НАТ. СЕРЫЙ ПЛЯЖ У АЗОВСКОГО МОРЯ. ДЕНЬ.

Карамзин и я лежим на песке в блеклых плавках, разглядываем мертвый рыболовецкий баркас, увязший здесь навсегда. Мы знаем баркас до последнего крика чайки, которая гадит на капитанскую рубку. Этот баркас появится на моих скрижалях лишь один раз, чтобы больше не вызывать у автора приступа таганрогской изжоги.

– Я хотел бы уплыть на нем, – произношу я, четырнадцатилетний, с тестостеронной тоской. – Далеко.

Карамзин кидает в меня сухую ракушку, смеется:

– Куда ты уплывешь без меня? Не забывай – ты делаешь только то, что я приказал. Не можешь другого. Так я сказал.

– Ты все время ерунду приказываешь.

Карамзин грызет соленый ноготь, бормочет:

– Настанет момент для настоящего дела.

И в рифму к его зловещим словам со стороны буксира возникает на пляже девушка в малиновом купальнике. В ее правой руке полотенце, как мокрый поверженный флаг. Мы притворяемся моллюсками, только глаза выдают движение плоти.

Девушка проходит мимо, не замечая моллюсков. Напевает старинный романс «Бухгалтер, милый мой бухгалтер». Карамзин облизывает кровоточащие губы и кричит:

– А с нами тут поваляться? Мы ребята лихие, мы посланцы стихии!

Девушка, замерев, различает нас на песке и смеется:

– Мудаки!

Уходит из кадра.

– А я знаю, как ее зовут, – произносит вслед Карамзин.

– Откуда?

– Просто знаю. Ее имя – Румина. Нравится?

– Очень.

– Сам доволен: придумал это имя секунду назад. А хочешь узнать, когда она умрет?

– Когда?

– Когда ты ее убьешь.

– Ты сумасшедший все-таки.

– И это приказ мой – убей!

Я ищу пальцами любимую прядь на затылке, но тщетно: вчера бабушка очень коротко меня подстригла чугунными ножницами.

– Убей, я сказал!

– Как?

– Хорошо, что спросил. Значит, верно мне служишь. Ты убьешь ее страшно, так что мир содрогнется. Эту казнь еще надо придумать. Купаться?