7 июля 2000 года, пятница. Москва

Ведущий объявил перерыв, люди заговорили, завставали с мест, но к выходу никто не спешил. Взгляды участников внеочередного заседания Союза российского бизнеса были устремлены туда, где возле огромного круглого стола в плотном кольце охраны невысокий светловолосый человек говорил что-то на прощание председателю СРБ, крепко тряс ему руку и явно собирался уходить.

Этот маленький человек, почти неразличимый за спинами телохранителей, присутствовал на заседании СРБ впервые. И именно из-за него собрались здесь сегодня все, кто имел к Союзу хоть какое-то отношение – вдруг да выйдет случай представиться, попасть на глаза, заинтересовать. Да и послушать интересно: что скажет им этот мужчина в светло-сером костюме, с галстуком, завязанным чуть вкось, с настороженными глазами, глядящими всегда исподлобья. Для большинства присутствовавших этот человек еще оставался загадкой: кто? откуда взялся? как сумел протиснуться меж чужими спинами и взлететь столь высоко?… Чуть больше года назад никто не знал его, никто о нем не слышал, а сегодня – нате, пожалуйста! – вот он, выразитель народной воли, олицетворение будущего, главный стратег, непогрешимый гарант, первое лицо, отец родной, Президент Российской Федерации.

В последний раз пожав кому-то руку и улыбнувшись – улыбка гасла так же внезапно, как возникала – он развернулся и четким шагом пошел из зала вон. По дороге зацепил кого-то взглядом, что-то произнес вполголоса одному из подручных – и скрылся за высокими дверями со всей своей свитой.

Следом повалили из зала остальные – банкиры и промышленники, президенты крупных холдингов и экономисты-теоретики, государственные чиновники и рыночные аналитики, председатели всевозможных фондов, политологи, пиарщики, депутаты Думы… То и дело возникали в дверях пробки – участники заседания останавливались, чтоб переброситься парой слов, немедленно подбегали к ним журналисты – с диктофонами, с микрофонами, с целой кучей вопросов.

– Господин Хорьковский, как вы считаете, можно ли расценивать выступление Президента как гарантию того, что «нулевой вариант» будет принят?

– Я бы воздержался от однозначной оценки. Но, по крайней мере, сегодня Президент дал нам понять, что не имеет предвзятого отношения к приватизации девяносто шестого года, и это отрадно. Потому что в ином случае в воздухе запахло бы переделом собственности, а это всегда – процесс крайне болезненный, не только для самих собственников, но и для сотен тысяч людей, чья жизнь так или иначе зависит от судьбы приватизированных предприятий.

– Вопрос господину Чахнашвилли. Каха Андреевич, скажется ли, на ваш взгляд, сегодняшняя речь Президента на капитализации крупных российских предприятий?

– Это было бы логично. По существу, Президент если и не выразил недвусмысленного согласие с «нулевым вариантом», то, по крайней мере, и не отрицал его возможности. Поэтому, мне показалось бы логичным, если бы акции тех предприятий, о которых сегодня шла речь – приватизированных через залоговые аукционы – немножко подросли в ближайшее время. Тем более, что в последнее время – а это связано, прежде всего, с действиями генпрокуратуры относительно «Росинтера» – капитализация данных предприятий день за днем снижалась.

– Олег Андреевич, говорят, инициатива сегодняшнего заседания СРБ принадлежит вам?

– Эта инициатива принадлежит активу Союза. И совершенно естественно, что для обсуждения взята наиболее актуальная сегодня тема – судьба предприятий, приватизированных по системе залоговых аукционов. Если вы внимательно слушали наших докладчиков, то вы увидели, что большинство этих предприятий – ЮКОС, ЛУКОЙЛ, Снежнинская горная компания, многие другие – благополучно пережили наиболее сложные в экономическом смысле времена, успешно функционируют, успешно выступают на мировом рынке. А это значит, что предприятия грамотно управляются, и обеспечивают не только своих собственников, но и целые регионы базирования, а в совокупности являются значительной частью экономики страны… О, извините, я должен отвлечься…

Старцев вырвался из цепких рук журналистки и подошел к невзрачному человеку в сером. Тот, склонившись к самому уху президента «Росинтера», произнес несколько слов, и Старцев, кивнув, последовал за ним куда-то по коридору отеля.

… В холле подавали кофе, передвигались с чашками в руках. Кофе стыл едва пригубленным – слишком много вопросов, слишком непростые ответы. Вот сомкнулся вокруг кого-то плотный кружок журналистов, над которым нависает на длиннющей «удочке» узнаваемый микрофон НТВ – в косматом меховом чехле он похож на растрепанный малярский валик.

Вот энергичная дама с лакированной башенкой на голове сердито спорит с главой Новолипецкого комбината: «Вот уж вы бы на этот счет не заикались, ей-богу! Вот уж о вашей-то приватизации мне хорошо известно!».

Вот председатель Счетной палаты с пухлым лицом обиженного дитяти переговаривается о чем-то вполголоса с дородным главой «Газпрома», а снизу откуда-то уже тянется в этот приватный якобы разговор любопытствующий диктофончик газетчика.

Вот крабьими перебежками движется по холлу, поблескивая очками и бритым черепом, директор Департамента PR корпорации «Росинтер» Леонид Щеглов. У него здесь своя работа: нежно зацепил за лацкан представительного мужчину и впиаривает, впиаривает ему что-то, а представительный мужчина кивает, соглашается, и можно расслышать лишь: «У нас в Думе…». Вот председатель СРБ, умеренно взволнованный (рука еще помнит президентское пожатие), обсуждает с двумя банкирами возможную реакцию МВФ на сегодняшнее выступление главы государства, цитаты из которого уже надиктовывают в сотовые телефоны самые шустрые из журналистов – корреспонденты информационных агентств… И над толпой в добрые две сотни человек, в разноголосом гуле то и дело вспыхивает, угасает, появляется вновь, перелетая от уст к устам загадочное – «нулевой вариант».

«Нулевой вариант» – значит, все остается, как есть. «Нулевой вариант» – значит, никто больше не попытается отобрать и переделить то, что было приобретено в недавние, но уже как будто далекие смутные годы законодательной неразберихи.

Кто выдумал эти слова, кто первыми произнес их – никто не помнит уже, да и неважно это. Важно, скажет ли это волшебное заклинание тот, ради кого и устроено было сегодняшнее заседание. Если Президент заявит о принятии «нулевого варианта» и согласиться оставить все на своих местах, не вскрывать едва затянувшиеся раны первых баталий за собственность – значит, у многих, присутствующих сегодня здесь, сами собой рассосутся проблемы и с Генпрокуратурой, и со Счетной палатой, и со множеством других, недовольных…

…Малышев, стоящий на отшибе, в стороне от нахрапистой прессы, заметил, что среди одинаковой бело-серой, пиджачно-рубашечной мужской толпы, появились вдруг разноцветные пятна как бы деловых, как бы офисных дамских костюмчиков, которых совершенно точно не было здесь в первой части заседания, пока присутствовал Президент. Костюмчики эти прикидывались скромными и официальными, но такие вились по спинкам жакетов русалочьи волосы, такие ноги вырастали из-под недлинных юбок, такие нежные и невинные головки венчали всю эту красоту, что ясно было как дважды два: ровно никаких деловых забот нет в этих головках, и ровно никакого отношения не имеют их обладательницы к теме сегодняшнего заседания. Девицы, прижимавшие к груди бутафорские папочки с будто бы важными документами, набирались в модельном агентстве. Все понятно: главное действо закончилось, теперь предстоит лишь обсудить подготовленное заранее предложение СРБ для правительства, а потом – банкет. И чтобы радикально настроенные элементы из прежнего состава Союза не затягивали процесс и не взялись оспаривать основные тезисы предложения, в зал нагонят разноцветных моделек. Всем своим видом эти карамельки будут призывать поскорее закончить официальную тягомотину и перейти к занятиям менее официальным и более соблазнительным…

Малышев поискал глазами Старцева, но того не было видно. Зато хорошо было видно одну из «карамелек» – в розовом, и с розовым же цветущим личиком. Она поймала взгляд, опустила ресницы, и, как бы случайно, чуть передвинулась поближе, чтобы молодой длинноногий господин получше разглядел все ее мятные, ванильные прелести. «Вот эту» – определился Малышев.

Что– то мелодично прозвонило, и бархатный голос произнес: «Прошу всех в зал, господа!». Не упуская из вида розовую девушку, Малышев двинулся к дверям. Да где же Старцев-то?…

* * *

– Вот, собственно, все, что я могу сказать по этому вопросу, – закончил Старцев, и в комнате стало тихо – слышно было лишь, как где-то в отдалении гудит толпа и тоненько сопит человек, сидящий напротив.

– Ну что ж, спасибо вам, Олег… э-э-э… Андреевич, – человек сделал вид, что забыл отчество. Обычная номенклатурная уловка – чтоб не обманывались ласковым тоном и монаршьим вниманием: всех не упомнишь, вас много, а я один. – Я поеду.

Скрипучий голос какой… Он встал с кресла – встал и Старцев. Человек направился к двери. «Зачем звал? – подумал Старцев, – Посоветоваться по какому-то ерундовому поводу?»

Едва Президент покинул зал, некто из свиты попросил Старцева следовать за ним. Президент, оказывается, еще не уехал – зашел на минуту в одну из переговорных комнат, говорил с кем-то по телефону. Увидев Старцева, разговор свернул и попросил кой-что разъяснить: что-то, совершенно на взгляд Старцева неважное и малозначительное. Очевидно было, что за такой ерундой Президент здесь задерживаться бы не стал, а если б и стал – незачем было уединяться. Старцев, тем не менее, ответил все, что посчитал нужным, пытаясь определить по лицу собеседника, слушает он его, или просто ждет, пока Старцев заткнется. Определить было невозможно – слегка комичное выражение упрямого внимания на лице Гаранта никогда не менялось.

И вот теперь он просто встал и пошел к выходу. Что это было, спрашивается?

У самых дверей Президент все-таки обернулся:

– Ну, а как у вас дела? – и шагнул в двери.

Предполагалось, очевидно, что разговор продолжится по дороге к президентской машине. Стоящая у дверей негустая толпа телохранителей и референтов взяла их в кольцо.

– Спасибо, неплохо, – осторожно ответил Старцев, вышагивая рядом, – Правда, в последнее время не совсем понятные отношения складываются с Генеральной прокуратурой…

– Мда? – Президент сбегал по лестнице, – И что же в них такого непонятного?

Ага, Президент в курсе. И, похоже, с вопросом знаком основательно.

– Генпрокуратура утверждает, что Снежнинская компания была приватизирована незаконно. Но при этом не передает дела в суд, а требует с нас пятьсот миллионов.

– Все что-то требуют, – равнодушно ответил Президент.

Они пересекали вестибюль. Краем глаза Старцев заметил, как вытянулся по струнке швейцар.

– Полагаю, прокуратура во всем разберется, – гарант Конституции все так же равнодушно скользнул взглядом по лицу собеседника. – Не смею вас больше задерживать, Олег… э-э-э… Андреевич… Рад был пообщаться…

Они попрощались на пороге отеля, и в считанные секунды свита, упаковав Президента в авто, расселась по машинам, картеж взвыл и понесся по пустынной улице: движение было перекрыто.

… Когда Старцев вернулся в зал, вторая часть заседания уже началась – председатель зачитывал проект обращения к правительству. На свое место за круглым столом в центре он не полез, а прошел туда, где сидел Малышев.

– Что, в туалете была очередь? – шепнул ехидно партнер.

Старцев покосился – по другую руку Малышева сидела густо-розовая брюнеточка и хлопала ресницами, изображая внимание.

– У меня разговор был. – очень тихо ответил Старцев.

Малышев перестал улыбаться:

– С ним?

– С ним. Он в курсе.

– И что?

Старцев подумал и хмыкнул:

– И ничего!…

* * *

В общем и целом день кончился удачно. За принятие предложение о «нулевом варианте» проголосовали абсолютным большинством. Еще бы – большая часть голосующий была в этом кровно заинтересована. Стало быть, заседание удалось.

Удался и банкет. Розовая девочка-конфетка прилипла к Малышеву так, что отрывать ее пришлось бы вместе с левым рукавом дорогостоящего пиджака, истерзанным девичьими пальчиками. Когда ряды отмечающих событие стали редеть, и оставались уже, что называется, только свои, Малышев заметил, что и к Старцеву клеится одна из «карамелек» – белокурая, в коротеньком бирюзовом костюмчике, в вырезе которого, как на блюде, возлежали два тугих шарика.

– Вот что. Берем девчонок, едем куда-нибудь, – улучив минуту, шепнул Малышев партнеру, – Выпьем, а там поглядим.

– На что глядеть-то? – спросил Старцев хмуро. – Не, не поеду.

– Эх! – махнул рукой Малышев, – Тебе ж сорок три только. А что к пятидесяти будет? Ты так вообще всю квалификацию потеряешь…

– А на ком мне ее оттачивать? – так же хмуро реагировал Старцев, – На этих, что ли? – и он чуть заметно кивнул в сторону шептавшихся «карамелек», – Я с такими себя чувствую… Как в рентгеновском аппарате.

– Это как? – не понял Малышев.

– А так. Видел снимки когда-нибудь?… Вот. Все прозрачное. Ничего не видно. Ни достоинств, ни недостатков, ни этой твоей квалификации. Просвечивает один кошелек. У них так глаза устроены.

– Можно подумать, бывают с другими глазами, – скривился Малышев.

– Бывают.

– Не поедешь, значит?

– Нет, спасибо.

– Ну, как знаешь…

Старцев ни словом не обмолвился о том, что в семье у него какие-то неполадки. Но об этом узнала Юлька Денисова, рассказала мужу, а Денисов Малышеву передал. Информация, сделав крюк через Нганасанский округ, вернулась в Москву, и теперь Малышев, добрая душа, пытался, как умел, отвлечь старшего товарища от грустных мыслей. Но отвлекаться по малышевской методике – посредством алкоголя и посторонних девиц – Старцев не пожелал, и Малышеву пришлось действовать в одиночку.

Там же, в гостинице, нашелся бы, конечно, свободный номер. Но где гарантия, что номер не будет оборудован какими-нибудь излишествами, вроде портативной видеокамеры за зеркалом? Лучше не рисковать. И Малышев умчал розовую красавицу все туда же, на гостевую квартиру…

Теперь эта красота лежала поперек кровати, жемчужно-розовой попкой кверху, и развлекалась тем, что острыми ноготками рисовала на могучей малышевской груди некие тайные знаки. Малышев же внимательно слушал себя, пытаясь разгадать, что за настроение вдруг его посетило.

Ну, определенное удовольствие – это понятно. Но что-то все же не так. А что?…

Девочка милая, толковая. Хорошенькая. Студентка, пожалуй. Можно было бы даже оставить при себе на недельку. Удачный, словом, выбор. И все же чего-то не хватило Малышеву, чего-то он в этот раз недобрал. Полноты ощущений, кажется, это именно так и называется. Почему же, интересно?…

А скучно потому что. Ну, хорошенькая. Ну, толковая. Движется в постели, как профессионалка. И все. Таких – шустрых и свеженьких – полно. Пучок на пятачок. А капризная душа еще чего-то просит, чего-то эдакого, непростого… Вряд ли это кислые старцевские рассуждения так на него подействовали. Может, он, Малышев, просто стареет уже?… Так, об этом не надо…

Может, Ленке позвонить? Вот уж кто в любое время дня и ночи примчится, и такую огненную джигу отхватит, что небу станет жарко… Но при мысли о безотказной Ленке стало вдруг еще скучнее. Может этой, как ее, позвонить? Вот же черт, все время забываю… А! Кукулиной!… Нет?… Нет. Кукулина – еще хуже.

Вот разве что… Да, в самом деле. Лучший вариант. Но фиг ты сейчас встанешь и наберешь ее номер. А даже если наберешь – не факт, что застанешь. И даже если застанешь – совершенно точно никуда она за тобой не помчится.

Интересное дело – стоило Малышеву лишь подумать о том, что вот прямо сейчас он может дотянуться до телефона, вытащить из портмоне бережно сложенную бумажную салфетку с ее номером и номер этот набрать – его вдруг облило жаром.

Такое с ним последний раз случалось, кажется в школе. И то – лет до пятнадцати, пока каждая девочка, вдруг обратившая на него внимание, казалась нежданным подарком судьбы. А к пятнадцати стало ясно, что подарки эти закономерны, поскольку вырос Сережа Малышев в человека высокого, ладно сложенного, и, скажем прямо, красивого. И вешаться на него, красивого, за версту заметного, будут до скончания его дней. Посему бестрепетно набирал Малышев любой номер в любое время суток, твердо зная, что не откажут. А если вдруг и откажут, то по причинам чисто техническим – муж или, там, критические дни.

И вот оказывается, что стоит только подумать о том, чтоб позвонить ей – и дрожь по телу. Ну-ка!… Он решил проверить еще раз. Сказал про себя: «Звоню!» и даже сделал некое движение по направлению к телефону – сработало. Побежали по коже мурашки, и под ложечкой екнуло.

– Ты чего? – розовым голосом спросила «карамелька».

– Ничего. Не делай так, пожалуйста… Щекотно очень.

– Вот так? – уточнила она, и еще раз провела ноготком по груди.

– Настя! – насупился Малышев, – Ну я же попросил! Убери ру…

Улыбка на розовом личике погасла.

– Я не Настя. Я Ксения.

Малышев замер. Оговорочки, значит, начались…

Как от таких вещей лечиться, Малышев знал. Бывало, бывало: увидишь, глаза загорятся, думать о ней начинаешь… А потом употребишь девицу – и дело с концом. Такая же, как прочие, не хуже, не лучше. Ну, ничего, ничего. Недолго осталось. Вот сводит Настю на концерт, и…

Из первой беседы Малышев вынес-таки порцию полезной информации. Любит барышня оперу. Во всяком случае, так говорит. А может, выпендривается просто? Как-то не верится, что нормальная, физически здоровая девушка без отклонений в психике может любить вот это. Грохот оркестра, долгие завывания, из которых не разберешь даже, на каком языке поют: «А-а-а-э-э-э! О-о-о! О! О! А-ы, а-ы, а-ы-ы-ы-ы!…», а следом скоренький речитатив, тоже невнятный; необъятное пузо баритона, драматически поигрывающего бровями, напряженно кривящая рот примадонна с тремя подбородками, а мелодии – все какие-то трели да уханья, непонятно даже, как они все это запоминают…

В оперу он с ней, пожалуй, не пойдет. Не готов он к таким жертвам. А вот на концерт известного тенора отчего б и не сходить. Билеты взяты, концерт – единственный в России – через пять дней. Малышев улыбнулся, предвкушая радостное удивление химички-меломанки. И если уж она действительно такая любительница этих сомнительных развлечений, обязательно должна размякнуть и просто броситься ему на шею с криком: «Бери меня! Бери!»…

– Мне пора, – хмуро сообщила розовая девушка.

Он и не заметил, как она встала с постели. Стояла к нему спиной, лифчик застегивала. И трусы уже натянуть успела! По законам жанра требовалось процесс остановить, или хоть вербально выразить свое огорчение по поводу ухода. Что это они еще за моду взяли – уходить, когда вздумается?… Но Малышев ничего не ответил: лежал и наблюдал молча, как она собирает разлетевшиеся по спальне чулки, юбку. Смявшийся жакетик обнаружился под кроватью. Чао, киска! Извини, что не провожаю – устал.

Дождавшись ее ухода, он с удовольствием потянулся в постели, прикидывая, стоит ли ехать домой на ночь глядя, или лучше заночевать прямо здесь. Или поставить на уши кого-нибудь, да хоть Овсянкина, и закатиться в какой-нибудь клуб. Зря, что ли, должен пропадать пятничный вечер!…

И только он решил позвонить Овсянкину, как затренькал где-то знакомый сигнал мобильника. Пришлось побегать по чужой квартире, чтобы найти пиджак с оставшейся в кармане трубкой.

– Слушаю! – сказал Малышев в трубку.

… Через два часа он сидел в кабинете своего дома в Озерках. Рядом сидел Старцев, просматривая только что распечатанные документы, отправленные на личный ящик электронной почты Малышева. В низких стаканах подрагивало желтое виски.

– Вот и смотри, – комментировал Малышев, – Четыре никому не известные фирмы скупили векселя «горки». Общая сумма – около трехсот миллионов. Срок погашения – сентябрь. Три из четырех фирм совершенно точено через ряд посредников принадлежат ему. Надо понимать, и четвертая тоже. Налицо целенаправленная скупка долгов.

– Все-таки он, – Старев отбросил бумаги, – Все-таки Фрайман…

Итак, по информации, полученной два часа назад Малышевым из каких-то своих источников, выходило, что долги Снежнинской горной компании скупал не кто иной, как Борис Фрайман, глава финансово-промышленной группы «Альтаир», одной из крупнейших олигархических групп в России.

Сфера интересов «Альтаира» была обширной, но с самого начала группа специализировалась на нефтедобыче и первичной переработке нефти. Именно с «Альтаиром» у «Росинтера» длилась двухгодичная судебная тяжба по поводу западносибирской «Ярнефти». Неплохо смотрелся «Альтаир» и на банковском поприще, и в страховом бизнесе. Кроме того, в последние годы группа продемонстрировала активное внимание к цветным металлам – в частности, к алюминию. Фрайманом была приобретена пара алюминиевых заводиков, один из которых располагался в Байкальской области, и значительный пакет энергопроизводящего предприятия – там же. Теперь же, выходит, аппетиты Фраймана распространились и на лучший актив «Росинтера» – Снежнинскую «горку».

– Можно, конечно, предположить, что Фрайман просто подсуетился и решил заработать на наших векселях, – произнес Старцев после долгой паузы, – Но это вряд ли. Мелковато для него. Скорее всего, инициатором наезда Генпрокурора именно он и был, а векселя – так, побочный продукт, подстраховался просто. Выкатит их нам на оплату в сентябре, и, если задержимся с переводом денег, попытается возбудить дело о банкротстве.

– В таком случае, он действительно надеется получить «горку»? – спросил задумчиво Малышев, – На фига она ему?

– А на фига ему все остальное? – пожал плечами Старцев, – Ты же сам говорил, что каждому лестно такую компанию оторвать… Не знаю… Нет, ты прав, Сережа. «Горка» ему сейчас по всем признакам ни к чему. У него планы в Байкальске, насколько я знаю, и соваться в чужой регион ему сейчас не ко времени. В Нганасанском округе он чужой, и должен отдавать себе отчет, что Денисов ему мигом обрежет лицензии на недра.

– А Кочет? – быстро спросил Малышев.

– Кочет?…

А вот относительно Кочета как раз предсказать трудно.

Дело в том, что город Снежный, находящийся на территории Нганасанского автономного округа и закрепленный за округом Конституцией, административно подчиняется вовсе не округу, а Белогорскому краю. Так повелось с сороковых, что ли, годов, когда Снежнинский горком партии волевым решением сверху взяли да и сунули в подчинение ближайшему крайкому – Белогорскому. С тех пор Снежный стал своего рода феноменом – единственным в стране городом, входящим в состав одного субъекта Федерации и расположенным на территории другого.

Ничего удивительного не было в том, что при таком раскладе между руководителями округа и края периодически возникали споры и размолвки. Совпадало это, как правило, с теми моментами, когда верстались бюджеты обоих субъектов и заходила речь о дележе местных налогов, выплачиваемых Снежнинской компанией. Белогорский губернатор Кочет справедливо полагал, что вечно нищий бюджет края неплохо было бы пополнить, оттяпав у Снежного большую часть налогов «горки». Денисов же и мэр Снежного Молодцов имели не меньшее основание рассчитывать на то, что большая часть налогов должна оставаться на месте и расходоваться на содержание тех, кто обеспечивал жизнедеятельность самой Снежнинской компании. Таким образом, ежегодные бюджетно-налоговые битвы, начатые еще при прежних губернаторах, должны были повторяться вновь и вновь.

Кочета, стало быть, к числу горячих сторонников росинтеровской политики в Снежном причислить было сложно. И ждать от него особой поддержки в сложной для «горки» и округа ситуации не приходилось. Но стоит ли ждать откровенной конфронтации?

– Что-то не припомню, чтобы Фрайман был с Кочетом как-то связан, – пробормотал Старцев, потирая переносицу, – До сего дня никаких общих дел у них не было…

– Ну, это не факт, что их и в дальнейшем не будет, – возразил Малышев, – И вот тебе, Олега, еще одна интересная деталька. Ты мне поручал заняться профсоюзами?…

– Я не поручал. Я просил, – поправил Старцев, – А что, есть какие-то новости?

– Есть. Я сегодня сопоставил то, что нашел мне Шевелев по поводу этого, как его… Ручкина, да – с той информацией, которая относится к скупке векселей «горки». И вот тебе результат.

С этими словами банкир выложил перед Старцевым два документа: один из той пачки ксерокопий, что неделю назад принес ему Шевелев, другой – из новой распечатки, которую только что просматривал Старцев.

– Вот и вот. Видишь? Один и тот же человек. Здесь он учредитель ООО «Золотые купола», а тут, – Малышев постучал по второй бумаге, – его именем подписан договор о покупке векселей.

– А что это за кадр? – Старцев всмотрелся в незнакомую фамилию.

– Какая разница? Никакого значения это не имеет, обыкновенная «шестерка». Важно другое: домик на Рублевке Ручкину подарили ребята Фраймана. Значит, и эта профсоюзная войнушка затеяна именно Ручкиным с подачи «Альтаира».

– За-ши-бись! – отчетливо произнес глава Корпорации и откинулся в кресле, – Давай-ка, Серега, плесни мне еще…

Малышев разлил виски в оба стакана, и Старцев, не разбавляя янтарную жидкость, одним махом отправил ее в рот.

– Завтра Ручкин будет в Москве, – сообщил Малышев, – И я лично с ним поговорю…

– Не переусердствуй! – хмуро улыбнулся Старцев.

– Ничего! – Малышев легкомысленно махнул рукой, – Как-нибудь… Ты, вот что, Олег… Ты скажи мне – что делать-то будем?

– А что тут делать?… – Старцев нахохлился, сложив на груди руки, – Отбиваться будем. Желательно – без лишнего шума, мне эти войны в прессе вон, где сидят! – и показал, где, – Наезд Генпрокуратуры и профсоюзная буча – это, может быть, еще не все. Вот давай посмотрим, чего реально добивается Фрайман.

– Знать бы…

– А мы знаем! – Старцев приподнял веки, глянул на Малышева неожиданно весело, – Прокуратура дело в суд не передает. Так? Так… Что это означает? Что никакого суда прокурор не выиграет, и сам прекрасно это понимает. Значит, сверхзадача прокуратуры – не отобрать у нас «горку», а припугнуть и растрясти на бабки. Пятьсот миллионов, Сережа! Это большие деньги…

– И пакет профсоюзных требований – еще лимонов двести, – присовокупил Малышев.

– О!… Если мы сломаемся хотя бы по двум этим трещинам – нехорошо нам станет.

– Ну, по миру-то не пойдем… – отмахнулся Малышев.

– Не пойдем. – согласился Старцев, – Но пояса затянуть придется. А тут нам Фрайман выкатит векселя к оплате. Еще триста миллионов. И где мы их будем брать?

– Уж триста-то найдем где-нибудь…

– Да. Найдем. Если Фрайман еще где-нибудь нас на деньги не раскрутит. А он, насколько я его знаю, к таким делам основательно готовится. Думаю, у него для нас еще сюрпризы будут. И если к сентябрю мы потеряем хотя бы часть оборотных средств, мы по векселям можем и не расплатиться.

В кабинете повисла тишина – слышно было, как негромко гудит процессор малышевского компьютера. Что означает «не расплатиться по векселям», когда векселя эти находятся в чужих и отнюдь не дружественных руках, гадать не приходилось.

Векселя предъявляются к немедленной оплате, и, в случае, если деньги на счет предъявителя в отпущенный срок не переводятся, предъявитель вправе начать в суде дело о банкротстве должника. Как только суд решает дело в пользу истца, на предприятие ставится внешний управляющий – как правило, того же истца представитель. И дальше можно курить в сторонке: акции компании под тем или иным предлогом будут быстренько переданы новым менеджментом в те самые руки, в которых незадолго до этого находились векселя.

– Значит, вот что, – резюмировал Старцев после минуты скорбного молчания, – Никаких откатов, никому – ни прокуратуре, ни профсоюзникам. Прокурор хочет денег – пусть попробует их из нас вытрясти. Но что-то мне подсказывает, что не фига у него не выйдет – по крайней мере, в легальном, судебном порядке.

– Да не будет никакого суда! – всплеснул руками Малышев, – Ты же видишь, какая у них тактика: они просто каждый день капают нам на мозги через прессу. Инвесторов напрягли, потребителям головы заморочили…

– Пусть дальше морочат. И чем энергичнее они будут это делать, тем быстрее станет понятно, что никаких реальных санкций они к нам не применят. Инвесторы эти тоже не вчера родились, сообразят, что громко лающая собака не укусит. Ну, и потом… Я почему-то думаю, у нас с Президентом еще одна встреча будет. И я на нее сильно надеюсь.

– Ну-ну, – сказал Малышев, не то, чтобы выражая сомнения, а как-то вообще без интонации, – Ладно. С профами я тоже постараюсь в ближайшие дни закончить.

– И как?

– Как получится. Раз Ручкин сумел их на дыбы поднять, значит, и успокоить сумеет.

– А вот не факт! – возразил Старцев и побарабанил пальцами по стакану, – Ты не забывай, что речь идет не о банке, где на двоих служащих – три высших образования. Профсоюзники – это другой контингент, отборный. Для них вся жизнь – борьба, а компромисс – пожизненный позор. На дыбы поднять их нетрудно, уладить конфликт – куда сложнее. Поэтому, я бы на твоем месте подумал бы о какой-то уступке – незначительной, чтоб и нам не накладно, и им отступать не стыдно было. Как?

Малышев фыркнул, но все же кивнул в знак согласия.

– И последнее, – Старцев ладонью прихлопнул лежащие перед ним бумаги, – «Горку» надо уводить из-под удара.

Глаза Малышева блеснули:

– Реструктуризация?

– Она, родимая.

– Под чутким руководством Немченко? – насмешливо спросил Сергей Константинович.

– Пока другого нет, – ответил Олег Андреевич и, подумав, добавил, – Давай-ка, Сережа, по последней!…

И Малышев налил.