ИНТ. СТОЛОВАЯ УНИВЕРСИТЕТА. ДЕНЬ.

За тем же самым столиком, что пошатывался на алюминиевых или дсп-шных – какая теперь разница? – ножках когда-то, в начале бойкого сценария, если кто его еще помнит, сидят Бух и Я.

Уже начало сентября. Я не написал ни строчки. Яждал Буха, пропавшего с лопатой в археологической экспедиции за уральским хребтом. Теперь он вернулся, оставив сибирскому цирюльнику на память два зуба, изможденных сухарями и докторской диссертацией. Взамен получил скудную пачку сторублевок и недельную лихорадку в больнице на болотах.

Бух преподает историю первой половины XIX века, так же носит с собой вилку, завернутую в салфетку, по выходным играет в баскетбол со студентками из общежития. У него трое детей, жена из Перми, почти законченная книга об императрице Елизавете Алексеевне. Он лысеет, и кудри под натиском пустыни отступают все дальше к затылку.

– Бух, милый мой, ты же писал кандидатскую диссертацию о нем.

– Милый? Это новое слово в твоем лексиконе. – Бух кивает двум бедно одетым курсисточкам.

– Не суди меня, Бух. Я уже проклят.

– Да что за страстные речи, Саша?

– Бух, я не могу рассказывать, прости. Помоги мне сделать этот сценарий. Это последнее, что меня удерживает от броска с 23-го этажа. Хиштербе.

– А в электричке тогда ты выглядел так бодро. Так уверенно.

– Какой электричке?

– Когда я шел с газетами.

– Какими газетами?

– Ты действительно не помнишь?

– Не помню.

– Я продавал газеты.

– Ты? Газеты?

– Да, мой старший сын этим подрабатывает. А тогда заболел. Мне пришлось его подменить.

– Ты всегда был очень ответственный. Бурново тебя так за это ценил… – Я касаюсь волос на затылке. – Вспомнил! Там в газете еще было интервью с Марком Энде, да?

– Может, и было.

– Бух, помоги. Я не могу сам работать с литературой: пытаюсь читать и не различаю смысла слов. У меня есть твоя книга «Старец», я нашел в архиве твою кандидатскую, но кроме слов «Первая глава» не понял больше ничего.

– Там сначала «Введение».

– Может быть. Я не воспринимаю текст.

– Покажись врачу.

– Бух, почему ты стал такой жестокий?

– Я? Ты, сценарист-убийца, меня называешь жестоким?

– Ты же не видел ни одного моего фильма. Ни одного.

– Жена смотрит. И сын старший. Я прихожу домой очень поздно и не могу этому препятствовать.

– Больше я никого не убью. Клянусь тебе. Клянусь светлым именем Брунгильды.

– Саша, а теперь серьезно. Как я могу тебе помочь?

– Ты будешь моим консультантом. Я отдам тебе половину гонорара. Он очень большой, поверь мне. Я самый высокооплачиваемый сценарист Москвы. Вам не надо будет ходить по электричкам. Ты поедешь с женой и детьми на море. В Италию. Ты был в Италии?

– Не был.

– Любой русский должен хотя бы раз побывать в Италии.

– Я не русский. Забыл?

– Неважно. Поедете на море. Нет, не надо про море… Бух! Чем еще тебя заманить?

Бух берет свою вилку и оглядывается:

– Интересно, пельмени еще остались?

Я выхватываю вилку из его долговязых пальцев, бросаю в сторону. Звона не будет, не ждите: здесь вам линолеум, а не каменный пол бойлерной. Бух безмятежно поднимается, в несколько шагов настигает беглянку, поднимает ее, рассматривает, как экспонат. Вытирает салфеткой, которую подносят трогательные руки студентов, убирает во внутренний карман. Возвращается, но не садится, смотрит на меня, улыбается:

– Саша, мне не нужны твои гонорары. Я не буду твоим консультантом. Я ученый, и все. А ты занимаешься убийственным ремеслом, прости за мою еврейскую прямоту. Как я могу участвовать в этом?

– Бух, это сценарий о Федоре Кузьмиче. Это будет хороший фильм, никаких блондинок, никаких турбочекистов…

– И поэтому ты сразу завел разговор о больших деньгах? Ты живешь в своем причудливом мире, но мне там не место. У меня дети, пельмени, добрая Елизавета Алексеевна, баскетбол в старом спортзале. Мне здесь очень уютно.

– Бух! Спаси меня. Будь милосерден, как Старец.

Бух смотрит в окно и читает по каплям дождя:

– По воспоминаниям одного из тех, кто посещал Старца, он своеобразно реагировал на праздные с его точки зрения просьбы. Его просили иной раз помолиться о добром урожае, о хорошем приплоде скотины, о выгодной сделке на ярмарке. И тот отвечал загадочными звуками.

– Какими?

– Гур-гур.