно пытался вывернуть его из воды.

Побледневшая Таня широко открытыми глазами смотрела вокруг, ладонью заслоняясь от непрерывного потока соленых брызг. Одежда вмиг стала мокрой. Цесарский сжался в комок и молча смотрел на подкатывавшиеся валы. Катер упорно шел вперед, переваливаясь на крутых пенистых волнах. На длинном буксире сзади тяжело колыхалась шлюпка. Трое ребят сидели там на мешках, тесно прижавшись друг к другу.

Таня повернулась к шлюпке:

— Э-эй! Живы там?

Со шлюпки донеслось:

— А-а! — Шквалистые порывы ветра и грохочущий шум беспорядочно сталкивающихся волн заглушали звуки. Таня так и не смогла ничего разобрать. Она опять крикнула:

— Держитесь!

Тяжелая волна ударила в катер и с шумом перехлестнула через борт. Катер накренился, заметно осел кормой и, сделав зигзаг, снова вернулся на курс. Цесарский испуганно оглянулся.

— Вычерпывай скорей! Захлестнет нас!

Таня схватила тяжелый ковш и взялась за работу. Но не успела она вычерпать и половину набравшейся в катер воды, как ударила новая волна. Не обращая внимания на пронизывающий ветер и ледяную воду, Таня черпала и черпала ковшом. От холода и усталости руки окаменели и стали словно чужими — тяжелыми и непослушными.

— Женя, далеко еще до берега? — жалобно спросила она, с трудом пытаясь уложить в гнездо выпавший оттуда тяжелый аварийный топор.

— Если бы одни, так давно бы на берегу были, — отрывисто, с какой-то злобной усмешкой отозвался Цесарский. — Эта шаланда угробит нас. Ей-то ничего не сделается. Черт меня дернул полезть в этот рейс.

— Женя!

— Что Женя? Что Женя? Видишь, вон заряд идет, если не успеем удрать от него, нам придется хлебнуть воды из-за этой шаланды.

— Но там же люди, как ты можешь так?

— Знаю, что люди. Я тоже человек. Могли бы и сами на веслах добраться, а теперь и мы из-за них рискуем.

О борт застучали первые крупные снежинки. А через минуту все вокруг скрылось в непроницаемой снежной пелене. В наступившей темноте взвыл ветер и глухо зарокотало море.

— Женя, мне страшно! — воскликнула Таня и прижалась к его спине. Но Цесарский вдруг приподнялся, резко шатнулся в сторону и быстро закрутил штурвал. Катер медленно покатился влево, и в тот же миг Таня увидела, как рядом с бортом катера неторопливо проплыла вся изъеденная водой, тяжелая зеленоватая льдина. Цесарский оглянулся на Таню и зло прохрипел:

— Видела? Вот тебе и люди твои. Напоролись бы на нее, и капут сразу.

Неожиданно, словно схваченное чьей-то могучей рукой, суденышко замерло на месте, низко осев кормой. Тонко взвыл мотор, что-то с треском лопнуло, и катер стремительно прыгнул вперед, зарываясь носом в воду. Волна тяжело опрокинулась на ветровое стекло, и катер до половины наполнился водой. Мотор чихнул несколько раз, а затем заглох. С кормы беспомощно свисал обрывок буксира. В наступившей тишине лишь жестко хлестал по стеклу снежный заряд.

Перепуганная Таня без устали вычерпывала воду. Цесарский несколько мгновений сидел, дико озираясь, затем схватил пожарное ведро и бросился помогать Тане. Хрипло дыша, он непрерывно бормотал:

— Говорил, не надо было идти… Черт бы их всех побрал!.. Конец теперь…

Таня с недоумением посмотрела на его побелевшее лицо, трясущиеся губы и тревожно спросила:

— Что с тобой, Женя? Что ты говоришь?

Цесарский вдруг выпрямился, с размаху бросил ведро на дно катера и истерически закричал:

— Из-за паршивых мешков с мукой я пропадать должен, да?! Я еще жить хочу, понятно вам или нет? Будьте вы прокляты все!

Он с размаху сел на дно катера прямо в ледяную воду и закрыл лицо руками.

Страх охватил Таню. Она бросилась к Цесарскому и, силясь разнять его руки, плача и целуя его, торопливо и несвязно уговаривала:

— Женечка, милый, возьми себя в руки! Ну! Будь же мужчиной, Женя! Я всю воду сейчас вычерпаю, ты только мотор, мотор чини, Женя. Ты слышишь, мотор скорее чини, ведь потонем мы! И они потонут!

Цесарский медленно поднял голову и вяло спросил:

— Кто… они?

— Да ребята же! Ведь шлюпку оторвало!

— А-а… — равнодушно протянул Цесарский и снова опустил голову.

Но Таня энергично тормошила Цесарского. То ласково уговаривая, то угрожая, она заставила его подняться. Цесарский с трудом перелез через банку и начал ковыряться в моторе.

В белом мраке тяжко гудело встревоженное море, и черные волны хищно набрасывались на беспомощное суденышко. Но Тане некогда было смотреть вокруг. Она без устали работала черпаком и что-то громко кричала, стараясь подбодрить струсившего не на шутку механика.

Вдруг мотор слабо фыркнул и ровно загудел. Цесарский вцепился в штурвал, развернул катер по ходу волны и дал полный ход вперед. Там, куда катились волны, должна была быть земля.

Таня оторопело взглянула на парня и схватила его за плечо.

— Ты куда правишь? А шлюпка? Там люди остались!

Цесарский резким движением сбросил с плеча ее руку:

— Черта с два теперь меня обратно погонишь! Хватит, я еще не сошел с ума! Пусть сами добираются!

О борт тяжело ударила волна. Катер сильно качнуло, и Таня, неловко взмахнув руками, свалилась на самое дно катера. Падая, она увидела далеко впереди тусклые огоньки зимовки. Цесарский обрадованно воскликнул:

— Берег! Берег виден!

Стоя на коленях, Таня горько зарыдала.

— Подлый ты трус! Там же люди тонут! Как ты можешь так поступать?

Но Цесарский все прибавлял ходу и, искоса взглядывая на девушку, бормотал:

— Ничего, Танюша, нам бы только до берега добраться. Там нам помогут. А шлюпку найдут, не беспокойся…

По днищу катера перекатывался тяжелый топор, вырвавшийся из гнезда. Топорище больно задело Таню по руке.

Несколько секунд она бессмысленно смотрела на топор, будто силясь что-то понять. И вдруг, словно прозрев, схватила его, поднялась на ноги и со всей силой ударила по бортовой доске.

Цесарский мгновенно обернулся. Испуг отразился на его лице.

— Что ты делаешь? Сумасшедшая! — Он бросил штурвал и кинулся к Тане.

Таня поднялась ему навстречу. Не помня себя от ярости, она занесла топор над головой и страшно закричала:

— Не подходи!

В ее глазах была такая решимость, что Цесарский в страхе попятился назад.

— Ты что задумала, дура? — испуганно кричал он, не сводя глаз с топора. — Брось топор, слышишь? Кому говорят?

Но Таня не слушала его. Тяжелым взглядом она отчужденно смотрела на Цесарского:

— Я разобью катер, если ты сейчас же не повернешь в море. Понял меня?

— Понял, понял, — с готовностью закивал тот. — Я все сделаю, только убери топор. — Он торопливо вернулся к штурвалу и покорно развернул судно навстречу шторму.

Таня устало опустилась на банку и, не выпуская из рук топора, с тупым равнодушием смотрела, как встречные волны бьются о катер. Ветер заметно стихал. Снежный заряд, растратив все свои запасы, сыпал теперь редкие струйки твердых, колючих снежинок. Цесарский осторожно оглянулся и вкрадчиво заговорил:

— Танюша, ты не так меня поняла. Я хотел для тебя лучше сделать. Ведь ты же устала, замерзла. Я бы потом обязательно за шлюпкой сходил.

Не поворачивая головы, Таня ответила ровным, странно незнакомым голосом:

— Я все поняла. И, пожалуйста, не разговаривай больше со мной.

Цесарский принялся горячо убеждать ее. Но Таня молчала. Она жадно смотрела вперед, ища глазами затерявшуюся где-то среди волн шлюпку, и горькое чувство разочарования, обиды поднималось в ее груди. И вдобавок этот проклятый холод. Даже кости заныли от ледяной воды. А руки — словно их и нет, ничего не чувствуют. И голова. О, как она болит! Зачем он так поступил? Что подумают о них ребята? Таня вздрогнула. «Боже мой, они же наверняка подумали, что мы их бросили! Подлый ты человек!» — простонала Таня и вскоре увидела впереди шлюпку. Она медленно двигалась по ветру. Два человека с трудом ворочали веслами, третий непрерывно вычерпывал воду. Таня вскочила на ноги:

— Ребята!

Было видно, что на шлюпке заметили их, но никто не прервал своих занятий. Цесарский сбавил ход и осторожно подвел катер к подветренному борту шлюпки.

Тотчас же на катер перепрыгнул Заиграев. Он наклонился к понуро сидевшему за рулем Цесарскому.

— Что, механик, с курса сбился?

Цесарский заискивающе взглянул на Таню и негромко ответил:

— Мотор сдал… пока починил…

— А-а, понятно, — загадочно усмехнулся Заиграев.

Он шагнул к Тане и сел рядом с ней.

— Трудно, Танюша? — участливо спросил он.

Таня молча ткнулась лицом в мокрые колени Заиграева и затряслась в беззвучном плаче.

Заиграев осторожно погладил ее по голове и дрогнувшим, потеплевшим голосом проговорил:

— Ничего, Таня, ничего. Теперь уж не страшно, не надо плакать.

Таня прижалась к его руке и затихла. Впереди показались и призывно замерцали редкие теплые огоньки зимовки.

#img_12.jpeg