После неудачной попытки захватить языка, когда мы шли через болото, тактика была изменена. Нашу роту перевели на другой участок передовой. Там уже было подразделение нашего батальона и, мы расположились среди этих бойцов.

Вечерело. Внимательно рассматриваю поле, по которому нам предстояло двигаться для выполнения поставленной задачи. Смотрю и думаю, ох и тяжкая эта задача! Хуже не придумаешь!

Осень наступала красивая и холодная. Хлеб давно созрел и перезрел, но его никто не убирает. Идут бои и местное население прячется. А, может быть оно перебито фрицами. И такое бывало.

Вот добро — то пропадает! Сколько людей можно было бы накормить этим хлебом! А ведь там, в тылу, люди голодают! Но, что поделаешь? Война не мать родная. Все перевернула кверху дном, всю жизнь исковеркала, миллионы людей погубила, еще больше сделала инвалидами. Вспомнились слова поэта.

Кто же написал эти гневные строки? Вспоминал. вспоминал и вдруг озарило. Да это же Полежаев! А может быть не он?

Поэзия, поэзия, как ты прекрасна! Как звучны, образны поэтические строки! Эх, вот бы сейчас почитать стихи Пушкина или Лермонтова! Но нет, не до поэзии, когда идешь по трупам, когда воют снаряды и свистят пули.

Меня очень поражало на войне стремление бойцов ко всему прекрасному, к лирике. Вот пример. У Пошивалова. были записаны слова песни: Приведу отрывок из нее.

Так вот, эта песня произвела колоссальное впечатление на всех бойцов. Вокруг Пошивалова, исполнившего эту песню, толпились обросшие бойцы в прожженном замызганном обмундировании... Когда Пошивалов кончил петь, к нему обратились сразу несколько человек с просьбой — дай переписать!.

Бойцы старательно переписывали строки этой песни и было видно, как шевелятся их губы, напевая ее У нескольких бойцов на листках из ученических тетрадей в клетку или в линейку в кармане гимнастерки появились слова этой песни.

Потом один пожилой боец обратился к Пошивалову с просьбой: — «Сынок! Слова эти за душу берут! Я не шибко грамотный могу писать только печатными буквами и очень медленно. Так ты сделай доброе дело. Перепиши эту песню. Бумагу я тебе дам!» «Отчего же не переписать? Это я запросто!» — ответил Пошивалов.

Откуда? Откуда у людей такая тяга к лирике, к прекрасному? Вокруг смерть косит людей, обезображенные, объеденные крысами трупы. Казалось бы, , эти люди, с обожженными лицами, в грязном прожженным обмундировании, должны утратить все человеческое, превратиться в роботов, способных только с нечеловеческим криком: — Ура — идти с оружием наперевес на врага! А им давай розу на грудь и цветочницу Анюту! Вот уж, поистине, человеческая психика непостижима! В чем причина живучести в них человеческих чувств? Сколько не думал, а ответа на эти вопросы не нашел!

Может быть то, что наши люди в этих нечеловеческих условиях, остаются людьми и обеспечит нашу победу. Мы не озверели, как немцы! Человек всегда победит зверя! Очевидно, что не количество и качество танков, самолетов, артиллерийских орудий решает исход войны. А тогда, что же? Человек! Ведь он ведет огонь из орудий! Он сидит за штурвалом самолета, управляет грозным танком! Значит, он решает исход войны.

Это было второе мое открытие с начала войны. А, что же было первым открытием? Для ответа на этот вопрос следует вернуться на два года назад к самому началу войны.

Было это в конце июня 1941 года или в начале июле этого года Мне тогда было 15 лет. В областном городе — Уфе, за тысячи километров от фронта, однажды, увидел, что по улице бегут люди всех возрастов. Там были и мужчины, и женщины, и дети. Повинуясь стадному инстинкту, примкнул к бегущим. Но мысль о том, куда они бегут, зачем бегут, не оставляла меня.

Поравнявшись с каким-то мужиком, задаю эти вопросы. Но он, вместо ответа, сказал: — Отстань! Добежав до улицы, которая вела от железнодорожного вокзала к центру города, все остановились и стали слоняться по улице, изнывая от безделья.

На углу улицы был небольшой продуктовый магазинчик с очень ограниченным ассортиментом товаров. В нашем городе с началом финской войны исчезли почти все продукты. Хлеб выдавали по спискам, которые были в магазинах из расчета 500 грамм на человека. Наша семья из четырех человек получала 2 кг хлеба в день В то время хлеб был весовой. И продавщица долго взвешивала отрезала, добавляла довески.

После окончания финской войны положение существенно не улучшилось, а с конца июня 1941 года совсем стало плохим..

В этот раз в магазине были только конфеты, которые назывались «ландрин».(это фамилия европейского кондитера, который первым начал производить такие конфеты).Точнее сказать это были маленькие разноцветные, покрытые сахарным песком, леденцы. Замечаю, что, некоторые из прибежавших, заходят в этот магазин и покупают небольшие кулечки этого ландрина. В то время люди были бедными и даже такие дешевые конфеты покупали крошечными кулечками.

И вдруг, раздались возгласы: — «Едут! Едут!»

От вокзала к нам приближалась бесконечная вереница автобусов. Когда первый автобус оказался передо мной, вижу, что там сидят забинтованные люди. Это везли раненных бойцов с фронта. В каждом автобусе находилась медсестра. В некоторых автобусах на носилках лежали тоже забинтованные люди. Наверное, тяжело раненные.

Потом началось то, что до сих пор вызывает слезы на моих глазах. Люди подбегали к автобусам и, каждый старался передать раненным кулечки с конфетами. Так вот для чего они покупали этот ландрин! Это было трогательно до слез.

Медсестры на ходу автобуса, открывали двери и, смахивая слезы с лица, брали эти гостинцы Тогда впервые мне стало ясно, что такой народ победить никто не сможет. Это и было моим первым открытием! Даже сейчас, набирая на мониторе этот текст, не могу сдержать слез. Видимо, моя нервная система совсем расшаталась!

Однако надо возвратиться к нашему повествованию.

На войне всегда недоставало сна. На передовой, по ночам, спать вообще всем запрещалось Днем — половина личного состава могла спать, а вторая половина — вести наблюдение за полем, которое простиралось перед нашей траншеей — нейтральной полосой.

В нашем отделении осталось два человека, хотя по штату должно быть девять. При такой численности только один мог спать, а второй был наблюдателем.

Задача наблюдателей во — время засечь опасные действия противника, например, приближение его к нашей передовой. Высовываться из траншеи можно на 3 или 4 секунды, если твоя голова над бруствером будет торчать более этого времени, то тебя обязательно подстрелит вражеский снайпер. Более того, нельзя дважды высовываться из одного и того же места. Снайпер держит под прицелом это место. Поэтому наблюдение, это непрерывная беготня по траншее

В походе со сном было еще хуже. Более трех часов в сутки спать не давали. Бойцы буквально засыпали на ходу. Можно было наблюдать такую картину. Идет колонна. Вдруг один боец выходит из строя и, некоторое время движется рядом с колонной, постепенно удаляясь от нее. Вот он дошел до придорожной канавы, споткнулся и уже неподвижно лежит. К нему подбегают и видят, что он крепко спит. Растолкать такого и поставить в колонну очень трудно! Но надо! Мы это делали!

Самым большим счастьем считалось, уцепится за какую — либо повозку. Счастливчики, которым это удавалось, хорошо высыпались на ходу.

Но в то время мы были не в походной колонне, а в траншее на передовой. Ответственность за безопасность, лежала на подразделении, которое находилось в этой траншее. Видимо поэтому, наш ротный разрешил поспать. Но выполнить его разрешение и уснуть было невозможно

Едва завернулся в шинель, как почувствовал, что по мне бегают крысы. Их на передовой великое множество. В наступлении их никто не видит, так как они питаются убитыми. Они быстро нагуливают вес и обзаводятся многочисленным потомством. Другое дело в обороне — убитых нет. Остается только бегать по спящим, пытаясь убедиться можно ли этими людьми перекусить.

В начале у меня было твердое убеждение, что смогу победить их в рукопашной схватке. Ведь они такие маленькие, просто крохи по сравнению со мной. В один момент всех их прикончу прикладом!..

Вспомнил сказку, в которой сапожник одним ударом убивает семь мух, которые сидели на куске его хлеба с вареньем. Этот свой героический поступок он записал на поясе. Надпись гласила: — «Одним махом семерых убиваю.!» Затем он отправляется по городам и весям и, эта надпись открывает ему все двери, обеспечивает почет и уважение окружающих.. «Вот — думал я — одним махом тоже, как тот герой, убью семь крыс, а остальные в ужасе разбегутся!» Но не тут — то было! Едва хватал автомат, как они с невероятной скоростью исчезали..

Снова делаю вид, что сплю, а сам краем глаза наблюдаю за этими ненавистными тварями. Вижу, в углу траншеи собралось 7 или 8 крыс. Они, о чем — то, совещаются, касаясь головами друг друга. Одна крыса, а может быть крыс, стоит на половину туловища впереди остальных. В один момент соображаю, что это их предводитель. Вот он поворачивает голову к своим подчиненным. «Ага, он держит речь!. Скорее всего, он как киевский князь Святослав перед битвой при крепости Доростол, говорит им — „Пойдем же братия, а я пойду впереди и, ежели паду, то промыслите собою!“ Нет! Крыс, наверное не так кончил свою речь, а скорее всего словам: —»Разбегайтесь в разные стороны, да побыстрее. Иначе вас ждет гибель!"

Интересно, о чем переговариваются другие крысы? Скорее всего, одна крыса говорит другой:

— Интересно, это человек или человечина?

— Какая разница! Перед нами ком вкусной и здоровой пищи! — говорит вторая

— Э, милая! Да, я вижу, ты совсем неопытная. Мне, однажды, довелось полакомиться человечиной. Это невозможно забыть! Нежнейший жир — сам тает во рту! А человек? Кожа да кости!

— В без рыбьи и рак рыба, —мрачно ответила ей. неопытная крыса.

Пока, размышляю таким образом, крысиный предводитель, махнув лапой на все опасности, с невероятной скоростью бросается на меня. Бежит по всему моему бренному телу. С криком: — «Я вас, гады!» — взмахиваю автоматом, но их уже и след простыл, Затем все повторяется в той же последовательности.

В отчаянии думаю: — Ну какого черта им нужно? Ведь убедились, что перед ними не мертвец, а живой! Зачем же еще и еще раз проверять. Утихомирились бы! Пошли бы поискали человека, который крепко спит. Им бы и перекусили!

Эта битва с крысами продолжалась всю ночь. Она была мною проиграна! Уснуть даже на одну минуту, не удалось. Когда старшина пробегал по траншее и, кричал: — «Подъем!» — мне не хватило сил не то, что встать, но даже сесть.

Темпы продвижения пехоты в то время, были низкими. С тяжкими боями отвоевывалась каждая пядь земли. Поэтому крысы успевали за нами, а наиболее сообразительные и ленивые устраивались в повозках или кузовах грузовиков. Наблюдая за ними, пришел к твердому убеждению, что по численности они существенно превосходили, и нас, и немцев вместе взятых.

После войны в печати было опубликовано, что при благоприятных условиях крысы размножаются настолько быстро, что за короткое время могут покрыть всю сушу. Условий более благоприятных, чем война, для крыс не придумаешь.

Бойцы шутили, что вот войдем в Германию вместе с крысами, а потом после победы, сядем на поезда и домой, а этих тварей оставим немцам. Пусть помучаются!

Следующий день прошел спокойно, а когда стемнело, ко мне прибежал старшина и сообщил, что меня вызывает ротный. Явиться к нему надо в каске и с оружием. Сразу стало ясно, что ожидает меня какое — то опасное дело.

Подхожу к ротному и вижу около него двух саперов с огромными ножницами. Один из них мне был известен по училищу. Его фамилия была Бискровный. Наверное, это был украинец. У них подобные фамилии очень распространены. Когда офицеры — «покупатели» разбирали нас он попросился в саперы.

Поздоровался с ним. Командир роты сказал, что мне и Петрову, стаявшему рядом, поручается прикрывать саперов, пока они будут делать проход в проволочном заграждении. Чтобы мы при возвращении не сбились с пути, он будет стрелять вертикально вверх трассирующими пулями.

Когда мы вышли из траншеи и двинулись к немецкому переднему краю, поинтересовался у Бискровного, как ему служится в саперах? Он рассказал, что до сих пор они строили землянки для командира полка и на передовой он впервые. Видно было, что он напуган этим поручением. Ничего не говорю в ответ, а про себя подумал — вот бы тебя в стрелковую роту, да чуть ли не каждую ночь ходить на немцев!

Вскоре мы увидели немецкое проволочное заграждение и залегли. Говорю саперам: «Ползите и выполняйте приказ, который вы получили. Если вас обнаружат немцы, мы прикроем ваш отход огнем. Вы отойдете в тыл метров на сто и откроите огонь, чтобы отвлечь противника и дать нам возможность присоединиться к вам. Дальше отходить будем вместе» Говорю, а сам думаю, что они в панике побегут, а нас бросят. Было видно, что они шли и дрожали от страха.

Саперы уползли, а через некоторое время вернулись и сказали, что проход готов. Когда делается проход в проволочном заграждении, саперы перерезают проволоку у одного из столбов с обеих сторон столба. Перерезанную проволоку разводят в стороны. Если расстояние между столбами 3 метра, то ширина прохода получается 6 метров. Спрашиваю Бискровного, помнит ли он это требование Устава инженерных войск. Ведь нас так учили в училище. Убедился, что все в порядке и нам оставалось только одно — возвращаться в роту.

Когда мы встали и пошли к нашим позициям, то с удивлением увидели, что трассирующие пули летят вертикально вверх не там, где была рота, а далеко в стороне, намного левее. Мы растерялись, тут, что — то, не так. Говорю им, что нужно идти туда, откуда нам подается сигнал. Но все воспротивились. Они доказывали мне, что мы уйдем далеко в сторону. Но сломить меня было невозможно и, мы двинулись в том направлении, где виднелись огненные трассы Педантизм и чувство дисциплины, свойственные мне, сыграли свою отрицательную роль и в этот раз.

Мы все больше и больше убеждались в том, что уходим от своей роты. Все решили, что надо свернуть в сторону наших позиций, не доходя до сигнальщика, что мы и сделали. Только через десять лет мне стало известно, что мы, таким образом, сохранили свои жизни.

Вот перед нами траншея, но она пустая. Мы пошли по траншеи в сторону нашей роты, временами переходя на бег. Это совершенно невероятное событие крепко врезалось в мою память Никак не могли мы понять, кому понадобилось уводить нас в сторону и какова в этом роль ротного. Было ясно, что мы теряем драгоценное ночное время. Если наша разведка выйдет слишком поздно, то рассвет может начаться при выполнении задания. Это приведет к гибели всех участников операции. Позднее были и другие подобные случаи.

Когда мы подошли к командиру роты, спрашиваю его, кто подавал нам неверный сигнал? Ротный не ответил. Он, как изваяние, смотрел в одну точку и молчал. Это меня еще более удивило.

Командир роты приказал группе захвата проникнуть через этот проход на передовую противника и захватить языка.

— Ты — обратился он ко мне — знаешь, где проход и покажешь его группе захвата..Командование группой поручаю тебе —обратился он к командиру взвода лейтенанту Колюшенко.

И вот группа захвата двинулась к немецким позициям. Когда мы подошли к проходу в проволочном, заграждении была подана команда — ложись. Вся группа залегла.

— Ты — обратился ко мне тихим голосом Колюшенко, — и рядовой Балабанов ползите впереди и ощупывайте землю перед собой на всю ширину рук. Немцы, как правило, минируют полосу от проволочного заграждения до своей траншеи. Ощупыванием земли вы обеспечите беспрепятственное продвижение группы захвата. Вперед!

Ничего себе, мы с Балобановым подорвемся на минах, чтобы обеспечить проход группе захвата! Опять, как в шахматной партии — жертвуешь пешку и выигрываешь партию. Детское увлечение шахматами позволило мне сделать такой прогноз, который к счастью не сбылся. Быть такой пешкой мне показалось обидным, но делать нечего. На фронте приказы полагается выполнять, а не рассуждать. И мы с Балобановым поползли, к немецкой траншеи.

Соображаю, что, если буду ощупывать землю на всю ширину рук, то обязательно подорвусь на мине. Вероятность гибели во столько же раз более, во сколько ширина раздвинутых рук больше ширины туловища. Но также сообразил, что мои руки видны в темноте из — за своей белизны и, , если их не разводить, то это заметят. Тогда мне придется худо. Выход нашелся быстро, Руки буду разводить, но ими не надо касаться земли. Мины в таких условиях ставят, обычно, нажимного действия и, если не касаться земли, риск подорваться на мине уменьшится.

Балабанов полз левее меня в нескольких метрах. Скорее всего, он не додумался до моей хитрости и, добросовестно ощупывал землю. Мы проползли несколько метров. Оглядываюсь и вижу, что вся группа захвата ползет за нами. Вдруг там, где полз Балабанов, сверкнуло ослепительно — желтое пламя и прогремел взрыв. Балабанов плюхнулся на землю плашмя. В то же мгновение ожил немецкий передний край. В небо взлетели осветительные ракеты. На войне их называли «свечами». Взлетев сравнительно высоко, они ярко вспыхивали, освещая на земле круг диаметром, примерно, 30 —40 метров. Затем они медленно опускались на землю. Видимо, они были на парашютах. Одновременно взлетает несколько ракет, что делало фронт освещения таким, каким он нужен противнику

В одном послевоенном фильме это хорошо показано в песне:

Не знаю, был ли автор слов этой песни на фронте, но сказано точно — это забыть нельзя. Но в отношении слов, «как догоревшая звезда» каждому ясно, что это не соответствует действительности. Догоревшая звезда движется по небосводу с космической скоростью в отличие от осветительной ракеты, спускающейся на парашюте.

Со стороны противника заговорили пулеметы, автоматы, винтовки. Одновременно боковым зрением вижу, что все, кто полз за нами, бросились бежать. Мы с Балабановым прижались к земле. Лихорадочно ищу выход из создавшегося положения.

— Я ранен — сказал Балобанов.

— Куда?

— В руку, щеку, бок!

— Бежать можешь?

— Могу

— Приготовься!

. Запал в гранате и, приподнявшись, швыряю ее в немцев. Граната еще в воздухе, кричу:

— Беги!

Мы бросились бежать. Шансов выбраться живыми у нас, практически, не было. Граната взрывается через 5, 5 секунд после броска. Моя граната перелетела через траншею и немцы спрятались, чтобы не получить осколки в затылок Стрельба их на эти секунды прекратилась. Если учесть, что пехотинец бежит 3 метра в секунду, то мы могли пробежать за это время 15 метров. и оказались бы в 35 метрах от немецкой траншеи, так как в момент взрыва мы были, примерно, в 20 метрах от нее..

Осветительными ракетами можно осветить местность на расстояние 100 метров и нам предстояло бежать по хорошо освещенной местности 60 —70 метров. На преодоление этого расстояния нам потребуется 20 секунд. При скорострельности фрицев из винтовки 6 секунд на выстрел, каждый из них может подстрелить нас три раза. Но в то время нам было не до расчетов.

Во время этого бега, вдруг почувствовалась необычайная легкость. Казалось, что тело мое невесомо, а ноги почти не касаются земли. Видимо, открылось второе дыхание, как говорят в народе, а если быть более точным, в кровь поступила большая порция адреналина, который является мощным источником энергии. В это время в голове промелькнула мысль, а ведь А В Суворов был прав, когда в своей книге «Наука побеждать» высказал великую мудрость: — «Тяжело в учении — легко в бою!» Ведь так все и получилось!

Объясняю. Как уже сообщалось после призыва на военную службу, меня направили в военное училище. Командир нашего взвода лейтенант Власов был кадровым военным. Занятия с ним были невероятно трудными. Едва взвод выходил из стен училища, как он подавал команду: «В руку!»" Это означало, что винтовки с левого плеча брались в правую руку. Затем следовала команда: «Бегом марш!»

В первый день мы пробежали один квартал (училище находилось в центре города) и ужас, как устали. На следующий день мы пробежали уже два квартала. И снова невероятно устали. С каждым днем эти пробежки все удлинялись и удлинялись. Через два месяца мы пробегали уже 10 —15 километров, а еще через два —20 —25 километров, причем последние 5 километров в противогазах. Закончив такую пробежку, или бросок по военной терминологии, мы из противогаза выливали пот, примерно стакан, и падали на землю совершенно обессилившие..

Вот поэтому, эта пробежка с Балобановым, совершенно не утомила меня. Было такое ощущение, что совершена небольшая прогулка. Позднее, вспоминая эту пробежку, у меня сложилось твердое убеждение, что это был мировой рекорд по скорости бега. Ведь нас подгонял страх быть убитым.

Нам бежать пришлось не по дорожке стадиона, а по полю боя. На моем пути оказалась воронка от снаряда, в которую мое бренное тело спикировало. Перевернувшись через голову, почувствовал себя на противоположной стороне воронки. Какая — то неведомая сила швырнула меня вон из этой злополучной воронки и бег продолжался далее с той же скоростью..

Замечаю, что Балобанов стал бежать не так быстро, как в начале, а потом и вовсе перешел на шаг. Было ясно, что он обессилил от потери крови. И вот наступил момент, когда он остановился, оперся на винтовку и, сказал:

— Больше я не могу идти. Мои силы иссякли. Стрелять лежа могу. Ты дальше иди один. Если немцы выслали за нами погоню, я прикрою твой отход огнем. Ну, что ты на меня уставился? Ты дойдешь до роты! Ты целенький, а моя песенка спета! Придешь в роту, скажи ребятам, чтобы они, забрали меня..

Помолчав мгновение он сказал, что скорее всего это будет уже не он, а его труп.

— Нет! Ты, вскоре, потеряешь сознание и, в темноте мы тебя не найдем. Будем добираться вместе. Обопрись на мое плечо!

Как мы дошли до нашей траншеи — это целая эпопея. Но дошли! Бойцы в траншее приняли Балобанова. Сажусь на дно траншеи и не верю себе, что мы, все — таки, дошли. Ощупываю себя и убеждаюсь.что цел и невредим. Усиленно дышу! Слышу, ротный кричит по телефону: — «Повозку подгоняйте к траншеи, да побыстрей! У меня раненный!»

Слышу, как бойцы переговариваются между собой и удивляются, как мы вывернулись из того положения. Ведь шансов на спасение не было совсем. Слышу Звйцев говорит: : — «Беляев пришел. Балобана приволок, Балобан — то потерял сознательность! Крови из него много вышло!» Снова и снова ощупываю себя и убеждаюсь, что целый, живой! Так неудачно закончилась эта разведка!.

Командир роты собрал вокруг себя группу захвата Не оказалась лейтенанта Колюшенко и рядового Коломицина.. Начался, как говорят в авиации, «разбор полетов»

По мнению ротного, после того, как Балабанов подорвался на мине, надо было бросится в немецкую траншею и захватить языка. Что помешало этому? Бегство группы! Началось выяснение, кто побежал первым?

— Кто, кто. побежал первым? — орал ротный, злобно сверкая глазами. Стоявшие вокруг него бойцы кипели от негодования: — «Найти этого подлюгу и к дереву!» На войне из — за отсутствия стенки, людей для расстрела привязывали к дереву

Больше всех кипятился Пигольдин, который полз за мной и первым бросился бежать. Посмотрел на него и ахнул — лицо искажено праведным гневом. Глаза? Да, что там глаза! Это были не глаза, а бенгальские огни, источавшие искры ненависти к трусу. Руки судорожно сжаты в кулаки, которыми он потрясал в негодовании «К дереву, к дереву труса!» — орал он громче всех.

Ротный начал нас опрашивать: — «Ты видел, кто побежал первым?» — с таким вопросом он обращался к каждому. Все вдруг присмирели и, опустив очи долу, отвечали, что нет, не видели. Дошла очередь до меня. Чувствую его пронизывающий взгляд. Под этим взглядом сжимаюсь в комочек и втягиваю голову в плечи. Что делать? — извечный русский вопрос. Кто виноват? — тоже самое.

— А ты? Чего голову опустил? Говори!

— Я ведь полз впереди всех и смотрел вперед. При всем желании не мог видеть, что делается за мной, — отвечаю, а про себя думаю — скажешь, а потом будешь лежать с дыркой в спине. Вот похоронная команда удивится! «Смотри! Лежит головой к немцам, а дырка в спине! Не иначе, кто — то из своих его шлепнул! Может в Особый отдел сообщить? А? — скажет один» «Ты, что, дурак, что ли? На допросы затаскают!» — скажет другой — закапаем и все дела!"

Пока шла эта «разборка полетов» начало светать. Солнце взошло, у нас в тылу и немного левее, если смотреть на противника.

Командир роты подозвал меня к себе: — «Не вернулись двое. Лейтенант Колюшенко ранен тяжело, Коломицин — легко. Он решил остаться рядом с командиром. Они где —то здесь на этом поле. Ты уже два раза пересек его с саперами и с группой захвата. Значит тебе и карты в руки. Поползай, поищи этих двоих!» «Куда ползти — то? — спрашиваю ротного — ведь оба раза я был там ночью. А, сейчас, сколько не смотри, все пшеница и пшеница! Искать их на этом поле все равно, что иголку в стоге сена!»

Ротный высунулся по пояс из траншеи и сказал мне, указывая на поле: — «Смотри! Видишь там треугольник?» Напряженно таращу глаза на это золотистое поле и не вижу никакого треугольника. Сознаться, что не вижу то, на что указывает ротный, не посмел и, невнятно пролепетал: — «Да, вижу!» «Вот и ползи туда! Они лежат где —то там, тише воды ниже травы, чтобы их не сцапали фрицы. Ты время от времени их окликай, да прислушивайся, не ответят ли тебе. А теперь марш!»

Вываливаюсь из траншеи и думаю про себя — ничего себе! Иди туда не знаю куда! Сказка, да и только!

Однако разлеживаться нельзя. Приказ надо выполнять! Лежу на земле, раздвинув ноги, и думаю, как сориентироваться, чтобы вернуться обратно. Через левое плечо вижу, что Солнце шлет свои лучи вдоль моей левой ноги. Значит, когда буду возвращаться, оно должно мне светить в правый висок. Солнце, конечно, переместится по небосводу немного, но направление удастся выдержать. На перемещение дневного светила можно внести поправку. Живы будем — не умрем! А теперь вперед!

Полз довольно долго — минут пятнадцать или двадцать. Подаю голос: — «Колюшенко, Коломицин!», а в ответ тишина, как в песне В Высоцкого «Это он не вернулся из боя».

Ползу влево, вправо, Ничего! Нет отзыва на мой зов. Значит надо подползти поближе к немцам. Они могут быть там. Несколько минут ползу в направлении противника. И опять: — «Колюшенко, Коломицин!» Тишина! Может слишком тихо зову их? Надо позвать громче. Повышаю голос и тут слышу стрельбу с немецкой стороны. Вот, тебе раз! Меня обнаружили и ведут огонь. Пули ложатся все ближе и ближе. Поднимают фонтанчики земли, то справа, то слева. Это был второй расстрел меня фрицами. О первом расстреле упоминалось ранее.

Что делать? Назад в свою траншею! Выполняю этот маневр и стараюсь ползти, как можно быстрее. Не тут — то было! Пули упрямо отыскивают меня в этой пшенице! И вдруг соображаю! Когда ползу, колосья колышутся и выдают мое движение. Значит надо притвориться убитым и не шевелиться. Но тут новая опасность замаячила перед моим мысленным взором. Вдруг, немцы захотят найти мой труп и поползут ко мне? Или поползут справа и слева от меня, чтобы отрезать от своих и взять в плен! Чтобы там не было, но не надо шевелиться. И тут замечаю, что немцы поливают пулями пшеницу в стороне от меня. Вот так! Они потеряли направление и теперь палят наугад!

Сейчас они напряженно вглядываются, надеясь увидеть движение колосьев. Значит надо ждать. Французы говорят. «Выигрывает тот, кто умеет ждать!» Не надо торопиться, Идет игра со смертью и мне надо выиграть. Ставка жизнь!

Ну, слава Богу! Стрельба прекратилась, но спешить не надо. Буду выжидать!

Лежу неподвижно довольно долго — минут 15 или 20, а потом вперед, нет назад в свою траншею.

Предстаю перед светлыми очами командира роты. Сразу вопрос:

— Ну, что? Нашел?

— Нет, только попал под огонь фрицев!.

— Мы это наблюдали! Думали не вернешься. Огонь фрицы вели — не приведи господь оказаться под таким огнем. Уцелел и хорошо! Отправляйся на свое место!"

Прихожу на свое место, снимаю каску, достаю из карманов две гранаты Ф-! или , как их называли «лимонки», ставлю у стены траншеи автомат и обессиленный плюхаюсь на дно траншеи.

До самой темноты лежу неподвижно. Голову сверлит мысль — вернулся, вернулся, а ведь был на волосок от смерти

С наступлением темноты появился обед. На передовой питание осуществляется 2 раза: Сразу, как стемнеет и перед рассветом. В светлое время суток приходится обходиться пятью кусочками сахара, которые выдаются ежедневно.

Горячая пища доставляется в зеленном термосе объемом, примерно, ведро. Этот термос имеет овальную форму и переносится на спине на ремнях, как вещмешок Хлеб доставляется буханками тоже в вещмешке. За пищей отправляются два человека: старшина и писарь. Были такие случаи, когда в хлебе обнаруживали пулю.

Для еды все вылезают из траншеи и садятся в кружок. Однажды, мы обедали таким образом, как вдруг на небе вспыхивает осветительная ракета. Мы все ложимся и прижимаемся к земле. Вот ракета погасла и, все снова принимаются за еду. Вдруг, Петров кричит: «Братцы! Пуля!» и вынимает изо рта немецкую пулю, которая застряла в хлебе. Обед мы доели и снова по местам. Вот и все! Война сплошные приключения!