А в декабрьском номере журнала «Театральная жизнь» вышел текст под названием «Жди и помни меня». Автором была Алла Пугачёва. По сути, это ее первый и последний печатный манифест, где она объясняется с публикой, в первую очередь — с публикой интеллигентной.

Нет, эта публикация никак не связана была с конфликтом в «Прибалтийской», она готовилась раньше. Все просто удачно совпало. Как и многое в судьбе Пугачёвой, что она склонна приписывать влиянию небесных сил.

Предыстория пугачёвского выступления на площадке «Театральной жизни» такова. В ту пору в журнал привлекли молодых и рьяных сотрудников — перестройка, так перестройка! Молодой театровед Сергей Николаевич написал открытое письмо Алле Пугачёвой, где выразил печаль своей классовой «прослойки». Вкратце суть письма: Алла была прекрасна в период «Арлекино», «Иронии судьбы» и Зацепина. Но потом началось не то.

«Мы ее теряем!» — таков был скорбный пафос.

Журнал в ту краткую эпоху гласности был очень популярен, а Пугачёва и подавно, поэтому читатели немедленно стали отвечать. По воспоминаниям Николаевича письма приходили мешками. Тут как раз нет ничего удивительного.

Интересней другое. Николаевич перед публикацией честно показал свое послание его адресату. В этом помог Болдин. Пугачёва совершенно не оскорбилась, хотя иронично заметила, что это не письмо, а прямо «могильная плита». Но захотела ответить. Чего еще никогда не делала.

Поэтому Болдин попросил Николаевича прибыть в их штаб в «Олимпийском» и взять с собой диктофон. Там они долго втроем разговаривали, Пугачёва страстно объясняла свою эстетику, свое мировоззрение. И затем они договорились с журналистом, что тот изложит ее «монологи певицы» в виде ответа. Что Сергей Николаевич честно сделал. (Кстати, много позже он станет главным редактором журналов Madame Figaro, Citizen К., «Сноб».)

На самом деле Пугачёвой уже давно хотелось высказаться, потому что журналисты замучили. Особенно всем, конечно, не давал покоя Кузьмин с его большой гитарой наперевес. (О! Алла еще не знала, что будут о ней писать лет через десять. В буквальном смысле положат под «могильную плиту».) А письмо Николаевича стало лишь поводом.

Поскольку тот манифест Пугачёвой можно считать программным, имеет смысл привести его целиком. Для такого документа места не жалко: «Не знаю, что произошло, но критики меня разлюбили. Точнее сказать, они не любили меня никогда. Их все во мне раздражало: вид, голос, манеры, песни. Даже самых неагрессивных, самых воспитанных одолевало желание меня переделать, перекрасить, приодеть и обязательно отдать под присмотр какому-нибудь хорошему режиссеру. Последнее соображение во мне неизменно вызывает один и тот же горестный вздох, вроде того, которым сопровождала расспросы уполномоченных булгаковская Аннушка: "Нам ли бриллиантов не знать… нам ли режиссеров не знать".

Впрочем, теперь никто об отсутствии режиссера не сожалеет, "Московский комсомолец" сокрушается, что в течение десяти лет наша эстрада не может выдвинуть Алле Пугачёвой ни одной достойной конкурентки (как будто я вражеская фирма, монополизирующая родимую эстраду). Мне объясняют со страниц высокочтимых изданий, что советской певице не полагается иметь "мерседес" (почему?) и что в моем репертуаре маловато песен о любви к родине (действительно, никогда не пела про русское поле и не могла вообразить себя "тонким колоском"). Разные дамы в толстых журналах причитают, что я насаждаю дурной вкус и потрафляю низменным инстинктам толпы (что же это за толпа такая, тысячами осаждающая стадион, где я пою, и раскупившая 200 миллионов моих пластинок?). Раньше меня осуждали за бедный мой балахон и растрепанную челку (не может прилично одеться и причесаться, не уважает нашего зрителя!), теперь клянут за мои меха и якобы роскошные туалеты (кичится своими деньгами!), раньше раздражал мой лирический репертуар (поет только о себе!), теперь — современные ритмы и стиль (хочет нравиться подросткам!). Вывод тогда, теперь и всегда — Алла Пугачёва должна перестать быть Аллой Пугачёвой.

Успокойтесь критики, начальники и чутко реагирующие граждане, не хмурьте брови и не терзайте своим читателям и подчиненным душу. Пугачёва останется Пугачёвой. Казенный патриотизм и мещанское ханжество пусть хранят и славят другие, благо желающих хоть отбавляй. Ну а теми гомеопатическими дозами, в которых меня сейчас выдают в эфире и с телеэкрана, не то что отравить, их просто распробовать нельзя. Приходится только удивляться, что обо мне еще кто-то помнит и, как выяснилось из публикации в "Театральной жизни", даже ждет. Это очень мило со стороны С. Николаевича и всех, кто откликнулся сочувственным словом в мой адрес на его "открытое письмо". Конечно, было немного обидно узнать, что нынешняя Пугачёва не вызывает того энтузиазма, как прежде. Но я никогда не стремилась угодить всем и даже в самые плохие времена старалась оставаться самой собой. "Какая есть, желаю Вам другую".

Только не надо ни с кем меня сравнивать. Я ничего не имею против того, чтобы оказаться в одной компании с Пиаф, Руслановой, Шульженко, Высоцким и Шевалье (Клавдию Ивановну и Володю я знала и нежно любила). Но у каждого из них — своя судьба, свои песни. И у меня — все свое. Поймите меня правильно: я не настаиваю на какой-то своей уникальности, но сейчас я меньше всего озабочена тем, чтобы соединить русскую народную песенную основу с традициями французской chanson. Это мое прошлое, преодоленное и в сущности мало кем оцененное.

Сегодня я думаю о музыке и ритмах нынешних семнадцатилетних. Вы видели, как они танцуют брейк? Их юмор, их раскованность, их своеволие и даже жесткость — это какой-то совсем новый стиль, новое направление. И не скрою, мне хочется, чтобы они пели и танцевали под мои песни. Я не собираюсь уступать место тем, кто дышит сейчас мне в затылок и норовит спихнуть в этакие "гранд-дамы советской эстрады". Я еще молодая, у меня еще тысяча планов, и из тысячи шансов я не упущу ни одного. К тому же мне всегда казалось унизительным и жалким то, как безропотно мы пасуем перед западными звездами и ансамблями, действительно узурпировавшими наши дискотеки. У них, мол, и денег больше, и выучка получше. И вообще — иностранцы! Куда нам с ними тягаться? Логика пораженцев. Мне стыдно за нашу эстраду, которая без поддержки влачит свои дни, лишь изредка взбадриваемая энтузиастами или безумцами, которых, как правило, надолго не хватает. (Меня хватило на десять лет, а это в наших условиях рекорд, достойный книги Гиннесса.)

И разве не безумие — вся наша затея создать Театр песни? Но все-таки я вполне осознанно иду на это безумие, потому что знаю: советская эстрада нуждается в принципиальном обновлении, ей необходим новый импульс, который могут ей дать не один-два модных шлягера, но новое поколение исполнителей. Нам удалось. Нам удалось собрать талантливых музыкантов: Владимира Кузьмина, Игоря Николаева, Руслана Горобца, Александра Барыкина. Если угодно — это союз композиторов на общественных началах.

Нет, они вовсе не "обслуживают" меня, а существуют вполне независимо и автономно, но все вместе они создают ту атмосферу творческого поиска, риска, игры, которая необходима искусству. Моя же роль в этом союзе скорее не "премьерская" и даже не "режиссерская", а "продюсерская". В любой новой программе нужен взгляд со стороны, взгляд профессионала, способного не только раскритиковать: "это — плохо, это — хорошо", но что-то подсказать, уточнить, показать. Сама я почти не вмешиваюсь в чужие программы, считая, что лучшую возможность испытать себя дают сцена, радио, телевизионный экран.

Но как же у нас все сложно! Сколько приходилось преодолевать запретов, через какие препоны прорываться! Только в последнее время стали возникать во всесоюзном эфире какие-то новые голоса, появляются новые лица. Но невольно ловлю себя на мысли, что выбор имен ограничен до минимума, подлинных открытий мало, а штампы просто неистребимы. Многие молодые люди разучились ценить собственную неповторимость, похоже, они хотят одного: соответствовать некоему усредненному, итало-прибалтийскому стандарту, миленькому и привычному, как курортная пластмассовая мебель.

Не хочу выглядеть этакой поучающей матроной, которая взирает на юных дебютантов с высот своего звездного Олимпа, к слову сказать, весьма ненадежного, но рискну процитировать великого Станиславского, сказавшего однажды, что талант — это сила жить. Надо уметь бороться, надо уметь выживать, надо иметь много веры, чтобы справиться с жизнью, которая почти всегда сильнее. Но в этом несбыточном "почти" ваш шанс на победу.

Я не жалуюсь на судьбу. У меня все сложилось так, как я сама того хотела. Может быть, мне даже везло чаще, чем другим. Но когда я задумываюсь над тем, что притягивало ко мне людей все эти годы, я нахожу лишь один ответ: это страдание.

В моем "Арлекино" вы узнали себя. В моем голосе услышали что-то такое, что безошибочно подсказало вам: а, этой рыжей тоже бывало плохо, и она знает цену своей удаче. Наверное, вы тогда любили меня больше, потому что разделить чужое несчастье психологически гораздо легче, чем чужое торжество. К тому же с тех пор прошло много лет. Иные времена, иные песни. Сейчас уже никого не проймешь, крича и плача: "Не отрекаются, любя". Несчастные женщины скоро надоедают и в жизни, и на сцене. Я думаю, что в этом мире нужно научиться хотя бы одному — уметь радоваться каждому дню и не наводить своими проблемами тоску на окружающих. Мы знаем, как много в жизни непоправимого горя и как, в сущности, все быстро кончается, но есть какие-то радости, случайные или вроде тех, что готовишь себе сама, есть какой-то один день, когда ты красивее всех, есть работа, которая держит в форме и не дает распускаться, есть Кристина, есть люди, которые добры и рады тебе. Есть вы!

О, как порой не хватает самых главных, самых нужных слов, чтобы выразить всю нежность и счастье, которые душат меня, когда я думаю о вас, когда я читаю ваши письма, вижу ваши лица, ваши руки, протянутые ко мне с цветами и моими неудачными фотографиями. Не сердитесь, не обижайтесь на меня. Я знаю, как вы великодушны, я верю, вы не отвернетесь и не дадите мне уйти одной. Спасибо вам, мои дорогие. С Новым годом!».