§ 1. Уголовное право и его совершенствование

В. И. Ленин говорил, что теоретические положения имеют ценность не сами по себе, а только тогда, когда они претворяются в практические дела. «Было бы величайшей ошибкой, если бы мы стали укладывать сложные, насущные, быстро развивающиеся практические задачи революции в прокрустово ложе узко-понятой «теории» вместо того, чтобы видеть в теории прежде всего и больше всего руководство к действию».

Выработка правильных идей, отражающих потребности общества, в условиях реально существующей действительности имеет важнейшее значение для достижения желаемых целей. Идеи, не основанные на объективных требованиях жизни (или вообще не соответствующие им, или значительно опережающие их, или значительно отстающие от них), не могут быть реализованы и оказывать положительное влияние на жизнь общества. Но и верные идеи сами по себе не представляют собой движущую силу: «Идеи никогда не могут выводить за пределы старого мирового порядка: во всех случаях они могут выводить только за пределы идей старого мирового порядка. Идеи вообще ничего не могут осуществить. Для осуществления идей требуются люди, которые должны употребить практическую силу».

К. Маркс говорил: «…теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Эти положения в полной мере относятся и к идеям, составляющим содержание советской уголовно-правовой политики. Деятельность людей по реализации уголовно-правовых идей прежде всего проявляется в создании уголовно-правовых норм, в которых закрепляются и конкретизируются эти идеи. Уголовное право – основная форма выражения, закрепления и практической реализации уголовно-правовой политики. «Все потребности гражданского общества – независимо от того, какой класс в данное время господствует, – неизбежно проходят через волю государства, чтобы в форме законов получить всеобщее значение».

С. С. Алексеев, отмечая роль социалистического права в практическом осуществлении руководящей деятельности КПСС, писал: «Решающая роль здесь принадлежит непосредственно массово-политической, организационной работе, имеющей оперативный, живой, творческий характер. Вместе с тем из самой природы руководящей и направляющей деятельности КПСС, связанной с научным управлением обществом, его целенаправленным развитием, вытекает объективная необходимость использования особых социально-политических институтов, которые обеспечили бы нормативное закрепление коренных интересов народа, проведение в жизнь долгосрочных программ социального развития, стабильность политического курса, фиксировали в качестве всеобщих условия экономической, социальной, культурной деятельности людей, их коллективов, всех социальных образований. Таким социально-политическим институтом и является право».

Применительно к уголовному законодательству в этом же плане В. Н. Кудрявцев считает, что «специфическими средствами реализации уголовной политики являются как нормы права (уголовного, уголовно-процессуального, исправительно-трудового), так и система органов уголовной юстиции. Уголовная политика не только определяет предназначение, содержание и форму норм права и структуру органов, но и наполняет конкретным содержанием деятельность этой системы».

Политика и закон – надстроечные категории, ближе чем другие части надстройки лежащие к базису. В них непосредственнее, чем в других частях, отражаются экономические и базирующиеся на них иные потребности общества. Политика и право – продукт сознательной деятельности людей, используемый для достижения единой конечной цели. Вместе с тем политику и право нельзя отождествлять:

во-первых, политика и право не совпадают по содержанию. Содержание политики шире содержания права, ибо политика осуществляется не только через право. Право выступает одним из средств осуществления политики. Например, уголовно-правовая политика осуществляется не только через уголовно-правовые нормы, но и посредством идеологической работы с широкими народными массами, членами законодательных органов государства, работниками правоприменительных органов;

во-вторых, политика и право отличаются по форме их выражения. Право есть всегда совокупность юридических норм, изданных компетентными государственными органами. Политика выражается и закрепляется прежде всего в решениях съездов партии, постановлениях Пленумов ЦК КПСС, в совместных решениях высших руководящих партийных и советских органов и лишь после этого в необходимых случаях закрепляется в нормах права;

в-третьих, политика и право отличаются по формам и методам их обеспечения. Право всегда опирается на принудительную силу государства. Если норма права добровольно не реализуется, то вступает в действие принуждение, осуществляемое органами государства. Осуществление политических идей опирается прежде всего на авторитет Коммунистической партии, которая формулирует эти идеи; в-четвертых, политика и право отличаются по субъекту их реализации. Политика осуществляется Коммунистической партией через партийные органы и организации, через членов партии, а право реализуется правоприменительными органами государства и теми лицами (юридическими и физическими), которым оно адресовано.

Эти и некоторые другие отличия политики и права не устраняют положения о том, что политика и право – это явления однопорядковые, что право есть средство закрепления и реализации политики и что, следовательно, право есть категория политическая. «Все юридическое в основе своей имеет политическую природу». «Закон есть мера политическая, есть политика», – писал В. И. Ленин.

В законах адекватно отражается политика, сформулированная Коммунистической партией. Это объясняется единством целей, которые ставят перед собой Коммунистическая партия и Советское государство. Коммунистическая партия выступает в нашем обществе как руководящая и направляющая сила. Она обеспечивает руководство и государством. Поэтому не может быть каких-либо политических противоречий между партией и государством и, следовательно, не может быть таких противоречий между политикой и правом. Между тем в реальной жизни встречаются расхождения между политикой и отражением ее в праве. Правильно писал по этому поводу Н. А. Стручков: «Политика формулируется у нас Коммунистической партией, в которую входят наиболее передовые представители нашего общества. Право создается государством. Оно, разумеется, отражает и закрепляет политику Коммунистической партии. Есть объективные и субъективные причины определенных расхождений между политикой и правом».

Действительно, право как элемент надстройки более консервативно, чем политика. Политика более прогрессивна в силу своей большей оперативности, подвижности. Одним из качеств права является его стабильность, так как право отражает и закрепляет существенное (прочное, остающееся) в процессах, им регулируемых. Без стабильности права невозможно осуществление принципа социалистической законности. Частые и быстрые изменения норм права, исключение одних и добавление других норм порождают неуверенность в правильности действующих законов, неуважение к закону. Поэтому вполне мыслимы случаи, когда жизнь требует изменения закона, это требование отражается в политике, а изменения в законодательстве осуществляются лишь через какое-то (иногда продолжительное) время. Так, например, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 февраля 1941 г. была установлена уголовная ответственность за продажу, обмен и отпуск на сторону оборудования и материалов. Нежизненность этого закона выявилась сразу же, что внешне проявилось в почти полном отсутствии на практике уголовных дел этой категории. Более того, стало ясно, что введенное Указом запрещение оказалось тормозом на пути оперативного перераспределения основных и оборотных средств между предприятиями и, таким образом, причиняло ущерб социалистическому хозяйству. Советская уголовная политика реагировала на эту ситуацию, сдерживая применение Указа от 10 февраля 1941 г. на практике. А сам Указ был отменен лишь в 1953 г.

Кроме этой объективной причины несоответствие между политикой и правом может быть и результатом субъективных причин. П. Т. Полежай видит три разновидности ошибок субъективного характера: «Во-первых, нормы права иногда принимаются преждевременно, когда еще не созрели материальные условия для их эффективного претворения в жизнь. Во-вторых, нормы порой принимаются с опозданием, когда нужда в них уже отпала. В-третьих, нормы права принимаются с целью регулирования тех общественных отношений, которые в юридической регламентации не нуждаются». Это замечание верное, но применительно к уголовно-правовой политике и уголовному праву оно заужает круг субъективных причин, вызывающих несоответствие между политикой и законом. Собственно говоря, П. Т. Полежай говорит лишь об одной причине несоответствия – неправильной оценке законодателем характера общественных отношений, в результате чего закон регулирует общественные отношения, не нуждающиеся в регламентации либо в силу их характера, либо в силу отпадения необходимости, либо в силу незрелости условий для такой регламентации. Но ведь ошибки законодателя (законодатели – это люди и они не гарантированы от ошибок) могут проистекать и из других неправильных представлений: о сущности принципов уголовно-правовой политики, о степени общественной опасности деяния, о принципах построения системы наказаний, о содержании отдельных видов наказаний и т. д.

Правильно по этому поводу заметил Г. А. Злобин: «Как показывает история развития уголовного права, создание законодательной новеллы не всегда основывается на адекватном и глубоком осознании общественной необходимости. Нередко вывод о целесообразности изменить уголовный закон основывается на восприятии и оценке отдельных событий, носящих случайный характер. Получившие широкую огласку и возбудившие общественное негодование факты единичных преступных или аморальных деяний подчас приводят к интенсивному воздействию на законодателя, к требованиям установить или усилить за соответствующие действия уголовное наказание. В результате могут возникнуть и такие уголовно-правовые новеллы, которые отражают переоценку социально-регулятивных возможностей уголовного права».

Субъективные причины несоответствия закона уголовной политике могут проистекать из неправильного понимания соответствующими органами любых положений советской уголовно-правовой политики. Эти обстоятельства требуют от законодателя постоянного внимания к вопросу соотношения законодательства и реальной жизни, с тем чтобы советские законы отражали действительно существующие общественные отношения, не отставали от них, а, наоборот, содействовали их прогрессивному развитию, но и не забегали значительно вперед, так как в этих случаях закон превращается в бессодержательную норму. Нельзя, например, уже сейчас издать закон о замене всех наказаний мерами общественного воздействия и воспитания, хотя партия и государство к этому стремятся. Принятие такого закона в современных условиях не только не содействовало бы успешному осуществлению борьбы с преступностью, а, наоборот, нанесло бы ей громадный ущерб. Неадекватное отражение в праве существа политики может быть вызвано пробелами в законодательстве. Эти пробелы могут быть вызваны некоторыми просчетами при составлении кодекса и появлением в социальной жизни общественно опасных деяний, которые ранее не могли быть и не были предусмотрены. Устранение пробелов должно осуществляться только путем дополнения законодательства новой нормой.

По вопросу о путях и средствах совершенствования уголовного законодательства, соотношения его стабильности и оперативности в настоящее время в теории советского уголовного права высказываются две точки зрения. Сторонники одной из них считают, что уголовное законодательство должно быть стабильным и различного рода новшества (дополнение новыми нормами, исключение тех или иных норм, изменение их) должны вноситься в него после продолжительной практики применения действующего законодательства, научного обобщения этой практики. Другая позиция заключается в том, что уголовное законодательство должно быть оперативно, оно должно быстрее реагировать на обнаруженные практикой недостатки законодательства (пробелы, неточные формулировки и т. д.).

Так, А. Б. Сахаров полагает, что «стабильность закона очень важна, но оправдана лишь в том случае, если закон полностью отвечает потребностям практики» и что «малейшее отставание закона от жизни снижает его силу, неизбежно влечет за собой ослабление законности».

Представляется, что сторонники этих двух позиций говорят об одном и том же, лишь акцентируя внимание на разных сторонах одного и того же положения. Все советские ученые и практические работники понимают необходимость совершенствования уголовного законодательства. Все также понимают необходимость максимально точного отражения потребности общества в нормах права. Никто не призывает к тому, чтобы малейшие изменения в жизни немедленно влекли изменения в уголовном законодательстве. Все сходятся на том, что всякое изменение законодательства должно служить делу улучшения уголовно-правовой борьбы с преступностью, а для этого оно должно более точно, чем действовавшее до него законодательство, отражать реальные процессы, происходящие в жизни. Правильно говорил заместитель председателя Верховного Суда СССР, что «законы социалистического государства в основе своей должны быть стабильными и устойчивыми, так как частая смена юридических норм отрицательно сказывается на авторитете законодательства, создает определенные трудности во взаимоотношениях людей, государственных органов, общественных организаций… В то же время, разумеется, законодательство не может быть слишком консервативным. Оно должно своевременно реагировать на значительные изменения общественной жизни, на новые насущные потребности, и это тоже бесспорное положение. Строгое сочетание стабильности и гибкости – вот тот баланс, который необходимо поддерживать, чтобы советское законодательство наиболее действенно служило интересам народа».

Не продолжительностью времени с момента обнаружения недочета в законодательстве до момента его исправления оценивается качество работы законодателя, а тем, насколько вновь принятый (измененный) закон лучше старого регулирует уголовно-правовые отношения, содействует усилению охраны социалистических общественных отношений. При решении этого вопроса необходимо учитывать и то обстоятельство, что для внесения изменений в действующее законодательство мало обнаружить недочет в нем, нужно еще научно обоснованно определить пути и форму его устранения с тем, чтобы новая (или измененная) норма вписывалась в существующую систему законодательства. А это требует иногда немалого времени. Поэтому от выявления необходимости внесения изменений или дополнений уголовного законодательства до фактического их внесения проходит иногда довольно продолжительное время. Так, Указом Президиума Верховного Совета СССР от 15 октября 1975 г. была ратифицирована Международная конвенция о пресечении преступлений апартеида и наказание за него, а Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 декабря 1975 г. – Конвенция о предотвращении и наказании преступлений против лиц, пользующихся международной защитой, в том числе дипломатических агентов. После этого прошел значительный период времени, а уголовная ответственность, предусмотренная конвенциями, пока не установлена.

Практика свидетельствует о том, что советские законодательные органы ведут активную работу по совершенствованию уголовного законодательства. Так, в Российской Федерации за период с 1 января 1961 г. по 1 декабря 1984 г. из 63 статей Общей части УК было дополнено или изменено 32, т. е. 50 %, а из 206 статей Особенной части – 124 статьи, т. е. почти 50 %. За этот же период времени было вновь включено в Общую часть УК 8 статей и в Особенную часть УК 48 норм. Из Особенной части УК в 1968 г. была исключена статья 2121, в 1975 г. ст. 209 (злостное уклонение от выполнения решений о трудоустройстве и прекращении паразитического существования), включенная в УК РСФСР в 1970 г., в 1977 г. – ст. 1542 УК РСФСР, в 1978 г. – ч. 3 ст. 154 УК РСФСР. Внесение такого большого количества изменений и дополнений за 24 года применения– нового Уголовного кодекса вряд ли можно признать положительным явлением. Вместе с тем если необходимость этих дополнений и изменений диктовалась жизнью, то деятельность законодателя следует считать обоснованной. Анализ новелл уголовного законодательства показывает, что все они были вызваны к жизни общественными потребностями. Новые нормы были включены в УК либо потому, что уголовно-правовой охраны потребовали вновь появившиеся отношения (угон воздушного судна – ст. 2132 УК РСФСР), либо потому, что повысилась общественная опасность определенных деяний (склонение к потреблению наркотиков – ст. 2242 УК РСФСР, угон автотранспортных средств – ст. 212 УК РСФСР и др.), либо потому, что потребовалась конкретизация составов (сопротивление работнику милиции или народному дружиннику – ст. 191 УК РСФСР, оскорбление работника милиции или народного дружинника – ст. 192 УК РСФСР и др.), либо потому, что выявились пробелы в законодательстве (управление транспортными средствами в состоянии опьянения – ст. 2111 УК РСФСР, выпуск в эксплуатацию технически неисправных транспортных средств – ст. 2112 УК РСФСР и др.). Изменения вносились в целях уточнения формулировок норм Общей и Особенной частей УК с тем, чтобы они более точно отражали волю законодателя (угроза или насилие в отношении должностного лица или гражданина, выполняющего общественный долг, – ст. 193 УК РСФСР), или для приведения их в соответствие с новым решением данного вопроса законодателем (обман покупателей или заказчиков – ст. 156 УК РСФСР).

Необходимо отметить, что ряд дополнений и изменений был вызван некоторыми просчетами, допущенными при принятии Уголовного кодекса. Например, в 1969 г. УК РСФСР и УК других союзных республик были дополнены статьями, в которых раскрыто понятие особо опасного рецидивиста (ст. 24 УК РСФСР). Раньше это понятие раскрывалось по-разному в разных союзных республиках. При принятии Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик были все основания полагать, что понятие особо опасного рецидивиста должно быть единым, так как, во-первых, при решении вопроса о признании преступника особо опасным рецидивистом нужно учитывать преступления, совершенные на территории разных республик, и, во-вторых, наказание в отношении лица, признанного особо опасным рецидивистом, по законам одной республики может исполняться на территории другой союзной республики, где последствия признания лица особо опасным рецидивистом могут быть иными, чем на территории первой республики. Необходимость разработки единого понятия отмечалась в советской печати. Так, в начале 1963 г. Я. М. Брайнин писал: «До настоящего времени остаются нерешенными некоторые вопросы, которые должны быть урегулированы в общесоюзном законодательстве. К их числу относятся, например, понятия особо опасного рецидивиста… Учитывая важность борьбы с этой категорией преступников, а также необходимость единообразного применения норм, относящихся к особо опасным рецидивистам, желательно, чтобы этот вопрос был окончательно урегулирован в Основах уголовного законодательства».

То же самое можно сказать по поводу дополнения Основ и УК союзных республик статьями, устанавливающими перечень тяжких преступлений (ст. 7 УК РСФСР и соответствующие статьи УК союзных республик).

Просчетами объясняются и еще некоторые дополнения и изменения. Например, в УК РСФСР 1926 г. в качестве самостоятельных преступлений предусматривались посредничество во взяточничестве (ст. 118 УК РСФСР 1926 г.), уклонение от допризывной подготовки и поверочных сборов (ст. 65 УК РСФСР), Указ Президиума Верховного Совета СССР от 9 апреля 1941 г. предусматривал ответственность за самовольную без надобности остановку поезда стоп-краном. При принятии УК РСФСР 1960 г. посредничество во взяточничестве как самостоятельный состав было ликвидировано, была отменена уголовная ответственность за уклонение от поверочных сборов и остановку поезда стоп-краном. Очень скоро выяснилось, что это было ошибкой, и УК РСФСР в 1962 г. был дополнен ст. 1741 (посредничество во взяточничестве), в 1965 г. – ст. 213 (самовольная без надобности остановка поезда) и в 1968 г. – ст. 198 (уклонение военнообязанного от учебных или поверочных сборов). Совершенно очевидно, что за столь короткое время никаких существенных изменений условий социальной жизни, повлиявших на изменения в оценке степени общественной опасности указанных действий, не произошло.

Не всегда до конца продуманы и вносимые в уголовное законодательство новеллы. Так, например, в УК РСФСР была включена ст. 1912, предусматривающая ответственность за посягательство на жизнь работника милиции или народного дружинника. Это было сделано с целью усиления ответственности за посягательство на жизнь милиционеров и дружинников. Однако при этом было нарушено требование системного подхода при дополнении законодательства, что не позволило обеспечить достижение желаемого результата. Санкция новой статьи (лишение свободы на срок от 5 до 15 лет со ссылкой на срок от 2 до 5 лет или без ссылки, а при отягчающих обстоятельствах – смертная казнь) оказалась мягче санкции ст. 102 УК РСФСР (лишение свободы на срок от 8 до 15 лет со ссылкой или без таковой или смертная казнь), по которой наказывается убийство или покушение на убийство, совершенное в связи с выполнением потерпевшим своего служебного или общественного долга. К тому же ответственность за умышленное убийство наступает с 14-летнего возраста, а за посягательство на жизнь милиционера или дружинника – с 16-летнего возраста.

Различного рода недостатки уголовного законодательства в большей или меньшей степени искажают уголовно-правовую политику Коммунистической партии и Советского государства и поэтому не могут быть терпимы. Заслуживают внимания предложения о путях и методах работы по совершенствованию уголовного законодательства. В частности, привлекает к себе внимание предложение о создании доктринального варианта уголовного кодекса. Е. В. Болдырев пишет: «Проблема успешного обеспечения правотворческой работы в области уголовного законодательства необходимыми исходными, достаточно разработанными материалами ставит в качестве насущной задачи подготовку и так называемого доктринального варианта уголовного кодекса. Разумеется, такой вариант кодекса не может рассматриваться в качестве проекта, ибо при его подготовке, как нам кажется, должны преследоваться несколько иные цели. Доктринальный вариант УК может носить лишь “консультативный” характер. Разработка и опубликование такого кодекса будут иметь большое значение для дальнейшего развития уголовно-правовой мысли. Предложения по совершенствованию уголовного законодательства разрозненны, далеко не все опубликованы в печати, а поэтому не становятся достоянием широких кругов юристов, хотя это является необходимым условием успешного их обсуждения, выработки коллективного мнения и принятия оптимального решения законодателем. Опубликование доктринального варианта кодекса, в котором в систематизированном "концентрированном” виде был бы обобщен коллективный опыт ученых и практиков, помогло бы решению многих уголовно-правовых вопросов, требующих законодательного регулирования».

При изучении вопроса о необходимости и целесообразности принятия новой уголовно-правовой нормы, внесения изменений в действующую норму, исключения нормы из действующего законодательства в целях повышения его эффективности представляется возможным, а иногда и чрезвычайно желательным проведение уголовно-правового эксперимента. Эксперимент может выражаться в принятии на определенный срок на территории всей страны или на территории союзной республики, или на какой-то части территории новой уголовно-правовой нормы или в отмене действующей нормы. Естественно, что эксперимент может проводиться только высшими органами власти Союза ССР и союзных республик.

«Эксперимент состоит из: а) формулирования общей гипотезы экспериментального исследования; б) разработки проекта опытной уголовно-правовой нормы, определения основной цели и задач; в) составления научной программы эксперимента; г) выбора экспериментальных и контрольных объектов, изучения их предэкспериментальной деятельности; д) реализации программы эксперимента, т. е. создания экспериментальной ситуации, наблюдения и контроля за деятельностью объекта в экспериментальных условиях; е) подведения итогов эксперимента (статистической обработки эмпирических данных, их теоретического истолкования и оценки)».

Практика пока не знает случаев проведения уголовно-правовых экспериментов. Однако теоретики науки уголовного права все чаще ставят вопрос о проведении таких экспериментов, считая их целесообразными. Так, Е. В. Болдырев в указанной выше статье пишет: «Следует признать, что экспериментальная проверка новых правовых норм получает все большее признание. Однако в области уголовно-правового регулирования она почти полностью отрицается. В юридической литературе было высказано мнение, что распространение действия экспериментальной нормы на ограниченную территорию или на ограниченный срок будет нарушением принципа равенства граждан перед уголовным законом. Это верно. Однако в тех случаях, когда возникает социальная потребность в экспериментальной проверке нормы, регулирующей наиболее важную область уголовно-правовых отношений, нам представляется допустимым правовое экспериментирование (разумеется, с определенными ограничениями), ибо это происходит в интересах самих же граждан». С этим положением в принципе можно согласиться. Проведение уголовно-правовых экспериментов и возможно, и целесообразно. Думается, что Е. В. Болдырев несколько робко ставит вопрос о возможности экспериментирования в области уголовно-правовой борьбы с преступностью. Дело заключается в том, что правильно организованный эксперимент не нарушает принципа законности и равенства граждан перед законом. Уголовное законодательство у нас в основном союзно-республиканское, и нередко складывается такая ситуация, когда на территории одной союзной республики действует один закон, а на территории другой республики по этому же поводу – другой. Такое положение с точки зрения суверенитета союзных республик вполне отвечает принципу равенства граждан перед законом. Законодательной практике известны случаи, когда уголовный закон действует только на части территории одной союзной республики. Так, например, в ст. 236 гл. 11 УК РСФСР «Преступления, составляющие пережитки местных обычаев» говорится: «Действие настоящей главы распространяется на те автономные республики, автономные области и другие местности РСФСР, где общественно опасные деяния, перечисленные в настоящей главе, являются пережитками местных обычаев». Поэтому одно и то же деяние (например, уплата и принятие выкупа за невесту) считается преступлением на территории Дагестанской АССР и не является таковым, если оно совершено на территории Ленинградской области. И никто не считает это нарушением принципа равенства граждан перед законом.

Что касается возможности издания закона на определенное время, то решение это полностью относится к компетенции законодателя. Поэтому эксперимент по выявлению эффективности уголовно-правовых норм практически возможен, если: 1) он проводится на территории союзной республики или страны в целом; 2) он осуществляется на основании закона, принятого в установленном Конституцией порядке; 3) норма, применение которой экспериментируется, принята на точно определенный срок; 4) одновременно с экспериментальной нормой принимается закон, разрешающий проведение эксперимента и устанавливающий порядок его проведения; 5) отсутствуют другие пути и средства выявления эффективности нормы. Думается, что некоторой робостью автора объясняется его оговорка, что «общим правилом допустимости правового эксперимента должно быть условие, что вводимая норма направлена на снижение уголовной ответственности (в любых формах) или ее дифференциацию. И, наоборот, исключить всякую возможность принятия в экспериментальном порядке норм, устанавливающих или усиливающих уголовную ответственность».

Если исходить из совершенно правильной посылки автора, что эксперимент «происходит в интересах самих же граждан», и из общепризнанного положения о том, что гуманизм уголовного права выражается прежде всего в том, что оно защищает интересы всех трудящихся от преступных посягательств отдельных лиц, то вряд ли можно считать обоснованной приведенную выше оговорку. Ведь интересы трудящихся защищаются и путем смягчения, и путем усиления ответственности. Смягчение наказания и усиление наказания, если это было сделано в нарушение закона, одинаково оцениваются законодателем и влекут одинаковые правовые последствия. И то, и другое признается несоответствием назначенного судом наказания тяжести преступления и личности виновного и рассматривается в качестве основания к отмене приговора (ст. 342 УПК РСФСР). В ст. 237 УПК РСФСР говорится, что «не соответствующим тяжести преступления и личности осужденного признается наказание, когда оно хотя и не выходит за пределы, предусмотренные соответствующим уголовным законом, но по своему размеру является явно несправедливым как вследствие мягкости, так и вследствие суровости». Установление же более мягкой или более суровой санкции законом не может рассматриваться как нарушение принципа законности, нарушение прав граждан. В этом плане экспериментальный закон ничем не отличается от обычного.

Совершенствованию уголовного законодательства способствуют и иные, уже проверенные формы и методы (обобщение практики, социологические исследования, изучение общественного мнения и др.).

Назрела необходимость более точной регламентации деятельности по подготовке различного рода законопроектов. В нормативных актах должны содержаться четкие положения о порядке деятельности государственных и общественных органов по осуществлению законодательной инициативы и о порядке прохождения проектов законов через законодательные органы. В этом направлении уже проделана существенная работа, о чем свидетельствует принятие таких актов, как постановление Президиума Верховного Совета СССР от 12 декабря 1977 г. «Об организации работы по приведению законодательства Союза ССР в соответствие с Конституцией СССР», постановление Президиума Верховного Совета СССР от 25 декабря 1979 г. «О ходе подготовки законопроектов, предусмотренных планом организации работы по приведению законодательства Союза ССР в соответствие с Конституцией СССР», постановление Президиума Верховного Совета СССР от 6 мая 1980 г. «Об организации работы по опубликованию законов СССР, постановлений и иных актов Верховного Совета СССР» и др.

Эта работа особенно важна в современных условиях, когда в общегосударственном масштабе идет глубокий процесс совершенствования всего законодательства. Совершенствование законодательства идет по трем основным направлениям: а) восполнение пробелов в законодательстве, возникших в связи с принятием новых Конституции СССР и Конституций союзных и автономных республик, что выражается в разработке и принятии новых законов, развивающих, дополняющих и конкретизирующих новые Конституции; б) приведение действующих законов в соответствие с новыми Конституциями, что обеспечивается внесением дополнений и изменений в вышеуказанные законы; в) систематизация законодательства, которая должна выразиться в создании Свода законов СССР и Сводов законов союзных республик. Такая систематизация законодательства проводится в нашей стране впервые. «На первое место здесь выдвигаются не законодательно-технические, а в первую очередь политические цели: приблизить законодательство к народу, сделать его более доступным для граждан, повысить его стабильность, укрепить авторитет. Главным видом систематизации в современных условиях становится подготовка Свода законов СССР и Сводов законов союзных республик, рассчитанных (в отличие от прежних систематизированных изданий) в первую очередь на граждан. Другим важным отличием современного этапа систематизации законодательства является то, что она не ограничивается технической, внешней обработкой систематизируемых актов, а предполагает и качественное улучшение значительной части законодательства путем его кодификации, консолидации, ликвидации имеющихся пробелов, а также внесения изменений и дополнений в частично устаревшие акты. Третье отличие проводимой систематизации – ее неразрывная связь с новым конституционным законодательством: одной из практических задач, решаемых в ходе подготовки Свода законов СССР, Сводов законов союзных республик, является приведение систематизированного законодательства в соответствие с новыми Конституциями».

 

§ 2. Уголовно-правовая политика и вопросы общей части уголовного законодательства

Одним из общих положений уголовно-правовой политики, закрепленных в уголовном законодательстве, является определение задач этого законодательства. Уголовная политика государства определяет, а затем и реализует те цели, ради которых создается и функционирует система юстиции. Применительно к нашей системе эта основная цель указана в ст. 1 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, текст которой приводился выше.

Действительно, если сущность уголовно-правовой политики есть борьба с преступностью при помощи уголовного наказания, то эта сущность практически реализуется в охране социалистических общественных отношений от вреда, который им может быть причинен общественно опасными действиями. «Главной функцией уголовного права является охранительная. Она выражает основное направление осуществления, реализации уголовного права. Ее значение – охрана обычных, нормальных общественных отношений от преступных посягательств».

В ст. 3 Руководящих начал 1919 г. говорилось, что «советское уголовное право имеет задачей посредством репрессии охранять систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся масс, организовавшихся в господствующий класс в переходный от капитализма к коммунизму период диктатуры пролетариата». УК РСФСР 1922 г. сделал некоторый шаг назад по сравнению с Руководящими началами 1919 г. в определении задач уголовного права. Он заузил объект охраны: если Руководящие начала таким объектом считали «систему общественных отношений, соответствующую интересам трудящихся масс», то УК РСФСР 1922 г. таковым считал «государство трудящихся». Статья 5 УК РСФСР гласила: «Уголовный кодекс РСФСР имеет своей задачей правовую защиту государства трудящихся от преступлений и общественно опасных элементов и осуществляет эту защиту путем применения к нарушителям революционного правопорядка наказания или других мер социальной защиты». Это положение было несколько исправлено при разработке Основных начал уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. и кодексов союзных республик. В Основных началах говорилось, что уголовное законодательство Союза ССР и союзных республик имеет своей задачей судебно-правовую защиту государства трудящихся от общественно опасных деяний, подрывающих власть трудящихся или нарушающих установленный ею правопорядок. Статья 1 УК РСФСР 1926 г. устанавливала, что уголовное законодательство РСФСР имеет задачей охрану социалистического государства рабочих и крестьян и установленного в нем правопорядка от общественно опасных действий (преступлений) путем применения к лицам, их совершающим, указанных в настоящем кодексе мер социальной защиты. В этих законодательных актах объектом защиты называется не только государство, но и установленный властью трудящихся правопорядок.

Еще более конкретизирован был объект и способ его защиты при формулировке задач уголовного законодательства в Основах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. и УК союзных республик 1959–1961 гг. В ст. 1 УК РСФСР 1960 г. говорится: «Уголовный кодекс РСФСР имеет задачей охрану общественного строя СССР, его политической и экономической систем, социалистической собственности, личности, прав и свобод граждан и всего социалистического правопорядка от преступных посягательств. Для осуществления этой задачи Уголовный кодекс РСФСР определяет, какие общественно опасные деяния являются преступными, и устанавливает наказания, подлежащие применению к лицам, совершившим преступления».

Как явствует из текста закона, средством решения задачи, стоящей перед уголовным законодательством, является наказание. Наказание обеспечивает выполнение этой задачи путем достижения определяемых уголовно-правовой политикой, и закрепленных законодательством целей. На всех этапах развития человеческого общества уголовное наказание (как только оно появилось) использовалось господствующим классом как средство борьбы за свое господство и в первую очередь как средство закабаления эксплуатируемых классов. При неизменной сущности уголовного наказания система наказаний, виды и содержание их, порядок исполнения изменялись в зависимости от конкретной обстановки и тех целей, которых господствующий класс пытался добиться путем использования наказания. «Возникнув на сравнительно высокой ступени общественного развития, наказание в различные времена и у различных народов прошло очень сложный путь развития, претерпевая большие изменения как в своем существе, так и в формах его выражения, которые зависели от сущности политического режима, устанавливающегося господствующим классом в государственных формированиях той или иной из трех предшествовавших социализму социально-экономических формаций, знавших государство и право, – рабовладении, феодализме и капитализме. Даже в исторических пределах существования одной и той же формации наказание не оставалось неизменным. Являясь одним из самых острых орудий в руках господствующих классов, оно видоизменялось в зависимости от потребностей этих классов в удержании власти, своего господства, от методов, которыми они осуществляли свою диктатуру, свою власть, захватив ее и развиваясь по восходящей линии или уходя с исторической арены и цепляясь за то, чтобы как-то продлить свое существование». В зависимости от потребностей господствующего класса, определяемых в конечном счете уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений, уровня культурного развития общества, содержания господствующих философских идей, в различные времена, в различных государствах, в различных правовых системах перед наказанием выдвигались различные цели. Такими целями были возмездие, устрашение, социальная защита, ресоциализация, предупреждение преступлений.

Советская уголовная политика исходит из того, что наказание должно применяться для достижения целей исправления и перевоспитания преступников и предупреждения совершения новых преступлений как самим преступником, так и другими неустойчивыми членами нашего общества.

Статья 20 Основ уголовного законодательства (ст. 20 УК РСФСР) гласит: «Наказание не только является карой за совершенное преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание осужденных в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам социалистического общежития, а также предупреждения новых преступлений как осужденными, так и иными лицами». С отдельными оговорками (о соотношении целей исправления и перевоспитания, и частного предупреждения, и общего предупреждения) это положение признается всеми советскими учеными, которые высказывались по этому поводу в печати. Все признают также, что наказание является карой за совершенное преступление. Поэтому вряд ли целесообразно останавливаться в настоящей работе на анализе этих вопросов. Спорным в советской литературе остается вопрос – является ли кара одной из целей наказания. Большинство советских ученых отрицательно отвечают на этот вопрос (Н. С. Алексеев, А. А. Герцензон, М. А. Ефимов, Г. А. Левицкий, И. С. Ной, А. Л. Ременсон, К. С. Салихов, Н. А. Стручков, М. Д. Шаргородский и многие другие). Вместе с тем ряд других советских ученых исходят из того, что кара является одной из целей наказания (И. И. Карпец, Д. О. Хан-Магомедов, М. И. Якубович). К этой группе ученых относится и автор настоящей работы. Приступая к рассмотрению этого спорного вопроса, необходимо прежде всего отметить, что, излагая свою позицию, мы пользовались термином «кара» для обозначения одной из целей наказания, тогда как этот термин употребляется для обозначения содержания наказания и вряд ли годится для характеристики цели наказания. Употребление этого термина породило ряд недоразумений в споре и вызвало необоснованные упреки в адрес сторонников признания кары одной из целей наказания. Эта группа ученых (во всяком случае большинство из них), утверждая, что кара является целью наказания, имела в виду то, что наказание наряду с другими целями преследует и цель удовлетворения чувства справедливости советских граждан. Таким образом, спор сводится к решению вопроса: является ли одной из целей наказания удовлетворение чувства справедливости? Первоначально критика сторонников взгляда на кару как на цель наказания была очень простой. М. Д. Шаргородский заявлял, что «в основе взгляда на наказание как на возмездие лежат чуждые нам идеалистические, как правило, религиозные взгляды».

Это утверждение неверно. Оно не соответствует истории развития взгляда на наказание как на возмездие. Этот взгляд имеет совершенно земное происхождение. Он есть результат перенесения идеи справедливости, порожденной жизнью, на область борьбы с преступностью. Взгляд на наказание как на возмездие взят религией из жизни, а не наоборот.

Кроме того, взгляд на наказание как на кару, возмездие и сейчас является господствующим в советской литературе. Наказание называется карой и в действующем законодательстве. Следовательно, речь идет не о том, является ли наказание карой, а о том, является ли кара целью наказания. Вторым доводом против признания наказания возмездием и кары целью наказания являлось и является утверждение, что на этой позиции стоят современные буржуазные законодательные органы и ученые, и, следовательно, она для нас неприемлема. Однако этот довод не может быть признан убедительным, так как не менее реакционные буржуазные законодательные органы и ученые стоят на позиции признания исправления, общего и частного предупреждения в качестве целей наказания, а причиняемые страдания считают средством достижения этих целей. О такой цели наказания, как исправление преступника, еще до нашей эры говорил греческий философ Протагор. Сторонники такого толкования целей наказания были в рабовладельческом, феодальном и в буржуазном обществе. Имеются они и в современных буржуазных государствах. Третий довод против признания кары целью наказания сводится к утверждению, что кара есть содержание наказания и поэтому не может быть целью его. Такая постановка вопроса неправильна с позиции диалектического материализма. Нельзя одно явление рассматривать всегда только как средство, а другое – всегда только как цель. Диалектика заключается в том, что одно и то же явление может выступать как цель и в то же время может быть средством достижения другой цели. Например, исправление и перевоспитание преступника есть цель наказания, и одновременно исправление и перевоспитание выступают как средство достижения цели ликвидации преступности, которая в данной взаимосвязи выступает в качестве цели. Но и ликвидация преступности не самоцель, она есть одно из средств решения задачи воспитания человека будущего и т. д.

Наконец, в ходе полемики против сторонников признания кары целью наказания «противники» этой точки зрения сначала искажают критикуемую позицию, а затем критикуют эту искаженную позицию. Это искажение заключается в утверждении, что будто бы сторонники признания кары в качестве цели наказания считают, что таковой является применение наказания ради наказания, причинение преступнику страданий ради страданий. Выдвинув подобное обвинение, А. А. Пионтковский затем писал: «Если ставить целью наказания возмездие, то неизбежно вся карательная система будет проникнута духом неоправданной жестокости… Признание возмездия неизбежно приведет к превалированию задач устрашения и к умалению задач исправления и перевоспитания преступника…» Но ведь никто и никогда из критикуемых авторов не утверждал, что наказание должно назначаться ради наказания и страдания должны причиняться ради страданий.

По нашему мнению, суть дела заключается в том, что наказание должно применяться и страдания должны причиняться преступнику не только в целях его исправления и перевоспитания и предупреждения преступлений, но и для удовлетворения чувства справедливости советских граждан, оскорбленного совершением преступления.

Таким образом, существо полемики по вопросу признания или непризнания удовлетворения чувства справедливости одной из целей наказания должно сводиться к решению следующего вопроса: нужно ли к наказанию подходить чисто утилитарно и при применении его стремиться к достижению целей исправления и перевоспитания, общего и частного предупреждения или необходимо, кроме того, учитывать чувственную, эмоциональную сторону воздействия наказания и добиваться, чтобы оно удовлетворяло чувство справедливости советского общества, возмущенного совершенным преступлением?

И. С. Ной, который более глубоко и основательно, чем все другие оппоненты, рассматривает проблему именно с этих позиций (а именно только с этих позиций она и должна рассматриваться), свою критику «противников» начинает с утверждения о неясности самого понятия «чувство справедливости членов социалистического общества». Он пишет: «Понятие же «чувство справедливости членов социалистического общества», ради которого с позиции возмездия и должны причиняться лишения и страдания преступнику, весьма расплывчато и неопределенно». Это совершенно непонятное утверждение, так как категория справедливости является одной из важнейших нравственных, этических категорий, которой пользуется человеческое общество. Нравственные категории – это наиболее абстрагированные от реальной жизни (но определяемые ею) общие понятия, в которых выражается отношение человека к обществу в целом и к другим людям. Важнейшими этическими категориями являются добро, справедливость, долг, честь, достоинство, совесть, счастье и противоположные им категории – зло, несправедливость, бесчестие, несчастье и т. д. Нравственные категории – это не просто выдумка людей, а идеи, порожденные жизнью, практической деятельностью людей. Справедливость, писал Ф. Энгельс, всегда представляет собой лишь «идеологизированное, вознесенное на небеса выражение существующих экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны». Понятие справедливости появилось в первобытнообщинном строе, которое характеризовалось полным равенством людей. Равенство было естественным представлением членов общества о взаимоотношении людей. «Идея справедливости по своему происхождению есть не что иное, как проявление духа равенства», – писал П. Лафарг. Советские философы В. Г. Иванов и Н. В. Рыбакова также пишут: «В основе справедливости заключается идея о равенстве… эта идея явилась отражением сложной практической деятельности человека родового строя, во всех своих направлениях осуществлявшей практическое равенство, частным случаем которого было воздаяние». В юридической литературе также говорится: «Исторически представления о справедливости возникли еще в условиях доклассовой организации общества в форме чувств, эмоций, идей, оценок, норм и явились, в свою очередь, отражением в духовной сфере системы производственных и распределительных отношений, свойственных конкретной общественно-экономической формации».

Равенство проявлялось прежде всего в распределении средств потребления и труда, что и привело к формированию понятия, по выражению П. Лафарга, «справедливости распределяющей». Понятие «воздающей справедливости» вырабатывалось в процессе регламентации такой естественной человеческой страсти, как месть. Наиболее четко «воздающая справедливость» выражалась в принципе талиона – «око за око – зуб за зуб». В дальнейшем на формирование понятия справедливости решающее влияние оказала частная собственность и порождаемые ею идеи и взгляды. В классовом обществе понятие «справедливость», как и вообще все нравственные (моральные, этические) категории, имеет классовый характер. В понятие равенства и, следовательно, «справедливость» разные классы вкладывали разное содержание. Понятие «воздающая справедливость» в смысле воздаяния равным за равное осложнялось тем, что при выборе меры воздаяния, равной содеянному, приходилось сравнивать трудно сравнимые ценности: с одной стороны, всегда жизнь, здоровье и другие блага преступника, а с другой – жизнь, здоровье и другие блага потерпевшего, государственная власть, нормальная деятельность аппарата управления, нормальное функционирование хозяйства и т. д. Но существо понятия справедливости сохранилось: это воздаяние равным за равное. Идея справедливости в советской уголовной политике и уголовном законодательстве выражается в принципе соответствия наказания тяжести и характеру преступления. Следовательно, справедливость вообще и в уголовно-правовом смысле в частности – это не какое-то «расплывчатое и неопределенное понятие», а понятие совершенно четкое и ясное. В. И. Ленин, отмечая значение справедливости в реальной жизни, писал: «Справедливость – пустое слово, говорят интеллигенты и те прохвосты, которые склонны объявлять себя марксистами на том возвышенном основании, что они “созерцали заднюю” экономического материализма».

Таким образом, вопрос, является ли кара целью наказания, тождествен вопросу, соответствует ли с точки зрения справедливости тяжесть наказания тяжести совершенного преступления, соответствуют ли тяготы и лишения, входящие в содержание назначенного наказания, тому злу, которое преступник причинил обществу, удовлетворено ли чувство справедливости советского общества назначенным наказанием?

И. С. Ной, М. Д. Шаргородский и ряд других авторов отвечают на этот вопрос отрицательно. И. С. Ной, например, пишет: «Нельзя согласиться с высказанным Н. А. Беляевым, В. Г. Смирновым и некоторыми другими авторами мнением о необходимости при решении одного из важнейших вопросов уголовного права – вопроса о целях наказания – считаться и с “чувством справедливости членов социалистического общества”, когда под этими чувствами понимается восприятие наказания как возмездия». Какие-либо веские доводы в поддержку такой позиции не приводятся. Единственный довод, заслуживающий внимания, заключается в следующем: стремление к воздаянию, желание причинить преступнику страдания за совершенное им преступление – это низменное желание, а человек, находящий удовлетворение в причинении другому человеку страданий и лишений, не заслуживает одобрения с точки зрения нашей социалистической морали. Советское право не должно идти на поводу у таких людей, а должно воспитывать советских людей в духе коммунистической морали, которой будет чуждо такое чувство.

Вполне возможно, что такого чувства, как удовлетворение от причинения страданий человеку, причинившему вред обществу или отдельным членам его, у членов коммунистического общества не будет. Но оно есть сейчас, и не на уровне сознания отдельных лиц, а на уровне общественной психологии. Можно ли с этим не считаться?

Можно привести немало примеров, когда Коммунистическая партия стремится в современных условиях воспитывать у советских граждан такие чувства, которые являются ценными сейчас и будут отсталыми при коммунизме. Возьмем, к примеру, такое чувство, как патриотизм, любовь к Родине. Воспитание советских граждан в духе патриотизма Программа Коммунистической партии считает важнейшим элементом коммунистического воспитания. Но какова природа патриотизма? Патриотизм есть результат разобщения народов, разделения их на обособленные общности в рамках отдельных государств. «Патриотизм – одно из наиболее глубоких чувств, закрепленных веками и тысячелетиями обособленных отечеств», – отмечал В. И. Ленин.

Коммунизм предполагает уничтожение государства вообще, ликвидацию государственных границ, слияние всех наций, народов и народностей в единую человеческую общность, создание единой общечеловеческой культуры. Естественно, что в этих условиях чувство патриотизма станет совершенно бессмысленным, и даже более того, стремление к обособлению народов и народностей будет рассматриваться как реакционное явление, чуждое коммунистической морали.

Аналогично обстоит дело и с таким чувством, как справедливость, применительно к причинению страданий человеку. Сугубо утилитарный, рациональный подход к определению целей и задач наказания, который пропагандируют противники признания в качестве цели наказания, удовлетворение чувства справедливости, подход, игнорирующий, сбрасывающий со счета чувственную, эмоциональную сторону этой проблемы, несмотря на кажущуюся прогрессивность, на самом деле есть отголосок ушедшего в прошлое периода развития нашего общества, когда в результате допущенных ошибок имела место недооценка личности человека как самостоятельной ценности. Наказание должно быть утилитарным, рациональным, а чувства и эмоции здесь ни при чем, рассуждают эти ученые. А вот В. И. Ленин говорил: «…без “человеческих эмоций” никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины».

Правильно писал по этому поводу И. Е. Фарбер: «Советский закон определяет уголовную ответственность за преступное деяние и наказание за него. Наказание можно изучать с различных сторон: его содержание, взаимоотношение личности и общества, его цели и пр. Важна и психологическая сторона наказания, чтобы оно воспринималось в массовом правосознании как справедливая мера общественного воздействия. Для этого нужно знать законы соразмерности наказания с преступлением, а эти законы лежат в сфере общественной психологии и, особенно, в правовых чувствах».

Противники признания удовлетворения чувства справедливости в качестве цели наказания не могут отрицать значение справедливости и ее проявления в уголовно-правовой политике и уголовном праве (соответствие тяжести наказания тяжести совершенного преступления) для борьбы с преступностью. Так, в Курсе уголовного права сказано: «Марксизм никогда не отрицает роли и значения категории справедливости в борьбе за установление социалистического и коммунистического общества, но он всегда вкладывал в нее свое особое содержание». И. С. Ной пишет: «Являясь важным элементом наказания, кара выступает мерилом справедливости наказания и поэтому за более опасные преступления следует и более тяжелая кара. Справедливость же наказания необходима как для достижения цели исправления и перевоспитания, так и для осуществления общей превенции». И далее: «Представление о соответствии тяжести наказания тяжести преступления исторически воспринято и общественным мнением, с чем нельзя не считаться в борьбе с преступностью». Совершенно непонятно, почему из этих правильных положений указанные авторы не делают верных выводов по рассматриваемому спорному вопросу. Ведь стремление к тому, чтобы наказание было справедливым, чтобы суровость его соответствовала тяжести совершенного преступления, и есть стремление удовлетворить чувство справедливости.

Советский законодатель в ряде нормативных актов указывал на необходимость учета чувств советских людей. Президиум Верховного Совета СССР, устанавливая, что «нацистские преступники, виновные в тягчайших злодеяниях против мира и человечности и в военных преступлениях, подлежат суду и наказанию независимо от времени, истекшего после совершения преступления», руководствовался тем, что «совесть и правосознание народов не могут мириться с безнаказанностью фашистских преступников, совершивших тягчайшие злодеяния в период Второй мировой войны». Нельзя недооценивать при решении этой спорной проблемы и то, что удовлетворение чувства справедливости приносит и существенную практическую пользу: признание обществом наказания справедливым означает одобрение советской уголовной политики, порождает уверенность в стабильности нашего государственного и общественного строя, и в том, что государство стоит на страже прав и интересов советских граждан.

Таким образом, советская уголовно-правовая политика, направляя деятельность законодательных органов по разработке системы наказаний, исходит из того, что уголовное наказание должно обеспечить достижение целей исправления и перевоспитания осужденных, предупреждение совершения новых преступлений со стороны осужденного и других неустойчивых граждан нашего общества, удовлетворение чувства справедливости советских людей. То обстоятельство, что в действующем законодательстве прямо не говорится об удовлетворении чувства справедливости как цели наказания, не меняет существа дела. Правильно пишет в связи с этим Н. И. Загородников: «Эти цели (кроме прямо указанных в законе) не определяются в законе, они содержатся в социальных нормах, представлениях людей о добре и зле, в общественном правосознании граждан. В социальном плане целью наказания является обеспечение справедливости при разрешении каждого конкретного социального конфликта, выразившегося в совершении преступления».

В соответствии с целями, которые ставятся перед наказанием, разрабатывается и система наказаний. Наиболее точное определение системы дает Л. В. Багрий-Шахматов. Он определяет ее как «предусмотренный советским уголовным законом, исчерпывающий, не подлежащий произвольным изменениям, обязательный для судов перечень наказаний, расположенный в определенном порядке».

Вместе с тем и это определение может быть улучшено. Вряд ли в него нужно вводить такой признак, как «не подлежащий произвольному толкованию». Во-первых, не ясно, какое толкование Л. В. Багрий-Шахматов называет «произвольным». Теория права знает много видов толкования: по объему, по субъекту и т. д. Каждый из этих видов толкования имеет право на существование, практически применяется и поэтому не может быть назван произвольным. Если в данном случае «произвольное» толкование противопоставляется «общеобязательному», то об этом вряд ли нужно указывать в определении, так как общеизвестно, что общеобязательное толкование может дать только Президиум Верховного Совета СССР и Президиум Верховного Совета союзной республики.

Во-вторых, указание на то, что это «исчерпывающий» и «обязательный для судов» перечень наказаний, означает, что он не может быть никем изменен (разумеется, кроме законодателя). Затем недостаточно четко указание на то, что система наказаний – это «перечень наказаний, расположенных в определенном порядке». В советском уголовном праве с самого начала укоренился порядок размещения наказаний в зависимости от их сравнительной тяжести: от более тяжких к менее тяжким. Об этом и следует сказать в определении системы наказаний.

Наконец, система наказаний внешне выражается не только в перечне наказаний, но и в классификации их (деление всех видов наказаний на основные и дополнительные, исключение смертной казни из общего перечня наказаний). С учетом этих замечаний систему наказаний можно определить как предусмотренный советским уголовным законом исчерпывающий, обязательный для судов перечень наказаний, расположенных по признаку тяжести видов наказания (от более суровых к менее суровым), а также законодательно закрепленную классификацию видов наказаний.

Система наказаний строится на основе принципов советской уголовно-правовой политики, которые специфично проявляются при решении этого вопроса. Поэтому принципы построения системы наказаний – это не какие-то самостоятельные принципы, отличающиеся от принципов уголовно-правовой политики, а лишь конкретизация последних применительно к одной из сфер уголовной политики. Принципы построения системы наказаний начали складываться с начала проведения в жизнь советской уголовно-правовой политики. Решающее влияние на этот процесс оказали идеи В. И. Ленина. Накануне VIII съезда партии он писал применительно к этой проблеме:

«1) введение условного осуждения;

2) введение общественного порицания;

3) замена лишения свободы принудительным трудом с проживанием на дому;

4) замена тюрьмы воспитательными учреждениями;

5) введение товарищеских судов (для известных категорий и в армии и среди рабочих)».

Руководствуясь этим и иными высказываниями В. И. Ленина по вопросу использования уголовной репрессии, Программа партии, принятая VIII съездом партии, указывала, что «в области наказания организованные таким образом суды уже привели к коренному изменению характера наказания, осуществляя в широких размерах условное осуждение, введя как меру наказания общественное порицание, заменяя лишение свободы обязательным трудом с сохранением свободы, заменяя тюрьмы воспитательными учреждениями и давая возможность применять практику товарищеских судов». Там же была поставлена задача замены в конечном итоге системы наказаний системой мер воспитательного характера. Л. В. Багрий-Шахматов правильно отметил, что «Программа партии в этой части положила начало широкой выработке и законодательному закреплению принципов построения системы уголовных наказаний в нашей стране, ибо ее указания в области уголовной и исправительно-трудовой политики были пронизаны идеями гуманизма и целесообразности в осуществлении репрессии».

Система наказаний в соответствии с требованиями уголовно-правовой политики строилась на следующих основных положениях: классовость, целесообразность содержания наказания, определенность, разнообразие мер наказания. Принцип классовости системы наказаний открыто провозглашается советской уголовно-правовой политикой и уголовным законодательством. Так, Д. И. Курский, отмечая деление всех преступлений в УК РСФСР 1922 г. на две группы: преступления, непосредственно направленные против советского строя, и преступления, являющиеся пережитками старого строя, говорил: «Нам было ясно, что раз мы принимаем такое деление, то таков же должен быть и основной принцип при выработке мер наказания. Очевидно, те преступления, которые непосредственно направлены против советского строя, требуют более сильных репрессий, а те, которые являются пережитками старого строя, такой суровости не требуют».

Принцип целесообразности содержания наказания заключается в том, что в систему наказаний должны включаться только такие меры, которые по своим объективным свойствам способны обеспечить достижение целей, которые ставятся перед наказанием. Этот принцип построения системы наказаний есть выражение таких принципов советской уголовно-правовой политики, как социалистический гуманизм, соответствие наказания тяжести и характеру преступления. Характер целей, которые ставятся перед наказанием в соответствии с принципами советской уголовно-правовой политики, требует, чтобы всякое наказание было карой за совершенное преступление, т. е. оно должно причинять преступнику тяготы и лишения. В противном случае наказание не будет оказывать устрашающего воздействия на неустойчивых граждан нашего общества (общее предупреждение) и на самого осужденного (частное предупреждение), а также не будет способно удовлетворить чувство справедливости советских граждан. Вместе с тем наказание по своему содержанию должно быть таким, чтобы оно обеспечивало исправление и перевоспитание осужденного и тем самым достижение цели частного предупреждения, а также удовлетворение чувства справедливости (ибо организация принудительного перевоспитания преступника так же, как и причинение ему страданий, удовлетворяет это чувство).

Этот принцип означает также, что в содержание наказаний не должны включаться элементы, преследующие цели, не предусмотренные уголовно-правовой политикой и не закрепленные в законодательстве. Наша политика всегда исходила и исходит из того, что наказание не имеет целью причинение физических страданий или унижение человеческого достоинства. К. Маркс писал: «…жестокость, не считающаяся ни с какими различиями, делает наказание совершенно безрезультатным, ибо она уничтожает наказание как результат права». Еще в 1899 г. В. И. Ленин в своей работе «Проект программы нашей партии» выдвигал требование уничтожения наказаний, «не совместимых с достоинством человека…»

Это, конечно, не означает, что наказание вообще должно быть лишено элементов, причиняющих физические страдания или унижающих человеческое достоинство. Например, использование особо опасных преступников преимущественно на тяжелых работах, установление пониженной нормы питания для нарушителей порядка, применение наручников и смирительной рубашки к злостным нарушителям режима несомненно причиняют физические страдания. Постоянные охрана и надзор, обыски, досмотры и т. д., конечно, унижают достоинство личности. Но все это делается не с целью причинить физические страдания или унизить человеческое достоинство, а для того, чтобы обеспечить достижение закрепленных в законе целей наказания.

Принцип определенности означает, что система наказаний должна содержать исчерпывающий и точный перечень наказаний, что к виновному может быть применено только наказание, указанное в этом перечне, что максимальные и минимальные размеры (пределы) наказаний должны быть определены. Этот принцип есть конкретизация принципа социалистической законности в вопросе построения системы наказаний. В нем проявляется принципиальное отличие советской уголовно-правовой политики и уголовной политики буржуазных государств, которая предусматривает возможность широкого использования неопределенных видов наказаний и в соответствии с этим вынесение неопределенных приговоров. Принцип разнообразия мер наказания выражается в том, что система наказаний включает в себя целый ряд различных по своему содержанию, по суровости, по пределам видов наказаний, что позволяет в каждом конкретном случае избрать вид и размер наказания, обеспечивающие наиболее успешное достижение целей наказания. Он проявляется также в том, что система наказаний позволяет избрать не какое-то одно наказание, а комбинацию их, что обеспечивается наличием альтернативных санкций, деления всех видов наказания на основные и дополнительные, возможностью выйти за пределы санкции в сторону смягчения наказания. В. И. Ленин говорил о значении этого принципа: «Разнообразие здесь есть ручательство жизненности, порука успеха в достижении общей единой цели: очистки земли российской от всяких вредных насекомых, от блох – жуликов, от клопов – богатых и прочее и прочее. В одном месте посадят в тюрьму десяток богачей, дюжину жуликов, полдюжины рабочих, отлынивающих от работы… В другом – поставят их чистить сортиры. В третьем – снабдят их, по отбытии карцера, желтыми билетами, чтобы весь народ, до их исправления, надзирал за ними, как за вредными людьми. В четвертом – расстреляют на месте одного из десяти, виновных в тунеядстве. В пятом – придумают комбинации разных средств и путем, например, условного освобождения добьются быстрого исправления исправимых элементов из богачей, буржуазных интеллигентов, жуликов и хулиганов».

Д. И. Курский в качестве положительного момента УК РСФСР 1922 г. отмечал то, что Кодексом «суду предоставляется широкий простор для избрания той или иной меры, того или иного срока лишения свободы, широкий простор для комбинации мер репрессии».

Принципиальные положения по вопросу развития системы наказаний в современных условиях, заключающиеся в том, что система уголовных наказаний в процессе ее дальнейшего развития и совершенствования в конечном итоге должна быть устранена и заменена системой мер общественного воздействия и воспитания, полностью сохраняют значение и силу.

Система наказаний в советском уголовном праве всегда строилась в соответствии с принципами уголовно-правовой политики, уголовно-правовыми принципами и вытекающими из них общими положениями, непосредственно относящимися к системе наказаний (классовость, целесообразность, определенность, разнообразие). В первые годы Советской власти система наказания оформлялась в процессе правотворчества народных масс. В первые месяцы и годы Советской власти судебными органами (народные и окружные суды, революционные трибуналы и состоящие при них трибуналы печати, военные трибуналы, полковые суды и командующие войсками, губернские и полевые комиссии по борьбе с дезертирством, дисциплинарные рабочие товарищеские суды), применялись следующие виды наказаний: предупреждение; общественное порицание (в публичном заседании суда); доведение до сведения организации, где работает наказуемый, о совершенном им преступлении; выговор; строгий революционный выговор; принудительное политическое воспитание; помещение на видном месте приговора или же специальное издание опровержения ложных сведений; лишение карточек; исключение из объединения, возмещение причиненного ущерба; принуждение к действию, не представляющему физического лишения; денежные вычеты в утроенном размере от суммы, причитающейся за время отсутствия в части (для дезертиров); лишение навсегда или на срок всего земельного надела или части его (для дезертиров); денежный штраф; секвестр и конфискация имущества (частичная или полная); воспрещение исполнять ту или иную работу; воспрещение занимать ту или иную должность; высылка из определенной местности; общественные принудительные работы; принудительные работы на рудниках (для капиталистов-саботажников); перевод на тяжелые принудительные работы без лишения свободы в том же предприятии или вне такового сроком до 6 месяцев; направление в штрафную часть; направление на фронт (для военнослужащих); лишение (поражение) всех или некоторых политических прав (на срок или без срока); увольнение из предприятий с передачей в концентрационный лагерь на срок до 6 месяцев; лишение свободы на определенный срок; объявление врагом свободного народа и революции; опубликование списков врагов народа; объявление вне закона; расстрел.

Обращает на себя внимание сведение до минимума наказаний, связанных с физической изоляцией виновных, и широкое применение наказаний, приближенных по своему содержанию к чисто воспитательным мерам, а также использование таких наказаний, которых не знала и не могла знать система наказаний эксплуататорских государств (общественное порицание, революционный выговор, принудительные работы и другие). Этот перечень наказаний, применяемый по-разному различными органами в различных районах страны, был первым шагом по созданию системы наказаний. В нем четко прослеживается классовый подход и стремление к разнообразию применяемых наказаний. Положения же о целесообразности видов наказания и определенности системы пока еще не нашли в нем отражения и закрепления. Первые указания нормативного характера относительно системы наказаний содержались в Декрете о суде № 1 от 24 ноября 1917 г. В нем упоминается такой вид наказания, как лишение свободы «свыше 7 дней, но не свыше 2 лет».

Перечень наказаний постепенно расширялся в других нормативных актах. Впервые система наказаний была установлена в «Руководящих началах по уголовному праву РСФСР» 1919. В ст. 25 «Руководящих начал» был дан примерный перечень видов наказаний, которые могли применяться судебными органами. Он состоял из 15 видов наказаний, расположенных от менее тяжкого (внушения) к наиболее тяжкому (расстрел). Эта система не отвечала требованию определенности, ибо она не давала исчерпывающего перечня наказаний и допускала возможность назначения лишения свободы на неопределенный срок до наступления известного события и целесообразности, так как в перечне содержались меры воздействия, лишенные карательного характера («внушение», «пройти известный курс обучения»). Исчерпывающий и точный перечень наказаний был дан в УК РСФСР 1922 г. В перечень наказаний вошли меры воздействия, действительно являющиеся карой, и исключены из него меры чисто воспитательного характера, ранее предусмотренные в «Руководящих началах». Виды наказаний были расположены в порядке от наиболее тяжких к более мягким. Система наказаний в УК РСФСР 1922 г. (ст. 32) выглядела следующим образом: изгнание из пределов РСФСР на срок или бессрочно; лишение свободы со строгой изоляцией или без таковой; принудительные работы без содержания под стражей; условное осуждение; конфискация имущества – полная или частичная; штраф; поражение прав; увольнение от должности; общественное порицание; возложение обязанности загладить причиненный вред. Смертная казнь не была включена в общий перечень наказаний, что подчеркивало ее исключительный и временный характер.

Система наказаний, предусмотренная УК РСФСР 1922 г., не претерпела существенных изменений в Основных началах уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1924 г. и в УК РСФСР 1926 г.

Действующая система наказаний закреплена Основами уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г. В УК РСФСР 1960 г. полностью воспринята система наказаний, закрепленная в ст. 21, 22 и 38 Основ, и, кроме того, она была дополнена такими видами наказаний, как увольнение от должности, возложение обязанности загладить причиненный вред. В настоящее время она выглядит следующим образом: 1) лишение свободы; 2) ссылка; 3) высылка; 4) исправительные работы без лишения свободы; 5) лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью; 6) штраф; 7) увольнение от должности; 8) возложение обязанности загладить причиненный вред; 9) общественное порицание; 10) конфискация имущества; 11) лишение воинского или специального звания. К военнослужащим срочной службы может быть также применено наказание в виде направления в дисциплинарный батальон (ст. 21 УК РСФСР). За пределы перечня вынесена смертная казнь, которая рассматривается как исключительная и временная мера (ст. 23 УК РСФСР). Все виды наказаний, составляющих систему, подразделяются на основные и дополнительные. Основными мерами наказания считаются такие, которые применяются только самостоятельно и не могут быть присоединены дополнительно к какому-нибудь другому виду наказания. К ним относятся лишение свободы; исправительные работы без лишения свободы, общественное порицание, направление в дисциплинарный батальон (ч. 1 ст. 22 УК РСФСР). Дополнительными считаются меры наказания, которые не применяются самостоятельно, а могут быть лишь присоединены к другим видам наказаний. К ним относятся конфискация имущества, а также лишение воинского или специального звания (ч. 3 ст. 22 УК РСФСР). Все остальные виды наказаний могут быть и основными и дополнительными (ч. 2 ст. 22 УК РСФСР). Действующая система наказаний полностью соответствует принципам ее построения, выработанным советской уголовно-правовой политикой. Это, конечно, не означает, что она не может быть изменена. Наоборот, процесс постепенной замены мер уголовного наказания мерами общественного воздействия и воспитания может привести к изменению содержания включенных в систему видов наказания и пополнения системы за счет новых видов. Так, Указом Президиума Верховного Совета РСФСР «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс РСФСР» от 11 октября 1982 г. в перечень наказаний было включено направление в воспитательно-трудовой профилакторий или Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 июня 1970 г. было введено условное осуждение к лишению свободы с обязательным привлечением осужденного к труду (ст. 242 УК РСФСР). В советской юридической литературе уже неоднократно делались предложения рассматривать эту меру воздействия в качестве самостоятельного вида наказания. «Разновидностью условного осуждения, выступающего как вид уголовного наказания, является условное осуждение к лишению свободы с обязательным привлечением к труду, установленное Указом Президиума Верховного Совета СССР от 12 июня 1970 г. “Об условном осуждении к лишению свободы с обязательным привлечением осужденного к труду”». Сущность данного вида условного осуждения в значительной степени отлична от положений ст. 38 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, определяющей институт условного осуждения в целом. Она дает все основания признать новый вид условного осуждения самостоятельным видом наказания». Это предложение само по себе подлежит еще обсуждению, но тенденция пополнения системы наказаний новыми видами налицо.

Система наказаний, принципы ее построения, равно как и все уголовно-правовые принципы, лежит в основе построения санкций в составах преступлений. Санкции уголовных законов должны строиться на прочной основе таких принципов, как соответствие наказания тяжести и характеру преступления, индивидуализация наказания, экономия средств уголовной репрессии. Основными требованиями, которые должны предъявляться к санкциям, являются следующие: санкция состава преступления, предусматривающего ответственность за совершение более тяжкого преступления, должна содержать и более суровые вид и меру наказания. Иное положение было бы грубым нарушением принципа справедливости. Верно писал по этому поводу А. А. Пионтковский: «Пропорциональность наказания в законе степени общественной опасности преступления является элементарным требованием осуществления общепредупредительного действия наказания. Когда эта пропорциональность нарушается в уголовном законодательстве, то это означает, что в нем отсутствует внутренняя согласованность. А это может влечь за собой весьма отрицательные последствия». В период с 1947 г. (с момента отмены смертной казни за все преступления) до 1954 г. (момента восстановления смертной казни за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами), создалась ситуация, когда за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами максимальная мера наказания была 10 лет лишения свободы, и за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств – 8 лет лишения свободы, тогда как хищение государственного имущества при отягчающих обстоятельствах каралось заключением в исправительно-трудовом лагере на срок от 10 до 25 лет, нападение с целью завладения личным имуществом граждан при отягчающих обстоятельствах – заключением в исправительно-трудовом лагере на срок от 15 до 25 лет, изнасилование без отягчающих обстоятельств – заключением в исправительно-трудовом лагере на срок от 10 до 15 лет, а при отягчающих обстоятельствах – на срок от 15 до 20 лет. Совершенно очевидно, что такие санкции не соответствовали реальному соотношению общественной опасности преступлений и представлению советских граждан о справедливости закона. К сожалению, и в действующем законодательстве не всегда учитывается это требование. Так, например, за умышленное убийство без отягчающих обстоятельств (ст. 103 УК РСФСР) предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от 3 до 10 лет, а за умышленное тяжкое телесное повреждение, повлекшее смерть, – лишение свободы на срок от 5 до 12 лет. Вряд ли кто-нибудь согласится с тем, что совершение умышленного убийства является менее тяжким преступлением по сравнению с причинением тяжкого телесного повреждения, по неосторожности повлекшего смерть.

Санкции должны быть построены так, чтобы за более тяжкое преступление нельзя было в пределах санкции назначить более мягкое наказание, чем за однородное менее тяжкое преступление. Например, представляется, что правильно поступил законодатель, установив в ч. 2 ст. 85 УК РСФСР наказание в виде лишения свободы на срок от 1 года до 3 лет (за простой состав преступления), а в ч. 1 ст. 85 УК РСФСР – лишение свободы от 3 до 15 лет (за квалифицированный состав преступления). При такой конструкции санкции за тяжкое преступление наказание будет назначено более суровое, чем за однородное менее тяжкое преступление. Иное положение в составе изнасилования (ст. 117 УК РСФСР). Часть 1 ст. 117 (изнасилование без отягчающих обстоятельств) предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от 3 до 7 лет, а ч. 2 ст. 117 (изнасилование с квалифицирующими обстоятельствами) – лишение свободы на срок от 5 до 10 лет. Это означает, что в конкретном случае суд может назначить в пределах санкции лицу, совершившему более тяжкое преступление (ч. 2 ст. 117), более мягкое наказание (5 лет лишения свободы), а лицу, совершившему менее тяжкое преступление (ч. 1 ст. 117), – более суровое наказание (7 лет лишения свободы). Справедливо замечает по этому поводу И. И. Карпец: «Казалось бы, что в общем-то в такой конструкции санкций нет ничего особенного, что в жизни такие случаи допустимы. Но, во-первых, все же следует выработать и соблюдать общий принцип подхода к простым и квалифицированным преступлениям и определению наказания за них; во-вторых, нельзя отвлекаться от того, что наказание применяется к конкретным людям, которым не безразлично сознавать, что совершивший более тяжкое преступление получает наказание менее суровое, чем совершивший менее тяжкое преступление. Сознание этого отнюдь не способствует утверждению принципа справедливости наказания, что само по себе очень важно и является одним из выражений действенности индивидуализации наказания. И если подобная ситуация возникает в отношении двух заключенных, отбывающих наказание в одном и том же месте лишения свободы, совершивших преступление, предусмотренное одной и той же статьей закона, то это может быть воспринято как наказание несправедливое, а значит, создает дополнительные трудности для исправления и перевоспитания виновного».

Санкция закона должна давать простор для индивидуализации наказания при его применении. Это обеспечивается созданием альтернативных и одновременно относительно определенных санкций. В этом плане новое уголовное законодательство сделало существенный шаг вперед по сравнению с УК РСФСР 1926 г. и уголовными кодексами других союзных республик, действовавшими до 1959 г.

Уголовно-правовая политика определяла и определяет законодательное закрепление и других важнейших институтов Общей части советского уголовного законодательства. Это прежде всего относится к понятию преступления. В Руководящих началах по уголовному праву РСФСР 1919 г. преступление определялось как «нарушение порядка общественных отношений, охраняемого уголовным правом». В соответствии со ст. 6 УК РСФСР 1926 г. «общественно опасным признается всякое действие или бездействие, направленное против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени». По действующему законодательству «преступлением признается предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние (действие или бездействие), посягающее на общественный строй СССР, его политическую и экономическую системы, социалистическую собственность, личность, политические, трудовые, имущественные и другие права и свободы граждан, а равно иное, посягающее на социалистический правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное уголовным законом». При анализе законодательства, закрепляющего понятие преступления, четко прослеживается отход от формального определения преступления как деяния, запрещенного законом под страхом применения наказания, к материальному определению преступления как общественно опасного деяния. Уже в Руководящих началах преступление характеризовалось как «действие или бездействие, опасное для данной системы общественных отношений». На общественную опасность преступления указывается во всех последующих законах, где дается определение преступления. По мере развития уголовного законодательства понятие общественной опасности все более и более раскрывалось. В Руководящих началах 1919 г. говорилось, что деяние является общественно опасным, поскольку оно посягает на «данную систему общественных отношений», УК РСФСР рассматривал в качестве преступления деяние, направленное «против советского строя или нарушающее правопорядок, установленный рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени».

Еще более глубоко сущность общественной опасности преступления раскрывается в действующем законодательстве (ст. 7 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик 1958 г., ст. 7 УК РСФСР и соответствующие статьи УК других союзных республик). Принцип уголовно-правовой политики ответственности только за совершение общественно опасного деяния нашел отражение в указании на то, что «не является преступлением действие, которое хотя формально и подпадает под признаки какой-либо статьи Особенной части настоящего Кодекса, но в силу явной малозначительности и отсутствия вредных последствий лишено характера общественно опасного» (примечание к ст. 6 УК РСФСР 1926 г.). Аналогичное положение содержится в ч. 2 ст. 7 УК РСФСР 1960 г. Действие этого же принципа и привело к исключению из советского уголовного законодательства норм, позволявших применять наказание (меры социальной защиты) к лицам, не совершившим общественно опасного деяния.

В соответствии со ст. 7 УК РСФСР 1926 г. меры социальной защиты могли быть применены не только к лицам, совершившим общественно опасное деяние, но и в отношении лиц, «представляющих опасность по своей связи с преступной средой или по своей прошлой деятельности». Закон «О судоустройстве СССР и союзных и автономных республик» от 16 августа 1938 г. предусмотрел возможность применения наказания только к лицам, совершившим преступления. Действующее законодательство рассматривает совершение преступления как единственное основание уголовной ответственности. В ст. 3 Основ (ст. 3 УК РСФСР) говорится: «…уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние».

Реализация принципа социалистической законности, на котором основывается уголовно-правовая политика, привела к закреплению признака противоправности в понятии преступления. Такого признака не было в понятии преступления, сформулированном в Руководящих началах 1919 г., УК РСФСР 1922 г., УК РСФСР 1926 г. В действующем законодательстве прямо говорится, что преступлением признается только деяние, предусмотренное уголовным законом.

Развитие советской уголовно-правовой политики отразилось на оценке уголовно-правовых мер, применяемых к лицам, совершившим преступления. В Руководящих началах 1919 г. говорилось, что к лицам, совершившим преступление, применяется наказание. «Наказание – это те меры принудительного воздействия, посредством которых власть обеспечивает данный порядок общественных отношений от нарушителей последнего (преступников)» (ст. 7 Руководящих начал). В УК РСФСР 1922 г. говорилось не только о наказании, но и об иных мерах социальной защиты. УК РСФСР 1926 г. вообще отказался от понятия наказание. Во всех нормах Общей части УК РСФСР, где речь шла о мерах, применяемых к преступникам, термин «наказание» был заменен термином «меры социальной защиты». К мерам социальной защиты относились меры судебно-исправительного, медицинского, медико-педагогического характера.

Отказ от понятия «наказание», замена его понятием «меры социальной защиты» были результатом влияния социологической школы права. Сторонники этого направления при решении вопросов организации борьбы с преступностью в качестве основания применения принудительных мер считали не преступление, а опасное состояние лица и в качестве меры воздействия не наказание, а меры социальной защиты. Немецкий социолог Лист говорил, например: «…я должен признаться, что, пожалуй, можно из нашего воззрения сделать тот вывод, что необходимо считаться лишь с настроенностью преступника, а не ждать совершения деяния, подобно тому, как домашний врач не дожидается проявления болезни, а старается предупредить ее». Социолог Ван-Гаммель писал: «Вместо теоретического уголовного права мы должны создать уголовное право практическое. В этом состоит наша работа, наша цель. Три понятия страшно мешают нам в этом, а именно: “вменяемость”, “наказание” и “преступление”».

Несмотря на отказ от понятия «наказание» и законодательное закрепление понятия «меры социальной защиты», советская уголовно-правовая политика, одним из принципов которой является привлечение к ответственности только за свершение общественно опасного деяния, не позволила практике скатиться на позиции буржуазной социологической школы права. На практике предусмотренные законом меры социальной защиты применялись судами только к лицам, совершившим преступления. Почти не было случаев применения этих мер к лицам, признанным общественно опасными не в связи с совершением преступления. Впоследствии уголовное законодательство вновь вернулось к понятию «наказание», отказавшись от понятия «меры социальной защиты».

Впервые термин «наказание» появился в постановлении ЦИК СССР от 8 июня 1934 г. «О дополнении положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления) статьями об измене Родине». Затем он был закреплен в законе «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» от 16 августа 1938 г., после чего он прочно стал входить во все последующие законодательные акты, направленные на борьбу с преступностью.

Советская уголовно-правовая политика оказала влияние и на развитие норм, предусматривающих обстоятельства, исключающие общественную опасность деяния (необходимая оборона, крайняя необходимость). В ст. 13 УК РСФСР 1926 г. говорилось, что «меры социальной защиты судебно-исправительного характера не применяются вовсе к лицам, совершившим общественно опасные действия, если судом будет признано, что эти действия были совершены ими в состоянии необходимой обороны против посягательств на Советскую власть и революционный порядок либо на личность обороняющегося или другого лица, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны.

Меры социальной защиты судебно-исправительного характера не применяются, когда те же действия были совершены для отвращения опасности, которая была неотвратима при данных обстоятельствах другими средствами, если причиненный при этом вред являлся менее важным по сравнению с предупрежденным вредом».

Таким образом, из закона следовало, что действия, совершенные при необходимой обороне и в состоянии крайней необходимости, общественно опасны и лишь в силу указания закона они не наказываются.

Такая формулировка закона естественно снижала активность граждан в борьбе с общественно опасными посягательствами и в защите охраняемых законом общественных отношений от грозящей им опасности. Действительно, кто же захочет рисковать своей жизнью, своим здоровьем, своим имуществом, если вред нападающему (при необходимой обороне) или третьим лицам (при крайней необходимости), причиненный при отражении посягательства или иной угрозе, рассматривается государством как опасный для общества. Учитывая это обстоятельство и опираясь на общие принципы советской уголовно-правовой политики, законодатель изменил формулировку этих институтов. Статья 13 УК РСФСР 1960 г. гласит: «Не является преступлением действие, хотя и подпадающее под признаки деяния, предусмотренного Особенной частью настоящего Кодекса, но совершенное в состоянии необходимой обороны, то есть при защите интересов Советского государства, общественных интересов, личности или прав обороняющегося или другого лица от общественно опасного посягательства путем причинения посягающему вреда, если при этом не было допущено превышения пределов необходимой обороны».

Таким образом, причинение посягающему вреда при необходимой обороне перестало рассматриваться как общественно опасное деяние, и необходимая оборона стала обстоятельством, исключающим уголовную ответственность, а не только наказание. Более того, действия, совершенные в состоянии необходимой обороны, сейчас оцениваются как общественно полезные, целью которых является борьба с преступностью.

Пленум Верховного Суда СССР в постановлении № 14 от 16 августа 1984 г. «О применении судами законодательства, обеспечивающего право на необходимую оборону» обратил внимание судов «на необходимость неукоснительного соблюдения требований ст. 13 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик, имея в виду, что право на необходимую оборону является одной из важных гарантий реализации конституционных прав и обязанностей граждан по защите от общественно опасных посягательств интересов Советского государства и общества, социалистической собственности, общественного порядка, жизни, здоровья, чести и достоинства советских граждан.

Аналогичным изменениям подверглась и норма о крайней необходимости (ст. 14 Основ, ст. 14 УК РСФСР).

 

§ 3. Уголовно-правовая политика и вопросы особенной части уголовного законодательства

«Советская уголовная политика исходит из того, что основанием уголовной ответственности может быть только осознанное общественно опасное поведение человека. Ни состояние личности, ни события, ни образ мыслей, ни прошлое субъекта, ни объективные условия, в которых находится или находилось лицо, ничто иное, кроме преступления, не могут породить уголовного правоотношения, не могут быть основанием уголовной ответственности». С этим верным положением следует согласиться с одним уточнением: не всякое осознанное общественно опасное поведение человека является преступлением и, следовательно, основанием уголовной ответственности, а только такое, которое было запрещено уголовным законом в момент его совершения.

На запрещенность законом как обязательный признак преступления специально указывается в ст. 1 и 7 Основ уголовного законодательства.

Уголовно-правовая политика вырабатывает критерии криминализации, руководствуясь которыми законодатель выбирает из всех общественно опасных человеческих поступков те, которые он считает необходимым отнести к преступлениям. Этот процесс реализации уголовно-правовой политики выражается в определении законодателем совокупности признаков, при наличии которых деяние признается преступлением, т. е. в создании Особенной части уголовного законодательства.

Значение Особенной части уголовного законодательства для практического осуществления уголовно-правовой и в целом уголовной политики невозможно переоценить, ибо только деяния, характеризующиеся признаками той или иной нормы Особенной части, порождают уголовно-правовые, уголовно-процессуальные, уголовно-исправительные правоотношения. Очень важное практическое значение имеет система Особенной части, т. е. порядок объединения юридических норм, содержащих конкретные составы преступлений, в главы, расположение глав относительно друг друга и конкретных составов внутри глав в зависимости от объекта посягательства – общественных отношений, охраняемых советским уголовным правом. Правильное построение системы Особенной части обеспечивает внутреннее единство всех норм, исключает противоречия между нормами. В. И. Ленин писал Д. И. Курскому 15 февраля 1922 г.: «Если наши законы «противоречивы» (в чем нет сомнения), то для чего же НКюст и Отдел законодательных предположений? Что же делается для кодификации? – для устранения противоречий?».

К. Маркс, отмечая значение внутренней согласованности права, писал: «В современном государстве право должно не только соответствовать общему экономическому положению, не только быть его выражением, но также быть внутренне согласованным выражением, которое не опровергало бы само себя в силу, внутренних противоречий». За основу систематизации норм Особенной части советского уголовного законодательства с самого начала был взят объект преступного посягательства, поскольку он как категория объективная позволял группировать в главы составы преступлений, однородные по своей экономической и политической сущности. Первым официальным документом, систематизировавшим нормы Особенной части советского уголовного права, был УК РСФСР 1922 г. Особенная его часть состояла из глав:

1) государственные преступления (контрреволюционные преступления и преступления против порядка управления);

2) должностные (служебные) преступления;

3) нарушения правил об отделении церкви от государства;

4) хозяйственные преступления;

5) преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности;

6) имущественные преступления;

7) воинские преступления;

8) нарушения правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и публичный порядок.

Система Особенной части УК РСФСР 1926 г. не претерпела существенных изменений по сравнению с УК РСФСР 1922 г. Лишь глава «Государственные преступления» была разбита на две самостоятельные главы: гл. I «Контрреволюционные преступления» и гл. II «Преступления против порядка управления», да главы «Воинские преступления» и «Нарушения правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и порядок» поменялись местами. В 1928 г. постановлением ВЦИК от 6 апреля Особенная часть УК РСФСР 1926 г. была дополнена гл. X «О преступлениях, составляющих пережитки родового быта».

Более существенным изменениям подверглась система Особенной части в УК РСФСР 1960 г. Она построена следующим образом: 1. Государственные преступления (особо опасные государственные преступления, иные государственные преступления); 2. Преступления против социалистической собственности; 3. Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности; 4. Преступления против политических и трудовых прав граждан; 5. Преступления против личной собственности граждан; 6. Хозяйственные преступления; 7. Должностные преступления; 8. Преступления против правосудия; 9. Преступления против порядка управления; 10. Преступления против общественной безопасности, общественного порядка и здоровья населения; 11. Преступления, составляющие пережитки местных обычаев; 12. Воинские преступления.

Обращает на себя внимание появление новых глав («Преступления против политических и трудовых прав граждан», «Преступления против правосудия»), разделение гл. VII УК РСФСР 1926 г. на две главы («Преступления против социалистической собственности» и «Преступления против личной собственности граждан»), выделение в качестве самостоятельного раздела «Иные государственные преступления», устранение главы «Нарушения правил об отделении церкви от государства». Особенностью нового Кодекса является помещение в начале системы вслед за главой «Государственные преступления» глав «Преступления против социалистической собственности» (глава вторая) и «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности», что свидетельствует об особой заботе Советского государства об охране социалистической собственности, составляющей вместе с социалистической системой хозяйства экономическую основу нашего общества, и личности советского гражданина. Системы Особенной части уголовных кодексов союзных республик незначительно отличаются между собой.

Теоретический анализ и практика применения действующего уголовного законодательства показывают, что принятая система Особенной части в целом соответствует предъявляемым к ней требованиям и обеспечивает успешную борьбу с преступностью в нашей стране. Вместе с тем она нуждается в дальнейшем совершенствовании в целях более полного и последовательного отражения требований уголовно-правовой политики, ее принципов и задач уголовного законодательства. Прежде всего обращает на себя внимание то обстоятельство, что некоторые главы выделены в качестве самостоятельных не по объекту охраны (или, что то же самое, не по объекту преступного посягательства), который взят в качестве единого классификационного критерия построения системы Особенной части. К ним относится гл. 10 УК РСФСР «Преступления против общественной безопасности, общественного порядка и здоровья населения» и разд. II гл. 1 «Иные государственные преступления». Имевшие место попытки вывести на основе анализа составов преступлений родовые объекты этих разделов не увенчались успехом. Это и не удивительно, так как составы, включенные в них, предусматривают преступления, посягающие на разнородные объекты. Действительно, что, например, объединяет такие преступления, как хулиганство (ст. 206 УК РСФСР), доведение несовершеннолетнего до состояния опьянения (ст. 2101 УК РСФСР), составы которых помещены в гл. 10? Или что объединяет такие преступления, как разглашение государственной тайны (ст. 75 УК РСФСР), бандитизм (ст. 77 УК РСФСР) и нарушение правил международных полетов (ст. 84 УК РСФСР), составы которых находятся в разд. «Иные государственные преступления»? Видимо, целесообразно в гл. 10 оставить составы преступлений, посягающих на общественную безопасность и общественный порядок, выделив из этой главы транспортные преступления (ст. 211, 211, 212, 213; 213, 2132), преступления, ставящие в опасность жизнь и здоровье людей, преступления в области охраны природы, поместив их либо в уже имеющиеся главы (например, преступления в области охраны труда в гл. 4 «Преступления против политических и трудовых прав граждан»), либо в новые главы. Аналогично следует поступить и с разд. «Иные государственные преступления». Сохранение этого раздела в виде исключения из общего принципа классификации глав Особенной части целесообразно только в одном случае: если в нем сконцентрировать составы преступлений, ответственность за которые предусмотрена общесоюзным законодательством.

Во-вторых, представляется целесообразным выделить новые самостоятельные главы в Особенной части УК. Так, А. Н. Игнатьев предлагает выделить в качестве самостоятельных главы, содержащие составы преступлений: 1) на транспорте; 2) против здоровья населения; 3) в области половых отношений; 4) против семьи и детей; 5) нарушающих законодательство об охране природы; 6) нарушающих законодательство о культах.

Вряд ли целесообразно выделение главы «Преступления в области половых отношений», поскольку все они представляют собой типичные посягательства на личность и вполне укладываются в категорию преступлений против личности, и главы «Преступления, нарушающие законодательство о культах», поскольку в ней окажется всего 2–3 состава. Вопрос же о выделении других глав заслуживает внимательного изучения.

В-третьих, необходимо глубже продумать вопрос о размещении составов преступлений по главам в зависимости от объекта посягательства. В действующем законодательстве имеют место случаи помещения родственных по объекту посягательств преступлений в разные главы. Например, ответственность за приписки и другие искажения отчетности о выполнении планов предусмотрена в УК РСФСР (ст. 152) в главе «Хозяйственные преступления», а в УК ряда других союзных республик этот состав включен в главу «Должностные преступления», состав неоказания капитаном судна помощи терпящим бедствие (ст. 129 УК РСФСР) помещен в главу «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности», а родственный ему состав «неоказание помощи при столкновении судов» – в главу «Преступления против порядка управления» и т. д.

Практическое осуществление уголовной политики невозможно без разработки и законодательного закрепления конкретных составов преступлений. В 20–30-х годах некоторые научные и практические работники предлагали создать уголовный кодекс без Особенной части, провозгласить в качестве принципа назначение наказания «без дозировки». Однако теория уголовного права отвергла эти предложения, а законодательная практика не пошла по этому пути, так как создание кодекса без Особенной части находилось бы в резком противоречии с принципом социалистической законности и другими принципами уголовно-правовой политики.

Разработка четких составов преступлений, основанная на них правильная квалификация содеянного являются основой и гарантией успешного проведения в жизнь политики в области борьбы с преступностью, реализации уголовно-правовых принципов, выполнения задач уголовного законодательства.

Правильное решение этой проблемы имеет особо важное значение в современных условиях, когда новое законодательство исключило возможность применения норм уголовного права по аналогии, признало преступлением только деяние, запрещенное законом в момент его совершения, и, следовательно, установило твердый перечень преступлений, который может быть дополнен или изменен только в законодательном порядке.

Практика применения новых уголовных кодексов союзных республик и общесоюзного законодательства, устанавливающего ответственность за отдельные преступления, показывает, что в целом Особенная часть уголовного законодательства составлена удачно, перечень составов преступлений охватывает большинство встречающихся на практике общественно опасных деяний, формулировки большинства составов преступлений позволяют достаточно четко определять деяния, подпадающие под признаки того или иного состава. Вместе с тем нельзя сказать, что в этом плане в области законодательной деятельности все обстоит благополучно. Если посмотреть только на такие официальные документы, как постановления Пленума Верховного Суда СССР и Пленумов Верховных судов союзных республик, в которых даются руководящие разъяснения по вопросам применения уголовного законодательства, то сразу станет совершенно ясно, что правоприменительные органы сталкиваются с многочисленными трудностями при квалификации преступлений, отграничении одних преступлений от других. Еще больше претензий по поводу недостатков Особенной части уголовного законодательства предъявляется в советской юридической литературе. Такое положение объясняется, как правило, недостаточно полным и четким определением признаков в конкретных составах преступлений и неудовлетворительным решением некоторых общих вопросов, имеющих в определенном смысле принципиальный характер. Оставляя в стороне рассмотрение недостатков отдельных составов преступлений, остановимся на проблемах, от правильного решения которых зависит реализация уголовно-правовой политики Коммунистической партии и Советского государства.

Действующее уголовное законодательство, в отличие от старого, содержит определение основания уголовной ответственности. В ст. 3 Основ (ст. 3 УК РСФСР) говорится, что «уголовной ответственности и наказанию подлежит только лицо, виновное в совершении преступления, то есть умышленно или по неосторожности совершившее предусмотренное уголовным законом общественно опасное деяние».

Формулировка ряда составов преступлений не позволяет провести грань между преступлением как основанием уголовной ответственности и административным проступком. Так, например, ст. 162 УК РСФСР устанавливает уголовную ответственность за «занятие промыслом, относительно которого имеется специальное запрещение, если это деяние не влечет административной ответственности». Перечень запрещенных промыслов дан в Положении о кустарно-ремесленных промыслах граждан, утвержденном постановлением Совета Министров СССР от 3 мая 1976 г. В Положении говорится, что «при обнаружении нарушения установленного порядка занятия кустарно-ремесленными промыслами, а также при выявлении лиц, занимающихся запрещенными промыслами, работник финансового органа или органа внутренних дел… составляет акт о нарушении» и передает его в административную комиссию районного (городского) Совета депутатов трудящихся для привлечения виновного к административной ответственности. Там же говорится, что «в случаях, когда занятие запрещенным промыслом влечет по действующему законодательству уголовную ответственность, соответствующие материалы направляются в следственные органы». Однако ни в одном нормативном акте не сказано, занятие какими видами промысла карается в уголовном порядке без предварительного наложения на виновного административного взыскания. Таким образом, оказывается, что одно и то же деяние может влечь и административную, и уголовную ответственность. Или ст. 163 УК РСФСР предусматривает уголовную ответственность за незаконное занятие рыбным и другими водными добывающими промыслами, т. е. за промысел без надлежащего на то разрешения либо в запретное время, либо в недозволенных местах или недозволенными орудиями, способами и приемами. За эти же действия органы рыбнадзора могут налагать административные взыскания. Можно привести и другие примеры. Такого смешения оснований уголовной и административной ответственности не должно быть. В случаях, когда одно и то же деяние может рассматриваться и как преступление, и как административный проступок, отграничить их можно двумя путями: либо преступлением считать деяние, совершенное после наложения административного взыскания за такое же деяние, либо путем включения в состав преступления указания на последствие преступления, которое легко устанавливается. Так, в ст. 163 УК РСФСР в качестве признака состава можно ввести указание «если оно совершено после наложения административного взыскания за такое же деяние» (как это сделано, например, в ст. 166 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за незаконную охоту) или «если это деяние причинило ущерб на сумму более… рублей». В Особенной части уголовного законодательства имеется ряд составов с признаками, вопрос о наличии или отсутствии которых решает суд. К ним относятся ст. 100 (недобросовестное отношение к охране государственного или общественного имущества), ч. 1 ст. 140 (нарушение правил охраны труда), ч. 1 ст. 149 (умышленное уничтожение или повреждение личного имущества граждан), ст. 150 (неосторожное уничтожение или повреждение личного имущества граждан), ст. 152 (выпуск недоброкачественной, нестандартной или некомплектной продукции), ст. 154 (скупка для скармливания или скармливание скоту или птице хлеба и других хлебопродуктов), ст. 157 (выпуск в продажу недоброкачественных, нестандартных и некомплектных товаров), ст. 160 (нарушение ветеринарных правил), ст. 161 (нарушение правил, установленных для борьбы с болезнями и вредителями растений), ст. 170 (злоупотребление властью или служебным положением), ст. 171 (превышение власти или служебных полномочий), ст. 172 (халатность), ст. 200 (самоуправство), ст. 217 (нарушение правил хранения, использования, учета, перевозки взрывчатых и радиоактивных веществ или пиротехнических изделий), ст. 219 (небрежное хранение огнестрельного оружия), ст. 220 (незаконная пересылка легко воспламеняющихся грузов), ст. 260 (злоупотребление властью, превышение власти и халатное отношение к службе) УК РСФСР.

Во всех этих составах указываются в качестве обязательных признаков (иногда единственных, а иногда в альтернативе с другими), относящихся к действию или последствию (как правило), такие, как «существенный вред», «значительный ущерб», «тяжкие последствия», «крупные размеры». Что понимается под этими признаками, законодатель не указывает. Во всех источниках, носящих характер доктринального толкования права (комментарии, учебники, монографии, статьи и пр.), говорится, что вопрос о том, имеет ли место «крупный ущерб», «существенный вред» и т. д., решается судом применительно к каждому конкретному случаю. А ведь от решения этого вопроса зависит признание или непризнание совершенного деяния преступлением. Таким образом суд из правоприменительного органа при разрешении уголовных дел указанных категорий превращается как бы в законодательный орган.

Следует согласиться с утверждением Е. А. Фролова и В. В. Питецкого о том, что оценочные понятия «таят в себе возможность судебных ошибок вследствие наличия субъективного момента в их применении, поскольку содержание оценочного понятия в значительной степени определяется правосознанием юриста, применяющего уголовный закон». Они логично считают, что «в процессе совершенствования уголовного законодательства целесообразно заменить (там, где это возможно) оценочные понятия формально определенными».

Вместе с тем они полагают, что использование законодателем оценочных понятий вполне оправданно и даже неизбежно, поскольку они наряду с некоторыми негативными качествами обладают и рядом положительных. Вряд ли такую позицию можно признать логичной. Конечно, вероятно, без оценочных понятий при описании отдельных составов преступлений обойтись трудно, но стремиться к этому следует. Во всяком случае все обязательные признаки состава должны быть сформулированы так, чтобы суд мог ясно видеть волю законодателя, выраженную в данном признаке, а не подменять эту волю своей.

Особенная часть действующего УК РСФСР характеризуется тем, что подавляющая часть диспозиций носит описательный характер. Из 241 преступления, предусмотренного в УК РСФСР, на 1 января 1985 г. 202 описаны в законе. С точки зрения полноты описания диспозиции различны. В одних случаях предельно кратко и четко называются все признаки («клевета, т. е. распространение заведомо ложных, позорящих другое лицо измышлений», «тайное похищение личного имущества граждан (кража)» и т. д.), в других перечисляется большая или меньшая часть признаков (см., например, ст. 69, 70 УК РСФСР и др.). Однако во всех случаях состав содержит признаки, характеризующие действия (бездействие) и последствия, а не ограничивается одним лишь названием преступления («умышленное убийство», «развратные действия» и др.). Использование описательных диспозиций – лучший вариант построения составов преступлений. В этом случае воля законодателя выражена ясно, что дает суду возможность безошибочно решать вопрос о наличии или отсутствии в конкретных действиях признаков соответствующего состава. Наряду с описательными диспозициями имеются и диспозиции, носящие отсылочный и бланкетный характер, т. е. такие, которые содержат лишь общую характеристику преступления. Конкретные же деяния, подпадающие под признаки, указанные в диспозиции, либо перечисляются в других нормативных актах, либо вытекают из них. Таких диспозиций в УК РСФСР 1960 г. – 39 (т. е. более 14 % всех диспозиций). Отсылочные диспозиции признают преступлениями «незаконные» действия: незаконное производство аборта, незаконное лишение свободы и др. (всего 9 диспозиций). Для того чтобы определить, какие же действия считаются незаконными, следует обратиться к другим нормативным актам, в которых разграничиваются законные и незаконные действия.

Бланкетные диспозиции признают преступными нарушения каких-либо правил: нарушение правил безопасности движения и эксплуатации транспорта (ст. 85 УК РСФСР), нарушение правил охраны труда (ст. 140 УК РСФСР), нарушение ветеринарных правил (ст. 160 УК РСФСР) и др. (всего 30 диспозиций). Определить деяния, подпадающие под признаки состава преступления с такой диспозицией, можно только ознакомившись с правилами, на которые указывает закон.

Без подобного рода диспозиций не обойтись, ибо перечислить в законе все правила, нарушение которых считается преступлением, возможно лишь теоретически. Вместе с тем необходимо сознавать, что при существующей у нас практике правотворчества источником уголовного права практически становится не закон, а орган исполнительной власти, издающий нормативные акты, к которым приходится обращаться для решения вопроса о наличии или отсутствии состава преступления в каждом конкретном случае. Другими словами, функция определения основания уголовной ответственности в конкретных действиях от законодательных органов фактически переходит к другим органам государства. Например, перечень запрещенных промыслов был предусмотрен Правилами регистрации некооперированных кустарей и ремесленников, утвержденными постановлением Совета Министров СССР от 30 июня 1949 г., и некоторыми другими нормативными актами. Совет Министров СССР постановлением «Об утверждении Положения о кустарно-ремесленных промыслах граждан» от 3 мая 1976 г. отменил старое и утвердил новое Положение. Старое положение среди других запрещало такие промыслы, как «производство из материалов кустаря как по индивидуальным заказам населения, так и для продажи: готового платья, белья, трикотажа, головных уборов, обуви и калош и других изделий из кожи и резины, галантереи, шорных изделий», «производство изделий не на заказ, а для продажи на рынке кооперированными кустарями и ремесленниками, работающими на сторону». Новое Положение не запрещает эти виды промысла, и, следовательно, занятие им не может рассматриваться как преступление. И наоборот, новое Положение запрещает заниматься производством различного рода значков и жетонов, что не запрещалось Положением 1949 г. Эти действия подпадают под признаки преступления, хотя не рассматривались в качестве такового до принятия Положения 1976 г. Таким образом, ст. 162 УК РСФСР 1960 г. осталась неизменной, а перечень деяний, подпадающих под ее признаки, изменился. Аналогичное положение может иметь место и со всеми другими правилами, на которые ссылается уголовный закон. Такая практика построения Особенной части уголовного законодательства противоречит ряду принципов советской уголовно-правовой политики и уголовно-правовых принципов и поэтому должна быть изменена. Реальными представляются два пути изменения. Первый путь – это всемерное сокращение бланкетных диспозиций. Правильно пишет по этому поводу Б. А. Миренский: «…с точки зрения законодательной техники наиболее удобной является описательная диспозиция, так как при ее применении не требуется дополнительного толкования и использования других уголовно-правовых норм, а также нормативных материалов.

На наш взгляд, законодательство должно идти по пути сокращения уголовно-правовых норм с бланкетной диспозицией». Второй путь – законодательное утверждение нормативных актов, определяющих конкретные деяния, подпадающие под признаки бланкетной или отсылочной диспозиции.

Общественная опасность деяния прежде всего зависит от вреда, причиняемого им охраняемому уголовным законом благу. Поэтому важное значение имеет описание признаков последствия в составах преступлений. Во многих составах эти признаки указаны конкретно, и их определение не вызывает трудностей (убийство или тяжкое телесное повреждение при террористическом акте, разрушение или повреждение сооружений, путей и средств сообщения при диверсии, заражение венерической болезнью и т. д.). К сожалению, во многих составах преступлений признаки последствия преступления сформулированы далеко не определенно. В УК РСФСР 1960 г. встречаются следующие признаки: «особо тяжкие последствия», «тяжкие последствия», «крупный размер», «небольшие размеры», «значительные размеры», «крупный ущерб», «значительный ущерб», «существенный ущерб», «существенный вред», «существенные повреждения». Трудно сколько-нибудь разумно объяснить разнобой в формулировках. Можно было бы предположить, что термины «ущерб», «вред», «размер», «последствие» употребляются для характеристики вреда, причиняемого различным объектам посягательства (личности, имуществу, нормальной деятельности и т. д.). Однако это не подтверждается анализом законодательства. Например, в ч. 2 ст. 223 (загрязнение водоемов и воздуха) говорится о существенном вреде здоровью людей и сельскохозяйственному производству. Не подтверждается и мысль о том, что законодатель не проводит различия между употребляемыми формулировками: например, злоупотребление властью или служебным положением, причинившее существенный вред государственным или общественным интересам, подпадает под признаки ч. 1 ст. 170 УК РСФСР, а те же действия, вызвавшие тяжкие последствия, – под признаки ч. 2 той же статьи.

Между тем чрезвычайно сложно уловить различие между «крупным размером» и «значительным размером», между «крупным ущербом», «значительным ущербом» и «существенным ущербом», между «существенным вредом», «существенным ущербом» и «существенными повреждениями».

Представляется, что наличие такого разнобоя в описании признаков последствий преступлений есть недостаток законодательства, который нельзя отнести (как об этом иногда пишут в нашей литературе) к техническим погрешностям. От правильного решения вопроса о содержании рассматриваемых признаков зависит отнесение деяния к преступным или непреступным (как это было показано выше), к простым или с квалифицирующими обстоятельствами. А ведь такие формулировки признаков состава, характеризующих последствия, содержатся в 62 статьях УК РСФСР (25,7 % статей УК).

То же самое можно сказать и о таком отягчающем обстоятельстве, как совершение виновным не одного, а нескольких преступлений. Это обстоятельство упоминается в 44 статьях УК РСФСР (18,2 % всех статей Особенной части УК).

Для характеристики этого обстоятельства в законе употребляются термины «повторно», «неоднократно», «систематически», «в виде промысла», «ранее совершившим такое же деяние», «ранее судимым за такое же деяние».

Вряд ли можно считать оправданным употребление такого обилия терминов. Совершенно очевидно, например, что признак «неоднократность» охватывает признак «повторность», признак «ранее совершивший такое же деяние» охватывает признак «ранее судимый за такое же деяние».

Устранение указанных недостатков в построении системы Особенной части уголовного законодательства и в обрисовке отдельных составов преступлений может обеспечить более последовательную реализацию советской уголовно-правовой политики.

 

§ 4. Деятельность правоприменяющих органов

Правотворчество и правоприменение тесно взаимодействуют друг с другом. Правотворчество есть первый этап реализации принципа социалистической законности, правоприменение – второй ее этап. Это две составные части единой системы правового регулирования жизни нашего общества. В целом система будет действовать наиболее эффективно, если все ее составные части функционируют согласованно. В праве сформулированы основные требования политики. Применение норм права есть наиболее важная форма реализации политики. «Деятельность государственных органов, общественных организаций, должностных лиц, связанная с применением правовых норм, направлена в социалистическом обществе на наиболее полное, эффективное претворение в жизнь той партийной и государственной политики, которая выражена в правовых документах».

Эти общие положения, касающиеся соотношения между правотворчеством и применением права, в полной мере относятся к характеристике связей между уголовно-правовой политикой, уголовным законодательством и применением его на практике. В нормах уголовного права закреплена уголовно-правовая политика. Уголовно-правовая политика, как и любая другая составная часть единой социальной политики, не может обеспечить достижения поставленных задач без практической деятельности людей, направленной на реализацию уголовно-правовых норм. Подавляющее большинство советских граждан добровольно соблюдают нормы уголовного законодательства. Только в тех случаях, когда эти нормы нарушаются или создается угроза их нарушения, в действие вступают специальные правоприменяющие органы государства (естественно, привлекающие к своей работе широкую общественность), призванные осуществлять борьбу с преступностью путем применения наказания к преступникам или мер воздействия, заменяющих наказание. Государственными органами, на которые возложена специальная обязанность применения уголовно-правовых норм, являются МВД СССР, прокуратура, суды. Естественно, что в борьбе с преступностью нельзя уповать только на эти органы. Верно заметил А. М. Яковлев, что «будучи по самой своей сути одной из форм государственного реагирования на преступность, деятельность правоохранительных органов лишь в определенных пределах влияет на уровень преступности, при реализации общего и специального предупреждения. Игнорирование этого обстоятельства, стремление радикально повлиять на уровень преступности методом уголовной репрессии чаще всего выливаются в требование усиления тяжести наказания, что, как показывает история и подтверждают неоднократные исследования, не только не приводит к желаемому результату, но и способно усугубить те отдаленные отрицательные социальные последствия, которые с неизбежностью влечет за собой уголовное наказание». Вместе с тем от работы этих органов существенно зависит реализация уголовной политики, направленной на сокращение, а затем и полную ликвидацию преступности.

Министр внутренних дел СССР В. В. Федорчук говорил, что «реализация объективных возможностей ликвидации преступности, заложенных в самой основе зрелого социализма, требует планомерных усилий партии, государства и общественных организаций, трудовых коллективов, идеологических и научных средств, максимальной эффективности правоохранительной работы и правоприменительной практики».

«Особую ответственность за состояние работы по борьбе с нарушениями социалистической законности, посягательствами на советский правопорядок несут правоохранительные органы. О работе милиции, суда, прокуратуры люди судят по конкретным фактам своевременного пресечения нарушений законности, по конкретным делам. Граждан остро волнует состояние борьбы с преступностью, возмущают случаи безнаказанности и попустительства в отношении хулиганов, жуликов, взяточников, очковтирателей… Практика убедительно показывает, что эффективность усилий по преодолению антиподов социалистического образа жизни тем выше, чем теснее связь используемых при этом идеологических средств с методами социального воздействия – укреплением социалистической законности, обеспечением неотвратимости ответственности за нарушение норм права».

В Отчетном докладе ЦК КПСС XXVI съезду партии были отмечены заслуги правоприменительных органов перед советским народом. Там говорилось: «В укреплении социалистической законности и правопорядка высока ответственность органов юстиции, суда, прокуратуры, советской милиции. Профессиональные знания работников этих органов должны сочетаться с гражданским мужеством, неподкупностью и справедливостью. Только такие люди могут достойно выполнять возложенные на них серьезные обязанности. Советский народ вправе требовать, чтобы их работа была максимально эффективной, чтобы каждое преступление должным образом расследовалось и виновные несли заслуженное наказание. В этом деле органам, охраняющим правопорядок, будет обеспечена полная поддержка партии и, не сомневаюсь, всей нашей общественности».

С применением норм уголовного права прежде всего сталкиваются органы дознания. Органами дознания в соответствии с законом являются:

1) органы милиции;

2) командиры воинских частей, соединений и начальники военных учреждений – по делам о всех преступлениях, совершенных подчиненными им военнослужащими, а также военнообязанными во время прохождения ими учебных сборов; по делам о преступлениях, совершенных рабочими и служащими Вооруженных Сил, в связи с исполнением служебных обязанностей или в расположении части, соединения, учреждения;

3) органы государственной безопасности – по делам, отнесенным законом к их ведению;

4) начальники исправительно-трудовых учреждений – по делам о преступлениях против установленного порядка несения службы, совершенных сотрудниками этих учреждений, а равно по делам о преступлениях, совершенных в расположении исправительно-трудовых учреждений;

5) органы государственного пожарного надзора – по делам о пожарах и о нарушении противопожарных правил;

6) органы пограничной охраны – по делам о нарушениях Государственной границы;

7) капитаны морских судов, находящихся в дальнем плавании, и начальники зимовок в период отсутствия транспортных связей с зимовкой (ст. 117 УПК РСФСР).

На органы дознания возлагается принятие необходимых оперативно-розыскных и иных предусмотренных законом мер в целях обнаружения преступлений и лиц, их совершивших, а также обязанность принятия всех мер для предупреждения и пресечения преступлений. Вся деятельность органов дознания протекает в рамках уголовно-процессуального законодательства. Место и роль дознания в реализации уголовно-правовой политики определяются тем, что дознаватель (орган дознания) – это первый государственный орган, который определяет наличие или отсутствие преступления в действиях того или иного лица, дает уголовно-правовую квалификацию содеянного, возбуждает уголовное дело. Первоначальная юридическая оценка преступления, содержащаяся в постановлении дознавателя о направлении дела следователю или в обвинительном заключении, основанная на совокупности собранных доказательств, оказывает существенное влияние на последующее рассмотрение дела.

Особая ответственность ложится на дознавателей (органы дознания), когда они решают вопрос о квалификации деяния по делам, не подлежащим предварительному следствию, и, минуя его, направляют непосредственно в суд. Это дела о преступлениях, предусмотренных ст. 96, 97, ч. 1. ст. 98; ст. 112, 115 122 123, ч. 1 ст. 130; ст. 131; ч. 1 ст. 149; ч. 1 ст. 154, 1561 1562 1563 1564, 158; ч. 1 ст. 162, 163, 164, 166, 166, 168, 169, 187, 1882 197 198–201; ч. 1 и 2 ст. 206, ч. 1 и 2 ст. 208, 209, 211, ч. 1 ст. 2121 ч. 1 ст. 219 УК РСФСР.

Предварительное следствие по делам о преступлениях, предусмотренных этими статьями, производится только в случаях, когда это признают необходимым суд или прокурор.

По делам об этих преступлениях органы дознания не позднее чем в десятидневный срок устанавливают обстоятельства совершенного преступления и личность правонарушителя, получают объяснения от правонарушителя, очевидцев и других лиц, истребуют справку о наличии или отсутствии судимостей у правонарушителя, характеристику с места его работы или учебы и другие материалы, имеющие значение для рассмотрения дела в суде. У правонарушителя отбирается обязательство являться по вызовам органа дознания и суда и сообщать им о перемене места жительства. Об обстоятельствах совершенного преступления составляется протокол, в котором указываются: время и место его составления, кем составлен протокол, данные о личности правонарушителя; место и время совершения преступления, его способы, мотивы, последствия и другие существенные обстоятельства; фактические данные, подтверждающие наличие преступления и виновность правонарушителя; квалификация преступления. К протоколу приобщаются все материалы, а также список лиц, подлежащих вызову в суд. Начальник органа дознания, изучив протокол и приложенные к нему материалы, рассматривает вопрос о возможности применения к правонарушителю мер общественного воздействия.

Признав возможным применение к правонарушителю мер общественного воздействия, начальник органа дознания с согласия прокурора передает материал на рассмотрение товарищеского суда или комиссии по делам несовершеннолетних либо передает правонарушителя на поруки трудовому коллективу или общественной организации для перевоспитания и исправления. Признав невозможным применение к правонарушителю мер общественного воздействия, начальник органа дознания утверждает протокол, после чего все материалы предъявляются правонарушителю для ознакомления, о чем делается соответствующая отметка в протоколе, удостоверяемая подписью правонарушителя. Протокол вместе с материалами направляется в суд с санкции прокурора.

В целом органы дознания и прежде всего милиции (которая ведет дознание по подавляющему большинству дел) успешно справляются с выполнением возложенных на них обязанностей. Вместе с тем в их работе имеются недостатки, отрицательно влияющие на правильную реализацию уголовной и, в частности, уголовно-правовой политики. «Отдельные сотрудники допускают волокиту в ведении следствия, мирятся с тем, что некоторые преступления остаются нераскрытыми, не всегда своевременно и должным образом реагируют на сообщения о правонарушениях. Справедливые нарекания граждан вызывают случаи пассивности работников милиции в пресечении преступных действий хулиганов, спекулянтов, взяточников, хищений народного добра, краж личного имущества граждан. Работники милиции иногда допускают превышение своих служебных полномочий. Не изжиты еще случаи сокрытия преступлений от учета в органах внутренних дел…»

Министр внутренних дел СССР В. В. Федорчук говорил, что органы МВД в большом долгу перед партией и народом. Медленно еще претворяются в жизнь требования об обеспечении максимальной эффективности предупреждения правонарушений, оперативно-розыскной и следственной работы, о надежном закрытии каналов хищений и разбазаризовании народного добра. Среди корыстных преступлений вызывают обеспокоенность хищения и кражи государственного и общественного имущества в агропромышленном комплексе, торговле и сфере услуг, строительстве и на транспорте. В отдельных местностях не снижается и даже возрастает количество правонарушений. В числе совершивших преступления каждый пятый не работал и не учился. Вызывает беспокойство практически не снижающийся уровень преступности несовершеннолетних».

Органами предварительного следствия по уголовным делам являются следователи прокуратуры, а также следователи органов внутренних дел и государственной безопасности. Обязательность предварительного следствия и подследственность определены уголовно-процессуальным законом (ст. 126 УПК РСФСР). В частности, суд или прокурор могут признать необходимость предварительного следствия по любому уголовному делу, и предварительное следствие обязательно по всем делам о преступлениях, совершенных несовершеннолетними или лицами, которые в силу своих физических или психических недостатков не могут сами осуществлять свое право на защиту.

Следственный аппарат прокуратуры включает следователей, старших следователей, следователей по особо важным делам, старших следователей по особо важным делам и военных следователей.

Вся деятельность следователя основана на строгом соблюдении уголовно-процессуального и уголовного законодательства. При производстве предварительного следствия все решения о направлении следствия и производства следственных действий следователь принимает самостоятельно (за исключением случаев, когда законом предусмотрено получение санкции от прокурора) и несет полную ответственность за их законность и своевременное проведение.

В случае несогласия следователя с указаниями прокурора о привлечении в качестве обвиняемого, о квалификации преступления и объеме обвинения, о направлении дела для предания обвиняемого суду или о прекращении дела следователь вправе представить дело вышестоящему прокурору с письменным изложением своих возражений. В этом случае прокурор или отменяет указания нижестоящего прокурора, или поручает производство следствия по этому делу другому следователю (ст. 127 УПК РСФСР).

Следователь производит ряд следственных действий, связанных с уголовно-правовой квалификацией, т. е. с практическим применением норм уголовного права. Прежде всего это происходит при привлечении лица в качестве обвиняемого. В постановлении о привлечении в качестве обвиняемого кроме других обязательных реквизитов обязательно должно быть указано преступление в совершении которого обвиняется лицо, с уточнением времени, места и других обстоятельств совершения преступления, уголовный закон, предусматривающий данное преступление. Сущность предъявленного обвинения разъясняется обвиняемому при ознакомлении последнего с постановлением о привлечении в качестве обвиняемого. Если в ходе предварительного следствия возникнут основания для изменения предварительного обвинения или для его дополнения, следователь обязан предъявить обвиняемому новое обвинение.

Производство предварительного следствия заканчивается составлением обвинительного заключения либо постановления о направлении дела в суд для рассмотрении вопроса о применении принудительных мер медицинского характера, либо постановления о прекращении дела (ст. 199 УПК РСФСР).

Формулировка обвинения и его юридическая квалификация в обвинительном заключении излагаются путем указания, какое именно преступление вменяется обвиняемому, какой состав преступления предусматривает это действие (бездействие) и по какой статье или статьям Уголовного кодекса это деяние квалифицируется.

Конечно, применение следователем норм уголовного права в процессе предварительного расследования или отказ от применения этих норм не предрешают окончательного решения вопроса о судьбе лица, в отношении которого велось предварительное расследование. Ведь любое решение следователя, если оно незаконно, может быть отменено прокурором или судом в ходе рассмотрения уголовного дела. Однако несомненно, что решение следователя о применении или неприменении уголовно-правовой нормы, подкрепленное ссылками на имеющиеся по делу доказательства, оказывается серьезное психологическое воздействие на прокурора и судей, заставляя их принимать неверные решения и тем самым искажать советскую уголовно-правовую политику. Действия следователя, в основе которых лежат нарушения уголовно-правовых норм, отрицательно сказываются на формировании правосознания советских граждан (как при необоснованном применении уголовно-правовой нормы, так и при отказе от ее применения при отсутствии законных к тому оснований), что является немаловажным фактором, влияющим на реализацию уголовно-правовой политики.

Так, органы следствия предъявили обвинение М. Амбарцумян в злоупотреблении служебным положением (ст. 143 УК КазССР). М. Амбарцумян была признана виновной в том, что, работая бухгалтером республиканской конторы «Казкультторга», в декабре 1978 г., злоупотребляя служебным положением, при обнаружении у зав. складом радиомузыкальных товаров Кзыл-Ординской базы «Культторга» Шайбасова крупной недостачи товаро-материальных ценностей выдала ему две справки о необходимости переоценки радиоприемников на сумму 6341 руб. и магнитных лент на сумму 2573 руб. 60 коп. с последующим списанием этих сумм за счет фонда уценки товаров. Эта финансовая операция в последующем и была осуществлена.

Обвинительный приговор был утвержден прокурором, и затем по приговору Кзыл-Ординского областного суда М. Амбарцумян была осуждена по ст. 143 УК КазССР к одному году исправительных работ без лишения свободы с отбыванием наказания по месту работы и удержанием из заработка 20 % в доход государства. Все вышестоящие судебные инстанции Казахской ССР приговор оставили в силе.

При рассмотрении дела в Пленуме Верховного Суда СССР, куда дело поступило по протесту Генерального прокурора СССР, было установлено, что неверная квалификация действий М. Амбарцумян органами расследования, а затем и судебными органами основывалась на ошибочном заключении судебно-бухгалтерской экспертизы, не подтвержденном никакими другими доказательствами. На самом деле решение, принятое М. Амбарцумян в сложившейся ситуации, было законным. Пленум Верховного Суда СССР 1 декабря 1983 г. приговор суда и все последующие судебные постановления по этому делу отменил и направил его на новое рассмотрение. При новом рассмотрении уголовное дело в отношении М. Амбарцумян было прекращено за отсутствием в ее действиях состава преступления.

Справедливость восторжествовала, но ведь какие моральные переживания пришлось перенести обвиняемой и близким ей людям в течение двух с половиной лет, пока дело разбиралось в различных судебно-прокурорских инстанциях.

Важную роль в обеспечении социалистической законности в нашей стране отведена прокуратуре СССР. Статья 164 Конституции СССР установила, что «высший надзор за точным и единообразным исполнением законов всеми министерствами и ведомствами, предприятиями, учреждениями и организациями, исполнительными и распорядительными органами местных Советов народных депутатов, колхозами, кооперативными и иными общественными организациями, должностными лицами, а также гражданами возлагается на Генерального прокурора СССР и подчиненных ему прокуроров».

В соответствии с Законом о прокуратуре СССР, принятым 30 ноября 1979 г., деятельность прокуратуры СССР направлена на всемерное укрепление социалистической законности и правопорядка и имеет задачей охрану от всяких посягательств закрепленного Конституцией общественного строя СССР, его политической и экономической систем, социально-экономических, политических и личных прав и свобод граждан, провозглашенных и гарантируемых Конституцией СССР и советскими законами, прав и законных интересов государственных предприятий, учреждений и организаций, колхозов, кооперативных и иных общественных организаций.

Всей своей деятельностью прокуратура способствует воспитанию должностных лиц и граждан в духе добросовестного исполнения своих конституционных обязанностей, соблюдения за конов и правил социалистического общежития (ст. 2 Закона).

Прокурор самым непосредственным образом связан с применением уголовно-правовых норм. Он осуществляет надзор за исполнением законов органами дознания и предварительного следствия, для чего требует от органов дознания и предварительного следствия для проверки уголовные дела, документы, материалы и иные сведения о совершенных преступлениях, отменяет незаконные и необоснованные постановления следователей и лиц, производящих дознание, дает письменные указания о квалификации преступления, проводит в необходимых случаях расследование в полном объеме по любому делу, возбуждает уголовные дела или отказывает в их возбуждении, прекращает или приостанавливает производство по уголовным делам, дает согласие на прекращение уголовного дела следователем или органом дознания в тех случаях, когда это предусмотрено законом, утверждает обвинительное заключение, направляет уголовные дела в суд (ст. 29 Закона о прокуратуре СССР).

Прокурор имеет право вынести мотивированное постановление о возбуждении уголовного дела. Осуществляя надзор за исполнением законов при рассмотрении дел в судах, прокурор участвует в распорядительном заседании суда, в судебном разбирательстве дел по первой инстанции, в кассационном и надзорном порядке, поддерживает перед судом государственное обвинение по уголовным делам, а при наличии оснований отказывается от обвинения (ст. 32 Закона о прокуратуре СССР).

Прокурор опротестовывает незаконные и необоснованные приговоры суда, принимает меры к возобновлению уголовных дел по вновь открывшимся обстоятельствам. Генеральный прокурор СССР вправе вносить на рассмотрение Пленума Верховного Суда СССР, а прокурор союзной республики – Пленума Верховного Суда союзной республики представления о даче судам руководящих разъяснений по вопросам применения законов при рассмотрении уголовных дел (ст. 39 Закона о прокуратуре СССР).

Как видно, деятельность прокуроров может оказать существенное влияние на осуществление уголовно-правовой политики. Жизнь показывает, что органы прокуратуры в целом успешно решают возложенные на них задачи. В постановлении Президиума Верховного Совета СССР от 12 января 1983 г. «О деятельности прокуратуры СССР» сказано, что, «осуществляя предусмотренные Конституцией СССР и Законом “О прокуратуре СССР” функции, органы прокуратуры проводят значительную работу по обеспечению социалистической законности, государственного и общественного порядка, охраны прав советских граждан. Активизировалась деятельность прокуратуры за соблюдением хозяйственного законодательства, требований государственной, плановой и трудовой дисциплины, по выявлению и пресечению хищений социалистической собственности, борьбе с должностными злоупотреблениями, взяточничеством, расточительством, бесхозяйственностью, по предупреждению правонарушений».

Вместе с тем в этом постановлении был отмечен ряд существенных недостатков в деятельности прокуратуры. «Органы прокуратуры не добились заметного улучшения борьбы с преступностью. Недостаточно эффективно осуществляется прокуратурой координация работы правоохранительных органов по борьбе с тяжкими преступлениями, по предупреждению правонарушений, в особенности среди несовершеннолетних. Имеют место серьезные упущения в надзоре за дознанием, следствием и рассмотрением в судах уголовных дел, в работе следственного аппарата по раскрытию преступлений, а также в обеспечении дифференцированного подхода к применению мер уголовного наказания. Недостаточным является надзор прокуратуры за исполнением законов об охране социалистической собственности, особенно в сельском хозяйстве, строительстве и на транспорте. Слабо ведется борьба с приписками в государственной отчетности, с проявлениями местничества и ведомственности».

Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков в докладе на Всесоюзном научно-координационном межведомственном совещании ученых-юристов и практических работников правоохранительных органов «Связь юридической науки и практики» в качестве важнейших задач прокуратуры назвал обеспечение принципа неотвратимости ответственности за каждое совершенное преступление, повышение эффективности применения мер уголовного наказания, усиление его воспитательного и предупредительного воздействия, организацию, решительной борьбы с хулиганством, тунеядством, нетрудовыми доходами и иными формами паразитирования. «Ликвидация тунеядства, – говорил он, – один из возможных резервов сокращения преступности; ведь оно дает четверть всех правонарушений».

Он отметил необходимость усиления борьбы с хищениями социалистической собственности, взяточничеством, очковтирательством. «Анализ материалов практики показывает, что в некоторых отраслях народного хозяйства еще не сделаны необходимые выводы из решений партии и правительства по вопросам охраны социалистической собственности. Пока нельзя сказать о серьезных сдвигах в этом деле. Вызывает беспокойство состояние борьбы с хищениями в крупных и особо крупных размерах, взяточничеством. Большой урон государству и обществу наносят приписки, очковтирательство и другие нарушения государственной дисциплины. По имеющимся в Прокуратуре Союза ССР данным, во многих местах до 40 % очковтирателей даже после вынесения судебных приговоров остаются на тех же или равнозначных должностях. Лишь немногим более 6 % из наказанных за приписки по ведомственной линии лишаются премий, хотя в таких случаях должно обязательно последовать лишение лиц, виновных в очковтирательстве, всех видов премий на срок до 1 года».

Президиум Верховного Совета СССР, заслушав отчет Генерального прокурора СССР, постановил: «Генеральному прокурору СССР и подчиненным ему прокурорам принять меры к более полному использованию предоставленных Конституцией и законодательством СССР полномочий по осуществлению высшего надзора за точным и единообразным исполнением законов на всей территории страны вопреки каким бы то ни было местным и ведомственным влияниям. Обратить при этом особое внимание на обеспечение социалистической законности в хозяйственной деятельности, укрепление государственной, плановой и трудовой дисциплины, всемерную охрану социалистической собственности, природных ресурсов, усиление борьбы с преступностью и другими правонарушениями… Усилить надзор за соблюдением уголовного законодательства с тем, чтобы обеспечивалось строгое наказание рецидивистов и других злостных преступников и более широкое применение к лицам, совершившим менее опасные преступления, мер воздействия, не связанных с изоляцией от общества… принять действенные меры к более тесному сотрудничеству органов прокуратуры и внутренних дел в борьбе с преступностью, пьянством и алкоголизмом, проявлениями тунеядства и другими правонарушениями».

Генеральный прокурор СССР А. М. Рекунков, откликаясь на это решение, сказал: «Партия требует, чтобы правоохранительные органы во всей своей деятельности поднялись на качественно новую, более высокую ступень, обеспечили наступательную, бескомпромиссную борьбу с нарушениями законности и правопорядка. Совершенствование стиля и методов работы правоохранительных органов, укрепление координации в их деятельности, широкое внедрение в практику достижений правовой науки – главные предпосылки успешного выполнения сложных и ответственных задач, поставленных партией и государством перед органами охраны правопорядка».

Наиболее важная роль в практической реализации советской уголовной политики отведена судебным органам. Именно судебные органы окончательно решают вопросы о наличии или отсутствии факта преступления, о признании конкретного лица преступником, о квалификации деяния, о мере наказания лицу, признанному виновным в совершении преступления.

В судебную систему СССР входят районные (городские) народные суды, суды автономного округа, автономной области, областные, краевые суды, верховные суды автономных республик, верховные суды союзных республик, Верховный Суд СССР, военные трибуналы. Районному (городскому) народному суду подсудны все дела, кроме дел, подсудных вышестоящим судам или военным трибуналам. Краевому, областному, городскому суду, суду автономной области, верховному суду автономной республики подсудны уголовные дела о преступлениях, перечисленных в ст. 36 УПК РСФСР и соответствующих статьях УПК других союзных республик. Верховному суду союзной республики подсудны дела особой сложности или особого общественного значения, принятые им к своему производству по собственной инициативе или по инициативе прокурора республики. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР рассматривает в качестве суда первой инстанции уголовные дела исключительной важности (п. 1 ст. 27 Закона СССР «О Верховном Суде СССР» от 30 ноября 1979 г.).

Вышестоящий суд вправе принять к своему производству в качестве суда первой инстанции любое дело, подсудное нижестоящему суду. С применением уголовно-правовых норм суд сталкивается на стадии предания суду. Предание суду осуществляется единолично судьей при наличии достаточных оснований для рассмотрения дела в судебном заседании. Вопрос о виновности на этой стадии уголовного процесса не предрешается.

По делам о преступлениях несовершеннолетних и о преступлениях, за которые в качестве меры наказания может быть назначена смертная казнь, а также в случаях несогласия судьи с выводами обвинительного заключения или необходимости изменить меру пресечения, избранную в отношении обвиняемого, проводится распорядительное заседание суда. При разрешении судьей или судом в распорядительном заседании вопроса о предании обвиняемого суду выясняется, содержит ли деяние, вменяемое в вину обвиняемому, состав преступления и правильно ли применен к деяниям, вменяемым обвиняемому, уголовный закон. Придя к выводу, что имеются достаточные основания для рассмотрения дела в судебном заседании, суд в распорядительном заседании, не предрешая вопрос о виновности, выносит определение о предании обвиняемого суду. При этом суд вправе исключить из обвинительного заключения отдельные пункты обвинения или применить уголовный закон о менее тяжком преступлении, однако с тем, чтобы новое обвинение по своим фактическим обстоятельствам не отличалось существенно от обвинения, содержащегося в обвинительном заключении. При рассмотрении дела в судебном заседании суд выносит обвинительный или оправдательный приговор. При постановлении приговора суд разрешает вопросы: имело ли место деяние, в совершении которого обвиняется подсудимый; содержит ли это деяние состав преступления и каким именно уголовным законом оно предусмотрено; совершил ли это деяние подсудимый; виновен ли подсудимый в совершении этого преступления; подлежит ли подсудимый наказанию за совершенное преступление; какое именно наказание должно быть назначено подсудимому и подлежит ли оно отбытию подсудимым. На основании обсуждения и решения этих вопросов в совещательной комнате в резолютивной части приговора указываются решение о признании подсудимого виновным, уголовный закон, по которому подсудимый признан виновным, виды и размер наказания, назначенного подсудимому за каждое преступление, которое признано доказанным.

В кассационной инстанции проверяются законность и обоснованность приговора по имеющимся в деле и дополнительно представленным материалам. В результате рассмотрения дела в кассационном порядке суд принимает одно из следующих решений: оставляет приговор без изменения, а жалобы или протесты – без удовлетворения; отменяет приговор и направляет дело на новое расследование или новое судебное рассмотрение; отменяет приговор и прекращает дело; изменяет приговор.

Практическая деятельность всей системы судебных органов страны обеспечивает проведение в жизнь уголовно-правовой политики, оказывает существенное влияние на борьбу с преступностью в нашем обществе. Заместитель председателя Верховного Суда СССР Е. А. Смоленцев говорил: «Высокое назначение суда нашло отражение в Конституции СССР, установившей незыблемое положение: «Правосудие в СССР осуществляется только судом» (ст. 151). С полным основанием можно сказать, что судебная деятельность является тем фактором, с которым непосредственно связано обеспечение и укрепление социалистической законности в нашей стране. Единообразное применение закона реализуется прежде всего в судебной практике. Анализ и обобщение ее широко используются и в работе по определению эффективности правовых норм, и в науке при разработке отдельных теоретических положений. Наконец, складывающаяся судебная практика играет немаловажную роль в повышении уровня самих судебных, да и не только судебных, а и иных органов».

Судебная практика оказывает влияние и на законодательную деятельность, правотворчество. «На совершенствование уголовного законодательства оказывает влияние судебная практика как одна из форм реализации уголовной политики, которая проверяет и в необходимых случаях корректирует содержание уголовно-правовых норм. В судебной практике детализируются эти нормы». Такое значение судебной практики вызывает необходимость теоретического осмысления самого понятия «судебная практика».

В теоретической литературе по проблемам уголовного права очень часто в подтверждение или опровержение какого-либо положения ссылаются на судебную практику. В то же время в науке уголовного права и в практической деятельности пользующиеся понятием «судебная практика» вкладывают в него весьма различное содержание. Такое положение объясняется тем, что попытки исследовать категорию «судебная практика», которые предпринимались отдельными теоретиками, привели исследователей к далеко не совпадающим выводам.

Кроме того, если в общетеоретическом плане «судебная практика» изучалась более-менее обстоятельно, то в уголовно-правовом аспекте ей уделялось мало внимания. Вместе с тем пока эта проблема не будет сколько-нибудь удовлетворительно разработана в теории, обращении к «судебной практике» как «волшебному» средству для разрешения всех возникающих в науке и в судебной деятельности трудностей не только не может принести пользы, но, напротив, нередко является вредным. Ссылки на такую судебную практику иногда прикрывают нарушения законности, иногда оправдывают профессиональную некомпетентность, а в ряде случаев ведут к прямому противопоставлению воли судьи воле законодателя. Таким образом, изучение категории «судебная практика» как инструмента уголовной политики следует признать весьма актуальной задачей. Для решения этой задачи необходимо разработать научно обоснованную категорию «судебная практика», вскрыть ее сущность, обрисовать ее содержание, проследить основные направления ее эволюции, определить ее значение для достижения целей уголовной политики.

В юридической науке и среди практических работников имеется как минимум три точки зрения по поводу понятия «судебная практика». Согласно одной из них, представленной в литературе С. Н. Братусем, «судебная практика» есть единство, с одной стороны, судебной деятельности по применению правовых норм, связанной с выработкой правоположений на основе раскрытия смысла и содержания применяемых норм и, с другой – специфического результата, итога этой деятельности (самих правоположений). Сторонники другой точки зрения считают «судебной практикой» любой приговор суда, определение судебной коллегии по уголовным делам или постановление Президиума суда, если таковые не были отменены вышестоящими судебными инстанциями. Суть третьей точки зрения состоит в отнесении к судебной практике определенной совокупности решений, известной суммы постановлений по конкретной группе дел. По поводу этой точки зрения А. Агапов-Иванов, В. Степанов и Л. Явич сообщают: «…многие (если не большинство) практические работники понимают под судебной практикой именно совокупность всех решений по конкретной группе дел и вытекающие из нее общие выводы по применению закона».

Первая точка зрения имеет, на наш взгляд, два недостатка. Основной из них состоит в том, что созданные в результате судебной деятельности правоположения, о которых пишут авторы этого мнения, могут в принципе не только правильно, но нередко и неправильно раскрывать смысл соответствующих правовых норм. В истории отправления правосудия такие факты были не единичны. Очевидно, что правоположения, противоречащие смыслу правовой нормы, не заслуживают, чтобы их трактовали как «судебную практику». Вернее их признавать ошибками конкретных судов.

Недостатком этой точки зрения является также и то, что ее авторы связывают понятие «судебная практика» обязательно с толкованием норм права. Несомненно, что существует ряд законов, которые без их предварительного истолкования нельзя применить к конкретному преступлению, и в этом случае толкование уголовного закона судом необходимо. Однако речь может идти не о любом толковании, а лишь об определенных видах, т. е. тех, на которые суд имеет полномочия. Выход за пределы этих полномочий ведет уже к нарушению закона. Так, например, использование судом расширительного толкования закона недопустимо и потому не является элементом судебной практики. Алябьев, работая сторожем продовольственного магазина и находясь в ночное время на дежурстве в состоянии алкогольного опьянения, совершил из охраняемого им объекта хищение различных товаров на общую сумму 94 руб. 38 коп. При этом для проникновения во внутренний склад магазина он подобранной на месте преступления кочергой сорвал навесной замок. Преступление Алябьева было квалифицировано Президиумом Верховного Суда РСФСР по ч. 2 ст. 89 УК РСФСР по признаку применения при хищении технических средств. Пленум Верховного Суда СССР постановлением по этому делу переквалифицировал содеянное по ч. 1 ст. 89 УК РСФСР и указал: «Расценивая подобранную Алябьевым на месте преступления кочергу как техническое средство, использованное для кражи, суд допустил расширительное толкование закона, предусматривающего повышенную уголовную ответственность (ст. 89 ч. 2 УК РСФСР), и распространил его на действия, фактически под него не подпадающие».

Вполне понятно, что подобные постановления не могут рассматриваться как «судебная практика». Но судебная практика толкует не только уголовный закон. Ей приходится также анализировать, взвешивать, оценивать все события, относящиеся к преступлению. А. Агапов-Иванов, В. Степанов, Л. Явич справедливо отмечают, что судебная Практика представляет собой «не только решения, в которых применение нормы к конкретному случаю происходит через суждение о норме, но и решения, где такое применение происходит через суждение о фактических обстоятельствах дела».

Но и это не все, ибо после указанных толкований необходимо произвести сопоставление того или другого толкования, как бы примеривание толкования нормы к толкованию обстоятельств преступления. Совпадение трактовок при таких толкованиях может дать правильное судебное постановление, рассогласование их ведет к судебной ошибке и, в конечном счете, к нарушению законности.

Наряду с такого рода деятельностью суда имеется и другая деятельность, которая связана не с толкованием уголовного закона, а с выработкой определенных тенденций, эталонов только на применение или, иначе говоря, по «чистому» применению тех же законов. Так, например, при назначении наказаний в виде лишения свободы суды, как правило, не назначают такие сроки, как, скажем, 9 лет, 11 лет или 3 года и 7 месяцев, 6 лет и 2 месяца и т. д.

Существование подобных тенденций также характеризует «судебную практику». Другое дело, как следует относиться к подобным тенденциям. Следует ли их одобрять или порицать. Признать их противозаконными нельзя. Поэтому вывод состоит в том, что подобные тенденции представляют собой сложившуюся практику, которая нуждается в корректировании.

Сторонники второй точки зрения исходят из того, что любое никем не отмененное постановление суда есть свидетельство того, как надо разрешать на практике конкретное или подобные ему уголовные дела.

Эта точка зрения в принципе ошибочна, ибо она исходит из ложной посылки о том, что любое вошедшее в законную силу постановление по уголовному делу правильно. В действительности нередко случается так, что вошедший в законную силу приговор или вынесенное определение (постановление) оказывается противоречащим закону. Они остались неотмененными по разным причинам (приговор не был обжалован, определение не опротестовано, кассационная или надзорная инстанции сами допустили ошибку и т. д.). Следовательно, сам факт наличия действующего постановления суда по уголовному делу еще не означает, что это и есть судебная практика. Для признания его судебной практикой нужно прежде всего установить, соответствует ли оно требованиям законности.

Но это требование, на наш взгляд, является не единственным. В судебной практике встречаются по аналогичным делам законные, но противоречивые постановления. Если каждое из них признать «судебной практикой», то окажется, что по одному и тому же вопросу имеется две или даже более «судебных практик», взаимно исключающих друг друга. Но такая «судебная практика» никому не нужна, ибо она ведет не к укреплению, а к расшатыванию законности.

Совершенно очевидно, что когда обнаруживаются такие явления, необходимо сначала устранение противоречий, выработка единого судебного подхода, на базе которого только и может появиться «судебная практика».

Имея это в виду, Пленум Верховного Суда РСФСР в постановлении № 1 от 7 апреля 1972 г. «О работе Президиума Верховного Суда РСФСР» признал необходимым: уделить больше внимания правильному и единообразному пониманию и применению судами нового уголовного законодательства (п. 9), а также правильному и единообразному разрешению принципиальных и спорных вопросов, возникающих в судебных коллегиях и судебных составах самого Верховного Суда РСФСР (ст. 7).

Неприемлема также и третья точка зрения, прежде всего потому, что ее фундаментом являются количественные показатели: совокупность, сумма и т. д. Однако в реальной действительности массовидные явления также могут быть ошибочными, и им всем могут быть присущи те же недостатки, которые мы уже отметили при рассмотрении двух предыдущих точек зрения.

Поэтому никакая совокупность постановлений сама по себе, взятая вне качественного анализа, не может быть отнесена к «судебной практике». В то же время распространенность в судебной деятельности тех или иных подходов при решении правовых вопросов может быть при определенных условиях элементом «судебной практики».

На современном уровне отправления правосудия по уголовным делам необходимо подойти к рассмотрению «судебной практики» как к точной научной категории. Такой подход обязывает исследователей сначала раскрыть сущность этой категории, затем определить ее принципы и лишь после этого попытаться сформулировать дефиницию.

Сущность всякого явления представляет собой объективную реальность образующую фундамент изучаемого объекта. Эта объективная реальность должна быть устойчивой и выражать главные свойства объекта. При этом сама сущность не представляет собой неизменного феномена, а пределы ее познания не ограничены. Напротив, по мере изучения сущности явления могут раскрываться все новые и новые его свойства.

В. И. Ленин писал: «Мысль человека бесконечно углубляется от явления к сущности, от сущности первого, так сказать, порядка, к сущности второго порядка и т. д. без конца».

Для определения сущности судебной практики необходимо определить, что следует подразумевать и под «практикой», а затем и под «судебной практикой». Философия признает практикой предметную материальную деятельность людей. В рассматриваемом вопросе речь должна идти о деятельности лиц определенного профессионального круга, и не о любой их деятельности, а только о деятельности, выражающейся в осуществлении правосудия. Иначе говоря, речь идет о вынесении составами судов, их президиумами и пленумами постановлений по конкретным уголовным делам.

Сущность «судебной практики», как представляется, характеризуется пятью основными свойствами:

а) «судебная практика» представляет собою плод судебного творчества, есть результат судебной деятельности по рассмотрению уголовных дел;

б) это творчество касается решения либо правовых вопросов, вызвавших затруднения при отправлении правосудия, либо оно отражает определенные тенденции, создает как бы алгоритмы по непосредственному применению уголовных законов при рассмотрении аналогичных уголовных дел;

в) ее решения и трактовки не закреплены в законах или подзаконных актах: они живут в постановлениях судов, рассматривавших уголовные дела;

г) она может вырабатываться судебными органами всех уровней, начиная от районных народных судов вплоть до верховных судов и складываться в разных звеньях судебной системы, например, в судебных коллегиях по уголовным делам, в президиумах судов и в пленумах верховных судов;

д) ею не может быть постановление одного суда по единичному делу. Она представляет собой творчество многих судов по одному или многим правовым вопросам, апробированное и признанное де-факто.

Поэтому ее нельзя смешивать с отдельными постановлениями судов по отдельным делам, которые в литературе иногда именуют «общей практикой исполнения судами закона». Такие постановления ни в коем случае не могут отождествляться с «судебной практикой», а должны рассматриваться как текущая судебная работа.

Особо в этой связи необходимо остановиться на вопросе о судебном прецеденте. В теории права под ним подразумевается толкование той или иной нормы, данное каким-либо судом по другому конкретному делу. В нем выдвигаются обычно тезисы, которые пригодны для их распространения на другие уголовные дела. Но и судебный прецедент есть тоже позиция, суждение, трактовка и т. д., но все-таки одного суда, причем изложенная на материале одного уголовного дела. Поэтому и он не может быть отнесен к судебной практике.

Кроме того, непризнание прецедента «судебной практикой» обусловлено и формальной причиной, так как официально советское право отвергает судебный прецедент как источник права.

Тем не менее в практике отправления правосудия влияние судебного прецедента на психологию некоторых судей не вызывает сомнений, хотя это и не способствует ни самостоятельности творчества судей, ни качеству судебной работы.

Судебный прецедент необходимо отличать, на наш взгляд, от прецедента судебного толкования, которое может давать любой суд. Наибольшее внимание, естественно, привлекает такое толкование, даваемое Пленумом, судебными коллегиями по уголовным делам или президиумами судов. Эти толкования, естественно, помогают нижестоящим судам в уяснении многих неясных вопросов. Однако как единичный юрисдикционный акт прецедент судебного толкования не может представлять «судебную практику» как таковую.

Творчество «судебной практики» ограничено рамками тех вопросов, которые возникли при рассмотрении конкретных уголовных дел и решение которых нужно для данных конкретных дел. Что же касается обобщающих выводов, носящих общий теоретический или практический характер, находящийся на уровне новых положений права, то их «судебная практика» не должна и не может создавать. Таким образом, творчество «судебной практики» находится в рамках создания судебного обычая.

«Судебная практика» должна строиться на определенных принципах, важнейшими из которых являются:

а) соответствие всех ее постановлений требованиям законности;

б) факультативность ее постановлений, что означает право конкретного суда в случае несогласия со сложившейся судебной практикой поступить по своему усмотрению в соответствии с нормами права.

Некоторые авторы по существу отвергают этот принцип. По мнению В. В. Лазарева, «любое действующее решение одного суда в известном смысле должно связывать решение другого». Данный тезис вызывает прежде всего некоторое недоумение своей нечеткостью. Неясно, что значит «решение одного суда связывает решение другого суда»? В каком смысле связывает? Если психологически, то это одно. Если юридически, то это другое.

Рассмотрим оба варианта.

О юридической зависимости одного судебного постановления от другого не приходится говорить, поскольку судебный прецедент, как известно, по советскому праву не является источником права.

Остается психологическая зависимость, но она относится к субъективной сфере деятельности судьи и поэтому существует не только между имевшим место аналогичным постановлением другого суда и постановлением, которое данному суду предстоит вынести, но и между многочисленными иными коммуникациями (мнение коллег, теоретические публикации и т. д.). Поэтому говорить о такой зависимости не имеет смысла. В этом плане можно говорить о влиянии, но не о зависимости;

в) гласность «судебной практики», которая должна обеспечиваться всеми возможными способами (составлением и рассылкой судам обзоров, публикаций, определений, постановлений по конкретным делам, обсуждением на оперативных совещаниях судей и др.).

В итоге судебная практика может быть определена как судебное творчество по разрешению спорных юридических вопросов отправления правосудия либо по выработке определенных тенденций (алгоритмов) непосредственного применения уголовных законов, соответствующее требованиям действующего законодательства, получившее определенное распространение, апробированное в вышестоящих инстанциях.

Имеются и несколько иные определения судебной практики. Например, В. М. Мелихов пишет, что «судебная практика есть деятельность судебных органов, выраженная в их многократных постановлениях по конкретным и однотипным делам, которая путем единообразного толкования и применения норм права способствует наиболее эффективной реализации правовых норм и позволяет выработать общую линию в правоприменительной деятельности всей системы органов социалистического правосудия».

Значение судебной практики для достижения целей уголовной политики огромно и определяется функциями, которые выполняет судебная практика. По своему содержанию эти функции разносторонни и многочисленны.

Одной из основных ее функций является обеспечение точного отправления правосудия. Другая ее функция состоит в выработке единого подхода, единой линии в деятельности всех судов по рассмотрению уголовных дел. Судебная практика выступает далее как индикатор действенности уголовного законодательства. Она обнажает все его достоинства и недостатки. Основываясь на ее данных, можно анализировать эффективность тех или иных уголовно-правовых норм. Разумеется, что выводам, сделанным на основе судебной практики, нельзя придавать абсолютного характера.

Ленинское положение о том, что практика по самой своей сути никогда не может подтвердить или опровергнуть полностью какого бы то ни было человеческого представления, что критерий практики тоже «настолько “неопределенен”, чтобы не позволять знаниям человека превратиться в “абсолют”, и в то же время настолько определенен, чтобы вести беспощадную борьбу со всеми разновидностями идеализма и агностицизма», полностью сохраняет свою силу и для судебной практики.

Тем не менее при оценке ее значения следует исходить из того, что другого, более надежного инструмента просто нет и не может быть. И в этом смысле она приобретает значение объективной истины. Очень важной ее функцией является способствование динамическому развитию законодательства путем выявления в нем пробелов.

Правда, по мнению некоторых авторов, чаще всего обобщения судебной практики выявляют в уголовном законе не его пробельность, а недостаточную ясность, неконкретность нормы. Но даже если это в количественном отношении и так, то в смысле стимулирования динамизма уголовных законов такое различие несущественно.

Особое значение судебная практика имеет для руководящих разъяснений Пленумов Верховных судов. Можно, пожалуй, утверждать, что без ее материалов рождение руководящих разъяснений почти невозможно. Основная их масса появляется именно в результате изучения судебной практики, т. е. тогда, когда становится ясным необходимость создания «поднорм», выработки правоположений. В этой связи уместно заметить, что нередко наблюдается большой и зачастую неоправданный разрыв во времени между запросами судебной практики и их удовлетворением Пленумами Верховных судов путем издания руководящих разъяснений.

В интересах законности судебная практика помогает обнаруживать несогласованность между уголовным, гражданским, административным и другими отраслями законодательства. Эта несогласованность выражается в недостаточном размежевании между соответствующими правовыми нормами, между избранием разными отраслями законодательства в качестве санкций одинаковых мер, например уголовного наказания и административного воздействия (исправительные работы, штраф), в использовании в законах одних и тех же правовых понятий, в то время как они, будучи пригодны для одной отрасли права, оказываются совершенно непригодными для другой отрасли права и т. д.

Существуют и другие направления использования судебной практики, к числу которых можно отнести прежде всего криминологический аспект.

Для криминологии, изучающей причины и разрабатывающей систему мер предупреждения преступности, судебная практика является основным источником информационных материалов.

В реализации уголовной политики особое место принадлежит деятельности Пленума Верховного Суда СССР и Пленумов Верховных судов союзных республик. «Полномочия всех судов от народного до Верховных, включают изучение и обобщение судебной практики. Результаты этой деятельности, в которой активно используются и научные рекомендации, как правило, хорошо помогают судам видеть стоящие перед ними задачи, возникающие при осуществлении правосудия. Но высшая судебная инстанция – Пленум Верховного Суда СССР, как и Пленумы Верховных судов союзных республик, – дает руководящие разъяснения по вопросам применения законодательства, которые в силу Закона о Верховном Суде СССР являются обязательными, причем не только для судов, но и для других органов и должностных лиц, применяющих закон».

Статья 1 Закона Союза Советских Социалистических Республик «О Верховном Суде СССР» устанавливает, что «в соответствии с Конституцией СССР Верховный Суд СССР является высшим судебным органом Союза Советских Социалистических Республик и осуществляет надзор за судебной деятельностью судов СССР, а также судов союзных республик в пределах, установленных настоящим законом.

Верховный Суд СССР действует на основе социалистической законности, способствует укреплению правопорядка, защите интересов общества, прав и свобод граждан.

Всей своей деятельностью Верховный Суд СССР призван обеспечить правильное и единообразное применение законов при осуществлении правосудия».

В решении задачи обеспечения правильного и единообразного применения уголовного законодательства очень важное место занимает работа Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР и аналогичных коллегий верховных судов союзных республик. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда СССР: 1) рассматривает в качестве суда первой инстанции уголовные дела исключительной важности; 2) рассматривает в порядке надзора по протестам Председателя Верховного Суда СССР, Генерального прокурора и их заместителей на приговоры, определения, вынесенные верховным судом союзной республики в качестве суда первой инстанции, в случае противоречия их законодательству Союза СССР или нарушения ими интересов других союзных республик; 3) разрешает споры между судами союзных республик о месте рассмотрения дела; 4) решает вопрос о возможности применения судами процессуального законодательства другого государства при выполнении в соответствии с международными договорами СССР поручений иностранных судов о производстве отдельных процессуальных действий (ст. 27 Закона о Верховном Суде СССР).

За десятилетие (1973–1983 гг.) Судебная коллегия Верховного Суда СССР по уголовным делам по первой инстанции рассмотрела ряд сложных дел – о получении взяток отдельными работниками государственных органов Молдавской ССР, Узбекской ССР, Министерства рыбного хозяйства СССР и др. Важное место в работе коллегии занимает изучение и обобщение судебной практики и подготовка проектов руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР, что необходимо для обеспечения правильного и единообразного законодательства при осуществлении правосудия. В частности, коллегией совместно с Отделом обобщения, Отделом систематизации и пропаганды советского законодательства, Военной коллегией Верховного Суда СССР, представителями других государственных органов и научными работниками обобщалась судебная практика по делам о хищениях социалистической собственности, взяточничестве, спекуляции, нарушениях правил торговли, приписках в государственной отчетности, нарушениях законодательства об охране природы, о повторных преступлениях.

На основании обобщения судебной практики подготавливаются обзоры судебной практики. Были опубликованы, например, обзоры судебной практики по вопросам: «Назначение наказания при совершении нескольких преступлений и по нескольким приговорам», «Условное освобождение из мест лишения свободы с обязательным привлечением осужденного к труду», «Применение законодательства об ответственности за спекуляцию», «Применение судами законодательства об уголовной ответственности за нарушение правил торговли», «Применение судами законодательства об ответственности за автотранспортные преступления» и др. Практикуется коллегией публикация комментария к руководящим разъяснениям Пленума Верховного Суда СССР. Например, по вопросу о применении судами законодательства об ответственности за получение незаконного вознаграждения от граждан за выполнение работ, связанных с обслуживанием населения.

Большую пользу для единообразного применения законов приносят ответы Судебной коллегии на поставленные перед ней вопросы, публикуемые в Бюллетене Верховного Суда СССР. Так, были опубликованы ответы на запросы судов и ведомств, касающиеся применения уголовного законодательства, на вопросы судов, касающиеся новых положений уголовного законодательства, и др. Для единообразия практики нижестоящих судов в Бюллетене Верховного Суда СССР публикуются определения по конкретным делам.

За последние 10 лет опубликовано свыше 200 определений Судебной коллегии по уголовным делам и постановлений Пленума Верховного Суда СССР с разъяснением важных юридических вопросов, касающихся понятий необходимой обороны, соучастия, ответственного положения должностного лица и др.

В работе Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда СССР имеются и недостатки. Председатель коллегии А. М. Филатов пишет: «Необходимо совершенствовать все формы осуществления надзора за деятельностью Верховных судов союзных республик… Более полно и всесторонне надлежит проводить анализ состояния судимости, систематически изучать и обобщать судебную практику по наиболее опасным и распространенным преступлениям, сосредоточивая внимание судей на необходимости строгого соблюдения законности, повышения роли судов в борьбе с такими преступлениями, как хищения социалистической собственности, бесхозяйственность, взяточничество, спекуляция, с преступлениями несовершеннолетних, против жизни и здоровья граждан, рецидивной преступностью, а также с пьянством и алкоголизмом, как причинами совершения многих преступлений».

Особая роль в осуществлении советской уголовно-правовой политики отведена Пленуму Верховного Суда СССР. Пленум Верховного Суда СССР в соответствии с Законом о Верховном Суде СССР рассматривает в порядке надзора дела по протестам Председателя Верховного Суда СССР и Генерального прокурора на решения, приговоры, определения судебных коллегий Верховного Суда СССР, а также на постановления президиумов и пленумов верховных судов союзных республик в случае противоречия их законодательству Союза ССР или нарушения ими интересов других союзных республик; рассматривает по заключениям Генерального прокурора СССР о вновь открывшихся обстоятельствах дела, по которым решения, приговоры или определения вынесены судебными коллегиями Верховного Суда СССР либо постановления приняты самим Пленумом Верховного Суда СССР; рассматривает материалы обобщения судебной практики и судебной статистики, а также представления Генерального прокурора СССР и министра юстиции СССР и дает руководящие разъяснения судам по вопросам применения законодательства; представления Председателя Верховного Суда СССР о несоответствии руководящих разъяснений пленумов верховных судов союзных республик законодательству СССР или постановлениям Пленума Верховного Суда СССР; представления Генерального прокурора СССР о несоответствии руководящих разъяснений пленумов верховных судов союзных республик законодательству Союза ССР (ст. 18).

Очень важной функцией Верховного Суда СССР является дача руководящих разъяснений по применению законодательства. Правовая природа руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР сформулирована в ст. 3 Закона о Верховном Суде СССР. В ней говорится: «Верховный Суд СССР изучает и обобщает судебную практику, анализирует судебную статистику и дает руководящие разъяснения судам по вопросам применения законодательства, возникающим при рассмотрении судебных дел. Руководящие разъяснения Пленума Верховного Суда СССР обязательны для судов, других органов и должностных лиц, применяющих закон, по которому дано разъяснение. Верховный Суд СССР осуществляет контроль за выполнением судами руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР».

Естественно, что Пленум Верховного Суда не выступает в качестве создателя правовых норм наряду с высшими органами государственной власти. Поэтому руководящие разъяснения нельзя рассматривать в качестве источника уголовного права. «Разъяснения даются по вопросам применения законодательства, и, следовательно, законодательство является первичным, а разъяснение – вторичным. Без закона не может быть и разъяснения. Более того, лишь в процессе применения закона судом возникает тот или иной вопрос, требующий разъяснения. Само слово “разъяснение” подчеркивает, что речь идет не о новой норме, дополнении или изменении закона, а о раскрытии смысла нормы, уже существующей, применяемой в процессе судебной деятельности. Разъяснение должно не только вытекать из закона, но и полностью соответствовать ему. В Законе о Верховном Суде СССР это недвусмысленно подчеркнуто указанием на право Председателя Верховного Суда СССР вносить в Пленум Верховного Суда СССР представления о несоответствии того или иного руководящего разъяснения Пленума действующему законодательству Союза ССР, а в случае его отклонения – в Президиум Верховного Совета Союза ССР».

Вместе с тем разъяснения являются обязательными для всех лиц, которые имеют отношение к применению норм, по которым оно дается. Именно это свойство делает руководящие разъяснения важным инструментом ликвидации разнобоя в судебной практике, обеспечивает ее единообразие. Пленум Верховного Суда СССР довольно широко пользуется предоставленным ему правом принятия руководящих разъяснений.

Заместитель председателя Верховного Суда СССР Е. А. Смоленцев говорил: «Чтобы уяснить, насколько важны проблемы, решавшиеся Пленумом только в последние годы, достаточно сослаться лишь на некоторые из них, относящиеся к уголовно-правовой политике. Это – постановления о практике применения судами общих начал назначения наказания, о назначении наказания при совершении нескольких преступлений и по нескольким приговорам, о практике применения судами законодательства о борьбе с рецидивной преступностью, с пьянством и алкоголизмом, с преступностью несовершеннолетних, о повышении роли судов в борьбе с хищениями государственного и общественного имущества, взяточничеством, спекуляцией, о соблюдении судами законодательства, гарантирующего гражданам право на необходимую оборону».

Право на принятие руководящих разъяснений имеют и Пленумы Верховных судов союзных республик. Этим правом они также довольно часто пользуются. Так, например, Пленум Верховного суда РСФСР в 1980–1984 гг. принял 11 руководящих разъяснений: «О судебной практике по делам о приписках и других искажениях отчетности о выполнении планов в отраслях строительства», «О практике применения судами статьи 391 Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик», «О практике применения судами РСФСР законодательства и выполнении постановления Пленума Верховного Суда СССР от 23 сентября 1977 г. № 16 «О судебной практике по делам о взяточничестве» и др.

Пленум Верховного Суда СССР в постановлении «О руководящих разъяснениях пленумов Верховных судов союзных республик» от 16 августа 1984 г. отметил, что «Верховные суды союзных республик, осуществляя полномочия в качестве высших судебных органов союзных республик, своими руководящими разъяснениями способствуют правильному и единообразному применению законов нижестоящими судами, повышению эффективности судебной деятельности» и что «руководящие разъяснения пленумов верховных судов союзных республик являются важным средством укрепления, социалистической законности и правопорядка, правильного направления судебной практики, обеспечения точного и единообразного применения законов при рассмотрении судебных дел».