– У папы два дня назад был сердечный приступ, – рассказывает Хташа, лишь бы не молчать при падающем снеге. – Мы так перенервничали!

– Тогда, может, не стоит мне к вам идти?

– Он всегда в своем кабинете, мы не будем ему мешать. Что-то случилось на работе. Но он никогда не рассказывает о своих неприятностях. Где ты был на Новый год?

– У себя, в общаге.

– Ой, там, наверно, очень весело!

– Очень.

Это веселье, Бенки, стоит увидеть. Наша комната в общаге. Я боком лежу на кровати – нога в сморщенных тапках, рука подпирает висок – смотрю на экран телевизора. Рядом, в моей телесной излучине, сидит Бух, превратив меня в спинку канапе. У Буха сжаты кулаки, ноги дрожат, отчего все здание вибрирует. За окном – разрывы петард. По телевизору – девичьи стоны, продукт Мир Мирыча. Мужской голос произносит пугающим баритоном: «Студия ”Потемкин“ представляет»…Бух спрашивает, не глядя на меня:– А у тебя хоть раз было?– Нет.– У меня с тренершей было. Ладно, выключай. Что мы как два дурака в новогоднюю ночь? Давай поедим еще. Чего я столько наготовил?– Сыру мало купил.– А ты денег мало дал. Кстати, что ты от Хташи бегаешь? Хорошая девочка, в баскетбол немного играет.Один мой тапок падает на пол.Бух!

Хташа бросила в меня снежок и смеется, как в глупом советском кино, когда скрипки-энтузиастки лихачат за кадром. Дальше сцена очевидна. Я должен обернуться, засмеяться (шапочка с кургузыми оленями набекрень), схватить бойкую подружку, нежно опустить в услужливый сугроб, она повизгивает в горячем снегу, мое лицо склоняется над ее румяными щечками, она затихает, и в московском безмолвии я шепотом произношу: «Дура ты, ненавижу тебя, плетусь за тобой ради миски с потрошками. Чтоб ты тут околела, мымра!»– А мы уже пришли! – Хташа рукавицей показывает на один из четырех бастионов, что с античным величием охраняют главную башню Университета. – Вот мой подъезд.– Разве тут живут?– Конечно! – Хташа открывает передо мной высокую дверь на вечных пружинах. – Живут. Эти два корпуса жилые. Профессорские.– Я не знал.– Что ты стоишь, как завороженный? Проходи. Я пока снег с сапог отряхну. Папа привез сапоги из Германии, следит, чтобы были в чистоте, а я по снегу набегалась… Проходи.И я вхожу. На тоненьких ножках, в мокрых носках.Под эти своды ступают исполины, гиганты, циклопы. Поклонись им, ничтожный, скорее, их мраморным лестницам, блестящим перилам, тяжелым светильникам, могучей лепнине, выдающимся урнам, непобедимым колоннам, великому лифту, гениальному полу.Я допущен сюда, ах, какой дивный вечер, и от счастья такого я обязать издать клич первобытный. Ощутить свое тело, развернуть свои плечи. Стать немножко титаном. Ну, бычок-песочник, давай! Пусть Москва отзовется величавым мраморным эхом.– Эй! Я здесь! Ээээй!– Что значит «Эй»? – отвечает злобное эхо. – Что значит «здесь»?Вахтер с лубянской выправкой, в жилетке на собачьем меху, поднимается из-за грозного стола. Я не заметил вахтера, так он слился с величием момента.– Ты куда пришел вообще, а? – вахтер тянется к отставной кобуре. – Ты знаешь, кто тут живет? Иди быстро отсюда, пока не накостылял. Шантрапа!– Василий Иосифович, вы что? – вступает Хташа за кадром. – Это ко мне.Вахтер приветливо хрюкает и отдает Хташе честь недрожащей рукой:– К тебе? Тогда понятно. Только что ж он вопит тут?– А вам жалко, что ли?