В 1976 году Алла выступала в Каннах на международном фестивале «Мидем». Она исполнила там «Арлекино» — без особого, впрочем, триумфа. Хотя сама поездка в легендарный город-праздник была ее личным триумфом. Во время той поездки Пугачёва мимоходом была в Париже. Когда проезжали мимо «Олимпии», она попросила остановиться. Вышла из машины, постояла перед входом и произнесла, как бы ни к кому не обращаясь, но отчетливо:
— Здесь пела Пиаф. Здесь буду петь я.
Она была совершенно уверена — эта сцена для нее. Хотя и далекая, как космос. Впрочем, Пугачёва любила ставить перед собой космические задачи. Иначе пела бы в самодеятельности, как ей некогда и советовали.
В 1982 году ее пригласил выступить директор «Олимпии» Жан-Мишель Борис. Зал на бульваре Капуцинов открылся в 1954 году, и умница Жан-Мишель быстро превратил его в самую престижную площадку не только Франции, но и мира. Хотя масштабом «Олимпия» вовсе не потрясает — всего две тысячи мест. Но выступить там — значит стать фактом истории, быть причисленным к «олимпийским богам». А для советского артиста это было, пожалуй, так же престижно, как концерт ко Дню милиции.
Но галантный француз Жан-Мишель не знал, каких мук стоило «совьетской пьевице» добраться до Парижа.
Конечно, она много ездила за рубеж — по тогдашним, советским меркам даже слишком много, слишком часто, слишком далеко — дальше соцстран. Но что предшествовало этим поездкам?
«Страшно вспомнить, — говорил Болдин. — Это выездные комиссии райкомов и "Росконцерта". Это вынужденные мероприятия в нашем коллективе: раз в неделю политические занятия, для чего нам из райкома «спускалась» тематика. Нас заставляли знать какие-то совершенно ненужные вещи.».
Иррациональное общение с партийными органами перед выездами за рубеж описывали уже много раз, но для молодого читателя нелишне будет повторить, для чего снова воспользуемся отрывком из книги Ильи Резника:
«Если в концертные организации поступали деловые приглашения из-за рубежа, их зачастую прятали под сукно, потом, как могли, затягивали оформление документов, потом гоняли по выездным комиссиям, где, как правило, заседали въедливые функционеры:
— А назовите столицу Свазиленда!
— Мбабане!
— А кто Генсек компартии Гондураса?
— Ригоберто Падилья Руш!
— А "Труд" чей орган?
— Орган? ВЦСПС.
— С какого года издается?
— ???
— Та-ак! Ну, а если на какой-нибудь стрит какой-нибудь иностранец обратится к вам с вопросом: "Кто руководил восстанием лионских ткачей в 1834 году?", что ответите?
— Э-э-э-э.
— Не стыдно? А еще собираетесь представлять Союз Советских Социалистических Республик за рубежом.».
И каждый раз перед поездками Пугачёва «теряла» кого-то из своих музыкантов: партийные и лубянские органы запросто не выпускали несколько человек за границу. Повод обязательно находился: несколько браков, знакомство с сомнительными элементами и, разумеется, национальность. Аргументы, что в урезанном составе без бас-гитариста или барабанщика группа потеряет всякий смысл, не брались во внимание.
«Каждый раз мы отбивали кого-то из музыкантов, — продолжает Болдин. — И иногда нам приходилось общаться напрямую с высшими чинами КГБ. Алле часто помогал генерал Филипп Денисович Бобков. Это было как в детективе. Мы ехали на площадь Дзержинского, останавливались у главного входа, из которого обычно никто не выходит. Милиция внизу уже была предупреждена, что сюда подъедут «жигули» такого-то цвета и с таким-то номером. Кто-то выходил из дверей, встречал нас и провожал к Бобкову».
Этот генерал КГБ заслуживает отдельного романа. «Один день Филиппа Денисовича». Вот что писал о нем историк Евгений Жирнов в журнале «Власть»:
«Карьера Бобкова в КГБ могла завершиться в 1967 году, после того как Семичастного на Лубянке сменил Андропов. Но вновь судьба оказалась на его стороне. Андропов, переживший в Венгрии восстание против коммунистов, испытывал панический страх перед диссидентами и считал их главной опасностью для государства. Ему нужен был проверенный борец с идейными врагами, а никого более опытного, чем Бобков, в КГБ не оказалось: последних стариков, участвовавших в репрессиях, уволил еще Семичастный. И Филипп Денисович назначается первым замом воссозданной идеологической контрразведки — Пятого управления КГБ. А еще через год — его начальником.
Беда была только в одном. Настоящих, идейных врагов власти среди видных представителей интеллигенции не наблюдалось. И для процветания вновь образованной службы диссидентское движение нужно было создавать почти с нуля. Это было задачей не слишком сложной. Собственно, тем же в царской России занимались жандармы. Задача облегчалась еще и тем, что в голове Андропова сталинская идея постоянного нарастания классовой борьбы превратилась в идею постоянного нарастания борьбы идеологической. И потому он верил в то, что, несмотря на все усилия «пятерки», количество диссидентов должно только возрастать. Агентам-провокаторам «пятерки» приходилось работать в полную силу, чтобы поддерживать иллюзию о существовании массового, но контролируемого инакомыслия.
…Одновременно создавался и совершенствовался предназначенный для интеллигенции образ Филиппа Денисовича — великого и ужасного. Результат был налицо: они реагировали на Бобкова, как кролики на удава».
В другую эпоху «кролики» смотрели на «удава» уже иначе.
Олег Павлович Табаков на одном торжественном вечере в свою честь произнес благодарственные слова в адрес Бобкова за то, что очень помогал ему в его творческой жизни и даже способствовал получению большой квартиры. Поэт Евгений Евтушенко тоже был с Бобковым в самых теплых отношениях. Однажды Евтушенко вез из-за границы книги, и на советской таможне их конфисковали: запрещенная литература! Евтушенко тут же бросился к Филиппу Денисовичу, взмолился о помощи. Об этом он поведал сам много лет спустя, выказывая явную признательность генералу-спасителю. Наверное, найдется еще много других духовных и интеллектуальных лидеров страны, которые могли бы поблагодарить генерала КГБ, но почему-то стесняются.
В сотрудничестве творческой интеллигенции и КГБ давно нет никакой государственной тайны, хотя многие прелюбопытные факты предстоит узнать только через много лет после рассекречивания архивов.
Михаил Козаков, например, честно рассказал миру, что был «стукачом». После встреч с иностранцами, после застолий с поэтами и художниками он писал подробные отчеты, куда следует.
Можно понять мотивацию этих талантливых людей. Конечно, сейчас при Брежневе ни им, ни их детям уже не угрожали пуля или колючая лагерная проволока. Но оставить без сцены, без эфира, без тиражей могли одним движением брови. Некоторых и оставляли — в назидание «подонкам». И куда им было податься? В электричку до Петушков?
Да что там сцена — не на ней же живут, в самом деле. Не строчками закусывают. Не всякий поэт в России больше, чем поэт. В основном, просто человек. С машиною в кредит, с путевкой в Коктебель, с жульеном в ЦДЛ.
* * *
Почему всемогущий Бобков помогал Пугачёвой? Возможно, была личная симпатия. Кроме того, приятно, знаете ли, после разбора доносов и докладов поболтать с милой остроумной женщиной. К тому же — самой популярной женщиной страны. А Бобков вовсе не был «картофелем в мундире», он ходил в театры на все премьеры, много читал. Правда, не любил Солженицына и Бродского, считал их бездарностями. То, что оба стали лауреатами Нобелевской премии, — это, конечно, «происки врагов». Но что мы хотим от генерала КГБ? Кстати, его сын Сергей был (и видимо, остается) поэтом, членом Союза писателей СССР. Но при этом совершенно очевидно: кроме личной приязни к Пугачёвой была и служебная. Мудрый Филипп Денисович желал, чтобы Первая певица была с Пятым управлением. Не потому, что она могла вдруг выкрикнуть на концерте лозунг в защиту академика Сахарова, а потому что так было всем проще и слаще. Кроме Сахарова, конечно.
Скорее всего, именно Бобкову Пугачёва и звонила, чтобы выпустить в эфир своих «Птиц». Находилось и много других поводов для звонка «другу». Злоупотреблять высокими отношениями, конечно, не стоило, и Болдин это прекрасно понимал. Мелкие проблемы с рядовыми сотрудниками КГБ решались своими силами. А сотрудники следили за «нашей рыжей» ревниво. Есть даже версия, что Пугачёва проходила в картотеке КГБ под псевдонимом Лара. (Как тут не вспомнить, что в упоминавшейся пьесе Резника певицу зовут именно Лариса? Понятно, что дурацкое совпадение, но так и тянет многозначительно усмехнуться.)
А когда в критическую минуту (точнее, дни) Алла вдруг подумала об эмиграции из СССР, будто бы Бобков вел с ней долгую беседу и убедительно доказал, что ее талант цветет только среди русских снегов, а там она будет тешить ностальгирующих алкашей в брайтонском ресторане. Что на самом деле чистая правда, даже если Бобков такого и не говорил.
И Алла уезжала. И всегда возвращалась.
А Филипп Денисович в 1991 году ушел в отставку — за несколько месяцев до путча, будто предвидел или знал. И возглавил Службу безопасности группы «Мост» — да-да, той самой, что владела каналом «НТВ» и издательством «Семь дней». Руководителем и хозяином «Моста» был Владимир Гусинский, в прошлом театральный режиссер. В аналитических структурах Бобкова оказались многие из его соратников. Они получали очень хорошее жалование, но работу выполняли ту, к которой были приучены на Лубянке: слежка, сбор компромата, провокации и спецоперации. Мост между творческой интеллигенцией и КГБ оказался на удивление прочным.
* * *
Но вернемся в СССР.
Конечно, во всех поездках Пугачёву с «Рециталом» сопровождал сотрудник компетентных органов. Болдину, как неизменному руководителю группы, всегда давался заместитель с Лубянки. Артисты давно называли их ласково — «пастухи».
«Это были разные люди, — вспоминал Евгений Борисович. — Многие из них по сей день работают в органах безопасности. Они писали отчеты о нашем пребывании за рубежом, чтобы оправдать свою поездку. Они, конечно, мешали нам, потому что после каждой поездки были обязаны о ком-то в своем отчете написать плохое. "Такой-то с переводчицей пошел в магазин и купил себе магнитофон. А другой на Кубе пел частушки с непристойным содержанием". После этого идешь и начинаешь объясняться.
Иногда Алла срывалась на этих гебистов, мы же с ними все время общались, водку пили вместе.
Был у нас один гебист, который все время напивался. Однажды он пошел куда-то, и я сказал нашим ребятам следить за ним. Чтобы вовремя его унести. И вот он нажрался до невменяемого состояния, и наши музыканты волокли его в гостиницу. Ведь если бы с ним что-то случилось, то досталось бы и нам».
Когда Алла должна была ехать в Западную Германию, чтобы выступить в Кельне, туда не пустили двух человек из «Рецитала». Перед концертом прямо на месте им подыскали замену. Алла нервничала, но настроена была решительно:
— Да хоть я вообще осталась бы без группы, все равно пойду и буду петь!
Во время концерта, когда в какой-то момент освещение сцены стало совсем скудным, чужие музыканты просто перестали играть, потому что не видели нот. А Пугачёва продолжала петь, словно ничего не случилось.
После концерта, покинув с ослепительной улыбкой сцену, она вбежала в гримерку, свалилась на стул. Прибежали музыканты, «пастух»-гебист, кто-то еще. Все обнялись и буквально рыдали.
И вот теперь «Олимпия».
Ей сперва предлагали петь на французском. Она сказала:
— Я могу на французском, могу на английском и даже немецком, но какой в этом смысл? Мы же не просили «Бони М» петь по-русски.
(Она имела в виду легендарный концерт группы «Бони М» в Останкино в 1979 году.)
Поэтому решили, что каждую песню переводчик будет предварять ее кратким содержанием.
Чуть ли не половину «Рецитала» опять не выпустили из СССР. Пришлось договариваться со здешними. Рекламы почему-то не было почти никакой.
Перед концертом Пугачёва томилась за кулисами (она всегда перед тем, как выбежать на сцену, нервно прохаживалась туда-сюда по прямой, встряхивая кистями рук) и бормотала:
— Ой, эта пытка никогда не кончится. Ох, ну скоро уже?
Потом тихонько выглядывала сквозь щелочку в зал:
— Рассаживаются. Ох, ну как же долго они рассаживаются. Чего тянуть-то?
Уходя под овации со сцены, отпев вместо положенных двух часов три, она произнесла фразу, которой, как правило, заканчивала выступления на родине:
— Если что-нибудь осталось в ваших сердцах, то большей награды я и не желаю! — и простилась на французский лад:
— Адью.
После концерта она не могла спокойно сесть в своей гримерке: там собралась разноязыкая толпа. Ее поздравляли, целовали, засыпали цветами.
Прибежал директор «Олимпии» Жан-Мишель Борис, сплясал на радостях «цыганочку» и потребовал тут же принести шампанское.
Через пару дней в Москве один известный композитор объявил во всеуслышание, что на Пугачёву в «Олимпии» было продано всего 53 билета. Позор!
Справедливость восстановила, как ни странно, главная телепрограмма страны «Время»: там был показан репортаж из Парижа, и вся страна увидела, что Пугачёва пела при полном аншлаге.
В том же году она еще выступала в Италии. Сначала в каком-то маленьком городе. Устроители концерта не хотели особо рисковать, приглашая никому не известную русскую певицу, поэтому для подстраховки в первом отделении пел какой-то местный кумир. Потом вышла она со словами:
— Ну, голубчики, сейчас я вам покажу!
После ее выступления тот итальянец стеснялся выходить на сцену для общего финального поклона.
«Я его вызываю: "Дружба народов!" — вспоминала Пугачёва. — И он выходит: в своей бабочке, такой весь тоненький, такая конфетка, такая раковая шейка.». (Цитата по статье А. Поликовского «"Олимпия" мимолетная» в «Ровеснике» за июнь 1983 года. Кстати, то был один из лучших «доперестроечных» материалов про Пугачёву. Именно здесь автор назвал ее «рыжей тяжелой кошкой».)
Потом был концерт в римском зале «Олимпико» (просто некуда было деться от этой «символики» — в Москве репетиционная база Пугачёвой находилась в спорткомплексе «Олимпийский»). Здесь Аллу ожидала еще одна нервотрепка.
Концерт начинался не в 19 часов, как везде принято, а в 21, как заведено в Италии. Но в это же время открываются и все вечерние бары.
В девять вечера в зале еще не было никого! Пугачёва растерянно носилась за кулисами:
— Это полный провал! Нет, я сейчас побегу на улицу и сама буду за руку тащить сюда людей!
К половине десятого набралось уже ползала. Надо было начинать.
В конце выступления Алла вгляделась в зал и увидела, что он весь заполнен веселыми итальянцами. Оказывается, это в традиции у здешней публики — убегать посреди концерта и приводить своих друзей, если понравилось.
Тогда это всё казалось победой эстрадного русского «оружия» и нашей прессой описывалось с гагаринской эйфорией. Но Европа вовсе не была покорена Аллой. (За исключением Скандинавии, о чем речь впереди.) Ансамбль Игоря Моисеева имел там больший успех, что объясняется одной фразой — «Oh these crazy Russians!», как восклицал солист все той же группы «Бони М» в песне Rasputin.
Хотя в той же Франции певица уровня Пугачёвой была всего одна — Мирей Матье. Но наша «кошка» могла по-настоящему гулять только у себя дома. Прав, прав был Филипп Денисович.
В том же 1982 году умер отец Пугачёвой — Борис Михайлович. В тот момент рядом с ним не оказалось даже Зинаиды Архиповны, она отдыхала в санатории под Звенигородом.
Когда Алла узнала о смерти отца, с ней случилась настоящая истерика. Она редко когда говорила о Борисе Михайловиче, все больше о маме, но только самые близкие люди знали, как сильно она его любила.
И в том же году умер Брежнев — тот самый мелкий политический деятель, который, согласно анекдоту, жил в эпоху Пугачёвой.