В подвале клуба «Ефимыч».

Мой ослепительный официант, лучший друг позавчерашних интеллигентов:

– Я знаю, что вы будете! Во-первых, двести грамм водки. Во-вторых, потом еще сто пятьдесят…

– Нет, ошибся. Никакой водки. Иначе я захлебнусь. Принеси снотворного.

– Что?

– И побольше.

– У нас нет снотворного.

– Как же мне уснуть?

– Вы всегда так интересно шутите. Кстати, а что вы сейчас пишете? Мне страшно интересно.

– Сказать?

– Да, если можно. – Официант с волнением протирает чистый стол, огибая оазис с солонкой и перечницей.

– Гур-гур.

– Что?

– Гур-гур.

– Знаете, у нас тут на днях появилось блюдо «Гур-гур имени Марка Энде». Это набор сыров. А что это слово означает?

Крик из-за забытых желтых занавесок, из старого окна четвертого этажа в переулке Вечность обрывает наш диалог:

– Бычок-песочник! Я вычислил тебя!

Позволю здесь стремительную череду комических кадров. Карамзин висит в петле над диваном фон Люгнера.Карамзин лежит на диване фон Люгнера с полуприкрытыми белыми глазами, из его треснутых губ стекает пена – на крепкую немецкую обивку. Грязный пол украшают несколько белых таблеток.Карамзин сидит на диване фон Люгнера и, аккуратно вставив в рот холодный ствол пистолета, нажимает на спусковой крючок.

Он подходит к моему столу. На его плече висит полуистлевшая сумка «Москва-0». Официант удрученно отодвигает для него тяжелый стул. Карамзин садится и берет в руку солонку: – Что за вещица, и мне пригодится! Ты узнал меня? Ты думал, я давно умер?– Узнал, Карамзин. По губам.

Да, Бенки, он живой. Я много раз хоронил его в своих бумагах, уничтожал подробной казнью, пронзал острым карандашом, но он живой. Даже стигматов на руках от графита не осталось. Не так могуч мой божественный дар, чтобы убить по-человечески. Официант тихо, как на поминках, спрашивает Карамзина:– Вы сейчас будете заказывать? Принести меню?– Блины у вас тут подают?– Блины? Есть.– Надеюсь, как у бабушки его?– Как у нашего шеф-повара.– Тогда не надо, дай борща пожирней.