Хотя внуки и правнуки Ярослава, подобно своим отцам, продолжали переходить из одного владения в другое и искать лучших волостей и по-прежнему продолжали рассчитывать преимущественна на свою дружину и наемных половцев; тем не менее при внуках Ярослава, и особенно при его правнуках, князья стали обращать внимание и на земщину в своих владениях, и благоразумнейшие из князей более уже не считали своих волостей только местом временной оседлости, а, напротив, стали признавать их опорою и источником своей силы и могущества. А посему при всех переменах владений они старались сколько возможно удерживать ежели не за собою, то по крайней мере за своим семейством, свои старые родовые владения. Так, ни Владимир Галицкий, ни Юрий Суздальский никогда не отступались от своих Галича и Суздаля, Всеволод Ольгович, утвердившись в Киеве, не думал также расстаться с своими отчинными старыми владениями в Черниговском краю, и своих родственников-союзников старался вознаграждать городами на правом берегу Днепра, и те жаловались на него: «Своей отчины вятич не дает». Изяслав Мстиславич, утвердившись на Волыни, постоянно старался удерживать ее за собою и в то время, когда владел Киевом. Да по обстоятельствам того времени иначе не могло и быть, ибо живой опыт явно свидетельствовал, что тот князь всегда оказывался сильнее в борьбе с другими князьями, которому усердно помогала земщина; а на эту помощь могли рассчитывать только те князья, которые постоянно удерживали за собою отчинные владения и тем сживались с земщиною.

Это новое направление князей заставило их обратиться к старому порядку, в важных случаях советоваться с земщиною, как это делали Владимир и Ярослав и чем пренебрегали их сыновья. Первый из Ярославовых внуков обратился к этому старому порядку любимец народа Владимир Мономах; он в 1096 году вместе с Святополком, приглашая в Киев Олега Святославича, писал к нему: «пойди Киеву, да поряд положим а Рустей земли пред епископы и пред игумены и пред мужи отель наших и пред людьми градскими, да быхом боронили Русскую землю от поганых». Потом этот старый порядок сделался решительно необходимым для князей, когда они стали искать себе поддержки в земщине; ибо ежели нужен был совет земщины для обороны Русской земли от поганых, то тем более князьям нужно было искать согласия земщины, когда они хотели пользоваться ея пособием в своих междукняжеских делах. А посему каждый князь, искавший для себя пособия земщины, обыкновенно сзывал вече и объявлял свое желание земцам; и ежели земцы изъявляли свое согласие, то тут же дозволяв князю собирать земское войско, а ежели не изъявляли, то князь мог рассчитывать только на тех земцев, которые своею охотою присоединялись к его дружине. Образчик такового порядка представляют нам походы Изяслава Мстиславича в 1147 и 1154 годах на Юрия Суздальского. Когда Изяслав объявил земцам о первом походе, то земцы, не соизволяя на этот поход, отвечали прямо: «Княже! Ты на нас не гневайся, мы не можем на Володимире племя руки взняти, ежели же на Ольговичей, то идем даже и с детьми». И, получив такой ответ земщины, Изяслав уже не мог собирать земского войска, а только, обратясь к охотникам, сказал: «Ну пусть идет за мной тот, кто до меня добр». И действительно, охотников нашлось довольно, и пошли за князем. Напротив того, при объявлении второго похода киевские земцы в один голос отвечали: «Все пойдем, а кто не пойдет, того выдай нам, мы сами его побьем». И так было не в одном Киеве, но и в других городах, даже незначительных. Так, в 1147 году Мстислав Изяславич Курский, когда получил весть, что Глеб Юрьевич с Святославом Ольговичем идут на Курск, то собрал вече и объявил об этом курской земщине; и земщина отвечала: «Ежели с Ольговичами, то готовы биться за тебя даже с детьми, а на Володимирово племя на Юрьевича не можем поднять рук». И после такого ответа Мстислав с дружиною оставил Курск.

То же новое направление – искать поддержки в земщине – поставило князей в необходимость заботиться о большем привлечении к себе земщины, и первый пример таковой заботливости был показан также Владимиром Мономахом; он, получивши Киев, первым долгом считал для себя угодить киевской земщине ограждением ее от своекорыстия жидов, которым покровительствовал предшественник его Святополк; он же в своем наставлении к сыновьям писал, чтобы они были постоянно ласковы с земцами, «человека не минете, не привечавше, слово добро ему дадите, куда же пойдете по своим землям, не дайте пакости деяти отроком (дружинникам) ни своим, ни чужим, ни в селах и в житех, да не кляти вас начнут, и всего же паче убогих позабывайте, но елико могуще по силе кормите, и придавайте сироте, и вдовицу оправдите сами, а не вдавайте ешьным погубите человека». Всеволод Ольгович, Вячеслав Владимирович и Изяслав Мстиславич также постоянно заботились о привлечении к себе земщины; каждый из них, делаясь киевским князем, прежде всего старался угостить киевлян роскошным пиром. То же самое в 1148 году Изяслав Мстиславич сделал в Новгороде; в летописи сказано: «Изяслав же посла подвойские по улицам кликати, зову щи к Князю на обед от мала до велика». А в 1144 году Всеволод Ольгович, отправляясь в Переяславль пировать на свадьбе Изяславовой дочери, взял с собою и лучших киевских земцев. Такую же приветливость к земцам старались выказывать и другие князья, их современники.

Старания князей удерживать за собою свои отчинные владения и забота о снискании расположения земщины в своих владениях мало-помалу произвели то, что земцы, при сыновьях Ярослава безразличные и равнодушные к князьям, при внуках и правнуках Ярослава воспитали в себе убеждение, что в такой-то земщине должен княжить такой-то княжеский дом, а в такой-то такой. Именно полоцкие земцы стали признавать своими постоянными законными князьями потомков Рогнедина сына Изяслава Владимировича; земцы галицкие – потомков Владимира Ярославича Новгородского; земщина черниговская, новгород-северская и муромская – потомков Святослава Ярославича; киевляне, волынцы, переяславцы, смольняне и суздальцы – потомков Владимира Мономаха. И это убеждение земщины не могло быть изменено ни междоусобиями князей, ни их захватами той или другой чужой области. Князь, захвативший область, не принадлежавшую его дому, ежели и удерживался в ней на время своей жизни, то никак не мог закрепить ее за своим родом; земщина, верная своим потомственным князьям, постоянно противилась этому, и с успехом. Так, полочане, завоеванные Мстиславом Владимировичем, при преемнике же его отложились от Мстиславичей и отыскали своих прежних князей Полотских. А киевляне на другой же день по смерти Всеволода Ольговича отступились от назначенного им преемника Игоря Ольговича, обратились к Изяславу Мстиславичу, внуку Мономахову, и постоянно говорили при каждом удобном случае, что они не могут поднять рук на Мономахово племя. Изяслав Давыдович Черниговский, два раза княживший в Киеве, ни разу не мог удержаться в нем; ибо киевская земщина, принимая его в крайности, постоянно тянула к Мономаховичам и при первом же нападении Мономаховичей оставляла Изяслава без поддержки. Да и в своих потомственных князьях земцы нередко делали предпочтение одному князю перед другим, одного поддерживали, а на другого вооружались. Так, галичане в 1144 году, недовольные своим князем Владимиром Володаревичем, тайно вызвали из Звенигорода его племянника Ивана Ростиславича, и когда Иван, разбитый Владимиром, бежал от них, то целую неделю бились с Владимиром, и, только доведенные до крайности, отворили ему город. А полочане в 1152 году схватили своего князя Рогволода Борисовича, отвезли его в Минск и держали в великой нужде; на его же место взяли его двоюродного племянника Ростислава Глебовича, заключили союз с Святославом Ольговичем Новгород-Северским и целовали ему крест иметь его отцом себе и ходить в послушанье его. Киевляне в 1150 году пригласили Изяслава Мстиславича против княжившего у них дяди его Юрия Суздальского; да и прежде в 1149 году прямо говорили Изяславу: «Нам с Юрием не ужиться, приезжай к нам после, мы будем готовы за тебя, как скоро увидим твои знамена». В 1157 году ростовцы, суздальцы и владимирцы выбрали и посадили себе князем старшего Юриева сына Андрея, тогда как Юрий назначил суздальскую волость младшему своему сыну Васильку, который там и княжил при Юрии.

Привязанность той или другой земщины к тому или другому княжескому дому в это время уже дошла до того, что земцы охотно стали принимать участие в княжеских междоусобиях. В прежнее время земцы давали князьям свои полки только для защиты своей земли и для походов на печенегов или половцов, княжеские же междоусобия и завоевательные походы на соседей князья производили дружиною и охотниками; при внуках же и особенно при правнуках Ярослава земские полки начали оказываться у князей и в войнах междукняжеских. Так, Юрий Суздальский водил в Приднепровье вместе с своею дружиною и земские полки суздальцев, Ростислав Смоленский во всех войнах своего брата Изяслава Киевского участвовал при помощи смоленских земских полков, или в 1139 году Ярополк вел на Всеволода Ольговича и суздальцев, и ростовцев, и полочан, и смольнян, приведенных к нему тамошними князьями – его союзниками. Впрочем, земские полки, и помогая князьям, составляли отдельную рать, имели своих предводителей и в походе не смешивались с княжею дружиною. Так, летопись, говоря о походе Мстислава на Литву в 1132 году, пишет: «Киевляне же не втятли с князем, но последи идяху по нем особе». Или в 1146 году при нападении Изяслава на Киев киевские земские полки стояли отдельно от дружины Игоря и Святослава Ольговичей, под начальством особых воевод, тысяцкого Улеба и Ивана Войтишинича. Или в 1147 году при нападении Глеба Юрьевича на Переяславль переяславский князь выступил против него, совокупившись с дружиною и с переяславцами. Или в 1149 году при описании битвы Изяслава с Юрием под Переяславлем летопись говорит: «И бысть сеча зла и первое побегоша поршане (земцы поросья) потом Изяслав Давыдович и по сих кияне, Изяслав же полком своим съехался с Святославом Ольговичем и с половиною полка Юрьева».

Таковое положение земщины заставляло князей во всех своих междоусобных войнах по возможности удерживаться от опустошений и разорения земцев. Во всех междоусобиях князья преимущественно грабили и опустошали частную собственность князей же – своих противников или их дружины, собственность же земщины оставалась неприкосновенною, за исключением тех случаев, когда земцы очень упорно защищали побежденного князя или когда какой-либо князь приводил с собою половцев, которые обыкновенно и шли на том условии, чтобы им было позволено грабить. Так, например, Олег Святославич в 1094 году, выгнавши Мономаха из Чернигова при помощи половцев, заплатил за эту помощь тем, что дозволил половцам грабить черниговские села; то же делали и другие князья, преимущественно его потомки. И конечно, это было главною причиною, что Ольговичи были не любимы земцами Приднепровья как разорители земли; равным образом нелюбим был в Приднепровье Юрий Суздальский за то же, что водил с собою половцев. Междоусобия же других князей принимались легче и не возбуждали ненависти в народе, да и на самом деле они были далеко не так отяготительны для земцов, как бы можно было предполагать, ибо почти исключительно ограничивались грабежом частной собственности князей и дружинников. Для этой же собственности уже не было никакой пощады; победители везде отыскивали собственность побежденного противника и его дружины, все жгли и грабили, даже не щадили самих церквей. Так, например, в 1146 году при походе Изяслава Мстиславича с его союзниками Давыдовичами Черниговскими на Святослава Ольговича Новгород-Северского союзники послали грабить Игоревы и Святославовы стада; мало этого, пошли на Игорево сельце, где был устроен хороший княжеский двор и собрано много всякого добра в берестьяницах и погребах, вина и меда и всякого тяжелого товара до железа и до меди; и Давыдовичи приказали класть все это на воза себе и дружине, а чего не могли захватить, то велели зажечь, равно как самый двор и церковь Св. Георгия и княжее гумно. В тот же поход Изяслав Мстиславич, взявши Путивль на договор, ничего не тронул принадлежащего путивльцам, бывший же там Святославов двор разделил между своими союзниками на четыре части, также разделил княжие скотницы берестьяницы и всякий товар, даже дочиста обобрал княжескую церковь Св. Вознесения, взял все церковные сосуды серебряные, иконы, шитые золотом ризы, кадильницы, книги и колокола и не оставил ничего княжьего, но все разделил и семьсот рабов.

Обычай грабить только княжье добро и добро дружинников, очевидно, основанием своим имел то, чтобы скорее смирить противника или вызвать скорее на бой, ежели он уклонялся от невыгодной для себя битвы, как это прямо подтверждает образ действий Изяслава Мстиславича во время похода на Чернигов в 1148 году. Он, стоя под Черниговом и желая выманить тамошних князей на битву, целых три дня жег и опустошать княжие села под Черниговом и потом сказал: «Вот мы пожгли все села их и жизнь (имение) всю, а они к нам нейдут; а пойдем к Любечу, где их вся жизнь». И действительно, черниговские князья пошли за ним к Любечу. Впрочем, бывали случаи, что иногда доставалось и земцам и князья разоряли города своих противников или брали выкуп с граждан; но это бывало только тогда, когда князь не рассчитывал завладеть городом или присоединить его к своей волости. Так, Владимир Галицкий в 1150 году, возвращаясь домой из киевской волости, подошел к Мичьску, сказал мичанам: «Дайте ми серебро, что вы аз хочу, паки ли я возму вас на щит» – и, взявши требуемое серебро, пошел домой, а также побрал серебро и с других городов, лежавших по дороге, вплоть до своей земли.

Сближение князей с земщиною и старание постоянно удерживать за собою свои отчинные владения повело князей к тому, чтобы приобретать себе земли в частную собственность, населять их своими людьми или свободными земледельцами и вводить в них хозяйственное устройство частных собственников; таковых земель в то время было уже довольно у всех князей, на них князья строили себе, смотря по удобству, дворы, села, церкви, монастыри и даже города; земли сии князья приобретали или покупкою у частных собственников, или расчисткою на свой счет диких лесов и полей, никому не принадлежащих, или получали по наследству, или в подарок, или иными способами приобретения между частными людьми. Таковое направление князей приобретать земли в частную собственность, по-видимому, должно было повести к тому, чтобы князья вовсе не оставляли своих княжений и не переходили в другие владения, чтобы не лишиться поземельной собственности; но на деле это не оправдалось, а, напротив, между князьями сложился новый закон, по которому князь, перешедший или переведенный из одного княжества в другое, не лишался права на свою частную поземельную собственность в оставленном княжестве. Так, в 1147 году Святослав Всеволодович, из черниговских князей, переведенный Изяславом Киевским в Бужск и Межибожье, продолжать владеть своею частною поземельною собственностью в Черниговском краю; то же было и у других князей.

Княжая дружина по-прежнему состояла из вольных людей, состоявшись на службе князя по взаимному согласию и имевших полное право оставить службу одного князя и перейти к другому. Самый состав дружины по-прежнему был сбродный из разных стран; на службу князя мог поступить всякий, откуда бы кто ни пришел, лишь бы князь согласился его принять; но при внуках и правнуках Ярослава князья преимущественно старались пополнять свои дружины охотниками из земцев, так что у суздальского князя дружинники преимущественно были из суздальцев, у галицкого из галичан, у черниговского из черниговцев, у смоленского из смольнян и пр. Да и тех из дружинников, которые приходили со стороны, князья старались привязать к своим владениям, и с этою целью раздавали им земли преимущественно на поместном праве, и таким образом делали удержание владений интересным и для дружинников; ибо с потерею владения князем и дружинники теряли свои доходы с поместных имений. Как прямо говорил Изяслав Мстиславич своим дружинникам в 1150 году, побуждая их к походу на киевскую область, только что отнятую у него Юрием Суздальским: «Вы есте по мне из Русские земли вышли (из киевской области) своих сел и своих имений лишився; а яз паки своея дедины и отчины не могу презрети; но любо голову свою сложу, паки ли отчину свою налезу и вашу всю жизнь». Таковое новое направление породило то, что, с одной стороны, князьям легче стало удерживать за собою свои старые отчинные владения, а с другой стороны, труднее держаться во владениях вновь приобретенных. Земцы на своего отчинного князя и на его дружинников смотрели с большею приязнию, нежели на нового князя и на его дружинников, пришельцев с другой стороны. А посему дружинники-пришельцы по смерти или по изгнании своего князя-пришельца обыкновенно или изгонялись, или избивались земцами, а имение их предавалось на разграбление. Так, и по занятии Киева Изяславом Мстиславичем в 1146 году сам Изяслав с киевлянами стал грабить домы и села дружины Игоревой и Всеволодовой; точно так же по смерти Юрия киевляне стали избивать и грабить суздальцев, т. е. Юриевых дружинников, приведенных из Суздаля.

Дружина в это время, так же как и прежде, разделялась на старшую и младшую; старшую дружину составляли бояре, мужи, занимавшие важные должности, к младшей же принадлежали отроки, детские, слуги, гридни, мечники и другие мелкие служители при князе. Старшие дружинники были преимущественно богатые и сильные, имевшие свои дружины вольных людей, которые с ними вместе и под их начальством участвовали в княжеских походах и в управлении городами, данными князем. Старшие дружинники имели большее значение у князей, они были княжими думцами, так что князь о каждом своем предприятии должен был объявлять им и советоваться с ними, в противном случае дружинники отказывались помогать князю и прямо говорили: «О себе еси, княже, замыслил, а не едем по тебе, мы того неведали». Как это было с Владимиром Мстиславичем, который, не посоветовавшись с старшею дружиною, хотел ехать к берендичам. Старшие дружинники даже спорили с князем на совещаниях; так, в 1150 году, когда Изяслав говорил своей дружине, чтобы идти на Владимира Галицкого, то дружина возразила ему: «Княже! Нельзя тебе пойти на него, се перед тобою река, но еще зла, как на него хочеши поехати? А еще стоит заложився лесом; ныне же того, княже, неправи, но поеди Киеву, своей дружине». И князь послушал совета, отложил нападение. Старшие дружинники не только были необходимыми советниками князей, но и посредниками в их переговорах друг с другом; и даже по-прежнему требовалось, чтобы договоры между князьями скреплялись клятвою как самих князей, так и их дружинников. Так, в 1150 году при заключении союза между Изяславом и Вячеславом сказано: «И тако целоваста крест у Святою мученику нагробе, натом: Изяславу имети отцом Вячеслава, а Вячеславу имети сыном Изяслава, на том же и мужи их целоваша крест, яко между ими добра хотети и чести их стеречи, а не сваживати их».

Младшая дружина, т. е. отроки, детские, гридни и подобные, составляли отдельный класс от старшей дружины, они также были люди вольные и могли смотря по службе и по расположению князя поступать и в старшую дружину; но, будучи младшими дружинниками, они не были думцами князя и исправляли только незначительные должности; они при княжем дворе бывали поварами, ловчими, конюхами, седельниками, псарями, сокольниками и подобное, а в военных походах обыкновенно помещались впереди в застрельщиках. По свидетельству летописей, младшими дружинниками иногда населялись целые города; так, под 1149 годом Святослав говорит Изяславу Давыдовичу: «Вижь мое смирение, коли на себя поступал, взял Чернигов с семью пустыми городами, а в них седят псари и половцы». Или в другом месте летописи упоминается о волостях, занятых княжими седельниками. Вероятно, младшими же дружинниками были заняты города пограничные к степям, и они же содержали разъезды в степях для наблюдения за половцами.

Земщина много сблизилась с князьями, вследствие старания князей удерживать за собою свои отчинные владения; но это сближение не везде было в одинаковой степени. В тех краях Руси, где постоянно владел один княжеский дом в продолжение многих лет, как, например, в Полотске, Галиче и Суздале, сближение земщины с князем было полнее, нежели в тех краях, где князья менялись часто, как, например, в Новгороде, Киеве и Переяславле. Но большее или меньшее сближение князя с земщиною нисколько не развивало княжеской власти; в этом отношении внуки и правнуки Ярослава не опередили своих отцов, княжеская власть и при них продолжала лежать как бы на поверхности русского общества и не проникала вглубь. Конечно, князья теперь более узнали общество, более приобрели средств к получению доходов от своей власти, и доходы сии сделались определеннее и постояннее; но тем только и ограничивался их успех на этом поприще; изменить же своих прежних отношений к обществу тогдашние князья еще не имели достаточных сил, да и, занятые своими междоусобиями, едва ли путем и думали об этом. Они заботились только о том, как бы увеличить свои владения или заменить владение бедное и незначительное владением богатым и значительными. Даниил Заточник вот что говорит о современных ему князьях: «С добрым со думцею князь высокого стола додумается, а с лихим думцею думает, и малаго стола лишен будет». Следовательно, главная дума князей того времени была в том, чтобы додуматься высокого стола. Другая важная дума князей состояла в привлечении к себе людей; средством к сему внуки Ярослава считали ласковость со всеми и учреждение пиров по примеру прадеда своего Владимира; а посему хлопотали о пирах даже те князья, которые сами до них были неохотники. Так, митрополит Никифор пишет к Мономаху: «Известно нам, что ты иным готовишь светлые обеды и бываешь всем всяческая, да всех приобрящешь, и законные и беззаконные, величества ради княжеского; сам служишь и страждешь руками своими, и доходить подавание твое даже до комаров, и все это делаешь ради княжения и власти. И когда другие упиваются и объядаются, ты сидишь и посматриваешь, как другие пьют и едят, а сам остаешься доволен малым вкушением и водою, и показываешь, что с ними пьешь и ешь; и тем угождаешь сущим под тобою, и терпишь сидя и смотря как упиваются твои рабы, и таким образом угождая покоряешь их». А конечно, ни увеличение владений, ни достижение высоких столов, ни ласковость, ни пиры, не увеличивали власти княжеской.

Земщина по-прежнему оставалась при своем общинном устройстве, по-прежнему самостоятельно развивала его, по-прежнему Русская земля делилась на большие и малые миры, и малые миры зависели от больших, пригороды от старых городов; и княжеские междоусобия нисколько не нарушали этого порядка, а, напротив, как мы уже видели, решение земщины нередко перерешало решения князей. Так, какой-нибудь неугодный земщине князь, посаженный силою по решению других князей, своих союзников, обыкновенно недолго засиживался на захваченном таким образом княжестве; земщина отыскивала любимого князя, приглашала его к себе и при его помощи выпроваживала нелюбимого князя, а иногда справлялась и одна без помощи князей, как это мы видели в Полотске в 1152 году и как не раз бывало в Новгороде. Вообще при внуках и правнуках Ярослава княжеская власть была еще в полном согласил с земским устройством русского общества, здесь еще не было и следов борьбы; в это время у земщины была борьба не с князьями, а с враждебным характеру свободных людей византийским влиянием на быт и устройство русского общества.

Владимир Святой, водворивши на Руси христианство и неразлучное с ним просвещение духовное, хотел, как мы уже видели, навязать русскому обществу и византийские гражданские порядки, считая всю русскую старину поганою и все старые обычаи недостойными христиан; и с этою целью по своему уставу о судах церковных он признал необходимым участие духовенства в княжеских судах и ввел принесенный из Византии законодательный сборник, известный под названием Закона судного людям. Ярослав, не признавая всех старых русских обычаев поганскими, в своем уставе строго отделил церковный суд от светского и издал Русскую Правду, основанную на старых обычаях, дети Ярослава несколько пополнили правду отца; но и Закон судный людям продолжать еще иметь свою силу и не был отменен ни Ярославом, ни его сыновьями. А между тем закон сей не был согласен ни с устройством русского общества, ни с убеждениями русских людей о праве и во многом требовал того, что в русском обществе считалось противным и унизительным для свободных людей; например, по всем преступлениям и даже проступкам он требовал телесных наказаний, которые до того прежде вовсе не были известны в русском обществе и считались нетерпимыми для свободных людей; или предлагал законы о наследстве, совершенно не согласные с убеждениями русских об этом предмете; или вводил формы суда, не удобоприложимые и отяготительные для народа. Все это вызывало глухую борьбу русского общества против византийского закона, не приложимого и противного русским людям; русские были недовольны судом по чужим, византийским законам и старались уклоняться от этого суда; русского же закона, который бы заменил Закон судный людям, еще не было, а были только одни обычаи; ибо Русская Правда Ярослава и его сыновей почти не касалась гражданского права, которое более всего необходимо в обществе. А посему Владимир Мономах вскоре по смерти Святополка приступил к пополнению Русской Правды, так чтобы она более или менее могла заменить Закон судный людям, преимущественно в тех случаях, где этот закон или не удовлетворял требованиям жизни русского общества, или был противен ей и не согласен с ее исконными обычаями.

Владимир Мономах для пополнения Русской Правды собрал свою дружину на Берестове, куда пригласил также тысяцких: киевского Ратибора, белгородского Прокопия, переяславского Станислава, и мужей Нажира, Мирослава, и Ивана Чудиновича, Ольгова мужа, и общим советом пополнил Русскую Правду: во 1-х, законами о ростах (процентах), о долгах и закупах, именно о таких вопросах общественной жизни, на которые Закон судный людям не давал удовлетворительного ответа; во 2-х, законами о послушестве и о других судебных доказательствах и о разных судебных пошлинах; в 3-х, законами о наказаниях за преступления по оскорблению личности и нарушению права собственности, где телесные наказания Закона судного людям заменены денежными пенями, согласно с исконными русскими обычаями; и в 4-х, законами о наследстве, опеке и о рабах, где также правила Судного закона, как несогласные с убеждениями русского общества, или вовсе заменены, или исправлены по старым русским обычаям.

Но еще прежде Владимира Мономаха, может быть при Святополке, сложились весьма важные дополнения к Русской Правде, особенно относительно уголовного права, из которых мы видим, что исконный русский обычай верви, по всему вероятию подвергавшийся ослаблению под византийским влиянием, в то время внесен был в закон и тем, конечно, приобрел большую силу и ограждение от неблагоприятных для себя законов византийских. Исконный русский обычай верви, внесенный в закон при внуках Ярослава, для нас служит лучшим свидетельством, что русское общество сильно боролось за свое старое устройство и успело тогда отстоять свою старину. Из закона о верви, внесенного в тогдашнюю Русскую Правду, ясно видно, что в то время, как и прежде, Русская земля, кроме деления на города и пригороды, погосты и села, еще делилась на общества, носившие название вервей. Общества сии были добровольные, не зависевшие ни от местожительства, ни от подчинения той или другой власти, в верви каждый мог вступать или не вступать по своему усмотрению без всяких принуждений; так что в одном и том же городе или селении жили рядом и те, которые были членами верви, и те, которые не были членами верви; членом верви считался тот, кто вложился в вервь, кто обязался каждогодно платить в общий капитал верви известную сумму денег по общинной раскладке, и до тех пор был членом верви, пока платил сумму, следующую с него, и как скоро переставал платить, то вслед за тем исключался из верви. Вервью называлось собственно общество, в котором все члены были друг по друге в круговой поруке в делах по убийствам и кражам; так что ежели которому члену верви за учиненное им убийство приходилось платить законом положенную пеню или виру, то за него по раскладке платили все члены, состояние в одной с ним верви. Впрочем, вервь не была покровительницею явных разбойников, злоумышленных убийц, она за таковых не платила, хотя бы они и были ее членами, а выдавала их на поток и разграбление по закону, лишала их своего покровительства и права быть членами верви. Защищала же и платила вервь только за таких своих членов, которых считала честными и добрыми людьми, учинившими убийство без злого умысла, по причинам уважительным в глазах верви; или платила еще тогда, когда на земле, принадлежащей верви, подымали труп убитого или замечали следы кражи, убийцы же или вора не было налицо и вервь ни на кого из своих не имела подозрения, этот последний платеж тогда назывался дикою вирою.

Внесение старого обычая верви в закон служит прямым указанием, что княжеская власть в то время даже в делах суда уголовного ограничивалась только сбором вир и продаж или ссылкою виновного и отнятием у него имущества, разорением его дома; исследование же дела, признание того или другого виноватым и достойным наказания принадлежало не князю и его служителям, а самому обществу верви. Вервь находила пойманного на деле убийцу виноватым, недостойным своего покровительства и выдавала его князю или княжим служителям; а, напротив, ежели она находила убийцу достойным своего покровительства, т. е. таким человеком, с которым еще можно жить, то платила за него положенную законам виру, и княжие служители уже не могли взять такового убийцы. А ежели убийцы или вора не было налицо а был только труп убитого или следы воровства, то отыскивать убийцу или вора принадлежало самой верви, от нее зависело отыскивать ли их или сказать, что все мои члены люди честные, между ними нет ни убийц, ни воров и я плачу положенную виру или продажу, потому что на моей земле труп убитого или следы воров; и княжие служители, после такового платежа, не имели права делать розысков и беспокоить ими членов верви. Явно, что князю здесь принадлежал только доход от вир и продаж, и доход, конечно, довольно значительный, для сбора которого он посылал своих служителей, известных под именем вирников; самый же суд и охранение внутренней безопасности общества принадлежали не князю, а самому обществу верви. Князь принимал на себя обязанность суда только тогда, когда судом общества были недовольны или когда средства общества для сохранения порядка оказывались недостаточными; но и здесь русское общество при внуках и правнуках Ярослава успело отменить многие византийские порядки, внесенные Судным законом, как это видно из многих статей Русской Правды того времени.

Сближение князей с земщиною и старание их постоянно удерживать за собою отчинные владения естественно повело к лучшему определению княжеских доходов от земщины. Князь, постоянно удерживая за собою свое владение и весь доход свой преимущественно получая только от него, естественно, должен был обратить большее внимание на этот предмет и войти в подробные условия с местною земщиною, сколько с какой местности каких получать доходов. И мы действительно уже в половине XII столетия и несколько раньше встречаем росписи княжеских доходов в разных владениях; так, подобная роспись помещена в уставной грамоте Ростислава Смоленского, писанной в 1150 году, в которой находим, что смоленские владения разделялись по платежу разных княжеских доходов на 40 областей, или по-нынешнему уездов, с которых шло до двенадцати видов княжеских доходов и в княжую казну в год сбиралось одних только обозначенных в росписи доходов 750 гривен серебра, т. е. около 555 фунтов на нынешний вес, кроме доходов, которые записаны в росписи без означения количества. Или в уставной грамоте новгородского князя Святослава Ольговича, данной Новгородскому Софийскому собору, в 1137 году значится, что Обонежский и Бежицкий ряды разделялись на 47 погостов и в княжую казну только с Обонежья с одних вир и продаж шло тысячу гривен кун новых. Вероятно, такое же разделение на области и определение княжих доходов было и в других княжествах; так что князьям было уже известно, какая область приносить сколько доходов. А посему князья при раздаче волостей своим союзникам в своих договорных грамотах могли писать такому-то союзнику такая-то область или вместо ее столько-то деньгами, смотря по доходу с этой области. Но что всего замечательнее по дошедшим до нас росписям видно, что князья иногда переводили свои доходы на оброк; т. е. вместо того, чтобы посылать своих служителей для сбора доходов, условливались с местною земщиною, чтобы она сама высылала князьям условленную годичную сумму и сама уже заведовала сбором доходов даже таких, которых наперед нельзя определить с точностью. Так, например, в уставной грамоте Святослава с Обонежья назначено 1000 гривен от вир и продаж, т. е. от суда по уголовным делам, которых сколько будет в котором году, конечно, определить нельзя; следовательно, князь здесь и не думал о суде и предоставлял его в полное заведывание самому обществу, земщине, а заботился только об одних доходах от этого суда, да и для сбора этих доходов не посылал своих вирников, ежели общество по взаимному с ним договору само высылало условленную цену за целый год. Ясно, что и при сближении князей с земщиною княжеская власть в то время еще не развивалась и по-прежнему лежала как бы на поверхности общества. Общество, земщина, по-прежнему распоряжалось самостоятельно и только платило условленные доходы своему князю. Впрочем, и доходы сии князь не имел права увеличивать без согласия земщины; в противном случае распоряжения князя считались злоупотреблением власти, и земцы говорили: «Князь грабит нашу волость, как чужую, не проча ее за собою»; и таких князей в то время было очень мало по той простой причине, что им нельзя было оставаться в своих владениях, на их место всегда были готовы новые князья по первому зову земщины. Конечно, и в то время были иногда обиды и притеснения от иных корыстолюбивых князей и их дружинников; но притеснения сии основывались не на княжеской власти, а собственно на одной силе; иной князь и его дружинники обижали и притесняли иногда частных людей точно так же, как притесняют иные сильные слабых. Так, Святополк-Михаил во время войны с Галичем, когда по случаю войны приостановился подвоз соли в Киев и соль вздорожала, послал своих слуг ограбить киево-печерского инока Прохора, у которого, прослышал, будто бы много напасено соли, имея намерение, захватив инокову мнимую соль, продавать ее в тридорого через своих слуг. Этот замысел Святополка торговать награбленной солью принадлежит решительно к одному разряду с проделками любого торговца, который, каким-нибудь образом захвативши в свои руки побольше товара, на который есть запрос, теснит торговлю других купцов, у которых этого товара немного; ибо Святополк не запретил прочим купцам торговать солью, не сделал эту торговлю княжескою привилегией, а только хотел воспользоваться случаем, нажить побольше денег и потеснить торговцев, у которых уже мало было соли; а торговать своими товарами он имел такое же право, какое имели Олег, Игорь, Святослав и все его предки и которое впоследствии постоянно оставалось за князьями наравне с дружинниками и земцами.

Таким образом, русское общество в отношении к своим князьям и в отношении к своему внутреннему устройству при внуках и правнуках Ярослава находилось почти в том же положении, в каком оно было в прежнее время; но развитие общества в других отношениях заметно шло вперед. Так, относительно распространения и утверждения христианства по памятникам мы знаем, что в это время проповедники христианства, по следам Леонтия и Исаии, продолжали углубляться на север, в страну закоренелых язычников финнов. Например, в 1147 году инок Глушевской обители, преподобный Герасим, пришел на Вологду и там на диком лесу построил Троицкий монастырь и в продолжение тридцати лет проповедовал тамошним язычникам Евангелие; потом мы имеем две грамоты новгородского владыки Иоанна, писанные около этого же времени к посадникам и игуменам на Двину, которые свидетельствуют, что новгородские колонисты уже распространяли христианскую веру в пределах заволоцкой чуди. За это же время мы имеем много любопытных известий о быстром распространении церквей и монастырей в Киеве, Новгороде, Смоленске, Ростове и других городах; так, монастырей тогда в Киеве было 17, а в Новгороде – 20; в целой Руси тогда уже считалось десять епископских кафедр или епархий. Правда, и в то время языческие суеверия были еще распространены между темным народом; так, по свидетельству Кириковых вопросов епископу Новгородскому Нифонту, женщины больных детей носили не к священникам на молитву, а к волхвам и ворожеям; также были еще охотники приносить жертвы роду и рожанице и другим языческим богам; но зато теперь уже не было и помину о восстаниях язычников, о попытках воротить отвергнутых языческих богов и уничтожить христианство, какие мы видели при сыновьях Ярослава. Напротив того, теперь место старых язычников заступили пришельцы еретики – лжетолкователи христианской веры; так, при Святополке явился в Киеве какой-то еретик Адриан, а при Мономахе другой еретик Дмитр, вероятно пришедшие из Болгарии, где в это время усилилась ересь богомилов; но попытки еретиков не имели успеха на Руси, и сами проповедники ереси были отлучены от церкви и заключены в темницы, где первый и отказался от ереси.

Рядом с христианством распространялось и просвещение не только между духовными, но и светскими людьми. Так, из духовных того времени известны своею ученостью митрополит Киевский Никифор Грек, от которого дошли до нас несколько сочинений, писанных по-русски и свидетельствующих о его научном образовании. Современник Никифора, игумен одного монастыря в Чернигове, Даниил путешествовал в Иерусалим и оставил хорошо написанное и любопытное описание своего путешествия. При Изяславе Мстиславиче был известен своею ученостью киевский митрополит Климент, родом и воспитанием из Смоленска, где он сперва прославился строгою отшельническою жизнью в затворе; он у современников слыл книжником и философом и, как сказывают, оставил после себя много сочинений, которые, впрочем, до нас не дошли или еще не отысканы. Из современников Климента были известны своим просвещением: епископ Новгородский Нифонт, из подвижников Киево-Печерского монастыря; его преемник на епископской кафедре Аркадий, из игуменов Богородицкого монастыря в Новгород; диакон и доместик Антониева новгородского монастыря Кирик, оставивший после себя сочинение о хронология и вопросы к епископу Нифонту о разных предметах церковного служения и священнических обязанностей; также священник одной новгородской церкви, писавший первую Новгородскую летопись.

Из светских людей в числе первых по просвещению должно упомянуть о Владимире Мономахе, после которого до нас дошло поучение к детям и послание к Олегу Святославичу, оба сочинения замечательные как по изложению своему ясному и живому, так и по содержанию превосходно характеризующему тогдашнее время и свидетельствующему о начитанности и светлом уме Мономаха. Из Мономаховых современников известен как писатель какой-то Василий на Волыни, участвовавший в переговорах Давыда Игоревича с Васильком Ростиславичем и оставивший нам живое и картинное описание всех тогдашних событий, бывших на Волыни и в Червонной Руси вследствие ослепления Василька Ростиславича. Из современников Юрия Суздальского известен по своей начитанности и замечательным литературным способностям один из его дружинников по имени Даниил, сосланный им в заточение на Лаче-озеро, от которого дошло до нас послание, или моление, писанное им к Юрию Суздальскому, замечательное по своему красноречию и живому изложению тогдашнего быта дружинников. Из этого послания мы между прочим видим, что в то время от дружинников требовалась не одна физическая сила и храбрость, но и просвещенный разум, книжное учение и уменье говорить и писать красноречиво. Даниил, умоляя князя возвратить его из заточения, пишет: «Господине мой не зри внешняя моя, но зри внутренняя: аз бо одеянием скуден, но разумом обилен; юн возраст имею, а стар смыслом, бых мыслию яко орел паряй по воздуху. Но постами сосуды скудельничи под поток капля языка моего, да каплют ти сладчайши меду словеса уст моих. Аз бо, княже господине, ни за море ходих, ни от философ научился, но бых яко падая пчела по различным цветам и совокупляя яко медвеный сот; тако и аз по многим книгам собирая сладость словесную и разум, и совокупих яко мех воды морские». Слова Даниила Заточника, о требовании от дружинников в то время книжного учения, подтверждает и знаменитый русский церковный оратор, епископ Туровский Кирилл, живший несколько позже Юрия и Даниила; он в одной притче говорить: «Аще бомира сего властели, и в житейских вещах труждаются человеци, прилежно требуютышижного почитания; кольми паче нам подобает учитися в них, и всем сердцем взыскивати сведения словес божиих, о спасении душ наших писанных». Это двойное свидетельство светского и духовного писателей служить прямым указанием, что книжное учение при внуках и правнуках Ярослава было существенною потребностью русского общества как между пастырями и служителями церкви, так и между светскими людьми.

Вместе с просвещением развивалась и городская жизнь, так что в то время сельский житель в сравнении с городским уже считался невежею. И города тогда действительно были в цветущем состоянии; междоусобия князей, преимущественно веденные княжими дружинами и наемными половцами, почти не мешали городским жителям развивать свои промыслы. Притом же князья как бы берегли богатые и промышленные города и разорения и военные опустошения преимущественно ограничивали частными имениями князей своих противников и их дружины. Так что во все это смутное время ни один значительный город не подвергался разграблению, хотя иные и часто переходили из рук в руки и при помощи военной силы; например, Киев от смерти Мстислава в продолжение 25 лет до десяти раз переходил от одного князя к другому и ни один раз не был отдан на разграбление, хотя войска неприятельские несколько раз бились под его стенами; то же должно сказать о Переяславле, Чернигове, Смоленске, Новгороде-Северском, Курске и других городах, сколько-нибудь значительных; они при всех междоусобиях князей почти всегда оставались целы; ибо или заставляли своих князей мириться, говоря прямо: остави свое высокоумие, мирись, или принуждали их выйти из города и говорили: приходи после, когда будешь силен, и сами сдавались на договор; бились же с противниками усердно, только тогда, когда надеялись отбиться, когда сила была на стороне города. Подвергались разорению, и то не всегда, только города незначительные, не промышленные, населенные или младшими дружинниками князей, или покорившимися половцами, торками, берендеями и вообще недобровольными русскими поселенцами. Жители таковых городов при приближении сильного неприятеля обыкновенно со всеми своими пожитками оставляли свои города и бежали в места более надежные и усиленный, а иногда несколько таковых городов соединялись в одном городе и защищались общими силами. Так, в 1147 году, когда Изяслав с Ростиславом, преследуя Давыдовичей, шли к Чернигову и, подошедши к Всеволожу, взяли этот город на шить, то нашли укрывшихся в нем жителей двух других городов, которые, очевидно, думали отбиться общими силами; потом, услышавши о взятии Всеволожа, мелкие города Уненеж, Белавежа, Бохмач и другие бежали к Чернигову. Половцы, конечно, не следовали расчетам русских князей и грабили и разоряли без разбора всех, лишь бы рука подошла; но сим грабителям весьма редко удавалось поживиться взятием какого-либо города, от них города почти всегда отсиживались. Следовательно, говоря вообще, русские города того времени были почти свободны от внешних препятствий к своему развитию и процветанию. Относительно же внутренних препятствий должно сказать, что тогдашние города их имели еще менее, ибо пользовались полным самоуправлением, князья в их распорядки почти вовсе не вступались, рады были их процветанию и, сколько могли, старались способствовать тому, ибо с городов им шли значительные доходы от торговых и других городских пошлин. И действительно, земские города, благоприятствуемые обстоятельствами, быстро росли и размножались. Так, например, в Киеве было уже в это время более 600 церквей, ибо в двухдневный пожар этого города, бывший в 1124 году, сгорело около 600 церквей. Новгород Великий также был в цветущем положении; то же должно сказать о Смоленске при Ростиславе Мстиславич, о Галиче при Владимире Володаревиче и его сыне Ярославе, о Ростове, Владимире-Залесском и Суздале при Юрии Суздальском и при его сыне Андрее и о многих других городах.

Процветание городов было неразлучно с процветанием торговли, и действительно, за время внуков и правнуков Ярослава мы имеем довольно указаний о тогдашней деятельности русской торговли. Новгородцы с своими товарами ездили по всем русским городам, у них в Киеве даже была своя церковь Св. Михаила, кроме того, они вели деятельную торговлю с Камскою или Волжскою Болгариею и с северными странами по Двине, Печоре и далее до Уральских гор и даже в Западной Сибири, а за морем они торговали с варягами, т. е. с шведами и норвежцами, с датчанами и готландцами, у них на острове Готланд в тамошнем торговом городе Визби даже была своя церковь. Купеческие корабли новгородцев заходили во все пристани по Балтийскому морю и доходили до Шлезвига и Любека. В варяжской и немецкой торговле вместе с новгородцами принимали деятельное участие смольняне и полочане, которых лодьи ходили по Западной Двине и Неману и также проникали в Балтийское и Немецкое моря до Готланда и Любека. Киев вел торговлю преимущественно с греками, половцами, поляками, венграми, чехами и Моравиею, в Киеве была особая слобода торговцев польских, венгерских и жидов; город Олешье в устьях Днепра для Киева был главною пристанью, куда приезжали греческие купцы и откуда отправлялись в Грецию русские торговцы; по берегам Черного моря на восток киевская торговля направлялась в нынешний Крым и к прибрежным землям Кавказа до Абхазии и Мингрелии. С теми же землями, с которыми торговали киевляне, вели торговлю черниговцы, волынцы, галичане и другие жители южных городов Руси. Торговля суздальцев, ростовцев, муромцев и рязанцев преимущественно была ведена по Оке, Волге и их притокам и производилась с волжскими болгарами, мордвой и половцами. Муромцы и рязанцы своими владениями глубоко проникали в половецкие степи по рекам Великой Вороне и Воронежу; и потому были в самых близких торговых сношениях с половцами и, может быть, через их степи проникали по Волге до Каспийского моря.

Торговля в то время производилась общинами, которые имели своих старост и тысяцких, избираемых самою общиною. Торговцы тогда составляли общины не только в местах своего постоянного жительства, но и на время торговых странствований. По свидетельству народных преданий, сохранившихся в былинах и песнях старого времени, торговцы отправляясь в путь, сушею ли, морём ли, вступали между собою в договор, чтобы во всяком нужном случае не выдавать друг друга и крепко стоять за целое общество или караван, и договор сей обыкновенно утверждался клятвою или ротою, почему и члены каравана назывались ротниками; они из среды себя выбирали старост и судей, которые заведовали торговыми делами каравана и судом торговым. Разумеется, в начальники или старосты выбирались люди бывалые и хорошо знающие свое дело, и все члены каравана должны были им повиноваться на все время выбора или пока целый караван не признает выбранного старосту неспособным к делу. Караваны торговцев большею частью бывали довольно многочисленны и хорошо вооружены, чтобы можно было отбиться от нападения неприятелей. В Новгородской летописи под 1142 годом мы читаем, что шведский князь с епископом в 60 шнеках напал на караван новгородских гостей, шедших из-за моря, но был отбит ими и потерял в битве полтораста человек своей дружины.

Устройство торговых общин на постоянных местах жительства торговцев, по свидетельству грамоты Всеволода Мстиславича, данной церкви Иоанна Предтечи на Опоках в Новгороде, производилось следующим порядком: во-первых, общину составляли как значительнейшие фамилии в городе, или житые люди, и купцы, так и черные люди, т. е. работники-служители; ибо в торговле все участвовали, кто капиталом, товарами, кто своею работою; во-вторых, в начальники выбирались от житых людей три старосты, от купцов двое старост и от черных людей тысяцкий; сим выборным начальникам поручались все дела общины – и торговые, и гостиные, и суд торговый, и во все таковые дела городские начальства уже не вступались; в-третьих, для вступления в торговую общину от купцов требовалась определенная сумма денег, которая взносилась один раз навсегда и делала постоянным членом общины, пошлым купцом, как выражает грамота, не только того, кто взнес, но и прямых его потомков. Не взнесший же определенной суммы не считался пошлым купцом и не мог быть выбран ни в старосты, ни в другую какую-либо должность по общине. Во Всеволодовой грамоте мы находим указание на две таковые общины в Новгороде на Иванскую и Побережанскую, жившую в соседстве с Иванскою; но на самом деде их было гораздо более. Мы имеем свидетельство летописей, что и в Киеве были подобные купеческие общины гречников (торговцев с греками), залозников (может быть, торговцев, ездивших в половецкие степи и в Крым) и солеников (возивших соль из галицких владений и вообще торговавших с галичанами). По всему вероятию, были подобные же общины и в других городах; но мы пока не имеем об них известий. Конечно, порядок торговли общинами в то время не исключал и торговли одиночной, каждый капиталист мог торговать и сам от себя, не причисляясь ни к какой общине, и устраивать целые караваны на свой счет при помощи своих нанятых людей и даже через своих рабов; как, действительно, мы и знаем по летописям, что новгородец Юрята Рогович посылал свой караван в Югру с своими людьми; но таковой торговец уже не пользовался помощью никакой торговой общины, он должен был рассчитывать только на самого себя и на свои одиночные средства; и, конечно, так могли поступать только люди очень богатые и сильные, которые не нуждались в посторонней помощи и не желали стеснять себя обязательствами с общиною.

В самом законодательстве тогдашней Руси торговля имела особые права, и притом права очень значительные, показывающие, что русское общество в то время было особенно расположено к торговле и давало ей средства к более успешному развитию. Так, по законам Русской Правды, относящимся ко времени внуков и правнуков Ярослава, во-первых, займы между купцами были освобождены от представления свидетелей, купец, занимая у купца деньги или товар для торговли, не имел надобности делать это при свидетелях, и в случае спора на суде требовалась только одна присяга должника. Во-вторых, несостоятельные должники между купцами по закону были уже разделены на виновных и невинных, т. е. сделавшихся несостоятельными не по своей вине, но или от рати, или от огня, или потопления; и таковой должник по закону защищался от насилия кредиторов и получал отсрочку в платеже долгов, пока исправится; а, напротив, виновный несостоятельный, который пропился, или пробился в заклад, или своим безумьем испортил чужой товар, по закону отдавался в полную волю кредиторам, которые могли продать и его самого, и его имение. В-третьих, при удовлетворении кредиторов из проданного имения несостоятельного должника, по закону Русской Правды, прежде всех удовлетворялись приезжие гости, которые могли запустить свой товар, не зная о состоянии должника, за приезжими гостями удовлетворялась княжая казна, ежели за должником были ее деньги, и, наконец, остальное за тем имение должника отдавалось в раздел кредиторам одного города с должником, причем не допускались к участию в дележе кредиторы, бравшие большие проценты.

Главными врагами Русской земли с степной стороны и во время внуков и правнуков Ярослава по-прежнему были половцы; но походы русских в половецкие степи, бывшие при Святополке, Мономахе и Мстиславе, сильно смирили сих диких кочевников; они хотя не уничтожили мелких набегов и грабежей половецких в пограничных к степям русских владениях, даже половцы продолжали еще при каждой смене князей являться для заключения мира, т. е. за получением хороших подарков от нового князя; но о больших половецких набегах со времени Мстислава уже не было и слуха, за исключением тех случаев, когда сами князья, большею частью породнившиеся с половцами, приглашали их как союзников в междоусобных войнах. Но ежели половецкие набеги в это время значительно слабели, зато чаще стали делать набеги литовцы, старые соседи русских на западе. Впрочем, сии лесные полудикие грабители в это время были враждебны собственно не к Русской земле, а только к Мономаховичам; а, напротив, князей полотских, потомков Изяслава Владимировича, они постоянно защищали и из-за них, собственно, делали набеги на соседние владения Туровские и иногда на Полотские, когда там усиливались Мономаховичи и теснили старых полотских князей, которые постоянно находили себе убежище и защиту в литовских лесах и оттуда опять добывали себе Полотские владения, отнятые Мономаховичами. Вообще Литва, пронизанная колониями кривичей и полочан, тогда была еще тесно связана с полотским княжеским домом и все свои набеги и грабежи в русских владениях делала, собственно, в пользу этого княжеского дома. У новгородцев по-прежнему постоянными, хотя не сильными, врагами были соседние финны, с которыми Новгород всегда управлялся довольно удачно, отражал их нападения, опустошал их землю и брал там города. За время внуков и правнуков Ярослава у новгородцев было несколько незначительных войн особенно с одним из финских племен, емью, которое жило в Южной Финляндии, следовательно, в ближайшем соседстве с Новгородскими владениями и делало несколько набегов на пределы новгородские, за что новгородцы платили своими набегами и опустошением земель, принадлежащих этому племени. Но главным и постоянным врагом Новгорода был Юрий, князь Суздальский, он перехватывал новгородские дани в Заволочье, останавливал торговлю, ходил войною в Новгородские владения, брал там города и мутил в самом Новгороде, где успел составить себе значительную партию богачей; впрочем, Новгород еще удачно защищался от Юрия.

Вообще Русская земля в это время не имела каких-либо страшных неодолимых врагов и в большей части своих владений была свободна от внешних нападений, да и самые междоусобия князей сосредоточивались преимущественно около Киева, Переяславля, Чернигова и Волыни; а, напротив, другие края Русской земли почти не страдали от междоусобий, а которые и страдали, то немного. Но зато иные края Русской земли нередко терпели другие страшные бедствия. Так, Новгород несколько раз подвергался значительным пожарам, а в 1127 и 1128 годах страшно страдал от голода, так что люди ели липовый лист, березовую кору, солому, мох, конину и многие умирали от голода и худой пищи; по словам летописи, в это время улицы и площади были завалены трупами, нельзя было выходить из домов от смрада непохороненных гниющих тел, так что нужно было нанимать людей для очистки города от трупов; и такая беда была на всех, что отцы и матери отдавали детей в рабство приезжим торговцам, чтобы не видеть их страданий от голодной смерти. К несчастию, от голода и мора присоединилось большое наводнение Волхова в 1128 году, которым было снесено и разрушено множество домов и потоплено людей. В 1145 году по Новгородской земле была страшная засуха, выжегшая почти весь хлеб и траву в полях, а с июля до осени стоял постоянный дождь, который окончательно истребил и остатки хлеба и травы и страшно поднял воду в Волхове и других реках; на зиму же не было ни порядочного снега, ни ясного дня, до марта. А в 1158 году был страшный мор и на людей, и на домашних животных, так что нельзя было ходить от смрада гниющих тел, остававшихся непогребенными. Киев и вся тамошняя страна два года кряду страдала от саранчи. Саранча в первый раз явилась в тамошнем крае в августе 1094 года и на корню поела весь хлеб и траву; потом в следующем году, также в августе, тучи саранчи покрыли всю землю и пожрали весь хлеб и траву, направляясь к полунощным странам. В 1124 году сгорел почти весь Киев, пожар продолжался два дня и одних церквей истребил около шестисот. В 1143 году была страшная буря около Котельнича, которая разнесла строения, имущество и хлеб с гумен; так что, по выражению летописи, яко рать взяла и не сталось в клетях ничего. В разные годы в Приднепровье было несколько землетрясений, впрочем, незначительных. 1111 год был особенно замечателен по несчастьям: в этом году горели Чернигов, Смоленск, Новгород и Киев.