– Так прыгай же!
Комната Карамзина. Распахнуты тюлевые занавески. Из другой комнаты доносится хмельное ворчание папы Карамзина: у него три выходных, он пытается их сосчитать, но они расплываются в разные стороны. Июль в Таганроге – тяжел.
Я стою на подоконнике четвертого этажа. Карамзин покусывает ноготь:
– Прыгай! Сделай что-нибудь в жизни своей, бычок-песочник несчастный.
Внизу песочница, моя цель. Над песочницей через двор протянуты веревки с пыльным бельем. За деревянным столом, укрытым желтым линолеумом с педантичными ржавыми гвоздиками по периметру, в середине двора, на скамейках сидят в жарких позах Перун и Ярило, играют в подкидного дурака стертыми картами.
– А вот тебе вальтон пик! – ликует Перун.
– А подавись-ка королевичем! – Ярило выкидывает карту, как нож. – Бери, бери. Не ссы!
– Все равно будешь у меня дураком!
– А ты козлом!
– Че?
– Ты играть не умеешь, пидор!
– Че?
Возможно, их древняя дружба была бы разрушена в этот момент. Но спасаю ее я – как небесный пиковый валет.
Падаю, обрывая веревку с бельем. Простыни, наволочки, полотенца опускаются в грязь и на головы Перуна и Ярило. Вглядись, Бенки: это кадр, достойный идеальной комедии.
Если бы не боль в подвернутой, как у тряпичного Лягарпа, левой ноге. Языком я ощущаю вкус теплого железа. Пальцами правой руки безвольно перебираю песок. Не смею повернуться, пусть все остается так, в этой уютной пустыне. Отсюда мне уже не выйти. Хиштербе.
Надо мной небо Таганрога. Облака давят на глазницы, растирают песчаные смыслы об днище черепа. Хиштербе, хиштербе, хиштербе.
Сквозь самое тяжелое облако проступает лик брадатого старца, он беззвучно вещает:
– После святого обряда в песочнице ты принимаешь имя Марк – отныне, присно и во веки веков.
– Федор Кузьмич, а фамилия?
– Энде. Что по-немецки значит «конец».
– Я умираю?
– Воскресни! Все только начинается.
Облако искажается под ветром с Азова, старец в перьях разносится в прах.
Перун и Ярило выкапывают меня из песка. Они озабоченно матерятся, но я догадываюсь об этом лишь по их отточенной артикуляции: я ничего не слышу. Будто песок забил ушные раковины.
Потная бабушка уже тут, руки в тесте. Лица опять не вижу. Карамзин-старший подносит ослепительный стакан с водкой: станет легче. Бабушка выхватывает стакан и бросает в песочницу. Он утыкается скорбно, тонкие грани испачканы тестом. Водка уходит в песок. Левая нога вытягивается и становится ясно: я ей не хозяин. Бабушка беззвучно приказывает что-то Перуну и Яриле. Они встряхивают меня, отстранив от реальности.
ЗТМ.