Об имени Москвы

Будущий центр России, город Москва, возник в междуречье Оки и Волги в XI или XII в. (археология пока не дает точной даты). Свое имя он получил от Москвы-реки, на которой стоит. А кто так назвал реку, языковеды еще не решили. В глубокой древности (I тысячелетие до н. э. — середина I тысячелетия н. э.) здесь осели финно-угорские племена (их центром была крепость Дьяково, городище недалеко от нынешнего Коломенского). На берегах реки селились и древние балты, предки литовцев и латышей — следы их наречия сохранялись под Москвой до XIX в. Поэтому название реки расшифровывали по-разному, исходя из разных языков — и как быстрая, и как темная, и как медвежья. Вероятно, оно восходит к балтскому или славянскому понятию «влага», «вода».

 

Первые славянские поселения на Москве-реке

В VIII в. скандинавы и славяне связали Северную Европу с Византией путем «из варяг в греки», на котором дороги заменяли реки. Одним из узлов этого пути было место, где истоки Днепра, Волги и Оки близко подходят друг к другу. Здесь суда волоком тащили по суше или низкой воде, отсюда можно было отправиться и на юг, и на восток, и на север. Примерно посредине этого речного треугольника текла небольшая Москва-река, соединявшая Волгу с Окой.

В конце X — начале XI в. на ее берегах появились первые поселки славян с окружавшими их полями и курганами (могильными холмами). Славяне шли сюда с уже освоенного плодородного юга и богатого севера, от Киева, Смоленска и Новгорода. Их влекли леса, богатые пушниной, и малоосвоенные земли, но главное — отсюда можно было властвовать над путями, связывавшими Восток и Запад. К началу XIII в. вдоль всей Москвы-реки и впадавших в нее рек появились сотни деревень славян из племенных союзов вятичей и кривичей (только в черте Москвы осталось до 900 курганных могильников). Эти земли входили во Владимиро-Суздальское княжество, лежавшее на северо-востоке Древней Руси.

 

«Основание Москвы» и ее первая крепость. Князь Юрий Долгорукий

Мы не знаем точной даты появления многих древних городов, поэтому договорились считать днем их рождения первое упоминание в летописи. Москва впервые названа по имени под датой 1147 г.: «Приди ко мне, брате, в Москов» — такими словами суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий, вернувшись из похода на Великий Новгород, пригласил к себе союзника, князя Святослава Ольговича. Вскоре Юрий Долгорукий приказал построить город-крепость: «повеле соделати град мал, древян и нарече его Москва-град». Она встала там, где сходились границы земель Рязани, Смоленска, Чернигова и Новгорода. Ее трудно было миновать: через нее шли древние сухопутные дороги из Новгорода в Рязань, из Смоленска во Владимир. Поэтому Москва часто упоминается в рассказах о походах княжеских дружин. Москва-река служила важной торговой дорогой между северо-западом и юго-востоком Руси. Поэтому город быстро рос, богатея вместе с Суздальской землей, вплоть до конца первой трети страшного для всей Руси XIII века.

 

Катастрофа 1230-х гг

В конце 1230-х годов на Русь напали орды Бату-хана (Батыя). В большинстве это были народы Средней Азии и южных степей, говорившие на тюркских языках, но вела их кочевая монгольская знать, пришедшая из Сибири. Историки называют захватчиков монголо-татарами, а их господство — монголо-татарским игом (татары — имя одного из монгольских племен, которым в конце концов стали называть всех ордынцев, то есть прежде всего — тюрок). Ни монгольские, ни тюркские племена еще не имели опыта построения больших государств, поэтому в составе их войск были китайские чиновники, ответственные за налаживание управления покоренными землями, и китайские военные инженеры.

Постоянно ссорившиеся друг с другом русские князья не смогли собрать достаточно сил, чтобы победить захватчиков в открытом поле. А стены их лучших крепостей, построенные из земли и дерева, плохо защищали от боевых машин. Зимой 1237–1238 гг. пали города Рязанской и Владимирской земель; в 1239–1240 гг. погибли Чернигов и Киев.

Одновременно с запада пришла новая беда: завоевавшие Прибалтику рыцари-крестоносцы достигли границ Новгорода и Пскова. Русь была на краю гибели. Нужно было сохранить хотя бы остатки независимости. Это удалось сделать дальновидному князю Александру Ярославичу Невскому (1220–1263). Он видел, что бороться сразу с двумя противниками невозможно.

Татары были все-таки дальше от оставшейся непокоренной Северной Руси, чем крестоносцы. Правда, они требовали подчинения и выплаты дани (для этого нужно было «дать число» — позволить сосчитать ее плательщиков). Но они не посягали на православную веру и не отнимали у князей их власть. Поэтому татары были менее опасны, и князь Александр убедил новгородцев вынужденно подчиниться им. Это помогло дать отпор натиску рыцарей, защитить западные рубежи Новгорода и вернуть уже потерянный было Псков.

Но Древняя Русь как единая страна больше не существовала. Южные и западные княжества (Киевское, Полоцкое, Смоленское и другие), спасаясь от татар, вошли в состав Великого княжества Литовского, а восточные — в созданную Бату-ханом степную державу, позже названную Золотой Ордой. Ее столицы, Сарай-Берке и Сарай-Бату, как по волшебству выросли на Волге близ Каспийского моря.

 

Русь в составе Орды

После нашествия многое в древнерусской культуре было утрачено навсегда. Но внутреннее единство народа, язык, обычаи, традиционный уклад хозяйства Северо-Восточной Руси уцелели. Ордынцы были кочевниками-скотоводами, они не собирались лишать русских земледельцев их земли, тем более — навязывать свой образ жизни. Им нужно было подчинить народ и наладить сбор дани. Ордынцы по опыту знали, что это лучше доверить местной знати, но жестко ее контролировать. Они сохранили власть русских князей и православную христианскую религию, а Церковь, на которую стремились опереться, даже освободили от дани. Более того, многие удобные ей черты в устройстве русских земель ордынская власть стремилась поддержать.

Русь состояла тогда из многих самостоятельных княжеств, властители которых часто враждовали друг с другом. Кроме того, они вынуждены были делить земли на все более мелкие клочки (уделы), чтобы наделять ими младших членов семьи. Это вело к частым внутренним ссорам и войнам (усобицам).

Старшим из «независимых» князей на Руси был, согласно традиции, «великий князь Владимирский». Но реальной власти в стране он не имел. Хуже того, за право на великокняжеский престол постоянно вспыхивала кровавая борьба. Престол, согласно обычаю, переходил к старшему брату умершего великого князя (этот способ наследования, когда власть передают как бы по ступенькам родства, называют лествичным). Но на него часто посягал и старший сын покойного, если был старше дяди или просто достигал уже зрелых лет. Наконец, престол можно было захватить и просто военной силой, особенно при поддержке ордынских ханов. Все это было очень выгодно Орде, поскольку не давало русским объединиться против общего врага.

Ордынское иго (господство) оказалось очень тяжелым для Руси. В Орду уходили огромные средства в виде дани (выхода). Туда сгоняли русских людей, их использовали на тяжелых работах и заставляли участвовать в войнах. Туда обязаны были ездить с изъявлением покорности русские князья — их право на власть новый хан подтверждал специальным указом — ярлыком. Выдавая ярлык, хан старался сеять рознь между князьями, поддерживая слабых и подрывая влияние сильных. За самостоятельное поведение, тем более за неповиновение хану, князя могли казнить или наказать. На его земли посылали одного из ордынских полководцев с армией, которая разоряла княжество и уничтожала ее столицу.

Часто за спиной монголов стоял русский же князь, стремившийся победить соперника чужими руками, не считавший зазорным донести на него в Орду, а то и попросту оклеветать. Воины такого князя показывали ордынцам дороги, сражались рядом с ними, грабили города и села неудачливых соседей.

Через беды, грязь и кровь монгольского ига нужно было найти выход. Во всех землях его видели по-разному. Бояре Ростова считали нужным слиться с ордынской знатью: чаще ездить в Орду, заключать там браки, принимать ордынцев в свою среду. Иначе вела себя Тверь: опираясь на помощь Литвы, она противостояла ханам открыто, но безуспешно. Далекий и сильный Новгород, до которого монголы так ни разу и не дошли, мог меньше интересоваться делами Орды. Но по единственно правильному пути пошло молодое Московское княжество.

 

Москва — стольный город

К концу XIII в. Русь в основном оправилась от монгольского нашествия и приспособилась к условиям ига. Росло население, осваивались новые земли, понемногу налаживалась торговля — дорога на юг и восток по Волге была теперь открыта, потому что жители русских городов уже считались подданными ханов. Вновь начали строить дорогие каменные храмы, которых не возводили с конца 1230-х гг. Быстрее других оживали глубинные части Волго-Окского междуречья: сюда, под прикрытие лесов, устремились беглецы из разоренных южных земель.

В конце XIII в. у Москвы, дальнего удела Владимиро-Суздальского княжества, появился свой князь — Даниил (1261–1303), младший сын Александра Невского. Он старался увеличить свое маленькое, но самостоятельное княжество, которое не охватывало даже течения Москвы-реки. В начале XIV в. Москва приобрела охранявший истоки реки Можайск, а у рязанских князей отняла Коломну, крепость при впадении Москвы-реки в Оку.

Конечно, Москва была молодым городом, ее князь не мог и надеяться получить великокняжеский престол по старому родовому счету старшинства. Ее окружали гораздо более крупные и сильные княжества. Но в сложившейся на Руси обстановке борьбы «всех против всех», в которую постоянно вмешивалась Орда и где многое зависело от воли хана, успех обеспечивали не столько старые представления о правах, решительность и смелость, сколько расчет, гибкость и поддержка Орды. Московские князья как раз и обладали всеми необходимыми качествами для успеха. Они реально оценивали соотношение сил и не мечтали сломить Орду в открытой борьбе, а старались извлечь пользу из самого ее существования, умея даже неудачи оборачивать к своей выгоде.

 

Опасная соперница: борьба Москвы и Твери

Когда в борьбу за первенство среди князей вступил сын Даниила Юрий (1303–1325), это проявилось в полной мере. Расчетливый до бессердечности (он не оставил только что приобретенный Переяславль-Залесский даже ради похорон отца), Юрий постоянно бывал в Орде и женился там на сестре одного из самых могущественных ханов — Узбека. Юрий претендовал на владимирский великокняжеский стол, но войну с основным соперником, тверским князем Михаилом Ярославичем, он проиграл. Жена Юрия умерла в тверском плену.

Обвинив князя Михаила в смерти ордынской ханши, Юрий добился в Орде его казни. Сам Юрий, впрочем, тоже погиб — от руки Дмитрия Грозные Очи, сына князя Михаила. Дмитрия, в свою очередь, казнили по приказу хана Узбека.

Близкие соседи, Тверь и Москва враждовали, потому что были во многом схожи. Оба княжества лежали в сердце земель, защищенном от ордынских набегов. Оба стояли в узлах торговых дорог: от Твери вел прямой путь к Новгороду, а через Москву шли пути на юг, к Дону и Черному морю. Оба города считались младшими среди русских столиц и равно стремились возвыситься.

Но почему Москва и Тверь так жестоко, до кровной мести, боролись за титул великого князя владимирского? Конечно же, Владимир был лишь символическим центром Северо-Восточной Руси. Однако именно великий князь владимирский в отношениях с Ордой выступал от имени всей Руси. Он распоряжался землями, принадлежавшими Владимиру, и мог не только собирать с них подати, но и размещать здесь своих слуг. Вскоре к этому прибавилось и право собирать для Орды «выход», поэтому борьба за владимирский великокняжеский стол была борьбой за первенство на Руси. Тверские князья раньше получили права на него, но Москва первая сумела использовать его преимущества. Это произошло в правление брата погибшего князя Юрия, Ивана Даниловича (1325–1340) по прозвищу Калита (кошель, сума), правителя чрезвычайно упорного, хитрого и последовательного.

 

Четыре принципа Ивана Калиты, или «тишина великая»

Калита понял, как сделать Москву самым влиятельным княжеством Руси. Он придерживался четырех неписаных правил: жить в мире с Ордой; контролировать «выход»; «собирать земли»; дружить с Церковью.

Искусно обращая карательные экспедиции Орды против своих врагов, Калита быстро добился великокняжеского стола, который потом в основном доставался московским князьям. В 1327 г., когда в Твери началось восстание против ордынского баскака (сборщика податей) Чол-хана (Щелкана), Калита участвовал в его подавлении, а затем добился возвращения и казни бежавшего тверского князя Александра. Калита старался достигать своих целей без войны. При нем Московское княжество отдохнуло от нашествий, поэтому летописец записал: «Быстъ тишина великая на всей Русской земле на сорок лет, и пересташа тaтарове воевати землю Русскую». Уставшие от усобиц и набегов люди устремились в Московское княжество, которое быстро росло и богатело.

Калите, как надежному союзнику, Орда доверила сбор дани с русских земель. Он выполнял эту обязанность жестоко и даже ходил войной на недоимщиков. Москва могла теперь поддержать союзников и наказать врагов, в ее руках засвистел «финансовый кнут».

Калита укрепил дружбу с главой Церкви на Руси, митрополитом Петром. Часто наезжая в Москву из Владимира, куда из разоренного Киева перебрался еще его предшественник, Петр в конце жизни окончательно переселился сюда и здесь же умер. Перед смертью он начал строительство первого каменного собора Успения Богородицы (1326). Калита настоял, чтобы Церковь сразу же объявила Петра святым. Так Москва получила своего чудотворца, что в Средние века было жизненно важно. Теперь митрополиты жили в основном в Москве, и город обрел значение церковного центра Руси.

Московские князья были одержимы страстью к «собиранию земель». Земли они захватывали, покупали, получали от нуждавшихся в покровительстве князей — словом, добывали любыми путями. Эти земли-примыслы становились частной собственностью князя, его отчиной, и он мог полностью распоряжаться ими и завещать их. На них можно было «помещать» своих преданных слуг, а это увеличивало военные силы князя. Примыслы лежали в разных концах Руси, часто внутри враждебных Москве княжеств и постепенно покрыли страну как бы сетью. В свою духовную грамоту (завещание) Калита включил все свои владения: 5 городов, 54 волости и 32 села — это было целое государство. К этому времени в зависимость от Москвы попали Галицкое, Белозерское и Углицкое княжества.

Сыновья Калиты были достойны отца, но им не повезло. В 1350-х годах всю Европу сразила эпидемия легочной чумы, выкосившая целое поколение московских князей. Старший сын, князь Симеон Гордый, и младший Андрей умерли в 1353 г. Их средний брат, Иван Красный, правил недолго. Старшим мужчиной в роду остался Дмитрий Иванович, которому было всего 8 лет. Во главе княжества встали уважаемый в Орде митрополит Алексей, мать князя, его воспитатель, московский тысяцкий (должность, примерно соответствующая военному министру) Василий Вельяминов и др. Но за истекшие полстолетия выросли два поколения московских бояр, которые прочно, связали свою судьбу с процветанием династии. Они вернули Москве потерянный было владимирский великокняжеский стол и сохранили мир с Ордой. Но жизнь уже требовала иных решений.

 

Начало противостояния с Ордой

В середине XIV в. Орда вступила в полосу внутренних смут, которую русский летописец назвал «замятней великой». Огромная держава начала делиться на части: хан Сарая правил в степях Прикаспия; на Средней Волге и Каме выделилось древнее Булгарское государство; были свои ханы и у Крыма. Потомки Бату-хана гибли один за другим в дворцовых переворотах, иногда за год на престоле менялось несколько правителей. Московские князья лавировали между претендентами, но уже осмеливались защищать Русь с оружием в руках.

Если «тишина великая» связана с именем Ивана Калиты, то эпоху тяжких военных испытаний олицетворяет его внук князь Дмитрий Иванович (1359–1389). Кажется, что он правил не сходя с коня — так много походов на Литву, Тверь, Великий Новгород, Суздаль и Орду пришлось на его долгое правление. Именно этот князь-полководец возвел в 1366–1368 гг. Московский Кремль — первую каменную крепость Северо-Восточной Руси. Неприступные стены надежно укрыли казну, архив, арсеналы, храмы и, главное, жителей. А укрываться было от кого.

В середине XIV в. сложился прочный союз Твери и Великого княжества Литовского, князья которых породнились. Однако на стороне Москвы было уже большинство русских земель, которые все больше зависели от нее. Кроме того, тверские князья были нелюбимы на Руси именно из-за их контактов с Литвой и Ордой. Три неудачные попытки взять Кремль охладили пыл союзников, и в 1375 г. долгая война кончилась падением Твери.

Опираясь на каменную твердыню и ощущая поддержку Руси, Москва решалась оказывать сопротивление ордынцам в открытом поле. Правда, сначала русские потерпели поражение на реке Пьяне, но уже через год разбили ордынцев на границе Рязанского княжества, на реке Воже. Русь во главе с Москвой явно выходила из повиновения.

 

Князь Дмитрий Иванович и победа на Куликовом поле

Захвативший власть над западной частью Орды (Крымом и Причерноморскими степями) темник (военачальник) Мамай не мог примириться с этим. К тому же победа над непокорной Москвой обещала укрепить его влияние. Набрав большое войско и заключив договор о союзе с великим князем литовским Ягайло, он двинулся на Русь.

Русь оказалась перед выбором: покориться или дать отпор. Память о мощи Орды была еще свежа в памяти, но недавние победы над татарами и литовцами давали надежду на успех. Русские князья решились выступить навстречу врагу.

Подробности войны донесли до нас два литературных произведения: поэма «Задонщина» и «Сказание о Мамаевом побоище». Мы не знаем, все ли детали, переданные ими, верны. Например, действительно ли битва открылась поединком татарского богатыря-военачальника (мурзы) Челубея с монахом-воином Пересветом и ездил ли князь Дмитрий за благословением в Троицкий монастырь. Но эти эпизоды сохранились в исторической памяти народа.

Сказания повествуют, что, когда весть о продвижении Мамая к русским рубежам пришла в Москву, ордынцы были еще далеко. Но надо было спешить, чтобы они не смогли соединиться с литовцами. Дмитрий Иванович быстро собрал дружины и ополчение из Суздаля, Ростова, Мурома и других княжеств. Это была не московская, а общерусская война с Ордой. Войско двинулось вдоль Оки, соединяясь с подкреплениями. Перейдя реку, оно достигло верховьев Дона и к 8 сентября переправилось через него возле устья Непрядвы, заняв Куликово поле. Здесь было начало степей, уже освоенное русскими крестьянами.

Сила татар была в коннице, всегда стремившейся обойти и окружить врага, любившей завлечь его в засаду ложным отступлением, и умении маневрировать. Поэтому княжеские воеводы выбрали местность, неудобную для конницы, привыкшей к широким степным пространствам. Овраги и рощи защищали фланги русской рати, скрывая ее численность и порядок. Главный (Большой) полк окружали меньшие отряды. В густом лесу встала засада — полк князя Серпуховского Владимира Андреевича и воеводы Боброка Волынца.

Враг ударил по левому крылу — он рассчитывал окружить русское войско, пробившись в его тыл прямо через строй. Несмотря на упорное сопротивление, это удалось, и ордынцы, достигнув холма с княжеским стягом, уже праздновали победу. Однако тут их неожиданно атаковал «свежий» засадный полк. Татары обратились в бегство, и русские гнались за ними, сколько хватило сил у коней.

За победу на Куликовом поле князь Дмитрий Иванович получил прозвище Донской. Согласно преданию, построив полки, он сам принял участие в битве как рядовой воин, в первых рядах, и чудом избежал гибели. На месте сражения археологи и по сей день обнаруживают потерянное оружие.

 

Пейзаж после Куликовской битвы

После поражения Мамай скрылся в Крыму и скоро был убит. Но Русь дорого заплатила за победу: на поле остались тысячи воинов. Особенно тяжелый урон понесла Москва: вероятно, полки, принявшие лобовой удар, состояли из москвичей. Потери эти стали ощутимыми года через два, когда потребовалось вновь дать отпор врагу.

Противник, хан Тохтамыш, был более могущественным, чем Мамай. При поддержке великого завоевателя Азии Тимура он воссоединил на время Орду. В августе 1382 г. Тохтамыш быстро и скрытно двинулся к Москве. Собрать рать не успели, поэтому князю Дмитрию Донскому и митрополиту пришлось бежать. Кремль был захвачен с помощью обмана, сожжен и разграблен. Только «бесхозных» трупов после побоища похоронили не менее 10–12 тысяч.

Русь вновь стала платить дань, теперь еще большую, что было очень тяжело и для простых людей, и для великого князя. Дмитрий Донской вынужден был отправить своего сына Василия к Тохтамышу в заложники.

Однако скоро Москва восстановила силы и даже начала чеканить свою монету, а это всегда говорит о стремлении к независимости. (До этого Русь пользовалась монетами, чеканенными в Орде или в Западной Европе, а подчас и просто обходилась без мелких денег, храня крупные суммы в «гривнах» — серебряных слитках определенного веса и формы.) На серебряных монетах изображали воина с надписью «Печать князя великого», а на обороте была арабская надпись с пожеланием блага хану Тохтамышу, но она постепенно преобразовалась в орнамент.

О результатах бурной эпохи Дмитрия Донского можно судить по его «духовной грамоте» (завещанию). Казна явно обеднела: в грамоте упомянуто гораздо меньше драгоценностей, чем оставил Иван Красный. Но зато Владимирское княжество, престол которого князь Дмитрий в 1362 г. присоединил к Московскому, уже просто передавалось старшему сыну Василию как наследственное владение, отчина, а не ханское пожалование, что свидетельствовало о выросшем могуществе Москвы. Дмитрий предусмотрел даже возможное прекращение власти Орды: в этом случае «выход» будет идти в казну великого князя, который как бы заменит хана.

Завещание Донского ясно показало, что северо-восточные княжества уже практически объединены в новое могучее государство — Московскую Русь.

 

Москва добивается поддержки Церкви

Для построения государства очень важна была помощь Церкви. Православная Церковь, единая и независимая от князей и Орды (митрополит Руси подчинялся патриарху Константинополя), помогла сохранить единство Руси в тяжелейшие годы ордынского ига. Проникнутая идеей власти, получаемой от Бога и не зависящей от земных владык, Церковь имела право решать, что хорошо и что дурно: открыто осудить любого человека, вплоть до правителя (его могли даже отлучить от Церкви или запретить богослужение в его городе). Церковь обладала большой реальной силой: она копила богатства благодаря тому, что ханы освободили ее от дани; руководила обучением, направляла развитие мысли, книгописание, искусство.

Стремившаяся всячески распространить и упрочить свое влияние, Церковь всегда готова была поддержать сильного правителя, стремящегося к установлению единовластия и прекращению усобиц (которые к тому же были несовместимы с духом религии). Но сильным князьям было мало поддержки со стороны Церкви, им нужен был контроль над ней. Они старались подчинить своему влиянию местного епископа, слали в Константинополь жалобы и доносы на «неверные» действия церковной власти, даже на митрополитов, но все это не очень помогало.

Добиться по-настоящему добрых отношений с Церковью, обеспечить себе ее помощь и даже сделать ее в какой-то степени управляемой, удалось Москве. Огромную роль в этом сыграла поддержка нового монашеского движения, зародившегося в середине XIV в.

Когда-то, в домонгольские времена, имущество в монастырях Руси было общим, но к XIII–XIV вв. все изменилось. Монастыри, которые основывались богатыми и знатными людьми, целиком зависели от поддержки жертвователей. Принимая монашеский сан, основатели или жертвователи сохраняли право на имущество, строили себе богатые кельи, имели слуг, а их образ жизни почти не отличался от светского. Такие монастыри (их называют келиотские) были, как правило, недолговечны и не особенно влиятельны.

К совместной и равной жизни братии, к «общему житию» (по-гречески — киновии) призвал вернуться Сергий, игумен маленького Троицкого монастыря под г. Радонежем (на северо-восток от Москвы). В атмосфере «ордынской» Руси, где все было пронизано корыстью, а понятия о добре и зле были почти утрачены, Сергий Радонежский доказал, что принципы христианской морали жизнеспособны. Основой деятельности этого самого любимого и почитаемого на Руси подвижника был глубокий интерес к личности каждого человека, понимание его духовной ценности.

Сергия поддержала Константинопольская патриархия и московские князья, поэтому монастыри-киновии вокруг Москвы умножились. Здесь царили строжайшие порядки: полное подчинение игумену, а также равенство братии. Все монахи обязаны были трудиться, а их вклады становились общими. Имущество и земли их быстро множились. В стенах московских киновий (например, в Симоновом монастыре) стали готовить иерархов русской Церкви, преданных династии. Теперь у московских князей всегда были кандидаты на высшие посты в Церкви, и не нужно было постоянно прибегать к помощи Константинополя.

Ученики и последователи Сергия двинулись на север и восток, вместе с крестьянами осваивая малообжитые пространства. Крупные «дочерние» обители на севере и востоке, такие как Кирилло-Белозерский монастырь, всегда сохраняли связь с Москвой. Так к сети промыслов московских князей добавилась сеть процветающих и строго управляемых монастырей, всегда готовых поддержать Москву, что очень помогало объединению Руси под ее властью.

 

Раннее искусство Москвы

Первый расцвет самобытной московской культуры пришелся на время, когда Московское княжество было далеко еще не устроено, на конец XIV — первую четверть XV в. Своя литература, живопись и архитектура зародились здесь в первой половине XIV в., когда знать уже могла платить за очень дорогие тогда книги, за строительство и роспись каменных храмов, за тончайшую работу ювелиров. В годы, озаренные радостью победы на Куликовом поле, были созданы исторические повести о попе Митяе, о нашествии Тохтамыша и Тимура; жития святых Стефана Пермского и Сергия Радонежского; надгробные речи по митрополитам и князьям. Их писали выдающиеся книжники, как, например, Епифаний Премудрый. В Москву приезжало много писателей из Греции и южнославянских земель. Расцвела иконопись: в церквах появился высокий иконостас — стена из икон, отгораживающая алтарь от верующих. В то время были созданы шедевры мирового уровня, и среди них икона «Троица» Андрея Рублева.

Ранний расцвет московской культуры прервала междоусобица, но, к счастью, не уничтожила созданного. Сохранились корни, которые через несколько десятилетий дали мощные побеги, и никакие политические неурядицы были уже не в силах их заглушить.

 

Усобица в московском правящем доме: большая феодальная война второй четверти XIV в.

Московский княжеский дом в течение столетия почти не знал внутрисемейных споров и усобиц. Москва начала привыкать к династической системе наследования, когда власть сохраняют в одной ветви рода, передавая от отца к старшему сыну (а не к старшему из братьев, как при старой лествичной системе). Но во второй четверти XV в. разразилась долгая тяжелая война, которая поставила под угрозу и династический порядок, и само существование Московской Руси.

Все началось в конце княжения сына Дмитрия Донского Василия I (1389–1425). Это были тяжелые годы: неурожаи породили трехлетний голод, доходило даже до людоедства. Затем Москву сразила моровая язва, а незадолго до начала эпидемии умер Василий Дмитриевич. Претендентов на великокняжеский стол оказалось двое: его сын Василий II Васильевич (1425–1462) и дядя Юрий Дмитриевич, удельный князь Звенигорода и Галича. Василий был еще мальчиком, Юрий же — опытным 50-летним воином, старшим в роду. Московские бояре во главе с матерью Василия Васильевича, властной Софьей Витовтовной, потребовали, чтобы Юрий «не искал» великого княжения. Софья была дочерью могущественного Витовта, великого князя литовского, и Юрий не мог с ним соперничать. Было принято решение оставить этот вопрос на усмотрение хана, и все, казалось, могло обойтись миром, но когда Витовт умер (1430), ситуация изменилась. К тому же на свадьбе Василия II княгиня Софья допустила грубость по отношению к сыну князя Юрия, Василию: она сорвала с него золотой пояс, принадлежавший, по ее мнению, Дмитрию Донскому, но «подмененный» и потому не доставшийся ее сыну Василию.

Вспыхнула жестокая война, которая длилась четверть века. Великокняжеский стол переходил из рук в руки. Князь Юрий занимал его дважды. После смерти Юрия его старший сын, Василий Косой, много раз сражался с Василием II, но, в конце концов, был схвачен и ослеплен. Сам Василий II, после большого поражения под Суздалем, оказался в татарском плену. Война продолжалась и кончилась, лишь когда второй сын Юрия, Дмитрий Шемяка, захватив Василия II и ослепив его, (отсюда прозвище Василия — Темный) не смог подчинить себе Московскую землю. Он бежал в Новгород, где, видимо, был отравлен (1453).

 

Завершение объединения Руси: подчинение Новгорода Великого

Победив в междоусобной войне, Московское княжество почувствовало себя в силах подчинить те русские земли, которые не желали во всем следовать его воле, и окончательно порвать с Ордой. Эти свершения выпали на долю Ивана III (1462–1505), сына Василия II Темного. «Собирание земель» к тому времени превратилось в «собирание Руси»: Москва подчиняла себе целые княжества, решительно прибегая к военной силе.

Особенно важно ей было покорить богатый Великий Новгород, владения которого простирались от Восточной Прибалтики до Урала.

Новгородом правили, в отличие от большинства русских земель, не князья, а бояре и архиепископ. Они владели поистине необъятными землями и торговали с многими европейскими странами мехами, воском и другими товарами. Дворы их городских усадеб, как показывают раскопки, вмещали жилища многочисленных ремесленников, обрабатывавших свозимое из боярских отчин сырье, — это были как бы огромные предприятия по производству, переработке и сбыту всего, чем богат Русский Север. В Новгороде был и князь, но он, как своего рода наемный управляющий, всецело подчинялся собраниям бояр и купцов города: вечу и совету господ. Именно они решали, кого из князей пригласить править в городе, и могли прогнать неугодного.

Отношения Москвы с этим независимым государством претерпели в XIV–XV вв. массу перемен, от союза до открытой вражды. У Новгорода и Москвы был нескончаемый список противоречий территориального характера, и московские князья давно стремились завладеть богатствами феодальной республики. Кроме того, Москва во многом зависела от Новгорода в контактах с внешним миром.

Могучий и независимый Новгород не желал подчиняться Москве, но на ее стороне был военный перевес: она опиралась на силы подчиненных ей княжеств и на поддержку верховных правителей Руси — татар. Наконец, Москва могла серьезно подорвать или даже прекратить подвоз в Новгород хлеба, которого там всегда не хватало.

Новгород уступал, сколько мог. Но когда в 1456 г. с Василием Темным пришлось заключить особенно невыгодный Яжелбицкий мир, который ограничил права веча, в том числе право выбора князя, новгородцы взбунтовались и чуть не убили приехавшего к ним великого князя. Власть в городе захватили противники мира во главе с вдовой посадника (выборного главы новгородского правительства), Марфой Борецкой. Они надеялись на помощь врага Москвы, великого князя литовского, и заключили с ним союз. Но это не помогло, и московская рать летом 1471 г. разбила дружины Новгорода на реке Шелони. Великий Новгород принял наместника великого князя, теперь уже Ивана III, но Ивану этого было мало: он хотел полностью владеть Новгородом.

Для этого неожиданно нашелся благовидный предлог: прибывшие в Москву новгородские послы официально назвали Ивана III государем (то есть хозяином, правителем), в то время как по обычаю его полагалось именовать лишь господином («осподарем» назвал себя уже Василий Темный в середине 1450-х гг., по окончании феодальной войны).

В сознании людей Средневековья обычай играл решающую роль. Раз новгородцы сами называют великого князя своим «правителем» — значит, отныне Новгород можно считать его отчиной, частью его страны (государства). Иван III немедля послал своих бояр спросить новгородцев: «Какого государства они хотят?» Вече ответило, что послы просто ошиблись, и не должны были называть Ивана государем. Но великий князь не намерен был отступать, а у новгородцев уже не осталось сил отстаивать свою свободу. В январе 1478 г. московские полки окружили Новгород, и он признал великого князя Ивана III хозяином Великого Новгорода. Вече отменили, вечевой колокол увезли в Москву, влиятельных бояр и Марфу Борецкую сослали или переселили в московские земли.

Присоединение Великого Новгорода многократно увеличило силы и владения Москвы, ведь в ее руки попали богатейшие районы Севера. Покорение сохранившихся русских княжеств было теперь вопросом времени и политического расчета. В 1485 г. покончили со старым соперником — Тверью, последний князь которой бежал в Литву. Дольше сохраняли внешнюю свободу Псковские земли и Рязанское княжество — Москве удобнее было иметь на рубежах «независимых» соседей. Их присоединили к Москве только при Василии III Ивановиче (1505–1533). На Руси остался один самостоятельный правитель — великий князь московский.

 

«Стояние на Угре»

Укрепляя внешние границы Руси, Москва вступала в войны с серьезными противниками — Литвой, Ливонским орденом, Ордой. Особо опасной была юго-западная граница, лежавшая там, куда сегодня ходят московские электрички, на Верхней Оке. Для плоской Русской равнины река Ока была очень важным рубежом. На ее берегах московские полки встречали ордынскую конницу, и, в конце концов, коротким словом «берег» стали обозначать южную границу вообще. «Стоять на берегу», то есть нести здесь пограничную службу, было опасно и почетно. Именно тут, на Верхней Оке, Русь окончательно освободилась от ордынского ига.

Решившись порвать с Ордой, Иван III перестал отправлять ей дань и заточил посла хана Ахмата. В ответ же хан попытался наказать Русь: в 1480 г. он заручился поддержкой великого князя литовского и подошел к Оке у впадения в нее Угры, ожидая литовцев. Но на Литву в это же время напал союзник Москвы, крымский хан Менгли-Гирей. Противники остались один на один — их разделяла лишь неширокая река. Настал решительный момент многовековой борьбы.

Иван III колебался, принимать ли вызов. На карту было поставлено слишком многое, а московские правители не любили сражаться без полной уверенности в победе. Многие бояре советовали уступить, не рискуя и не подвергая случайностям войны всего, достигнутого трудом столетий. Князь, при поддержке митрополита, принял решение не пускать хана за Оку и возглавил войско, ставшее у Калуги. Ордынцы не раз пытались переправиться через реку, но русские, имевшие огнестрельное оружие, их отбили (у татар были только луки, копья и сабли). С наступлением осенних холодов река замерзла. Препятствовать переправе стало невозможно, и русские войска отошли от берега. Но противников, измученных долгим бесплодным «стоянием», этот маневр испугал. Они начали отступление, превратившееся в бегство. Так было покончено с игом Орды на Руси.

 

Иван III предъявляет претензии на императорский титул

Русь стала независимым государством и могла теперь выйти на мировую арену.

Момент был удачным. В 1453 г. турки взяли штурмом гордую столицу Византии Константинополь. К концу XV в. распалась на несколько ханств ослабшая Золотая Орда. На границах Европы и Азии открылись две «вакансии»: новой столицы православия и нового «центра управления» степными просторами.

Москва предъявляла претензии на обе: как единственное независимое православное государство она могла возглавить дело защиты веры; как часть огромной империи, созданной когда-то Бату-ханом, она была одной из наследниц гигантских степей, лежавших за Окой и Волгой.

Европейские монархи, однако, не стремились признать вчерашнего данника Орды хотя бы равным себе. Права московских правителей нужно было подкрепить достойным титулом, символикой и генеалогией. Самым острым был вопрос титула. Что, собственно, такое «великий князь московский» и даже «великий князь всея Руси»? Буквальный перевод на латынь (язык европейской дипломатии) ставил великих князей в ряд высшей знати, но много ниже короля, императора Священной Римской империи или султана Турции. Ближайшие страны, Литва и Польша, долго отказывались именовать Ивана III даже «государем всея Руси». Ливонский орден, Дания и Австрия изредка называли его «царем» (слово, происходящее от «цезарь») и даже «всея Руси императором», но чаще использовали скромный титул «великий князь».

Ивану III его права на самый высокий ранг казались абсолютно бесспорными. Свой титул он поначалу увеличивал, так сказать, арифметически, добавляя названия княжеств и земель — «Иоанн, Божьей милостью государь и великий князь всея Руси, Владимирский, Московский, Псковский, Новгородский, Тверской…» и прочее, но это не ставило его выше в глазах монархов и не меняло статуса.

На помощь пришла идея «византийского наследства», в соответствии с которой императорская власть перешла от Византии к Древней Руси, а от нее — к Московской Руси. В написанной по этому поводу «Повести о Великих князьях Владимирских» изложили предание о государственных регалиях Москвы, якобы полученных из Константинополя. Считалось, что царский венец — «шапку Мономаха» — подарил киевскому князю Владимиру Мономаху его дед, император Византии Константин, еще в XII в. (на самом деле ее изготовили в XIII–XIV вв. на Востоке).

Составили новую родословную, подтвердившую древность царского рода, идущего даже не от правителей Византии, а от римского императора Августа. Претензии на родство с императорами отразила и государственная печать: поражающий дракона Святой Георгий и двуглавый орел, присутствующий в гербах Палеологов, императоров Византии, и Габсбургов, императоров Священной Римской империи. Право Москвы на «византийское наследство» окончательно укрепил в 1472 г. брак Ивана III с Софьей Палеолог, жившей в Италии племянницей последнего византийского императора Константина XI.

 

Рождение имперской идеологии: формула «Москва — Третий Рим»

Эту сложную историко-генеалогическую систему увенчала идея «последнего православного царства». После того как «попущением Божиим… Богом хранимый Константинград взяли безбожные турки», русская Церковь уже не зависела от константинопольского патриарха. Наоборот, ее представители теперь отвечали за судьбу православия во всем мире. Москва как бы встала на место двух великих, но уже павших христианских столиц, Рима и Константинополя («Второго Рима») — и в этом смысле ее уверенно можно считать «Третьим Римом».

Этот Рим будет и последним — ведь не за горами «конец света». Дело в том, что в преддверии 7000 г. от Сотворения мира (1492 г. от Рождества Христова) все в Европе ожидали этого события, предсказанного Библией. На Руси думали, что именно Москве суждено одержать духовную победу в решительной битве с силами зла, поскольку она — единственная независимая православная страна. Кратко эту идею сформулировал псковский монах Филофей, писавший Василию III: «Все христианские царства сошлись в одно твое… два Рима (Рим и Константинополь) пали, а третий (Москва) стоит, четвертому же не бывать». С приходом 7001 г. напряжение спало, но идея уникального, богоизбранного православного царства укоренилась в Московской Руси, усилив присущие ей чувства изолированности, отгороженности, потребности в обороне.

 

Москвичи думают и спорят: «еретики», «нестяжатели», «иосифляне» и прочие

Не нужно думать, что люди в XIV–XVI вв. были всецело поглощены борьбой за выживание в бесконечно жестоком мире, а Московская Русь строилась независимо от их воли, только силою обстоятельств. Духовная жизнь всегда была очень напряженной. В часы досуга и имея доступ к книгам священнослужители, купцы, служилые люди, даже состоятельные крестьяне задумывались над сложными, в том числе философскими, проблемами своего времени и активно участвовали в создании нового государства с определенной мерой ответственности. Они спорили друг с другом в трактатах и письмах («посланиях»), из которых позже составлялись книги.

Зарождающаяся нация старалась понять, как строить отношения светской и духовной власти, правителя и народа. Велись жаркие споры о типе нового государства, о роли Церкви, о ее праве на земные богатства и владение крестьянами. Мыслители, такие как учившийся в Италии монах Максим Грек или окольничий великого князя Василия Ивановича Федор Карпов (он знал восточные языки, латынь, греческий, читал Гомера, Овидия и Аристотеля), видели всеобщую обязанность «священства» и «царства» в согласовании интересов всех слоев — и духовенства, и боярства, и служилых людей. Они считали, что духовная власть должна основываться на терпении, просвещении паствы, указании пути к духовному спасению. Светская же — на законе, призванном установить в мире справедливость («правду»), а ее долг обеспечить безопасность страны, решительно карать зло и побеждать собственное внутреннее несовершенство.

В ожидании конца света необычайно важными казались теологические темы: церковные иерархи обсуждали устройство ветхозаветного Рая и спорили о возможности отыскать его место на земле («Послание архиепископа новгородского Василия к епископу Федору», 1340-е гг.). Вольнодумцы («еретики») Новгорода и Москвы изучали астрономию и астрологию, переводили запретные, отреченные, книги (гадания, предсказания, даже древнееврейские астрономические сочинения с таблицами для определения лунных фаз и затмений), выражали сомнения в некоторых важнейших догматах христианства — например, в том, что Бог «един в трех лицах».

С трудами по астрономии и медицинскими трактатами знакомили Русь и приезжие из Европы: придворный врач великого князя Василия Ивановича Николай Булев, немецкий печатник Варфоломей Готан и другие.

Стараясь понять место Руси в окружающем мире, «еретики» занялись всемирной историей (особенно античной) и юриспруденцией. Обратив внимание на несообразности в церковном учении, они стали работать над переводом Библии. Церковь ответила на это собственным полным переводом, сделанным в 1499 г. в кружке новгородского архиепископа Геннадия (в этот кружок «латынников», среди которых был и католический монах-доминиканец, проникали свойственные западной Церкви идеи превосходства ее над Государством, в том числе объединения католической и православной Церквей).

Общество тревожили и более практические вопросы, например, быстро разраставшееся церковное землевладение. Большие монастыри постоянно получали землю. Ее завещали или дарили, чтобы монахи заботились о загробном благополучии «вкладчика». Но земля была и взносом, позволявшим дожить на покое остаток дней. Вклад мог быть даже условным: его делали в минуту опасности — ссылки, опалы, конфискации, и монастырь служил своего рода «землехранилищем».

Монастырские владения умножались, но с них не платили налогов (податей) и не делили их между наследниками. Земли с населявшими их крестьянами уходили из общего оборота, и в этом была главная проблема. Их уже нельзя было конфисковать или передать другому владельцу, их нельзя было пожаловать отличившемуся воину — а на возможности такого пожалования держалась тогда вся структура государства. Монастырское землевладение стало подрывать основу основ — систему «службы с земли».

Но имеет ли Церковь право владеть земными богатствами, тем более землей с крестьянами? Жаркие споры об этом в конце XV — начале XVI в. охватили всю страну. «Заволжские старцы» (монахи, жившие в глухих лесных скитах за Волгой; самым известным и почитаемым среди них был Нил Сорский) считали, что Церковь вообще не должна владеть имуществом. Многие князья и крупные бояре с этим соглашались: они были не прочь поживиться за счет монастырей и наделить землей своих слуг, не трогая собственной отчины.

Сторонников «заволжских старцев» называли нестяжателями. Вождем их стал родовитый старец Вассиан (в миру князь Патрикеев). Он утверждал, что монахи отступили от христианских принципов «ради имений и славы» и раболепно угождают богатым, чтобы «получить от них или село, или деревню, или серебро», а «убогую братию» всячески оскорбляют. Долг монаха, «мертвеца непогребенного», «жить в тишине и безмолвии, питаясь трудом своих рук». Вассиан призывал великого князя отнять села «у монастырей и у мирских церквей».

Нестяжателей поддержали многие мыслители, в том числе Максим Грек, но в целом они встретили резкий отпор Церкви. Ведь она жила вовсе не в отрыве от мира, а была важной частью государственного порядка. На ней действительно лежали многие заботы, которые сейчас несет государство: образование, развитие духовной культуры, благотворительность (забота о бедных, старых и немощных; содержание больниц).

Бедная Церковь, учил игумен Волоколамского монастыря Иосиф (в миру Иван Санин), не справится с такими задачами, и государство останется без поддержки. Кроме того, из богатых и знатных постриженников избирают высших иерархов, митрополитов и епископов — как же без владения селами и землями обеспечить жизнь этих «почтенных и благородных людей»? Иосиф проповедовал идею единовластия московских великих князей, а они поддерживали его.

Окончательно вопрос был решен на земском соборе («Стоглаве») в 1551 г., когда стало очевидно, что власть на стороне иосифлян и видит в упорядоченной и управляемой Церкви свою опору. Церковь могла рассчитывать на неприкосновенность имущества. Но все же землевладение монастырей ограничили: собор запретил им покупать земли и даже принимать их как вклады на помин души.

 

Первая попытка вестернизации: итальянские мастера в Москве

Самой большой проблемой Москвы была ее техническая и культурная обособленность. Тратя все силы на борьбу за независимость, Русь заметно отстала от Европы, где уже кончилось Средневековье и наступил период расцвета Возрождения. Новинки техники, прежде всего военной, нужно было искать именно там. Москва хотела научиться лить лучшие пушки, делать порох и ядра, чеканить монеты европейского типа, строить современные крепости.

Первоочередной задачей было обновление Кремля. Построенный при Дмитрии Донском, он пострадал от штурмов и устарел в военном отношении. Конечно, были и свои мастера — зодчество в ордынский период все-таки понемногу развивалось. Но здания были небольшими и простыми. Когда же в Москве начали строить новый городской Успенский собор, близкий по размеру домонгольскому Владимирскому, то потерпели неудачу. Возведенный до уровня сводов, храм внезапно обрушился. Никто из соотечественников не брался завершить строительство, поэтому решено было обратиться за границу, в Италию.

В 1470-х годах итальянские города стремились торговать с Московским государством (его называли Московией), а католическое духовенство хотело склонить Русь к религиозному союзу (унии), чтобы подчинить ее папе римскому. Те и другие готовы были помочь с наймом мастеров, которых было много в Италии. В 1475 г. с особым посольством в Москву прибыл один из лучших инженеров — Аристотель Фьораванти. Он объяснил, как с помощью механизмов быстро разобрать остатки рухнувшего собора, как заложить прочнейший фундамент, как лучше готовить кирпич, известь и раствор. На месте неудавшейся постройки он поставил новый Успенский собор и дворец, достойный великокняжеской четы, а также приступил к возведению нового Кремля. Под его руководством на Пушечном дворе начали лить орудия по последнему слову техники, а на Монетном — чеканить деньги нового образца. На их обороте вместо арабских букв было латинское слово «Ornistoteles» («Аристотель»). На лицевой стороне изображался всадник с мечом, а по кругу, как на монетах Европы, шел титул великого князя Ивана Васильевича.

Работавшие после Фьораванти итальянские мастера превратили Кремль в одну из лучших крепостей своей эпохи. Они поставили новые храмы и дворцы, в их числе знаменитый зал торжественных приемов — Грановитую палату. Ввели классические архитектурные формы (ордерную систему). Строили крепости на северо-западной границе, участвовали в войнах как инженеры и советники (Фьораванти сопровождал изготовленные им пушки в походе на Новгород; а в Москве сохранились надгробия итальянских воинов). К 1530-м годам Русь научилась многому. Московские пушки уже не уступали европейским; было налажено производство пороха; а зодчие не боялись сложных задач.

 

Хозяйство Руси

Северо-Восточная Русь была лесной страной с не очень пригодными для земледелия почвами и климатом, но на ее лугах и в степях кормилось множество скота, реки и озера изобиловали рыбой, а леса — зверем и птицей. Первых посетивших Москву иноземцев поразили рынки съестных припасов. Итальянец Амброджо Контарини с восторгом описал зимний торг на льду Москвы-реки, где длинными рядами стояли, словно огромные игрушки, сотни замороженных туш быков, телят и баранов.

На Руси не добывали драгоценных металлов или камней, ее «золотой запас» пополняли в лесах, морях и реках. Бескрайние леса давали массу меха (от крайне дорогих соболя и горностая до сравнительно дешевой белки), мед, воск (его покупали прежде всего для церковных нужд: многие свечи, горевшие в храмах Европы, были сделаны из русского воска). С далеких северных морей везли редкий моржовый клык («рыбий зуб»), шкуры и жир морских животных. В реках ловили редкую рыбу.

Государство стремилось к контролю за торговлей в стране, особенно за ввозом и вывозом, монопольно распоряжаясь не только таможенными сборами, но и перепродажей европейцам привозимых с Востока тканей, пряностей, коней и прочих дорогих товаров.

 

Русское ноу-хау: «служба с земли» Страна — отчина

Московское государство сформировалось в ходе двухвековой борьбы за выживание. А чтобы быть сильным, нужно иметь большое и умелое войско, на содержание которого были необходимы огромные средства. Русь же была бедна деньгами: торговля в стране, лежавшей на окраине тогдашнего мира, развивалась медленно. Зато князь мог наделить своих воинов землей в придачу с обрабатывавшими ее крестьянами. Так появилась «служба с земли». Землю давали не в собственность — на ней только «испомещали» на срок службы. Получив землю (поместье), служилый человек (помещик) обязывался кормиться с нее, покупать оружие и боевых коней, снаряжать отряд слуг-воинов. Если помещик не выставлял условленного, ему уменьшали надел и могли лишить поместья. К XVI в. помещики составляли основу войска. Они служили с 15 лет до смерти или старости (обычно до 60 лет).

С точки зрения военной, система «службы с земли» имела серьезный недостаток: помещики, которым полагалось быть профессиональными воинами, не могли постоянно заниматься подготовкой, — ведь нужно было следить и за хозяйством. Они служили периодически и не составляли постоянной (регулярной) армии. Система «службы с земли» держалась на праве великого князя распоряжаться страной, где вся земля постепенно стала считаться его отчиной, то есть частной собственностью, переходившей по наследству. Это право принадлежало только великому князю — других полноправных владельцев земли в стране не было. Когда-то отчины имели знатные сподвижники князя, бояре, и его младшие родственники, удельные князья. Они тоже были обязаны служить, но могли сменить господина — отъехать. Князь при этом не посягал на отчину отъехавшего. Когда право на отъезд исчезло, сгладилась и разница между отчиной и поместьем.

 

Учет средств и управление государством

«Служба с земли» требовала строгой системы учета. В небольшом княжестве правитель сам вникал в дела отчины. Князю помогали близкие и лично зависимые от него слуги двора (обычно холопы), или дворня (отсюда дворяне). За службу их тоже стали в XIV–XV вв. наделять землей, и постепенно они перестали отличаться от бояр и помещиков.

Владения Москвы росли. Нужно было управлять присоединенными землями и собирать налоги. Это делали дьяки и подьячие, сидевшие в особых избах, палатах или, чаще, приказах (они так назывались потому, что великий князь приказывал кому-либо распоряжаться в той или иной сфере управления). Учетом военной службы ведал Разрядный приказ, документами на владение людьми — Холопий, и т. д. Важные вопросы великий князь обсуждал на совете родовитых бояр, в Боярской думе. Свое согласие они выражали словами: «бояре приговорили».

Но из Москвы трудно было управлять всеми уголками огромной страны. Поэтому часть прав князь передавал своим наместникам, которых содержали — кормили — управляемые области.

 

«Двор» и «мир»

Большинство населения Московского княжества составляли крестьяне. Они жили общинами — «мирами». «Мир» сообща владел теми угодьями, которые нельзя было поделить (лесами, рыбной ловлей и т. п.), отвечал за распределение повинностей (налогов и податей), вообще распоряжался всей хозяйственной жизнью деревни или села. Решения принимались на сходе всех самостоятельных крестьян — дворовладельцев.

Крестьянин владел двором с хозяйственными и жилыми постройками, скотом, орудиями труда, а также своей пахотной землей. На дворе жили домочадцы крестьянина — семья; работники не имевшие своих хозяйств (бобыли).

Двор был основной хозяйства, поэтому и состав страны исчисляли прежде всего по дворам, и налог брали не с отдельных жителей, а с дворов.

В отличие от воинов и духовенства, крестьяне не «служили» государю, поэтому обязаны были нести тягло — платить подати (налоги), выполнять различные работы (повинности) или откупаться от них деньгами. Свободные крестьяне, державшие не отданную еще помещикам, то есть государеву (черную) землю, платили налоги в государственную казну. Крестьяне, на земли которых испомещали служилых людей, работали на них — пахали их пашню, убирали урожай, поставляли им всевозможные продукты (оброк). Они сохраняли долю свободы и раз в год могли уйти со старого места на новое, если заплатят долги помещику и завершат годовой цикл работ. День выхода приходился на осенний праздник святого Георгия, Юрьев день (26 ноября по старому стилю). Помещикам и правительству право выхода было невыгодно, поскольку подрывало устойчивость системы и давало подчас возможность крестьянам вообще избежать тягла. Его ограничивали всеми способами.

 

Страна формирует свою столицу

Строилось и управлялось русское государство из столицы — Москвы. С конца XV в. город стремительно рос. За столетие его расширяли четыре раза: вслед за постройкой нового Кремля возвели стену Китай-города (1535–1538), построили каменный Белый город (1585–1591), на месте которого теперь Бульварное кольцо, и Земляной город, или Скородом (1591–1592) на месте нынешнего Садового кольца. Он окружил Москву с ее слободами и многими пригородными селами сплошным кольцом. Площадь города за сто лет выросла в 70 (!) раз. Иностранцы находили, что Москва больше иных европейских столиц, таких как Прага или Лондон.

В то же время ее опустошали частые в XIV–XVI вв. пожары, от которых выгорал весь город, набеги врагов и эпидемии — такие страшные, что некому было хоронить трупы. Общее число жителей Москвы могло колебаться от десятков до одной-двух сотен тысяч.

Естественным путем такие потери было невозможно возместить. Почему же, несмотря на это, Москва росла? Как увеличивалось ее население? Дело в том, что московский правитель считал «выводы» крестьян и горожан из других земель своим неотъемлемым правом и смотрел на подданных как на «холопов», то есть рабов (в 1550—1560-х гг. появляется официальная форма самоназвания москвича, «холоп твой», которую в XVII в. будут применять только к знатным людям, а крестьян и посадских звать «рабами» и «сиротами»). Поэтому великие князья пополняли число жителей, «переводя» людей из Новгорода, Пскова, Смоленска и других городов и заселяя ими целые улицы. На московских надгробьях второй половины XVI в. определение статуса покойного как «веденца» из Ярославля или Пскова становится обычным явлением.

В Москву, конечно же, приезжали и добровольно, причем не только из русских земель, но и с Балкан, из Литвы, Поволжских ханств (например, принявшие православие ордынцы). Но именно благодаря «сведенцам» и пленным, восполнявшим ушедших из жизни москвичей, бурно росла столица.

К концу XVI в. Москва полностью сложилась как очень своеобразный столичный город. Самобытны были и ее план, и архитектура, и социальный облик, и культурные традиции. Последующее столетие целиком уйдет на освоение окруженных стенами городских кварталов. Здесь расположатся дворы новых жителей; старые деревянные церкви одну за другой заменят каменными; горожане, борясь за свои права, добьются совершенствования законов (о чем мы расскажем ниже).

Но структура города, заложенная в Средневековье, — главные направления улиц и дорог, «схваченные» крепостными воротами; узлы их пересечения (крестцы); торговые площадки; церкви и монастыри, останется, и город будет развиваться как бы в средневековой «раме». Достаточно посмотреть на карту, чтобы увидеть контуры древних, давно снесенных крепостных стен, опоясывавших нынешний центр Москвы (Бульварное и Садовое кольцо), разглядеть паутину проулков Китай-города и ровные параллельные кварталы «нарезанных» в XVI в. городских слобод.

 

Церковь в Московском государстве

Церковь была важнейшей опорой средневекового русского государства. В XVI в. она становилась все более единой и могущественной, но одновременно все больше попадала под контроль великих князей. Митрополит был как бы вторым правителем государства. Его двор в Кремле помещался недалеко от великокняжеского; у него была своя, параллельная государственной, система службы, повторявшая названия придворных должностей. Слуги митрополита — казначей, дворецкий, печатник, дьяки, бояре и дворяне — управляли земельной собственностью Церкви и ее огромными средствами. Позже появились даже церковные приказы — Казенный и Боярский. На Церкви лежала обязанность заниматься многими важными для светских людей делами. Например, митрополит не только рассматривал тяжбы по духовным делам, но имел исключительное право удостоверять все завещания.

Русской Церковью с середины XV в. фактически управляли из Москвы. Сам город в церковном отношении был поделен на округа — «соборы», число которых равнялось семи. Каждый должен был включать около 100 священников (но не менее 40, отсюда позднейшее наименование такого «собора» — «сорок»; позже «сороков» стало 8). Каждый собор возглавлял один из священников («поповский староста»). Для всесоборных встреч решили построить общегородской храм, посвященный «богоносным отцам Вселенских семи соборов» (он появился впервые в Даниловом монастыре в 1561 г.). В систему церковной Москвы входили по-прежнему умножавшиеся монастыри и подворья обителей, служившие и складами, и гостиницами, и деловыми конторами.

Если монахи жили на пожертвования и доходы с монастырских земель, то городское духовенство добывало средства к существованию самыми разными способами. Священники получали подарки от прихожан и совершали службы и обряды (крещения, венчания, погребения), делая в специальных книгах записи об этих актах. Кроме того, они отдавали деньги в рост (под проценты) и принимали на церковное хранение документы или ценности (поклажи) мирян.

Священники, монахи и миряне, которые не могли заработать себе на жизнь, находили приют в церковных «богоделенных избах». Впрочем, чаще всего они жили милостыней, которую раздавали во время похорон и праздников. Это было делом доходным — при больших соборах обычно существовала официальная должность «нищего». Нередко в его руках оказывались большие суммы. Например, постригшись в 1612 г. в Иосифо-Волоколамском монастыре, «с Москвы нищей Михайло» дал по себе вклад «12 рублей денег» (примерно столько же мог внести очень богатый крестьянин).

Были на Руси и особые религиозные деятели — нищие-бессребренники, юродивые и блаженные: Максим, Василий, Касиан Босой и другие, которых очень почитали в народе. В своих «темных», истовых речах они обличали несправедливую власть и заступались за слабых. После смерти некоторых из юродивых Церковь причисляла к святым, а в их память возводили церкви.

 

«Собирание святыни»

«Наши благочестивые предки XVI–XVII веков любили в церкви молиться каждый перед собственной иконой… Такой же обычай распространился… и на целые области. Жители каждой местности предпочитали иметь у себя свою особенную, только им принадлежащую святыню: свои иконы и местных угодников, под особым покровительством которых находился тот или иной край… Собирая уделы, московские князья без церемоний перевозили важнейшие из этих святынь в «новую столицу», — писал известный историк П. Н. Милюков. Они как бы «отбирали» у подвластных князей и городов их «небесных покровителей».

Став в XVI в. фактическим главой национальной церкви, московский государь уже систематически начал собирать национальную святыню (В. О. Ключевский), одновременно включая в список наиболее почитаемых русских святых местных угодников. Главной целью этого собирания было стремление сделать местные реликвии известными и создать таким образом общерусский пантеон.

Самой почитаемой святыней Москвы стал образ Владимирской Богоматери, впервые принесенный сюда из Владимира в конце XIV в. Считалось, что именно он избавил город от набегов Тимура (Темир-Аксака) в 1395 г., хана Ахмета в 1480 г., Мухаммед-Гирея в 1521 г. В 1541 г. иконе молились об избавлении от крымского хана, и с ней же в 1552 г. ждали царя из казанского похода. В конце 1550-х годов было написано «Сказание об иконе Владимирской Богоматери», в котором рассказывалось об особом покровительстве Богородицы «богоизбранной Русской земле», центр которой — Москва.

Подчинив город, оттуда не только выводили жителей и вывозили богатства, но и забирали самые почитаемые образа. После присоединения Смоленска Москва получила иконы Спаса и Богоматери. Ржева дала столице в 1531 г. образа великомученицы Параскевы Пятницы и преподобной Прасковьи. После пожара 1547 г. в Москву привезли иконы из Новгорода и Пскова, оттуда же призвали иконописцев. Годунов перенес в Москву «Троицу» Андрея Рублева, оправив ее новым драгоценным окладом с камнями.

Иконы торжественно встречали за посадами — это превращалось во всенародный праздник. Позже на месте встречи ставили памятные церкви, часовни и даже монастыри: Стретенский монастырь в память приноса иконы Владимирской Богоматери, храм Богородицы у Введенского митрополичья монастыря — ржевских икон Одигитрии, Николы и «Креста честного».

С середины XVI в. делается даже попытка оформить идею превращения Москвы в новый центр христианского мира. Для этого нужно было построить «копии» святынь настоящего, палестинского Иерусалима. Борис Годунов начал строительство храма Святая Святых в Кремле, за колокольней Ивана Великого. Для него уже запасли камень и сваи, сделали деревянный образец «по подлиннику» (вероятно, по модели иерусалимского храма Воскресения), отлили золотой «Гроб Господень», но сам храм так и не достроили. Зато на Красной площади, у Покровского собора, поставили «модель» горы Голгофы, на которой, по преданию, был распят Христос — Лобное место.

 

Школа в средневековой Руси

Обязанностью Церкви было также распространение образования, в том числе грамотности. Местный священник, как правило, выполнял и роль учителя «начальной школы», а первыми книгами детей, кроме «Азбуковника», были тексты из Священного Писания, катехизиса и других церковных книг. Писать, или по крайней мере читать, умели многие горожане и крестьяне, хотя и неграмотных встречалось немало. До XV в. бумага и пергамен (выделанная телячья кожа) были слишком дорогими. На них писали чернилами и красками важнейшие документы — духовные грамоты, договора между правителями, церковные книги и летописи.

Писать же учились на воске, которым покрывали складывавшиеся вместе, наподобие книжечки, дощечки (церы), а также на специально выделанной березовой коре — бересте. Буквы на них процарапывали, поэтому на бересте они оставались навсегда и не смывались водой. Во влажной почве многих городов, прежде всего Новгорода, береста сохраняется, благодаря чему мы можем заглянуть в «школьные тетради» маленьких новгородцев, а также познакомиться с образцами их личной и деловой переписки. В Новгороде количество найденных «берестяных грамот» скоро дойдет до тысячи, несколько их найдено и в других городах — Смоленске, Старой Русе, Твери, Пскове.

В Москве пока найдена только одна берестяная грамота, но зато в слоях XIII–XIV вв. археологам здесь часто удается обнаружить писала — заостренные палочки из кости или металла, которыми чертили по воску и бересте, — это свидетельство того, что и здесь грамотных было много. На рубеже XV–XVI вв. писала вдруг исчезают, зато начинают попадаться керамические чернильницы, пеналы для перьев, письменные приборы (в XVII в. часто бронзовые). К этому времени стала уже более доступной бумага, заменившая неудобную бересту и дорогой пергамен. Много надписей появляется на бытовых предметах — бочках, кувшинах и прочей утвари, на личных печатях, надгробных плитах. Постепенно владеющих навыками чтения явно стало гораздо больше.

В XVI–XVII вв. писать, во всяком случае, подписываться, мог практически каждый мало-мальски состоятельный москвич. Почти все завещания, данные, купчие, акты земских соборов (съездов бояр, дворян, духовенства и купцов) завершаются формулой «руку приложил» и подписями, хотя среди членов земского собора были и неграмотные. Текст обычно готовили профессионалы-подъячии, но заказчик часто делал к нему приписки и, видимо, мог прочесть документ.

Детей знати учили греческому языку, а с середины XVII в. латыни, немецкому и польскому; кое-кто умел говорить по-турецки и даже по-итальянски. Это оказало влияние на развитие русского языка: в текстах встречается много тюркизмов и полонизмов.

Произнести несколько слов на языке гостя было признаком хорошего тона: в 1536 г. великая княгиня Елена Васильевна по-тюркски «карашевалась» (здоровалась) с женой хана Шигалея, Фатьмой-салтан, и даже шестилетний Иван IV умел сказать по-тюркски короткое приветствие.

Дети простых людей обходились навыками чтения только по-русски, умением написать простой текст и простейшими приемами счета. Они получали и некоторое церковное образование (учили обязательные молитвы, пункты катехизиса, начала Священного Писания).

 

Семейные дела Василия III как государственные проблемы

В стране, которая считалась отчиной московских князей, где все зависело от их воли, рождение и воспитание наследника было делом государственной важности. Отсутствие наследника грозило прервать династическую линию. Власть, которая прежде переходила от отца к сыну, могла уйти в другие руки. Это неминуемо плохо сказалось бы на развитии событий, что и случилось в Москве при сыне Ивана III, великом князе Василии III Ивановиче.

У его жены Соломонии Сабуровой не было детей, а вступать в повторный брак разрешалось лишь после смерти супруги. Но пожилой великий князь не мог ждать — отсутствие наследника сулило бесчисленные усобицы. После долгих размышлений и споров Василий III решил, с согласия Думы и Церкви, совершить необычный шаг: постричь супругу в монахини и венчаться «от живой жены». Соломонию сослали в Суздаль, в Покровский монастырь. Это событие чуть не довело Русь до междоусобной войны.

Новая жена Василия III, молодая красавица литовского княжеского рода Елена Глинская, родила двух сыновей, Ивана и Юрия. Но когда Василий умер, простудившись на охоте, его наследнику Ивану IV Васильевичу (1533–1584), исполнилось всего три года. Москве предстояло испытать несчастия усобицы и боярского правления. Власть перешла к Елене Глинской и ее приближенным. Против них выступили два брата Василия III, то есть дяди Ивана IV, князья Юрий и Андрей. Первого немедля схватили и уморили в заточении. Андрей бежал в Новгород, где призвал горожан поддержать его. Проиграв битву, он оказался в тюрьме, где и погиб. Елена Глинская недолго праздновала победу: вскоре она внезапно умерла, а ее приближенные были схвачены.

Противники Глинской захватили власть в стране, которая переходила от одной группировки бояр к другой. Бояре мало заботились о государстве, вели себя во дворце как хозяева и не упускали случая опустошить казну или «отписать на себя» новые села.

Они пренебрегали даже воспитанием наследника: Иван IV всю жизнь помнил о лишениях и унижениях, которые с братом Юрием претерпел в детстве. К счастью, возле него были люди и другого склада, например митрополит Макарий, реформатор Церкви и покровитель искусства. Великий князь унаследовал от предков несомненный талант правителя: он рос нервным и восприимчивым, очень решительным и жестоким, что вскоре почувствовало на себе его окружение. Достигнув совершеннолетия (оно наступало в 13 лет), Иван IV взял власть в свои руки, приказав схватить правившего страной боярина Андрея Шуйского. За арестом последовали первые допросы, обвинения в заговоре против государя и казни.

 

Иван Васильевич венчается на царство

В начале своего правления Иван IV опирался на круг близких ему людей — Избранную раду. В нее входили настоятель Благовещенского собора (домового храма московских князей) Сильвестр, дворянин Алексей Адашев и князь Андрей Курбский. Законы и налоги обсуждали на земских соборах. Вскоре молодой великий князь сумел совершить то, к чему долго шли его отец и дед. В 1547 г. он был торжественно помазан и венчан на царство. Отныне Московское великое княжество стало Российским царством, а у всех православных (или восточных) христиан вновь, после столетнего перерыва, вызванного завоеванием турками Константинополя, появился свой царь (император).

Теперь Иван IV имел все основания нерушимо уверовать в свою исключительность и ответственность лишь перед Богом, — ведь в Средние века считали, что помазание наделяет человека частью божественной силы. Он стремился сосредоточить всю власть в своих руках, чтобы таким образом укрепить страну. Ведь перед его царством стояли задачи, которые требовали огромных средств и неколебимой внутренней твердости. Русь имела тогда довольно расплывчатые границы. Самыми опасными были две территории: на северо-западе проходил рубеж с землями Ливонского ордена и Великого княжества Литовского, на юго-востоке — с Казанским и Сибирским ханствами. Руси нужно было стать «тяни-толкаем», головы которого смотрели бы в разные стороны.

Первой заботой Ивана IV стало устроение войска. В особой программе («Большой челобитной»), написанной человеком, скрывшимся под псевдонимом Иван Пересветов, царю ставили в пример «султана турецкого», сильного заботой о простых воинах, которые служат ему ревностно, годами не сходя с коней. Его постоянная (регулярная), хорошо вооруженная и умелая армия боеспособнее огромных ополчений, которые составляли силу Руси. Такое войско лично предано правителю, на него легко опираться в борьбе со знатью. Воинов можно наделять селами не только внутри страны: хорошая армия легко добудет новые земли, например в плодородных краях Среднего Поволжья, в Казанском ханстве. По мысли Пересветова, наиважнейшее качество царя — самостоятельность в решениях, «самоупрямство», а противоречащих государю следует казнить.

Иван IV последовал этим советам. Центр страны он решил укрепить, поселив здесь «избранную тысячу» «дворян московских», своего рода гвардию. Службу упорядочили, разделив воинов на разряды по количеству получаемой земли. Наняли первый корпус регулярной армии из 3000 стрельцов из пищалей. Артиллерию и инженерный корпус усилили иностранцами. Теперь можно было начинать воевать по-настоящему.

 

Первый бросок на Восток: покорение Казани

На востоке главной задачей было защитить Русь от татарских набегов и расширить ее пределы. Москва не могла мириться с тем, что у нее под боком еще сохранялись остатки Золотой Орды. Самым сильным противником было Казанское ханство. Московские князья влияли на него, но это не всегда удавалось, поскольку в XVI в. политику Казани стали определять настроенные враждебно к Руси ханы Крыма — Гирей. В 1521 г. крымско-казанская армия чуть не захватила Москву. Отцу Ивана IV пришлось даже бежать, а тысячи людей были уведены в рабство. У Ивана оставался единственный выход: идти войной на казанского хана.

В ханстве, кроме столицы, по-настоящему крупных городов не было, поэтому, чтобы покорить его, следовало завоевать саму Казань. Но быстро взять ее не удалось, первые походы (1547, 1550) потерпели неудачу.

На вражеской земле большое войско слишком зависит от поддержки населения, припасов и даже погоды. Нужен был хорошо укрепленный лагерь. Деревянный «город» с церковью, башнями и воротами срубили заранее на русской территории, «во Углицком уезде в Ушатых вотчине», под руководством дьяка Ивана Выродкова. В 1551 г. его тайно сплавили по Волге и собрали на высоком холме в пойме Волги рядом с Казанью, но в таком месте, что из Казани его не было видно. «Город» был хорошо укреплен, достаточно велик по площади (больше многих тогдашних кремлей) и вместил армию со всеми необходимыми запасами. Покорение ханства стало вопросом времени.

В это время на трон Казани сел царевич Едигер, непримиримый враг Москвы. Русские войска начали осаду, но взять приступом Казань не удалось и осада затянулась. Тогда под крепость Казани провели подземные ходы с пороховыми минами и обрушили часть ее стены, и русские ворвались в пролом. Казанцы сумели оттеснить их в поле и отогнать от стен, но в дело вступили основные силы армии, и татары отошли. Храбрость противника русский летописец описал как необычайную: хан Едигер сдался, но остатки его войска вырвались из крепости и вновь ударили по врагу. Судьба Казани была предрешена. Иван IV вступил в город. Астраханское ханство, давно находившееся в торговой и политической зависимости от Руси, присоединили в 1556 г.

В Москве в честь победы над Казанью заложили Покровский собор на Красной площади, а в Успенском соборе поставили особый деревянный шатер, царское место, на стенках которого были вырезаны сцены из «Сказания о князьях Владимирских».

 

Продвижение в Степь как способ жизни. Казаки

Ко второй половине XVI в. во владениях Московского государства оказался весь путь до Каспия, откуда шла дорога на Кавказ, в Среднюю и Центральную Азию и Китай, — в страны, богатые шелковыми и хлопковыми тканями, дорогими металлами, драгоценными камнями, пряностями и другими экзотическими товарами. На Волге возвели мощные крепости Самару и Царицын (ныне Волгоград), но в степях Приволжья хозяйствовали кочевые орды татар-ногайцев. Ногайские и крымские татары надолго стали главными противниками Руси в южных степях. Их отряды, как правило, не осаждали крепостей и не вели долгих войн. Они совершали внезапные набеги, врываясь в мирный город или село. На огромных открытых пространствах было трудно бороться с их легкой конницей, исчезающей, не принимая боя, и появляющейся в тылу. Не спасали ни каменные крепости, ни тяжелая артиллерия и даже обученная по-европейски пехота, — нужна была такая же быстрая и многочисленная конная сила. Этим набегам могла противостоять дворянская конница, нанятые на русскую службу кочевники-ногайцы и, особенно, казаки, вольные и служилые.

Казаками (это тюркское слово означает — «удалец, вольный человек», впервые встречается в летописи под 1444 г.) называли тех отчаянных людей, которые уходили с освоенных русских земель на юг, в степи. Они поселялись в удобных для занятий рыбной ловлей, охотой, скотоводством местах, строили небольшие городки для обороны (прежде всего в низовьях рек Дон и Хопра). Они вместе защищались от соседей-кочевников, вместе решали вопросы внутренней жизни своих поселков на собраниях (казачьих кругах). Среди них мог укрыться и беглый крестьянин, и обедневший дворянин, и вообще любой, кому «тесно» было на Руси, — найти и вернуть беглеца было не под силу даже московскому царю. «С Дону выдачи нет», — гордо говорили казаки. Постепенно сложились сообщества донских, волжских, днепровских и гребенских казаков, позже — терских и яицких казаков. По устройству поселения казаков отдаленно напоминали небольшие «республики».

Вольные казаки жили не только промыслами — главным их занятием была война. Хорошо вооруженные, дружные, привычные к походной жизни казацкие отряды (станицы) совершали набеги на города и селения по берегам Азовского и Черного морей, доходили и до Северного Кавказа.

Казаки никогда не забывали о своей связи с Русью, говорили в основном на русском языке (хотя среди них попадалось и много иноплеменников) и, если их права не нарушались, готовы были служить России. С целью сохранить мир в степях и привлечь казаков на свою сторону Московское правительство время от времени помогало казакам припасами (особенно порохом, хлебом и другими необходимыми для жизни вещами), а иногда и деньгами. Их охотно нанимали на службу в пограничных крепостях, используя не только для их защиты, но прежде всего для разъездов (разведки) в степи, для связи между крепостями. Таких казаков называли служилыми. Они воевали на своих конях и с собственным оружием, за что получали жалованье и участки земли на границе (как правило, без крестьян). Казаки часто служили не по одиночке, а целыми станицами, с выборными атаманами во главе.

Постепенно русские нашли надежное средство, как надежно защитить лесостепную равнину, в которой не было естественных преград. Они возвели «засечную черту»: сплошную линию из небольших деревянных застав, укрепленных речных переправ и непроходимых для конницы лесных засек, соединенных валами. В крепостях «черты» служили по прибору, то есть по вольному найму, за небольшое жалованье и землю стрельцы, пушкари и другие военные люди, а также казаки. «Черта» перерезала обычные пути набегов — «татарские шляхи». На степных черноземных почвах под ее защитой можно было смело сеять хлеб, поэтому их быстро распахивали. За «черту» высылали разъезды, там ставили сторожевые посты, на судах совершали рейды по Дону или Днепру и нападали на принадлежавшие Крымскому ханству берега Азовского и Черного морей. Подумывали даже о покорении Крыма, но опасались войны с могущественной Турцией, вассалом которой был крымский хан.

 

Первые шаги за Урал: начало освоения Сибири

Кроме Казанского, Астраханского и Крымского ханств, существовало еще одно большое государство, образовавшееся после распада Золотой Орды, — Сибирское ханство, лежавшее за Уральскими горами. Его население составляли местные племена охотников, над которыми властвовали потомки завоевателей монголо-татар, и военные силы ханства были сравнительно невеликими. В конце царствования Иван IV выдал крупным купцам-промышленникам Строгановым грамоту на земли Зауралья по реке Тоболу. Грамота напоминала те, что государи Европы давали своим капитанам, наделяя их правом присоединять вновь открытые материки к своим владениям. Земли по Тоболу, конечно же, не принадлежали московскому царю — их надо было сначала покорить. Строгановы наняли отряд казаков во главе с атаманом Ермаком Тимофеевичем, который в 1581 г. начал приводить к присяге царю племена Зауралья, платившие дань татарам. Защищавший свой удел (улус) хан Кучум был разбит, его столица Кашлык захвачена. Ермак погиб в 1584 г., окруженный воинами сибирского хана, но в Сибири уже начали возводить русские крепости (Тюмень, Тобольск, Берёзов, городки Обский, Пелымский, Тарский): на помощь казакам пришли из Москвы отряды стрельцов.

 

Продвижение на Восток меняет Московское государство

Московская Русь, не успев вернуть домонгольские земли и укрепить границы, начала осваивать «ордынское наследство», включая в свой состав ближайшие территории, ранее подвластные потомкам монголо-татар. Среди подданных русского царя, в том числе служивших в его армии или плативших подати, было теперь много мусульман и язычников (ислам стал официальной религией прежде языческой Золотой Орды при хане Узбеке, 1312–1342). Они говорили на разных языках, вели разный образ жизни.

Владения Московского царства, и так огромные, нужно было увеличивать, потому что при средневековых методах ведения хозяйства доходы могли быстро расти лишь за счет увеличения земель и работающих на ней. Война кормила себя сама: новые земли позволяли увеличить войско и давали ему возможность обогатиться. Казна пополнялась обильными поступлениями с покоренных земель и народов и пошлинами с торговых путей.

Размеры страны росли гораздо быстрее, чем население, а война поглощала почти все те огромные средства, которые брали с подданных, не стесняясь в методах. На развитие производства денег уже не оставалось и, несмотря на все захваты, государство и его население не становились богаче. Эта внутренняя слабость страны вскоре ярко проявилась.

 

На «Западном фронте»: Ливонская война

На западе противник Московской Руси был совсем иным, чем на востоке. Здесь ей противостояли мощные каменные крепости, артиллерия, тяжелая рыцарская конница, хорошо вооруженная регулярная пехота. Другими были и задачи. Московское царство хотело наладить связи с западным миром, а между ними стоял Ливонский орден, владевший Прибалтикой. Кроме того, правители Москвы считали своим законным наследием земли, когда-то входившие в состав Киевской Руси, но оказавшиеся под властью польских королей и литовских великих князей. Для решения этих задач Русь могла использовать не только свою традиционную силу — дворянское ополчение, но также бесчисленные и воинственные группы кочевников, оказавшиеся теперь на службе у Москвы.

Кроме того, Ливонский орден не был сильным государством. Рыцари давно забыли об обетах и копили богатства, используя труд порабощенных эстонских и латышских крестьян. Дворянская молодежь из германских княжеств приезжала сюда, как в колонию, — начать служебную карьеру, сколотить состояние. Так что первый опыт натиска на Запад обещал кончиться для Москвы удачно.

Это понимали и в Ливонии. Орден, не раз терпевший поражение от русских войск, пытался ослабить Московское царство. Он всячески препятствовал тому, чтобы туда нанимались мастера и военные специалисты. Он боялся войны с Москвой, стараясь оттянуть ее начало, но не смог. В 1558 г. войска Ивана IV двинулись в Ливонию.

 

Распад Ордена. Сложение антимосковской коалиции и осада Пскова

Война началась на редкость успешно: страна была ослаблена раздорами между Орденом, епископами и независимыми городами, а также религиозной борьбой католиков с протестантами. Крепости сдавались одна за другой. К 1560 г. русские войска захватили двадцать городов, включая Дерпт (Юрьев), а в плен попал магистр Ордена с многими рыцарями.

Так Орден перестал существовать. Его земли, казалось бы, могли отойти Московскому государству. Но ближайшие соседи боялись усиления Руси и претендовали на свою долю «ливонского наследия». Беглецы из Ливонии разносили по городам Германии слухи (увы, часто достоверные) о жестокости «московитов». Земли Прибалтики одна за другой переходили под покровительство соседей: в Северной Эстонии высадились шведы; Дания купила у Ливонии острова Эзель и Даго. Вместо развалившейся Ливонии Москве теперь противостоял союз балтийских стран. По договору о помощи в Ливонию вступила польско-литовская армия.

Но это не остановило Ивана IV. Он начал наступление на Литву и взял Полоцк (1563), столицу одного из древнерусских княжеств. Его войска уже шли к столице Литвы Вильно, когда Литва предложила мир. Но царь отказался его принять. Это было непоправимой ошибкой: угроза разгрома заставила Литву и Польшу в 1569 г. объединиться и образовать единое государство — Речь Посполитую. На престол был избран опытный полководец — венгерский князь Стефан Батория. Он вернул Полоцк и перенеся военные действия в пределы России, осадил Псков (1581). В то же время шведы захватили крепости Нарву и Ям. Русь в этой ситуации могла лишиться всех своих северо-западных земель. К счастью, Псков выдержал тяжелую осаду, но Ивану IV все равно пришлось отдать Польше захваченную часть Ливонии и Полоцк, а Швеции — русские земли с городами Ивангород, Ям и Копорье.

Общий итог был плачевный: несмотря на то, что Ливонское государство пало, Россия от Балтийского моря оказалась дальше, чем до войны. Хуже того, вместо привычных и сравнительно слабых противников на западной границе появились две враждебные державы: католическая Речь Посполитая и протестантская Швеция. Для поражения были серьезные причины: прежде всего своевольные решения Ивана IV, а также нехватка ресурсов страны и внутренний кризис.

 

Террор как мобилизационная форма правления: опричнина

Войны на востоке и западе требовали гораздо больше сил и средств, чем можно было собрать, не разрушив хозяйства Руси. Но Иван IV видел причину неудач не в том, что он взвалил на страну непосильные задачи, и тем более не в собственных ошибках, а в «изменах» и нежелании служить ему «прямо». Царю требовалось все больше денег, все больше людей и, главное, все больше власти для продолжения войны и управления огромной страной. Он не желал больше считаться с мнением даже виднейших бояр, а тем более принимать во внимание интересы каких-то там купцов и ремесленников. Пытаясь бороться с нарастающими неудачами и нехваткой средств, царь решил резко изменить структуру управления государством и ввел опричнину. Суть и причины этого явления до сих пор вызывают бурные споры историков, но зато последствия более или менее очевидны.

Иван IV с детства не доверял боярам. Подозрительность его усилилась и после того, когда царь, опасно заболев, ожидал, что они присягнут его маленькому сыну Дмитрию. Большинство Думы приняло сторону князя Старицкого, двоюродного брата Ивана IV. А это в случае смерти царя грозило новой междоусобной войной. Можно сказать, что по выздоровлении Ивана IV она и разразилась, хотя и в неожиданной форме: царь сам повел ее против всей страны. Он обвинял родовитую знать в cношениях с Литвой, в намерении отъезда туда, в злоумышлении на царя и других неблаговидных помыслах с его точки зрения. Пострадали даже люди из его ближайшего окружения: Адашев был послан в Ливонию, где умер, а Сильвестр — в Соловецкий монастырь. Опасаясь за свою свободу и жизнь, бежал в Литву князь Курбский.

В декабре 1564 г. Иван IV пошел на необычный шаг: он внезапно покинул Кремль, взяв с собой жену, ближних людей и слуг, а также имущество, казну и святыни. Остановился он в Александровой слободе — дворце, построенном между Троице-Сергиевым монастырем и Ростовом. Отсюда он послал москвичам две грамоты, в которых отказывался от правления. Причиной своего решения он называл своеволие бояр, своекорыстие и заговоры («умышление на государя»). В Москве не ждали такого шага от государя, и первой реакцией были испуг и растерянность — люди не представляли себе жизни без царя. В Александровскую слободу была отправлена делегация с нижайшей просьбой о возвращении и с гарантиями полной поддержки: «А хто будеть государьских лиходеев и изменников, и они за тех не стоят и сами тех потребят» (уничтожат). В ответ царь выставил условия. Он требовал диктаторских полномочий, свободы «опалы свои класти а иных казнити и животы остатки имати их» и создания особого царского аппарата управления: «а учинити ему в своем государстве опричнину, двор ему свой на весь свой обиход учинить особый».

 

Оформление опричнины

Страну разделили на две части. Опричные земли (дворцовые села и слободы; города на западной границе, на богатом торговом Севере и в центре страны) с населением Иван IV (в опричнине он звался не царем, а князем московским) взял под свое управление. В его новой столице — Александровой слободе — находились его двор, дума, приказы. Была в опричнине и «опричная рать». В Москве, часть которой тоже попала в опричнину, Иван IV возвел за рекой Неглинной огромный замок, Опричный дворец, противопоставлявшийся Кремлю. Другой частью государства — земщиной — управляли прежняя Боярская дума и приказы. Здесь ненадолго появился даже свой правитель — князь Симеон Бекбулатович (марионеточный хан небольшого Касимовского ханства на нижней Оке, «назначенный» на время царем Руси). Но на самом деле раздела страны не произошло: всю территорию земщины и ее органы власти жестко контролировал опричный аппарат.

На создание опричнины и на войну в Ливонии царь взял с земщины гигантскую сумму, а затем с помощью опричного войска начал грабить собственную страну. Жесточайшая личная диктатура и террор, главные методы введения нового невиданного порядка, вызывали ужас у современников. Царь посягал на свободу, жизнь и имущество каждого, в ком видел противника. Опричники разъезжали по стране, муча и убивая простых земских людей, крестьян и горожан. Были испробованы все известные и вновь изобретенные виды пыток и мучений. Никто не чувствовал себя в безопасности: казни и пытки грозили даже высшему священству — по приказу Грозного был смещен и убит митрополит Филипп, выходец из рода бояр Колычевых. У каждого опричника к седлу были прикреплены собачья голова и метла (знак «выгрызания» и «выметания» измены). Народ звал их кромешниками, играя на сходном смысле слов опричь и кроме, а царя — Грозным. Так называли когда-то его деда, но внуку это прозвище подходило гораздо больше.

 

Война царя с собственным народом и упадок опричнины

Пик террора пришелся на начало 1570-х гг. За «измену» подвергали наказанию целые города. Главными жертвами стали богатые Тверь, Новгород и Псков. Грозный пошел на них настоящим военным походом. Новгород окружили; игуменов окрестных монастырей пытали и многих казнили, а архиепископа сослали. Опричники упорно «трудились» более месяца, грабя и убивая новгородцев, лишь после этого была «явлена милость». Сохранились воспоминания, что вода в Волхове стала красного цвета — так много было пролито крови. В Пскове массовых казней не было — во время торжественной встречи царя местный юродивый протянул Грозному кусок сырого мяса. Намек на кровожадность Ивана IV был слишком прямолинейным. Выходка убогого могла повлиять на непредсказуемый и жестокий характер Ивана, но псковичи, знавшие о чудовищных событиях в Новгороде и устрашенные его участью, поспешили сами отдать все, чего потребовал царь.

Вернувшись из «победоносного похода», Грозный недолго сохранял опричнину. Задуманный переворот был завершен, власть окончательно сосредоточилась в руках царя, и в опричнине он больше не нуждался. Кроме того, оказалось, что террором невозможно добыть денег. При бесконечных конфискациях их в стране становится не больше, а меньше (с середины 1550-х гг. пришлось даже отказаться от строительства каменных храмов и крепостей). Опричнина вызвала негодование и возмущение всех слоев, а также осуждение за рубежом. К тому же часть ее лидеров заподозрили в измене, и они были казнены. Кроме того, выяснилось, что война с собственным народом плохо сказывается на боеспособности. В 1571 г. опричное войско не сумело отразить набег Девлет-Гирея, и вся Москва вместе с Опричным дворцом была сожжена (в чем суеверный Грозный мог увидеть знак высшей воли). Пришлось доверить дело земскому полководцу из числа самых родовитых, князю Воротынскому, который и организовал успешную оборону южного рубежа.

 

Итоги царствования Грозного

В ходе опричнины царь сокрушил главную опору средневекового устройства — систему местных связей.

Массовые «переводы» горожан, землевладельцев и крестьян оборвали невидимые нити, на которых держалась жизнь удельной Руси. Все сферы, включая религию и хозяйство, подчинились одному центру и воле самодержца. Он стал всевластным.

«Нынешний великий князь достиг того, что по всей русской земле, по всей его державе, один вес, одна мера! Только он один и правит. Все, что ни прикажет он, все исполняется, и все, что запретит, действительно остается под запретом. Никто ему не перечит, ни духовные, ни светские», — писал иностранец-опричник Генрих Штаден.

Опричный террор и непомерные военные расходы разорили страну. Ее хозяйство развивалось теперь только «вширь», за счет приобретения новых земель. Прирост населения не поспевал за увеличением территории, а система «службы с земли» требовала все больше работников. Это постепенно вело к закрепощению.

Попытка Ивана IV быстро создать аппарат, годный для управления гигантской страной, обернулась трагедией для России. Один из иностранцев писал: «Столь низкая политика и варварские поступки так потрясли все государство и до того возбудили всеобщий ропот и непримиримость, что это должно окончиться не иначе, как всеобщим восстанием».

Вскоре предсказания начали сбываться. Средневековая Русь лежала в руинах. Чтобы исправить тяжелейшую ситуацию и подготовить почву для превращения страны в европейское государство потребуется еще целое столетие. России придется пережить не одну гражданскую войну, потратить усилия нескольких поколений и сменить правящую династию.

Но все же созданное в конце XV–XVI вв. Московское, или Российское, государство окажется внутренне прочным и способным к изменениям. Многие начинания эпохи Ивана Грозного в дальнейшем получат развитие. Продвижение на Восток приведет русских первопроходцев к берегам Амура и Тихого океана. На Западе будет продолжен начатый процесс «отвоевания» территорий, входивших когда-то в Киевскую Русь.

Однако дальнейшее закрепощение крестьянства и обострение конфликтов между правящей верхушкой, массой служилого люда и горожанами приведет к частым бунтам, казацким и стрелецким восстаниям, мятежам. Так русские люди в эпоху, когда не было ни средств информации, ни выборов, получали возможность участвовать в выборе дальнейших путей развития страны. В этом постоянном «социальном кипении», почти незнакомом предшествующим векам, суть истории Российского государства XVII в.

 

Смутное время охватывает очень короткий период, от 10 до 25 лет. По сравнению с предшествующей историей Московии, насчитывающей до 500 лет, — почти мгновение. Но по количеству и значимости событий эта четверть века стоит многих столетий. Времена Смуты стали решающими для дальнейшей истории, а само слово (его ввел дипломат Г. Котошихин, живший в XVII в.) стало нарицательным: впоследствии о всех гражданских войнах в России говорят как о «смутах». В то же время эпоха Смуты — самая трудная для понимания в истории допетровской Руси. События эти имели общеевропейское значение, но были глубоко связаны с судьбами отдельных личностей и семей, поэтому ученым-историкам приходится прибегать к подробному и дотошному изложению всего произошедшего в те далекие времена. Изучая время Смуты и разброда, невозможно что-либо понять, не вникая в мысли и дела людей, в мелочи конкретных дел и событий чуть не каждого дня. Войны, битвы и перевороты следуют один за другим, многочисленные персонажи выступают на сцену неоднократно и каждый раз в новом обличий — от их мелькания, от всей этой пестроты и «смуты» начинает рябить в глазах и звенеть в ушах. Кроме того, события времен Смуты имеют несколько центров, идут одновременно, на нескольких «площадках». Поэтому приходится все время забегать вперед, возвращаться назад и перескакивать с одного на другое. Самостоятельно разобраться в такой путанице нелегко, но наше изложение событий поможет читателю перемещаться в историческом времени и пространстве Смуты.

 

Откуда мы знаем о Смуте?

В XVI в. еще создавали большие летописные своды, но ведение постоянной летописи постепенно сходило на нет. Ей на смену пришли новые источники, в эпоху Смуты особенно многочисленные. Побывавшие в России иностранцы (правители, как Марина Мнишек и Сигизмунд III; послы, купцы, офицеры) вели дневники, писали письма, публиковали воспоминания. Русские писатели и мыслители по ходу событий создавали необычные пропагандистские и полемические сочинения, а позже пытались осмыслить итоги Смуты. Все эти сочинения обычно показывают историю недостоверно и пристрастно, но зато ярко и живо — следуя им, легко составить рассказ, изобилующий страшными и трогательными сценами, захватывающими приключениями и романтическими подробностями. Однако в него попадет много ошибок, преувеличений, а подчас и прямого вранья.

Фундамент исторического знания составляют не личные документы и художественные сочинения, а «скучные» и сухие документы («акты»). Внешнюю политику иллюстрируют договора и переписка между правителями, отчеты о посольствах. Положение в стране — переписка официальных лиц и выборных людей, описи земель и жителей (переписные книги). Военные действия и службу дворян — росписные книги Разрядного, то есть военного, приказа, в которые заносили сведения о выходе на службу, о размерах оклада земли, об участии в походах и многое другое. Жизнь двора, взаимоотношения придворных — росписи (так назывались особые документы, в которых фиксировали ход церемонии и конкретные задачи и права каждого участника, то есть кто с кем идет в процессии, кто что несет, кто что будет подавать и держать, чем помогать и т. п.) описания приемов, царских свадеб и пиров, выездов государей на богомолье, местнические дела. Социальную и экономическую жизнь освещают юридические документы (акты купли-продажи, прошения (челобитные), грамоты на пожалование земель) и бумаги разных приказов.

Основанный на документах исторический рассказ всегда более достоверен. А что касается драматизма — так в событиях Смуты его все равно больше, чем может выдержать написанная со вкусом книга.

 

Россия в конце XVI в.

Истоки Смуты лежат в тех изменениях, которые претерпела Россия в эпоху Ивана Грозного, в середине XVI в., а отчасти и ранее.

В XVI в. русское правительство добилось успехов в объединении страны, в подчинении ее единой центральной власти. Но этот процесс не был еще завершен и в границах Московского государства сохранялась большая разница между районами, из которых оно состояло. Центр страны, Замосковье, с северо-запада прикрывали земли (пятины) Новгорода Великого, а еще дальше на север Поморье. В середине XVI в. с востока и юго-востока добавились Низовые земли, или Низ, рубеж которых обозначала крепость Нижнего Новгорода — бывшие ханства Казанское и Астраханское на Волге. К югу простиралась зона совершенно незаселенных, богатых черноземом степей, Дикое поле, или просто Поле. Мало освоенным, но богатейшим новым районом были земли за Камнем, то есть на Урале и в Сибири.

Связи этих земель друг с другом были противоречивыми и даже конфликтными. Первые три были основными районами, которые составили Московское царство. В Замосковье и Новгороде наиболее полно сложилась система «службы с земли»: здесь крестьянские земли были розданы помещикам, и крестьяне попали в зависимость от них. Здесь же свирепствовала опричнина, после которой они пришли в запустение. Прежнее благоденствие Новгорода было подорвано подчинением Москве, но еще худшие последствия имела утрата свободы торговли на Балтике: союз Ганзейских городов распался, и Ливония, после Ливонской войны смененная Швецией, оттеснила Россию прочь от моря. Окончательно поставил крест на Новгороде Великом расцвет Поморья: в середине XVI в. Англия открыла путь в Россию вокруг Скандинавии и стала торговать через порты Мурмана и устья Северной Двины. Это вызвало мощный подъем экономики и в северных городах (Вологда) и в Поволжье (Ярославль, Кострома). Кроме того, в XVI в. крестьянство Поморья сохранило свободу и самоуправление, оно несло только государственные повинности и быстро богатело.

Новые земли Среднего и Нижнего Поволжья, Низ, были плодородными и населены не очень многочисленными инородцами (татарами, черемисами, мордвинами, вотяками, башкирами). Здесь легко было ввести те же порядки, что и на старых московских землях: испомещать помещиков, жаловать вотчины боярам и монастырям. Низ следовало не только заселить, но и защитить, поэтому здесь строили крепости и селили в них служилых людей. Население умножалось за счет «называния» (термин тех времен — заманивание, приманивание, уговаривание) крестьян из «замосковных» мест, которые шли сюда, недовольные порядками в Центре: прикреплением их к земле во все умножавшихся поместьях. Шли они, собственно, в нарушение указов о запрете «выхода», о заповедных годах, но зато в согласии с общей потребностью освоения Низа и со старым, традиционным правом искать себе новой земли, рассчитавшись с миром к Юрьеву дню.

Многие, особенно холопы без «отпускных», то есть беглые, уходили дальше, в степи или в Дикое Поле, чаще называвшееся просто Поле, на Дон и даже на Терек. Там уже не было ни пашни, ни царской власти, и жило русское казачество. К середине XVI в. оно постепенно вытеснило («сбило») с Поля татар, поставило на реках небольшие «городки» и «Волги оба берега отняло». Казаки быстро умножались; уже в 1546 г. воевода из Путивля мог писать: «Ныне, государь, казаков на поле много, и черкасцев (т. е. запорожцев), и киян, и твоих государевых. Вышли, государь, на поле изо всех украин». Поле не входило официально в Московское (да и ни в какое) государство, но быстро заселялось выходцами из центральных и северных районов. Поэтому правительство с последней трети XVII в. хотело провести границу южнее, тем более что этого требовали и интересы обороны от набегов крымских татар. Границу, проходившую раньше по Берегу (по Оке и Угре), затем закрепили засечной чертой по линии Тулы, а позже передвинули южнее, на реку Быструю Сосну и Оскол. В узлах новых укрепленных линий ставили крепости — так возникли десятки будущих городов черноземной полосы, так называемых «украинских» и «польских» (от слов «окраина» и «поле»). В крепостях селились присланные из центра пушкари, стрельцы и другие военные люди, для которых вокруг города нарезалась пашня. Эти районы были населены и до этого, но только казаками, теперь отчасти терявшими независимость: они становились теми же служилыми людьми; получали названия «детей боярских», «служилых атаманов», в качестве своеобразных «поместий» за ними закреплялись их же места обитания. Они не хотели быть крестьянами, но им приходилось пахать пашню: ведь других работников на Поле не было, здесь неоткуда было взяться ни крепостным, ни холопам. Вооруженным и свободолюбивым людям приходилось не только нести подневольную теперь военную службу, но и вести собственное хозяйство, даже пахать «государеву», или «десятинную» пашню. Это нужно было для того, чтобы восполнить недостаток хлеба: раньше он целиком поступал с севера, но умножившемуся населению требовалось больше, а опустевшие старые районы давали его все меньше. Эту пашню пахали в виде повинности: зерно не доставалось пахарю, оно хранилось как военный запас, посылалось дальше на юг, в те крепости, которые не успели еще обзавестись своим хозяйством. Вместо крепостной зависимости беглецы угодили в «военную» и «пахотную».

Вместе с ростом напряжения на землях Юга увеличивалась нестабильность и в старом Центре. С 1570-х гг., когда начался отлив населения из старых районов, возникла прямая опасность для устойчивости социальной системы. Теряя рабочие руки, помещики теряли возможность служить: им становилось, как тогда говорили, «не с чего». Вспыхнула борьба за рабочие руки, крестьян сманивали и незаконно «свозили», насильно удерживали на своей земле и требовали от правительства соответствующих законов. Государство провело перепись, запретив на ее время переходы даже в Юрьев день («заповедные годы»). Дело быстро шло к общему закрепощению. Но запреты «выхода» и сыск беглых крестьян вызывали сопротивление, усиливали стремление уйти к другому хозяину или на «новые землицы»: крестьянин не хотел оставаться на той земле, к которой его «прикрепляли».

Приходилось искать лучшей доли и горожанам: посадский человек, торговец и ремесленник, несший тягло (государственные повинности), не мог конкурировать со служилыми людьми, то есть служившими в приказах, и стрельцами. Ведь эти люди тоже имели право производить ремесленные товары и продавать их на городских рынках — но они были освобождены от повинностей, то есть не несли городского тягла, и могли продавать свои товары дешевле. В систему обороны города входили «осадные дворы» помещиков и бояр — на них жили их люди, также свободные от тягла (дворники). Это относилось и к жителям монастырских дворов. Понемногу служилый люд вытеснял свободное, тяглое население старых «замосковных» городов (по образному выражению С. Ф. Платонова, великого знатока Смуты: «московский город умирал медленною смертью; вместо него вырастала крепость») и уходил в поисках лучшей жизни все туда же, на Юг.

Разорение и ослабление старого Центра, террор Грозного, длительная и неудачная Ливонская война легко могли привести к взрыву народного возмущения. Это было видно даже иноземцам, многие из которых предсказывали надвигающуюся на Русь катастрофу. Англичанин Дж. Флетчер, напечатавший в 1591 г. книгу о России, прямо говорил о грозящем вскоре перевороте и гражданской войне, начало которой связывал со смертью царя Федора и пресечением московской династии. Окончить ее, по мнению Флетчера, должна была победа военных слоев и над знатью, и над простонародьем. Как мы знаем, во многом эти предвидения исполнились.

 

Проблема престолонаследия после смерти Грозного

Центральная Русь после смерти Грозного (18 марта 1584) представляла грустное зрелище поросших лесом усадеб, брошенных крестьянами сел, где церкви стояли «без пения», и непаханных полей. Люди тысячами гибли от неурожаев и эпидемий, уходили в дикие места. Оставшиеся платили налоги за всех, и они выросли в 2–3 раза. Страна, как никогда, нуждалась в разумном и терпеливом правителе.

Иван IV оставил двух сыновей: маленького Дмитрия и Федора Иоанновича (1584–1598). Последний и вступил на престол уже взрослым женатым человеком (ему было 27 лет). Глубоко религиозный и скромный, он обладал важнейшими в тот момент для правителя качествами: внутренней добротой и мягкостью. Правда, у него было мало опыта управления: Федора начали готовить к занятию престола только после того, как погиб последний из старших сыновей Грозного (Иван). Но зато этот опыт был у членов его собственного маленького двора, который сложился вокруг Федора с юности: его ядром была семья Годуновых. Особое влияние на царя имела его жена, сестра Годунова, Ирина Федоровна, глубоко преданная мужу и брату, разумная и сильная женщина. В развернувшейся после смерти Грозного в придворных кругах борьбе за власть Годуновы с сородичами выступили на редкость дружно, брались за любые поручения царя, не местничали друг с другом. Они сумели вытеснить из круга ближних советников молодого царя влиятельных бояр Ивана Шуйского, Ивана Мстиславского, Никиту Романова-Юрьева (менее родовитый, но он приходился царю Федору дядей), известного опричника Богдана Вельского.

Венчание и помазание Федора Иоанновича на царство проводили по новому ритуалу, очень торжественно и при большом стечении народа, превратив его во всеобщий праздник. Новый царь казался особенно милостивым и добрым после правления своего отца: прекратились казни и убийства, конфискации и грабежи, опалы и ссылки. Политика государства стала более логичной и последовательной — она была направлена на успокоение и восстановление страны. Несколько ослабло налоговое бремя, чему способствовал довольно длительный мир. Положение России стремились укрепить путем заключения договоров с соседями и возведением крепостей на границах. На западе, в Смоленске, собрав воедино почти всех строителей государства, воздвигли огромную каменную крепость. Были укреплены и московские посады: по линии земляного вала со рвом поставили каменную крепость под руководством архитектора Федора Коня (Белый город), а позже, снаружи от него, провели еще одно кольцо деревянных стен и рвов (Земляной город). Построили крепости на юге (в их числе Царицын, названный так в честь Ирины Годуновой) и в Сибири. Сибирская дань рекой потекла в страну, быстро выравнивая ее финансовое положение.

Федор не имел большого военного опыта, но сумел вернуть часть потерянного после Ливонской войны: в 1595 г. возглавленная им армия отвоевала у шведов ряд прибалтийских городов (но важнейший, Нарва, остался у врагов). Хотя основные силы приходилось держать на границе со Швецией, где военные действия не прекращались, царь и его воеводы не испугались в 1598 г. огромной армии крымских татар во главе с ханом Казы-Гиреем и, собрав оставшиеся полки, успешно отразили нашествие: врага испугал мощный огонь артиллерии со стен Москвы и из временной полевой крепости (гуляй-города).

Укрепило государство и возведение московского митрополита в сан патриарха (сложные переговоры об этом велись под руководством Бориса Годунова). Получив его, глава Русской Церкви был отныне независим от патриарха Константинопольского, которому раньше формально подчинялся. Первым «патриархом всея Руси» стал Иов (1589 г.), преданный царской семье, обязанный ей возвышением (его отличал еще Грозный) и тесно связанный с окружением Годуновых. Патриархия стала надежной опорой трона, контроль над ней со стороны царя сохранился и даже упрочился.

 

Годуновы: «путь наверх»

Управление страной при царе Федоре сосредоточилось в руках рода Годуновых. У них был опыт жизни в кругу семьи Грозного, связи со служившими ему дворянами («двором») и с приказной средой. Энергичные, молодые, преданные царю лично, Годуновы наполнили Боярскую думу, контролировали главные приказы (Конюшенный, Большого дворца, Казенный, Разрядный), отвечавшие за царское хозяйство, сбор налогов, финансы, армию и раздачу поместий, а также внешнюю политику. Среди Годуновых были не только опытные царедворцы (Борис Федорович, брат Ирины и, следовательно, царский шурин), но и исключительно честный казначей, управлявший хозяйством (Григорий Васильевич, в прошлом дядька царевича Федора и самый близкий ему человек), дипломаты (Степан Васильевич), смелые военачальники (Иван Васильевич), и другие. Они стали надежной опорой царя и в дни мира, и на войне.

К концу недолгого правления Федора особое влияние при решении государственных вопросов приобрел царский шурин, Борис Годунов. Он встал во главе Боярской думы, возглавил Земский приказ и неслыханно обогатился. Его чины могли вызвать зависть в самом древнем боярском роду: он владел высшим, очень редко присваивавшимся титулом царского слуги, который (впервые в истории России) совмещал с титулом конюшего боярина. В 1590-х гг. у него был уникальный, ни до, ни после невиданный титул: «царский шурин и правитель, слуга и конюший боярин и дворовый воевода и содержатель великих государств — царства Казанского и Астраханского». В переговорах с иностранными государствами, которые он пытался вести самостоятельно, Годунов, по сути дела, уже называл себя правителем страны.

Подобное возвышение кажется удивительным: всего полвека назад Годуновы были буквально ничем — обедневшим и вымирающим родом. Однако во время опричнины взлеты и падения были поистине головокружительными. Отец Бориса Годунова преданно служил Грозному: как постельничий, он отвечал за каждодневный быт и, отчасти, безопасность царя. Должность была не особенно почетной, но крайне важной: ближайшее окружение во все времена влияло на придворные назначения, а при подозрительном Иване IV этот пост в его личном окружении значил особенно много. Когда же Годуновы сблизились с другим любимцем Грозного, хрестоматийным злодеем и палачом Малютой Скуратовым-Бельским, их влияние еще возросло.

Так что маленькие дети Федора Годунова, Борис и Ирина, отнюдь не выскочили на политическую сцену Москвы, как черти из табакерки. Они с малолетства находились в окружении будущего наследника престола, выросли рядом с ним, обрели полезные связи, познали запутанный мир придворной политической игры и научились этикету. Сначала у них не было особых перспектив: никто не предполагал, что Федору предстоит управлять страной (почему царевичу и позволили взять в жены неродовитую Ирину Годунову). Даже отсутствие в молодой семье детей считалось выгодным: наследники из младших ветвей царского рода были нежелательны.

Смерть старших сыновей Грозного все переменила, отсутствие у Федора Ивановича наследника стало угрожать гибелью династии и феодальной смутой в стране. Ирина беременела, но дети рождались мертвыми (родившаяся в 1592 г. дочка Феодосия прожила только два года). Выход был один — развод, но ему противились Годуновы, да и царевич с юности был привязан к жене. Годуновым приходилось думать о том, как удержать власть, что во многом зависело от долголетия царя и сохранения его брака с царицей Ириной. Особенно это стало важно после гибели младшего сына Грозного, Дмитрия.

 

Гибель царевича Дмитрия

Дмитрий родился от одной из последних жен Грозного, Марии Нагой, брак с которой по церковным законам считался незаконным. Он с рождения страдал тяжелой формой эпилепсии («падучей болезни») и был жесток, в отца — мучил слуг, убивал домашних животных, рубил головы снежным чучелам, которых называл именами своих врагов. Получив в удел город Углич, он оставался по малолетству при отце в Москве, но с воцарением Федора был отослан в удел с матерью и всей родней. Правительство неоднократно подчеркивало, что Дмитрий, по обстоятельствам рождения, не может считаться претендентом на царский трон, и строго следило за поведением Нагих в Угличе.

В 1591 г. Дмитрий погиб при трагических обстоятельствах: в одном из припадков эпилепсии ему не успели оказать помощь, и он смертельно ранил себя ножом. Мать и родичи Дмитрия в отчаянии подняли народ на царских слуг, прежде всего на наместника царя, дьяка Битяговского. Многих убили, а в городе чуть не начался мятеж. Опомнившись, Нагие попытались обвинить убитых в заговоре с целью умертвить царевича. Но следственная комиссия, присланная из Москвы во главе с Василием Шуйским, тщательно допросила свидетелей (протоколы допросов сохранились) и описала смерть Дмитрия как случайную. Это не позволило перенести тело царевича в усыпальницу великих князей, Архангельский собор, — по церковным правилам умерших случайной («напрасной») смертью приравнивали к самоубийцам. Царевича похоронили в Угличе, и дело казалось закрытым. Однако в начале XVII в. организация убийства задним числом была приписана Борису Годунову.

 

Попытка основания династии: Борис Федорович Годунов

К концу 1590-х гг. положение и престиж страны укрепились. Царь Федор доказал способность управлять Россией, его правление было популярно в народе и за рубежом. Он получил предложение стать польским королем, но не был избран, так как важнейшим условием избрания было подчинение Руси папе римскому и Речи Посполитой. Государство могло окончательно восстановить свои силы, но зависимость положения страны от происходящего в царской семье этому помешала. Чувствовавший себя все хуже в последние годы царь Федор, последний в роду московских великих князей, умер 6 января 1598 г. Династия, восходившая к Рюрику и правившая с конца XIII в., со времен князя Даниила Александровича, пресеклась.

Это поставило страну в крайне непривычное и трудное положение. По понятиям Московского царства, смерть наследников «природного» царя делала страну «выморочной», ничьей. Чтобы избежать полного крушения государства, нужно было пригласить на трон правителя-иноземца или выбрать царя из русских бояр. Сначала попробовали возвести на престол царицу Ирину: покойный царь неоднократно демонстрировал свое доверие к ней, позволял присутствовать на официальных церемониях — словом, пытался представить ее народу как соправительницу и возможную наследницу. Преданный патриарх Иов разослал указ священникам привести страну к присяге на верность Ирине, Борису и их роду, тем самым власть могла бы окончательно перейти к Годуновым.

Но идея царицы-правительницы была чужда Московскому царству: цариц здесь не венчали на царство вместе с мужьями и не допускали их присутствия на обряде; даже попытку Иова ввести церковное возглашение многолетия Ирине сочли бесстыдным покушением на традицию. Кроме того, бояре и воеводы в первые же дни засыпали царицу местническими жалобами на новые назначения. Тогда Ирина, и так сломленная горем, отказалась от власти в пользу Боярской думы и постриглась в монахини, что отвечало представлениям народа о правильном поведении вдовы-царицы. Но даже из-за стен Новодевичьего монастыря она пыталась поддержать брата и помочь ему достичь престола.

Шансы Годунова на избрание Земским собором были достаточно велики, но не абсолютны. В сознании народа образ правителя, не ведущего род от царей, вызывал отторжение: люди верили, что царя избирает божественная власть, наделяя особыми, сверхчеловеческими свойствами. Считалось, что царем нельзя сделаться, им обязательно нужно родиться. Естественным, «правильным» казалось избрание представителя рода, восходившего к великим князьям, например, из числа Романовых, Шуйских или Мстиславских. В Боярской думе началась борьба партий: Годунова открыто обвиняли в покушении на власть, так что он был вынужден покинуть Кремль и уехать в Новодевичий монастырь. Действуя в его интересах, патриарх Иов собрал на своем подворье подобие Земского собора, распорядился «поднять» наиболее чтимые иконы и пойти из Успенского собора в Новодевичий монастырь, где передал Борису Годунову особую «хартию» с просьбой взойти на царство. Собранная толпа выкликнула Годунова царем. Но он вернулся в Москву только после третьего крестного хода к нему в монастырь — 1 апреля 1598 г. Весной Годунов выступил с армией в поход на шедших из Крыма татар и простоял два месяца в роскошном полевом лагере под Серпуховым, где принимал посланников из Крыма и Англии. К концу лета процедура избрания была завершена: в августе Москва присягнула новому царю, и в начале сентября он, наконец, был венчан в Успенском соборе. Окончательно на троне Бориса Федоровича утвердила особая грамота, принятая Земским собором в начале 1599 г. с участием не только купечества, но и «черных» тяглых людей.

Избрание нового царя продолжалось целый год и вызвало напряжение в обществе. Но междуцарствие не привело к Смуте: вокруг трона стояли плотной стеной Годуновы, твердо державшие в руках все ключевые посты. Народ привык видеть в конюшем боярине одного из правителей, его способности отмечали даже враги, ему доставалась часть народной любви к Федору, смерть которого стала поистине народным горем.

 

Борис Годунов: «жизнь наверху»

Царь Борис Федорович (правил 1598–1605) мог наконец, обратиться к государственным делам. Правление, казалось, началось благополучно, и в первые два года выглядело как продолжение политики царя Федора. Особенностью нового правителя была привычка обдумывать ситуацию, «строить» ее, решать проблемы без применения военной силы. Искусный интриган, он был мягок в обращении (современники отмечают звучный голос и дар убеждения нового царя), большое внимание уделял внешнему оформлению власти (любил эффектные жесты и торжественные приемы, пышные одежды и постройки, драгоценные короны и цепи). Недоставало Борису знания военного дела, умения отстоять свои права в открытом бою (которое особенно ценили в государях). Он не имел также серьезного административного и хозяйственного опыта, проведя почти всю жизнь в дворцовых палатах. Но для управления страной у него были надежные приказные и многократно проверенные родичи.

Особенное внимание и интерес вызывали у него иноземцы — ему казалось, что признание Европы даст опору молодой династии. Он, видимо, не очень доверял соотечественникам, но смело искал союзников на Западе: на случай смерти царя Федора Борис заручился политическим убежищем в Англии; тайно предлагал австрийскому принцу руку царицы Ирины; набирал в придворную гвардию немцев. Для своей дочери Ксении он искал в мужья непременно принца из Европы, но попытки окончились неудачей: из двух приезжавших женихов один оказался полным ничтожеством, второй же внезапно умер.

Царь Борис не был образованным человеком в тогдашнем, церковном, смысле этого слова. Но он хорошо писал, был достаточно начитан, кругозор его был шире, чем у рядового знатного человека. Тогдашнее московское общество чуралось всего чужого как «еретического», царь же стремился выписать из-за рубежа специалистов (рудознатцев, ювелиров, оружейников, даже ученых) и, особенно, медиков (еще для царицы Ирины из Европы были вызваны врач и повитуха, у самого Бориса было шесть докторов). Борис охотно знакомился сам и стремился познакомить Русь с образом жизни Европы, ее искусством и основами наук, надеялся создать в России университет, заботился об издании книг. Он отправил в Англию четверых молодых «робят» из семей приказных для обучения «науки разных языков и грамоте», которые учились в четырех лучших университетах: в Винчестере, Итоне, Кембридже и Оксфорде, и еще нескольких — в Германию и Австрию (из них вернулся в Россию только один, в 1611 г.).

При Годуновых русская архитектура, развитие которой почти замерло к концу царствования Грозного, вступила в новый период. Удалось отстроить в камне здания приказов в Кремле, торговые ряды на Красной площади, мост через речку Неглинную. Был надстроен столп колокольни Ивана Великого, снабженный огромной надписью, прославлявшей царя. Москву по-прежнему стремились превратить в столицу христианского мира: против собора Покрова на Рву поставили Лобное место — символ Голгофы; начали строительство храма «Святая святых» в Кремле, для которого заказали «Гроб Господень» из золота. Годунов явно намеревался «перенести» на Русь топографию Святой земли Иерусалима. За этими огромными проектами легко различимо непомерное честолюбие царя Бориса, его тяга к яркому, помпезному и замысловатому искусству, следование европейским образцам.

Однако Годунову не суждено было довести начатое до конца. Ряд природных и политических потрясений (о них мы скажем ниже), поначалу, казалось, преодолимых, вызвали мощный взрыв противоречий, заложенных в самом устройстве общества и Московского государства еще с XVI в.

С самого начала «худородный» Борис вел противоречивую политику и не добился полной поддержки боярской верхушки. В нем взяли верх типичные для царедворца и интригана подозрительность, страх потерять власть, неверие никому, кроме ближайших родственников.

Многое в политике Годунова кажется нам сегодня достоинством, но в глазах современников те же качества выглядели недостатками. Так, обилие иностранцев на придворной службе и в охране, их высокое жалование и чины вызывали зависть. Отсутствие войн не позволяло русскому дворянству рассчитывать на новые земельные и денежные пожалования. Назначения в отдаленные крепости отрывали от хозяйства и замедляли продвижение по службе.

Годунов не смел, как Грозный, пускать в ход казни (тем более что обещал при вступлении на трон два года никого не казнить), но знатных бояр, держать которых у трона было опасно, он отправлял в монастыри, ссылая, им давали назначения в самые дальние и гиблые места, прежде всего в Сибирь. Очень многие из них умирали, становились инвалидами, постригались в монахи (так, заключили под стражу и постригли князей Романовых, в том числе Федора Никитича, под именем Филарета). Очень скоро царь нажил себе сотни врагов, среди которых были представители самых знатных семейств.

Правда, указы Годунова защищали права бояр, столичных дворян (самых знатных и богатых), дьячества, духовенства и горожан (посада). Эти последние составляли не более 2 % населения, но именно они помогали двору управлять страной, влияли на политику правительства, собирали в своих руках товарные и денежные потоки. В момент венчания на царство посаду даровали невиданные льготы: торговавших с Востоком освободили на два года от налогов; со всех москвичей и жителей Новгорода Великого сняли подати; новгородцам позволили торговать беспошлинно в Москве и в Прибалтике; нуждающимся раздали деньги и припасы; уменьшили средний размер тягла, включив в посад дворы, раньше не платившие налогов.

 

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день»

Годунов добивался поддержки знати и посада страшной ценой: тяжесть финансового гнета ложилась на плечи крестьян. Льготы высшему и среднему слою обернулись для основной массы жителей закрепощением.

Это слово происходит от выражения «быть крепким» (то есть неразрывно связанным, верным кому-либо), применявшегося к крестьянам, которые по каким-то причинам не имели права уходить со своей земли. Причиной могла быть невыплата взятой когда-то ссуды, особой платы за уход («пожилого») и даже просто длительное пребывания крестьянина на одном месте (таких крестьян называли «старожильцами»). При системе службы с земли главной ценностью были рабочие руки: десятки крестьянских дворов обеспечивали землевладельцу возможность выходить на службу «конно, людно и оружно», а следовательно — сохранять место внутри своего класса, продвигаться по службе, получать новые пожалования. Понятно, что бояре и дворяне старались не терять работавших на пожалованных им землях крестьян. Их в этом поддерживала власть: ведь собирать налоги с бесконтрольно меняющихся хозяев селян или часто покидающих посад горожан гораздо труднее.

Однако за правом крестьянского выхода стояла многовековая традиция, его нельзя было вдруг отменить. Но можно было ограничить. В XVI в. согласно Судебнику 1497 г. крестьянам разрешалось покидать землевладельца только за неделю до и неделю после Юрьева дня, уплатив все долги и большую пошлину. К концу столетия они постепенно лишились и этого права: в конце правления Ивана Грозного были начаты переписи дворов и на время запрещались переходы крестьян и уход горожан в деревни («заповедные годы»). При царях Федоре и Борисе налогоплательщики были записаны за определенным местом жительства: впредь до особого указа крестьяне не могли покидать своих дворов на владельческой (боярско-дворянской, монастырской) или государственной («черной») земле, а горожане — своих посадов. Ушедших вопреки запретам («заповедям») возвращали силой.

Эти меры считали временными. К тому же они не удерживали тех, кто не отвечал напрямую за налоги — речь шла только о юридическом владельце двора. Но феодалы трактовали их по-своему и отчаянно препятствовали всем работникам покидать деревни, даже если речь шла о наборе на службу в войско. Они уже смотрели на крестьян как на крепостных. Чтобы избежать бесконечных тяжб между владельцами по поводу перешедших на новое место крестьян, государство ввело срок их поиска и возможного возвращения (5 лет), закрепленный в 1597 г. особым законом. Русское крестьянство окончательно прикрепили к земле.

Это дало землевладельцам возможность повысить оброк и вводить барщину. Но крестьяне отнюдь не были бессловесной массой рабов, они обладали чувством внутреннего достоинства и ответственности. Русский земледелец был хозяином на своей усадьбе, универсальным мастером, умевшим справляться со сложным и многогранным трудом, руководить большой семьей и работниками-домочадцами, принимать важные хозяйственные решения, участвовать в делах мира (сообщества своего села), зачастую владел грамотой. Поэтому на возрастание государственного тягла и гнета владельцев он готов был ответить сопротивлением: незаконно уйти к другим владельцам, бежать туда, где еще не было контроля государства, а то и убить особенно властного господина. В царствование Годунова, на рубеже XVI–XVII вв., появились признаки того, что терпение основного класса страны, крестьянства, на пределе.

 

Зарождение Смуты

Конечно, это вряд ли повело бы к крушению государственного строя. Но установление новой династии в условиях, когда Россия не полностью оправилась от грозненского разгрома, совпало с полосой аграрных катастроф, в начале XVII в. потрясших Европу. Неурожайные годы были привычным явлением на Руси. Когда они чередовались с урожайными, крестьяне могли восполнить потери. Однако дожди, ранние морозы и слишком холодные зимы губили урожай два года подряд (1601 и 1602), и в 1603 г. оказалось просто нечем засеять поля: в стране не хватало семян. К 1602 г. хлеб вздорожал в шесть раз, а в 1603 г. уже ели кошек и собак, траву, кору с деревьев, а мясом людей даже пытались торговать на рынках. Смертность дошла, по отзывам современников, до трети жителей.

Царь открыл свои житницы для нуждающихся и не жалел средств на борьбу с голодом: в Москве их пытались занять на строительных работах; прибегли к денежным раздачам (в один Смоленск было выслано двадцать тысяч руб.); ввели твердые цены на хлеб, позволив посадам реквизировать его по этим ценам. Спекулянтов хлебом били кнутом и сажали в тюрьмы, а мошенничавших пекарей казнили. Но все это мало помогало. Деньги быстро падали в цене, а царских запасов хватило ненадолго, поскольку все голодающие бросились в города, особенно в Москву. Они ждали новых раздач — но ни боярство, ни патриарх, ни монастыри не захотели делиться своим хлебом.

Оказалось, что голод гораздо труднее пережить в условиях закрепощения. Раньше крестьяне могли бы уйти от тех владельцев, которые не поддержали их в трудный год, и найти более состоятельных хозяев, способных ссудить их продовольствием и семенами, или просто перебраться ближе к югу, где урожай был лучше. Но теперь этому мешал закон о сыске ушедших: крестьянин не мог ни получить ссуду, ни оставить хозяина, и вынужден был буквально умирать от голода на своем дворе. Чтобы избежать этого, правительство в 1601–1602 гг. восстановило Юрьев день, но это не касалось земель членов Боярской думы, столичных дворян, дьячества и духовенства, а также государственной земли и Московского уезда. Положение части крестьян стало легче, извлекли из этого выгоду и крупные землевладельцы, но для мелких провинциальных дворян возобновление выхода означало окончательное разорение. Стремясь вернуть доверие широких кругов дворянства, правительство вновь запретило выход в Юрьев день, тем самым окончательно выведя из себя крестьянство.

Крестьяне прочли указ о восстановлении Юрьева дня по-своему: как дарование им права не платить налоги и переселяться на более удобные земли. Неповиновение крестьян слилось с повальным «освобождением» холопов: ведь стало невыгодно не только ссужать крестьян, но и кормить собственных слуг, даже военных. Им приходилось покидать усадьбы хозяев, а ведь эти люди были опасны: опытные, подчас вооруженные воины возглавили забывшую о страхе голытьбу и грабили шедшие обозы с продовольствием и села. Разбои представляли реальную угрозу, к борьбе против них приходилось привлекать дворян. Осенью 1603 г. предводитель разбоев, Хлопка, был повешен, но в сражениях погибло много воинов, в том числе и царский воевода Басманов. Годунов издал указ, объявивший свободными холопов, которых господа откажутся кормить в голодные годы.

Во всех бедах страна готова были винить «неправильного» царя, принимать их как наказание за его вступление на трон, ведь Годунов не был «прирожденным» государем и в глазах народа не имел права на помазание. Когда по Руси пронесся слух, что сын Грозного, царевич Дмитрий, на самом деле не погиб в Угличе, а вынужден скрываться от убийц и вот-вот «откроется» — народ уже ждал его как спасителя. Настал благоприятный момент для самозванцев. Особую роль в их появлении и удивительной живучести суждено было сыграть казакам.

 

Казаки

В главах о ранней Москве мы уже встретились с казаками, но роль их в Смуте так велика, что нужно рассказать о них побольше. «Вольные казаки» (как писалось в царских грамотах) жили в степях за южными рубежами России, в Поле. Русское казачество стало складываться в первой половине XVI в. между Доном и Волгой, а украинское немного раньше, на Южном Буге и левом берегу Днепра. Огромная степь стала страной казачества, его «юртом», как тогда говорили. В казаки шли люди, искавшие лучшей доли: беглые холопы, разорившиеся крестьяне и горожане, иногда — мелкий служилый люд, беглые монахи и попы. Для не поладившего с властью удальца достаточно было достичь Дона и быть принятым в казачий круг, чтобы государство потеряло над ним всякую власть.

В гордом слове «вольные» скрывался глубокий смысл: остальные сословия называли себя уничижительно «сиротами» и «холопами» государя, казаки же были единственным слоем общества, который не обязан был служить царю. Но казаки продолжали считать себя частью русского народа (самостоятельного народа они не могли образовать по той простой причине, что среди вольных казаков почти не было женщин). Казаки объединялись в отряды (станицы и сотни) во главе с выборными вождями, атаманами и есаулами, которых назначали и смещали на общем собрании, круге, а все вместе называли себя «войско» или «великое войско». Казачьи сообщества напоминали и первопроходцев американского континента («конкистадоров» и «фронтирьеров»), и пиратские республики Индийского и Атлантического океанов.

Живя в основном войной, казаки выходили на небольших судах в моря, грабили персидские и турецкие берега и доставляли в Москву вести о передвижении татар, за что их жаловали сукном и деньгами. Этим они наносили серьезный урон врагам России и защищали ее границы, но делали это добровольно, заявляя, что служат государю «с травы и с воды» (то есть не просят себе за это ничего, кроме принадлежащих всем и каждому степных просторов). Правительство с трудом терпело вольнолюбивых казаков, опасалось роста их сил, иногда воевало с ними, но в основном вынуждено было поддерживать их, в обмен на пограничную службу посылая деньги, порох, свинец и хлеб (которого казаки сами не растили); иногда казаки выступали и как наемное войско. Они считались союзниками России, и сношениями с ними ведал Посольский приказ.

Продвигая в степи линии крепостей и защищая границы от крымских татар, правительство стесняло и вольную жизнь казаков, некоторые из них теряли «вольность» и оказывались под началом царских командиров, дворян и детей боярских, служили в крепостях рядом со стрельцами, пушкарями и пищальниками. К началу XVII в. казаков на службе царя насчитывалось 5–6 тысяч, а это было много: дворянское ополчение достигало всего нескольких десятков тысяч. На юге, например в Рязанской земле, казаки могли заменять по службе дворян из низших слоев, получали земельные наделы и жалованье, их городские дворы и поместья освобождались от тягла.

Но количество вольных, степных казаков все равно не уменьшалось, а быстро росло за счет бежавших в степи, на Северский Донец и Дон крестьян, холопов и мелких служилых людей. Это мешало окончательно установить новый порядок в самой России. Поэтому власть относилась к вольным казакам все менее терпимо: у нее не было иного пути, как установить контроль над «дикой степью», антиказацкая политика была логическим дополнением крепостнической. Опираясь на построенные вблизи от коренных казацких территорий крепости, царские войска двигались в глубь степи. В 1600 г. у переправы через Северский Донец начали строить самую южную крепость, Царев-Борисов, в связи с чем воеводы запросили у окрестных казаков сведения об их численности и владениях — это было уже прямым посягательством на казацкую вольность и вызвало недовольство правительством, усилившееся благодаря беглецам из России в голодные годы. Годунова, остро реагировавшего на всякое неподчинение своей власти, казаки особенно раздражали — он запретил продавать им порох и оружие, торговать в городах и даже заезжать в них.

Подобно крестьянам, казаки не любили новый режим и готовы были бороться с ним. Они оказали огромное воздействие на ход гражданской войны. Стремление сохранить и укрепить свои права на вольность, получить большое жалование, обогатиться добычей и посадить на трон собственного, «казацкого» царя породили ту широкую и упорную поддержку, которую казаки оказывали практически всем самозванцам, временами выдвигая их и из своей среды. На казацкий лад будут организованы восстававшие против правительства крестьяне и холопы — переход в казацкое состояние уничтожал разницу между слоями общества.

 

Московское царство и его европейские соседи

Международная ситуация, в которой оказалась Московская Русь на момент начала Смуты, была совсем иной, чем столетие назад, в эпоху рождения Московского государства. Она была сложнее и сильнее зависела от развития событий на Западе. В Европе с XVI в. шла религиозная борьба католицизма с протестантизмом. Молодые северные страны с быстро развивавшейся экономикой (Англия, Нидерланды, страны Скандинавии, часть Германии и Швейцарии) отказались подчиняться папе римскому и реформировали (т. е. изменили) основы христианского вероисповедания. Юг и центр Европы (Австрия, Испания, Италия, Франция) отстаивали католицизм, объявив Реформации войну. Попытки навязать свою веру вооруженным путем вызвали жестокие религиозные войны и в ряде стран возврат католицизма (контрреформация). Возникла особая монашеская организация, орден иезуитов, ставивший целью обеспечить господство католицизма любыми средствами, прежде всего — через воспитание господствующих классов всех стран. За несколько десятилетий иезуиты стали образцовыми агентами влияния: они заняли ведущее положение в европейской системе образования, незримо присутствовали при всех дворах, вели сбор информации, обеспечивали необходимые дипломатические, деловые и иные контакты. Они стремились протянуть свои щупальца буквально во все углы тогдашнего мира. Интересовала их и далекая Московия: проникнуть в нее было нелегко, но иезуиты терпеливо ждали своего часа буквально на границе, в королевстве Польском.

О близких соседях Московского царства, Польше и Швеции, нужно рассказать подробнее. В конце XVI в. в системе правления Польши произошли перемены. Был заключен союз (уния) с Великим княжеством Литовским. Образовавшееся единое государство стало своеобразной феодальной республикой (оно так и называлось: Речь Посполитая, то есть «общее дело», по-латыни «res publica»). Знатнейшие феодалы (магнаты) добились в Речи Посполитой почти полной независимости от королевской власти. Король не мог вести войну без согласия общего собрания (сейма) всех дворян, или шляхты. Во главе войск стояли малозависевшие от короля командующие — гетманы. Но главное, сейм получил право свободно избирать короля (между выборами правил архиепископ г. Гнезно, «промежуточный король», «interrex»). В 1573 г. сейм впервые воспользовался этим правом, выбрав на престол французского принца, а вскоре после этого (1575) трансильванского князя Стефана Батория. Он правил успешно и уверенно, но рано умер (предполагают, что его отравили опасавшиеся укрепления центральной власти магнаты). Ему на смену был избран Сигизмунд III Ваза (1566–1632), сын польской принцессы и короля Швеции. Он переместил столицу страны из Кракова в Варшаву (1596), придвинув ее ближе к сферам своих интересов — Швеции и Руси. Истовый католик, воспитанник иезуитов, Сигизмунд III покончил с религиозной свободой в Польше. Но этого было мало: он жаждал привести к папскому престолу и шведов-протестантов (королем которых был номинально), и православную Россию. Этой задаче он подчинил политику Речи Посполитой, мало думая о ее собственных интересах, вел чрезвычайно много войн и, поскольку правил долго (45 лет), сильно истощил ресурсы государства. Большую роль в этих войнах играли командовавшие войсками гетманы, польские («коронные», как тогда говорили): Ян Замойский (1543–1605), Станислав Жолкевич (1547–1620), и литовский: Ян Кароль Ходкевич (1560–1621). Все они приняли в делах Московского государства горячее участие.

Швеция, в отличие от Польши, была в основном протестантской страной. Поэтому, когда в 1592 г. умер король Юхан III и на престол вступил его единственный сын Сигизмунд, уже бывший польским королем, шведы не захотели терпеть его ярко выраженной прокатолической политики. Через год королем Швеции провозгласили его дядю, Карла IX. Сигизмунд не признал его прав, и между странами началась война, очень тяжелая для обеих сторон и фактически кончившаяся ничем. Швеция в то время владела значительной частью земель бывшей Ливонии и, таким образом, располагалась по обоим берегам Балтики. Между этими половинами ее владений вклинивались древние земли Новгорода Великого: Швеция была кровно заинтересована в их захвате, ведь это привело бы к контролю над всей восточной частью Балтийского моря. Однако для дальнейшего развития Руси выход к Балтике был вопросом жизни и смерти, поэтому между странами шла вековая отчаянная борьба.

Итак, отношения между Швецией, Московией и Польшей на протяжении XV–XVI вв. постоянно были напряженными, поскольку все три державы стремились к контролю над Прибалтикой и Северо-Восточной Европой. Но к началу XVII в. в столицах стали подумывать об объединении трех стран под одной короной. Центр нового объединения виделся всем по-разному, ведь в северо-восточном углу Европы, на стыке Польши, Швеции и России, как нигде близко сошлись все три христианских вероисповедания: в Польше победила контрреформация; Швеция была одним из лидеров протестантского мира; Россия — единственной независимой православной державой. Три противника внимательно следили друг за другом, выжидая выгодного момента для нападения.

Московской Руси и Речи Посполитой, имевшим обширные южные степные границы (с Турецкой империей и ее вассалом Крымским ханством), приходилось защищаться и с этой стороны, а также строить отношения с исламским миром. Ведь Польша, как и Россия, была многонациональна, особенно много там жило татар, евреев и армян, игравших большую роль в экономике и культуре. Великое княжество Литовское отличалось особой веротерпимостью: здесь находили убежище протестанты из многих стран Европы, а русское православное население составляло значительную часть и поначалу обладало равными с католиками правами.

Швеция и Речь Посполитая были очень сильны в военном отношении. Многочисленная и воинственная шляхта Польши и Литвы привыкла жить в состоянии постоянной войны с Турецкой империей и пополнять свои кошельки за счет добычи. Тяжелая польская конница, полки (хоругви) закованных в панцыри гусар были лучшей кавалерией Европы. Не менее воинственными считались и шведы, — их многочисленная и крайне стойкая пехота уже славилась дисциплиной и обученностью. И поляков, и шведов ждали громкие победы в европейских войнах XVII в., и для русской армии они были по-настоящему опасными врагами. Хотя многочисленное дворянское ополчение, усиленное степной конницей и мощной артиллерией, не раз одерживало победы над обоими противниками, даже минутная слабость могла оказаться роковой.

 

Почему на Руси появились самозванные цари

Жители Московского государства привыкли думать, что их страна есть не что иное, как огромная царская усадьба, вотчина царской семьи. Без хозяина се существование было немыслимо. Но найти такого хозяина было непросто: природа царской власти считалась божественной, а царь — избранным носителем ноли Бога, на которого высшие силы не только возложили бремя забот о благе страны, но и наделили особенными, сверхъестественными свойствами. Акт венчания и помазания усиливал их, но сами качества передавались по наследству, поэтому царь нужен был «природный», им нельзя было стать, царем можно было только родиться. Царское происхождение претендента могло проявляться в чудесных явлениях, необычных знаках, владении особыми предметами — ведь жители Московии были наивны и легковерны, им еще не приходилось близко сталкиваться с авантюристами. Но посягать на опустевший трон было опасно: в России простой человек даже в шутку не смел называть себя царем (например, за детскую игру в «царь горы» полагалась смертная казнь).

Потребность в «природном» царе возникла сразу же после смерти Федора Иоанновича, ведь он не оставил наследника. Природные катастрофы и неудачную социальную политику Годунова народ воспринимал как знак того, что на престоле сидит «неправильный» царь, и верил в то, что «природный» царь будет более внимательным к их нуждам, а также справедливым и добрым. Знать охотно поддерживала эту веру: она не хотела признавать царя в человеке, который еще недавно был не только на одной социальной ступени с ними, но и даже ниже. Знать рассчитывала расширить свои привилегии и посадить на престол такого государя, которым будет легко управлять (образцом устройства многим казалась соседняя Польша, где крупные вельможи обладали всей полнотой власти).

Объединившись, эти силы становились мощным рычагом для захвата трона авантюристом — хотя удержать его, опираясь на них же, было почти невозможно: слишком разными оказывались исходные интересы.

 

Лжедмитрий I

Слухи о возможности появления якобы оставшегося в живых младшего сына Грозного ходили уже с 1600 г., но официально первый из Лжедмитриев объявился в Польше в 1603 г. Кем он был на самом деле, абсолютно уверенно сказать нельзя, но подлинным Дмитрием он точно не был. Большинство историков, следуя за «детективами» XVII в., сходятся во мнении, что именем Дмитрия назвался некий Юрий Отрепьев, в монашестве Григорий, из незнатного дворянского рода. Рано оставшись без отца, он вынужден был прокладывать дорогу собственными силами, пробуя сделать то светскую, то церковную карьеру. Он был честолюбивым и способным человеком, а его первые шаги выглядели многообещающе. Он удачно начал службу у родовитых бояр Романовых, но превратности борьбы за трон заставили его скрываться: род Романовых был разгромлен Годуновым, а их ближайших слуг казнили. Отрепьев избежал этой участи, поступив в один из главных монастырей Кремля — Чудов. Вскоре он стал приближенным архимандрита, а затем и придворным патриарха Ионы. Молодой чернец переписывал книги и документы (он обладал хорошим почерком) и даже сочинял богослужебные тексты. Находясь вблизи двора, он попал в круговорот интриг и взлелеял мечту достичь трона. В феврале 1602 г., в разгар голода, Григорий оставил Чудов и ушел «в Литву» с двумя другими монахами, вероятно уже поверившими в его царское происхождение. Монашество, особенно бродячее, было питательной средой для всякого рода авантюр: среди монахов были люди самого различного происхождения, они хорошо знали жизнь народа, но были вхожи и в хоромы бояр и купцов, а странствия расширяли кругозор и делали монахов тонкими психологами. Поэтому не стоит удивляться, что именно из монашеской среды вышел самозванец, сумевший добиться успеха.

Отрепьеву не удалось найти сторонников в православных землях, входивших тогда в Литовское государство: ему не поверили ни в Киеве, ни во владениях богатейшего магната князя Острожского. Авантюристу пришлось искать покровительства в христианских сектах, наводнявших окраины Литвы: он изучил латынь и польский язык, побывал в Запорожье у казацкого атамана-сектанта. В конце концов помогли и православные князья Вишневецкие, враждебные Москве из-за пограничных земельных споров. Князь Адам Вишневецкий, отдаленная родня Ивана Грозного, готов был поддержать всякого врага московского правительства и не выдал «вора» Годунову, а отправил его в глубь своих владений. Отсюда Отрепьев послал к казакам на Дон свои первые грамоты с неясным обещанием «полных вольных лет». Недовольные Годуновым «вольные казаки» откликнулись на призыв долгожданного «царевича». Но им не сразу удалось прийти ему на помощь: в Польше не хотели новой войны с Россией, а тем паче — усиления воинственного казачества. Самозванец же не понимал, что главная его сила — именно казачество, мелкий служилый люд, крестьянство России, поэтому он искал помощи иноземцев.

В Речи Посполитой для борьбы с Годуновым опереться можно было на католические круги во главе с королем: Ватикан мечтал увидеть папского ставленника на московском престоле. Поэтому Отрепьева принял у себя один из родичей кардинала Мациевича, воевода г. Самбора Ежи (Юрий) Мнишек. Он подготовил переход «царевича» в католичество и даже поддержал сватовство к собственной дочери. Человек с запятнанной репутацией, жадный и расточительный, Мнишек надеялся избавиться от огромных долгов перед правительством и снискать милость короля. Его шаги имели успех: король милостиво принял «царевича» в марте 1604 г. и обещал помочь. «Царевич» за это обязался в кратчайший срок (два года по воцарении) обратить Россию в католичество; уступить Польше Северскую и Смоленскую земли (большая часть шла Мнишеку, остальные — королю); наконец, жениться на Марине Мнишек, отдав в качестве приданого Псков, Новгород и миллион золотых. Однако королю не удалось убедить сейм открыто начать войну, магнаты сочли невыгодным нарушать мир с могучим соседом. Да никто и не верил в подлинность «царевича»: «Помилуй Бог, это комедия Плавта или Теренция, что ли? Вероятное ли дело, велеть кого-то убить, а потом не посмотреть, тот ли убит?» — мрачно пошутил на сейме умнейший политик, старый гетман Собесский. Поэтому добывать московский престол Мнишек и самозванец отправились на свой страх и риск, с отрядом в 2500 человек, наполовину состоявшим из наемников и шляхты, а наполовину из казаков. 13 октября 1604 г. они переправились через границу Руси — Днепр.

 

Как Лжедмитрий I покончил с Годуновыми

Московские власти с самых первых слухов о появлении в Польше самозванца потребовали его выдачи, навели справки о его личности, объявили, что под именем Дмитрия скрыт Григорий Отрепьев, и даже послали знавших его людей и родственников в Польшу для разоблачения. Но все это не имело успеха. Зато к войне власть оказалась не готова: в Москве знали, что Польша отказалась воевать, и не верили, что «вор» решится на вторжение в пору осенней распутицы. Но Северская Украина была полна казаков и беглых холопов, уже ожидавших прихода «доброго Дмитрия». Жители пограничных крепостей сдавали их, выдавая «царевичу» воевод и признавая его своим владыкой. Казаки помогали им справляться с верными правительству стрельцами и дворянами. Пал Чернигов, за ним Путивль — ключевая крепость Северской Украины, и мятеж распространился глубже, захватив Курск и Рыльск. Признали нового царя и крестьяне Орловщины и Брянщины. Лжедмитрия легко было признать истинным царем: он обладал большой физической силой, любил воинские забавы (метко стрелял из пушек, лихо скакал на коне), отличался безрассудной храбростью и удалью, щедро жаловал воинов и пировал с ними. Это выгодно отличало его и от царя Федора, и, особенно, от непривычных к войне Бориса Годунова и его сына.

Царская армия собиралась медленно: мешала распутица и уклонение дворян от службы, но к декабрю все же набрали до 40–60 тысяч воинов. В то же время в отряде самозванца начался мятеж наемников, Мнишек со своими людьми вернулся в Польшу, и «царевич» был вынужден бежать, сняв осаду с небольшой крепости 11 овгорода-Северского. Но даже потеряв часть армии, самозванец двигался в глубь страны и занял Севск. Неудача показала, что успех похода обеспечат не иноземцы, а поддержка русских людей, верящих в приход «доброго царя»: основу армии самозванца теперь составляли казаки (4000 запорожских и несколько сот донских) и крестьяне, лишь немногих наемников удержали иезуиты. 21 января 1605 г. эти силы у села Добрыничи встретила усиленная лучшими дворянскими полками царская армия. Мощный залп пушек и тысяч ружейных стволов, который дала в решающий момент боя русская пехота, заставил польскую конницу в ужасе бежать. Лжедмитрий потерял всю артиллерию, почти всю пехоту и знамена, а сам лишь случайно избежал плена и ушел в Путивль. Казалось, дело проиграно.

Победители отнеслись к мятежникам как к преступникам: захваченных в бою русских служилых людей и крестьян поголовно повесили; в дворцовой Комарицкой волости, особенно активно поддержавшей Лжедмитрия, убивали не только мужчин, но женщин и детей; села отдали грабить касимовским татарам, входившим в царскую армию. Считая войну выигранной, командование ошибалось: репрессии заставили сторонников самозванца сражаться с отчаянием обреченных, города твердо стояли за «прирожденного государя». Война затянулась, а дворяне не привыкли воевать так долго, и царская армия быстро таяла. Воеводы предложили ее распустить, но Годунов не согласился. Тем временем мятеж охватил и южные земли, где в крепостях засечной черты (Елец, Ливны, Воронеж, Белгород, Царев-Борисов) стояли большие гарнизоны казаков и стрельцов. Стремясь не допустить соединения повстанцев южных городов и Северской земли, царское войско осадило выгодно расположенную крепость Кромы, под которой сосредоточило осадную артиллерию. Стены сравняли с землей, но казаки удержались в вырытых окопах, а в армии тем временем вспыхнула эпидемия. Помещики не понимали, зачем держать огромную армию у маленькой крепости, а кроме того, они давно не были в усадьбах и волновались за свое хозяйство.

Укрепившийся в Путивле, самозванец пытался призвать на помощь кого угодно — турецкого султана, казаков, польского короля, но никакой поддержки не нашел. Зато в России «прелестные» письма Лжедмитрия имели успех, и он принимал все меры к тому, чтобы доказать свою подлинность. В Путивле Лжедмитрий стал прямо называть себя царем и жаловать немногих перешедших к нему бояр и дворян думскими чинами.

Но все же шансы на победу были ничтожно малы, пока на троне сидел законно избранный царь. Круг тех, на кого мог опереться царь Борис, уже резко сократился. Большинство воевод в армии имели причины быть недовольными Годуновым: в последние годы он был скуп на повышения и жалованье, у многих родственники находились (или побывали) в ссылке, другие же сами пережили государеву опалу. У царя почти не осталось преданных бояр: старая, еще грозненских времен годуновская «команда» отошла от дел, многие умерли. Молодые же Годуновы выросли при дворе, в годы, когда войн почти не было. Им не пришлось бороться за власть, поэтому они не научились действовать в минуты опасности.

За последние годы резко ухудшилось не только отношение москвичей к Годунову: переменился и сам царь.

Борис часто болел: по-видимому, он не был физически крепким человеком, а тяжелая борьба за власть и трудности управления государством подкосили его. Медицина того времени плохо помогала именно людям знатным и богатым, потому что в состав дорогих лекарств входили вредные для организма соединения ртути и свинца, драгоценные металлы, толченые драгоценности и другие наносящие урон здоровью соединения. Борис почти не покидал дворца, стал нелюдим, обратился к «чернокнижию» и, одновременно, впал в преувеличенное благочестие. Подозрительный почти как Иван Грозный, Годунов расширил хорошо знакомую ему систему сыска и поощрял холопов к донесению на господ, что открыло возможность громких процессов над знатью, в том числе над Шуйскими. Их обвиняли в попытках отравить или «испортить» колдовством государя и его семью, в сношениях с «ведунами и ведуньями». Террор сильно затронул и нижние слои общества, где велика была поддержка «правильного» царя: тех, кто осмеливался хотя бы произнести имя «Дмитрий», жестоко пытали и казнили. Увеличение числа доносчиков лишь ожесточало людей: неудивительно, что, когда Борис Годунов умер 13 апреля 1605 г. ужасной смертью (у него внезапно хлынула из носа и ушей кровь), народ увидел в этом божью кару, а знать — возможность избавиться от наследников «выскочки».

События стали развиваться стремительно. На престол был возведен единственный сын Бориса, 16-летний Федор, официально считавшийся соправителем царя. Хорошо образованный, но совсем неопытный в делах, он не решился возглавить армию. В войске, стоявшем под Кромами, начался мятеж. Бояре не хотели терпеть власть Годуновых и вступили в переговоры с самозванцем; их поддержали многие дворяне, особенно с юга, а также бесчисленные боевые холопы и «мужики», обслуживавшие огромный артиллерийский парк и обозы. 7 мая значительная часть войска ушла из лагеря под командой бояр Басманова, Голицына и рязанского дворянина Прокопия Ляпунова. Верные царю воеводы не решились открыть по ним огонь, но и мятежники не пускали в ход оружие. В итоге они присоединились к войску самозванца, остальные же полки в беспорядке бежали к Москве, а лагерь и вся артиллерия были брошены под Кромами.

Лжедмитрий сразу же издал указ о роспуске дворянского ополчения, и провинцию наводнили очевидцы происходившего, по сути дела уже признавшие его права на престол. Лжедмитрий получил прекрасную, не потребовавшую от него никаких усилий рекламу, его популярность резко выросла. Но царское правительство еще контролировало ситуацию: верные ему столичные стрельцы 28 мая отбили мятежников от переправ через Оку, но к Москве сумели пройти казацкие отряды отчаянного атамана Корелы. Слухи о приближении «истинного царя» и его грамоты, зачитанные посланными от него дворянами Г. Пушкиным и Н. Плещеевым, сделали свое дело: горожане и жители пригородных сел восстали, вошли в город, открыли тюрьмы и устроили «митинг» у Лобного места. Затем «одни учали Годуновых дворы грабить, а другие воры с миром (т. е. со всеми горожанами) пошли в город, и от дворян с ними были…», в окрестностях же столицы «не только животы (т. е. имущество) пограбили, но и хоромы разломаша и в селех их, и в поместьях, и в вотчинах…» (Разрядная книга 1550–1636 гг. Т. 2, вып. 1, с. 227; Полное собрание русских летописей, т. 14, с. 65). Досталось также дворам других бояр и столичных приказных. Погром не был кровавым, но не обошелся без жертв: несколько десятков человек упились насмерть винами из боярских погребов.

Наследники Годунова явно не справлялись с ситуацией, и Боярская дума вынужденно пошла на переговоры с самозванцем. Объявив о своем восшествии на престол, он разослал по стране текст присяги, но потребовал казнить жену и сына Бориса Годунова. Бояре на это пошли: Ирину и Федора зверски убили (тысячи москвичей приходили проститься с их телами, было объявлено о самоубийстве, но народ не поверил). Тело Годунова, погребенное в Архангельском соборе, было выкопано и вместе с телами близких увезено на Сретенку, в Варсонофьевский божедомский монастырь, где хоронили неопознанные тела. Верного престолу патриарха Иова низложили и сослали в монастырь. Путь Лжедмитрию в столицу был расчищен.

 

Падение Лжедмитрия I

20 июня 1605 г. Лжедмитрий I вступил в Москву, окруженный казаками и поляками, под приветственные крики давно ожидавших его горожан и настороженное молчание Боярской думы. Поклонившись гробницам «родичей» в Архангельском соборе, он воссел на престол в тронном зале. Кремль был целиком во власти его людей: вольных казаков, пищальников из пограничных городов, холопов и посадских, ставших воинами. На патриаршество был поставлен признавший власть Лжедмитрия рязанский архиепископ Игнатий. В Москву вернули из монастыря мать царевича Дмитрия, Марию, которая согласилась признать в претенденте чудом спасшегося сына. Состоялось его венчание на царство, повторенное дважды: в Успенском и Архангельском соборах. Казалось, вся страна объединилась в порыве поддержать нового, чудом спасшегося царя. Но буквально с первых же дней правления обнаружилась ненадежность его трона.

Вскоре пришлось распустить огромное наемное войско Лжедмитрия: оно обходилось слишком дорого, землю наемники брать отказывались, а горожане вступали в кровавые побоища с наглыми иноземцами, что грозило общим мятежом. Затем распустили и казацкие отряды. Без них Лжедмитрий оказался полностью в руках московских бояр. Стремясь укрепить свою власть, он изменил форму титула, соединив в нем русскую и европейскую терминологию и усилив множеством эпитетов. Впервые в русской истории государь именовал себя не только «царем», но и «императором»:

«Мы, непобедимейший монарх Божьей милостью император и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь самодержец…» или «Мы, наияснейший и непобедимый самодержец, великий государь Цезарь», но не мог изменить придворных порядков: постоянное присутствие всевидящих и всезнающих придворных опутало его, как паутина. Царь не решился ввести в Думу своих польских сподвижников, ограничившись тем, что наполнил ее членами собственной думы, сложившейся в Путивле. Не ввел и новых должностей (за исключением чина мечника, которым стал молодой князь Михаил Скопин-Шуйский). Даже возможных соперников в борьбе за трон, родовитых и влиятельных Шуйских, арестованных по обвинению в заговоре, не решились казнить.

Повторялась история Годунова: не будучи в состоянии казнить бесчисленных врагов, Лжедмитрий начал с попыток задобрить их мягким обращением и всякого рода пожалованиями (сегодня такой образ правления назвали бы «популизмом»). Посаду он обещал милость и правосудие в приказах; дворянство, нужды которого хорошо знал, широко жаловал деньгами (вскоре казна совсем опустела, и царю не хватило средств даже на то, чтобы послать приданое невесте, Марине Мнишек). Бежавших крестьян закрепили за теми помещиками, жившими на юге, на черниговских, тульских и рязанских землях, которые не дали им умереть в голодные годы.

Но собственное поведение Лжедмитрия было неверным и совсем не походило на традиционный образ жизни московского царя. Тысячи глаз видели, что Лжедмитрий носит иноземное платье, подчеркнуто пренебрегает местной знатью и национальными обычаями (не позволяет кропить себя святой водой; не ходит в баню; не спит после обеда; посещает город, лавки ювелиров и аптекарей без свиты; ест телятину в пост и многое другое). Москвичи еще не знали, что в Польше их царь принял католичество, но постепенно заподозрили, что он «не совсем православный»: на это указывали попытки разрешить в Москве строительство костела и открыть иезуитский «коллегиум» для обучения детей.

Кичлив и распутен самозванец был до крайности, даже в сравнении с Грозным, — среди его жертв оказалась чистая и милая девушка Ксения Годунова, дочь царя Бориса. Эта выходка вызвала сильное раздражение в народе и привлекла много сердец к страдалице. От Лжедмитрия отвернулась даже Мария Нагая — после того, как он задумал вырыть из могилы в Угличе труп похороненного там ребенка и в очередной раз доказать, что ему удалось спастись.

Особую критику вызывало расточительство Лжедмитрия, несвойственное правителям Руси: он без конца заказывал драгоценности у лучших ювелиров Европы, дарил неслыханные суммы своим покровителям-полякам, заказывал бесчисленные наряды, строил новый дворец, а при отсутствии денег раздавал направо и налево векселя. В конце концов Казенный приказ поставил его расходы под контроль и ограничил выплаты по царским распискам!

Думу раздражали и безуспешные попытки Лжедмитрия вмешаться в европейскую политику, и фантастически дорогостоящие военные проекты. Так, он думал начать войну с протестантской Швецией и стал готовить поход на Азов, принадлежавший Турецкой империи (хотя в союз с ним не вступила ни одна европейская держава). Для этого в Ельце была создана военная база. Наконец, царь собрался втянуть Россию в борьбу за корону Речи Посполитой, которую ему тайно предложили польские шляхтичи-заговорщики. Сигизмунду III об этом сообщили московские бояре, сразу заговорив о желании свергнуть самозванца и возвести на престол сына короля, Владислава. В итоге Лжедмитрий утратил поддержку короля.

Старое московское боярство вообще относилось к царю с недоверием и контролировало все сколько-нибудь ответственные его шаги. Теперь оно убедилось не только в низком происхождении самозванца, но и в непригодности на роль «природного царя». Положение Лжедмитрия стало крайне ненадежным, в Московии и за рубежом открыто говорили о самозванстве царя, умножились слухи о заговорах, состоялся ряд покушений на его жизнь, «шатость» появилась даже среди стрельцов охраны.

В такой обстановке самозванцу нужна была поддержка, и он решил заключить брак с Мариной Мнишек. Это было одним из условий договора с польским королем и позволяло под благовидным предлогом ввести в Москву наемную армию. Несмотря на противодействие Боярской думы, царь добился своего: 2 мая 1606 г. невеста прибыла в Москву в сопровождении огромного эскорта пехоты и конницы, привезя в обозе довольно много оружия.

Это событие еще больше осложнило отношения с подданными: по происхождению невеста явно не была ровней московскому царю, архиепископ Казанский Гермоген открыто называл ее еретичкой, язычницей и «польской девкой» (его пришлось даже сослать в монастырь). Едва терпевшее царя-«еретика» духовенство заволновалось еще и потому, что он начал занимать у богатых монастырей деньги: было ясно, что назад их будет получить нелегко. Настоящим насилием над русскими обычаями стала свадьба: Марина впервые в истории Руси была венчана на царство вместе с мужем в Успенском соборе; обряд ее обращения в православие и совершение таинства брака патриарх совершил за закрытыми дверями. Устроенные вслед за тем танцы и маскарад выглядели в глазах москвичей ничем иным, как бесовскими играми. Огромная военная свита Мнишков вела себя в Москве, как в завоеванном городе.

Народ еще верил «доброму царю», видя его именно в Лжедмитрии, но бояре во главе с Шуйскими и Голицыными воспользовались напряжением в столице. В ночь на 17 мая они впустили в Кремль новгородских дворян, недавно прибывших в Москву, и на рассвете подняли город набатным звоном, направив гнев толпы на поляков. Те не смогли прийти на подмогу Лжедмитрию, заговорщики захватили дворец и убили пытавшегося скрыться самозванца, одновременно перебив в городе множество иноземцев. Над трупом глумились несколько дней, публично подтвердив, что убитый был Гришкой Отрепьевым. Позже во дворце нашли секретные договора с папой римским и польским королем — они окончательно оправдали в глазах народа убийство царя и доказали его «неподлинность».

 

Василий Шуйский

Московский престол вновь освободился. У бояр был уже опыт избрания царя, и они после недолгих, но горячих споров выбрали Василия Ивановича Шуйского (1606–1610) — врага и Годуновых, и Лжедмитрия, того самого, кто вел пятнадцать лет назад следствие о гибели царевича Дмитрия, а потом вынужден был признать его в самозванце. С него взяли обещание («крестоцеловальную запись») быть истинно «боярским царем»: править «по старине», не казнить без суда, по одной опале (гневу), не забирать имущество осужденных. За Василия Шуйского стояло дворянство центральных и северо-западных областей (Смоленской и Новгородской земли), он выделялся знатностью рода, но, избранный на царство второпях, без созыва Земского собора (даже акт помазания был совершен наспех), тоже не мог полностью убедить народ в своей «подлинности». Тем более что этот уже пожилой человек не отличался выдающимися способностями, а был известен своей скаредностью, хитростью и лживостью. Наконец, он вступил на престол в разгар гражданской войны и не успевал избавиться от одного противника, как ему приходилось иметь дело с новым.

Чтобы уничтожить возможность умножения самозванцев, Шуйский выкопал в Угличе останки царевича Дмитрия, торжественно перенес их в Москву и поместил в Архангельском соборе. Сразу же вслед за этим у гробницы были отмечены чудесные исцеления, царская канцелярия составила описание чудес Дмитрия Углицкого, и в Кремль началось настоящее паломничество. Все же самоубийцу (пусть и невольного) канонизировать не следовало, и Шуйскому пришлось пересмотреть версию о «нечаянной» смерти царевича, которую он сам когда-то поддержал. Дмитрия Углицкого объявили злодейски зарезанным, мучеником. Другим актом агитации против мертвого Лжедмитрия стало почетное перезахоронение его врагов, Годуновых. Их тела перенесли в Троице-Сергиев, причем в процессии шло множество бояр и Ксения Годунова в черном монашеском платье. Все же слишком частые смены Шуйским своих взглядов не прошли незамеченными, подорвав доверие к нему.

Несмотря на «странности» Лжедмитрия, москвичи вспоминали его добром — он пользовался популярностью как законный наследник, «добрый царь», сменивший, наконец, на троне узурпатора, и умел привлечь к себе сердца свободой и живостью обращения.

Тем более в него продолжали верить жители провинции: ведь они не видели, подобно москвичам, его труп. Так что страна отказалась принять смерть «прирожденного царя»: «черниговы, и путимцы, и кромичи, и комарицы, и вси рязанские городы» заявляли, что «царь Дмитрий Иванович» жив. Юг продолжал верить в «истинного» Дмитрия и не хотел присягать Шуйскому. Особенно ждали новых кандидатов в «добрые цари» казаки, всегда готовые встать под их знамена.

В «воскрешении» Дмитрия были заинтересованы и Мнишки. Марина, находясь под арестом в Ярославле, продолжала считать себя законной царицей Московии. В Самборе открыто говорили, что царь Дмитрий в очередной раз избежал смерти и находится под защитой родичей жены, ожидая возможности занять престол. В Самбор сошлись дворяне и казаки, служившие Лжедмитрию I в Москве: они готовы были подтвердить слух о его спасении. В Россию пошли грамоты с призывами не признавать власти Шуйского, как незаконно захватившего престол. Через границу шел активный обмен посольствами между Россией и Польшей, в обе стороны скакали эмиссары Мнишков и слуги Лжедмитрия I. Официальная Речь Посполитая отмежевалась от своего погибшего ставленника, а вступить в Россию без больших сил было слишком опасным. Поэтому приход нового самозванца отсрочился на несколько месяцев.

Но развития гражданской войны это не остановило — напротив, сразу за вступлением на престол Василия Шуйского последовала ее новая вспышка, в которой особенно ясно проявились движущие силы недовольства. Продолжался мятеж казаков, выдвинувших еще при Лжедмитрии своего самозванца, «царевича Петра» (якобы сына царя Федора и Ирины Годуновой) — их отряды шли от Каспия вверх по Волге. В начале лета 1606 г., после годичного перерыва, гражданская война вспыхнула с новой силой: дворяне южных уездов начали вооруженную борьбу с правительством Шуйского.

 

Юг против Севера

Костяк хорошо вооруженной армии Лжедмитрия I, распущенной после взятия Москвы, сохранился на Северянине, и ее было легко возродить. В пограничных южных уездах служилые воины несли все тяготы по защите границы, но их жалованье было недостаточным, земельные наделы малы, а крестьян у них почти совсем не было — многим пришлось самим поднимать целину, а на службу выходить пешими пищальниками. Добыв Лжедмитрию престол, они почувствовав свою силу, укрепились в надеждах на «доброго царя» и не хотели потерять полученные от него привилегии. Привычный к войне Юг хотел видеть на троне «своего» царя. Против Шуйского была вся южная вольница. Стрельцы и воины «по прибору», незнатные дворяне («дети боярские») и боярские боевые холопы, служилые и вольные казаки, а также посадские люди и крестьяне, которые хотели выйти из податного сословия и стать служилыми, — все были готовы выступить на стороне «старой» династии и стоять насмерть за «законного» царя. Начавшееся восстание раскололо страну надвое, открыв новый этап Смуты: его называют также крестьянской войной, поскольку крестьяне центральных уездов приняли в ней значительное участие.

 

Иван Болотников

Восставшие не опирались на иностранных наемников, не искали прямой поддержки враждебных России государств и не выдвинули своего претендента на престол. Они считали, что воюют все за того же «царя Дмитрия», и выбрали предводителями эмиссаров из Самбора, которые действовали от его имени. Это были казацкий атаман Иван Исаевич Болотников и сотник из г. Епифань Истома Пашков. Болотников, в прошлом боевой холоп князя А. А. Телятевского, прожил полную приключений жизнь: бежал со службы в казаки, прошел турецкий плен, побывал в Италии, Венгрии и Польше. Оттуда он летом 1606 г. был послан в Путивль, недавно бывший временной «столицей» Лжедмитрия I. Арсеналом его армии, которую поддержали города Северской Украины, стали запасы, собранные Лжедмитрием в Ельце для похода на турок.

Шуйский направил против восставших войско, собранное для похода на Азов. Оно выиграло первые сражения, но не смогло взять Ельца и Кром, которые осадила. Один город за другим отходил к восставшим: осенью 1606 г. их поддержали Орел, Калуга и Тула, чуть позже Рязань. Тульский уезд уже не относился к южным, он традиционно входил в состав центральных, его «лучшие» дворяне служили в составе государева двора. Призывы не подчиняться воеводам и разорять бояр имели успех у крестьянства, и волнения охватили огромные земли от Астрахани до Вятки.

Хотя Болотников и Пашков отбросили от рек Угры и Оки войска племянника царя, молодого полководца Михаила Скопина-Шуйского, сдача Тулы и Калуги показала, что раскол в рядах дворянства достаточно глубокий и опасный. Восставших поддержали служилый люд приокских крепостей и рязанские дворяне во главе с Прокопием Ляпуновым, и вскоре армия Пашкова вошла в Коломну. Брошенные против нее наспех собранные царские полки были разбиты под Троицким-Лобановым, недалеко от Москвы. В этой битве столкнулись две части одного и того же общерусского дворянского ополчения, стоявшие за разных государей: люди Пашкова уверяли, что царь Дмитрий находится у них в войсках в Коломне.

26 ноября отряд Пашкова был под Москвой и занял село Коломенское, куда затем подошло войско Болотникова. У Данилова монастыря в селе Заборье казаки устроили укрепленный лагерь. Армия мятежников составляли 20–30 тысяч человек, в Москве же почти не осталось войск, не было хлеба и корма для лошадей. Дворянство многих окрестных городов перешло на сторону восставших. На время Москва была блокирована, Шуйский вынужден был полагаться только на крепость ее стен, и мало кто верил, что он удержит город.

Но мятежники промедлили две недели, убеждая москвичей перейти, как в 1605 г., на сторону «законного царя». Вышло наоборот: посадские люди и священники начали убеждать восставших, что Дмитрий не мог уцелеть (ведь некоторые из них участвовали в убийстве). В войске Болотникова на самом деле не было претендента на престол, и горожане сумели склонить к переходу на свою сторону рязанских дворян под предводительством Прокопия Ляпунова. В результате запоздалая попытка штурма города не удалась.

Царь тем временем укрепил город с юга и вооружил посадскую молодежь, которой доверил защищать стены столицы. В Москву, откуда только возможно, собирались войска. Один за другим от повстанцев начали отпадать столь легко доставшиеся им города, и по открывшейся дороге подошли дворяне из западных уездов и крепости Смоленска. В решительном сражении 3–5 декабря армия Болотникова была разбита (только убитыми потеряли около 2000 человек) и оставила Коломенское. Дворяне и казаки Истомы Пашкова вернулись на царскую службу. Заборье смело оборонялось, но в конце концов было занято и оно. Захваченных казаков воеводы Шуйского приняли в свое войско, но тысячи восставших посадили в тюрьмы и казнили. Последний из командующих, Болотников, пробился с остатками армии к Калуге.

Частые «измены» и быстрый уход из армии Болотникова служилых людей объясняются просто: ее слабым местом было отсутствие реального претендента на царский престол. Шуйский жаловал всех приходивших к нему на службу немедленно и щедро. А Болотников мог обещать милости от имени «Дмитрия», но не мог давать поместья и чины в установленном порядке: без особой царской грамоты (так называемой «ввозной», обращенной к крестьянам, названным поименно) вступить во владение поместьем было невозможно. Также невозможно было подняться по служебной лестнице, получить думский чин.

 

«Царевич Петр»

Понимая это, вожди повстанцев стремились ускорить прибытие в Россию «Дмитрия» или иного претендента на трон. Они вступили в переговоры с «царевичем Петром Федоровичем» (под этим именем скрывался казак Илейка Коровин). Ядро его войска составляли терские, волжские и донские казаки, которые постепенно становились главной силой движения. Большинство их участвовало в походе Лжедмитрия I и вину за роспуск казацких частей возлагало на «бояр». Чтобы поправить дело, они решили посадить на трон собственного, казацкого царевича. Гарнизоны сильнейших степных крепостей (Ливен, Царева-Борисова) открыли перед ним ворота и выдали царских воевод; в ноябре 1606 г. «Петр» прибыл в неофициальную столицу самозванцев — Путивль.

По пути казаки жестоко расправлялись со всеми, кто поддерживал Шуйского или отказывался признать «Петра», особенно с духовенством и боярами; поголовно казнили свезенных в Путивль пленных дворян, ожидавших там царского суда. Правда, восставшие стремились создать подобие государственного порядка: образовать свою боярскую думу, привлечь на службу знать, давать пожалованья и чины. Но все точно знали, что у царя Федора Ивановича не было наследника: детская сказка о том, что царица Ирина утаила мальчика от Бориса Годунова, сказав, что родила «полмедведка и полчоловека», мало кого могла обмануть. «Царевич Петр», жестокий и совсем не образованный, не привлек симпатий служилых людей: видя, что перед ними самозванец, дворяне «вору креста не целовали» и за отказ присягать часто платили жизнью. Обычным делом стали ежедневные расправы, живо напомнившие времена Ивана Грозного: людей всех чинов и званий Петр «метал из башен, и сажал по колью, и по суставам резал». В результате дворяне Северской Украины предпочли поддержать Шуйского и к весне 1607 г. оказались в его армии.

Армия Болотникова тем временем успешно оборонялась за стенами Калуги, а войско «царевича Петра» из Путивля шло ей на помощь, под командованием князя А. А. Телятевского (бывшего господина Болотникова) по дороге заняв Тулу. Всю зиму 1606–1607 гг. вокруг Тулы и Калуги шли тяжелые бои, а в мае 1607 г. Телятевский нанес царским воеводам поражение на реке Пчельне, под Калугой, и осаждающая армия распалась, бросив обоз и всю артиллерию. Но повстанцы не пошли на Москву: воины Болотникова держались из последних сил, а их кони еле стояли на ногах. Пришлось на время отступить в крепость Тулу.

 

Шуйский укрепляет войско

Шуйский тоже остался без армии, но к весне 1607 г. он чувствовал себя на троне увереннее. Дворяне, испуганные жестокостью казаков, крестьян и холопов, теперь поддерживали его. Враждебных членов Боярской думы удалили из Москвы и пополнили ее простыми дворянами, активно участвовавшими в борьбе с мятежниками. Членов их семей и холопов, «севших в осаду» с царем в Москве, обеспечили едой. И наоборот: людей тех дворян, кто остался с Болотниковым или уклонился от службы, отправили в тюрьмы, их земли отдали верным слугам и перебежчикам. Чтобы увеличить жалованье служилым людям (оно равнялось нескольким рублям в год), прибегли к займам последних денег у монастырей и даже к распродаже царского имущества, что дало десятки тысяч рублей.

Царь изо всех сил старался завоевать сердца служилых людей. Его указ 7 марта 1607 г. запрещал боярам превращать добровольных слуг (обычно из разорившихся дворян) в кабальных холопов без их согласия. Более того, ранее бежавшие от хозяев холопы, перешедшие от Болотникова к царю, получали свободу: теперь мятежники знали, что их не возвратят прежним хозяевам, если они сложат оружие. Поэтому дворяне охотно брали захваченных в плен холопов «на поруки», обращая в своих военных слуг. Настроения военных слуг играли огромную роль в войне: при Грозном дворянин должен был выставить одного вооруженного холопа с каждых 100 четей земли его поместья, а при Годунове — даже двух, конного и пешего, с пищалями. Это резко подняло их роль в войске — ведь дворянин воевал в основном саблей. Но, при всех преимуществах, они оставались несвободным населением, а следовательно, и потенциально опасным и ненадежным. Хлопка, Отрепьев, Болотников, Илейка — все они в прошлом именно боевые холопы (хотя и разного происхождения), и почти все прошли через казачьи станы (воеводы хорошо знали, что казаки — это беглые боярские холопы).

Шуйский выступил защитником интересов дворянства и в приговоре о крестьянах, утвержденном Боярской думой 9 марта 1607 г., отменил частично допускавшиеся крестьянские переходы и возвратил ситуацию к моменту отмены Юрьева дня и составления писцовых книг; по записям в этих книгах и следовало считать крестьян, принадлежащими тому или иному феодалу. Крестьян надо было вернуть старым владельцам, но на мятежной территории проверить это было невозможно.

Сплотив дворянство страны вокруг царского трона, Шуйский смог перейти к решительным действиям против армии Болотникова и «царевича Петра». Он сам возглавил собранное со всего государства войско и выступил 27 мая к Серпухову. Попытка разбить наступающие царские полки по одиночке не удалась: 5 июня под Каширой, на реке Восме, лучшие силы Телятевского и Болотникова потерпели поражение, и 30 июня царь запер мятежников в каменной крепости Тулы, приступив к правильной осаде.

 

Осада Тулы

Люди Болотникова защищали город отчаянно, нанося сокрушительные удары по врагу. Но в самой крепости шла настоящая вакханалия: каждый день пытали, травили медведями, казнили нежелавших присягать «царевичу»; дома дворян грабили, сжигали их грамоты на землю, истребляли холопов. Осада тянулась все лето, а Шуйскому нужно было спешить: с тыла уже угрожал новый самозванец, его со дня на день ожидали в Калуге, в то время, когда третья часть страны была охвачена мятежом! С юга пробивались войска «царевича Ивана-Августа», владевшего Астраханью. Колебалась Казань. Воеводам царя не удавалось подавить движение ни на Тульщине, ни в Рязанской земле (местные крестьяне годами не платили налогов, а семьи служилых людей укрывались под защитой крепости). Обе стороны проявляли большую жестокость, проливая реки крови; множились измены с обеих сторон: от Шуйского ушел даже один из свойственников, командовавший татарской конницей князь Петр Урусов.

Судьба царской армии висела на волоске: взять город штурмом она не могла; измотанная осадой дворянская конница роптала и понемногу разъезжалась; боеспособные полки растворялись в массе людей, согнанных на осадные работы со всей страны и готовых перейти на сторону Лжедмитрия, как только он подойдет к крепости. Этот новый Лжедмитрий уже предлагал Шуйскому признать власть «законного государя». Его посла казнили, но стойкость человека, под пыткой не отрекшегося от «Дмитрия», произвела глубокое впечатление на войска.

Судьбу Тулы решила постройка плотины, которой царские воеводы перегородили реку Упу. Ее строили все лето, и к осени воды разлившейся реки затопили город и часть острога. Отряды защитников лишились связи, голодавший город потерял последние запасы хлеба и соли. В октябре 1607 г. двуличный Шуйский смог убедить горожан выдать ему вождей восстания, заверив, что сохранит жизнь и свободу мятежникам. Болотников, «царевич Петр», Телятевский и все защитники города попали в руки царя. Рядовых казаков и служилых людей, действительно, приняли на царскую службу или отпустили по их городам. Но «царевича» и ряд атаманов после допросов, длившихся до февраля 1608 г., казнили. Болотникова сослали, но вскоре он был убит в заточении. Из вождей не пострадал только знатный Телятевский.

Самая острая угроза была ликвидирована, но подавление восстания не успокоило страну: уже с конца лета 1607 г. Шуйский вел борьбу на двух фронтах, так как против него выступил новый Лжедмитрий.

 

Лжедмитрий II

Лжедмитрий II объявился в мае 1607 г. в г. Стародубе, куда пришел из Великого княжества Литовского. Шляхта его восточных городов (Мстиславль, Могилев, Минск, Орша) поддерживала Лжедмитрия I, здесь вербовали наемников эмиссары Болотникова и «царевича Петра». Они старались привести в Россию и нового ставленника на роль «царя Дмитрия». В тот момент польское правительство не могло ни пресечь, ни поддержать эти действия: в Речи Посполитой начался мятеж шляхты против короля — рокош.

Лжедмитрий II был выходцем из столь низкого слоя общества, что происхождение и само имя его остались неясными. Видимо, он был школьным учителем, а вездесущие иезуиты выяснили его имя (Богдан) и религиозную принадлежность (крещеный иудей); их версию позже официально приняли на Руси. Как и «царевич Петр», Богдан не подходил на роль царя, он не был похож на Лжедмитрия I, не получил аристократического воспитания, не имел боевого опыта и мужества. Выходцев из низов, объявлявших себя «царями» и «царевичами», было в тот момент в России не менее десятка: в низовьях Волги бродили «царевичи» Иван-Август и Лавер, в степных городках подвизались «дети» и «внуки» Ивана Грозного (Петр, Федор, Симеон, Климентий, Савелий, Брошка, Гаврилка, Мартинка и другие).

Лжедмитрий II не был вождем движения, его просто понесла волна гражданской войны. В Стародубе его встретил энергичный и отчаянно смелый казацкий атаман Иван Заруцкий, посланный Болотниковым на розыски царя. Он «признал» в претенденте «Дмитрия», а затем разыграл спектакль «узнавания» его другими сподвижниками. Однако сбор армии затянулся: одни дворяне давно ушли с Болотниковым, другие не спешили в войско «Дмитрия». Пришлось призвать холопов и крестьян, дав им право забирать себе имения и жен тех, кто служит Шуйскому. Это позволило пополнить войско, но вызвало негодование служилых людей. Важной силой в войске стала шляхта и казачество: в июле 1607 г. рокош в Польше был подавлен, его участники готовы были служить за деньги кому угодно, а король с радостью избавился от слишком воинственных соотечественников.

Имя «царя Дмитрия» еще оказывало магическое действие на Руси, по-прежнему ожидавшей «природного» и «доброго» царя. Начинавшая, казалось, стихать гражданская война вспыхнула с новой силой при появлении самозванца. Его права признала Северская Украина, и 10 сентября войско двинулось в глубь России, на помощь осажденному в Туле Болотникову. Города сдавались один за другим, и 11 октября был занят Козельск. Но, как мы уже знаем, Тула пала раньше. Поэтому, переждав зиму, весной 1608 г. самозванец пошел прямо на Москву и разбил царскую армию. Казалось, он легко войдет в город, но Скопин-Шуйский остановил его на подступах к столице. Однако прогнать самозванца сил не хватило: он укрепился в селе Тушино, в 17 верстах от Москвы (поэтому его и прозвали «тушинский вор»).

Казачьи атаманы и польская шляхта мало считались с человеком, которого вели на московский престол, — Лжедмитрий II был всего лишь марионеткой и играл в лагере жалкую роль. Но его готова была поддержать часть русской аристократии, враждебная Василию Шуйскому. В Тушино пробралась и Марина Мнишек, отпущенная московским правительством в Польшу, но бежавшая с дороги. Она «признала» в Лжедмитрии II мужа, — как «признала» в нем сына и привезенная в лагерь Марфа, мать Дмитрия Углицкого.

Тушино стало центром «параллельного управления» страной, здесь спешно строили «вторую столицу». В Тушино составили боярскую думу, завели приказы и своего патриарха: им стал Филарет Романов. Здесь же от Лжедмитрия II, считавшегося венчанным царем, можно было получить грамоту на новое поместье и думский чин, поэтому там стали бывать бояре и дворяне из Москвы. Многие возвращались затем к Шуйскому и получали еще одно пожалование, уже за «сидение в осаде». Таких двурушников называли «перелетами».

Тушинская «столица» держалась долго, около двух лет, и все это время в стране существовало двоевластие. Ею правили два враждовавших друг с другом царя, Василий и «Дмитрий», причем их силы и контролируемая территория были примерно равны. Но политика этих царей была разной: московское правительство действовало традиционными методами и боролось за национальные интересы, в Тушино же всем направляли вожди польских отрядов и казацкие атаманы, смотревшие на Россию как на объект прямого грабежа. Отсюда казаки и шляхта растеклись по Северной и Восточной Руси, захватили и ограбили Вологду и Верхнее Поволжье (Ярославль и другие города). В сентябре 1608 г. отряд пана Лисовского осадил святыню Руси, Троице-Сергиев монастырь, хотя взять его так и не смог. Города и села пытались жаловаться новоявленному царю, но, не получив помощи, скоро отвернулись от него и начали бороться с казацко-шляхетскими отрядами.

Фактически на севере уже шла необъявленная русско-польская война, поэтому Василий Шуйский решил просить помощи у непримиримого противника Сигизмунда III, шведского короля Карла IX. В Швеции был набран пятитысячный корпус солдат, и в марте 1609 г. наемники под командой известных шведских генералов, Делагарди и Горна, соединились с армией царского племянника Скопина-Шуйского. Скопин двинулся на Лжедмитрия II, постепенно очищая север от его войск.

Однако вмешательство шведов дало Польше повод открыто выступить против России. В сентябре 1609 г. Сигизмунд III осадил Смоленск. Шляхта из Тушина ушла в лагерь польского короля. Туда же отъехала желавшая продолжить борьбу с Шуйским русская знать во главе с Филаретом Романовым. Полякам «тушинский вор» был более не нужен, и его лагерь распался. Но Лжедмитрий II с остатками казаков ушел к Калуге, откуда продолжал угрожать Москве.

 

«Семибоярщина»

Русско-шведские войска 12 марта 1610 г. вошли в Москву как победители, но положение Василия Шуйского не улучшилось. Под Смоленском «тушинские бояре» предложили королю Речи Посполитой Сигизмунду III посадить на московский престол его сына, королевича Владислава, который должен был править на основе условий, перечисленных в особом договоре. Воспользовавшись этим предлогом, Сигизмунд немедленно двинул к Москве сильный отряд. Остановить его было некому: герой многих сражений, молодой, любимый армией и москвичами Михаил Скопин-Шуйский умер почти сразу же после вступления в Москву (возможно, он был отравлен завистливыми родичами с согласия царя). Войско повел бездарный и нерешительный Дмитрий Шуйский, брат царя Василия. Под селом Клушиным 24 июля 1610 г. оно было разбито: ненадежным и разноязыким войском трудно управлять (по образному выражению современного историка Р. Скрынникова, над полем боя звучали команды и проклятия на всех известных европейских языках).

Теперь у царя Василия снова не было армии, а к Москве подступал польский корпус (с запада) и отряды Лжедмитрия II (с юга). Его посланцы начали переговоры с москвичами и убедили их отказаться и от Василия, и от «Дмитрия». Народ действительно «ссадил» с трона Шуйского, а бояре заставили его постричься в монахи. Правление перешло к группе думских бояр во главе с князем Ф. И. Мстиславским (семибоярщине). Однако «тушинский вор» не был смещен своими сторонниками. Более того, он на время оказался единственным реальным «царем» и продолжал попытки захватить Москву, которые москвичи с трудом отбивали.

«Седмочисленным боярам» признание царем королевича Владислава казалось меньшим злом, они надеялись править от его имени и разбить «тушинского вора» руками поляков. У стен Новодевичьего монастыря они подписали договор с гетманом Жолкевским, представителем короля, и польские войска вошли в Москву бег боя. Они действительно помогли справиться с отрядами самозванца, которого в декабре 1610 г. зарезал на охоте князь Петр Урусов, отомстивший за казненного самозванцем правителя Касимовского ханства. Но калужское войско не распалось: горожане и казаки Заруцкого признали царевичем Ивана, рожденного Мариной Мнишек от Лжедмитрия II уже после его смерти.

Конец же Василия Шуйского оказался трагичным: по приказу Сигизмунда братьев Шуйских, вопреки договору, поспешно увезли в Польшу, подвергнув их публичному унижению как «военный трофей». Вскоре они умерли на чужбине. Заложниками поляков стали также знатнейшие и наиболее энергичные московские бояре: из них составили «великое посольство», отправленное в лагерь короля под Смоленск. Члены боярского правительства, но сути, тоже были заложниками польского гарнизона в Москве, — уже в момент подписания договора было известно, что Сигизмунд не снимет осаду Смоленска и не отпустит на московский престол своего сына. Король вознамерился просто завоевать Россию и присоединить ее к Речи Посполитой как свою провинцию.

 

Первое ополчение

У народа остался один выход: силой ответить на притеснения поляков, самозванцев и предателей — ведь вставал вопрос о самом существовании Московского государства. Гражданская война вступила в решающую и трагическую фазу. В начале 1611 г. те, кто не желал подчиняться полякам и боярам-предателям, решили изгнать иноземцев и создать национальное правительство. Душой этого Первого ополчения был вождь рязанских бояр Прокопий Ляпунов. Его поддержали северные и поволжские города и казаки «тушинского вора» под командой Ивана Заруцкого, женившегося теперь на Марине Мнишек, «вдове двух Лжедмитриев», и стремившегося посадить на престол ее сына, «царевича Ивана Дмитриевича», которого называли также «воренком».

Ополчение пошло к Москве отдельными отрядами, но не успело: восстание против ненавистных поляков вспыхнуло раньше, и на главных улицах закипел бой. Москвичи так насели на врагов, что те были вынуждены укрыться за стенами Китай-города, а затем решили поджечь посады и таким образом принудить горожан прекратить сопротивление. В страшной борьбе с огнем и поляками на помощь восставшим успел прийти только передовой отряд под командой князя Дмитрия Ивановича Пожарского: он укрепился на Лубянке и сражался до тех пор, пока его, тяжелораненого, не вывезли из города. От Москвы осталось только пожарище, да поляки, укрывшиеся за стеной Китай-города.

Ополчение осадило Москву. Его вожди Прокопий Ляпунов, Иван Заруцкий и Трубецкой начали создавать органы управления, высшим из которых стал Совет всея земли. Решено было забрать для поместных раздач все свободные земли и поместья не явившихся в лагерь дворян. Но внутри ополчения не было единства. Казаки хотели посадить на престол «воренка», с чем не было согласно дворянское ополчение. Поляки умело этим воспользовались, подбросив подложное письмо, якобы обличавшее намерение Прокопия Ляпунова расправиться с казаками. Ляпунова зарубили на казачьем кругу, после чего дворянские отряды покинули город.

Московское государство перестало существовать как единое целое — оно разваливалось на глазах. Сигизмунд III, будто законный хозяин России, щедро раздавал грамоты на владение поместьями и на новые чины. За ним под Смоленск постепенно потянулись бояре и дворяне. 3 июня 1611 г. упорно защищавшийся два года город был взят штурмом. Еще раньше шведские войска, вернувшиеся из-под Клушина, захватили Новгород Великий. В Псков вступил и правил там еще один самозванец — «царевич Матюшка». Фактически северо-западные земли были отторгнуты от России и не признавали московских властей. Казалось, вот-вот отпадет Нижнее и Среднее Поволжье: в Астрахани сидел очередной самозванец, все более подозрительно вела себя и Казань.

Но голоса, звавшие дружно стать на защиту отечества, не смолкли. Они звучали из Троице-Сергиевой лавры, так и не сдавшейся полякам, из лагеря Сигизмунда, от находившихся там под стражей членов «великого посольства», а также в письмах, которыми обменивались друг с другом города Севера, Поморья и Поволжья. Даже из самого Кремля, от имени посаженного поляками в темницу патриарха Гермогена, шли к народу грамоты с призывом создать новое ополчение. И оно было создано.

 

Второе ополчение

Второе ополчение создали жители торговых городских посадов (те самые «два процента» населения, на которые опирался царь в управлении страной), не знавшее помещичьего землевладения крестьянство северо-востока страны, оставшиеся верными Родине бояре и дворяне. Центры ополченцев удалось создать в районах Верхней Волги и Заволжья, мало или совсем еще не затронутых гражданской войной.

В декабре 1611 г. земский староста Нижнего Новгорода, Козьма Минин-Сухорук, обратился к горожанам с призывом помочь стране собрать новое войско, которое освободит Москву от поляков. Город ввел чрезвычайный военный налог (треть годового дохода) и собрал добровольные взносы с посадских людей. За организацию армии взялись теперь торговцы и промышленники, опытные в финансовых и практических вопросах. Во главе «мирского дела» стал Минин.

Новая армия ни в чем не должна была терпеть недостатка, и потому не грабила окрестных жителей (что было совершенно обычным поведением всех войск в давно разоренной стране). К Нижнему на службу потянулись отряды дворян, охочих людей и даже казаков. В руководители выбирали тех, кто не запятнал себя службой самозванцам и угодничеством перед польским королем. Полководцем избрали князя Дмитрия Михайловича Пожарского: больной (у него была эпилепсия) и еще не оправившийся от ран, он все же не отказался от выполнения почетного, но тяжелого долга.

Ополчение начало очищать Верхнее Поволжье от бесчисленных шаек разбойников, казаков и поляков, строить управление страной, собирать средства на по-настоящему мощное войско. Но медлить было нельзя: необходимо было добиться того, чтобы вся страна признала власть Второго ополчения и отказалась от засевших в Кремле бояр-изменников, царевича Владислава, разных самозванцев и других претендентов на власть. Вокруг Москвы стояли казацкие таборы Заруцкого, имевшие свои взгляды на управление страной, а на помощь полякам шло мощное подкрепление. Войскам Пожарского не удалось остановить его: прямой путь от Нижнего на Москву оказался занят войсками противника, и пришлось сначала отправиться в Ярославль, также находившийся под угрозой захвата. Там и собрали новый Совет всея земли, который постановил не принимать в цари никого из иностранных принцев и королей, не служить самозванцам, но созвать, после изгнания из России чужеземцев, настоящий Земский собор для выборов нового царя.

Для осуществления этого плана в конце лета войско двинулось к столице и 21 августа 1612 г. остановилось у Арбатских ворот Москвы. Почти одновременно подошли и поляки под командой известного гетмана Ходкевича. Три дня шли тяжелые бои на подступах к Кремлю со стороны Чертолья и Замоскворечья, враг пытался прорваться в осажденную крепость и выручить гарнизон. Не раз казалось, что битва проиграна; но, благодаря стойкости ополченцев и отчаянной храбрости пришедших им в конце концов на помощь казаков, поляки были разбиты и отступили. Огромную роль в решающий момент сыграло бесстрашие и хладнокровие Минина, хотя для него военное ремесло не было профессией.

Положение польского гарнизона и бояр, засевших в центре Москвы, стало безнадежным. В крепости начался голод (в мемуарах многих поляков этому испытанию отведены самые красочные страницы). 22 октября после удачного штурма ополченцам и москвичам удалось занять Китай-город, а 26 октября польские полки приняли условие безоговорочной капитуляции и сдали Кремль. Столица государства вновь была свободна.

 

Избрание нового царя

За годы Смуты Россия убедилась в бесплодности попыток отыскать среди самозванцев «прирожденного» царя и готова была сплотиться вокруг царя новоизбранного. Для этого в январе 1613 г. в Москве собрали Земский собор. На нем было много служилых людей и казаков, меньше — купечества и духовенства. После долгих споров сошлись на кандидатуре боярина Михаила, сына Федора (Филарета) Никитича Романова. Ему было всего 16 лет, и он провел всю осаду за стенами Кремля, но этого ему не поставили в вину. В его пользу говорило отдаленное родство с семьей Грозного, который был женат на одной из Романовых, а также уважение, которое испытывали к отцу юноши, опытнейшему политику, «тушинскому патриарху» Филарету, находившемуся в польском плену. 21 февраля 1613 г. Михаил Романов был избран на престол. Михаилу суждено было основать династию, правившую в России три столетия.

Смута не закончилась с избранием царя. В стране еще было много самозванцев. Наиболее опасным был совсем маленький мальчик, сын Марины Мнишек. Его мать засела в Астрахани с атаманом Заруцким и строила планы отделения от России Нижнего Поволжья. После долгой борьбы всю семью схватили, Заруцкого и «воренка» казнили, а Марина скончалась в заточении.

Огромные территории оставались в руках шведов и поляков.

Мир с противниками нужен был во что бы то ни стало, ведь для войны уже не осталось сил. Удалось договориться, что Швеция вернет Новгород, но оставит себе захваченные крепости Орешек, Ивангород, Ям и Копорье. По этому (Столбовскому) договору Русь была окончательно отрезана от Балтики и выхода в Финский залив (его через сто лет придется отвоевывать Петру I). С Польшей дело обстояло еще хуже. Королевич Владислав по-прежнему претендовал на русский трон, и его права в Польше считали законными. О признании Михаила Романова не могло быть и речи, даже то, что его выбрали пришлось долго скрывать. Только к 1634 г. удалось договориться о мире: Смоленск и Северская земля оставались у Польши, но ставший к тому времени королем Владислав навсегда отказался от прав на Московию. Романовы избавились от преследовавшей их «польской тени».

 

Уроки Смуты

Если попытаться передать социальную психологию, которая породила Смуту, на современном жаргоне, то получится примерно следующее.

В конце XVI в. Россия впервые глубоко прочувствовала, что именно построили Иван III и его внук Иван Грозный, что за ношу взвалила она на плечи и чем должен будет расплатиться каждый за избранную долю. И рванулась от этой доли, а каждый гражданин закричал: «Остановите самолет, я сойду». И пытались «сойти» лет примерно десять-пятнадцать: каждый хотел выйти из тягла, стать кем-то другим, крестьяне записывались в казаки, тяглые горожане — в служилые люди по прибору и т. д. Но развитие Смуты убедило Московию, что такие попытки крайне опасны, что они только усугубляют положение всех и каждого в отдельности.

Тем не менее через два-три поколения этот опыт предадут забвению, и народ, с завидной регулярностью, будет повторять попытки выбраться из-под им же созданного ярма. И вновь и вновь, осознав необходимость и разумность возврата, будет возвращаться назад, своими руками надевать мало изменившееся ярмо и браться за общий, хотя и слишком тяжелый, крест.

Но молодые герои Смуты (Лжедмитрию I едва за 20, столько же — Скопину-Шуйскому, Истоме Пашкову 23–24 года) об этом не могли знать. Они только почувствовали, что сбросить тяжелое бремя не удастся, не погубив всей страны; что придется с ним жить; что сама страна представляет тяжесть, которую крайне нежелательно увеличивать. А значит, нужно установить такой порядок, который позволит поделить этот груз, сделать так, чтобы его можно было вынести. Нужно построить систему, хоть отдаленно напоминающую справедливую и в то же время соответствующую складу, сути страны, то, что можно назвать «системой равномерного гнета». В этой системе все, включая царя, бояр и купцов, несли бы бремя наравне с простонародьем. До конца XVII в. будут предпринимать попытки построить такое государство, не забывая о невыносимых временах Смутного времени.

 

Новая династия начинает все сначала

Гражданская война затихала, но ее последствия были очень тяжелыми. Интервенция еще далеко не прекратилась. На севере был отторгнут Новгород, на западе — Смоленск и Северские земли. Страну грабили крупные отряды поляков, казаков, беглых, и «просто разбойников», доходившие иногда до Москвы. На них приходилось бросать войска, иногда во главе с самим Пожарским. Крестьянские дворы, регулярно разоряемые уже полвека, не могли больше содержать ни своих хозяев, ни помещиков. Заметна была и убыль людей. Пашня в центральных уездах резко сократилась, а количество безземельных крестьян (бобылей) удесятерилось и приближалось к половине. Очень пострадали торговля и ремесла. В городах остались только «людишки молодчие, сапожники да портные мастеришки», которые «скитаютца по своей братии без дворишек», писал современник. Казну до конца расточили самозванцы, поляки и бояре, что сказывалось на протяжении всего столетия. Извне на русский трон по-прежнему претендовал королевич Владислав, а внутри страны все множились самозванцы.

Необходимо было заключать мир с Польшей и Швецией, поскольку для войны не было денег. Лишь после ряда новых русско-польских войн, которые шли тяжело и с переменным успехом (русские дважды осаждали Смоленск, но не смогли его взять) (1634) и заключения мира на речке Поляновке, удалось заняться внутренними делами. Но всего через 20 лет Москва, опираясь на украинское казачество, «предъявит счет» Речи Посполитой и с лихвой вернет все утраченное, завершив воссоединение домонгольских земель в Русское государство.

По избрании Михаила Федоровича (1613–1645) управление страной не полностью перешло в руки царя. Важнейшую роль играли земские соборы и Боярская дума. «Михаил, хотя и самодержцем писался, однако без боярского совету не мог делать ничего», — писал Григорий Катошихин. Соборы рассматривали налоги и главные государственные расходы, например военные, что во многом определяло политику Москвы. В 1614–1615 гг. решали вопрос о борьбе с Заруцким и о взимании «пятой деньги» (т. е. 20 % от стоимости имущества); в 1616 г. — о новом налоге; 1619 г. — о переписи населения, и т. д. Участвовала в управлении страной и семья Михаила Федоровича. Сначала роль регента играла мать, Ксения Ивановна («великая инокиня» Марфа), окруженная кланом родни Салтыковых. Вернувшись из польского плена, в управление вмешался отец Михаила, патриарх Филарет, причем столь решительно, что даже земские соборы стали собирать реже. «Нравом опальчив и мнителен, а владетелен таков был, яко и самому царю бояться его… всякими царскими делами и ратными владел», — писал о нем современник.

К 1630-м гг. положение в хозяйстве немного поправилось, но за счет увеличения налогов. Собор 1619 г. постановил провести полную перепись и занести тяглые дворы в писцовые книги, вернуть бежавших в годы смуты посадских тяглецов, составить роспись государственных расходов и доходов (бюджет). Одновременно разрешили передавать по наследству поместья не только сыновьям, но и братьям, и даже вдовам и дочерям «на прожиток». Возрос срок сыска беглых (до 9 лет) и свезенных (до 15 лет) крестьян. Свободные крестьяне, имевшие право перехода, оказались теперь вписаны в книги.

В XVII в. началось медленное объединение экономики страны единым рынком, появилась первая буржуазия. Рынок в одно целое связывал ряд товаров, без которых невозможны были никакое производство и даже быт. К ним относилась, например, соль — чуть ли не единственный консервант, известный допромышленной эпохе. Она была неизбежной составной частью всех запасов рыбы, мяса и овощей, а потому требовалась в огромных количествах. Добывали ее в немногих районах — и Заволжье, в больших северных монастырях, в Астрахани. Необходимым повсюду товаром было и железо, которое с 1630-х гг. делали уже на заводах в Туле, Кашире, под Москвой (с. Павловское), на Урале и в других местах. Главной целью было военное производство (делали пушки, пищали, пистоли, ядра, шпаги), но делали и вещи на продажу: гвозди, топоры, сошники, лопаты и многое другое. В Заочье сложился центр производства селитры и поташа, которые продавали даже за рубеж. По всей стране из нескольких центров расходились готовые вещи: скобяные товары из Бежецкого уезда, кожевенные из Кимр, ткацкие с Владимирщины, деревянные из Романова и т. д. Из товаров, которые раньше в России не делали, можно назвать стекло и бумагу, которые производили на мануфактурах «крепостного типа», где работали бывшие крестьяне, в основном государственные («приписные»). Товары обменивали на крупных ярмарках, известных всей стране: Свенской (под Брянском), Макарьевской (под Нижним Новгородом), Ирбитской, Осташковской. Появились и постоянные центры торговли: Холмогоры, Великий Устюг, Астрахань и многие другие.

На оптовом рынке торговали не только изделиями промышленности. Ее рост, как и рост городов, увеличили потребность в продуктах сельского хозяйства. Хлеб, мясо, рыба и другие съестные припасы стали важнейшим товаром всероссийского рынка. Стали появляться, особенно на Севере, богатые крестьяне, занимавшиеся и торговлей. У таких крестьян денег зачастую было больше, чем у среднего дворянина (например, в 1630-х гг. в Устюжском уезде одного крестьянина ограбили на сумму в 337 руб.).

Особую роль в хозяйстве страны играл город. Города Московского государства внешне были подобны европейским, но очень отличались от них «по происхождению» и внутреннему устройству. Прежде всего, словом «город» на Руси могли назвать любое укрепление. Большинство городов возникало как результат деятельности одного из князей, — опираясь на них, князь закреплял свою власть над территорией и защищался от врагов. Из города управляли, сюда же поступали собранные с сельской округи натуральные продукты. Здесь их хранили и перерабатывали, поэтому в городе собирались ремесленники, принадлежавшие князю. Но присутствие в городе князя или его наместника привлекало сюда также свободных мастеров и купцов, искавших богатых заказчиков и защиты.

Обычно города были и церковными центрами округи, а Церковь тоже была крупнейшим заказчиком. В городах стояли княжеские дружины или войска, получавшие государево жалованье; сюда приезжали на смотры и по иным делам окрестные помещики, — все это расширяло рынок и превращало город из административного и военного центра в торговый и промышленный.

Своеобразна была и структура русских городов. Лежавшие на равнинах, они сильно разрастались, но заселялись неравномерно. Город обычно служил убежищем для жителей округи, собиравшихся при надвигающейся опасности в крепость со всем скарбом и частью скота, у стен которой располагались большие ополчения. Поэтому, строя город, часто ограждали стеной почти незаселенное пространство. В большом, имевшем несколько линий стен городе обычно выделялась лучше укрепленная, небольшая по площади цитадель на удобном для обороны месте. Здесь была резиденция правителя и дворы знати, хранились военные запасы, порох, продовольствие. В Московской Руси она называлась кремлем или острогом. Ее окружала менее укрепленная часть города — посад. Здесь жили в основном купцы и ремесленники, выполнявшие государственные повинности. Одной из особенностей русского города, его отличием от западноевропейского было постоянное присутствие в нем феодалов. Бояре и дворяне владели в городе, в том числе на его посаде, усадьбами и «осадными дворами», куда переезжали с имуществом в случае опасности. Такие дворы и подворья могли быть дарованы крупным монастырям. Кроме того, монастыри были и прямо в городе. Наконец, древнерусский город никогда полностью не «выпадал» из своей сельской округи: за посадом вдоль дорог тянулись поселки-слободы; между ними лежали угодья горожан; выгоны, покосы, сады, огороды, даже пашни. Здесь производили продукты на рынок. Часть же горожан не полностью порывала с крестьянским хозяйством: занимаясь ремеслом, торговлей или службой, они считали выгодным держать скот, растить овощи и хлеб на собственной земле.

Так что древние города на Руси выполняли массу задач, для которых в Европе были особые типы поселений. Они были одновременно княжескими замками и военными лагерями-убежищами; столицами земель или сельских округ; торговыми и ремесленными центрами; наконец, пунктами управления страной. Но в XVII в. лицо русского города начинал определять «посад».

 

Зачем бунтовать из-за соли?

В 1620-х гг. в России (без Сибири) был 181 город (среди них 42 пограничных крепости), а к 1650 г. — 226 (правда, около трети из них — крепости). Количество посадских дворов оценивается в 100 тысяч, но в городах жило и много неучтенного «гулящего люда», то есть бедняков, не имеющих не только своего двора, но и постоянного пристанища на чужом. Они исполняли огромную долю черной работы на пристанях и трудоемких производствах. На другом полюсе располагались семьи крупных купцов («гостей») — Шорины, Никитниковы, Строгановы и другие. Они были тесно связаны с государством, выступая как агенты правительства при торговле с западными странами, и вели операции как за свой счет, так и на счет казны. Они контролировали торговлю сибирскими мехами — основой «валютного запаса» тогдашней Руси; брали на себя сбор таможенных пошлин, поставляли снаряжение войску. Между категориями беднейших и богатейших горожан располагались купцы гостиной и суконной «сотен», торговавшие на местных рынках ремесленники, скупщики сырья и продуктов хозяйства в провинции. Торговый характер города бросался в глаза иностранцам. «Все жители, начиная от знатнейших до последнего, любят торговать. В Москве больше лавок, чем в Амстердаме или целом ином государстве», — писал один из них. Действительно, торговлей и ремеслом занимались почти все горожане, включая мелких служилых людей и стрельцов. Ремесленники объединялись по принципу близких друг к другу специальностей. Среди кожевников были сыромятники, сапожники, подошвенники, шлейники, седельники, среди портных — шубники, шапочники, штанники, сермяжники, сарафанники, подвязочники. «Пищевая промышленность» имела неисчерпаемый список мастеров: блинники, калашники, пирожники, сухарники, солодовники, квасники, кисельники. Лично свободные горожане, как и все жители страны, не состоявшие на государевой службе, несли «посадское тягло», повинности в пользу государства. Его делили по количеству дворов, входивших в «посад», жители которого обычно входили в «слободы» или «сотни», и для равномерной раскладки налога выбирали земского старосту и целовальника.

Городом на Руси, за исключением вечевого Новгорода и Пскова, всегда управлял князь, царь или его наместник (в Западной Европе города были от них независимы). Князья, а позднее цари очень мало считались с правами жителей города как собственников, видели в них полностью зависимых людей, насильственно переселяли их из одного города в другой. Для таких переселенцев выделяли район и размеряли на нем участки под дворы.

Огромные участки, принадлежавшие феодалам и монастырям, как бы выпадали в правовом отношении из городской территории. Их владения назывались «белыми местами», поскольку ни Церковь, ни служилые землевладельцы городского тягла не знали. Жители дворов, стоявших на этих белых местах, также могли его избежать, если «закладывались» за монастырь или феодала, то есть становились их людьми. В принципе они не должны были заниматься торговлей или ремеслом на свободном рынке, но, конечно, делали это. Поэтому переход любого дворовладельца из «черной» слободы в «белую» не только увеличивал тягло для оставшихся, но и обострял конкуренцию на рынке: не платившие налог беломестцы могли продавать товары или труд в городе по более низким ценам, извлекать прибыль из жизни в городе, не неся сопряженных с этим обязанностей.

В середине XVII в. в правление Алексея Михайловича Романова (1645–1676) «посад» решительно потребовал от власти учета своих интересов. Царь вступил на престол юношей, и первые годы государственными делами руководил его воспитатель и шурин (они были женаты на сестрах Милославских), боярин Борис Иванович Морозов. Хороший хозяин и организатор, он составил правительство из преданных ему людей, сам руководил приказами Большой казны (торговым), Стрелецким и Иноземным, а его ставленники — Пушкарским и Земским, который ведал, в числе прочего, делами московского посада (во главе него встал близкий к Морозову судья Леонтий Плещеев). При Морозове лихоимство и казнокрадство расцвели настолько, что представляли уже опасность для страны. В конце 1640-х гг. это вызвало открытый взрыв возмущения. Молодое русское купечество потребовало отмены привилегий «беломестцам» и иноземцам, напрямую заключавшим сделки с казной, не платя пошлин. Казна торговала шелком-сырцом, продуктами северных промыслов, например рыбьим жиром, и многим другим. Конкурировать с казной и иноземцами в этих условиях было делом безнадежным, а самостоятельный вывоз товара за границу приносил одни убытки. «Русские товары англичане вывозят беспошлинно и в Архангельске продают на деньги голландцам и гамбургским немцам. Немцы не только нас без промыслов сделали, они все Московское государство оголодили», — писали купцы в челобитных. Они требовали, однако, не только отмены привилегий и свободы торговли, но общего запрета иноземцам торговать в России.

К этим проблемам добавился хлебный недород и падеж скота (1646–1647). Вечно нуждавшееся в деньгах правительство не нашло ничего лучшего, как сократить жалованье стрельцам, — но бесконечно уменьшать выдачи или увеличивать прямые налоги невозможно. Решено было перейти к косвенным. Косвенный налог — это включение налога в цену товара. Если речь идет о товаре, нужном каждому (например, о хлебе), удар наносится по беднейшим слоям: ведь расход на такой товар у всех примерно одинаков, но отношение его к доходу бедных и богатых составляет чудовищную разницу. Уже то, что был введен налог на соль, вызвало ее троекратное подорожание. Но, кроме того, цена соли входила в цену основных пищевых запасов, поэтому цены на всю еду резко подскочили. Это больно ударило по горожанам: они покупали продукты на рынке и делали на продажу соленую рыбу, мясо и овощи. «Посад» выступил против этой реформы. 1 июня 1648 г. царскую семью при въезде в Москву окружила толпа, «бившая челом» на Леонтия Плещеева. Несколько человек арестовали, и всколыхнувшиеся слободы повалили в Китай-город. Они разгромили дворы Морозова и гостя Шорина (сборщика соляной пошлины), а дьяка Назара Чистого, автора налога на соль, убили. Ворвавшись в Кремль, толпа требовала выдачи Плещеева. Бояр, пытавшихся говорить с народом, избили. Царь вынужден был пообещать выдачу ненавистных взяточников, в Кремль стянули полки иноземцев и заперли ворота. В слободах вспыхнул пожар, за сутки охвативший огромную площадь, а толпа собралась на Красной площади, грозя взять Кремль. Выданный Плещеев был мгновенно растерзан толпой. Восставшие требовали выдачи Траханиотова и Морозова. Трижды к толпе пытались выйти крестным ходом патриарх и бояре, но их каждый раз загоняли обратно в Кремль. В конце концов Траханиотова схватили и убили, но Морозову удалось под охраной уехать в Кириллов монастырь. Восстание пошло на убыль после того, как подкупленные стрельцы помогли очистить площадь, изловили самых активных бунтарей, а царь пообещал снизить налог на соль. Но и дальше то тут, то там вспыхивали небольшие бунты. Бояре и купцы покидали город, и только к зиме восстановилось относительное спокойствие. Волнения прошли во многих городах Руси, и в последующие годы они вспыхивали неоднократно. В Пскове в 1650 г. восставшие даже захватили власть, удержав ее на несколько месяцев и создав городское самоуправление из «черных» людей и стрельцов. Восстание подавили войска.

Под гром этих последних взрывов возмущения правительство пошло навстречу требованиям посада, одновременно стремясь навести порядок в стране и усилить власть. Был собран специальный земский собор (1 сентября 1648 г.) с участием тяглых людей. Нетяглые беломестцы были приписаны к «черному» люду. Иностранцам отныне разрешалось торговать только в Архангельске. Важнейшим решением собора стала отмена срока для сыска беглых крестьян: их признали окончательно «крепкими» за помещиками. Эти решения вошли в сборник законов, получивший название Соборного уложения 1649 года (Оно сохраняло юридическую силу вплоть до XIX в.!). В нем была почти тысяча статей, отвечавших на самые наболевшие социальные вопросы и охвативших все стороны жизни: военную службу, суд, землевладение, церковные вопросы, систему власти, сословное деление. Предусматривалась система очень суровых наказаний за нарушение любых законов, особенно связанных с оскорблением царской власти и покушением на нее, с выступлениями против землевладельцев и многое другое. Наказания были еще средневековыми, рассчитанными на устрашение: фальшивомонетчикам заливали горло расплавленным свинцом; мужеубийцу закапывали в землю по пояс; встречались также колесование, четвертование, сажание на кол. Но городские восстания и выступления крестьян и казаков не прекратились.

Новое восстание в Москве последовало менее чем через четверть века. Его вызвал ряд причин: в 1654–1655 гг. по стране прокатилась чума, и в те же годы началась напряженная, требовавшая огромных денег война с Польшей. Налоги в опустевших городах достигли пятой части всего имущества тяглецов, но на жалованье войскам все равно не хватало денег. Серебра в России тогда не добывали и монету чеканили из европейских талеров. При этом казна наживала до 60 %. Но хотелось еще больше. Тогда окольничий Ртищев предложил чеканить медные монеты, указывая на них цену серебряных (как делается сейчас во всем мире). Для успеха такой реформы нужно было, прежде всего, убедить людей, что медные деньги не хуже серебряных, и принимать их к оплате безоговорочно. Нельзя было увеличить количество медных денег сверх государственного запаса серебра и золота. Требовался строгий контроль за чеканкой такой монеты. Наконец, ее нельзя было выпускать на внешний рынок. Эти условия более-менее выполнялись, и медь в 1654–1656 гг. успешно ходила по цене серебра, дав казне огромную прибыль. Но попытка резко увеличить количество медных монет привела к катастрофе. Дворы для чеканки медных денег работали безостановочно (остатки одного такого двора раскопаны археологами в Москве в начале Моховой улицы) и в результате начеканили гораздо больше, чем было в стране товаров и драгоценностей. Стоимость медных монет резко упала по отношению к серебру, и тут правительство допустило ошибку: потребовало платить налоги серебром, продолжая выплаты медью (в том числе войскам на Украине, где московская медь не имела хождения). Государственная реформа превращалась в государственную махинацию. Рухнуло главное условие для хождения денег: доверие. Цена меди уже падала быстрее, чем успевали чеканить новую монету, а серебро стали придерживать и прятать.

Контроль за чеканкой был поставлен плохо. Его вели «гости» (т. е. крупные купцы и финансисты), которые, сами купив медь за границей, везли ее на денежный двор вместе с государственной, а начеканенные монеты забирали себе. Монету можно было тайно чеканить вообще из любой наличной меди (например, посуды), богатые фальшивомонетчики так и поступали. Когда все это открылось и начались аресты, «гости» показали, что давали взятки родственникам царя, Милославскому и Матюшкину. Однако они не были наказаны.

Медные деньги 1650-х опять затронули прежде всего интересы посада. Припасы невероятно вздорожали; крестьяне часто отказывались везти их на продажу в города или требовали платы серебром. Если «в прежних годах можно было мастерскому человеку с женой быти сыту днем алтынным хлебом», то «одного хлеба и харча сам-друг надобно на 26 алтын» (то есть жизнь вздорожала в 26 раз!), «и то учинилось не от хлебного недороду и соляного промысла, а от медных денег», — писали в челобитных. В Москве началось брожение, 25 июля 1662 г. вылившееся в погром дворов. Горожане толпой пошли в Коломенское, в летний дворец царя и, застав его врасплох, передали письмо со списком «изменников», бояр и гостей. Алексею Михайловичу не дали слова сказать, хватали за платье и пуговицы, приговаривая: «Чему де верить?». Его с трудом удалось вывести из толпы. В Коломенском собиралось все больше городской черни, торговцев, стрельцов и даже солдат недавно созданных полков. Они попытались войти во дворец, но уже были собраны иноземные наемники и верные царю части войска. Царя застали во дворе и вновь потребовали «изменников», — но он дал приказ стрелять, и толпа побежала. Погибло несколько сот человек, остальных пытали в Угрешском монастыре, топили в Москве-реке, вешали. «Медный бунт» был подавлен, но в 1663 г. медные монеты пришлось вновь сменить серебром.

 

Степан Разин

Городские восстания сопровождались нарастающим недовольством провинции, прежде всего служилых людей, и крестьян, готовых примкнуть к первому же казацкому отряду. В конце 1660-х гг. оно вылилось в новую гражданскую войну, охватившую пограничные районы и национальные окраины — Дон и Поволжье. Ядром войска восставших и застрельщиками движения снова выступили казаки.

В Поволжье все время было не очень спокойно. Служилых людей здесь испоместили (т. е. дали им земельные наделы с крестьянами) на земле, отобранной у марийцев, мордвы и других малых народов (их насильно крестили и закрепощали). Русские крестьяне, переселенные сюда из центра страны, несли много добавочных тягот (добыча соли, ловля рыбы, выработка поташа). В крепостях служившие «по прибору» нерегулярно получали жалованье, страдали от произвола воевод. Наконец, вдоль волжского пути кормилось много бродячего люда (из него набирали ватаги бурлаков, грузчиков и «судовых работных людей»).

К этому времени осложнилась и жизнь казачества на Нижнем Дону и Хопре. Сюда, на край Дикого поля, бежало крестьянство, вливаясь в ряды казаков. Они вместе ловили рыбу, охотились, пахали пашню, окружали свои поселки («городки») рвами и изгородями. Однако прежнего равенства в городках не было — обжившись на Дону, казацкие семьи получали возможность эксплуатировать «пришлую» голытьбу. Они возглавляли походы за добычей и делили ее; верховодили на казацком «круге»; имели много денег, земель, коней и скота, лучшие зоны для рыбной ловли. На них часто работали беглые крестьяне и пленные ногайцы или калмыки. Эти казаки видели в Москве союзников: от царя присылалось денежное жалованье, хлеб, порох и другие припасы.

Но бедных («голутвенных») казаков было, однако, не просто закабалить, — вооруженные и привыкшие организованно действовать, они были очень опасны. До поры они проявляли себя в традиционных казацких грабительских рейдах («походы за зипунами») в Крым и Турцию, а после 1642 г., когда турки закрыли проход в Азовское море, на Каспий и Северный Кавказ. Обычно атаман снаряжал отряд на средства богатых казаков, бедные же, как рядовые воины, получали лишь крохи добычи. Однако в конце 1660-х гг. эти набеги возглавил Степан Разин, обходившийся без поддержки «низовых» казаков: его «финансировали» воронежские торговые люди. Разин много повидал: дважды он прошел всю Русь до Соловецкого монастыря как богомолец; был в казацком посольстве в Москве за жалованьем. Он знал многое о положении в стране и считал, что смелые действия помогут изменить жизнь к лучшему.

Разин начал с типичного рейда к берегам Персии, какие часто совершали казаки. По дороге он захватил на Волге суда, принадлежавшие царю, патриарху и гостю Шорину, и вышел в Каспийское море. Казаки захватили Яицкий городок (в устье реки Урал), казнили «начальных людей» и перезимовали, отбивая отряды, посылаемые из Астрахани. Весной 1668 г. Разин поплыл к персидским берегам, имея до 40 кораблей и маленькое войско. Он опустошил побережье от Дербента до Баку и вторгся в глубь страны. Весной был разграблен восточный (туркменский) берег моря. Базой Разина стал остров недалеко от Баку и устья реки Куры. Сюда шах направил настоящий флот из 50 судов и 4 тысяч воинов, но казаки разбили персов. В августе 1669 г. флотилия с добычей хотела вернуться на Дон, но в Астрахани ее поджидали царские войска. Разин ушел в море и вернулся лишь после договоренности о разделе добычи. Он вынужден был отдать большую часть (в том числе половину пушек), продав остальное на рынках Астрахани. Сам Разин был под условным арестом, проводя время в ставших легендой пирах. Он покинул город без разрешения (4 сентября 1669 г.), ушел вверх по Волге, к 1 октября занял Царицын и двинулся дальше на Дон, где укрепился в городке Кагальнике. Сюда стали собираться беглые крестьяне, видевшие в Разине долгожданного вождя.

Правительство готово было смотреть сквозь пальцы на выходки казаков и послало в 1670 г. Разину царскую грамоту, спрашивая о его дальнейших намерениях и приглашая на службу. Надо было принять окончательное решение. Грамоту начали обсуждать на «кругу», но Разин спровоцировал убийство царского посла Евдокимова, таким образом фактически объявив войну Москве. Весной казаки окружили Царицын, а посланные из Астрахани стрельцы присоединились к ним. В июле 1670 г. Астрахань была взята почти без сопротивления. В городе ввели самоуправление по казацкому образцу, избрали атаманов, есаулов и казначеев; объявили о свободе торга и выпустили из тюрем заложников. Разин с десятитысячным войском пошел вверх по Волге «с боярами повидаться», к нему присоединялись крестьяне и посадские, города (Самара, Саратов) сдавались без боя. В сентябре был осажден Симбирск, сильная, недавно построенная крепость с большим войском воеводы Мстиславского. На помощь к нему шел из Казани князь Барятинский, но Разин встретил его и разбил. Удалось поднять значительную часть Поволжья на восстание; войско казаков пополнилось марийцами, татарами, мордвой. Были захвачены новые города (Саранск, Пенза, даже Шацк и другие). Волнения дошли до Соликамского, Вятского и Устюжского уездов на севере. Грабили боярские и помещичьи усадьбы, дворы ростовщиков, даже монастыри (Макарьевский Желтоводский). «Прелестные грамоты» Разина читали по всей России, а его посланцы появлялись и под самой Москвой.

Однако осада Симбирска затянулась, а охватить восстанием всю страну не удалось. На Слободской Украине казаки брата Разина, Фрола, и его дяди, Никиты Черетенка, отступили. (Родня Разиных сражалась рядом с ним: в одном бою стрельцы захватили даже мать Степана, Матрену Говоруху.) Правительство понимало, что надвигается новая Смута. Алексей Михайлович собрал полное дворянское ополчение (до 60 тысяч людей), двинув его в Поволжье. Барятинский все же пробился к Симбирску, где два дня, 2–3 октября, кипел ожесточенный бой. Разинцы не выдержали ударов полков иноземного строя и рот европейских наемников и отступили с большими потерями. Степан в бою был изранен («рублен саблей и застреляй из пищали»). Уйдя на стругах, он смог укрепиться только в Кагальнике и собирался предпринять весной новый поход. Но правительство уже договорилось с низовыми казаками: атаман Яковлев пошел из Черкасска на Кагальник, взял его приступом и захватил братьев Разиных. 6 июня 1671 г. Степан был казнен на Красной площади в Москве.

Борьба прекратилась не сразу. В 1671 г. казаки из Астрахани пытались подняться по Волге, но неудачно. Долго пытались строить засеки и даже возводить валы со рвами, отбивая царских воевод, свирепость которых в подавлении бунтов была предельной: уничтожались целые селения, и порой в уезде количество дворов после усмирения падало процентов на двадцать. Но угрозы массовых выступлений уже не было, и в 1673 г. Алексей Михайлович имел все основания принять поздравление с подавлением бунта от английского короля Карла II, которому раньше помог в борьбе во время английской революции, прислав дорогие меха.

Напомню, что контакты Москвы и Лондона во второй половине XVI в. начали налаживаться, благодаря созданию англичанами особой Московской компании для торговли с Востоком через русские земли. В 1645 г. в Англию прибыл русский гонец с известием о восшествии на престол Алексея Михайловича, а также с просьбой о займе и найме войска для службы в России. Получив известие о том, что в стране уже три года идет война короля Карла I с парламентом, гонец Герасим Дохтуров отказался вести переговоры с последним, и вскоре привилегия англичанам беспошлинно торговать в Архангельске была отменена. Царь оказал прямую помощь сыну казненного короля, Карлу II: когда в 1650 г. в Москву прибыл его посол, то получил заем на огромную сумму в 20 000 руб., правда, выплаченный не деньгами, а мехами и отчасти хлебом.

Устройство и действия «самоуправляющейся вооруженной ватаги» Разина, с ее массой небольших судов, вооруженных пушками; речными и морскими операциями на торговых путях; захватами прибрежных крепостей и базами на морских островах, более всего напоминают устройство «пиратских республик» Индийского океана и Карибского моря XVII–XVIII вв. Можно лишь догадываться, какой виделась Разину конечная цель начатой им войны — но это, конечно, не просто грабеж в масштабе всей страны. Разин выступал как защитник угнетенных. Судя по действиям в завоеванных городах, ему виделось создание «казацкой страны» со справедливым царем во главе, но без бояр, крупных землевладельцев, откупщиков и ростовщиков. Методы его, в духе Средневековья, были насыщены примитивным варварством: массовыми казнями и расправами без суда; пытками и поджогами (так погиб первый парусный корабль европейского типа, построенный по приказанию Алексея Михайловича, бриг «Орел»). Все эти черты Разина нашли яркое отражение в народных песнях и сказаниях, сложенных о любимом герое.

 

Раскол

Не менее крупным движением, показавшим глубину противоречий в позднем Московском царстве, был церковный раскол, социальная борьба, облеченная в религиозную форму, что типично для Средневековья. В основу раскола легла борьба духовной власти со светской за главенство в обществе. Ее начал близкий Алексею Михайловичу (царь звал его «собинным другом») и крайне властный патриарх Никон. Он выступал против вмешательства в управление церковным имуществом и финансами, против создания Монастырского приказа (для сбора податей с крестьян, принадлежавших Церкви, и суда над духовными лицами). Борьба напоминала соперничество между императорами Священной Римской империи и римскими папами, имевшее место в Европе на несколько веков раньше. Похожи были и многие аргументы Никона. Он mhofo писал о «двух мечах» власти, светском и духовном. Патриарх получает свой «меч» и власть непосредственно от Бога, царь же — из рук патриарха. Поэтому же власть царя — как свет месяца, отраженный от солнца (Церкви). Никон придавал большое значение символике, публичным акциям. Такие обряды, как «шествие на осляти в неделю Ваий» (вербное воскресение), когда пеший царь вел за узду белого коня, на котором восседал патриарх, по Красной площади, показывали, что духовная власть выше светской. Перенеся из Соловков останки митрополита Филиппа, убитого по приказу Грозного, патриарх добился, чтобы царь произнес над мощами покаянную речь. Титул патриарха уровняли с царским и называли его «великим государем». Никон даже пытался управлять страной, когда царь оставлял столицу (начальники приказов являлись к нему по утрам с докладами), и, пользуясь влиянием на царя, вмешивался во внешнюю политику. Двор патриарх содержал с царской роскошью: ведь на его землях было около 125 тысяч крестьянских дворов, то есть жило примерно полмиллиона населения, и оно постоянно увеличивалось (Никон «приписывал» к своим новым монастырям земли старых, не гнушался захватывать землю опальных бояр). Его богатства были столь велики, что только на оклад к иконе Иверской Богоматери он издержал гигантскую сумму в 14 тысяч руб. Одной из его «затей» был символический перенос из Палестины в новый центр православного мира «священной топографии». Недалеко от Москвы, на реке Истре, начали строить резиденцию патриарха «Новый Иерусалим». Его ядром был собор Воскресения, план которого точно повторял план храма над Гробом Господним и Голгофой в Иерусалиме, построенный еще при Константине Великом в IV в. Но большинство проектов Никона не были доведены до конца. Самодержавию нужна была послушная Церковь. После большой ссоры с царем Никон затворился в Новоиерусалимском монастыре, уверенный, что его позовут назад. Но, как часто бывало при дворе, отсутствие укрепило позиции его врагов. В 1666 г. для расследования дел патриарха собрали особый собор и лишили его архиерейского сана, отправив на север, в Ферапонтов монастырь. В вину ему поставили самовольное оставление паствы, гордость и дерзость с царем.

Одновременно с многими претенциозными проектами Никон задумал дело, которое с его уходом получило совершенно неожиданное развитие, расколов общество. С кружком близких ему священников (они называли себя «ревнителями благочестия») он начал реформы богослужения. Было известно, что в текстах книг, по которым служили в храмах, из-за многовекового переписывания скопилось много ошибок (в монастырях Афона, например, русские служебные книги считали чуть ли не еретическими). Решено было найти греческие оригиналы книг и выправить («сверить») по ним русские переводы. В 1653 г. ученый монах Арсений (Суханов) привез с Афона 600 «оригиналов», и началась сверка. Значительные изменения были внесены и в обряд. Предписывалось креститься не двумя распрямленными пальцами, а тремя, сложенными в щепоть. Запрещалось служить одновременно на нескольких престолах. Вести службу (то есть читать Евангелие и петь) можно было теперь в одном храме только на одном алтаре (раньше служили на нескольких, и разобрать слова было очень трудно). Вместо двоекратного вводилось троекратное пение «Аллилуйя».

Церковная реформа была одобрена собором. Но часть верующих и священников (особенно низшего духовенства) увидела в этом возвращении к более древней греческой традиции лишь искажение обряда. Нашлись защитники даже у совершенно неприемлемой «параллельной службы» на многих алтарях: она сокращала время пребывания в церкви, дорогое для работников, которым иначе пришлось бы проводить на службе целые дни. Искажения, убранные из книг и обрядов, были давно привычны верующим. От бесконечного повторения священниками (часто не знавшими грамоты и учившими службу «с голоса») они стали нераздельны со всем ходом богослужения на Руси. Все это было частью традиции, завещанной отцами и дедами, а все, что восходило к «старине», считалось достойным сохранения и подражания. Буква текста и жест обряда ценились русскими людьми, которые само слово «вера» понимали как «верность», то есть точное следование образцу. Исправлениям сопротивлялись как «порче». Приверженцы старины, истовые проповедники, готовые на мученичество, отказались им следовать. Эту часть Русской Церкви стали называть раскольниками, или староверами. Во главе них стояли Иван Неронов, протопоп Аввакум (Петров) и боярыня Морозова. Ожидаемый в 1666 г. очередной «конец света» («подтвержденный» чумой 1664 г. и неурожаем 1665 г.) усилил их позиции. Раскол, начавшийся в кругу московских купцов, бояр и кремлевских священников, нашел поддержку посада, крестьян и казаков, священства и некоторых монастырей — у всех, кто чувствовал за «никонианством» наглое вмешательство власти в «святая святых» народных верований. Проповеди Аввакума и его сподвижников воспринимались как общая, а не только церковная, критика. Спасаясь от «никониан», крестьяне бежали на север, в Сибирь, на Дон, где создавали тайные скиты. Раскольники поддержали Разина и не сложили оружия после разгрома его восстания, продолжив борьбу в Соловецком монастыре (1668–1676 гг.), подчинения которого смогли добиться только военной силой. «Пассивное» сопротивление режиму (в котором, по мысли раскольников, воплощалось мировое зло) или бегство от него включало такие неистовые формы, как массовое самосожжение (в некоторых случаях страшной смертью одновременно гибли тысячи людей, известен случай самосожжения 9 тысяч верующих). Позже староверы окажут сопротивление реформам Петра I и не раз поддержат выступления крестьян и казаков, включая Пугачевщину.

Староверы отрицали «новизну» не только религиозных обрядов, но также в жизни и быту (боролись с западными мотивами в искусстве, отказывались курить табак, пить спиртные напитки, кофе и чай). В дальнейшем, в XVIII–XIX вв., они создадут свою культуру, близкую по морали буржуазному протестантизму Европы, и сыграют большую роль в развитии торговли и финансов России, в сохранении и изучении памятников древнего церковного искусства и письменности. Старообрядческая церковь существует и сейчас.

 

Пешком до Китая

Начав двигаться в XVI в. на восток, «московские люди» не могли остановиться, поскольку долго не встречали сопротивления других государств. В Сибири плотность населения была низкой, а местные племена малоразвитыми. Этот «вакуум» как бы всасывал в себя русских первопроходцев. В Сибирь шли прежде всего за ценными мехами. Их брали как подать государству; меняли на дешевые ремесленные изделия или спиртные напитки; просто отнимали. Сибирь стала рынком для сбыта изделий молодой русской мануфактуры (железных, медных и бронзовых бытовых изделий, от орудий труда до зеркал, пряжек). Поэтому «освоение» Сибири можно назвать и колонизацией. Безмерно выгодное для правительства движение в Сибирь отвечало потребностям самых активных и мало управляемых групп, например казачества и беднейшей части населения, в поисках новых источников благополучия. Кроме того, «за Камень» (то есть за Урал) можно было скрыться от возраставшего гнета помещичьего государства. Шли туда в основном московские служилые люди, стрельцы, казаки и промышленники, в меньшей степени — крестьяне. Но это не значит, что русские в Сибири не занимались земледелием: большинство первопроходцев было хорошо знакомо с крестьянским трудом, а гарнизонам «острогов» требовался хлеб, везти который из центра страны было дорого и далеко. Правительство предпочитало помогать переселенцам ссудами и инвентарем. Начали заниматься земледелием и местные народы.

Освоение Сибири сходно с такими процессами, как движение испанских и португальских конкистадоров по Южной Америке (XVI–XVII вв.) и «освоение» Запада Соединенных Штатов американскими пионерами. Оригинальные черты русской колонизации — ее «сухопутный» характер, территориальное и государственное единство колонии и метрополии, не разделенных морями. Технологический разрыв между культурой коренных народов Сибири (особенно ее южной части) и русских первопроходцев был все же менее разителен, чем между европейцами и коренными народами Америки, что делало более простым и естественным их контакт и смешение. Колонизация севера Евразии помогла упрочить в России экономику «экстенсивного характера», при котором развитие основано не на росте производства и улучшении техники, а на расширении государственной территории, умножении населения и природных ресурсов.

К концу XVI в. русские контролировали весь бассейн реки Обь с притоками, а к концу XVII в. дошли до северо-восточной оконечности Евразии и Тихого океана. Их продвижение шло двумя потоками: по рекам Кете и Енисею, затем по реке Верхней Тунгуске, откуда суда с припасами переводили волоком в верховья Лены. Более северный путь вел из Мангазеи и Туруханска по реке Нижней Тунгуске и волоком на Вилюй, приток Лены. По пути стрельцы и казаки ставили небольшие деревянные остроги, служившие торговыми факториями, военными крепостями и административными центрами, из которых местное население облагалось податью (ясаком) (1619 г. — Енисейский острог; 1632 г. — Якутский, 1652 г. — Иркутское зимовье). К середине XVII в. уже осваивали берега озера Байкал, рек Ангары и Енисея. Началось покорение тунгусов (эвенков), якутов и бурят. Енисейские кыргизы, наследники традиций средневекового Кыргизского государства, оказали отчаянное сопротивление. Нежелание переходить в подданство московского царя было понятно: значительный ясак (обычно соболями) вымогали зачастую с помощью насилия, в залог брали жен, детей и родню местной знати. Вымогательства или грабеж были в Сибири заурядным явлением. С их помощью собирали так много мехов, что пришлось даже издать указ, запрещавший воеводам вывозить из Сибири «мягкой рухляди» на сумму больше 500 рублей.

Помощь в продвижении по северным территориям оказывал опыт, накопленный в ходе арктического мореплавания охотниками на морского зверя и торговцами Русского Севера в XVI–XVII вв. Отважные промышленники, двигаясь по Сибири на север, достигли Северного Ледовитого океана и вдоль кромки берегов Евразии дошли до Чукотки. В 1639 г. атаман Копылов, перевалив Становой хребет, добрался до Охотского моря; через десять лет (1648) устюжанин Семен Дежнев, выйдя из Якутска, по реке Колыме вышел в океан и достиг мыса, названного его именем, где столкнулся с местным населением — чукчами.

Движение на восток в конце концов привело русских к границам китайской империи Цинь. В 1643 г., когда казаки спустились из Якутска к реке Амур, перед ними внезапно открылся не дикий край, населенный племенами охотников, а прекрасно обработанные земли: цветущие поля ячменя, овса и проса, фруктовые сады и огороды; пастбища лошадей и овец. Жители края, дауры, были вассалами китайского императора. Один из промышленников, Ерофей Хабаров, в 1649 г. собрал «охочих людей» и напал на даурские селения. В 1651 г. на месте городка даурского князя Албазы поставили Албазинский острог, а в 1654 г. на притоке Амура — Нерчинский. В конце концов разгорелась война, и в 1685 г. китайские войска осадили Албазин. Археологические работы на месте острога в 1990-х гг. открыли интереснейшие следы его обороны: превращенные в кладбища жилища защитников, русское и китайское оружие. Борьба шла до 1689 г., затем был заключен первый русско-китайский мирный договор: русские уходили с Амура, и пограничными реками между государствами становились Аргунь и Горбица. Первые русские посольства достигли Пекина еще в 1650-х гг., а в 1670-х гг. туда совершил путешествие дипломат и ученый Николай Спафарий.

В общем движении русских на восток Евразии традиционным было юго-восточное направление, между Нижней Волгой и Яиком и дальше в глубь Азии. Кочевавшие здесь кыргизы в 1656 г. признали себя подданными московского государя, но дальше на восток открывались новые просторы: здесь в 1630-х гг. возникло единое государство калмыков Джунгария, в котором правили князья-тайши, а религией был ламаизм (разновидность буддизма). В 1670-х гг., при тайши Галдане, воспитанном на Тибете, конница калмыков доходила до границ Китая и Монголии. К границам Западной Монголии подходили и русские отряды. Здесь в верховьях Енисея, на озере Алтын-Норе, лежало государство Алтын-ханов («золотых царей») — сильная держава, повелевавшая кочевыми племенами. С ним Москва завязала дружеские сношения в 1616 г., но в середине XVII в. обмен посольствами сменил обмен набегами, особенно на русские остроги Красноярска, Томска и Кузнецка.

К концу XVII в. Московское государство очертило круг своих интересов на Востоке и начало освоение огромных, но мало населенных территорий, восточный край которых обозначил Тихий океан (в начале XVIII в. будет открыт Берингов пролив между Евразией и Америкой). Это был контур огромной, многонациональной империи. Южный край ее не был четко отмечен географически: здесь ощущалось сопротивление азиатских государств, но перспективы движения сохранялись. У Московского государства не было достаточно сил, чтобы продолжать расширение границ, — но в ближайшие два века его преемница, Российская империя, сделав неожиданный рывок в развитии, продолжит освоение Дальнего Востока и Средней Азии. Но сам этот рывок обеспечат огромные средства, получаемые от покоренных народов Востока, с достижениями техники Запада.

 

«Лицом к Западу»

Считается, что Московское государство в XVII в. оставалось «закрытым» и боялось сближаться с европейскими странами. Но на самом деле западное влияние ощущалось постоянно. И не будь этой постепенной подготовки к вступлению в семью европейских народов, будущие реформы Петра Великого были бы обречены на безусловный провал.

Московия начала осознавать себя европейским государством и «копить» черты западного влияния (в военном деле, религиозном искусстве, народном быте) по крайней мере с конца XV в. Начало Реформации значительно облегчило контакты с Европой в XVI в.: больше не было «единого католического фронта», а страны, где победил протестантизм, стремились к общению с православным миром. В эпоху Смуты Московию наполнило настоящее «половодье» иностранцев. Русские люди ближе познакомились с «избранными представителями» европейских народов. Прежде всего это были военные: грубые наемники-ландскнехты из Швеции, Франции, Швейцарии, Шотландии и германских государств. С Лжедмитрием I и вслед за ним приехали вельможи и шляхта из Польши и Литвы; авантюристы всех мастей; купцы. Выбор, конечно, оставлял желать лучшего, но даже у этих людей было чему поучиться. Многие из них преданно служили нанявшим их правительствам или лицам, а по окончании интервенции остались в России. Окончание Тридцатилетней войны резко понизило в Европе спрос на военных, и Руси легче стало получать нужных специалистов — отряды наемников (вместе с капитанами, знаменами и оружием), инструкторов для обучения полков «иноземного строя», саперов. Новая «техника войны» требовала крепостей «бастионного» типа, с укреплениями из земли, обложенной дерном. Такие крепости как нельзя лучше подходили к рельефу и традициям строительства Руси, их стали возводить в городах и на засечной черте. При Алексее Михайловиче стали задумываться над строительством военного флота европейского образца и спустили на воду построенный голландцами парусный корабль «Орел».

Среди иностранцев многие были «невоенных» профессий: купцы и переводчики, врачи и аптекари, часовщики и ювелиры, слесари, музыканты и даже парикмахеры (что означает, что в Москве уже носили парики и европейскую одежду). Некоторые из иноземцев внесли немалый вклад в создание русской культуры. Купец Тоннис Фенне и английский пастор Ричард Джеймс в начале XVII в. первыми составили «толковые словари» русского языка, записали русские былины, интереснейшие пословицы и поговорки, раскрывающие духовный мир (чего стоит одно: «Торговать как воевать: кому Бог пособит»). Записки путешественников позволяют увидеть жизнь Руси «со стороны» или под неожиданным углом.

Иностранцев в XVII в. было уже так много, что Церковь начала беспокоиться и потребовала законодательно ограничить их присутствие. Приезжим иноверцам запрещено было носить русское платье и посещать церкви, селиться среди москвичей. Для них выделили особые участки за пределами городских укреплений: за Калужскими и Таганскими воротами и в Заяузье, в особой Иноземной слободе. При царе Михаиле она насчитывала до тысячи семей и быстро росла.

В XVII в. Московская Русь пережила период особого интереса к постоянному и хорошо изученному противнику, Речи Посполитой. При Алексее Михайловиче польская мебель и картины польских художников становятся украшением богатых хором, а польская одежда — обычной в боярских и дворянских кругах. После воссоединения с Украиной одним из важных источников знакомства с европейской культурой стал Киев и его духовная академия, созданная митрополитом Петром Могилой. Там изучали греческий и латынь — язык международного общения и науки Средневековья. Из Киева в Москву приглашали учителей и переписчиков церковных книг. Монахи из Киева перевели учебники (катехизис, грамматику, арифметику) и книги для чтения.

Предшественники Петра Великого, управлявшие страной, — отец Алексей Михайлович, единокровный брат Федор Алексеевич и сестра Софья Алексеевна — понимали важность европейской культуры для России. Алексей Михайлович превратил старую подмосковную усадьбу Романовых, село Измайловское, в настоящую «опытную станцию», где пытался развести розы и виноград, шелк-сырец и хлопок; заказал строительство огородных машин, а также пытался развести «аптекарский огород». При нем Посольский приказ начал выпуск рукописного подобия газеты о европейских событиях («Вести» или «Куранты»), а в селе Преображенском создали «комедийную хоромину», где для царя и бояр разыгрывали сценки на поучительные библейские сюжеты («Как Юдифь отсекла голову Олоферну», «Притча о блудном сыне»). Их тайком смотрела и царица с приближенными.

В XVII в. русские люди стали и сами гораздо чаще ездить за границу и оказались, в общем, способны правильно воспринимать тамошнюю жизнь. Посланник царя Алексея Михайловича, Петр Иванович Потемкин, был в Испании, Франции (1667–1668) и Англии (1681). В Париже он посетил представление комедии Мольера «Амфитрион».

В течение всего XVII в. в Москве не переводились пристрастные сторонники европейской культуры (иные из них даже покидали страну, как подьячий Посольского приказа Григорий Карпович Котошихин, бежавший в Швецию, который оставил ценное, но не совсем объективное описание государственного порядка России при первых Романовых). Многие «просвещенные бояре» видели, что «западный» путь развития неизбежен для России (среди них А. Ф. Ордин-Нащокин, А. С. Матвеев, В. В. Голицын). Дипломат Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин поражал приезжавших в Москву иноземцев знанием европейских событий и языков (латынь, польский, немецкий). Боярин Артамон Сергеевич Матвеев, также дипломат, женатый на англичанке Гамильтон (что само по себе вызывало изумление), организовал у себя в доме настоящий «салон», где обсуждали европейские новости, книги и спектакли; в доме был даже театр, и дворовые обучались комедийному искусству. Князь Василий Васильевич Голицын, фаворит царевны Софьи и фактический правитель государства, завел в своем дворце европейскую обстановку и библиотеку. Конфискационная опись его имущества — любопытнейший документ, демонстрирующий венецианские зеркала рядом с картинами и изразцовыми печами голландских мастеров, французскую штофную обивку и резное дерево.

Западная культура приходила в Москву и «кружным путем», благодаря выходцам из Греции и славянских стран, таких как хорват Юрий Крижанич. Крижанич призывал славян объединиться против ненавистных «немцев» и заимствовать из Европы не бытовую мишуру и светские привычки, а то, что поможет сделать Россию процветающей и благоустроенной страной, развить умственную культуру, побороть страшный недостаток — косность. В 1687 г. была утверждена в Москве при Заиконоспасском монастыре первая Академия, получившая название Славяно-греко-латинской. Ее профессорами стали братья Лихуды, ученые монахи из Греции, а настоятелем монастыря — писатель Сильвестр Медведев. Громадным авторитетом пользовался Симеон Полоцкий, знаток церковной философии и богословия, учитель царевича Федора Алексеевича.

 

В преддверии реформ

При Федоре Алексеевиче (1676–1682), вступившем на престол четырнадцатилетним юношей, власть держали сторонники Нарышкиных, из семьи которых происходила царица Наталья Кирилловна, во главе с А. С. Матвеевым (в его доме она воспитывалась). Но возросло и влияние князя В. В. Голицына, руководившего в 1681 г. реформами «устроения и управления ратного дела» и системы налогов. Была введена единая подать, «стрелецкая», а войско стало делиться не на сотни (память о делении татарских туменов), а на роты, по европейскому образцу, под командой иностранных инструкторов. Менялось и управление страной. Стало ясно, что знатность рода не должна служить причиной назначения на высокие должности, и в 1682 г. издали указ об отмене местничества, торжественно сожгли разрядные книги и окончательно запретили споры о «местах».

По смерти (апрель 1682) царя Федора Алексеевича на престол могли претендовать два других сына Алексея Михайловича: старший Иван (по матери Милославский), болезненный и слабоумный, и заметно превосходивший его в развитии младший, Петр (по матери Нарышкин). Властный патриарх Иоаким поддержал кандидатуру Петра. Но Милославские сумели воспользоваться вечным недовольством московских стрельцов, которые видели себя гвардией царя и не желали подчиняться Стрелецкому приказу и своим полковникам. Милославские пустили слух, что Нарышкины погубили царя Ивана. Этого было достаточно, чтобы 15 мая 1682 г. стрельцы по набату поднялись из слобод на Кремль и потребовали выдачи Нарышкиных. Царица Наталья Кирилловна, в окружении бояр и духовенства, показала с дворцового крыльца двух царевичей. Толпа стрельцов отхлынула, но бессмысленно-дерзкое поведение князя Долгорукого (он сбежал с крыльца и стал кричать на стрельцов, понося их) вызвало взрыв. Князь был убит (стрельцы, «взем за ноги и вонзя копия в тело, влачили в Спаские ворота на Красную площадь… и повергоша… у Лобнова места, сечаху мертвое тело… в мельчайшия частицы» (Сильвестр Медведев, Созерцание краткое лет 7190, 7191 и 7192, в них же что содеяся во гражданстве // Чтения в Обществе истории и древностей Российских, 1894, № 4, Отд. III, с. 55), а вместе с ним Артамон Матвеев и приверженцы Нарышкиных. Всего погибло шесть бояр, двое дьяков, четыре стольника и люди более низких рангов. Холопы же разгромили Судный и Холопий приказы, уничтожив все акты. Стрельцы торжествовали победу: они воздвигли первый в Москве публичный памятник — «столп» с описанием своих «подвигов». Им выдали жалование и присвоили желанное наименование «надворной пехоты». От имени обоих царевичей теперь должна была править их сестра царевна Софья Алексеевна, которая фактически делила власть со своим фаворитом, князем В. В. Голицыным.

Новое правление не полностью удовлетворило «надворную пехоту». Стрельцы-раскольники требовали возврата к старой вере, и Софья разрешила публичный диспут (он состоялся в Грановитой палате и длился целый день, не дав окончательного результата). Начальник Стрелецкого приказа, князь И. А. Хованский, тоже склонялся к старой вере. Возникла опасность дворцового переворота, поэтому Хованского с сыном схватили и казнили. Когда слух об этом достиг населения города, он мгновенно превратился в крепость, и стрельцы раздали оружие посадским людям. Собранное дворянское ополчение отрезвило буйные головы, и царевне не пришлось брать собственную столицу штурмом. Стрельцов лишили завоеванных привилегий: их столп был снесен, зачинщики бунта сосланы, во главе приказа поставлен Федор Шакловитый, преданный Софье. (Это народное возмущение получило в истории название «Хованщина».)

В. В. Голицын был человеком опытным и знающим, образованным и глубоко преданным идее «европеизации» страны. Он понимал слабость (прежде всего военную) Московского государства в сравнении с ее западными соседями. Но время требовало активных действий, — геополитическая обстановка угрожала окончательно отодвинуть Россию в круг «восточных деспотий», обреченных в будущем на колониальный раздел. Нужно было подтвердить права на полученную после Андрусовского перемирия часть Украины. После войн с гетманом Дорошенко, Турцией и Крымом этого удалось добиться: в 1681 г. в Бахчисарае заключили мир, оставлявший Левобережную Украину и Киев за Москвой; в 1686 г. «вечный мир» с Россией подписала и Польша (на условиях Андрусовского перемирия). Россия, в союзе с Австрией и Венецией, должна была выступить теперь против Турции. Поэтому В. В. Голицын дважды водил войско на Крым (1686, 1689), доходя до Перекопа. Неудачно организованные походы в полупустынную степь привели к большим потерям и кончились ничем. Это сильно подорвало положение Милославских и самой Софьи. Недовольная знать повернулась в сторону Нарышкиных и подросшего к тому времени царевича Петра. Его «потешное войско», обученное европейскими инструкторами, укреплялось в военных лагерях, Преображенском и Семеновском. Стороны готовились к решительной схватке, и в августе 1689 г. Софья, чувствуя, что время уходит, стянула в Кремль полки стрельцов. Предупрежденный в последний момент, Петр ускакал в Троицкий монастырь, куда к нему ушли «потешные полки» и часть стрельцов. Знать и патриарх Иоаким остались за царем, и это решило дело. Софья вынужденно уступила власть, князь Голицын уехал в подмосковную деревню. Стрельцы выдали военачальников, и Петр I торжественно вступил в Москву. Началась новая эпоха в истории России.

 

Заключение. Чем же была Московская Русь?

Что же за страну, что за общество строили жители Москвы и Московии, начиная со времен Даниила Московского? На этот вопрос нет единого ответа. Это только людям XVIII в. допетровская Русь казалась чем-то абсолютно неподвижным, омутом застоя и всеобщего сна. На самом деле это не так. Одно только стремительное продвижение на Восток характеризует Московскую Русь как динамически развивающуюся структуру. И московское общество никак не назовешь «вялым», лишенным внутреннего развития. Его социальные слои находились в состоянии постоянного брожения. Да и срок, отпущенный Москве для создания своей цивилизации, не располагал к медлительности. У нее было «на все про все» четыре столетия развития, из которых только два — в условиях независимости. Московская Русь претерпела в середине XVI в. длительную и жестокую диктатуру Ивана Грозного; на рубеже XVII в. — гражданскую войну общенационального масштаба, а на протяжении этого столетия — серию казацких, крестьянских, городских мятежей. Можно сказать, что становление Московского государства не полностью завершилось даже к началу XVIII в.: основные идеи и принципы были еще очень расплывчатыми.

Но оригинальные черты, порожденные всем ходом становления Московского государства и великорусской народности (два понятия, составляющих единое целое), проявились в полном объеме. Они сформировались к XVI–XVII вв., но отчетливо просматриваются раньше и продолжаются в грядущем, в России Нового времени. Это, прежде всего, военно-служилый уклад государства и тенденция (не всегда осуществимая) к централизации как управления, так и всего хозяйства, доходящая до порабощения значительной части населения. В идеологической сфере этому соответствовали сильно выраженный монархический принцип и убежденность в уникальной, высокой миссии православия.