Она поджала под себя одну ногу в черных колготках. Или черной колготке, если нога одна? Нет, ноги две – пока одну поджала, вторая была под красной скатертью. Красная и черная. Ставлю на второе. На ее левом плече печальная татуировка – буква «А». Или это острый угол с перекладиной для приговоренного к повешению? Или клюв погибшей птицы?

И где я видел эту А? Кто дурачит меня? А?

Все, пора на НАТ.

Нет, не так сразу. Еще восемнадцать мгновений в дымных муках.

Водка. Официант. Девушка.

Да, мой верный Бенки, ты ждешь меня. Но ты не видел ее носа. Он скопирован с чертежей Данте. Он устремлен в инфернальную вечность. Великоват для девушки? Да ты дурак, Бенки! Я положил бы букет асфоделий к этому монументу. Ты же знаешь, что меня можно насмерть разбить таким носом.

А она курит и смотрит на тварь рядом с собой, гомункулуса из пивной кружки по фамилии Брюлович. Зачем фамилия, Бенки? Потом пригодится, увидишь.

Надо оторвать Катуар от твари, замучить моими кислотами, распустить на пестрые нитки, заклеить липкими марками. Терпи, Катуар!

– Марик, привет!

– Я не Марик, я – Марк.

Извилистый путь к Катуар затрудняет шальная преграда в серьгах, которые притягивают ее тело в маленьком черном платье к потертому полу. LBD-Лабуда-лебеда.

– Ну извини. Ты просто такой милый, просто Марик!

– Что тебе?

– Мне очень надо запуститься с моим сценарием.

– А я чем могу помочь?

– Можно тебя написать автором идеи? С твоим именем сразу сценарий примут.

– А сколько денег?

– Ой, ну до бюджета еще дело не дошло. Но ты согласен?

– Нет.

– Марик, но мне это очень надо.

– Есть бюджет – есть сюжет, как сказал бы один мой покойный друг.

– Марик, ну помоги. Просто имя, два слова.

– Можно мне пройти туда? Где море огней.

– Я позвоню тебе завтра, хорошо?

– Спасибо, нет. Вот и два слова.

– Почему?

– Я жесток с девушками. Это знает любой официант.

– Спаси, Марк!

Тектонический сдвиг сотрясает меня. Селедка томится, бьется в недрах. Еще один толчок, сорок градусов по шкале Рихтера.

– Марик, что с тобой?

– Я не…

Я не в силах сдерживать теплую лаву. Она вырывается из жерла и заливает маленькое черное платье. Просительница визжит.

Дура, я щедро забросал ее дарами драгоценного чрева. Марка утробный автограф. Радоваться – а не содрогаться.

Но как пусто теперь на душе.

Да, уже точно на НАТ. Где к ограде прикован мой Бенки.

Меня провожают пустыми глазницами погибшие жители подземелья.