I
Любопытство мучило меня. Что означали таинственные приключения той ночи, когда кто-то заглядывал ко мне в комнату? Почему Добби был как будто разочарован, когда увидал меня пойманным под каштаном? И как странно, что Добби знал покойного доктора Рольса. Может быть, не он открыл вирус «колючки бушменов», а бедный Рольс, который и поплатился впоследствии… А если это так, то…
И вместе с тем было очень интересно работать в лаборатории.
В течение нескольких дней мы отгоняли спирт от экстракта, и, наконец, на дне колбы Добби получил около унции темной маслянистой смолы.
— Но это еще не все, — сказал он, рассматривая полученный продукт. — Здесь вирус находится в соединении с массой других белковых веществ. Надо его отделить от них.
И опять продукт подвергся растворению в реактивах, а раствор пошел в фильтры и центрифугу.
Центрифуга Добби делала шестьдесят тысяч оборотов в минуту, и только спустя три часа после начала центрифугирования Добби выключил рубильник и вынул пробирку из аппарата.
— Вот вирус в чистом виде! — произнес с торжеством Добби, подняв пробирку в руке. — Смотрите.
Мелкокристаллический, слегка желтоватый порошок лежал на дне пробирки.
Стрелка высокочувствительных электромагнитных весов показала: 14,55701.
— Вычтем чистый вес пробирки, — сказал Добби. — Он равняется четырнадцати целым пятидесяти пяти сотым грамма. Сделаем поправку на влажность и атмосферное давление. — Он чуть прищурил глаза и выговорил: Около пятнадцати миллиграммов чистого вируса. Принесите шесть кроликов из клетки номер девять.
Через полчаса я поочередно подносил к Добби кроликов, держа их за уши. Добби уже успел растворить крупинку вируса в физиологическом растворе и впрыснул кроликам по шприцу. Колба с оставшимся раствором была поставлена в термостат. Я зажег бунзеновскую горелку. Добби тщательно запаял ампулу с чистым вирусом и приобщил ее к своей коллекции.
Рука его слегка дрожала, когда восковым карандашом он написал на ампуле: «Бушм-агого. В. 12».
— Теперь я спокоен, Сэм, — произнес Добби с видимым удовольствием. — Все количество добытого мною ранее вируса ушло на опыты. А мне надо было иметь полную коллекцию вирусов. Да еще следовало помочь вам. Только на днях я наконец получил плоды колючки из Угого через контору, которая занимается комиссионерством в Центральной Африке.
— Это стоило вам много денег? — отозвался я.
Добби посмотрел на меня прежним взглядом, который мне не переставал нравиться.
— Хм… Когда работаешь для науки, — нельзя задумываться над затратами… — Он добавил: — Для науки не надо жалеть ни трудов, ни средств. Через неделю ежедневных впрыскиваний сыворотка кроликов накопит антагониста вируса, и свежее лекарство против заболевания будет готово для вас, Сэм.
— Это будет отлично, сэр, — отозвался я. — Ведь тогда ваша работа будет проверена на мне. Признаться, когда-то мне даже хотелось участвовать в подобном эксперименте.
— Хм… Вот как?
— Да, сэр. Лорд Паклингтон из Олдмаунта…
— А, неудачливый дилетант, которого выгнали из королевства? — спросил Добби. — Вы и его знали?
— Нет, сэр. Я никогда не видал его. Но история…
— История его преступлений облетела весь свет, насмешливо сказал Добби. — И он плохо кончил, этот лорд. Даже хуже несчастного Рольса.
— Хуже, чем убит? — прошептал я.
— Хм… Об этом писали в газетах. Он не вынес несчастья. Разрыв сердца.
— Бедняга! — искренне отозвался я.
II
Сыворотка была готова через неделю, и я, получив впрыскивание свежего антивируса, с нетерпением ожидал результатов лечения.
Добби большей частью сидел за письменным столом в кабинете, приводя в порядок солидную рукопись; Он мало занимался в лаборатории, заглядывая в нее только изредка и наблюдая за моей работой.
Он выучил меня делать химические реакции на белок, и они у меня уже отлично удавались.
— Вам всегда будет обеспечен кусок хлеба, Сэм. Наука нуждается не только в лабораторных служителях, а и в людях, которым нравится живое лабораторное дело. Область изучения вирусов безгранична. Каждый работающий над вирусами будет рад иметь вас своим помощником…
Я входил во вкус изучения вирусов. Добби был неизмеримо ученее «змеиного профессора», который, как мне теперь казалось, больше интересовался получением доходов со своей ужасной фермы. Из уроков Добби я черпал полными горстями интересные сведения.
Мало было выделить вирусы в чистом виде. Добби нашел способ изменять их свойства.
— Вирусы, Сэм, — белковые тела, — сказал однажды Добби. — Белковая молекула, по моему представлению, состоит из центрального ядра и множества боковых цепей. Так думал еще Эрлих. Эти цепи активны. Они являются основой безграничного разнообразия белковых тел с их удивительными свойствами находиться в постоянном обмене с окружающей средой. Я задал себе вопрос: «Знаю химическое строение цепей. Знаю строение молекулы вируса табачной мозаики. От наличия какой цепи зависит заразное свойство вируса?» Я убрал одну цепь. Но вирус продолжал оставаться вирусом. Значит, заразное начало зависит не от этой цепи. Я перепробовал множество возможностей, и, наконец, дело оказалось не таким кропотливым, как я думал. В каждом вирусе есть такая цепь, которая названа мною паразитарной. Молекуле вируса через эту цепь легче всего осуществлять обмен с внешней средой, выбирать из нее не отдельные простые вещества, а целые куски других белковых молекул. Но для этого молекула вируса должна разрушить другую, невирусную белковую молекулу, что мы и видим в природе. Мой виварий состоит из животных, на которых я пробую различные виды измененных вирусов. Вот и все…
— Простите, сэр, — произнес я, думая о сказанном Добби, — вот вы говорите о молекулах, о боковых цепях. И говорите так, как будто видели их. Разве можно видеть?..
— Можно, Сэм, — серьезно ответил Добби. — Не через обычный микроскоп, а посредством особого аппарата, Вот он.
Тут Добби подошел к шкафу над центрифугой и открыл дверцу с буквами «Э. М.».
В шкафу оказался футляр, скрывавший солидный прибор.
— Перед вами, Сам, электронный микроскоп. Волны света слишком грубы, чтобы наш глаз мог увидеть белковые молекулы. Но если вместо лучей света применить поток электронов, то они на фотопластинке дадут при соответствующем увеличении изображение молекул препарата. Подобным образом пользуются потоком рентгеновских лучей, чтобы получить изображение расположения атомов в кристаллах. В электронном микроскопе дело не сложнее.
Добби снял футляр и поставил его на лабораторный стол.
— Я беру, — сказал он, — ничтожное количество чистого вируса, кладу его на целлоидиновую пластинку и вставляю ее вот в эту нижнюю камеру. — Добби показал мне камеру. — Потом герметически запираю ее и включаю пневматический насос. Он выкачивает из камеры воздух, чтобы ничто не мешало потоку электронов проходить в камеру. Иначе частицы газов воздуха будут искажать изображение. Вот сюда, — Добби показал мне, — вставляется кассета с фотопластинкой. Оптический фокус вымерен заранее и постоянен. Когда все аккуратно установлено, надо включить ток. При замыкании тока получается электромагнитное поле. Электроны начинают двигаться в определенном направлении. Они проходят через препарат, затем через электромагнитное поле и отбрасывают изображение мельчайшего сверхмикроскопического строения вируса, а значит, и его молекул на фотопластинку. Экспозиция длится не более десяти секунд. Я выключаю ток. Остается только проявить пластинку, потом сделать диапозитив…
Я с благоговением смотрел на этот «Э. М.», замечательное достижение научной мысли.
— Электронный микроскоп изобретен не мною. Но конструкция этого препарата несколько упрощена по моим указаниям, — добавил Добби скромно. — А вот… — Добби достал из ящика стола несколько снимков и протянул их мне: — Смотрите. Фото молекул вирусов. Вот молекулы вируса табачной мозаики. Видите, они похожи на палочки. Кончиками они сцепляются в длинные нити. Лабораторные вычисления показывают, что молекулярный вес многих вирусов очень высок, достигает миллионов единиц.
Я смотрел на фото. Так вот в чем разгадка мозаики! Вот эти палочки и вызвали там, на плантациях Индии, поражение растений, образовали эти мертвенные кольца на табачных листьях и омертвение стебля…
Наука поразила меня своим величием, запечатленным на этих скромных фото. И как ничтожен показался мне мой собственный жизненный путь с прыжками на арене и поисками необычайных стран, наполненных необычайными сокровищами!
Я пересмотрел коллекцию фото и помог Добби накрыть «Э. М.» футляром в шкафу.
III
В клетке номер шесть содержались коты, в клетке номер семь — маленькие кривоногие таксы, а в номере восемь — маленькие черные пудели.
Помню, после моего знакомства с «Э. М.» я отправился в виварий посмотреть, как поживают мои кролики. Через день я должен был получить последнюю прививку. Зеркало говорило мне, что пока еще особого улучшения в моей наружности не произошло. Кролики отлично уплетали траву, которую я им нарезал на площадке, и ничто не предвещало бури.
Вдруг я услышал какое-то странное мяуканье. Я подошел к, клетке с котами. Они лежали смирно. Но удивительное дело — мяуканье продолжалось. Мяукали таксы!
В крайнем изумлении я наблюдал за населением клетки номер семь. Одна такса сидела на задних лапках и умывалась.
— Кис-кис, — позвал я и постучал о решетку клетки.
Это разбудило котов рядом, и они… залаяли. Правда, они лаяли не в полный собачий голос. Но это был лай.
«Удивительно, — подумал я. — А ведь это результаты измененных вирусов. Надо бежать к Добби…» Но одна мысль остановила меня.
«А что если этот человек обманывает и я для него только подопытное животное? Вдруг и я стану мяукать?» Стало так страшно, что полет в катапульте показался шуткой.
Мне почудилось, что кошачьи морды стали походить на собачьи. Чтобы удостовериться, я отпер клетку. А животные будто только и дожидались этого. С довольным каким-то урчанием и каким-то мяукающим лаем они выскочили из клетки. Пытаясь удержать их, я уронил клетку с таксами, дверца ее растворилась…
— Мигли! На помощь! — закричал я, выскакивая из вивария.
Прибежали Добби и повар. Задыхаясь, я рассказал о происшедшем.
— Идите в дом! — прикрикнул на меня Добби. — Мигли по моему приказанию переставил сегодня клетки.
— Совершенно верно, сэр, — подтвердил Мигли. — Сэму вечно представляются небылицы. Охотно дам присягу, что он лунатик.
— Ступайте отсюда, слышали? — приказал Добби. — Я сам рассажу животных по клеткам.
— Но уверяю вас, сэр, что коты лаяли… — заикнулся я.
— Идите! — крикнул Добби. — По контракту вас надо оштрафовать за ослушание.
Понуро я поплелся из вивария.
«Неужели это все мне кажется? — мучительно думал я, вынимая пробирки из центрифуги и промывая их ершиком. — Да ладно! Завтра последняя прививка антивируса, и прощайте, мистер Добби. Лучше голодному сидеть в Эшуорфе, чем обедать на скале Двух Роз, в этой вирусной вилле».
Добби вошел в лабораторию тяжелыми шагами и долго мыл руки.
— Самые интересные животные разбежались, — сердито произнес он, вытирая руки полотенцем. — Вы окончательно испортились, Сэм. Как только лечение закончится, мы расстанемся. Вы так взволновали меня…
— Прошу извинения, сэр, — сказал я сухо.
Но гнев Добби уже остыл.
— Не надо омрачать последние дни нашей совместной работы, Сэм, — произнес он. — Скоро все должно измениться. Хм… А пока мир. Я тоже стал нервничать в последнее время. Это результат усиленной работы. Завтра я хочу сделать дальнюю прогулку. Мне надоело это затворничество.
IV
Ранним утром Добби собрался в район заброшенных копей.
— Надо несколько сменить впечатления, Сэм, — сказал он, засовывая в карман пакет с завтраком, заботливо приготовленным Мигли. Потом он взял фляжку с водой и повесил себе на шею горняцкую электролампу.
— Вы берете с собой «Эмми»? — воскликнул я, указывая на лампу.
— Да, и еще сто ярдов веревки, — ответил Добби. — Не делайте удивленный глаз, я вовсе не собираюсь спускаться к центру земли, я просто посмотрю, что делается в одной старой шахте. Давно слышал я про нее…
Детские воспоминания овладели мной.
— О, сэр!.. С лампой совсем не страшно… А я мальчишкой спускался с Эдом без лампы.
— Оставьте, Сэм, — отмахнулся от меня Добби.
— Слово чести, сэр! — воскликнул я. — Лазил в шахты Патрика и у горы Девы. Только…
Тут я запнулся.
— Только не бывал в Длинном Хоботе? — усмехнулся Добби. — Хм… А я как раз туда и отправляюсь.
Я вспомнил о Длинном Хоботе. Так назывался старинный заброшенный колодец — легендарное место, полное всяческих тайн и приключений; о нем завсегдатаи «Королевского тигра» любили рассказывать страшные небылицы. Мальчишкой мне так и не удалось побывать у Длинного Хобота, но я прекрасно знал, как пройти к нему. Эд Орфи бывал там и хвастал, будто бы спускался на дно этого угольного колодца. И я тогда страшно завидовал смельчаку.
— Туда очень запутанная дорога, сэр, — заметил я. — Надо сначала от Черного Холма спуститься к Мертвым Шахтам а потом уже свернуть направо…
— Хм, — призадумался Добби. — Пожалуй, я не найду дороги.
— Позвольте мне сопровождать вас, сэр, — предложил я. — Мертвые Шахты надо обойти очень осторожно. В некоторых из них нет дна…
— Вы пугаете меня, — задумчиво сказал Добби. — Ну хорошо, пойдемте. Возьмите в столовой вторую фляжку, и отправимся. Кстати, прогулка на свежем воздухе будет для вас полезна.
Я повесил флягу через плечо, засунул в карман несколько сандвичей и взвалил на спину связку веревок.
Сопровождаемые добрыми напутствиями Мигли, мы тронулись в путь и сравнительно быстро и легко перевалили через Черный Холм. Дальше рельеф местности становился более сложным. В оврагах широко зияли пустые, безмолвные колодцы. Мрачные кучи угольной пыли, из которой давно уже были выбраны все годные на топливо кусочки, громоздились одна подле другой. Дожди и снег размывали пыль, а время и зной прессовали эту кашу снова в плотные пласты.
Мы отошли от виллы мили на две, и пустынное плоскогорье открылось перед нами, когда мы выбрались из последнего оврага.
На плоскогорье я раньше не бывал. В дни детства Черный Овраг был чертой, где кончались наши ребячьи похождения. Дальше открывались неизведанные пространства, пленявшие тогда своей таинственностью.
Если вы представите себе высохшее дно допотопного озера, силой вулканических сдвигов некогда приподнятого высоко над уровнем океана, то поймете, ЧТУ за пейзаж открылся перед нами, когда через час, ходьбы мы приблизились к Длинному Хоботу в середине плоскогорья.
Толстый вал выветривающихся песчаников окружал эту глинистую громадную впадину. Глыбы песчаника самых причудливых очертаний торчали кругом, то похожие на странные гигантские грибы, то будто на окаменевших ихтиозавров ростом с трехэтажный дом, вставших на дыбы и разинувших свои зубастые пасти. В середине котловины зияла черная дыра заброшенной шахты. Еще уцелели мрачные развалины кирпичных построек с провалившимися крышами, а ржавые ребра железного каркаса подъемки, будто кости чудовищного скелета, выпячивались из гнилой трухи деревянных перекрытий. И повсюду лежала густая траурная пыль.
Это и был знаменитый Длинный Хобот.
— Следует принять меры предосторожности, — сказал серьезно Добби.
Я оторвал взгляд от окружавшего нас мрачного пейзажа. Мы подошли к краю Хобота. Добби бросил в него камешек и прислушался, но ни одного звука не донеслось к нам из глубины колодца.
— Здесь нет дна, — пробормотал я.
— Хм… Следовательно, — улыбнулся Добби, — брошенный мною камень сейчас летит сквозь нашу планету и вынырнет где-нибудь в Чили? Пустяки.
Он храбро обвязал веревку вокруг своей талии и прикрепил к груди «Эмми».
— Вы серьезно намереваетесь спуститься в Хобот? — воскликнул я, признаться, с восхищением. Мне нравилась смелость Добби.
Он понял восторженный тон моего вопроса.
— На этот раз я сделаю отступление от контракта, сказал он серьезно. — Я не хочу, чтобы вы смотрели на меня как на странного чудака. Я люблю серьезные вещи. Да, я спущусь в Хобот, но не из-за ребячества. Знайте, Сэм, что я не так богат, как вам это, быть может, кажется. Я всегда любил комфорт, но презирал расточительность. Каждая гинея, которую я трачу, добывалась и добывается тяжелым трудом. Но плох тот, кто, работая и добывая средства к существованию, думает только о своем желудка и личных удобствах. Надо думать о народе, детьми которого являемся мы, и о родной земле, на которой мы родились и которая примет наши останки в свои недра, когда мы кончим наш жизненный путь. Надо думать о родине, Сэм.
— Я не совсем понимаю вас, сэр, — насторожился я.
— Поймете сейчас, — очень проникновенно сказал Добби. — Ваш рассказ о заброшенных здесь копях глубоко взволновал меня. Их бросили разрабатывать потому, что будто бы они нерентабельны. А если это неправда? Если здесь еще лежат миллионные богатства, миллионы тонн угля, которые наша страна может взять здесь, а не привозить издалека? Если шахты заброшены лишь потому, что жадным владельцам этих участков казался мал процент барыша? Если им лень поработать над восстановлением добычи угля? — Добби посмотрел куда-то далеко-далеко. — Нам надо брать пример с русских, — серьезно сказал он. — Мы еще плохо знаем этот замечательный трудолюбивый народ. Не так давно он объединил вокруг себя грандиозную дружескую семью народов огромной страны. Он взялся за свое хозяйство собственными могучими руками. Как они разрабатывают теперь свои недра! Как на Урале они восстановили сотни шахт, заброшенных прежними владельцами тоже из-за мнимой нерентабельности! А народ взялся за дело. И шахты оказались рентабельными! По углю русские имеют шансы выйти на первое место…
— Разве мы испытываем нужду в угле? — спросил я.
— Может наступить такое время, Сэм, что нам будет дорога каждая пылинка его, — ответил Добби.
— Чего же вы хотите?
— Сначала я сам проверю, что делается в шахте. Потом приглашу экспертов. Я настою, чтобы мне сдали в аренду эти места. И может оказаться, что дело будет не бесприбыльным.
— О, мистер Добби! — покачал я головой. — Дело серьезное…
— А вы как думали? — усмехнулся он. — Ладно… Надо спуститься и взглянуть. А уж вечером мы порасскажем нашему Мигли таких страстей! Вы только вообразите, как он примется ахать! Ну, держите веревку крепче. Если я дерну снизу два раза, то помогайте мне выкарабкиваться обратно.
Другой конец веревки мы заблаговременно привязали к железному стержню, торчавшему из земли.
— До свиданья, Сэм, — весело сказал Добби, спуская ноги в шахту. — Хм… знаете, здесь очень удобные ступени.
Голова Добби скрылась. Я осторожно разматывал веревку. Добби спустился на всю ее длину, и веревка теперь спокойно лежала на краю. Заглянув вниз, я увидел, как крохотный огонек двигался в кромешной тьме.
— Алло! — крикнул я в волнении.
В ответ веревка дернулась один раз. «Слышит», — подумал я. Потом веревка очень долго была неподвижна. Это встревожило меня. В шахте мог оказаться угольный газ, тогда Добби грозила опасность задохнуться. К моей радости веревка, наконец, задвигалась. Я принялся выбирать ее, чувствуя тяжесть Добби. Когда показалось его лицо, оно было чернее, чем у негритоса. Какой-то чумазый трубочист, а не Добби.
— Не усердствуйте, Сэм, — пробормотал он, сплевывая черную слюну. — Вы так тянули, что я еле поспевал. — Я боялся за вас, сэр.
Добби вылез и сел на землю. Грязный пот ручьями стекал по его щекам. Он с наслаждением дышал свежим воздухом.
— Замечательно, Сэм, — улыбнулся он, блестя зубами. — Там сталактитовые пещеры невыразимой красоты… Ну, давайте завтракать, дружище…
Он развернул пакет с сандвичами и выругался.
— Хм… Вот досада!
— Что случилось, сэр? — спросил я.
— Хм… Пустяки! Я обронил мою трубку. А все-таки жаль. Но я достану ее завтра.
Он задумчиво принялся жевать сандвич с ветчиной.
— Расскажите о сталактитовой пещере, сэр, — попросил я.
— Не поддается описанию, Сэм. Все блестит, как драгоценные камни. Но я шучу. На самом же деле, кажется, там угля еще достаточно.
Сандвичи были съедены.
— Хорошо бы покурить, Сэм, — пробормотал Добби и добавил с досадой: — Ах, трубка! Сэм, сейчас вы спустите меня опять вниз.
Безотчетный порыв молодости заставил меня сказать:
— Позвольте это сделать мне.
Но Добби подошел к краю и показал пальцем в колодец:
— Туда? Нет, друг. Видно, моя судьба сегодня получать двойное удовольствие. Да и зачем вам пачкаться в угле?
Но я настаивал. Во мне вспыхнули ребячьи мечтания о тайнах Длинного Хобота, и я с таким жаром умолял Добби, что чуть было не свалился в пропасть.
Добби решительно махнул рукой.
— Спускайте меня и не хнычьте.
Но я вцепился в Добби и умолял, придумывая тысячи доводов, что именно мне следует извлечь из Хобота трубку. Добби, наконец, смягчился.
— Вам хочется полюбоваться на сталактиты? Да их же там нет. Я пошутил. А впрочем, спускайтесь, вспоминайте свои ребячьи проказы. Но только не глубоко, не на всю длину веревки.
Он говорил дружелюбно и развязывал узел веревки у себя на животе.
— Слушайте внимательно, Сэм. Сначала пойдут выступы на стенах вроде ступеней. По ним спускайтесь медленно и осторожно.
— Да я умею лазать по шахтам! — весело отозвался я. Добби сдвинул густые брови.
— Не перебивайте. Это очень дурная манера, когда перебивают старших. Через пять-десять ярдов попадется площадка, слеза будет лестница. Но не становитесь на нее: все ступеньки сгнили. Советую не спускаться ниже и тотчас же подниматься. Если трубки там нет, не ищите ее.
— А пещера?
— Да нет же никакой пещеры! Когда приедут эксперты, тогда лазайте с ними сколько угодно. А пока будьте осторожны.
Давая мне наставления, Добби обернул веревку вокруг моей талии и завязал сзади.
— Кажется, крепко получилось, что-то вроде морского узла — не развяжется. Повторяю: опускайтесь до площадки и давайте сигнал — я вас вытащу.
— Фонарь, сэр?
— Хм… Да.
Добби прикрепил мне «Эмми» на грудь. Я попробовал кнопку зажигания — фонарь был в исправности.
— Вы бы сняли фляжку, Сэм, — заметил Добби, когда я спустил ногу в шахту.
— Она не мешает мне, сэр.
— Спускайтесь, Держу, — сказал Добби, готовясь распускать веревку вслед за мною.
— Благодарю вас, — успел сказать я, ощупывая ногами выступ на стенке Хобота, и начал спуск.
— Прекрасно, Сэм, — услыхал я сверху ободряющий голос Добби. — Смотрите вниз, на ступеньки.
Я включил свет. Хобот оказался совсем не страшным. Света «Эмми» было достаточно, чтобы ориентироваться. В путешествии не было ничего необычного. По позабытой привычке я считал выступы, чтобы увереннее подниматься обратно. Внизу с писком пролетали летучие мыши. После шестнадцатого выступа нога моя уперлась в сравнительно широкую площадку. Полуистлевшие скелеты птиц валялись на краю ее. Кажется, совы пробовали вить гнезда в этом укромном местечке. Я поднял голову. Вверху голубовато-серым лоскутом приветливо светилось небо, а внизу, под площадкой, чернела пропасть. Ближе к стене я увидал свежие следы бутсов Добби и его трубку. Я поднял ее и сунул в карман. Добби, конечно, спускался ниже. Мне очень не хотелось давать сигнал возвращения.
Полуразрушенные, не внушавшие доверия деревянные перемычки вели вниз. Выбрав надежный уступ скалы, я сполз с площадки, повис на руках и нащупал ногою точку опоры. Спуск предстоял трудный. Ствол шахты расширялся, и я по одной из стенок сползал все ниже и ниже, держась ногами и руками за выступы. Я забыл обо всем, даже о страхе. Чувство наивной гордости наполняло мое сердце. «Вот я и в Длинном Хоботе, — подумалось мне. — Пусть теперь Эд не важничает. Это не колодец у леса Патрика». Тот колодец был неглубок, мы там, бывало, ловили летучих мышей и пугали ими девчонок.
Мне захотелось послать приветственный сигнал Добби, и я схватился за веревку. Вернее сказать, я хотел схватиться и думал, что схватился. Мне оставалось только раскрыть рот от изумления, потому что на самом-то деле веревка с тихим шуршаньем, как джирра, уже ползла вверх.
На кепи мне сыпалась пыль и всякая дрянь. Веревка исчезла. Хотел я хлопнуть себя по глупому лбу, но руки были заняты: я висел на них.
Внезапно голова моя сделалась легкой, как после стакана крепчайшего кофе. Мысль промчалась, будто ласточка: «Вот так морской узел»
V
Подбородком я нажал кнопку «Эмми», и фонарь послушно погас. Распластавшись, я успел вовремя прижаться к стене Хобота. Мимо меня со скоростью метеорита пронесся огромный камень. В кромешной тьме я ощутил его слепой полет и слышал, как он адски грохотал, отпрыгивая от одной стены Хобота и ударяясь о другую. Вслед за ним и второй камень ударился о выступ площадки и разлетелся вдребезги. Посыпались осколки, царапая мне руки и щеки.
Бомбардировка мне не понравилась. Если вблизи есть ниша, то можно укрыться. Повиснув на одной руке, я шарил другой по стене. Правая нога нащупала выступ, я оперся на него и перевел дыхание. Мимо грохотали камни. Даже крошечный голыш, падая с большой высоты, приобретает скорость пули. Распластавшись и прильнув к стене, я искал спасения под выступом площадки. Внезапно нога моя соскользнула, я качнулся вниз и нажал подбородком на аварийную кнопку «Эмми». Узкая дыра бокового входа, уходящего в сторону, оказалась у меня под ногами. Кое-как я вполз в ход, ногами вперед. Затем перевернулся, потушил «Эмми» и отполз от ствола.
Позади меня внезапно сотряслась земля, рыча и безумствуя. И затем наступила тишина подземелья, замурованного навеки, подобно закопанной могиле.
Что случилось? Плохо сделал узел Добби? Или он… нарочно?
Но у меня не было времени рассуждать о причинах поведения Добби.
Я попробовал вернуться назад, но оправдались мои самые худшие предположения. Выход в главный ствол был наглухо завален. Оставалось ползти по боковому ходу вперед. Самое приятное было бы натолкнуться на вентиляционный ход. Он наверняка вывел бы меня наверх.
Если бы это были старые шахты Патрика, расположение которых я примерно знал. Но Длинный Хобот — самая большая шахта из всех заброшенных — совершенно не известен мне. Если тут чет притока воздуха, то я задохнусь, как мышь в запертой шкатулке.
Лежа в узком тоннеле, я составлял план спасения. Горняцкие лампы «Эмми» с сухими батареями типа «Х-8» рассчитаны на семь часов непрерывного горения. Погребенная со мною лампа уже горела около часа. Следовательно, в моем распоряжении света на шесть часов, не больше, если только Добби не испортил батарею, когда спускался в Хобот; Надо быть готовым ко всему. А через шесть часов?
«Вечный мрак, — ответил я себе. — Но спокойно, Сэм Пингль. Наконец ты получил хороший урок, и довольно тебе ротозейничать».
С необычайной ясностью передо мной выплыла вся цепь моих злоключений, с момента возвращения из Эшуорфа на виллу Добби.
Но время было дорого. Я проверил мой инвентарь.
В карманах оказались пачка с пятью сигаретами, двадцать три спички, носовой платок и недоеденный сандвич с сыром. Все это было совершенно бесполезно сейчас, и я мечтал хотя бы о перочинном ножике. Если бы я захватил с собой ногтечистку, то и это было бы орудие. Кепи сбило камнем, и я не жалел о нем. Драгоценностями были «Эмми» и фляжка. Я отпил глоток воды и пополз.
Если этот тоннель представляет собой соединительный ход между двумя штреками, можно попробовать выбраться через соседний штрек. Но если и тот завален?
Я полз и помнил, что свет и воду надо всячески экономить. При свете «Эмми» я смотрел вперед, запоминал путь и выключал лампу. Потом полз на четвереньках, ощупывая руками землю… Если стукался головой, то включал «Эмми» и осматривался. Ход среди пластов угля то суживался, то расширялся. Самым страшным был бы обвал или слепой конец хода. Но Я не задыхался. Значит, воздух проникал сюда. Это продвижение было сравнимо только с нырянием в ванну, полную чернил. Я карабкался, словно первобытный ящер, движимый властным желанием выйти на свободу.
Внезапно моя вытянутая рука ощутила пустоту. При свете «Эмми» я увидел, что лежу на краю пропасти. Вверху надо мною ширился черный купол. Мощные пласты угля отчетливо выделялись на стенах пещеры.
Между старыми, сгнившими креплениями капала вода. Снизу тянуло холодным сырым воздухом. Куда двигаться? Некоторые шахты Эшуорфа имели выходы у подножия холмов — пожалуй, имело смысл спуститься ниже.
— Ну, Пингль, — произнес я вслух, и голос мой гулким эхом отозвался в этой подземной пещере, — один шанс из тысячи.
Грязная вода журчала на дне трещины. Несколько лошадиных скелетов омывалось этим подземным ручейком.
С трудом спустившись вниз, я двинулся по течению. Ручей вертелся по шахтам, и я не знаю, сколько времени я бродил под землею в темноте, опуская иногда руку в воду, чтобы узнать, куда она течет, и идти за нею.
Отупев от усталости, я даже не ощутил восторга и радости, когда на меня сбоку повеяло свежим ветерком. Струйка чистого воздуха успокоила меня. Прислонившись спиной к стенке старого атрека, я заснул. А проснувшись, уже знал, где я, и уверенно пополз навстречу ветру.
Лес Патрика, качавший сосновыми верхушками, приветливо принял меня в свои зеленые объятия. Заходящее солнце пунцовыми пятнами пестрило коричневатые стволы столетних деревьев. Воздух был напоен смолистым ароматом и легким щебетаньем невидимых птиц, стрекотанием кузнечиков, шелестом ветвей. Вот на меня посыпалась хвоя с пушистой голубой ели. Кто-то промчался по шоссе на мотоцикле. Как здесь хорошо и какой целительный бальзам разлит в родном лесу! Полной грудью вбирал я живительный воздух, лежа на траве, заросли которой скрывали выход из старой, всем эшуорфским мальчишкам известной шахты Мокрая Дудка. В осенние бури здесь всегда уныло гудел ветер, а подземный ручеек, выбиваясь на поверхность земли, весело катил по камням свои воды вниз к Эшуорфу, под мест.
Так вот где я очутился! Мне было неясно, случайно ли был завален Хобот, или это нарочно сделал Добби. Если случайно, то мне надо возвратиться на виллу, чтобы закончить прививку антивируса и успокоить своего хозяина. Да и мои деньги остались там. А если это все подстроено нарочно, чтобы избавиться от меня? Это мне казалось более вероятным. Он пробовал на мне свои вирусы, я не верил в его сказки относительно заражения от джирр, вылечить меня не сумел, боялся скандала, и вот…
Я решил выждать. Пусть Добби пока думает, что я навеки остался в Длинном Хоботе. А там посмотрим…
Человечек в картузике лежал на животе в прогалине между кустами и очень внимательно смотрел в бинокль куда-то вверх. Я узнал человечка. Это он толкнул меня в аптеке. Это он наблюдал за виллой Добби Теперь я застал его за тем же занятием. Но он был так поглощен созерцанием виллы, что не слыхал, как я остановился в трех шагах за его спиной. Жизнь теперь научила меня не вмешиваться в чужие дела, а случайными знакомствами я был сыт по горло. Но под моими ногами хрустнула сухая хвоя и человечек обернулся.
— Что вам надо здесь? — сердито спросил он. Круглое лицо его в мелких морщинках выражало крайнее неудовольствие.
— Не собираюсь мешать вам, — ответил я довольно грубо. — Но вас угораздило развалиться поперек дороги, и вы рискуете быть задавленным колесами моего авто…
— Дорога ниже, — буркнул человечек. — Проваливайте. У вас такой устрашающий вид… Вероятно, вы только что сделали визит в преисподнюю…
— Угадали, — сказал я. — Там попадаются изумительные сталактитовые пещеры. Прощайте.
И я двинулся, выбираясь на нижнее шоссе. Человечек окликнул меня.
— Ну? — обернулся я. — Что вам нужно?
Теперь человечек стоял у сосны, задорно приподняв козырек своего картузика и улыбаясь.
— Не подумайте про меня плохого, — сказал он. — Просто я бедный человек и промышляю ловлей птиц. Бинокль помогает мне находить гнезда и выбирать места для силков.
— Меня это мало интересует, — сухо ответил я и ушел.
VI
Том Бридж ничуть не постарел с тех пор, как я видел его в последний раз. Он не спеша высунул свою похожую на мяч стриженую голову в окно, когда я тихонько постучал в раму и окликнул его со двора, как это обычно делали завсегдатаи «Королевского тигра», если им нужно было устроить какое-нибудь деликатное дельце.
— Добрый вечер. Том, — сказал я, стараясь, чтобы в тоне моего голоса не было излишней таинственности.
Зеленоватые глазки на пухлом лице Бриджа не выразили ответной любезности.
— Добрый вечер, — вяло пробормотал он, очевидно, ожидая от меня дальнейшего.
В деловых отношениях хозяин харчевни любил краткость и точность. Поэтому несколько развязным тоном старинного приятеля я предложил:
— Послушай, Том, не приобретешь ли ты у меня «Эмми» и флягу? Незаменимо для путешествий и пикников.
— Черт знает, из-за каких пустяков отрывают от дела! — недовольным басом прохрипел Бридж, еще более высовываясь из окна, чтобы лучше рассмотреть мою фигуру от ступней до макушки.
События последних лет научили меня самообладанию, и я спокойно выдержал проницательный взгляд Бриджа и даже стал нащупывать у себя в кармане пачку с оставшимися сигаретами.
— Впрочем, покажи товар, парень, — прохрипел Бридж, как будто несколько смягчившись, и положил на подоконник игральные карты, которые держал в руках.
Тут я понял, что побеспокоил его в разгар карточной игры. Пришлось извиниться, но Бридж, не обращая внимания на это, будто нехотя протянул багровую жилистую лапу и взял у меня «Эмми».
— Краденое? — понизил Бридж свой хрип до осторожного шепота, опять впиваясь в меня глазами.
— Не совсем, — ответил я, небрежно закуривая. — Просто пришлось бросить работу, которая сначала казалась выгодной. Нет, больше я не вернусь в это проклятое местечко.
— Ты из Уэсли?
— А тебе не все равно, Том? — спросил я. — Мне на несколько дней нужен уютный уголок, где бы меня не видал ни один бобби.
Бридж в это время щелкал выключателем «Эмми», наблюдая за вспышками яркой лампы и как бы наслаждаясь этим занятием. Но я разгадал его хитрость. Солнце почти зашло, а Бриджу в сумерках хотелось получше рассмотреть меня. Я придвинулся так, чтобы лампа осветила мое лицо.
— Ну, твоя физиономия, парень, — прохрипел Бридж, — мне совершенно не знакома. Ты не из тех, кто не прочь выпустить кишки из запоздалого путника?
Я опять выдержал острый взгляд Бриджа.
— Мне не нравятся подобные занятия, Том, — искренне произнес я. — Но не каждый ест свой хлеб обязательно с маслом. Я продаю вещь, чтобы купить еду. У меня есть шансы дня через два выплыть из водоворота.
Бридж поставил «Эмми» на подоконник.
— С тобой наживешь беды, парень, — деловито пробурчал он, жадно рассматривая флягу с навинчивающимся серебряным стаканчиком.
— Но у тебя самое доброе сердце во всем графстве, Том, — сказал я. — Всем в Уэсли и Эшуорфе известно, что нет лучшего игрока в покер, чем наш Том Бридж, а твоя отзывчивость к нашему брату…
Так я сдал перед Бриджем козырные шестерки тонкой лести, на которые сам так недавно был подловлен Добби. Мозги Бриджа были сделаны не из соснового дерева, и толстяк размяк, подобно праздничному пирогу, политому джемом.
— Ну, видно, придется помочь, — хриплым шепотом пробурчал Бридж. — Зайди-ка в пристройку, парень. Но мне хотелось бы знать твое имя…
— Джек.
Бридж поморщился.
— Грязен ты, Джек, как кухонная швабра.
— Прямо с работы, — счел нужным отозваться я. — В шахтах для нас еще не догадались поставить мраморные ванны с горячими душами…
Бридж хитро улыбнулся.
— Но я первый раз в жизни вижу шахтера, который потел в забое, надев первосортные бутсы, шелковый галстук и запасшись такой шикарной флягой.
Мне осталось только вздохнуть, а Бриджу надоело рыться в подробностях моей биографии, и он кивнул головой.
— Сделано. Подожди, сейчас выйду…
— О, я всегда был прекрасного мнения о старом друге Томе! — лишний раз козыр-нул я, предусмотрительно забирая с подоконника предметы торга — лампу и флягу.
Бридж не забыл своих карт и захлопнул окно.
На дворе, в низкой кирпичной пристройке, в закоулках которой можно было заблудиться, как в Хоботе, Бридж показал мне чулан.
— Бич-Бой всегда останавливался здесь, — с гордостью произнес Бридж. — Жаль, что парень угодил на виселицу. Но то было простое недоразумение.
Меня не интересовал Бич-Бой. Хотелось скорее закончить сделку, и мы договорились.
— По рукам, Том. Бери вещи за четверть стоимости.
Это совсем умаслило Бриджа.
— Ты не в проигрыше, Джек, помяни мое слово. Эта комната всегда нравилась знатным постояльцам. А ты, вижу, стреляный воробей. Отдохни. Я пришлю переменить тебе туалет и умыться, а потом Приходи в зал. Сегодня у меня отменный ужин для посетителей. Похлебка из телячьей головки. На второе — баранина с картофелем. Напитки, сверх кружки эля, будут отплачиваться особо, предупредил Бридж, оставляя меня на новоселье.
Уходя, он щелкнул выключателем «Эмми». На мгновение она вспыхнула, как бы прощаясь со мною. Мне стало жалко, что я отдал ее. Можно было бы сначала продать одну флягу. Ведь горняцкая лампа была моим единственным верным и надежным спутником в подземном путешествии. Не будь со мною «Эмми», не выбраться бы мне из ужасного Хобота.
С четверть часа я полежал, отдыхая на продырявленном диване. В дверь постучали. Босоногая замарашка появилась на пороге.
— Хозяин прислал вам платье и велел сказать, что это очень подходящий туалет к званому ужину, — насмешливо пропищала она.
Глазенки у девочки сверкали, будто бисеринки у игрушечной мышки. Она развертывала принесенный узел и быстро сыпала словами.
— Меня зовут Кэт. Я меняю воду в кувшинах. Умею подметать пол и стирать пыль тряпкой. Если вам понадобится посыльный, вы только крикните во двор: «Кэт, сюда!», и я прибегу через две секунды. На кухне я перемываю коренья, чищу их и режу для готовки…
— Сколько тебе лет? — спросил я, радуясь живому человеческому слову и наивной откровенности ребенка, поверяющего мне свои крохотные дела.
— Девять.
Со двора послышался визгливый женский голос:
— Кэт, сюда!
Глазенки девочки лукаво засмеялись.
— Это миссис Бридж. Но она не развалится, если и покричит.
— Нехорошо, Кэт, заставлять себя ждать, — строго заметил я, и Кэт стремительно выпрыгнула из комнаты.
Я уже умылся и в зеркале над умывальником снова не узнал себя.
Бридж прислал мне затрепанную куртку, штаны на помочах и кепи с надломанным козырьком. Переодеваясь после умывания, я думал: «Завтра выясню все в Эшуорфе, потом — расчет с Добби».
VII
В зале «Королевского тигра» плавали влажные облака испарений и табачного дыма. Они колебались, когда распахивалась дверь в кухню Оттуда струями неслись запахи жареной баранины, кислой капусты и перебродившего пива. Красноватый отсвет от камина падал на ноги людей, толпившихся у стойки. За нею величественный Бридж разливал водку в стаканчики. Огромная трубка, изогнутая книзу, клубилась густым дымом. При каждой затяжке кончик носа Бриджа освещался мгновенной вспышкой.
Ловким движением языка и губ Бридж гонял трубку из одного угла рта в другой, в то же время подсчитывая деньги, обмениваясь фразами с десятком людей сразу и покрикивая в кухню.
— Второй стаканчик? Прошу… Вам следует сдачи… Кат, сюда! Пэгги! Не ловите ртом мух. Они не так вкусны, как вы воображаете… Пэгги! Две кружки эля в левый угол джентльменам…
За массивными столами, впитавшими в себя жир кушаний и влагу напитков, сидели эшуорфские рыбаки, портовые грузчики, горняки и те тихие люди, которых тянет посидеть с трубкой и послушать, что творится на белом свете.
Увидев меня, Бридж кивком головы указал на незанятый столик, возле которого стоял деревянный стул с высокой спинкой. Это было удобное местечко. Скрытый спинкой стула, я мог слышать все, что говорилось в харчевне, а через наклоненное продолговатое зеркало, висевшее над буфетом, видеть все, что делалось. Не здесь ли сиживал Бич-Бой, отчаянный парень?
Рыжая Пэгги принесла мне ужин. Я насыщался, обгладывая жирную баранью косточку. Около окна играли в карты. Слышались азартные выкрики. Выпив у стойки люди считали своим долгом подойти к игрокам и отпустить острое словечко.
— Майкл опять без взятки… Не надо беречь тузы!
— Ха-ха! Хлопан их козырями!
Два глаза, острые и странно знакомые, смотрели на меня из зеркала. Маленький птицелов стоял у входной двери вместе с одноруким стариком. Потом они прошли через весь холл прямо к стойке. Бридж широко улыбнулся.
— Добрый вечер!..
Птицелов, видимо, находился в отличном расположении духа. Суконный картузик с продолговатым козырьком был сдвинут на затылок, ворот рубашки расстегнут. Он громко сказал:
— Ах, добрый? В таком случае, налейте… Два. Помер, а ну его. Пейте, мистер Бранд.
Дядюшка дрожащей рукой взялся за стаканчик.
— Не отказываюсь.
— На здоровье, — сказал птицелов. — Пейте и досказывайте историю.
Дядюшка и птицелов стояли в трех шагах от меня, выпивали и ни на кого не обращали внимания.
— Да, мальчишке не повезло, — ораторствовал дядюшка. — Мальчишка был озорник, помяни господи его душу. Если я скажу, что он был прирожденным бродягой, то не погрешу против истины. Весь Эшуорф советовал отцу драть его за уши, потому что следовало. С десятком сорванцов он шлялся по окрестностям, разорял птичьи гнезда, лазал но заброшенным шахтам. Да вот Том расскажет, как он вытащил из оврага нашего сорванца. Ах, ты занят. Бридж? Благодарю, выпью. Не следовало бы… Каждый стаканчик — лишний гвоздик в мой гроб. Так вот, мальчишка возвращался после своих похождений домой такой грязный, что Оливия плакала, отмывая его в корыте. Как не свалился он в какой-нибудь бездонный Хобот, удивительно… Но моя сестра, его мать, Айзи, любили малыша…
Я вздрогнул и чуть не подавился костью. Речь шла обо мне. Картежники в этот момент заспорили, заглушив слова дядюшки. Вмешательство Бриджа успокоило спорщиков. И снова я услышал рассказ:
— Но видели бы вы парня, когда он явился сюда с дипломом. Настоящий барчук. Но мне показалось, что аристократический колледж испортил его характер. Он взял у отца последние деньги и уехал устраиваться. Писал сначала, что живет хорошо, а потом замолчал. Отец ждал весточки, да так и не дождался. — Дядюшка сердито затряс головой, а у меня упало сердце. Так я и знал: отца уже нет. Я надолго перестал сознавать, где нахожусь, отдавшись своему горю. Очнувшись, я снова услышал дядюшкин голос:
— Сорванец сумел и мне доставить столько хлопот, что можно с ума сойти. Представьте, вызывает меня стряпчий Сэйтон и говорит: «Имею достоверные сведения, что парнишка наш сидит в тюрьме по ту сторону океана». Я ответил: «Мистер Сэйтон, это доставило бы страшное огорчение его родителям, если бы они были живы. Нельзя ли как-нибудь помочь малышу?» Можете вообразить, как я волновался! Но стряпчий что-то вычитал мне из свода законов и очень рассердился! А потом он опять меня вызывает. «Мистер Бранд, — говорит он сердито, — вашему племяннику ничто уже теперь не поможет». И тут я узнал, что мальчишка утонул на краболове в Калифорнии. Пришлось мне снова надевать траурный креп на рукав.
— Очень печальная история, — отозвался птицелов. Остальное вы мне доскажете завтра, не так ли?
Дядюшка горестно опустил голову. Потом поплелся к выходу, а птицелов, оглядевшись кругом, подошел к моему столику.
— Простите, все места заняты. Прошу позволенья…
Я раскрыл рот, собираясь не позволить, но птицелов уже сидел напротив меня и щелкал пальцами.
— Красотка Пэгги! Прошу сюда!
Бридж захрипел со своего хозяйского места:
— Не дремать, Пэгги! К джентльменам направо!
Птицелов снял картузик и обмахнулся им, будто веером.
— Очень жарко, сэр…
Я молчал. Слишком много раз в жизни вступал я в разговоры с незнакомыми людьми, и это не доводило меня до добра. Что надо от меня этому карлику? Допив кружку, я вынул последнюю сигарету.
— Разрешите предложить огня? — сказал птицелов и быстро поднес к моему лицу зажигалку. — Трюк рассматривания подозрительных лиц с помощью зажженной спички был мне знаком, и я со злостью потушил огонь зажигалки, достал свою спичку и закурил пуская дым в лицо птицелову.
— Я на вас не в обиде, — скромно заговорил он, чихнув от дыма. — Многие предпочитают самостоятельность даже в закуривании. Простите, а ведь мы с вами встречались. Что же вы молчите? Я имел удовольствие видеть вас в лесу. Или немного раньше? Ах, да!.. Должен просить извинения… Я толкнул вас в аптеке… Боже мой, какой вы замкнутый человек.
Пэгги принесла эль. Птицелов приподнял кружку.
— Все-таки позвольте выпить за ваше здоровье.
Я ни слова не отвечал на его болтовню. Я думал о словах дядюшки. Они окончательно убедили меня в том, что отец мой не дождался меня. Я снова пускал клубы дыма в нос непрошеному гостю, а нахал даже не морщился.
— Странные теперь люди в Эшуорфе и окрестностях, бормотал он, отхлебывая из кружки. — Куда девалась прежняя учтивость? Редко когда называют друг друга «сэром». Предлагаешь приятному для тебя человеку выпить, а он тебе же пускает дым в нос. Я объясняю это влиянием таинственных миазмов, которые носятся в воздухе и отравляют нас. Что? Вы не знаете? Полно притворяться… Разве вы не слыхали, что случилось с преподобным Иеремией? Вы не знаете истории пациентов доктора Флита? Нет, это просто удивительно. Неужели вы свалились с луны?
Очень медленно я потушил окурок и, слегка стукнув кулаком по столу, наклонился к птицелову.
— Угадали. Я свалился с луны, а эта кружка может свалиться вам на голову. Запомните раз и навсегда, что я глух и нем от рождения. Поэтому ваше красноречие подобно дождевой капле, падающей на костер. Она исчезает. Надеюсь, вы тоже исчезнете с моего пути.
Идя через кухню к себе в чулан, я попросил Кэт, гремевшую ложками в лохани:
— Разбуди меня пораньше, мышонок.
— Будьте спокойны, сэр. Доброй ночи.
У входа в пристройку я прислушался, сторожко и напряженно затаив дыхание, как это делают преследуемые. Да, опять старые привычки проснулись во мне, разбуженные этим птицеловом.
Но на дворе Бриджа было тихо.
VIII
Кинг-стрит, главная улица Эшуорфа, ничуть не изменилась со времени моего детства. Все та же пестрая и холодная перспектива прачечных, булочных и старых лавок с запыленными витринами, зевающими приказчиками и толстыми хозяевами в бархатных жилетах.
Я ступал по плитам знакомой улицы, и теплое солнце улыбалось мне. Стало невыразимо грустно, когда я достиг сквера.
Вот и скамеечка, на которой три года назад я сидел с Эдит. На клумбе в зеленом бордюре садовник рассаживал неизменные флоксы. Наискось от скамейки расположился киоск с фруктовыми водами, и продавщица показалась мне знакомой. Я подошел ближе. У киоска стоял краснолицый парень в костюме с иголочки и любезничал с девушкой, которая отмеривала сиропы. Кудряшки на висках девушки заставили дрогнуть мое сердце. Белый воротничок аккуратно лежал на ее худеньких плечах и чуть вздрагивал при каждом движении ее маленьких рук.
— Ах, мисс Уинтер, поездка на моей яхте будет восхитительной! Мы могли бы доехать до мыса Джен и погулять у маяка, — бормотал парень, косясь на девушку.
Конечно, это была Эдит. Я узнал ее раньше, чем увидел прелестные глаза, которые помнил всегда, даже в преддверии смерти, когда при крушении «Буксуса» меня водоворотом вытягивало в океанскую пучину.
Я не слышал, что ответила Эдит. Но делом минуты было для меня подойти к этому парню и сказать ему очень дружелюбно:
— Слушай, Боб. Твою яхту сорвало сейчас с якоря, и ребята ищут тебя по всему Эшуорфу. Спеши, пока твое суденышко не разбилось о камни…
Боб Бердворф испуганно покосился на меня и побежал вниз по улице, к порту.
— Тысяча извинений, мисс Уинтер, — пробормотал я и, круто повернувшись, отошел от киоска.
Я уходил прочь, чувствуя на своей спине встревоженный и внимательный взгляд Эдит. Мне очень хотелось обернуться, но я не сделал этого. Эдит не узнала меня и не могла узнать, ведь мое лицо уже не было лицом Сэма Пингля. А встревожилась она, конечно, за Боба Бердворфа…
Когда в детстве я бывал чем-нибудь обижен или огорчен, я всегда искал утешения у мамы. Я прибегал к ней, рассказывал о своих печалях и огорчениях, и она находила для меня теплые слова, полные материнской ласки и утешения. И теперь я ощутил жгучую потребность побыть на могиле родителей, чтобы хоть немного успокоить мой смятенный дух.
Эшуорфское кладбище занимало часть парка, выходившего на обрывистый берег. Внизу, у самых скал, плескались океанские волны. Я прошел мимо сторожки, мимо тихой старой церкви из серого гранита, увитой плющом, мимо ряда строгих печальных памятников, утопавших в цветах и зелени. За поворотом дорожки, в десятке ярдов от обрыва, под сенью двух задумчивых сосен нашли вечный покой мои родители.
Приблизившись к священному для меня месту, я с благоговением снял кепи и опустился на колени. Слезы затуманили мои глаза, и я мог только прошептать:
— Дорогие, родные мои! Вы, давшие мне жизнь… Если бы вы могли видеть сейчас вашего сына! Вот я…
Горестное чувство охватило меня, и я заплакал, не стыдясь этих горячих слез любви и бесконечной печали.
Сквозь слезы я читал надписи на памятниках, украшенных скромными венками из иммортелей:
«Анна Мария Пингль.
Убитые горем муж и сын оплакивают незабвенную жену и мать».
«Айзидор Теофил Пингль.
В день Суда воздай не по делам моим, но по милости Твоей».
Склонив голову, шептал я историю моих злоключений, как будто мама могла слышать меня.
Вдруг где-то за кустами роз, невдалеке, раздалось тихое посвистывание — художественная имитация птичьего пения. Свист на кладбище показался мне неуместным.
Я повернулся.
Птицелов шел по дорожке в полном великолепии охотничьего наряда. Бинокль висел на ремне справа, а крест накрест через плечо свешивалась фляга, которую я вчера продал Бриджу.
Это птицелов насвистывал, задрав голову к вершинам деревьев.
«Ну, не поздоровится нахалу, если он опять начнет приставать ко мне!» Я встал с колен и сжал кулаки. Но запасы нахальства у этого человека были поистине неисчерпаемы. Остановившись в двух шагах от меня, он неожиданно раскрыл объятия, как будто встретил давно потерянного и только что найденного друга.
— Это вы? — вскричал он. — Конечно, это вы! Я так и знал, что найду вас именно здесь. Теперь не сомневаюсь…
На фоне весеннего неба, нависшего над океаном просторной голубой чашей, смешная фигурка птицелова у обрыва казалась силуэтом, вырезанным из бумаги. О нахал, он исчезнет, если заставить его сделать скачок вниз на скалы!
Я проговорил сквозь зубы:
— Не сомневаюсь, что вы величайший негодяй! Вы ходите за мною по нятам. Но у меня бывают приступы бешенства…
И я размахнулся, чтобы ударить.
— Погодите секунду! — вскричал птицелов. — Погодите, Сэм Пингль!
— Никогда я не был Сэмом Пинглем! — в бешенстве заскрипел я зубами. — Ошибаетесь..
Птицелов умоляюще сложил руки на груди.
— Уверяю, Пингль, это вы ошибаетесь. Боже мой, меня трудно узнать… Припомните доктора в Масатлане!
В замешательстве Я отступил назад.
— Что? Вы Рольс?
Но птицелов грустно покачал головой.
— Нет… Я Вандок…