IX. Среди снеговых гор
Утром на горизонте показались далекие горные вершины. Только тот, кто подолгу жил среди гор, сможет понять чувство трепетной радости, которое овладело мною, когда ближе увидела их очертания. Я родилась среди иных гор, и мне было теперь вдвойне интересно познакомиться с нашей солнечной союзной республикой, о которой я слышала так много хорошего.
Степь кончилась. Становилось все теплее. Я думала о том, что наш дальний поселок сейчас заливают дожди и люди там ходят в непромокаемых плащах, а здесь на станциях все в легких одеждах.
На платформе черноглазая горянка продавала цветы.
Я купила пучок нежных фиалок. Раскрыла сумочку, чтобы достать деньги. Однако монетка завалилась за подкладку сумочки. Я запустила туда палец. И нащупала… кольцо.
Кажется, я тут же вскочила обратно в вагон, растеряв цветы. Ни о чем я не могла думать, кроме кольца. В смятении я забилась в угол двухместного купе. Моя спутница, почтенная женщина, ехавшая лечиться на курорт, тихо лежала на верхней полке, погруженная в свои думы.
Я смотрела на кольцо. Надела его на указательный палец правой руки – оно мне было свободно. Старинный мужской перстень, судя по весу – золотой, но без пробы. Сложнейший рисунок шел вокруг центральной плоской печатки – тонкие завитушки и листики. На печатке монограмма: две причудливо сплетенные буквы – «М» и «Л».
И тут я отчетливо вспомнила, что в тот момент, когда увидела мертвые глаза незнакомца, я раскрыла сумочку и запихнула туда кольцо. А затем в моей памяти получился какой-то странный провал. В поселке сумочка мне не была нужна. Я забыла о ней и вспомнила только перед отъездом.
Чем больше я смотрела на кольцо, тем интереснее становилось припоминать события, которыми одарила меня судьба. А что, если и правда существует связь между кольцом и всем тем, что случилось со мною в поселке? Я сняла с полки чемодан и спрятала в него перстень.
Предстояла последняя пересадка. Пересаживаться пришлось на узкоколейку. Крохотный паровоз, пыхтя и отдуваясь, тянул три открытых вагончика вверх по извилистой колее. На каждом повороте открывались виды, один очаровательнее другого. То и дело нависали огромные серые скалы, готовые, кажется, обрушиться и раздавить наш игрушечный поезд. Но паровозик храбро проскакивал под ними. Временами мы двигались по краю ущелья, на дне которого бурлила и пенилась горная река. Смотришь вниз – и кружится голова… Становилось холоднее. Я жалела, что не купила бараний тулуп и шапку-ушанку.
Наконец поезд уперся в тупик у скромной станции Саялы. Беспомощно озиралась я вокруг, раздумывая, куда теперь деваться. Дошла ли телеграмма, предупреждавшая Грохотова о выезде?
– Товарищ Таня! – услыхала я рядом. – С приездом…
Передо мною стоял Симон, улыбающийся, совсем не похожий на угрюмого, неразговорчивого человека, каким он был там, в степях.
Он рассказал, что, получив телеграмму, каждый день честно выходил встречать поезд, что Грохотов с нетерпением ждет меня, что сейчас мне надо отдохнуть с дороги… Обычные фразы, которыми встречают гостя.
Саялы – небольшое горное селение, расположенное в одном из юго-западных отрогов главного хребта. Уютная долина, защищенная со всех сторон высокими горами, примечательна минеральными источниками. Они бьют здесь из скал, как фонтаны, и каждый из них своеобразен по химическому составу и температуре. Словно нарочно, щедрая природа собрала в этой долине все оттенки лечебных вод – от горько-соленых до приятно освежающих углекислых, от холодных до горячих. Эти подробности я узнала позднее, но пишу сейчас, чтобы вы знали, мой друг, куда забросила меня судьба.
Симон сказал:
– Переночуете тут, в Саялах, отдохнете. Вам готова комната, а завтра мы должны выехать ровно в пять утра. Умеете ездить верхом? Отлично. Мы должны проехать далеко в горы, к профессору, не позднее одиннадцати. Позже нельзя.
– Почему?
– Опасно.
– Что вы говорите! Опасно?
Улыбнувшись, Симон отрывисто ответил:
– За час до полудня начинаются грозы. Путь в горы свободен только по утрам.
Мне оставалось только улыбнуться. Я не хотела, чтобы меня считали трусихой. Симон одобрительно взглянул на меня.
Вдруг он сказал:
– На работе я предпочитаю говорить коротко. Но это не значит, что вообще я – угрюмый…
– Что вы, что вы, товарищ Симон, – насколько только могла, любезно отозвалась я.
Вот мы у цели. Двухэтажный дом с плоской крышей прислонился к уступу горы. Рядом громоздился большой огороженный двор, похожий на склад. Тут возвышались кучи ящиков и бочек, строительные материалы, гусеничные тягачи и еще что-то очень тяжелое и сложное, похожее на отдельные части металлических конструкций. Приветливая женщина встретила нас. Симон внес мой чемодан в комнату и ушел. Женщина предложила мне искупаться в сарае под душем. Это было замечательно. Из скалы на дворе бил ключ горячей воды. Вода была приятная, очень мягкая, и я с наслаждением промыла мои густые кудри.
В горной Долине быстро и рано темнеет. После ужина я легла в свежую постель, размышляя о том, что судьба устраивает мне интересные встречи. И первое, что решила, – это не быть излишне любопытной и назойливой.
Когда женщина разбудила меня, за окнами было еще темно. Сон меня освежил, и я вскочила в прекрасном, бодром настроении.
Долина лежала в предутренних сумерках. Верхом на поджарых, тонконогих лошадях я и Симон стала подниматься в горы. Давно я не ездила верхом. И теперь казалось, что еду с отцом, как, бывало, в дни его объездов по лесничеству. Ни с чем несравнимое чувство ожидания охватило меня. Скорее бы подняться на перевал, увидеть оттуда горные просторы!
Дорога привела в лес. Дубы и буки стояли почти сплошной стеной. Стало как будто еще темнее. Напряженно всматривалась я вперед. Передо мной неторопливо двигался Симон. На нем была бурка. Такая же бурка была на мне. Как под ней тепло и удобно!
И вдруг лес кончился. Его опушка ровной, словно по нитке срезанной, линией тянулась в обе стороны. Перед моими глазами расстилался подымающийся вверх луг, по которому вилась узкая каменистая тропа. Слева из-за далекого снегового хребта готовилось подняться утреннее солнце.
Я натянула поводья и приостановила лошадь. Нельзя было не залюбоваться открывшейся картиной. Удивительное безмолвие гор очаровало меня. Полной грудью вдохнула я в себя живительный воздух. Какая тишина!..
Мы поднялись выше по тропинке. Симон, ехавший впереди, вырисовывался темным силуэтом на фоне прозрачно-синего неба. Солнце как раз встало и я увидела необычайное зрелище, на которое указал мне Симон широким взмахом руки.
X. Странное сооружение
Много раз потом пришлось мне путешествовать и видеть изумительные ландшафты. Сколько прочитала я восторженных описаний красот природы Индии, островов Тихого океана и Южной Америки! Но до сих пор помню тот миг, когда впервые увидела место, ставшее родиной величайшего из открытий.
Небольшая полотая долина, покрытая зеленым бархатом густых трав, отделяла меня от горы. Вокруг нее красовались четыре другие совершенно одинаковые вершины. А вдали, во все стороны от этого пятигорья, виднелись снеговые скалистые громады, как мощные стражи, охраняющие очарование открывшегося видения.
Снега искрились на дальних вершинах, будто щедро рассыпанные алмазы. Контуры гор вырисовывались со строгой четкостью. А зелень лугов между ними ласкала мягким, умиротворяющим теплом.
– Вот наша станция, – указал Симон.
На куполообразной центральной вершине увидела я строения, показавшиеся мне знакомыми. Две высокие мачты, будто иглы, вонзались в небо. Такие же мачты возвышались на каждой из четырех гор, расположенных вокруг центральной вершины.
– Что это за мачты? – спросила я.
– Степан Кузьмич, вероятно, подробно познакомит вас со всеми деталями, – уклончиво ответил Симон.
Этот ответ показался мне лучшим, чем ожидаемое «ага», но все же мало объяснил. Следовало, видимо, смягчить этого суховатого человека, который умел быть по-настоящему отзывчивым. Искренне вздохнув, я вымолвила:
– Но как красиво здесь!.. Милые горы…
И тогда Симон посмотрел на меня тем теплым, доверчивым взглядом, которого я ожидала, и отозвался:
– Родные горы. Мало любить и наслаждаться ими… Их надо чувствовать и понимать…
Это было сказано от сердца. И я решила, что буду здесь работать, какие бы опасности и тайны меня ни ожидали. Долину и бурный ручей, намывавший белую пену на серые отполированные камни, наши лошади пересекли привычной ровной иноходью. Четыре горы на минуту скрылись снова.
Когда мы стали подниматься к станции, я увидела, что от каждой мачты на горах тянутся тросы к двум мачтам на станцию.
И вот мы на вершине горы. Между двух мачт стояли три дома. Один из них представлял довольно странное сооружение: окна узкие, прикрытые деревянными козырьками, а на крыше стеклянный купол. Он напоминал те стеклянные колпаки, которыми в лабораториях прикрывают микроскопы. Основанием ему служила площадка. Из нее во все сторона смотрели круглые окошки, как по бортам морского корабля.
Я не успела рассмотреть ничего больше. Навстречу шел человек, обросший густой черной бородой, в больших дымчатых очках.
Симон ловко спрыгнул с лошади и помог мне сойти на землю.
Кто-то, видимо, сторож, взял лошадей под уздцы и отвел в сторону за дом.
– Добрались? – спросил человек, протягивая руку.
Я попятилась от незнакомца. А он засмеялся.
– Меня трудно узнать? Некогда побриться. Здравствуйте, Таня!
И снял очки.
– Степан Кузьмич! – обрадовалась я.
Позднее, примерно через час, Грохотов разговаривал со мною в одном из домов.
– Рад, что приехали. Рассчитываю на вас, – сказал он. И неожиданно спросил: – А знаете, что заключалось в пакете, который вы дали мне?
– Нет, – пробормотала я.
– Тогда сейчас же читайте.
Грохотов вынул из стола две тетрадки, которые я сразу узнала. В эти тетрадки отец по вечерам что-то подолгу записывал.
Сейчас у меня нет этих тетрадей под руками. Они хранятся в рукописном отделе академической библиотеки.
Но я приведу здесь для вас, мой друг, несколько выписок.
С трепетом читала я страницы, исписанные старательным почерком моего дорогого отца.
XI. Засвидетельствованные факты
«Полагаю любопытственным для многих изложить факты и засвидетельствовать их собственноручно.
Еще когда я был мальчишкой, случилось такое происшествие летним днем в деревне у моего дядьки. Сидел я у окна за столом, делал рогатку. А дядька у двери чистил ружье, собирался завтра с утра за дупелями. Вдруг в окно влетел огненный шар. Дядька кричит: «Не шевелись!», а шар повертелся по комнате и выскочил через другое окно на двор. Мы выглянули наружу. Небо чистое, безоблачное. А когда посмотрели, что в комнате, – только ахнули. Все в ней перевернуто вверх дном. Охотничьи сапоги дядькины очутились на шкафу. Стенные часы лежали на диване, но целые и невредимые. Большое теткино зеркало оказалось простым чистым стеклом, вся ртутная амальгама с него исчезла, но недалеко: ртуть высеребрила старую берданку, висевшую на стене рядом с зеркалом.
Тетенька к вечеру хватилась кошелька с деньгами. Пропал. А утром нашелся в курятнике на дворе. Серебряные и золотые монеты сплавлены, а вместо бумажных денег пепел. Дядька сказал:
– Это нас посетила круглая молния».
«Очень интересуюсь атмосферным электричеством. Оказывается, огромное количество его содержится не только в грозовых тучах, но и постоянно в воздухе. Думают ли наши ученые, как добыть его оттуда?»
«Был у меня разговор в учительской семинарии с таким же парнишкой молодым, как я, насчет электричества. Он мне:
– Докажи, – говорит, – сперва, что в небе электричество, тогда и мудрствуй».
«На всю жизнь запомнилось, как учитель показал на электрической машине подобие молнии. Долго вертел он стеклянный диск. Увидали мы сначала голубую искру. Ничтожный момент она дрожала между металлическими шарами машины и разорвалась с оглушительным треском».
«Где мне, молодому учителю, дерзать, чтобы обладать молнией! И место наше глухое, и средств мало. Но хоть пускай и убьет меня, а попробую, нельзя ли заставить молнию работать…»
С трепетом читала я, как отец мой в молодости, будучи учителем в селе неподалеку от крепости Иван-город, увлекся мыслью об использовании атмосферного электричества. Он думал построить машину, которая приводилась бы в движение электрическим током, получаемым из атмосферы. И тут шли страницы, которые было очень трудно читать. Многие строки были тщательно зачеркнуты. Изредка попадались какие-то отрывочные цифры. Я не могла в зачеркнутом разобрать ни слова. Перелистывая тетрадку, я заметила, что такие зачеркнутые места имелись на многих страницах.
Но можно было понять из оставшихся строк, что отец запускал змея с каким-то «молниеловителем». Он писал, что совсем не надо запускать змея обязательно в грозовые тучи. Отец утверждал, что атмосфера всегда содержит электричество, хотя количество его и колеблется в зависимости от разнообразных условий, от времени суток, сезона, температуры. Он также утверждал, что в атмосфере существуют, подобно воздушным, также и электрические токи. Он мечтал изучать их посредством сети воздушных зондов, от которых по проводам вниз должны идти сигналы для научных приборов.
Машины отец не построил. Но он, молодой учитель, смастерил небольшую самодельную модель «молниемотoра». Был даже пристроен счетчик оборотов какого-то вала…
Очень красочно описывал отец первые испытания своей модели.
Вечером после жаркого июльского дня, больше пятидесяти лет назад, заметьте, мой друг, – вблизи старинной русской крепости отец запустил к безоблачному небу огромного змея.
В записках здесь было будто нарочно залито чернилами больше полустраницы. Мне удалось только разобрать три слова:
«…должен был вращаться…»
Я представила себе отца, как живого, в тот вечер. Еще, вероятно, сияло закатное солнце. С просторов окружавшей Иван-город степи несло ароматом трав. Отец решил проверить модель один, без свидетелей. Повернул рычаг. И вал в моделей машины завертелся.
«У меня от счастья произошло такое потрясение, – записал отец, – что я потерял всякое соображение и даже онемели руки. Только через несколько минут я начал наблюдения, как раньше наметил. Счетчик показал семьдесят оборотов в минуту. Мало! Тут вдруг я вспомнил, что забыл смазать шестеренки. Остановил модель. Смазал. Модель стала давать двести пять оборотов – значит, почти втрое больше».
Торжествующий отец решил пригласить на следующее испытание свидетелей. Я не помню записанных подробностей, но, кажется, присутствовали учитель прогимназии, фельдшер из больницы и сельский дьякон.
Снова при подходящей погоде был запущен змей, сперва показанный свидетелям, причем отец сообщил им результаты первого опыта. Я представила себе всю картину – отца, свидетелей, которые с нетерпением ожидали, что получится.
«…Мы будем иметь бесплатный источник энергии, писал, отец. – Смешно жечь уголь и нефть для приведения в действие машин, когда достаточно поднять в воздух мощный «уловитель», и люди смогут располагать энергией в таком количестве, сколько понадобится».
Змей гудел в воздухе. Отец включил модель.
Но произошел величайший конфуз. Вал не имел ни малейшего желания двинуться.
Когда я читала про это, мне было очень жалко моего бедного отца.
Он готов был поклясться, что его модель при первом испытании работала. Но у него не было доказательств. Почему же она не работает теперь?
И вдруг отчаянье овладело отцом. Он выхватил нож и одним взмахом перерезал веревку с проводом. Змей исчез в далекой степи. В тот же момент огромная голубая искра вылетела на конца провода и разорвалась с ужасным треском над головами людей.
Свидетели опыта в страхе разбежались. Мой отец упал. Когда очнулся, никого не было. Модели тоже не было. Подавленный случившимся, отец вернулся домой.
«…Напился я в тот вечер так, как никогда в жизни ни до, ни после не приходилось. В голове крутились цифры, провода и модели. Подумал: не схожу ли с ума? Полез на крышу, сел верхом на нее и сижу. Обдуло меня ветерком, протрезвел. Как не свалился и как ребра не переломал, удивительное чудо.
Подошел к дому фельдшер. Кричит снизу:
– Илья! Брось дурить. Слезай! Я тебе гостинец дам.
Принес он модель, вручил, сказал:
– Не горюй, Илья. Без труда не выловишь и карася из пруда. А ты экую искрищу выудил из небесного океана. Значит, двигай дальше…» Но отцу не пришлось больше заниматься опытами с моделью. Местному начальству показались подозрительными его занятия. Дьякон написал донос о якобы запойном пьянстве молодого учителя с «лазанием по крышам в безумном виде». Пришлось просить о переводе. Отец уехал из Иван-города за Урал, принимал участие в революционных событиях, служил в Красной Армии, потом устроился в горном лесничестве.
«…Женился. Лесничим хорошо быть. Дочь Танюшка растет. Вот бы ее пустить по ученой части, занялась бы изучением того, что мне не удалось изучить в молодости…» В другой тетрадке было что-то вроде дневника. У меня сохранились копии этих страниц.
XII. Пройденный этап
Писал отец так:
«Приехал ко мне в лесничество человек, говорит:
– Еле разыскал вас, дорогой Илья Акимыч. В какую глушь забрались, ай-яй…
Голос деликатный. Глаза неопределенные. Одет по столичному, при галстуке.
– Чем обязан? – спрашиваю. – Кто вы такие?
– А я, – отвечает, – изучаю историю русских изобретателей-самоучек. Фамилия моя – Дымов. Разыскиваю же я вас по личному вашему интересу…
– В каком смысле понимать? – спрашиваю.
Стоим на крыльце и беседуем. А гость вынимает из портфеля старую газету и показывает:
– Да вот в этаком смысле.
И вижу, в дореволюционной газете написано про меня как змея запустил, как модель построил и как искра распугала всех. И смотрю – подпись учителя иван-городской прогимназии. Вот штука! Никогда не подозревал, что про меня было напечатано. Я уж на свои бредни давно рукой махнул.
– Да, – говорю, – был такой грех. Что же из этого следует?
А он картузом свое пухлое лицо обмахивает, от жары отдувается, просит:
– Нельзя ли с вами, товарищ лесничий, побеседовать. Ведь ваши опыты…
И начал, и начал… На меня тут воспоминания нахлынули. Сказал я жене, чтобы самовар поставила. Стала она хлопотать. Угощение предложил гостю. Он тоже приехал не с пустыми руками. Заставил меня наедине рассказать ему все подробно. Слушает, а сам в книжечку чирк-чирк.
– Не сохранилась ли модель? – спрашивает.
Ну, какая модель, так, жалкие остатки! Сломанные клеммы, да валик без… (здесь слово было зачеркнуто). Дымов все рассмотрел, потом глядит на меня и руку протягивает:
– Поздравляю.
– С чем это? – изумляюсь.
– А с тем,– говорит,– поздравляю, что вы – талант! Про вас, Илья Акимыч, надо книги печатать.
Уж он хвалил-хвалил! Пробыл до позднего вечера, обещал сделать доклад обо мне и написать. Сказал, что вызовет к себе и вместе будем писать сочинение о машине по извлечению электричества из воздуха.
Уехал и остатки модели увез с собою. А у меня – полное головокружение. Ни о чем не могу думать, только о машине. Замечтался, заставил Танюшку выучить стихотворение Козлова «Грозы! Скорей грозы!». Хорошо она читает.
Ждал я весточки от Дымова. Посылать письма? А куда? Адреса не знаю. Обозлился, запросил Исторический музей: где, мол, такой Дымов?
Ответили через полгода:
«Такого историка у нас не значится…»
Приезжал недавно сюда аспирант один, комсомолец, охотиться. Познакомился с ним, рассказываю историю. Сели на берегу речки под пихтой. Начал я ему про уловитель и про модель. Он слушал молча. Сорвет травинку, в пальцах крутит. Потом вынул блокнот и карандаш, протянул мне:
– Пишите расчеты, дедуся…
А я их, признаться, позабыл. Пишу. Чувствую, что не так. А парень, видимо, серьезный, не улыбнется. Берет у меня карандаш, спрашивает:
– Вы, вероятно, рассуждали вот так?
И начал говорить точь-в-точь, как будто знал мои мысли.
Написал он цифры, вычислил, подвел итог:
– Ваша машина не могла работать, дедуся!
Я даже обиделся.
– Как же, – говорю, – не могла, когда вал вертелся! Двести пять оборотов в минуту! Один раз вертелся, а второй – нет. Почему так?
– Ваши прежние представления об атмосферном электричестве – пройденный этап. Раньше чем построить машину, которая двигалась бы под влиянием тока из атмосферы, надо – изучить вопрос в свете новейших данных.
Я пристал к нему:
– Почему же в первый раз вал вертелся?
– Очень просто, – отвечает. – Если построить модель точно по вашим вычислениям, то она не будет работать. Посылайте ваш проект хоть в Академию наук, там скажут то же самое. Но я верю, что она один раз работала. Значит, модель была вами сделана не точно. Значит, было в ней какое-то еще новое, непредвиденное условие, которое и позволило ей работать. При первом испытании это условие существовало, при втором – отсутствовало.
– Какое условие? – спросил я.
– Не знаю.
Аспирант этот все расспрашивал о моих опытах в Иван-городе. Признаться, отвечал я ему неохотно.
Помню, сказал он мне, между прочим:
– В вас есть изобретательская жилка. Но вам нужно быть в курсе современных идей. Надо знать больше фактов. Тогда скорее придет в голову интересная мысль».
Дальше отец приводил какие-то очень сложные свои рассуждения об электричестве, проверить которые просил Дымова.
В них я в тот момент не могла разобраться. В школе я всегда имела по физике тройку. Опыты с маятниками, искрами, оптическими стеклами казались мне скучным занятием. Но я уже писала вам, дорогой друг, что была тогда глупа. К счастью, как оказалось, не безнадежно. Мне сейчас стыдно, что на уроках физики, ох, бывало тайком, под партой, таясь от глаз учителя Виктора Ивановича, держала я затрепанный томишко Понсона де Террайля «Фиакр № 13», читала «Похождения графа Фруа», равнодушная к объяснениям учителя. Вызванная к доске Виктором Ивановичем, плела иной раз такую чепуху, что класс дружно покатывался со смеху. Но меня выручали природная память и способность отвечать с величайшим достоинством.
Записи отца повернули ко мне физику новой стороной.
Я подумала, что никогда не разберусь в звеньях цепи описываемых событий, если не буду знать. Чего? Всего. Надо знать как можно больше. И знать так, чтобы уметь применять знания.
Впрочем, эти соображения пришли гораздо позднее.
Но мне кажется необходимым упомянуть об этом сейчас…
Я опустила тетради отца. Подняла голову. Встретились взглядом с Грохотовым. Он серьезно посмотрел на меня, спросил:
– При каких обстоятельствах умер ваш отец?
– Его нашли мертвым в лесу… После грозы…
Помолчав немного. Грохотов перевел разговор на другое.
– Дымов возвратил мне эти рукописи. Он занят другими делами. И просил меня… Да… Как раз я интересуюсь теми же вопросами, которые в молодости интересовали вашего отца. Эта станция, где мы находимся, – первый пункт одного большого начинания. Здесь начало дела… альфа… – произнес Грохотов и улыбнулся. – Обратили внимание на мачты?
– Да.
– Их антенны имеют общую протяженность свыше двадцати километров. Не то, что там, в степи, в полевой лаборатории.
Мне хотелось спросить Грохотова, почему он так внезапно исчез тогда. Но вместо этого я спросила:
– Меня здесь все интересует. Особенно после того, как только что я прочитала дневники моего отца… Что за странный дом со стеклянным колпаком?
– Это опытная станция. Здесь есть несколько особо ценных и редких приборов, – ответил Грохотов. – С ними требуется, я бы сказал, нежное обращение. Каждый научный аппарат имеет свою индивидуальность. И я знаю, что с этими приборами лучше всего управляются руки девушек… наших смелых советских девушек… Одна работает здесь – Оля. Вы с ней сейчас познакомитесь. Она вас и проинструктирует. Мне нужна вторая лаборантка. Хотим иметь человека про запас…
– Понимаю, Степан Кузьмич, – ответила я, польщенная словами Грохотова.
– Про запас, чтобы не очутиться в положении, как тогда, помните? Я успел присмотреться к вам, и, кроме того, признаться, мне хочется, чтобы именно вы были при деле, которым интересовался ваш отец.
Грохотов посмотрел на меня очень пристально, и я выдержала этот взгляд. Грохотов медленно проговорил:
– В вас есть упорство и выдержка… Да, да, знаю о вас больше, чем вы думаете…
XIII. В вихре молний
На вершинах гор лежали черные, зловещие облака. Со всех сторон на площадку станции стремительно наползали густые слои тумана. Грохотов взял меня за руку и провел к двери дома, который я еле различила в быстро наступающей мгле. Над нашими головами сверкнула ослепительная молния. Она разорвалась с таким невероятным треском, что я содрогнулась.
Я вспомнила слова Симона о грозах в этой местности. Грохотов ввел меня через дверь в помещение станции. Тонкая фигура девушки виднелась у аппаратов, похожих на ящики радиол. На щитках около нее вспыхивали разноцветные лампы. Грохотов быстро поднялся по лесенке и крикнул вниз:
– Оля. Это – ваша помощница. Звать ее Таня. Учите ее…
Грохотов сказал еще что-то, но снова раздался оглушительный гром. Казалось, будто горы сдвигаются со своих мест и низвергаются в бездонные пропасти. Многоголосое эхо рокотало непрерывными залпами тысячи пушек.
Оля показала мне на два щитка, где виднелись цифры 4 и 5.
– Как увидите, что вспыхнет лампа, говорите в этот рупор: «Четвертый сработал… Пятый сработал…» Я кивнула головой. Отвечать казалось бесполезно, потому что треск молний слился в дьявольскую перестрелку.
– Ну, как вы там? – услыхала я спокойный голос Грохотова над самым ухом.
Обернулась, но Грохотова в лаборатории не было. При свете лампы увидела только острый профиль Оли, сосредоточенно смотревшей на три щитка рядом. Она на секунду обернулась и ткнула пальцем на мой четвертый щиток, где загорелась лампа.
– Четвертый сработал, Степан Кузьмич! – крикнула я.
– Не глухой. Не кричите, – послышалось у меня над ухом. – Спокойнее…
И тут только я заметила, что Оля, не отрывая глаз от щитков, все время шевелила губами перед рупором. В паузах между оглушительными ударами молний слышала я ровный голос Оли:
– Сработал второй… третий… второй… первый…
Мне нельзя отказать в понятливости. Работу наблюдателя я усвоила с первого же урока. Пришлось сосредоточить все внимание на щитках, быстро и ясно говорить полагающееся, вернее, спокойно шептать, потому что очень скоро я почувствовала, что могу охрипнуть.
Сколько времени продолжалась гроза, это я не могла представить. Лампы на щитках погасли. В ушах еще, казалось, грохотали громы. Виски заныли от напряжения.
Тяжелая рука, стараясь быть ласковой, коснулась моего плеча.
– Занятная работенка? – услыхала я голос Грохотова. Обернулась.
Грохотов держал меня за плечи.
– Устали? Не нравится? Тяжело?
Я медленно опустилась на подвернувшийся табурет.
– Нет, ничего. Буду работать здесь.
Грохотов протянул мне тетрадку:
– Отлично… Тогда… продолжайте прерванные занятия. Перепишите вечером у себя эти цифры тщательно, как вы умеете это делать.
Тетрадь пестрела карандашными каракулями. Надо их разбирать. Так болели виски, что хотелось упасть и заснуть.
– Оля, – обратился Грохотов к лаборантке. – Познакомились? Подайте друг другу руки… Вот так.
Мы обменялись с Олей рукопожатием. А Грохотов, продолжая улыбаться, вынул из кармана плитку шоколада, протянул ее нам.
– На двоих… Скушать сейчас же. Перестанет стучать в висках. И на свежий воздух, марш. Отдых десять минут. Потом разрядка аппаратуры новыми пленками. Обед через час двадцать…
Через десять минут после витаминного шоколада боль в дисках и усталость исчезли. Освежил я прохладный горный воздух. Клочья тумана стремительно сбегали с площадки, формировались в длинные полосы облаков и исчезали в широком промежутке между двумя горными массивами.
– Ты боялась? – спросила Оля.
– Боялась, – ответила я. Мне хотелось быть совершенно искренней перед этой черноволосой девушкой. Глаза у нее были такие милые и такие по-хорошему знакомые, что я шутливо повела плечами. – Ух, как боялась!..
– А бояться нечего, – пояснила Оля. – Все антенны заземлены. И знаешь, радиус безопасности равен высоте мачты. Наши мачты по семьдесят метров. Значит, в круге диаметром в сто сорок метров ни один разряд молнии не может тронуть здесь ничего – ни построек, ни нас.
Зарядка аппаратов. Я занялась этим делом вместе с Олей. Надо было открывать дверцы аппаратов, вынимать из них круглые металлические коробки с кинолентами, затем вместо них вставлять новые коробки.
Оля рассказала мне, что в этом «гнезде бурь» во время грозы молнии часто ударяют в антенны, выставленные вокруг на горных вершинах, поток электродов мчится по проводам и, раньше чем уйти в землю, проходит через аппараты лаборатории. Самопишущие приборы записывают, как выразилась Оля, «характеристику молнии», или, иначе говоря, высоковольтного разряда, который происходит в сотые и тысячные доли секунды. Сложные и тонкие приборы отмечают на фотопленке мельчайшие изменения сил и напряжения тока. После проявления пленки причудливые линии подлежали микрометрическому измерению и тщательнейшему изучению.
Пока мы с Олей следили за работой аппаратов, Степан Кузьмич, словно капитан в рубке, сидел на крыше лаборатории под стеклянным колпаком и непосредственно вел наблюдения над молниями. Цифровым шифром он записывал характерные особенности разрядов и производил фотосъемки молний.
Я узнала, что на этой высокогорной станции установлены многолинзовые фотоаппараты, которые являются последним достижением советской науки. Представьте себе, друг мой, что те тридцать шесть окон, которые видела я в основании стеклянного колпака направленными во все стороны, на самом деле были тридцатью шестью объективами единого фотоаппарата для изучения молний. Благодаря такому полному охвату горизонта можно было фотографировать все молнии, вспыхивавшие в районе станции. Стеклянный колпак служил надежной изоляцией и защитой от молний. Степан Кузьмич по мере нужды включал ту или иную серию фотокамер так, чтобы сверкнувшая молния фиксировалась на пленке во всей своей сложности.
Простите, я немного забегаю вперед. Но мне хочется, чтобы вы поняли, что фотографирование молнии – сложнейшее дело. Сначала я думала, что просто в фотокамере движется пленка с определенной скоростью, как в кино, и на ряде кадров запечатлевается вся история молниевого разряда от зарождения до полного его угасания. Однако оказалось, что каждая камера производит одновременно три фотокадра – один неподвижный, а два других на кинопленках, движущихся в противоположных направлениях. Позднее я подробно ознакомилась с этими камерами.
На лошадях вьюком доставили мой чемодан. Мне отведена крохотная комната, похожая на вагонное купе. Дверь ее отодвигается на бесшумных шарнирах. Рядом – купе Оли.
Началась моя трудовая жизнь.
XIV. «А если тайны нет!»
На следующий день поздно к вечеру я очень уютно устроилась в моей комнате. И только успела удостовериться, что перстень благополучно покоится на дне чемодана, как звякнул звонок внутреннего телефона.
– Это я, – послышался голос Грохотова. – Если не очень заняты, то зайдите сейчас ко мне. Я в лаборатории…
Ущербная луна равнодушно смотрела на меня с холодного неба. Внизу серебрился туман, будто волны странного белесого моря. Казалось, что я не среди гор, а где-то на далеком острове, и даже не на нашей Земле, а на другой планете.
Над входом в лабораторию горела лампа. Дверь не была заперта.
– Можно? – спросила я.
– Разумеется, – послышался голос Грохотова.
Он сидел за столом. Рядом облокотился Симон.
– Собаки необходимы, – входя, услышала я слова Симона.
– А раз необходимы, то и достаньте тех самых, – сказал Грохотов и кивнул Симону на меня. – Вот, кстати, и Таня. Она отлично умеет обращаться с собаками. У нее были два чудесных пса. И клички расчудесные. Садитесь, Таня…
Поблагодарила и села. Симон простился и вышел. Грохотов проводил его. Я слышала, как он повернул ключ в замке. Но не пошевелилась. Давно решила быть готовой ко всему.
Стоя у двери, Грохотов любезно сообщил:
– Со вчерашнего дня вы зачислены в помощницы лаборантки ЭИВРа – Экспериментального института высоковольтных разрядов. Сейчас я приказал Симону, чтобы вам выдали полагающуюся одежду. Тут часто приходится менять ее. Ночи холодны, дни жарки. Попадете в облако – промокнете, надо переодеваться. А с аппаратами лучше работать в прозодежде.
– Целый гардероб? – улыбнулась я.
– Да… И целый набор обуви. Скоро начнет выпадать снег. Без валенок не обойтись.
Говоря это самым любезным и спокойным голосом, Грохотов занял свое место за столом. Он взглянул на меня так, что на мгновенье показался чужим и далеким. Выдвинул ящик стола, пошарил, потом вынул оттуда что-то и положил на стол.
– Вам знаком этот предмет? – спросил он тихо.
Я взглянула. Чуть вздрогнула.
На столе передо мною лежал железный стержень с блестящей, будто отполированной головкой.
Смешно было бы отрицать. Ведь Грохотов мог тогда отлично видеть в бинокль, как я путешествовала по степи и как заземляла стержень среди желтого пятна пушистых ковылей. А на следующее утро Грохотов мог спокойно обследовать местность и найти стержень, потому что голубой шар исчез именно на том самом месте.
Эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, и я ответила, стараясь быть совершенно спокойной:
– Да.
Грохотов повертел передо мною стержень и положил его в плотный футляр синевато-свинцового цвета и закрыл крышкой.
– Очень прошу рассказать все, что вы знаете об этой модели.
Я прервала Грохотова:
– Модели? Но это же простой железный стержень!
– Пусть пока будет так, – отозвался Грохотов. – Слушаю вас, Таня.
– Я сидела вечером в саду… – начала я, упомянув предварительно, что совершенно не знала о существовании какой-либо лаборатории за рощей. Рассказывала не спеша, чтобы не уклоняться от истории со стержнем. Созналась, что мною руководило простое любопытство, – ведь из физики я кое-что помнила о шаровых молниях и о заземлении. Этим и объяснились мои поступки. Передала и слышанный рассказ возчика, ехавшего по степи из Волчьего Лога. Вспомнила его манеру говорить, и мне хотелось точнее передать интонации испуганного рассказчика.
– Да вы могли бы выступать на эстраде, – вскользь заметил Грохотов, отрываясь от блокнота, куда заносил коротенькие заметки.
– Я перестала мечтать о сцене, – ответила я, притворяясь обиженной. – Помните, как вы говорили, что наука нужна для искусства? Вы меня убедили. Теперь лаборатория кажется мне более подходящим местом, чем сцена.
Говоря так, я слукавила. В мои планы вовсе не входила излишняя откровенность с Грохотовым. Втайне я продолжала мечтать о сцене.
Грохотов ответил с искренней улыбкой:
– Вы так живо представили изумление возчика – просто удивительно… Но ближе к делу. Что дальше?
Я сама решила перейти в наступление.
– А дальше вы, Степан Кузьмич, исчезли, не попрощавшись, – сказала я, смотря на него в упор. Произнесла это я укоризненным тоном. Потом добавила тише: – Даже записки не оставили… Этим вы очень огорчили меня. Ничем не заслужила такого отношения. Разве я плохо выполняла то, о чем вы меня тогда просили?
– О да, вы правы. Простите меня, – защищался Грохотов. – Но уж так сложились обстоятельства. В этом году мне не везло. Сначала захворала техническая помощница. Хорошо, что выручили вы. А потом испортилась аппаратура, да так, что застопорилась вся работа. – Грохотов выпрямился. – А ведь вы знаете меня. Я в решениях быстр. Сели мы с Симоном за штурвалы и покинули вашу гостеприимную степь… Ну-с, вы и теперь обижаетесь на меня?
Я постаралась войти в тон его коротенького монолога и ответила, чуть пожав плечами:
– Теперь нет. Дела прошлое. Не будем упоминать о нем.
Я увидела, что Грохотов ждет более пространного ответа, и продолжала:
– Вы по-своему отзывчивый человек, Степан Кузьмич… В то утро я спешила к вам рассказать, что случилось ночью в степи. Но когда не застала даже признаков походкой лаборатории, то самые невероятные предположения пришли мне в голову.
Говоря так, я хотела застать Грохотова врасплох. И действительно, он встрепенулся! Спросил:
– Какие же невероятные?
– Что я проникла в вашу тайну… Что вы видели, как я заземляла стержень… Что утром вы пошли в степь, вынули стержень и подумали, как от меня избавиться… Хорошо еще, что вы не направили огненный шар мне в голову, а только сами исчезли, оставив меня в глуши. В новом месте вам уже не могла вредить глупая девчонка.
Грохоток прервал меня раскатистым хохотом:
– А вы не хотели ведь упоминать о прошлом! Слушаю ваши тирады и думаю: ужель, передо мной та самая Татьяна, которой я наедине в глупой далекой стороне в благом пылу….
– Оставим в покое Пушкина в Чайковского, – очень сухо возразила я. – Мне сейчас совершенно не хочется смеяться. Я хочу знать…
– Почему зажглась лампа? Почему сварился картофель? – спросил, все еще улыбаясь, Грохотов.
– Хотя бы это… – вымолвила я, чувствуя, что могу обозлиться.
Но он повертел в пальцах взятый со стола карандаш и шутливо спросил:
– А если тайны нет?
Я призвала на помощь все мое хладнокровие, чтобы не выдать волнения. Я понимала Грохотова. Он хотел что-то внушить мне. Сильно сжав карандаш в кулаке, он произнес мягким, сердечный тоном, который подкупил меня своей искренностью:
– Я затем и пригласил вас сюда, чтобы вы не думали о несуществующих тайнах. Зачастую многое нам кажется тайной. Но путем научного анализа эти загадки скоро разгадываются. Вот, например, один штрих. Он сыграл некоторую роль в моих математических вычислениях…
Грохотов рассуждал непоследовательно. Ага, он не хотел распространяться о тайне! И я пробормотала:
– Ах, как интересно!..
– Не бойтесь, что заведу вас в дебри логарифмов, – полушутя проговорил Грохотов. Он взял со стола старые ведомости, переписанные начисто моею рукой еще там, в степи: – Смотрите, каждую пятерку и каждую девятку вы пишете с такими хвостиками вверх и вниз, что они даже стали мне сниться, честное слово…
Действительно, в школе мне здорово попадало за эти хвостики. Но я никак не могла отделаться от привычки ставить у цифр занятные завитушки. Мне казалось, что так красивее.
– Вернемся к стержневой модели…
Грохотов положил тяжелую руку на синевато-свинцовый футляр.
– Итак, думаете, что я видел вас в степи и утром вырыл стержень?
– Да.
– Ошибаетесь, – тихо ответил Грохотов. – Я должен был уехать по иной причине. Я не выкапывал зарытого вами стержня.
Я откинулась на спинку стула и посмотрела Грохотову в глаза. Мне важно было уловить и понять их выражение. Но глаза Грохотова были непроницаемы. Я могла только удостовериться, что они у него не черные, а темно-карие. Он смотрел на меня, видимо, ожидая вопроса. И я задала его:
– Почему же у вас очутился стержень?
Грохотов быстро ответил:
– Это другой экземпляр модели.
И слегка вздохнул, будто с облегчением. А я подумала, что он ждал от меня другого, более серьезного вопроса. Какого – я не знала и не догадывалась. Только почувствовала, что о трагически погибшем незнакомце, о человеке в кепке и о человеке с медвежьими ногами не надо здесь говорить никому. А тем более Грохотову.
Но он довольно ловко расспрашивал меня о событиях памятного дня. Когда я упомянула про смерть и воскресение Альфы, Грохотов небрежно закурил. За густыми клубами плотного едкого дыма увидела, что глаза собеседника жадно впились в меня. Он жаждал подробностей. Но я ни словом не обмолвилась о медвежьих ногах и не имела охоты высказывать свои соображения.
Грохотов задумчиво поерошил бороду. Глаза его смотрели просто и дружелюбно.
– Вероятно, вы ошиблись… Собака и не думала околевать… Впрочем, если воскрешают людей в клиниках…
Но я молчала. Спорить с Грохотовым не входило в мои расчеты. Полушутя он что-то говорил о причинах мнимой смерти, о летаргическом сне у животных. Шутливый тон у него был тем же самым приемом, что и односложное угрюмое «ага» у Симона в соответствующих ситуациях.
Грохотов опустил голову, и я подумала, что ему надо хорошенько обдумать сообщенные мною факты. Я притворно прикрыла рот рукой, как бы скрывая невольный зевок.
При прощанье Грохотов будто вскользь заметил, что через несколько недель, а может быть и раньше, работа станции здесь свертывается на зиму и мне придется работать в центральном институте.
Грохотов не поднялся, чтобы отпереть дверь. Она сама распахнулась передо мною. Эту небольшую неожиданность я отметила в уме, когда произнесла вслух на прощанье:
– Спокойной ночи.
На площадке меня охватил морозец. Безветренная величественная тишина благостно успокаивала душу.
Мелкие снежинки, будто звездочки, беззвучно падали с неба.
ХV. Как тесен мир!
Стою на небольшой площадке и наблюдаю за показаниями амперметров. На мне серый лабораторный халат. Глаза защищены темными большими очками. Прямо передо мною в долине, покрытой зелеными лугами и крохотными цветущими садами, расположились изящные белые домики, похожие на деревянные игрушки. Впрочем, сейчас все передо мной окрашено в однообразный темно-синий, почти фиолетовый свет.
А наверху над этим поселком медленно сдвигались две большие сияющие луны. Они висели в воздухе на тонких, еле видимых нитях, эти два блестящих металлических шара.
Рука Грохотова рывком включила генератор водяных паров. Густые клубы пара со свистом вырвались из раструбов. Искусственные облака поплыли над поселком, заслоняя от меня прелестную картину.
– Как естественно… не правда ли? – улыбнулся Грохотов и включил напряжение.
Большая линейная молния тотчас же блеснула над поселком, разрывая сгустившиеся низкие облака. Молнии мелькали между металлическими шарами. Раздавался треск и гул, будто Грохотов стрелял из пушки.
И вот одна из молний стремительно ударила в домик. Вспыхнула соломенная крыша. Горели тряпки, смоченные бензином. Сегодня с утра я их нарочно положила внутрь этого домика.
– Возьмите стакан воды и залейте пожар, – распорядился Грохотов, выключая напряжение и раздвигая металлические шары. Потом он принялся диктовать результаты опыта. Испытывалась игрушечная модель новой системы грозозащиты. Часть домиков была снабжена молниеотводами системы нашего института.
Опыт удался. Загорелся лишь тот кукольный домик, который не был оборудован приборами грозозащиты.
– Вот и репетиция для технического фильма, – улыбнулся Грохотов.
* * *
Мне нравилось работать в институте. Я узнала, что наша лаборатория лишь часть отдела, изучавшего особенности высоковольтных разрядов. Научные труды института славились мировой известностью, в них был размах и смелость, свойственные только нашим советским ученым.
В нашем большом коллективе процветала хорошая товарищеская дружба.
Отношение ко мне было прекрасное. Елена Федоровна, наш профорг, узнав, что я круглая сирота, не упускала случая сказать мне ласковое слово. Она надоумила меня учиться. С жадностью я принималась штудировать книги. Мне помогала Оля, а иногда Симон. Школьные уроки по физике теперь представлялись мне в новом, интересном свете.
Я знала, что существуют отрицательные и положительные электрические заряды. Отрицательные несут в себе крохотнейшие электроны. Но для меня было откровением, когда я узнала, что электричество есть в каждой отдельной капле воды. Оказывается, в центре капли скапливаются положительные электрические заряды. А равное им количество отрицательных равномерно распределено по поверхности капли. Здесь был ключ к разгадке, почему одни тучи бывают грозовые, источают молнии, а другие прольют дождь – и все.
Ветер! Вот что делает тучи грозовыми! Ветер ударяет в капли воды, из которых состоят облака! Он разбивает каждую капельку на части. И что же? Наружные частицы, отколотые ветром, несут на себе заряды отрицательного электричества. А оставшиеся внутренние части капель оказываются заряженными лишь положительно. Так ветер разделяет противоположные заряды электричества.
Дождь уносит часть электричества из тучи на землю, и тогда между ними возникают электрические силы, которые, нарастая, могут приводить к образованию молний.
После теоретических занятий в группе лаборанток мне казалось, что я уже знаю многое, почти все…
Но я жестоко ошибалась.
Грохотов не возобновлял разговоров о тайне. Я же старалась казаться равнодушной ко всему, что могло бы показаться ему хотя бы намеком на старые истории со стержнем.
Угрюмо начался октябрь. За окнами лаборатории моросил холодный, скучный дождь. Как обычно, я следила за показаниями аппаратов. Грохотов включал напряжение, и извилистые молнии пролетали между электродами. Я уже так привыкла к опасным опытам, что треск высоковольтных разрядов, подобный пушечным выстрелам, не производил на меня никакого впечатления.
Зажглась желтая лампочка – Грохотов приказывал выключить искровое реле и добавочное сопротивление.
А я зазевалась. Это с моей стороны было очень нехорошо. Ведь меня же совсем недавно приставили к одному из самых замечательных аппаратов новой советской конструкции – к катодному осциллографу. Благодаря ему можно регистрировать все кратковременные и быстропротекающие электрические явления. С помощью электрического луча в нашем осциллографе можно детально изучать явления, протекающие в одну двестимиллионную долю секунды. Конструкция этого аппарата была гордостью нашей лаборатории. Мы и тут оказывались впереди зарубежных энергетиков.
Желтая лампочка меня раздражала. Она напоминала мне другую желтую лампу…
Дело в том, что тайком от Елены Федоровны и от других я все же пробовала держать экзамен в театральное училище. Мне предложили прочитать басню и стихотворение. Почему-то я начала со стихотворения, которое мне очень нравилось и приводило в восторг моих подруг по школе.
«Я угасаю с каждым часом…» – начиналось стихотворение.
Дрожащим голосом произнесла я эту фразу и вдруг забыла, что дальше – какие слова.
Никогда не думала я, что сцена – страшное лобное место. Снизу бьют в глаза отсветы старых, запыленных ламп. За рампой в зрительном зале почти ничего не видно. Полутьма. Кажется, что кто-то балуется, наводит прямо тебе в глаза карманные фонарики. То ли это прожекторы из крайних лож, то ли прибавили освещение в верхнем софите. Мелькнула трясущаяся козлиная бородка, контуры качающихся голов. Послышался наглый смешок, потом кашель.
Меня всегда раздражает нудный кашель в зрительном зале. «Зачем идти в театр, когда надо отлеживаться дома?» – часто и теперь думаю я.
Звуки моего голоса проваливались в зияющую пустоту. Оттуда, будто из бездонной пропасти, раздавался нудный, отвратительный кашель. А я бормочу:
Угасаю с каждым часом…
Моя душа полна тобой…
В это время перед моим лицом и загорелась желтая ехидная лампа.
Почтенный председатель в раздражении нажимал кнопку. Лампа – это сигнал, что, по мнению экзаменаторов, с меня довольно.
Лампа подмигивала, как старушечий глаз с бельмом:
«Ну и угасай!.. Хватит!.. Долой со сцены!»
Да, я жестоко провалилась. Дома ревела, как дура.
А потом как-то забылась в лабораторной работе. Но мечты о сцене не оставляли меня.
– О чем думаете? – раздался строгий голос Грохотова. – На работе не следует мечтать о посторонних предметах…
Я выключила реле, ожидая дальнейших выговоров.
Но неожиданно в лабораторию вбежала Оля.
Никогда раньше я ее такой радостной и возбужденной не видала. Подняв руки, она восторженно крикнула:
– Вернулся! Леонид Михайлович приехал!..
Грохотов сдвинул на лоб защитные дымчатые очки и бросился к дверям.
Но они раскрылись сами собой. В лабораторию вошел человек. Я сразу узнала его. Это был тот самый, кого я оставила мертвым на скамье!..
Что делать? Как мне держаться?
В одно мгновенье события недавнего прошлого ярко и живо промчались в моей памяти. Захотелось, чтобы Леонид Михайлович узнал меня, и я сняла очки. Смотрела, как Леонид Михайлович порывисто обнял Грохотова.
– Все как раньше, – громко сказал он, оглядывая нашу лабораторию. Поздоровался с Олей. – Отлично выглядите. Как загорели в горах!
– Наша вторая лаборантка – Таня, – представил меня Грохотов.
Леонид Михайлович пожал мне руку с рассеянным видом человека, который занят более важными мыслями, чем знакомство с лаборанткой. Рука моя задрожала, и я ждала, что он догадается. Но он меня не узнал. Его голубые глаза смотрели на меня вскользь. Так большой ученый смотрит на предмет, непосредственно не относящийся в данный момент к его работе.
Признаться, это меня немного огорчило. Могло быть и по-другому.
Появлением Леонида Михайловича Грохотов был потрясен и обрадован чрезвычайно. Из фраз, которыми они обменялись, обращаясь друг к другу на «ты», я поняла, что это близкие друзья, давно не видевшиеся. Грохотов стал показывать новые аппараты – электромагнитные и катодные отметчики грозовых разрядов.
– Я ведь с большими новостями, Степан, – произнес Леонид Михайлович, осмотрев аппараты и наши модели.
– Тогда пойдем ко мне и потолкуем, – предложил Грохотов.
Они ушли. А мне казалось, что этот человек с голубыми глазами еще находится здесь, в лаборатории, что он стоит рядом у окна и смотрит на меня.
Оля восторженно шептала, как бы отвечая моим мыслям и безмолвному вопросу:
– Замечательный человек! Мы его зовем просто Леонид. Он не обижается.
– Кто он? – спросила я.
– Работал здесь. Все знает, удивительно… Весной отправился на Север…
Как тесен мир! Вот где пришлось встретиться снова!
Да, я должна напомнить ему о себе, рассказать все. Я сгорала от любопытства узнать, что же произошло с ним в те минуты, когда таинственная рука в черной перчатке передала мне кольцо. Вензель – «ЛМ». Ведь это же «Леонид Михайлович»!
Два приглушенных звонка и вспышки фиолетовой лампы были сигналом, призывавшим Олю и меня в кабинет Грохотова.
Наш шеф сидел в обычной позе за письменным столом.
А Леонид расхаживал по кабинету. Вероятно, он закончил большую речь, что-то доказывая Грохотову. А тот прикидывал вычисления на логарифмической линейке и отозвался:
– Пожалуй, ты прав!
– Не «пожалуй», а или прав, или не прав…
В этот момент вошли мы. Леонид повернулся, сделал рукой быстрый жест:
– Садитесь, девушки. Не люблю терять времени даром.
Тут я заметила Симона, скромно сидевшего в углу. Он молча восторженными глазами смотрел на Леонида.
– Теперь я с вами, друзья, – говорил Леонид. – Нам придется работать над новой темой. Не с линейными молниями, а с шаровыми. Очень кстати, что вы, Симон, занялись изучением нового изоляционного материала. Если удастся то, о чем сейчас говорили, это уже половина успеха. Вы, девушки, извольте взять в институтской библиотеке литературу. Список получите у Симона. На прочтение дается три дня сроку.
– А как быть с аппаратурой по линейным? – спросила я.
– Мы ее передадим вместе с грозозащитной в шестую лабораторию, – быстро ответил Леонид.
Разговор перешел на неинтересные технические детали.
* * *
Потом у себя в лаборатории я разговорилась с Олей.
Мы были обе очень довольны, что предстоит работа с шаровыми молниями. Признаться, линейные молнии нам достаточно надоели. Ведь загадка линейной молнии при всей внешней сложности оказалась очень простой.
Путь молнии подобен ручейку, кропотливым трудом пролагающему себе длинную дорогу между бугорков и камней, а не водопаду, бурно низвергающемуся с высот и несущему свои воды по кратчайшему пути.
Лавина электрических зарядов, прокладывающая извилистый путь к земле, называется лидером. Он создает как бы мостик, по которому устремляются заряды из земли по направлению к туче. Их встреча с зарядами в лидере рождает яркие искры молнии.
В центральном канале бегут и разрываются искры.
Они накаливают воздушные частицы, составляющие стенку канала.
Мы видим ослепительный свет, предшествующий оглушительному треску разряда.
На фотоснимке линейная молния выглядит так, будто засняты десятки молний. На самом же деле это одна. Каждая отдельная молния на фото – это лишь раздельный импульс одного грозового разряда.
А шаровая молния? Это оказалось совсем другое…
В тот день к вечеру в вестибюле я увидела, как Леонид надевал пальто.
Улучив удобный момент, чтоб никто не слышал нас, я подошла к нему и тихо сказала:
– Вы знаете меня…
– О да, имел удовольствие познакомиться сегодня, – ответил он просто.
Я напомнила ему:
– Леонид Михайлович! Я та самая девушка, которую вы посылали сказать «доброе утро».
Леонид посмотрел на меня изумленно.
– Очень интересно. Что же дальше?
– А потом я нашла вас на скамейке мертвым, – торопливо продолжала я.
Пожимая плечами, Леонид отшатнулся от меня. Почти испуг зажегся в глубине его выразительных глаз.
– Простите, не понимаю, – пробормотал он. – Вы ошибаетесь. Говорите что-то очень странное. Уверяю, совершенно не знаю вас. Не видывал никогда до сегодняшнего утра…
Я густо покраснела. Меньше всего ожидала я от Леонида такого ответа. Ведь была так уверена, что он – тот самый человек!
Леонид приподнял над головой мягкую шляпу и прошел к выходной двери.
Растерянная, прислонилась я к холодной мраморной стене и смотрела вслед Леониду. Он шел легкой походкой, как и тот незнакомец…
Неужели может быть такое изумительное сходство?
Нет, никогда не должна я больше думать о том таинственном происшествии и о том человеке!
XVI. Дерзновенные мечты
С приездом Леонида работа у нас в институте пошла по-новому. Мы перебрались в верхнюю лабораторию на четвертом этаже, где стоял новый прибор для сверхмощных разрядов. Я с Олей помогала Леониду и Грохотову монтировать добавочную аппаратуру, полученную с ленинградского завода.
С нетерпением дожидались мы дня, когда начнутся опыты с получением искусственных шаровых молний.
Задержка была за тем, что для одного из аппаратов требовался ртутный насос исключительной мощности.
Леонид работал с раннего утра. Он всегда был в сером новом костюме. Видимо, любил синие и лиловые галстуки в полоску. Всегда гладко выбрит и причесан. В его присутствии Грохотов держался очень сдержанно. Во всем чувствовалось неуловимое превосходство Леонида над Грохотовым.
Мне хотелось присмотреться к Леониду, так как я все-таки не верила, что Леонид и тот человек связаны лишь изумительным сходством.
Понятно, я не стала возобновлять разговор, который произошел в вестибюле. А на работе Леонид, подобно Симону, не был разговорчивым. Он не любил отвлекаться.
У него особая манера держаться и разговаривать.
Иногда во время работы он, как бы отвечая своим мыслям, громко говорил Грохотову:
– Вот получим шаровую молнию – накуролесит она здесь у нас! А дальше что?
Грохотов буркнул в ответ:
– Нужна система в изучении.
Однажды Леонид сказал:
– Закон развития обязателен и для науки.
В ответ Грохотов лишь покачал головой:
– Кому говоришь?
Я начинала понимать, что между друзьями идет скрытая борьба. Часто они запирались в кабинете, и я слышала отголоски их жестоких споров.
* * *
Однажды я вышла из института поздно вечером. Шла к себе домой. Не хотелось дожидаться институтского авто. Приятно пройтись по прохладной улице. Стоял ноябрь, но ясный теплый вечер, по-весеннему прозрачный и радостный, неожиданно спустился на окраинные улицы нашего большого города.
Вдруг чья-то рука осторожно дотронулась до моего левого локтя. Я повернула голову и встретилась… со взглядом Леонида.
Почему-то подумала, что сейчас он скажет обычную фразу о теплой погоде, совершенно непохожей на осеннюю, или о том, как приятно идти вдвоем по пустынной улице при свете звезд и любоваться тонким серпом новой луны. Но Леонид заговорил просто, будто продолжал прерванный разговор.
– Зачет по техминимуму вы сдали не блестяще.
– Постараюсь к следующему зачету… – отозвалась я, чувствуя, как у меня от стыда краснеют кончики ушей.
– Долго ждать, – произнес Леонид. – Послезавтра начнем первый опыт. Хочу, чтобы вы понимали каждую деталь эксперимента. Хочу вам помочь. Очень спешите?
Отрицательно покачала головой. От этого разговора многое зависит, почувствовала я.
Мы шли по улице одни. Ничего не замечала я вокруг себя. Слушала, что говорил Леонид. Мне хочется записать существенное из сказанного. И не сердитесь на меня, мой друг, за строки, которые сейчас собираюсь писать.
– Меня еще на студенческой скамье интересовала загадка шаровой молнии, – говорил Леонид. – Года два по этому вопросу я работал в институте вместе со Степаном. Но пришлось поехать на Север. И теперь займусь шаровыми не только из-за теоретического интереса. Прочитал я записки вашего отца. У него был размах мысли, который нельзя не уважать. Ильей Акимовичем руководили практические соображения. Он смотрел в будущее и во многом был прав. Но, чтобы уметь смотреть в будущее, надо совершенно отчетливо представлять себе место человека во вселенной, знать и управлять законами развития человеческого общества, знать и управлять законами природы, подчинять себе ее слепые, стихийные силы.
Леонид мечтательно посмотрел на звездное небо.
– Когда думаешь о большой вселенной, хочется совершенно отчетливо и ясно представлять себе все ее величие. Если не скучно, поделюсь своими мыслями, которые сейчас владеют мною…
– Говорите, – просто отозвалась я.
– Наша планета Земля несется в пространстве к созвездию Геркулеса по винтовой линии. Линия слагается из поступательного движения всей солнечной системы и вращения Земля вокруг Солнца. В земной атмосфере постоянно происходят нарушения ее электрического состояния. На высоте примерно восьмидесяти километров имеется насыщенный электричеством так называемый слой Хевисайда. Вот и представьте себе, что Земля и названный слой образуют как бы сферический конденсатор. А между этими «обкладками» находится проводящий слой воздуха. Слой Хевисайда заряжен положительно, а поверхность Земли отрицательно. Каждую секунду к земному шару сверху через воздух подводится тысяча триста шестьдесят кулонов положительного электричества. На Земле каждую секунду в среднем разыгрывается тысяча восемьсот гроз и сверкают сто молний. Это ежесекундно!
Но в атмосферном электричестве имеются неразгаданные странности. Положительное электричество все время подводится из атмосферы к Земле, а отрицательный заряд Земли остается без изменения. Спрашивается: куда же девается этот электроток?
Странно также, что для всей громадной земной поверхности в пятьсот девять миллионов девятьсот пятьдесят тысяч квадратных метров общий ток не так велик – всего лишь тысяча четыреста ампер. Если бы, скажем, удалось сделать полный разряд между слоем Хевисайда и земным шаром, то он произошел бы в течение пятидесяти шести минут, и тогда земной шар потерял бы свой заряд отрицательного электричества…
Несколько минут мы прошли молча.
– Линейные молнии изучены, – заговорил Леонид снова. – Еще немного усилий, и мы сможем получать искусственный лидер, создавать в атмосфере искусственный канал для молний… Но что дальше?
– Разве вы не видите практических перспектив? – робко спросила я.
– Изучение линейных молний привело уже к большим практическим результатам. В нашей стране лучше и полнее, чем где бы то ни было, организована и осуществляется грозозащита. На высоковольтных сетях у нас в СССР чрезвычайно редки аварии из-за гроз. Молнии почти перестали быть причиной пожара общественных зданий и колхозных построек. Надо идти дальше…
– Вас интересуют шаровые?
– Да. В ранней молодости я зачитывался описаниями тех удивительных фокусов и эффектов, которые может производить шаровая молния. Некоторые из них на первый взгляд казались совершенно невероятными. Но какое я имею право не доверять очевидцам? Люди свидетельствовали, что видели, как шаровые молнии переносили по воздуху людей и животных и оставляли их невредимыми. Шаровые молнии пробуравливали гранитные скалы, звонили в колокола, срывали крыши, осушали бочонки с вином. Забавно? Но шаровые молнии причиняли и большие разрушения.
– А может быть, никаких шаровых молний вообще не существует? – изумляясь своей дерзости, осмелилась спросить я.
– Да, некоторые считают, что объективные научные доказательства существования шаровой молнии отсутствуют. Но я не сомневаюсь… И меня в шаровых молниях интересует прежде всего, что такое они представляют собой. Существуют десятки гипотез и теорий, и все они дают, по-моему, неудовлетворительный ответ.
– Почему?
– Потому что настоящую добротную шаровую молнию никому еще не удавалось получить в лабораторных условиях…
– Как не удавалось? А опыты…
– Хотите напомнить мне, – улыбнулся Леонид, – как некоторые исследователи уже представляли фото искусственных шаровых молний? Да, знаю. Между электродами получались искры. Но, признаться, никаких свойств шаровых молний на этих фото и не усматривал. По-моему, сфотографирована обычная крупная искра, а излучения делали ее похожей на голову легендарной Медузы. Такая лохматая, пушистая искра, знаю, получалась в среднем один раз на шестьсот опытов. В самых удачных случаях диаметр искры не превышал четырех миллиметров. А существовала такая искусственная искра лишь пять седьмых секунды…
Леонид остановился, мечтательно посмотрел вперед, где над одним из домов сняла большая лучистая звезда, и улыбнулся:
– Мне хочется, чтобы из нашего прибора вырвалась шаровая молния величиной с хороший кулак.
– А мне бы хотелось поймать ее и рассмотреть…
Леонид остановил меня, придержав за локоть.
– Вот это и есть самое трудное. И это второе, что меня интересует… – серьезно сказал он, смотря мне прямо в глаза.
– А третий момент?
– Если бы мы поймали шаровую молнию… – прошептал Леонид. – Не знаю пока, что бы мы с ней делали. Думаю над этим, но прихожу к заключению, что поймать ее невозможно.
Как мне хотелось в тот момент рассказать ему об огненных шарах, которые я наблюдала вылетающими из-за рощи. Как мне хотелось рассказать о заземлении стержней! Но ведь за рощей была станция Грохотова, его друга. Грохотов первый должен был рассказать Леониду обо всем, раньше меня. А если Грохотов смолчал, то мне незачем вмешиваться…
И вдруг Леонид заторопился. Он небрежно попрощался и почти побежал на противоположную сторону улицы, словно хотел догнать кого-то.
У меня хорошее зрение. Вдали двигалась знакомая фигура человека с медвежьими ногами. Но лица его я не видела.