В начале 1990-х Пугачёва завершила сотворение своего нового нетленного образа. Возможно, окончательного, бесповоротного. Помог ей в этом модельер Валентин Юдашкин, гений кулуарной кройки и дипломатического шитья. Валентин Абрамович в тот период стал самым влиятельным российским кутюрье, обаятельная улыбка которого озаряла высочайшие кабинеты. Он мастерски метал свой бисер перед самыми желанными женщинами страны. Они выстраивались в очередь за этими платьями, за этим ажурным счастьем.

Можно утверждать, что Юдашкин — идеальный дизайнер для России. Для страны, где каждый вагон метро воспринимается как подиум, где шуба и сапоги с каблуками давно стали материальным синонимом понятия «красота». Все у Юдашкина по-серьезному пышно, все расчетливо роскошно. Гламур чересчур.

В 1991 году на Неделе высокой моды в Париже Юдашкин показал коллекцию «Фаберже», и надменные фэшн-критики отнеслись к ней очень благосклонно. Получить такого клиента, как Пугачёва, было для него равносильно приему в Синдикат высокой моды Франции. И то, и другое у него получится. (Правда, из Синдиката Юдашкин позже выпадет, о чем мастер не очень любит упоминать.)

Валентин и Алла были просто созданы друг для друга. Светозарная розовая юбочка, аппетитные лосины и сапожки-копытца превратили Пугачёву в «императрицу, которой охота пошалить». А еще эти рыжие локоны, как у загулявшей Барби, и «цыганский» макияж. Не нравится? Пройдите, гражданин, в другой вагон.

Вячеслав Зайцев с улыбкой вынес свой модный приговор: «Валя более спокойный человек, чем я. Я всегда с клиентами конфликтую. А он идет у своих клиентов на поводу. Алла позволяет себе образы немножко такой цирковой тематики, которые ее вульгаризируют. На самом деле она очень тонка и аристократична в душе».

При всей «цирковой тематике» к своим изображениям Пугачёва относится очень придирчиво. Что проявилось во всей красе в пору издания журнала «Алла». Но сперва нужно привести историю этого полиграфического эпизода ее биографии.

Весной 1993 года в «Олимпийский», в офис к Алле Борисовне пришли робкие мальчик и девочка лет восемнадцати. Лариса и Влад Пальцевы. Они приехали из Ташкента, где работали в газете «Пионер Востока». Хозяйки на месте не оказалось, зато ребята увидели Сергея Васильевича Челобанова, смущенно поздоровались и сказали:

— Давайте, мы вам расскажем нашу идею, а вы поговорите с Аллой Борисовной, может, ей понравится.

— Хорошо, — согласился Челобанов.

— Дело в том, что мы хотим сделать журнал Аллы Пугачёвой.

Челобанов действительно передал все своей патронессе, и она пожелала лично увидеть этих ташкентцев.

После краткого и несколько сбивчивого объяснения, что за журнал хотят сделать Лариса и Влад, Пугачёва произнесла:

— Мне ваша идея нравится. А как журнал будет называться?

— «Арлекино», — ответили ребята.

Алла Борисовна задумалась:

— «Арлекино»? Да какой уж сейчас «Арлекино»? Давайте-ка просто и со вкусом — журнал «Алла».

Деньги на первый номер Пугачёва выделила сама.

Лариса с Владом принялись бегать по столичным типографиям и договариваться о печати нового журнала. Это оказалось не самой легкой задачей. Когда уже в типографии начинали составлять смету, то, разумеется, всплывало имя Пугачёвой, и цены на типографские услуги тут же возрастали: с такой богатой барыни, мол, не грех и втридорога запросить.

Первый номер вышел в декабре 1993 года. Многие приняли его скептически: еще одно мимолетное увлечение нашей звезды. Но плохо они думали про Пугачёву — она взялась за свой журнал всерьез.

Как-то она явилась на пресс-конференцию к группе «А-Студио», своим любимцам, которых некогда вытащила из Казахстана и стала продвигать в московском шоу-бизнесе. Корреспонденты вяло спрашивали «студийцев» о всяких глупостях, и тогда подняла руку Пугачёва:

— А позвольте несколько вопросов от журнала «Алла»?

И молодые журналисты в тот вечер остались без дела.

Пугачёва читала все материалы, которые шли в номер.

Собственноручно правила их. Если ее не было в Москве или даже России, требовала, чтобы статьи присылали ей по факсу — хоть на край света. А уж свои фотографии требовала доводить до леонардовского совершенства.

Впрочем, журнал успеха не имел, рекламу не собирал и в 1997 году был закрыт. Надо признать, не всегда наша великая «курочка» несет золотые яйца от Фаберже.

В 1999 году русский Vogue решился на опасный эксперимент — преобразить Пугачёву. Эта история замечательно описана в очерке Карины Добротворской, которая была свидетелем «ядерной реакции».

«Она бросила на нас короткий настороженный взгляд.

— Слушайте, и зачем нам это нужно? Ну, раз приехали, давайте что ли погуляем, сходим куда-нибудь, выпьем, а?

Вот оно — началось. Сейчас откажется сниматься! Мы стали наперебой верещать, что Vogue — знаменитый журнал, что англичане ждут, что они приехали специально ради нее, что отменить решительно ничего невозможно. Она тяжело вздохнула.

— Тогда не подгоняйте меня. Я все делаю быстро, только не торопите мои душевные движения.

Села на диван, затянулась сигаретой… Ее юный ординарец Леша вытащил огромный чемодан и за одну секунду наполнил его одеждой. Взял сундучок с косметикой.

— Алла Борисовна, зачем? Там в фотостудии все есть!

— Пригодится, — мрачно отрезала она. И как в воду глядела.

В студию приехали на черном "мерседесе". Черное шерстяное пальто от Yamamoto до пят, черные обтягивающие джинсы, черный берет со сверкающей буквой "А". "Это я Юдашкина попросила сделать. Наивно, конечно, но ничего".

Окинула взглядом вешалки с одеждой лучших дизайнеров и тихо пробормотала:

— Все погибшее…

У нее три любимых определения. "Погибший" — то есть безнадежный. Произносится без всякой злобы. "Убогий" — то есть жалкий. Произносится без всякого презрения. "Новорожденный" — то есть еще не развившийся, еще всему открытый. Произносится с нежностью.

Итак, наши вещи были погибшими. Пугачёва примерила несколько черных минималистских вещей, с каждой мрачнея все больше. Парикмахер Фернандо осторожно начал распрямлять ее вьющиеся волосы специальными щипцами. Его руки, похоже, успокоили Пугачёву:

— Этот ваш Фердинанд, он ничего, понимает.

Потом задумалась.

— Когда я была молодая, мы распрямляли волосы утюгом, представляешь? — сказала она мне. — А сушили в духовке.

Она почти ко всем обращается на «ты», по-барски. Никого это не задевает и не удивляет. И вообще рядом с ней я чувствую себя погибшей, убогой и новорожденной одновременно.

Прямые волосы ее совершенно преобразили. Из зеркала на нее смотрело совсем другое лицо — умное, классическое, с чистым открытым лбом и огромными глазами.

— Алла Борисовна, так очень красиво.

— Это красиво, но это не я! Под такое лицо и под такую прическу нужны другие песни. Я такие пела раньше иногда. Они тоже очень красивые, правильные, но не мои. В них нет театра.

Мы показали ей декабрьский номер американского Vogue с Хиллари Клинтон на обложке. Алла Борисовна брезгливо поморщилась:

— Вы что, хотите, чтобы я была такая же? Я же вам не Хиллари Клинтон! Я Пугачёва, а не Тютькина — и это есть кошмар всей моей жизни! Зачем я вообще на все это согласилась? Думала, какое-нибудь чудо случится! Но чудес не бывает!

Визажистка Фиона приступила к макияжу. Я видела, что Пугачёвой мучительно прикосновение чужих рук к лицу. Я понимала, что она на грани. Что все погибшее, погибшее, погибшее. Что нужно срочно что-то предпринять, пока она не сорвалась. И тут она сорвалась.

— Хватит! — Алла Борисовна резко встала. — Я ухожу. Я предупреждала, что ничего не выйдет. Ты что, не понимаешь, что это не я!

И тут она резким привычным движением встрепала так старательно выпрямленные волосы и вызывающе откинула голову: "Вот это я! Меня много, я агрессивна, мне идет много косметики, я люблю свои украшения! Это — я!".

Остолбеневшие англичане понимали одно: происходит нечто экстраординарное. Они знали, что им предстоит снимать знаменитую русскую певицу, но они никогда не слышали ни ее имени, ни ее песен. Для нас она — икона, символ, эпоха. Для них — эксцентричная тетка из экзотической страны.

Их предупреждали, что у русской звезды (русской Тины Тернер, русской Мадонны, русской Эдит Пиаф) трудный характер. Но не до такой же степени! А Пугачёва тем временем продолжала:

— Скажи им, что мне пятьдесят лет! Что мне поздно меняться. Возразить было нечего. <…>

Мы уговорили ее остаться. Уговорили сделать макияж самой.

"Я поэтому и в кино не снимаюсь, не терплю всего этого!".

Позже она сказала мне: "Я решила рискнуть". В ней боролись два чувства: желание увидеть себя другой и желание остаться собой. Победили любопытство и профессиональная обязательность».

В 1995 году модные художники Виноградов и Дубоссарский абсолютизировали «монархию» Пугачёвой, изобразив ее обнаженной на фоне алых роз. Акция происходила в рамках выставочного проекта «Русская красавица». Писали, конечно, не с натуры. Но объект выбрали единственно верный. Два концептуальных ерника доказали: образы Пугачёвой — мишура, прах, тлен. Сама она — вот истинная ценность, соль земли, голая правда.

Автору книги однажды посчастливилось увидеть Пугачёву подлинной, у нее дома. Нет-нет, не обнаженной, ни в коем случае. Она тогда хворала и ради незнатного гостя не стала писать на лице привычный «пейзаж». Какая была, такой и открыла дверь. Это оказалась другая женщина. Почти невидимые ресницы, родные ее волосы, уже не рыжие, а просто светлые, совсем негустые, и ясный лоб. Так выглядела бы Саския, милая женушка Рембрандта, если бы прожила дольше своих тридцати лет.

— Алла Борисовна! — не удержался автор, уже собираясь уходить. — Но у вас же удивительное лицо.

Пугачёва взглянула на себя в большое зеркало в прихожей.

— Я знаю, знаю, — ответила устало своему отражению. — И что ж теперь?