6 сентября 2000 года, среда. Москва.
Снаружи моросило серенькое влажное утро, в вестибюле Центрального офиса «Росинтера» пахло дождем и свежими газетами. То и дело разъезжались в стороны зеркальные двери, пропуская торопящихся на службу клерков, стучали каблучки ловких гражданок в свитерках и деловых костюмчиках. Гражданки встряхивали мокрыми зонтиками, мимоходом бросали сердитые взгляды на отражения в зеркалах (с тщанием уложенные прически поникли от сырости), и с такими вот сердитыми лицами спешили к сверкающим лифтам.
Круглые часы в вестибюле показывали без пяти десять, когда стеклянная дверь впустила внутрь чрезвычайно осанистого ухоженного господина лет пятидесяти пяти.
Господин имел на лице выражение величественного благодушия. Проводив одобрительным взглядом ножки семенящей впереди сотрудницы, он привычно сунул в щель турникета пропуск, легким кивком ответил на приветственную мину охранника и важно прошествовал к лифту отдельному – возносящему прямиком к апартаментам высшего руководства Корпорации.
Осанистый господин, Юрий Семенович Березников, хоть и имел в списке занимаемых должностей строку «заместитель генерального директора ОАО „Снежнинская горная компания“, предпочитал содержать собственную контору в двадцати минутах езды от „Росинтера“, и в Центральный офис являлся либо на плановые совещания, либо по вызову Старцева. Сегодня был как раз второй вариант.
Сколь ни была благодушна и величественна физиономия крупнейшего специалиста по драгам, скрывала она самые смутные и противоречивые чувства. С одной стороны, звонок Старцева, последовавший сразу после возвращения Березникова из Лондона, был закономерен и логичен: неплохо было бы руководству «Росинтера» получить отчет о поездке раньше, чем до Березникова доберется Гохран. С другой стороны, голос звонившего Старцева Березникову не понравился – был он пуще обычного добродушен и миролюбив. Будучи неплохим психологом и успев изучить повадки Старцева, Березников склонен был ожидать в такое неспокойное для Корпорации время интонаций более сухих и сердитых. Словом, заподозрил Юрий Семенович в тоне президента «Росинтера» некоторую… ммм… неискренность некоторую, вот что.
С третьей же стороны, неумеренная благожелательность, с которой Старцев Березникова приглашал, вполне могла объясниться самым приятным для Юрия Семеновича образом.
Обвал палладиевого рынка окончательно и недвусмысленно доказал уже продемонстрированную ранее несостоятельность гендиректора СГК Немченки. По сути, Немченке просто закрыли рот, не позволив дать ни единого комментария по проблеме: связь с прессой и участниками рынка осуществлялась только через Центральный офис. Получалось таким образом, что нет у СГК на сегодняшний день собственного лица, что думают и действуют за Снежнинскую «горку» исключительно ее владельцы.
Для компании, позиционирующейся на рынке в качестве самостоятельного хозяйствующего субъекта, такое положение дел выглядело довольно обидно. И можно представить, насколько обидным выглядит такое положение для самого Немченки, которому таким образом ясно дали понять, что никакой он не первый руководитель, а так только, погулять вышел. И столь явное пренебрежение могло означать ровно одно: скорую и неизбежную Немченкину отставку.
Эта мысль разгладила нахмурившееся было чело Юрия Семеновича, возносящегося в лифте на седьмой этаж. Ибо в данном случае виделась Юрию Семеновичу самая приятная перспектива: замена никчемного Немченки на человека мудрого, грамотного, авторитетного… словом – на Юрия Семеновича Березникова.
«Придется в Снежный летать чуть не каждую неделю… Хлопотно…» – с этой мыслью шагнул Юрий Семенович из лифта в глубокий мохнатый ковер, устилающий холл седьмого этажа.
Навстречу Березникову шагнули трое – особая охрана высших руководителей «Росинтера». Березников им кивнул и собрался было прошествовать мимо, в сторону приемной Старцева, однако старший из охранников, деликатно кашлянув, приветственным жестом проложил другой маршрут, неожиданный:
– Юрий Семенович, будьте добры… Олег Андреевич занят пока… В переговорной будьте добры подождать… Сюда вот, будьте добры…
Смутная тень промелькнула в красивых глазах Березникова. Поколебавшись секунду, он улыбнулся легко, сказал: «В переговорной, так в переговорной!» – и вошел в приоткрытую дверь.
Комната была пуста. За длинным овальном столом в идеальном порядке стояли пухлые кресла. Пав в одно из них, Березников вынул из портфеля газету, развернул, и внимательно в нее уставился. Трое же, сопроводившие его к дверям, судя по звукам, обратно на свой пост не вернулись. Березников сидел, глядя в газету, и казалось ему, что он слышит за дверью хищное дыхание этих троих, вставших, как часовые у дверей камеры… Свежо и прохладно было в комнате. На красивом челе Березникова мелким бисером блестел пот.
* * *
– Что это за муть?…
Олег Старцев разглядывал лежащую перед ним бумагу. «Конфиденциально. „Росинтер“, г-ну Старцеву О.А. Аналитическая записка» – значилось в заглавии, а далее слогом сжатым и изысканно-деловым изложено было такое, отчего Старцеву на миг показалось, будто он сошел с ума.
– Агапово, месторождение медистых и вкрапленных руд… содержание металлов платиновой группы порядка восьми процентов, что в среднем в четверо превышает среднее содержание… угу… на эксплуатируемых участках… – он перечитывал бумагу вновь, пытаясь убедиться, что не галлюцинирует, – Начало промышленной разработки… Вторая декада сентября 2000 года… угу… что позволит в ближайшем квартале вчетверо же увеличить производство металлов платиновой группы, включая палладий… ну да, ну да… Считаю своим долгом предупредить… возможно перепроизводство… снижение цен… так…
Старцев еще раз изучил подпись под документом и бумагу отшвырнул.
– На это, значит, и повелись? – спросил он, и тотчас левая рука потянулась к переносице, а правая слепо зашарила по столу в поисках сигарет.
Малышев, расположившейся по традиции на безбрежном старцевском столе, покосился на сигареты неодобрительно.
– А этого, ты думаешь, мало? – ответил он вопросом на вопрос, кивнув в сторону листка, сиротливо белевшего на шоколадной столешнице, – Ты сам посмотри. Он ведущий специалист в этой области. Кто сможет ему не поверить?… Да никто!… Теперь дальше. Во второй части он говорит о запасах Центробанка и намерении его в ближайшее время выкинуть в продажу эти запасы. И уж эта-то информация на сто процентов достоверна, и будь уверен, у потребителей была возможность это проверить!… На страницу вранья – один абзац правды, но этого достаточно, чтобы бумага выглядела достоверно… Итого получается, что в ближайший месяц в продажу поступит полугодовой объем палладия, а далее его производство увеличится вчетверо… Вчетверо, Олег!… Как еще должен реагировать на это рынок?… вот тебе и причина обвала…
Малышев брезгливо помахал рукой, разгоняя грозовое облако дыма, окутавшее старшего товарища. Президент «Росинтера» молчал, теребя нос, и осваиваясь с неожиданной и странной информацией, только что предоставленной Малышевым.
Якобы конфиденциальную аналитическую записку, якобы предназначенную для прочтения ему, Старцеву, он, Старцев, видел впервые в жизни. И в записке этой истинная правда и откровенная ложь замешаны были в таких дьявольских пропорциях, что – Малышев прав – выглядел фальшивый документ вполне достоверно.
Месторождение Агапово, где по прикидкам геологов, в необычайных количествах содержатся платиноиды, действительно существует. Однако же, находится это Агапово за несколько сот километров от Снежного, на небольшом островке у побережья Нганасанского полуострова. Разведка его не завершена, ни один человек в мире не скажет точно, каковы реальные объемы залегающих там руд. Отдаленность месторождения от ближайшего производственного центра и отсутствие транспортных схем делает загадочное Агапово куда менее ценным, чем кажется на первый взгляд. Да и с юридической стороной дела нет пока никакой ясности – до сих пор непонятно, может ли нганасанский губернатор, Денисов то есть, выставить сокровище на торги, или нет.
Между тем, документ, лежащий на столе Старцева, утверждал, что месторождение не только разведано, но и давно входит в состав рудной базы СГК и – более того! – со дня на день начнется его промышленное освоение. И потекут на обогатительные фабрики Снежного тонны богатой платиной и палладием руды, и начнут металлургические заводы Снежного выдавать тонны дополнительной продукции…
С той же непоколебимой уверенностью автор записки утверждал, что на складах СГК томятся в ожидании своего часа два десятка тонн платинового концентрата, готовые к отправке на аффинажный завод. Однако, вчерашняя сводка с СГК, специально запрошенная Старцевым, указывала на то, что концентрата на снежнинских складах – менее 10 тонн.
Успел Старцев получить и неофициальную информацию Гохрана, говорящую о том, что кой-какой запас палладия в закромах родины, конечно, есть, но измеряется он цифрами незначительными, и никаких 20 тонн драгоценного металла, указанных в фальшивке, на рынок выброшено быть не может ни при каких обстоятельствах.
Таким образом, документ, якобы выкраденный тайными агентами непонятно чьих служб из канцелярии «Росинтера», нагло и непрекрыто врал. По документу объемы палладия, которые в ближайший месяц готова выставить на продажу Россия, завышены были втрое. Обещан был также рост добычи и производства, которого в ближайшие пять лет ждать не приходилось.
Вот на этой сфальсифицированной бумаге и был выстроен обвал палладиевого рынка. Выстроен грамотно и исполнен мастерски. Малышев не зря съездил – привез из Лондона копию взбудоражившей рынок фальшивки, а заодно и человека, который фальшивку эту ему любезно предоставил.
Человек был тот самый, с которым сутки назад Сергей встретился в Сити. Финансово-промышленный магнат в третьем поколении, впитавший законы бизнеса с молоком матери, он вовсе не стремился осчастливить молодого русского банкира щедрым подарком. Были у человека собственные цели и собственные задачи: фальшивке он не поверил, к падению цен на рынке отнесся скептически, в ближайшее время ждал опровержение взбудоражившей всех информации и взлета цен до прежнего уровня. И, как подобает человеку бизнеса, хотел на этом заработать.
Малышев уже накидал простенькую схемку, из которой выходило, что загадочный человек из Лондона сможет быстро вернуть рынок к первоначальному состоянию – коли доказать ему, что лживая насквозь бумага действительно лжива, и никаких фантастических запасов палладия у России и у СГК нет и быть не может.
– Не знаю, – Старцев покачал головой, – Не знаю, как мы будем ему это доказывать. Мы что, в Гохран его на экскурсию поведем, что ли?… Кто его туда пустит-то?… – он потер нос и снова потянулся к брезгливо брошенной бумаге, – Ладно, Серега, с этим разберемся… сегодня же… Я вот только понять хочу… – Он всмотрелся в подпись, заключающую мелко набранную страницу вранья. Подпись была хорошо знакома – аккуратные буквы с тремя финтифлюшечками и элегантным росчерком в конце. Не единожды видел ее Старцев, и в подлинности проставленного на бумаге автографа не сомневался, – Я только понять хочу… зачем это ему?… а?…
Малышев пожал плечами.
Старцев вздохнул и нажал на телефонном аппарате пипочку:
– Наташа, будь добра, пригласи пожалуйста… Да, Березникова пригласи… – и, покосившись на болтающего ногой Малышева, буркнул, – Со стола-то слезь…
* * *
Шестой год он работал со Старцевым. Старцев сам нашел его, сам предложил сотрудничество – тогда он только еще позарился на нищавшую Снежнинскую «горку», ему необходим был человек, знающий рынок и производство, разбирающийся в тонкостях взаимоотношений с Роскомдрагметом, готовый спрогнозировать спрос и выстроить грамотную политику сбыта.
Он был не мальчиком с улицы. Он оставил кресло замминистра не для того, чтобы вечно ходить в помощниках. Он вправе был рассчитывать на то, что усилия его будут оценены по достоинству, и готовился вскоре после того, как СГК отойдет «Росинтеру», возглавить «горку».
Не дали. Не взирая на его опыт и компетентность, на высочайший авторитет и преданность делу, Снежнинскую компанию доверили другому – Сашке Денисову, мальчишке, сосунку, заполошному и амбициозному.
Назначение Денисова он воспринял как оскорбление. Симулировал даже обострение радикулита и отправился в Биариц поправить здоровье. Золотой пляжный песочек и хорошее вино помогли достойно пережить обиду: в Москву он вернулся с новой идеей, тут же предложенной Старцеву, и Старцевым одобренной. Идея была такова: он создает собственную фирму и подряжается в качестве сбытовика СГК на внешнем рынке.
Никто в стране лучше него не знал отрасль. Это понимал и Старцев, и Денисов, предоставившие ему относительную свободу в формировании сбыта. Он, именно он позволил этому мальчишке поднять СГК с колен, сделать из полунищей компании ведущего участника рынка. Да, он процветал, его фирма, получающая приличный процент с продажи снежнинского металла, приносила все больший доход… Но не в этом же дело!…
Не этого он ждал. Не на это рассчитывал. Он знал, что неугомонному Денисову рано или поздно «горка» наскучит, что не сегодня, так завтра Денисов уйдет, и не будет на место гендиректора СГК более достойного кандидата. Он ждал этого места, как терпеливый охотник ждет свою дичь.
Но после ухода Денисова генеральным назначили Немченку. Немченку!… Человека, которому первобытная крестьянская хитрость заменяла ум, а тупая исполнительность – волю. Человека, который в подметки ему не годился…
На этот раз обострение радикулита лечилось в Альпах. Месяц он смотрел на заснеженные вершины, пытаясь найти в себе силы пересилить и эту боль, пережить и эту обиду.
Старцев ему не доверял. Бог весть, почему – не было у главы «Росинтера» никакой информации против него, не было, и быть не могло!… Но Старцев слушал его советы, соглашался, выполнял рекомендации – и все же сквозила в его глазах настороженность, не угасала…
Он не собирался становиться вором. Старцев сам, понятно вам? – сам! – подвиг его на это. Как только стало ясно, что главной вершины «горки» уже не взять, генеральный экспортер СГК решил начать свою собственную игру.
Игра была нехитрая: там накинуть процентик, тут переговорить заранее с потребителем и скинуть ему партию металла подешевле, получив за это солидный откат… Курочка по зернышку клюет. Деньги, предназначенные Снежнинской горной компании, мало-помалу стали оседать на тайных счетах ее сбытовика.
Но нет же людей без грехов! И он – не ангел. Он человек – со своими слабостями, простительными или постыдными. И в число слабостей, о которых он предпочитал не распространяться, входила еще одна – любвиобилен он был, несмотря на лета и некоторое общее нездоровье организма.
Да и бог бы с ним, жил же много лет, ни разу не подставившись не перед женой Катечкой, не перед многочисленными службами безопасности, с которыми приходилось иметь дело. Но, как бес в ребро, пришла вместе с сединой новая страсть. Если прежде любил он женщин молодых и ярких, непоседливых, худых до костлявости и безгрудых почти, то с возрастом стало ясно – и этого всего уже недостаточно, чтобы возродить в стареющей плоти ощущения прежней остроты. И впервые испробовав угловатые ласки малолетней платной Лолиты, понял, что те, прежние, были преснее мацы, и только на исходе пятого десятка, на закате министерской карьеры, открылась ему истинная страсть.
С того момента приходилось куда больше, чем прежде, осторожничать и таиться. Прелюбодеяние само по себе большой опасности для репутации не представляло, не в Штатах, чай, и российское общество смотрит на внебрачные подвиги высокопоставленных мужей не то чтобы просто сквозь пальцы, а даже и с уважением – может еще мужик хоть что-то, молодец!… Но прелюбодеяние с нимфетками, страсть к прытким отроковицам – это, простите, преступление уголовное, и карается соответственно.
Долго, очень долго удавалось ему хранить свои склонности в тайне. Так долго, что стало казаться уже неправдоподобным. И в какой-то момент он осмелел, расслабился, и странное чувство безнаказанности, как это бывает во сне, снизошло на него… И когда в самом начале лета на неспешной воскресной прогулке за городом в упор глянули на него дерзкие глаза в венчике ангельских ресниц, он не устоял.
Девчонка сказалась внучатой племянницей безвестного писателя, обитавшего неподалеку. Лет, созналась сходу, тринадцать, под тонким сарафанчиком едва-едва наклюнулись два тугих бутончика, выгоревшие на солнце волосы и трогательно облупившийся нос решили дело. Он любил ее бурно и быстро, как восемнадцатилетний, прямо там же, в кустах над озером, а потом долго и нежно, с отцовским почти умилением – на заднем сидении отогнанного в лес автомобиля…
Через два дня ему прислали кассету с записью. Снято было со знанием дела: никаких сомнений не оставалось в том, что перекошенное от страсти лицо принадлежит именно ему. К кассете прилагалась копия заявления в районную прокуратуру, написанного крупным косым почерком несовершеннолетней гражданки России, извещающей прокуратуру о совершении в отношении ее насильственного полового акта в извращенных формах…
В обмен на оригинал-кассету и солидную сумму денежных средств с него потребовали немного: провести ряд содержательных и конструктивных бесед с людьми в дорогих костюмах. Рассказать, что да как. Посоветовать. Помочь.
Тогда он выстоял. Нашел в себе силы отказаться. То, чем чреваты были «разговоры» с этими людьми, казалось слишком серьезным и страшным – даже по сравнению со страхом разоблачения.
Через день после своего горделивого отказа он, вернувшись со службы, не узнал жены: всегда насмешливо-приветливое лицо стареющей светской красавицы казалось мертвым. Катечка молча швырнула ему под ноги кассету – и с тех пор разговаривала с мужем только на людях, когда никак нельзя было демонстрировать их уже созревший и окончательный разрыв.
Еще через несколько дней ему позвонили снова, пригрозили дать ход заявлению об изнасиловании. Он выдержал и это. И несколько дней жил в ожидании кошмара – повестки, дознания, суда…
Повестки не было. Вместо нее был толстый белый конверт формата А-4. Внутри конверта – аккуратные ксерокопии документов, свидетельствующих о хищении средств Снежнинской горной компании.
И он сломался.
С ним встретились. Говорили о приватизации СГК, особое внимание уделяя моментам скользким, шатким, не совсем ясным. Говорили о взаимоотношениях внутри рабочих коллективов, и о возможности манипулировать этими самыми коллективами посредством профсоюзных лидеров… Он снова был консультантом, он честно и и грамотно выполнял свою работу – вот только, сменил заказчика…
Он сам продумал до мелочей схему рыночного кризиса. Подготовил аналитическую записку, якобы предназначенную для Старцева, где правда и ложь переплелись столь искусно, что и более-менее посвященному в секреты отрасли человеку непросто было отделить их друг от друга. Он поставил на этой бумаге свою подпись, и сам же указал, кому и как следует ее передать, чтобы создать полную видимость нечаянной утечки информации…
И теперь он сидел, серея лицом, чувствуя на теле нехороший липкий пот и странную безразличную вялость внутри. Сидел, тоскуя, думая об одном: только бы это кончилось, только бы поскорее кончилось… Но Старцев продолжал задавать вопросы:
– Юрий Семенович, – вот теперь голос его был сух и даже, пожалуй, страшен, – И последнее… Имя заказчика?
Березников вздохнул. Что-то мешало ему видеть, странная мутная пелена перекрывала лицо Старцева напротив и фигуру стоящего за его спиной дылды Малышева. Он провел рукой перед глазами – пелена не исчезала, а рука показалась вдруг будто ватной.
– Да вы ж знаете, Олег Андреевич, чего там…
Попробовал улыбнутся, но вышло как-то криво.
– От вас хочу услышать, – голос Старцева все отдалялся, все глуше становился, – Это Фрайман?…
– Фрайман. – кивнул Березников, – Фрайман, да… а… ах ты… черт…
И на глазах у Старцева и Малышева его лицо вдруг стало заливать багровым, побагровела и вздулась разом шея. Грузное тело в кресле дрогнуло, странно выгнулось… Березников захрипел и, непослушной рукой пытаясь сорвать с себя галстук, медленно пополз с кресла вниз, скользя ногами по пушистому коричневому ковру…
И пока Малышев стоял столбом, пытаясь понять, что же это происходит, Старцев рванулся из кабинета вон, и, распахнув дверь, крикнул страшно:
– Наташа, врача сюда… И сразу же «скорую»… сердечный приступ…
… Спустя двадцать минут реанимационная бригада увезла в направлении ЦКБ ослабевшее тело Березникова, а штатный доктор Центрального офиса клятвенно заверил Старцева, что дело, действительно, худо, что могут ведь и не спасти. Старцев покивал головой, вызвал Шевелева и попросил людей – подежурить у палаты Березникова. Шевелев вопросов задавать не стал, кивнул и вышел…
– Опоздал к черту, – Старцев глянул на часы, – Встреча была назначена…
И тотчас, будто его услышали через двойные звуконепроницаемые двери, селектор на столе проговорил Наташиным голосом:
– Я, Олег Андреевич, перезвонила, принесла извинения… Не волнуйтесь, перенесли на послезавтра – у вас там было окошечко…
– Что б я без тебя делал… – пробормотал Старцев и впервые за несколько последних дней улыбнулся.
А после сел с Малышевым за стол и набросал на чистом листе несколько цифр.
Еще немного – и Фрайман своего добьется. Корпорация на грани жесточайшего кризиса. Если ценовую ситуацию на рынке не удастся выправить в течение двух ближайших месяцев, только на палладии будет потеряно минимум 200 миллионов долларов. Кочет все еще официально не отрекся от своих требований – еще 300 миллионов. С Генпрокуратурой, требующей 500 миллионов, по-прежнему нет никакой договоренности. Векселя на 300 миллионов, скупленные Фрайманом, со дня на день могут быть предъявлены к оплате. Итого – более миллиарда долларов. Миллиарда!…
А денег свободных, между тем, нет, и не будет. Кредит брать тоже не под что: «Росинтербанк» только-только набирает обороты после реструктуризации, «Ярнефть» обросла судебными исками, да и под СГК, после заявлений Прокуратуры и наезда губернатора Кочета никто не даст и десятка миллионов, разве что – под залог акций… Но акции – это слишком рискованно, да и они упали в цене после событий этого лета…
– Ну? – спросил Старцев, выставив на листе жирный знак вопроса.
Малышев на знак посмотрел, поиграл бровями и ответил коротко:
– Жопа…