Йорген возвращается, хрипло дышит. В его руках белый пиджак с серебряными пуговицами.

– Улыбаешься? Это хорошо. А то я за тебя боялся. Надевай. Снял с Эдика Жмуринского. Он еще свою шляпу предлагал, но это уже лишнее. Надевай, ну! Великоват, но терпеть можно.

Издалека, сквозь войлочный шум и звон хрусталя, доносится надрывный распев: – Итак, приз «Сценарист года» вручается Марку Энде! Прошу на сцену!Встаю со стула, колышется теплый пиджак.Вперед.К финальному акту. К развязке и титрам.Матрен Гусаркин встречает меня как мессию, готов пасть на колени. Без очков перепутал.– Марк, прошу вас! И зрители наконец увидят того, кто заставляет их вечера напролет сидеть перед телевизором. Марк Энде!Его напудренный подбородок передо мной. Я поднимаю взгляд: зрачки Матрена дрожат, не отражая действительность. Матрен шепчет, не разжимая улыбки:– Говори в микрофон. Быстрее.Я поднимаюсь на цыпочки, дотягиваюсь до микрофона.– Здрасьти.В первом ряду, между актрисой, которая рекламирует зубную пасту «Ingeborga», и режиссером, у которого в нагрудном кармане единый партийный билет, усыпанный стразами и кокаином, сидит старец Федор Кузьмич. Руки на холщовых коленях. Голубые глаза слезятся от света.Вспыхивает протуберанец. Царь-колокол нависает над залом, качается, близок удар. Я сжимаю пальцами стойку микрофона, она хрустит и мой густой выдох разносится по кладбищу в смокингах. Пепел из дряхлого таза, пепел спаленной истории накрывает весь зал.Колокол бьет.ЗТМ.Я еще успеваю услышать сиплый голос:– Мой пиджак!